В. Белинский об отечественной литературе

                «Есть ли у нас хорошие книги? - Нет, но у нас есть
                великие   писатели.
                - Так, по крайней мере, у нас есть словесность?
                - Напротив, у нас есть только книжная торговля.»
                Барон Брамбеус.
                Да – у нас нет литературы! Вот прекрасно! Вот новость! – слышу я тысячу голосов в ответ на мою дерзкую выходку. А наши журналы, альманахи, наполненные гениальными обрывками из поэм, драм, фантазий, а наши библиотеки, битком набитые многими тысячами книг российского сочинения, а наши Гомеры, Шекспиры, Гёте, Вальтеры Скотты, Байроны, Шиллеры, Бальзаки? Разве мы не имеем Ломоносова, Державина, Хераскова, Богдановича, Петрова, Дмитриева , Карамзина, Крылова, Батюшкова, Пушкина, Баратынского и прочие. А, что вы на это скажите?
А вот что, хоть я и не имею чести быть бароном, но у меня есть своя фантазия, вследствие которой я упорно держусь той роковой мысли, чтоб несмотря на  то, что наш Сумароков далеко оставил за собою в трагедиях господина Корнеля и господина Расина, а в притчах господина Лафонтена, что наш Херасков, в прославлении на лире громкой славы россов, сравнялся с Гомером и Вергилием …по добру и здорову пробрался в храм бессмертия; что наш Пушкин в самое короткое время успел стать наряду с Байроном и сделаться представителем человечества, несмотря на то, что наш неистощимый Фадей Венедиктович Булгарин, истинный бич и носитель злых пороков, уже десять лет доказывает в своих сочинениях, что не годится плутовать и мошенничать человеку «комель фо», что пьянство и воровство суть грехи непростительные, и который своими нравоописательными и нравственно-сатирическими ( не правильнее ли полицейскими)  романами и статейками, на целые столетия двинул вперёд наше гостеприимное отечество по части нравоисправления, несмотря на то, что наш юный лев поэзии, наш мужественный Кукольник с первого прыжка догнал исполина Гёте, и только со второго поотстал немного от Крюковского, несмотря на то, что наш достопочтимый Николай Греч (вкупе с Булгарином) разанатомировал, разнял по суставам наш язык и представил его законы в своей тройственной грамматике …, куда кроме его и друга его ..., ещё доселе не ступала нога ни одного профана…  Несмотря на то, что наш Калашников заткнул за пояс Купера, что наш гениальный Барон Брамбеус пришлёпнул Шампольона и Кювье, двух величайших шарлатанов и надувателей, которых невежественная Европа имела глупость почитать великими учёными.
                Что такое литература? Одни говорят, что под литературою какого-либо народа должно разуметь весь круг его умственной деятельности, проявляющейся в письменности. Вследствие сего, нашу литературу составят: «История» Карамзина, «История» Эммина и С. Глинки, «Борис Годунов» Пушкина, различные исторические разыскания, разные статьи, вместе с брошюркою о клопах и тараканах. Если это так, то у нас есть литература.
Другие под словом литература понимают собрание известного числа изящных произведений, как говорят французы: выдающиеся произведения литературы. И в этом смысле у нас есть литература, ибо мы можем похвалиться большим или меньшим числом известных сочинений.
Но есть ещё третье мнение, вследствие которого литературою называется собрание такого рода художественно-словесных произведений, которые суть плод свободного вдохновения и дружных усилий людей, созданных для искусства, дышащих для одного его и уничтожающихся вне его. Вполне выражающих и воспроизводящих, в своих изящных созданиях, дух того народа, среди которых они рождены и воспитаны, жизнью которого они живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровенных глубин и биений. В истории такой литературы нет, и не может быть. 
                Но если, при твоём рождении природа возложила на твоё чело печать гения, дала тебе вещие уста пророка и сладкий голос поэта. Если услужливая рука торгаша-журналиста провозгласит о тебе, что ты великий поэт, гений, Байрон, Гёте, не понимая назначения и цели искусства. Единственная цель искусства изображать, воспроизводить в слове, звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы: вот единственная и вечная тема искусства. Почему поэт более, нежели кто-либо другой должен изучать природу, должен быть чист и девственен душою, ибо только в гармонии ума и чувства, заключается высочайшее совершенство человека. Чем выше гений поэта, тем глубже и обширнее обнимает он природу. Искусство есть выражение великой идеи вселенной в её бесконечно разнообразных явлениях.
