Тайны старинных коллекций 1903 год

Дело о похищенных картинах Рафаэля


Глава 1

В подъезде отчётливо звучали шаги — уверенные, размеренные, как у человека, знающего, что его уже ждут. Ещё пролёт, ещё ступенька… Нужная дверь. На табличке строгими буквами:
«Консультант по антиквариату Савинов В. П.»

Князь нажал кнопку дверного звонка, и дверь тут же распахнулась.

— Князь Оленьев! Собственной персоной! — воскликнул Савинов и, обхватив гостя медвежьими объятиями, практически втащил его внутрь. — Дружище! Да сколько же лет, сколько зим! Рад! Безмерно рад!

Князь огляделся. Просторная прихожая, дорогая мебель, паркет из красного дерева, который блестел, как зеркало. Комнаты обставлены со вкусом — видно, рука человека, у которого вкус не на уровне «нравится — не нравится», а почище музейного смотрителя.

— Да-а-а-а, ты процветаешь, — протянул князь, поглядывая по сторонам. — Картины… Гобелены… Вазы… А это… — он указал на стену. — Та самая газета?

В роскошную раму была заключена газета за январь 1900 года.

— Спасибо нашему дорогому приставу Селивану Ивановичу! Эта газета сделала мне имя, — гордо произнёс Савинов. — Теперь вот — консультант по антиквариату. И, без ложной скромности, вполне успешный!

Стол в гостиной в мгновение ока был заставлен всевозможными деликатесами, словно у Савинова был личный эльф-повар, готовый к срочной подаче.

— Я, между прочим, к тебе по делу, — заметил князь, элегантно взяв чашку с кофе. — У одного моего клиента, купца первой гильдии Добролюбова Никиты Степановича, украли картину: "Мадонна с лилиями" кисти Рафаэля.

От этих слов Савинов почти подавился пирожным «Безе». Откашлялся. Подозрительно прищурился на друга.

Он перевёл взгляд на свои картины и, как бы невзначай, спросил:

— А скажи-ка, дорогой мой Игорь Владимирович… отчего ты не восхищаешься моими картинами? Не падаешь в обморок от счастья, не кричишь: «Ах! Да это же подлинники!»?

— Кхм-кхм… А это подлинники? — уклончиво уточнил князь.

— Вижу — ничего ты в искусстве не понимаешь, князь! — всплеснул руками Савинов. — Как же так?!

Князь вздохнул, аккуратно отложив салфетку:

— Увы. Моя тётушка — ты её знаешь, та ещё гранд-дама — пыталась развить во мне художественный вкус. Видит Бог — я старался. Но итог… — он с достоинством развёл руками. — Могу только сказать: нравится — или не нравится. Таланта — нуль. Зато честно. Вот такая, понимаешь, трагедия.

— И при этом они тебе нравятся?! — Савинов расхохотался и, всё ещё смеясь, протянул сигару. — Даже полный профан в живописи делает вид, что понимает! А ты… Ты случайно не революционер? Эти вообще искусство за пережиток принимают!

Князь хмуро прошёлся по комнате, сел обратно и заявил с достоинством:

— Ты спросил — я честно ответил. Зачем жить на показ?

— Философ, — качнул головой Савинов. — Но в жизни… иногда приходится. Ладно! Запомни главное: "Мадонна с лилиями" Рафаэль не писал. Никогда.

Пауза повисла тяжёлая, как люстра в оперном театре.

— То есть, ты считаешь, что купец меня обманул? Но ради чего?

— Купец сказал правду… в пределах своего понимания, — хитро усмехнулся Савинов. — Многие богачи скупают дорогие вещи, не имея ни малейшего представления, что покупают. Им можно продать всё, что угодно. Даже «позолоченный левый тапок Петра Первого».

— И как же тут быть?

— Пойдём, покажу.

Савинов провёл князя в другую комнату и торжественно указал на единственную картину на стене:

— Моя гордость! "Мадонна с вуалью" кисти Рафаэля. Я её пять раз продавал — в Париже, Берлине и Праге.

Князь округлил глаза:

— ?!..

