Как сорок лет тому назад

Бывая иногда в городе, я часто прохожу или проезжаю именно по тем местам, где произошла большая часть безумных перипетий моей студенческой юности. И очень нравится мне разглядывать это всё, например, из окна машины. Уютненько пригорюнясь и еле слышно бормоча из Тарковского: «Как сорок лет тому назад сердцебиение при звуке…»
Ну ладно, не сорок. Тридцать девять. Тридцать девять лет тому назад  это началось, осенью  восемьдесят шестого года.
Ближе концу той самой осени, а именно седьмого ноября случилось важнейшее для меня событие. Другие всякие люди отмечают эту дату как день русской революции, а  мне бы надобно отмечать как день, когда единственный раз в бестолковой жизни моей побыл-таки я рулевым на паруснике. Всегда мечтал, с самого детства и до сих пор. А довелось только единожды.
В то утро весь универ, само собой, отправился на демонстрацию по случаю годовщины пресловутой революции. И каждый факультет катил или нёс свой транспарант, чтобы показать его на площади телекамерам и руководителям местного цека. Наш журфак именно катил. Транспарант – здоровенный фанерный щит на реечной раме, с изображеньем гусиного пера, пишущей машинки и газетной страницы – был установлен вертикально  на треугольной тележке из железных труб и катился на мопедных колёсах.   Плакат был прикреплён к основанию треугольника, а колесо на вершине поворачивалось  при помощи велосипедного руля. Таким образом, получился колёсный буер с прямым парусом.  Катить это счастье, естественно, предстояло первокурсникам, то есть нам. Конечно я сразу же устремился всею своею морской душою к  рулю и стал воображать, как хорошо было бы, ежели бы парус был нормальный, например, на рее, со шкотами и брасами. Но и так было хорошо.
От мечтаний про стаксели, гика-шкоты и спинакер меня отвлекли мои товарищи. Ибо как раз подошла моя очередь отхлёбывать из бутылки. О да. бутылки! Мы уже третий месяц были студентами, мы уже в колхоз съездили – так неужели же явились бы на демонстрацию без бутылки?
Увы, память не сохранила наименования напитка.  А его следовало бы сохранить, хотя бы для того, чтоб никогда, никогда больше…  Зато запомнилась этикетка. Там такая смуглянка-молдаванка как бы собирала виноград. Позднее мне подумалось, что изображение на этикетке было лишь частью чего-то большего. Некоего масштабного полотна, посвящённого, должно быть, одной из трагических страниц в истории нашего народа.  На бутылке уместилась только смуглянка, а в непоместившейся части были, вероятно, нарисованы  всякие  злодейские враги. Очевидно же, что эти самые враги намерены отобрать у смуглянки собранный виноград и вместо него  насыпать в корзины всякой пакости. Дабы совершенно тем самым дискредитировать искусство молдавских виноделов. 
Что ж, как ни грустно признавать, негодяям вполне удалась их мерзкая затея. Вкус напитка отдавал горечью утрат и поражений. Хоть её  и попытались скрыть, укрепивши сахаром и подсластивши спиртом. Тем не менее, выпили мы всё до дна…
Тут пришла пора и нам выруливать на площадь, и мы пошли. Большущие динамики на площади всё это время ревели революцьонные марши. Особенно часто повторялось произведение про реющие над землёю ветры яростных атак.  И они таки накаркали, суки.
Задувал ледяной вест-норд-вест в шесть-семь баллов, с  порывами до восьми. Пока мы спускались в плотной толпе по Гоголя, то шли в крутой бейдевинд.  То есть, на нас дуло слева и совсем чуть-чуть спереди. Так что мы хоть и с трудом, но толкали плакат по нужному курсу, почти не рыская.  А вот когда повернули на площадь, то поймали полный бакштаг. И нас конечно поволокло.
Я понимал, что нужно делать. Нужно было идти узкими галсами, перекладывая руль на полрумба влево и вправо.  Проблема  заключалась в тогдашней моей легковесности. Попытки переложить руль оборачивались тем, что руль перекладывал меня. И когда тележку мотнуло вправо, то парус поймал полный ветер.   Рвануло так, что парни не удержали раму,  и гордый журфаковкий  транспарант на страшной скорости устремился мимо демонстрации прямо к трибунам с партийным руководством. Более всего в этот момент мы были похожи на пиратский корабль, несущийся на абордаж,  только вместо Весёлого Роджера на ветру трепетали тела озверевших хмельных первокурсников, оторванных от земли и несомых навстречу злому року. 
Запахло диверсией…  Увлажнились брюки университетского начальства, зачесалось в кобурах у правоохранителей.
 Тем же шквалом, что понесло нас, резко развернуло в другую сторону телекамеры. Как флюгера, да. До сих пор не понимаю, чего они тогда испугались. Была же уже перестройка и гласность. Вполне можно было представить происходящее, как некий преформанс.  Вот, дескать,  молодое поколение советской журналистики не идёт проторенными путями, а ищет новых!  И никакие оцепленья и заслоны не помешают бойкому их перу хорошенько воспеть партийных руководителей, крепкую комсомольскую смычку установивши между ними  и нами!
До смычки всё же дело не дошло. Меня в очередной раз мотнуло вместе с рулём, и мы вернулись  в лоно народных масс. Не просто вернулись, а пошли галсами, только не узкими, как предполагалось, а очень широкими, рассекая  штормовое людское море.  Волны моря расступались пред нами с бодрыми боцманскими матюгами. 
Так, встречаемые и провожаемые недобрыми пожеланьями демонстрантов, дошли мы до улицы Пушкина  и повернули на зюйд. Парус потерял ветер, и далее катились мы уже мускульною силою – до самого сквера за дворцом Октомбрие, где смогли мы перевести дух, закурить и открыть следующую бутылку.
Чем больше времени проходит, тем прекрасней кажутся мне все эти смешные глупости.