Бессонная ночь

               

Билет мне попался неудачный – последняя плацкарта. Ехать предстояло ночь и полдня, вдыхать крепкую кисловато-тошнотворную смесь запаха креозота от шпал и вони из туалета. Какой-то шутник стёр буквы “ю” и “х” и фраза, написанная на двери в тамбур, теперь просила " Дверь не лопать”, но пассажиры лопали и лопали дверь, не внимая просьбе. Трое моих соседей поужинали, как водится, стандартным тогда дорожным набором: варёными вкрутую яйцами с характерным запахом сероводорода, которые обмакивали в насыпанную на газету соль, колбасой с чёрным хлебом, огурцами, помидорами, ну и водкой, как же без неё. Потом убрали со стола, легли, моментально уснули и захрапели в три голоса. Я тоже легла, пыталась отвлечься мыслями о людях, к которым еду, прислушиваться к монотонному стуку колёс, но уснуть не получалось. Если бы это был купейный вагон, я бы вышла в коридор, приоткрыла окно и смотрела в темноту, пока не опьянела бы от свежего ветра. Я пошла в начало поезда, лишь бы уйти подальше. Проводница курила в тамбуре. Она заметила меня, приоткрыла дверь, кивнула немного небрежно, будто хотела спросить: ”Чё надо?”, но вслух спросила услужливо:
- Чаю хотите?
- Если можно.
- Сейчас.
Она сделала две большие затяжки подряд (меня всегда удивляет эта жадность курильщиков), погасила сигарету в пепельнице, прикреплённой к стене, и вошла в купе.
- Я и не надеялась сейчас попить чаю. – извиняющимся тоном сказала я. -  Хотела пройтись. Никак не могу уснуть.
- Нервы? – попыталась догадаться проводница.
- Нет. Сон у меня чуткий и нос, как у собаки. Всё мешает. Принцесса на горошине…
- Ясно. Я тоже не сплю. Третью ночь уже, хоть ни моим ушам, ни носу ничего не мешает. Хотите в моём купе посидеть? У меня есть овсяное печенье.
Я согласилась.

Проводницу звали Надя. Мне трудно было определить её возраст. Худенькая, чуть выше меня ростом, красивую фигуру подчёркивала форменная одежда, длинные волосы завязаны в низкий хвост, густая чёлка. Большие, немного раскосые глаза, губы как у куклы – маленькие, пухлые, аккуратно очерченные. Все черты такие нежные, почти детские, но в медленных жестах, во взгляде, в тоне приятного голоса, в паузах после каждой фразы я заметила безразличие и усталость. Я будто разговаривала с лежачим больным, который проходит кризис и опустил руки в готовности уйти. Пока Надя заваривала чай в тех самых стаканах с подстаканниками, о которых многие ностальгируют, как о символе дальних путешествий, я осторожно наблюдала за ней, пытаясь вспомнить, где я её видела.  Проводница налила мне чай, открыла упаковку с сахаром и положила в стакан два кубика.
- А себе? – спросила я, кивнув на стакан.
- Я коньяку выпью. Хотите?
- Нет, я не люблю коньяк.
- А мне всё равно что, лишь бы покрепче, -  сказала Надя.
Она налила себе полрюмки и отпила глоток, глядя в чёрный квадрат окна. Я уже было подумала, что вот так в молчании выпью чай и придётся вернуться в купе и мучиться невозможностью уснуть, но Надя заговорила всё в том же тягучем ритме.
- Вы вот сказали, что нос у Вас, как у собаки, а запахи людей запоминаете?
- Конечно, -  ответила я. - В детстве, когда папа приносил новую книгу, я открывала её, тыкалась в неё носом и безошибочно угадывала, он взял её в библиотеке, у друзей или у тёти. Квартиры, в которых я бывала, тоже с закрытыми глазами по запаху узнала бы. В комнате, где делают побелку и красят двери, могу учуять запах знакомых духов, а у домашних по запаху могу распознать настроение и болезнь.