— Это моя работа, — с гордостью сообщил Савинов. — Подлинник — в музее Конде. Я писал копию прямо с оригинала. Герцог Омальский был человеком приятным… ну, не все так считали.

Он закурил и поднял палец:

— Схема стара как мир:
Новоиспечённый богач хочет оригинал — чтобы все завидовали.
Появляется талантливый человек — так сказать, служитель искусства — и обещает добыть шедевр.
Через месяц доставляет, получает деньги и исчезает.
Богач, вместо того чтобы спрятать ценность в сейф, — выставляет на вид.
Через пару дней — картина исчезает.
И так по кругу!

— Но как это связано с Добролюбовым?

Савинов хищно улыбнулся:

— Вот это, мой друг, мы завтра и выясним.



Глава 2

Особняк купца Добролюбова величественно располагался в самом престижном месте — на Невском проспекте. Дом был столь роскошен, что казался не жилищем, а вызовом самому здравому смыслу: можно ли иметь столько денег и не хвастаться? Оказывается, нельзя.

К воротам подъехала коляска. Двое высоких мужчин, одетых по последней моде, вышли и направились к дому. Лакей, надменно взмахнув перчаткой, предложил гостям раздеться и проводил в гостиную.

Князь представил хозяину своего товарища. Купец изложил причину своего волнения и тут же, на правах уважаемого клиента, дал Савинову полную свободу действий.

Консультант по антиквариату, заложив руки за спину, важно расхаживал по дому… точнее, по дворцу господина Добролюбова Никиты Степановича. В интерьерах смешалось всё: ренессанс, барокко, классицизм, ампир, модерн… и это только то, что можно было определить без специальной литературы.

Такого богатства в одном месте Савинов ещё не видел — а видел он в жизни достаточно.

— В мебели купец, без сомнения, разбирается… — пробормотал он, — а вот картины… эх…

Из двадцати полотен, как насчитал Савинов, только одно было подлинником. Вслух же он сказал совсем другое:

— Скажите, Никита Степанович, когда вы приобрели рафаэлевскую «Мадонну с лилиями»?

Огромный мужчина лет пятидесяти переступил с ноги на ногу, как школьник перед строгим учителем.

— Н-ну… неделю назад-с.

— А украли когда?

— Акурат два дня как.

— И в полицию не заявляли?

Добролюбов утер лоб носовым платком, понизил голос до заговорщического шёпота:

— Видите ли… я приобрёл украденную картину.

Брови Савинова стремительно полезли вверх.

— Вот как! Осмелюсь поинтересоваться… откуда её украли?

— Из Лувра… того, что в Париже, — едва слышно выдавил купец, начиная синхронно бледнеть и испаряться.

— Интересно… интересно… — протянул Савинов. — Да только газет я об этом что-то не видел.

— Так там копия висит, — выдохнул Добролюбов почти без чувств. — Господи, что ж со мной будет, если узнают?..

Савинов прошёлся по гостиной. Взгляд его скользнул к окну: небо наморщилось — явно к дождю. Сад за домом был в полном порядке: тут росло всё, что в Петербурге хотя бы теоретически могло выжить.

Видимо, по мнению хозяина, богатство — это когда у тебя собрано всё дорогое и… нелепое.

— Да ничего с вами не будет! — отмахнулся Савинов. — Картины нет — что там висело, никто не докажет. Спите спокойно, дорогой Никита Степанович. А что требуется от меня?

— Найдите вора! — Купец сунул гостю несколько крупных купюр. — Вот аванс.

Савинов подумал, что волнует этого человека совсем не вор. Но деньги шуршали весьма убедительно.

— Сколько, говорите, отдали за полотно?

— Четырнадцать тысяч… — обиженно буркнул хозяин.

— Для картины из Лувра — просто подарок! — фыркнул Савинов. — Как вы вышли на продавца?

— Так я на него и не выходил — он сам! Был я на аукционе в доме «Александр и К°». Жена у меня, понимаете, очень чувствительна к тонкому искусству… — купец указал на массивный дубовый комод, украшенный двумя фарфоровыми львами устрашающего вида. — Производство Императорского фарфорового завода, конец XVIII века — на заказ!