Ну, так торгуй своим божественным даром, положи цену на каждое вещее слово, которое посылает тебе бог в святые минуты вдохновения: покупщики найдутся, будут платить тебе щедро, а ты лишь умей кадить кадилом лести, умей склонить во прах твоё венчанное чело, забудь о славе, о бессмертии, о потомстве. Вот тебе человек две дороги, два неизбежных пути: отрёкшись от себя, подави свой эгоизм, попри своё корыстолюбивое «я»,  дыши для счастия других, жертвуя всем для блага ближнего. Этот подвиг тебя страшит, кажется тебе не по силам? Ну, так вот тебе другой путь, он шире, спокойнее, легче.  Если ты рождён тигром, бросайся тигром между овцами, пей кровь и слёзы. Весела и блестяще будет жизнь твоя; ты не узнаешь, что такое холод или голод, везде будет покорность и услужливость, отовсюду лесть и хваления, и поэт напишет тебе послание и оду,  где сравнит тебя с полубогами, и журналист прокричит, что ты покровитель слабых и сирых, столп и опора отечества, правая рука государя. Какая тебе нужда, что в душе твоей каждую минуту будет разыгрываться ужасная, кровавая драма, что ты будешь в беспрестанном раздоре с самим собой, что вопли угнетённых тобою будут преследовать тебя и на светлом пиру, и на мягком ложе сна, что тени погубленных тобою окружат твой болезненный одр. Жизнь - сон, как пройдёт. Зато весело проживёшь, сладко поешь, мягко поспишь, повластвуешь над своими ближними.   
                На Востоке Европы, на рубеже двух частей мира, провидение поселило народ, резко отличающийся от своих западных соседей. Его колыбелью был светлый юг, меч азиатца-русса дал ему имя, издыхающая Византия завещала ему благодатное слово спасения; оковы татарина связали крепкими узами его разъединённые части, рука ханов спаяла их, его же кровью. Иоанн-3 научил его бояться, любого и слушаться своего царя, заставил его смотреть на царя, как на проведение, как на верховную судьбу. И этот народ стал хладен и спокоен, как снега его родины; быстр и грозен, когда рука царя показывала ему  на врага; удал и разгулен, когда пировал по своей воле, неповоротлив и ленив, как медведь, когда у него было много хлеба и браги, смышлён, сметлив и лукав, как кошка, когда нужда учила его есть калачи. Крепко стоял он за церковь божию, за веру праотцов, непоколебимо был верен батюшке царю православному. Свято хранил он простые и грубые нравы прадедов и от чистого сердца почитал иноземные обычаи дьявольским наваждением. И вот у этого народа явился царь мудрый и великий, он первый заметил, что немецкие люди не басурманы, что у них много такого, что пригодилось бы и его подданным, хотя и есть много такого, что ему совершенно ни к чему не годится. Можно сказать, что в это время Русь впервые почуяла у себя заморский дух, которого дотоле было видом не видать, слыхом не слыхать. И вот умер этот добрый царь, а на престол взошёл юный сын его, который подобно богатырям  ещё в детстве бросал за облака стопудовые палицы, гнул их руками, ломал их о коленки. Для его железной воли была одна только цель – благо народа. Увидел чудеса и дива заморские и захотел их на родную почву, не думая о том, что эта почва была слишком ещё жестока, для иноземных растений. Какое же следствие вышло из всего этого? Масса народа упорно осталась тем, что была, но общество пошло по пути, на который кинула его мощная рука гения, то есть забыло всё русское, забыло даже говорить русский язык и создало себе литературу, которая была верным его зеркалом. Что касается среднего слоя общества, так называемых разночинцев, то это сословие, которых большинство, обмануло надежды Петра Великого: грамоте оно всегда училось на железные гроши, свою русскую смышлёность и сметливость обратило на предосудительное ремесло толковать указы, выучившись кланяться и подходить к ручке дам, не разучилось своими благородными руками исполнять неблагородные экзекуции. Высшее ж сословие общества из всех сил ударилось в подражание, или, лучше сказать, передразниванье иностранцев.
                Я очень сомневаюсь в поэтическом призвании Кантемира, выходца из крымских татар… Мне кажется, что его прославленные сатиры были скорее плодом ума и холодной наблюдательности, чем живого и горячего чувства. И диво ли, что он начинал с сатир – плода осеннего, а не с плода весеннего.  Говорят, что он чуть ли не первый поэт России, но он был иностранец, воспитывался в Европе, следовательно, по определению не мог сочувствовать народу, хотя и писал на русском языке. Ещё говорят, что он был не поэт, этому доказательством служит то, что он забыт. Старинный слог! Пустое! Хотя англичане сейчас своего Шекспира читают с комментариями.  Для меня читать сатиры Кантемира гораздо легче и приятнее, нежели громозвучные оды Державина; от всех его од и поэм можно заснуть, а от сатир Кантемира проснуться.