- Ничего себе! А у меня это проявилось во время беременности, поэтому сперва я думала, что дело в ней и потом это пройдёт. Беременность закончилась на третьем месяце… – Надя судорожно вздохнула. - Я жила в посёлке, до которого не дошла цивилизация. Воду надо было набирать во дворе из колонки. Мы жили вместе с моей мамашей. Она не сочувствовала мне, хотя видела, что я почти перестала есть, что меня рвало. Она и раньше не относилась ко мне тепло, подозреваю, что она совсем не рада была моему появлению на свет. Ей ещё восемнадцати не исполнилось, когда она меня родила, ну, а когда узнала, что я беременная, стала ещё злее. И вот один раз она попросила, - Надя иронично улыбнулась, - Хм! Попросила! Моя мамаша никогда ничего у меня не просила. Она разговаривала со мной, как со служебной собакой – командами: “Воды принеси! Стирать буду!” Я натаскалась тяжёлых вёдер, а через полчаса случился выкидыш. Когда я вернулась из больницы, муж был подавлен, растерянно молчал, не нашёл слов, чтобы утешить меня. А вот мамаша изменилась, стала мягче, не гоняла больше по хозяйству, но как;то отстранилась, если можно так сказать о человеке, который никогда и не был мне близок. Так вот, беременности нет, а запах не исчез. Я думала, что или в депрессняк вползаю, или у меня крыша съехала. Я слышала только запах мужа.
- Наверное, Вы его очень любили.
Надя кивнула и улыбнулась иронично.
- Проблема в том, что его запах я замечала там, где он не должен был быть. Вот иногда бывает, когда выбираешь в магазине духи, то какой-то аромат так прицепится, что уже из магазина вышла,  а всё равно его чувствуешь. Вот так и запах мужа ходил за мной всюду. Я тянулась к мужу, мне очень нужна была его поддержка. Я горевала по своему ребёночку и надеялась, что через некоторое время мы повторим попытку. Но и он отстранился. Мне тогда казалось, что он жалеет меня, но не умеет этого показать.
Надя замолчала. Я понимала, что она сейчас вспоминает, погружаясь в пережитое, и терпеливо ждала продолжения. Она глотнула ещё коньяку, откусила печенье, и, увидев, что я почти допила чай, сказала:
- Пойду-ка я ещё чаю сделаю. Ехать нам ещё долго, расскажу о своей жизни. Может, полегчает.
Через несколько минут она вернулась с двумя стаканами чая, допила последний глоток из рюмки, строго сказала себе: “Хватит, а то развезёт”, и продолжила.
- Я говорила, мы жили в посёлке. Жили не бедно, но уныло, как в селе. Родители развелись, когда мне было пять лет. Мамаша моя – первая красавица была, пацаны за ней косяками ходили. Причём, и после замужества тоже. Ну, а она и не возражала. Папа, видимо, сперва догадывался, а когда уж разговоры по посёлку пошли такие, что ему чуть ли не в лицо смеялись, ушёл. Это мне потом, когда моя история стала всем известна, бабы рассказали. Я папу очень любила. Плакала, когда он уходил, просила, чтобы он меня с собой взял. Короче, не знаю, как там они договаривались на счёт меня или вообще обо мне речь не шла, но он ушёл и вскоре с новой женой уехал из посёлка. Еду, одежду, всё для школы я всегда имела, но любви ждать было ниоткуда. Наверно, поэтому, вышла замуж за первого, который отнёсся ко мне теплее, чем родители. Да, забыла сказать, что жили мы в двухэтажном доме. Большая комната (мамашина) была на втором этаже, а вторая (наша с мужем) и кухня – внизу. Туалет на улице. Странно, да? Двухэтажный дом, но без ванной и туалета. Мамаше мой муж не понравился. Когда мы оставались наедине, она мне мозг выедала, какой он во всём плохой. И некрасивый, и зарабатывает мало, и старше намного (мне было восемнадцать, а ему тридцать). Даже повернулся язык сказать, что хорошо, что ребёнок сорвался, мол, нахрена мне ребёнок при таком муже. Тварь! Но как только муж возвращался с работы, она перед ним лебезила, кормила, постоянно подшучивала, какая непутёвая у него жена. Вы уже догадались? – вдруг спросила Надя, повернувшись ко мне лицом.
У меня мороз пошёл по коже. Ответить я не могла, только смотрела на неё широко раскрытыми от ужаса глазами.
; Мда… Говорят, что картину надо рассматривать издалека, потому что вблизи видно только отдельные мазки. Вот когда я увидела всю картину целиком, я смогла соединить все мазки, которые и раньше замечала, но из которых не могла сделать вывод. Я вспомнила, как однажды  вернулась  домой за кошельком и увидела мужа, который спускался со второго этажа, хотя он должен был быть на работе. Вспомнила, что однажды, вернулась из магазина и услышала наверху их голоса. И запах, запах, его запах везде! Не только от его одежды, и от полотенец, и от матери, и от её белья в корзине для стирки. Но от его вещей запах был настоящий мужской, немного терпкий, а на её вещах он был смешан с каким-то сладковато-приторным. Вспомнила ещё, как соседки и мамашины сослуживицы ехидно спрашивали, как мне живётся с молодым мужем, а я объясняла это поселковыми нравами. Мол, бабам не о чем больше говорить, вот и хотят раскрутить меня на разговор, о котором потом можно почесать языки за моей спиной. Да, стать женщиной – это не выйти замуж и даже не родить. Быть женщиной – это рассуждать, как женщина. Я была наивная, не видела очевидного. Всё я замечала, но объединить не могла. Ну не хочет человек видеть правду, которая его убьёт, и всё тут.