Савинов едва удержался, чтобы не перекреститься. Эти львы больше подошли бы кладбищу или, в крайнем случае, городскому цирку.

— Исключительный вкус, — произнёс он с каменным лицом.

Каждый услышал ровно то, что хотел услышать.

— Так вот! — продолжал купец. — Когда торги закончились, подошёл ко мне джентльмен, похвалил вкус — и предложил подлинник Рафаэля! Ну скажите сами, кто от такого откажется? Особенно если деньги не проблема!

— Никто… — кивнул Савинов. — Опишите его.



Дождь лениво барабанил по мостовой. Экипаж вёз двух друзей прочь от особняка.

Оба молчали. Каждый думал о своём.

— Нет, ты слышал? — первым нарушил молчание Василий Петрович. — «Очень чувствительна к тонкому искусству»! И… два фарфоровых льва!

Они синхронно расхохотались. Кучер встрепенулся. Вороной жеребец понял это по-своему — и перешёл на резвую рысь.


Глава 3

Кучер придержал взмыленного жеребца на набережной Фонтанки.
— В семь вечера жду тебя в «Медведе», — сказал Савинов и, не торопясь, сошёл на тротуар.

Смеркалось. Небо низко нависло над городом — тучи, словно обрушив на него свой гнев, разверзлись проливным дождём. Вода шумно бежала по мостовой, размазывая огни фонарей, а редкие прохожие спешили укрыться от непогоды.

В ресторане «Медведь» было тепло и людно. Гул разговоров, звон бокалов и смех — никто не обращал внимания на бушующую за окнами стихию.

— Представляешь, Игорь Владимирович, совершенно не знаю, за что браться! — раздражённо говорил Савинов, откинувшись на спинку кресла. — Дело твоего купца бесполезно. То, что он купил эту картину — понятно. А вот тот, кто украл… Он или идиот, или за этим скрывается кое-что серьёзнее. Ну зачем воровать мыльный пузырь?

К столику подошёл официант и с почтительным поклоном поставил на белоснежную скатерть бутылку «Шато Ротшильд».

— Вон тот господин просил передать… — произнёс он и указал на мужчину с роскошной копной рыжих волос.

— Милостивый государь, Игорь Владимирович! — раскрывая руки для объятий, бодро шагал к Оленьеву рыжеволосый господин. — Я так рад вас видеть!
— Андрей Алексеевич Кучерин, золотопромышленник, — представился он Савинову.

В зале запели цыгане, скрипка плакала, а в такт музыке уже вовсю звенели шпоры.

— Прошу простить моё нахальство, — быстро заговорил Кучерин, — но мне крайне нужна помощь вашего товарища консультанта по антиквариату! У меня украли картину… весьма ценную.

— Простите, Андрей Алексеевич, — перебил его князь, — вы только что с ним познакомились. Человек, который вам нужен, — перед вами. Консультант по антиквариату Савинов Василий Петрович.

Савинов, спокойно кивнув, жестом подозвал официанта:

— Будьте добры приборы для господина Кучерина.

Он промокнул губы салфеткой, отпил глоток вина и, словно между делом, произнёс:

— Позвольте угадаю: у вас украли Рафаэля?

Цыгане закружились в вихре танца. Пламя свечей колыхалось, отражаясь в бокалах.

— Да! — всплеснул руками Кучерин. — И как вы узнали?!

— Не поверите, Рафаэль нынче в моде, — невозмутимо ответил Савинов. — Что за картина?

Кучерин наклонился ближе, заговорчески понизил голос:

— «Мадонна с лотосом». Подлинник! — он поднял палец вверх и торжественно добавил: — Из Лувра!

— Неделю назад купили за четырнадцать тысяч, а два дня назад украли, — с печальным видом продолжил он.

Конферансье объявили романс: «Только раз бывают в жизни встречи». Кучерин поднял бокал в честь певца Бориса Фомина и принялся за тушёного в сметане зайца. Тот пал жертвой прекрасного аппетита.

Вытерев пальцы салфеткой, золотопромышленник достал пухлый портмоне, выложил купюры прямо перед Савиновым:

— Найдите мне картину! Уж больно она мне по душе. Озолочу!