А Тредьяковский не имел ни ума, ни чувства, ни таланта. Этот человек был рождён для плуга, для топора, но судьба, как бы в насмешку, нарядила его во фрак, удивительно ли, что он был так смешон и уродлив.
Но вдруг блеснул Ломоносов. Он доказал, что гений может торжествовать над всеми препятствиями, что русский способен ко-всему великому и прекрасному, не менее всякого европейца. Но в то же время, к нашему несчастию, он только подтвердил ту истину, что ученик никогда не превзойдёт своего учителя, если видит в нём образец, а не соперника.  С Ломоносова началась наша литература, он был её Петром Великим. Именно он дал направление, хотя и временное нашему языку и нашей литературе. Другое дело, какое направление. У нас в литературе до сих пор царствует какое-то жалкое,  детское благоговение к авторам; мы и в литературе высоко чтим табель  о рангах и боимся вслух говорить правду о высоких персонах (каких-нибудь Пушкиных, Толстых и Достоевских). Говоря о знаменитом писателе, мы всегда ограничиваемся одними пустяками, возгласами и надутыми похвалами. Сказать о нём правду у нас святотатство.  Почему каждый период речей Ломоносова набит без всякой нужды таким множеством вставочных предложений и заострён в конце глаголом? Для чего он пялил и корчил русский язык на образец латинского и немецкого? Разве этого требовал гений языка русского. Ведь создать язык невозможно, ибо его творит народ, филологи только открывают его законы и приводят их в систему, а писатели только творят на нём сообразно с самими законами. Его погубила слепая подражательность, следовательно, она одна виною, что его никто не читает (и не хочет читать, утверждают, что его рукописи до сих пор, где-то в архиве, лежат не разобранные. Хотя  многие, при этом, признают, что его стихотворения носят на себе отпечаток гения).
По мнению Пушкина: « В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности – вот следы, оставленные Ломоносовым в поэзии».
Сумароков, при рабской подражательности Ломоносова, не имел ни искры его таланта. Вся его художественная деятельность была не что иное, как жалкая и смешная натяжка. Он не только не был поэт, но даже не имел никакой идеи, ни какого понятия об искусстве. Его называют отцом русского театра. Скорее он был жалкий писака и хвастун, но на безрыбье и рак рыба. Он обманывался в себе так же, как обманывались в нём его современники, тем более, что он был не художник.
                Но вдруг воцарилась Екатерина Великая, и для русского народа наступила эра новой, лучшей жизни. Её царствование – это эпопея. Её царствование – это драма. Отличительный характер века Екатерины-2 состоял в народности. Тогда Русь старалась по-прежнему подделываться под чужой лад, как будто назло самой себе, оставаясь Русью. Вспомните этих важных радушных бояр, дома которых походили на всемирные гостиницы, куда приходил званый и незваный и, не кланяясь хлебосольному хозяину, садился за столы дубовые, за яства сахарные, за питья медовые; этих величественных и гордых вельмож, которые любили жить нараспашку, жилища которых походили на царские палаты  из русских сказок, которые сжигали фейерверки из облигаций правительства, которые умели попировать и повеселится по старинному дедовскому обычаю, от всей русской души, но умели и постоять за свою матушку и мечом и пером. Вспомните Суворова, который не знал военной науки, но которая его знала. Потёмкина, который грыз ногти на пирах и между шуток решал в уме судьбы народов. Безбородко, который, говорят с похмелья,  читал матушке на белых листах дипломатические бумаги своего сочинения.  Державина, который в своих отчаянных подражаниях Горацию против собственной воли оставался Державиным,  столько же походил на поэта, сколько походит могучая русская зима на роскошное лето Италии. Оттого это было так, что уму русскому был дан простор, что Екатерина Великая умела сродниться с духом своего народа, что она дорожила всем русским, сама писала разные сочинения на русском языке, дирижировала журналом и за презрение к русскому языку казнила подданных ужасной казнью – «Телемахидою»! (Эпическая поэма Тредьяковского, была осмеяна Екатериной-2, и её окружением,  за некоторые оппозиционные идеи). Чудное было время. Безбожие и изуверство, грубость и утончённость, материализм и набожность, страсть к новизне и упорный фанатизм к старине, пиры и победы, роскошь и довольство, забавы и подвиги, великие умы, великие характеры всех цветов и образов и между ними недоросли Простаковы, Тарасы Скотинины, и Бригадиры; дворянство, удивляющее французский двор своею светскою образованностью, и дворянство, выходившее с холопами на разбой. И это общество отразилось в литературе. Как идёт Державину (какое имя) полурусский и полутатарский