Мы обе замолчали, каждая по своей причине. Мы проезжали мимо какой-то станции, огни фонарей на миг проползли по её лицу и состарили его так, что она стала похожа на покойницу. В этот момент кто;то постучал в купе. Я вздрогнула. Надя открыла. Это был пассажир, хотел уточнить, сколько ехать до его станции. Надя ответила ему, села на место, снова отхлебнула чаю, вздохнула и продолжила рассказ совсем не так, как я ожидала.
- Я взяла неделю отпуска, чтобы съездить к Наташе – папиной сестре, в Ростов. Папа с новой женой тогда к ней уехали.
Наташа из Ростова! Вот она – подсказка! Я чуть не хлопнула себя ладонями по коленям от восторга. Надя похожа на Людмилу Савельеву – актрису, сыгравшую Наташу Ростову. Хорошо, что Надя в это время задумчиво смотрела в стакан и не видела неуместной радости от отгадки на моём лице.
- На что я надеялась? – продолжила она. – Нагрянула, как гром с ясного неба. Почему не понимала, что я для них – чужая? Хваталась за соломинку. Тётя рассказала, что отец живёт хорошо, у него трое детей. Я рассказала, что со мной случилось, она ответила: “Ну, твоя мамаша – та ещё оторва. То, что о ней говорили – совсем не сплетни, поэтому ты меня не удивила. Там ни стыда, ни совести отродясь не было.” Меня накормили, напоили, но я поняла, что особого участия в моей судьбе она принимать не собирается, да и не должна. К отцу меня совершенно не тянуло. Короче, вернулась я домой. Куда домой? Я уже рассказала, что переехала жить в бригадный дом? Это типа гостиницы, в которой машинисты останавливаются между поездками. Принять душ, перекусить и отоспаться до следующей поездки. Я, когда узнала, что мамаша беременная, договорилась там с комендантом за постоянную плату на одну комнату. Это было немного рискованно, потому что незаконно, но я там только ночевала. Пошла работать в привокзальное кафе и устроилась на двухгодичные курсы проводниц. Мельком и, слава Богу, издалека, несколько раз видела мамашу сперва с пузом, потом с бывшим и с коляской.
Надя снова замолчала, а я совершенно не знала, что сказать. Мне хотелось утешить, поддержать, но всё, что я хотела ей сказать, было бы так банально и неубедительно этой обстановке.
- Я спать хочу. – сказала она.
- Да, конечно. Я пойду к себе, а Вам надо вздремнуть до станции.
Я ушла. Лежала и не слышала ни храпа, ни вони из туалета, доносящейся после хлопанья дверью, но и уснуть не могла. Уже мои попутчики проснулись, началось движение. Я подумала, что Надя должна бы разбудить меня перед моей станцией, посмотрела на часы, взяла чемодан и пошла к выходу. Постучала в Надино купе. Тихо. Дёрнула за дверную ручку. Закрыто. Выглянула в тамбур. Вагонная дверь была открыта. Меня обожгла догадка. Когда она выскочила? Может, она соврала, что хочет спать, потому что приняла роковое решение? В памяти мелькнули страшные мертвецкие тени на её лице от промелькнувших фонарей. Поезд сбавил скорость. Люди стали подтягиваться к выходу. Сзади начали торопить:
- Чего стоим? Проходите! Где проводница?
Я не могла сдвинуться с места, глядя на болтающуюся дверь.
- Постучите ей в купе кто-нибудь! – нервно крикнул кто-то сзади.
Мужчина поставил одну из своих сумок и стал очень сильно стучать в дверь. Щёлкнул замок, появилось удивлённое заспанное лицо Нади. Она посмотрела на пассажира, потом открыла дверь пошире, увидела ещё нескольких человек, ойкнула, на минуту нырнула в купе и вышла со свёрнутым жёлтым флажком.
- Извините, проспала, – сказала она пассажирам.
Я стояла между сидениями боковой плацкарты и пропустила всех, чтобы выйти последней.
- Надя, Вы меня так напугали! – сказала я.
- Та не переживайте! Я живучая, как таракан!


26.04.25