— С чего вы решили, что я смогу это сделать? — невозмутимо уточнил Савинов.

— Ну-ну, не скромничайте, Василий Петрович! — хитро прищурился Кучерин. — Мы тоже газетки почитываем. Официант! Стол за мой счёт. До встречи, господа!


Когда друзья вновь оказались в экипаже, дождь уже заметно стих.

— Что скажешь, Василий? — первым нарушил тишину князь.

— Что тут говорить? — Савинов вздохнул. — Наш «Рафаэль» чертовски любит цветы — это раз. Во-вторых, он никогда не был в Париже. В-третьих — кто-то очень грамотно потрошит карманы богатых, но совершенно тёмных в живописи господ.

— А воруют картины зачем? Ещё раз продать?
— Скорее, чтобы заметать следы, — хмыкнул Савинов. — Представь: у тебя на стене висит липовая картина. Я прихожу, и ты мне песни поёшь про Лувр. А я — вежливо так — отвечаю, что, мол, нет, друг, это рука моего соседа. Что ты сделаешь? У тебя — деньги, связи…
А в полицию не пойдёшь. По легенде картина из Лувра , а это скандал. Наймешь сыщика. Тот вдруг окажется умным. А по почерку можно найти и художника. Вот так то.


 Глава 4

На Большой Морской улице в квартиру консультанта по антиквариату настойчиво, как будто с вызовом, позвонили.
Савинов, сонно буркнув что-то нечленораздельное, накинул шёлковый халат — тот самым неприличным образом распахивался на ходу — и отправился открывать дверь.

На пороге стоял взъерошенный князь Оленьев — словно только что боролся с ветром, метелью и собственной причёской.

— Что-то случилось, князь? Вид у тебя… помятый, — Савинов жестом пригласил его внутрь. — Сейчас явится мой ангел-хранитель, Евдокия Прохоровна, и сварит нам кофе, спасёт ситуацию.

Князь вошёл в гостиную и, даже не разувшись, рухнул в кресло так, будто падал с третьего этажа.

— Прости, Василий… что так рано… — тяжело дыша, выговорил он. — Ещё одну картину украли. У крупного фабриканта…

— Дружище, успокойся, — Савинов для убеждения похлопал князя по плечу. — Конечно, фабрикант не купец… но всё же человек.
Схема та же?

— Та же.

— Прекрасно! — Савинов потер руки. — И что за картина? Дай угадаю: «Мадонна с ромашками»?

— Нет… сирень.

— Сире-е-ень?.. — протянул Василий, замер… и тут же взорвался истерическим смехом:
— Ха-ха-ха-ха!
— Сирень! Ха-ха-ха-ха!
— Это слишком… ха-ха-ха… по-русски! Ха-ха-ха!

Князь смотрел на него, как на человека, внезапно заговорившего на китайском.

— Я балва-а-ан! — сквозь смех пытался объяснить Савинов. — Как же я не догадался! Художник… женщина! Ха-ха-ха-ха!

Никто не заметил, как в гостиную бесшумно влетела Евдокия Прохоровна — пышная, величавая, глазами строгая, щёки розовые, как ранний рассвет, а коса — словно соломенный канат, способный пришвартовать корабль.

Она несколько мгновений смотрела на хохочущего хозяина… потом всплеснула руками и возопила:

— Барин точно рухнулся! Батюшки-святые!

Оленьев подпрыгнул.
А Евдокия, не раздумывая ни секунды, схватила массивный хрустальный кувшин, в котором ещё плескалась питьевая вода, и одним рывком выплеснула его содержимое прямо в лицо Савинову.

Тишина опустилась такая, что слышно было, как капли стекали по его носу.

Работница, крепко прижимая кувшин к груди, глядела на хозяина победно — ни дать ни взять, спасла Россию.

Василий шумно втянул воздух и заорал:

— Евдокия! Ты что творишь?!

— А что? — невинно хлопнула она глазами. — Барин, ты же рехнулся — я и лечу!

И тут князь рассмеялся. От души. До слёз.
Евдокия уже занесла кувшин над ним — с явным намерением провести второй этап лечения — но Василий вовремя перехватил её руку.