наряд, в котором  изображают его на портретах. Державин – это полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины. Ум Державина был ум русский, положительный, чуждый мистицизма и таинственности, что стихией и торжеством была природа внешняя, а господствующим чувством патриотизм. Его послания и сатиры представляют совсем другой мир, не менее прекрасный и очаровательный. В них видна практическая философия ума русского, посему главное отличительное их свойство есть народность, в русском взгляда на вещи. Как смешны те, которые называют его русским Пиндаром, Горацием, Анакреоном. Его невежество было причиною его народности, которой, впрочем, он не знал цены, оно спасло его от  подражательности, и он был оригинален и народен, сам не зная того. Большая часть стихотворений Державина, этого отца русских поэтов, походит на диссертации в стихах. Все его мысли и столько же справедливы, сколько и стары и общи. Его лирические произведения холодны и прозаичны, как школьная диссертация, стихи в них дурны до последней степени. Порядка в его мыслях  нет никакого. Он поэт исторический, имевший сильное влияние на Пушкина. Поэзия не родиться вдруг, но, как всё живое, развивается исторически.
Фонвизин был человек с необыкновенным умом и дарованием, но был ли он рождён комиком – на это трудно отвечать утвердительно. Ведь смешной анекдот, переложенный на разговоры, где участвует известное число скотов, ещё не комедия. Комедия должна живописать несообразность жизни с целью, должна быть плодом горького негодования, возбуждаемого унижением человеческого достоинства , должно быть сарказмом, а не эпиграммою, судорожным хохотом, а не разведённой солью. Его дураки очень смешны и отвратительны, но это потому, что они не созданы фанатизмом, а слишком верные списки с натуры, его умные  суть не иное что, как выпускные куклы, говорящие заученные правила благонравия; и всё это потому, что автор хотел учить  и исправлять. Этот человек был очень смешлив от природы; он чуть не задохнулся от смеха, слыша в театре звуки польского языка; он был во Франции и Германии, и нашёл в них одно смешное: вот вам и комизм его.
 Как забыть о Богдановиче? Какою славою пользовался он при жизни, как восхищались им современники и как ещё восхищаются им теперь некоторые читатели? Какова причина этого успеха. Уже начинали думать, что русский язык неспособен к так называемой лёгкой поэзии, которая так цвела у французов, и вот является человек со сказкой, написанною языком простым, естественным и шутливом слогом, удивительно лёгким по тому времени. Вот причина его необыкновенного успеха.
Княжнин был трудолюбивый писатель не без таланта. Хотя он целиком брал из французских писателей и то уже ему делает честь, что он умел из этих похищений составлять нечто целое, и далеко превзошёл своего родича Сумарокова. Счастливые люди! Как дёшево достаётся им бессмертие. Плохо пришлось бы Державину, если бы Екатерине не понравились его произведения, плохо пришлось бы Фонвизину, если бы она не смеялась до слёз над его «Бригадиром» и «Недорослем».
                При Александре все стали заниматься литературой. Явилось явление новое и доколе неслыханное: писатели сделались двигателями, руководителями и образователями общества; явились попытки создать язык и литературу. Но, увы, не было прочности и основательности в этих попытках. Много было талантов и ни одного гения. Лучшим украшением века Александра были Карамзин и Дмитриев. Нас, как верных сынов отчизны, призывают молиться на могиле Карамзина и шептать его святое имя, а с другой стороны – слушать это воззвание с недоверчивой и насмешливою улыбкой. Говорят, что Карамзин сделал наш язык сколком, с французского, как Ломоносов сделал его сколком, с латинского, но это справедливо только отчасти. Он старался нагнуться к публике, которая ему была по колена, но кто объясняется с ребёнком, сам на время становится ребёнком. Карамзин писал для детей и писал по-детски. Удивительно ли, что эти дети, сделавшись взрослыми, забыли его. Если прежде плакали над «Бедною Лизою», то теперь смеются над нею. Не странно ли видеть взрослого человека, хотя бы этот человек был сам Карамзин, который проливает обильные источники слёз, над травками и над муравьями,  над букашками и таракашками? И эта плаксивость нередко портит лучшие страницы его истории. Да он любил отечество, служил ему сколько мог, имя его бессмертно, но сочинения его, исключая «Истории», умерли, и не воскреснуть им. Главный недостаток его «Истории» состоит в его взгляде на вещи и события, часто детском и всегда, по крайней мере, не мужеском; в ораторской шумихе и неуместном желании быть наставительным, поучать там, где сами факты говорят о себе, в пристрастии к героям повествования.