Все постепенно утихли. Савинов привёл в порядок свой внешний вид и прическу. Евдокия подала кофе, завтрак и с укоризной смотрела на обоих господ, чтобы чего опять не случилось.


— Значит, ты уверен, что художник — женщина? — уточнил Оленьев, сделав глоток крепкого кофе.

— Абсолютно, — Савинов затянулся сигарой и со знанием дела кивнул. — И более того… я знаю, кто она.

Князь от удивления поднял обе брови сразу.

— Катерина Мухина. Талантище! Пишет так, что Рафаэль бы нервно перекрестился. В наших кругах её и зовут — Рафаэля.
Фамилия ей её не нравилась, говорила: «Неприличная! Комичная!»
Однажды заявила, что создаст Мадонну лучше, чем сам Рафаэль… ну и всё — прилипло прозвище.

Василий вздохнул, прихлопнув ладонью по колену:

— И ведь должен был догадаться раньше! Ах, стыд-позор…

— И где она сейчас? — спросил князь.

— Понятия не имею, — пожал плечами Савинов. — Но это дело поправимое.

Он встал, сбросил халат на кресло, уже весь в рабочем настроении:

— Князь, отправляйтесь в свою адвокатскую контору, пока всё совсем не запустили.
А вечером встречаемся у Александринского театра. В шесть.
И без сирени, прошу!


Глава 5

Ровно в шесть часов князь Оленьев ловко спрыгнул с подножки фаэтона у Александринского театра. Над городом уже разливался холодный вечерний полумрак, и в золотистом свете фонарей фасад театра казался ещё величественнее. Савинов неспешно вышагивал у центрального входа, поглядывая то на часы, то вдоль улицы, словно ожидая какого-то грандиозного события.

— Какая премьера? — сходу спросил князь, даже не поздоровавшись.

— Костюмчик у вас, конечно, не слишком подходящий для выходов на сцену, — невинно заметил Савинов, едва заметно усмехнувшись. — Но премьеру, князь, я вам обещаю. И слово держу.



Трость глухо постучала в дверь костюмерной. В ответ — молчание. Савинов приоткрыл дверь и вежливо, но громко окликнул:

— Зиночка-а!

Пауза.

— Зинаида Трофимовна! — уже более официально.

И тут из глубины костюмов всех возможных эпох — от мушкетёров до декадентских дам — вынырнула симпатичная женщина лет тридцати пяти. Пыль веков, кажется, была её неизменным украшением, а веснушки на курносом носу — постоянным спутником, которого не брала даже петербургская зима.

— Зиночка! — раскинул руки Савинов.

— Василий Петрович! — не менее восторженно воскликнула костюмерша.
Пара звонких «чмок!» — и всё ясно: старые боевые товарищи.

— Что вы на этот раз придумали? — подозрительно, но с теплом взглянула она ему в глаза.

— Вот! — Савинов торжественно указал тростью на князя. — Позвольте представить: князь Оленьев Игорь Владимирович.

Князь галантно приподнял шляпу.

— А это, князь, Зинаида Трофимовна — волшебница театрального преображения. Если бы не её руки, половину труппы лучше бы и не выпускали на сцену, дабы не пугать публику.

Зиночка хмыкнула, но похвала была ей явно приятна.

— Надо, дорогая моя, — продолжил Савинов, — из этого элегантного аристократа сотворить непризнанного гения — студента-поэта! Чтобы бедный, но гордый, с томлением в глазах и трагедией в душе. Сможете?

Костюмерша оценила князя опытным взглядом.

— Значит, Вы опять туда? — многозначительно спросила.

— Туда! — торжественно подтвердил Савинов.

— Прошу в грим-уборную, князь, — велела она и увела жертву моды и отменного вкуса. — Василий Петрович, как обычно, ваши вещи вон в том шкафу. Только аккуратнее: он с прошлого века скрипит обиженно.


Через полчаса князь вернулся — но это уже был не князь.
Перед Савиновым стоял молодой человек в потрёпанной студенческой тужурке, с падавшей на глаза чёлкой, из которой глядело отчаяние, смешанное с высокими порывами.

— Ну-с, принимайте работу! — гордо объявила Зиночка.

Савинов обошёл друга кругом и расплылся в широкой улыбке:

— Вы совершенно, бесповоротно и безнадёжно — Раскольников! Именно таким я его и представлял: бедный, но благородный, почти безобидный, только слегка... убийственный.

— Как же «безобидный», если он старушку топором? — возмутился князь.

— Так я ж сказал: почти безобидный, — невозмутимо парировал Савинов.

— Зато вы, дорогой друг, — самый настоящий разбойник, — буркнул князь, осматривая собеседника.


Вечер был удивительно мягким. Город блестел после недавнего дождя, мостовая отражала огни Невского, будто сама стала рекой. Они шли по Островской улице, не торопясь и наслаждаясь прогулкой.

— Кстати, дружище, — начал Савинов, — стихи вы в юности писали?

— Ну... кто ж не писал? — пробурчал князь.

— Я, например, — не писал! — гордо заявил Савинов. — И по сей день ничего в поэзии не смыслю. Но нам это даже на руку, поскольку место, куда мы держим путь, кишит молодыми гениями без грамма таланта.

— Стихов я не помню, — мрачно признался князь.

— Пустяки! Рифма — дело нехитрое. Вот, например:

 В доме комод,
У комода — кот,
У кота — голова,
Лапы и хвост!



— Или вот:

Качелька висит,
Сторож сидит,
Курит сигару —
И громко пыхтит...



— Ну как? — гордо осведомился Савинов.

— Это... ужасно, — резюмировал князь.

— Зато смысл есть! — возмутился Савинов. — Вот скажите, где ещё должен быть комод, если не в доме? Вот и жизнь — всё должно быть на своём месте!

Князь остановился и внимательно посмотрел на друга.

— Да уж, философ от бога... или от комода.

Оба расхохотались, привлекая удивлённые взгляды прохожих.

— Ну что ж, поэт вы ненастоящий — и это замечательно!
Пошли делать вид, что вы — гений.

И они уверенно свернули на Невский — навстречу приключениям.




Глава 6

Хорошо стемнело, когда друзья добрались до трактира на Лиговском проспекте — мрачного, но популярного среди всех, у кого душа просит искусства, а карман просит пощады.

— Князь, сделайте лицо проще, — почти шёпотом одёрнул друга Савинов. — Здесь литературный клуб, а не зал суда. И, к слову, вы когда-нибудь пили действительно дрянное вино?

Князь почесал затылок:

— Ну… в студенчестве раза два, пробовал.

— Тогда на правах старшего товарища предупреждаю: не переборщите! Мне вы нужны живым, а не героем посмертного сборника стихов, — хмыкнул Василий.



В трактире пахло кислыми щами, табачищем и трагедией бытия. Хозяин, бородач величиной с самовар, едва заметно кивнул Савинову и показал головой на тёмный коридор. Там, за дополнительной дверью, скрывалась настоящая Мекка молодых гениев и старых бездарей.

Страж у дверей — гора мышц по имени Селиван — смерил князя взглядом, от которого даже камин бы потух.

— А этот? — хрипло уточнил он.

— Не видишь? — вскинулся Савинов. — Студент! Гений! Ну или почти гений. Поэт!..

— Проходи, гений, — буркнул Селиван.



Под потолком висел сизый дым, под дымом — потрёпанные столы, под столами — надежды и самоуважение тех, кто тут уже третий год «делает искусство». На фоне общей разрухи раздавались визги барышень и смех молодых философов.

— Это вертеп какой-то… — брезгливо прошептал князь.

— Тс-с! За такие слова тебя и избить могут. Тут демократия, искусство и полное отсутствие манер. Запомни: ты больше не князь, ты — бедный студент-поэт, которого выгнали из университета. Поэтический изгнанник, ясно?

— Да откуда же я…

Но его уже усадили к столу, за которым щебетали барышни — каждая в модных бантках и с мечтой о великом романе с поэтом.

— Барышни, знакомьтесь: Кирилл Перов, — произнёс Савинов загадочным тоном и подмигнул: — Талант! Грядущая гордость России. Запомните это имя.