Дмитриев был в некотором отношении преобразователем. Главный элемент его таланта остроумие. Его басням недостаёт лишь народности, чтобы быть совершенными.
Крылов возвёл у нас басню до крайних пределов совершенства. Он родил тьму баснописцев. У нас каждый замечательный талант заставлял плясать под свою дудку толпы бездарных писателей и подражателей.
Озерова у нас почитают и преобразователем, и творцом русского театра. Но он ни то, и ни другое. Он не создал театра, а ввёл к нам французский театр. Но он не был драматическим писателем, он не знал человека. Теперь никто не станет отрицать поэтического таланта Озерова, но вместе с тем и едва ли кто станет читать его, а тем более восхищаться им.
Появление Жуковского изумило Россию. Он был Колумбом нашего отечества: указал ему на немецкую и английскую литературы,  существования которых оно даже и не подозревало. Это поэт, которого никогда не забудут, и которого никогда не перестанут читать. 
То же самое можно сказать о Батюшкове. Это был человек не гениальный, но талантливый. Вместе с Жуковским он был преобразователем русского языка. По таланту он принадлежит к нашим второстепенным писателям. О равенстве его с Пушкиным смешно и думать.
Мерзляков был человек с необыкновенным поэтическим дарованием. Он преподавал теорию изящного, которая осталась для него неразгаданной загадкой. Он остался у нас оракулом критики и не знал, на чём основывается критика; написавши несколько бессмертных песен, в то же время написал несколько од, в коих кое-где блистают искры могучего таланта, которого не могла убить схоластика и в коих всё остальное голая риторика.
                За Карамзинским периодом нашей словесности последовал период Пушкинский, продолжавшийся более десяти лет. Ни один поэт на Руси не пользовался такою народностью, такою славою при жизни и ни один не был так жёстко оскорбляем. И кем же? Людьми, которые сперва пресмыкались перед ним во-прахе, а потом кричали: «полное падение». Несправедливо говорят, будто бы он подражал Шенье, Байрону и другим. Да Пушкин был выражением современного ему мира, представителем современного ему человечества, но мира русского, но человечества русского. Что делать? Мы все гении-самоучки; мы всё знаем, ничему не научившись, всё приобрели, не проливая ни капли крови, а, веселясь и играя словом (мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь). Как поэт Пушкин принадлежит, без всякого сомнения, к мировым, хотя и не первостепенным гениям. Да и много ли этих первостепенных гениев искусства. Последние стихи Пушкина - эта была чистая проза в стихах и ужасный удар стихам. Прощайте стихи. Будет ребячиться нашей литературе, довольно пошумела – пора и делом заняться. Главный недостаток «Полтавы» Пушкина вышел из желания поэта написать эпическую поэму в новом духе. Что такое эпическая поэма? Идеализированное представление исторического события, которое имело сильное влияние на судьбы народа. Отчего произошло такое понятие об эпосе? Оттого, что у греков была «Илиада» и «Одиссея» Гомера, из которых вытекала вся их позднейшая поэзия. У итальянцев свой эпос, у французов и испанцев свой. Но только божественная комедия Данте подходит под идеал эпической поэмы. Ошибка Пушкина заключается в том, что он Полтавскую битву превратил в эпизод из любовной истории Мазепы и эпическая поэма уничтожается сама собой. Вот почему Полтава не производит на читателя единого, полного впечатления, которое должно производить всякое глубокое поэтическое творение.  В «Евгении Онегине» многие отмечают отсутствие содержания, потому что роман ничем не кончается. И множество несообразностей. Пока Татьяна была девушкой, Онегин отвечал холодностью, но когда она стала женщиной – он до безумия влюбился, даже не будучи уверен, что она его любит. Неестественно. А, какой безнравственный характер у этого человека, холодно читает он мораль влюблённой в него девушке, вместо того, чтобы взять да тотчас и влюбиться в неё самому и потом, испросив по форме у её дражайших родителей их родительского благословления, совокупиться с нею узами законного брака и сделаться счастливейшим в мире человеком. Потом Онегин ни за что убивает бедного Ленского, этого юного поэта. Так многие судят об этом произведении. Онегин – это страдающий эгоист, но эгоист поневоле. Он не видел для себя в обществе достойной деятельности. Заслуга Пушкина заключается в том, что он в этом своём романе поэтически воспроизвёл русское общество того времени, и идеализировал помещикский быт.  В «Борисе Годунове» в этой эпической поэме в разговорной форме, действующие лица, вообще слабо очёркнутые, только говорят и местами говорят превосходно, но они не живут, не действуют. Слышите слова, часто исполненные высокой поэзии, но не видите ни страстей, ни борьбы, ни действий. Это одно из главных недостатков драмы Пушкина. Но это не его вина, а истории, из которой он взял содержание для своей эпической драмы. Пушкин рабски во-всём последовал Карамзину, и из его драмы вышло что-то похожее на мелодраму, а Годунов его вышел мелодраматическим злодеем, которого мучит совесть, и который в своём злодействе нашёл свою кару. Мысль нравственная и почтенная, но уже до того избитая, что таланту ничего нельзя из неё сделать.