Глаза барышень расширились, как от новости о прибавке приданого.

— Но если меня попросят читать? — зашептал князь, вцепившись в рукав друга.

— Читай что угодно. Тут всё заходит! Лишь бы с чувством. Ну, я пошёл!

И Савинов исчез в подвале.



Возвратившись, Василий увидел князя в центре зала, окружённого обожающей толпой. Оленьев вещал хрипловатым голосом:

— В доме комод,
…
Лапы и хвост!

Толпа взорвалась восторгом.

— Браво! Гениально! — кричали поэтессы, хлопая веерами по коленкам.

Воодушевлённый князь продолжил:

— Качелька висит,
…
И громко пыхтит!

У слушателей потекли слёзы: у кого от смеха, у кого — от вина.

— Ещё! — доносилось со всех сторон.

Князь вскинул руку ко лбу с трагической грацией:

— Простите… я сегодня… не в форме!

И тут увидел Василия. Дальше была только одна мысль — спасайся бегством!. Поклонницы наседали.

Смех, визг и бег четырёх восторженных девиц, сметающих бутылки на пути, сопровождали их до дверей.

— Господи… и что они в тебе нашли? Ты же полная бездарность! — возмущался Савинов, почти волоком уводя друга от обожательниц.

— Ну не знаю!.. — князь даже слегка возгордился.- А по- большому счету это были твои бездарные стихи.
- Только они этого не знают... Ха-ха-ха.



Лишь когда они отошли на безопасное расстояние, Савинов сообщил важные новости:

— Пока ты пожинал лавры признания, я выяснил: завтра будет продана ещё одна картина Рафаэли.

— И кто этот идиот-покупатель?

— Ты.

Князь взорвался:

— Я — князь!

— Конечно, — кивнул Савинов. — Но завтра ты — молодой помещик, у которого денег куры не клюют. Зиночка всё организует.

— Я не артист!

— Нет? А тот жест с рукой? «Я не в форме»! Артист до мозга костей!

— Ни-за-что!


На следующий день у Александровского сада, напротив Адмиралтейства, стоял молодой помещик с газетой «Вестник Европы», как и был уговор.  Он мерил шагами тротуар и посматривал на золотую цепочку своих часов так, словно боялся, что они сбегут.

Подошёл невысокий мужчина в чёрной тужурке, пробормотал пару слов и тут же исчез переулками.

Когда Савинов наконец догнал друга, князь был бледнее мраморной статуи.

— Что он сказал?

— Что картина не продаётся… и ушёл.

— Прекрасно! Ты вёл себя как князь, а не как помещик-болван! Его это насторожило.

— И что теперь?

Савинов глубокомысленно закурил:

— Ждать, мой друг… Ждать.


Глава 7



Друзья ужинали в ресторане «Медведь» — месте богемном, шумном и вкусно пахнущем жареным лососем. В зале мерцал хрусталь, играли мягкие огни настенных бра, а полураздетый чучельный медведь у входа грозно охранял покой посетителей.

Официант, вытянувшись как гвардеец у Зимнего дворца, подал Савинову серебряный поднос, на котором лежал аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вам просили-с передать, сударь, — торжественно сообщил он, получив щедрые чаевые и уйдя с видом человека, только что спасшего империю.

Василий развернул лист, прищурив глаза:

— Вот она, дорогой князь… наша разгадка.

На бумаге был выведен адрес:
Улица Марата, дом 8.

— Что это значит, Василий Петрович? — нахмурился князь.

— Адрес жилища Катерины Мухиной. Я подозревал, что тебя быстро раскусят — ну не похож ты на помещика-болвана, как тебя ни ряди. Поэтому я и оставил на хвосте за тем, кто к тебе подойдёт, моего старого знакомого филёра. И теперь — пора визита.



Утро на улице Марата началось громким стуком в дверь.

— Василий Петрович, вы уверены, что нам не следовало взять с собой полицию… на всякий случай? — шепнул Оленьев.

— Не переживайте, князь. Эти мошенники хоть и ловкачи, но люди мирные. Разве что кисточкой могут ткнуть.