Повести Пушкина стоят выше всех повестей предшествовавших Гоголю писателей, нежели, сколько повести Гоголя стоят выше повестей Пушкина. Гоголь самый национальный из русских поэтов.   
Комедия Грибоедова есть истинная божественная комедия. Это совсем не смешной анекдотец, переложенный на разговоры. Лица, созданные Грибоедовым не выдуманы, а сняты с натуры во-весь рост, почерпнуты со дна действительной жизни, они заклеймены печатью палача – художника. Но в этой комедии «Горе от ума» нет идеи…Нам скажут, что идея, напротив есть, и что она противоречие умного и глубокого человека с обществом. Если это так, они правы. Общество всегда правее и выше частного человека. Но противоречие Чацкого случайное, а не действительное, это противоречие с кружком общества, а не со всем обществом. Очевидно, что идея Грибоедова была  сбивчива и неясна самому ему, а потому и осуществилась каким-то недоноском.  Чацкий – это просто крикун, фразёр, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий всё святое, о котором говорит. Неужели войти в общество и начать всех ругать в глаза дураками и скотами – значит быть глубоким человеком. Это новый Дон-Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади. Кто-то верно заметил, что это горе не от ума, а от умничанья. Поэт, не шутя, хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречии с обществом, а вышло бог знает что. Что такое Софья? Светская девушка, унизившаяся до связи почти с лакеем. Это можно объяснить воспитанием дураком отцом. Но в этой Софье есть какая-то энергия характера: она отдала себя мужчине, не обольстясь ни богатством, ни знатностью его, словом, не по расчёту, напротив, уж слишком не по расчёту, она не дорожит ничьим мнением, и когда узнала, что такое Молчалин, с презрением отвергает его. Но как она прежде не видела, что такое Молчалин? Тут противоречие, которого нельзя объяснить из её лица, а все другие объяснения не могут, как внешние и произвольные, иметь место при рассмотрении созданного поэтом характера. И потому Софья не действительное лицо, а призрак. Все прочие лица, кроме Чацкого, живы и действительны; но и они частенько изменяют себе, говоря против себя эпиграммы на общество. Автор «Горе от ума» ясно имел внешнюю цель- осмеять современное общество в злой сатире, и комедию избрал для этого средством. Оттого-то и её действующие лица так явно и так часто проговариваются против себя, говорят языком автора, а не своим собственным, оттого-то и любовь Чацкого так нелепа, ибо она нужна лишь для завязки комедии; оттого-то и сам Чацкий какой-то образ без лица, призрак, фантом, что- то небывалое и неестественное. Есть люди, которых расстроенные или от природы слабые головы, не в силах переварить этого противоречия, и которые поэтому или до небес превозносят комедию Грибоедова, или считают её годною только за защиты каких-то рож, подверженных оплеухам. Таким образом, «Горе от ума» - сатира, а не комедия: сатира же не может быть художественным произведением. И в этом отношении «Горе от ума» находится в неизмеримом бесконечном расстоянии ниже «Ревизора» Гоголя. В этом отношении «Горе от ума» есть какое-то уродливое здание, ничтожное по своему назначению,  как, например, сарай, но здание, построенное из драгоценного мрамора с золотыми украшениями. Дивною резьбой, изящными колоннами. Это произведение слабое в целом, но великое своими частностями. 
Самым большим авторитетом теперь пользуется Марлинский, которого некоторые называют русским Бальзаком. У него каждая копейка ребром, каждое слово завитком. Мне кажется, что роман не его дело, ибо у него нет никакого знания человеческого сердца, никакого драматического такта. Для  чего, например,  заставил он князя, для которого все радости земли и неба заключались в устрицах, для которого вкусный стол был дороже жены и её чести, для чего заставил он проговорить патетический монолог осквернителю брачного ложа.  Это просто натяжечка, закулисная подставочка; автору хотелось быть нравственным на манер Булгарина. Всего страннее в Марлинском, что он с удивительной скромностью недавно сознался в таком грехе, что будто он своими повестями отворил двери для народности в русскую литературу: вот так уж неправда! Эти повести принадлежат к числу самых неудачных его попыток, в них он народен не больше Карамзина, ибо его Русь жестоко отзывается его заветною, его любимою Ливонией.  В них не было истины действительности, следовательно не было и истины русской жизни. Народность их состояла в русских именах. Русские персонажи повестей Марлинского говорят и действуют, как немецкие рыцари, их язык риторический, вроде монологов классической трагедии.
Лажечников был признан первым русским романистом, несмотря на слишком заметную зависимость от влияния иностранных образцов.
Отличительной чертой характера повестей Гоголя составляют – простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Гоголь-поэт, поэт жизни действительной.  Вот почему созданные им характеры так верны, выдержаны; вот почему завязка, развязка, узлы и ход его романа или драмы так естественны, правдоподобны, свободны. Отличительный характер повестей Гоголя, это, прежде всего, смешная комедия, которая начинается глупостями и оканчивается слезами и которая, наконец, называется жизнью. Таковы все его повести: сначала смешно, потом грустно. Русская поговорка: «начал во здравие, а свёл за упокой», может быть девизом его повестей.   Некоторые критики, нападая на автора «Мёртвых душ», утверждают, что и порядочный лакей не станет выражаться, как выражаются у Гоголя благовоспитанные чиновники. Почему «Мёртвые души» нравятся не всем? В числе многих причин есть и те, что это произведение не соответствует понятию толпы о романе, как о сказке,  где действующие лица полюбили, разлучались, а потом женились и стали богаты и счастливы. Юмор данного произведения доступен только глубокому и сильно развитому духу. Толпа не понимает и не любит его. У нас всякий писака так и таращится рисовать бешеные страсти и сильные характеры, списывая их, разумеется с себя, и со своих знакомых. Комическое и юмор большинство понимает у нас, как шутовское, как карикатуру. Они утверждают, что Гоголь в шутку назвал свой роман поэмою. Именно так. Ведь Гоголь большой остряк и шутник. Сам беспрестанно хохочет и других смешит. Мы же не видим в ней ничего шутливого и смешного, ни в одном слове автора не заметили мы намерения смешить читателя: всё серьёзно, спокойно, истинно и глубоко. Нельзя ошибочнее смотреть на « Мёртвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру. Это юмор сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слёзы.
Важные же недостатки романа «Мёртвые души» находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и выпадает в несколько надутый и напыщенный лиризм.
Но, в целом, чем выше достоинство Гоголя как поэта, тем важнее его значение для русского общества, и тем менее может он иметь какое-либо значение вне России.
Что касается поэта Баратынского, то поэзия только изредка и слабыми искорками блестит в них. В его произведениях всегда и везде ум, везде литературная ловкость, умение навык, где больше отделка и больше ничего.
Что касается произведений Лермонтова то, как выше «Онегин» Пушкина, «Печорина» Лермонтова в художественном отношении, так Печорин выше Онегина по идее. Впрочем, это преимущество принадлежит нашему времени, а не Лермонтову.  И у Лермонтова в его стихах и прозе была чистая проза.
В стихотворениях Майкова мы хотели бы найти поэта современного и по идеям, и по формам, и по чувствам, по симпатии и антипатии, по скорби и радости, надеждам и желаниям, но - увы! Мы не нашли в них, за исключением немногих, даже и просто поэта. Там хороший стих и при сбивчивости идеи, а иногда и при пустоте содержания; тут неопределённость и вычурность выражения при усилии сказать что-то такое, чего у автора не было ни в представлении, ни в фантазии.
Талант Полежаева мог бы сделаться бессмертным, если бы воспитался на плодородной почве исторического мировозрения. В его поэзии мало содержания. Отселе эта крепость и мощь стиха, сжатость и резкость выражения. Но к этому недостаёт отделки, точности в словах и выражениях. Другой важный недостаток его поэзии, состоит в неумении овладеть собственною мыслию и выразить её полно и целостно.