В замке щёлкнул ключ, и дверь распахнулась. На пороге стояла высокая, усталая женщина лет тридцати. Платье всё в краске, руки в масле, глаза — синие, словно осеннее небо. В одной руке кисть, на голове косынка.

— Что вам угодно? — спросила она устало, но гордо.

Савинов склонил голову:

— Рад видеть вас, Катя. Катерина Мухина… наша Рафаэля. Познакомьтесь, князь — автор всех этих «украденных шедевров».

Женщина поморщилась, как от боли.

— Я знала… знала, что этим всё закончится…

Гости вошли. Комната была чистой, но бедной: потрёпанные диваны, стопки книг, мешки с холстами. На вешалке — дорогой мужской сюртук и трость: маскарадный костюм охотника за доверчивыми богачами.

Они прошли в мастерскую. Князь замер, поражённый: вокруг стояли картины — яркие, живые, отчаянно прекрасные.

— Вот… скажи, Игорь Владимирович, — произнёс Савинов, широко разведя руками. — Каково?

Князь едва вымолвил:

— Да это… музей!.. Государственной важности!

— А я что говорил? — гордо улыбнулся Василий. — Талант — русская правда жизни. И, как обычно… в нищете.

Хозяйка тихо опустилась на старый диван и застыла.

В этот момент из соседней комнаты появился молодой мужчина приятной наружности. Вычесанные усы, уверенный взгляд — и пыльные сапоги авантюриста.

— А вот и супруг, — произнёс Савинов. — Тот самый, кто торговал шедеврами в аукционных домах. Верно, Катерина?

Она кивнула, кусая губы.

— Человек с незаконченным медицинским образованием, — продолжал Василий, словно читал досье, — и осталось нам увидеть третьего соучастника — брата Николая. Отличный мастер, золотые руки — любую драгоценность подделает так, что сам ювелир перекрестится от восторга.

Катерина вдруг разрыдалась, закрыв лицо ладонями.

И тут князь увидел её — картину, стоявшую на отдельном мольберте. Он застыл, как поражённый током.

— Василий… — прошептал он. — Да это же… Аглая!

На полотне — русская красавица в меховом полушубке, на фоне заснеженной поляны. Глаза, улыбка, стройный стан — точь-в-точь его молодая жена.

Савинов вздохнул:

— А говорил — в живописи ничего не понимаешь…

Муж Мухиной тихо спросил:

— Что с нами будет?..

Князь прошёлся по комнате, важный и строгий, как председатель суда:

— Формально — вам грозит тюрьма. Но… верните все проданные картины, и дайте слово, что этим ремеслом больше не займетесь. Тогда, возможно, я сумею помочь.

Трое авантюристов лишь кивнули — слишком уж ясно было, что выбора у них нет.




Эпилог

Выставка прошла блестяще! Залы галереи гремели от «ахов» и «охов» изысканной публики. Картины Мухиной расходились быстрее пирожков на Масленицу.

Особенно после того, как золотопромышленник господин Кучерин, подняв бокал, провозгласил громогласно:

— Русскому человеку, господа, не нужны какие-то там иноземные гении! У нас — свои!

Он подошёл к друзьям, сияя:

— Господа хорошие! Я сделал предложение госпоже Мухиной — оформить мой особняк. А её «Мадонна с лотосом» теперь украшает мою парадную галерею!

Князь вытаращился:

— Вы… всё время знали?..

Кучерин рассмеялся, ударив князя по плечу:

— Бывал я в Париже, господа! Лувр видел, искусство изучал. И сразу понял — русская кисть! Когда картину украли — сильно переживал… А когда вы устроили выставку — все сомнения исчезли!



; Супруг Катерины теперь снова студент — будущий блестящий врач, по словам всё того же Кучерина.
; Николай Мухин — ювелир в престижнейшем доме Петербурга, где его таланты направлены во благо.
; «Русская красавица» заняла место в гостиной князя Оленьева — под восхищённый взгляд Аглаи Дмитриевны, уверенной, что художница тайком писала именно её.

А сама Катерина лишь улыбается на расспросы — загадочно, как истинная художница…