В романах Достоевского видно сильное влияние Гоголя, которое вероятно не будет продолжительным, так как в огромном таланте Достоевского очень много самостоятельности.
                Если раньше у нас литература была делом привилегированного класса, то теперь все пишут и сапожники и пирожники.  И подьячие и лакеи, и актёры, и сидельцы, словом все, которые только умеют чертить на бумаге каракули. Откуда набралась вся эта сволочь? Отчего они так расхрабрились? Поэты и вообще литераторы люди небогатые, надели на себя ливреи людей богатых и важных и, за их столами, в восторге и радости запели песни дивные. И стали они воспевать меценатов. Да как было и не воспевать их. Люди были они богатые, поэтов кормили сладко, хотя иногда употребляли вместо плевательниц, но что за беда – ведь утереться не трудно. 
                Мы русские наследники целого мира, не только европейской жизни, и наследники по праву. Мы не должны и не можем быть ни англичанами, ни французами, ни немцами. Мы возьмём у англичан их промышленность, их универсальную практическую деятельность, но не сделаемся только промышленниками и деловыми людьми. Мы возьмём у немцев науку, но не сделаемся только учёными. Мы уже давно берём у французов моды, формы светской жизни, шампанское, усовершенствования по части поваренного искусства, давно уже учились у них любезности, ловкости светского обращения, но пора уже перестать нам брать, у них то, чего у них нет: знания и науку. Нечего нет вреднее и нелепее, как не знать, где, чем можно пользоваться? Понятия об искусстве взяты нами у французов под именем классицизма (мнимого). Затем он явился к нам как романтизм, который состоит в изображении диких страстей и вообще животности всякого рода, до какой только может неспасть дух человеческий, оторванный от религиозных убеждений. Вместе с тем, с другой стороны, немецкий элемент слишком глубоко вошёл в наши литературные верования и борется с французским. Различие заключается в том, что для немца понять явление бытия – значит проникнуть в источник его жизни, проследить биение его пульса. Француз, напротив смотрит только на внешнюю полосу предмета, которая одна и доступна ему. Француз – это народ внешности, он живёт для внешности, для показу, и для него не столько важно быть великим, сколько казаться великим, быть счастливым, сколько казаться таким. Он живёт не для себя – для других.               
                В наших исторических романах мы не находим ничего, кроме исторических имён. Это просто-напросто ученические эскизы с романов Вальтера Скотта, в которых историческая истина принесена в жертву несвойственному русской действительности романтизму. Видно, что авторы изучали эпоху, которую брались изображать в своих романах из «Истории» Карамзина, заглядывая в неё за несколько дней перед тем, как садились за свою работу. Не лучше обстоит дело и с так называемыми нравоописательными романами:  в них нет нравов русского общества, и что всё, о чём в них рассказывается, так - же легко может случиться в Китае, в Абиссинии, под водою или в облаках. В них нет ни сатиры, ни нравов русского общества, а есть только мелочный сатиризм, школьное критиканство, устремлённое не на дикие понятия, не на ревущие противоречия между европейской внешностью и азиатской сущностью, а на причёски « а ля-мужик», на очки, на лорнеты, на усы, на эспаньолки, бороды и т.п. В них фигурируют и рисуются герои, которых имена напоминают собою пословицу: по шерсти собаке и кличка.
                Но для литературы важно иметь не только имена гениальные, но и обыкновенные таланты, и чем больше, тем лучше для литературы. Обыкновенные таланты нужны для богатства литературы.               
У нас есть несколько высокохудожественных комедий, которые по своему числу, не могут составить постоянного репертуара для театра, и которые, при всём их достоинстве, смертельно надоели бы всем, если бы кроме их, ничего не давалось на театре, потому что одно и вечно одно, всегда надоедает. У французов, к примеру, нет ни одной художественной комедии, но зато есть театр.
Но отчего же в произведениях самых гениальных поэтов находят при великих красотах и великие недостатки. От того, что такие создания не рождены, а выкинуты как недоноски, прежде времени, или от того, что авторы вследствие своих ложных понятий об искусстве или вследствие целей и расчётов, каких-нибудь, хитрили и мудрили.  Словом недостатки всегда там, где оканчивается творчество и начинается работа.               
Век ребячества проходит видимо. И дай бог, чтобы он прошёл быстрее. Деньгами таланта не сделаешь. Дай бог, чтобы поскорее все разуверились в нашем литературном богатстве. Благородная нищета лучше материального богатства. Но теперь нам нужно одно учение. Нам нужна не литература, которая без всяких с нашей стороны усилий явится в своё время, а просвещение.