1. Витязь за распутье

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

БЕЗ  РОДИНЫ  И  ФЛАГА
Роман

Книга вторая 
ПРОЗРЕНИЕ

Часть вторая
ВИСОКОСНЫЙ  ГОД

1.

Ну и что?
Вот ровно полгода, как он здесь, а иной раз подумаешь, что, может, оно и зря. Может, не стоило с места срываться? И почему уж в который раз и не к селу, как говорят, не к городу опять об этом подумалось. И снова - куча разных «по-че-му?».

Например, почему девять лет назад, скоро уж десять, его тогда, летом семьдесят восьмого, даже на очередь не поставили? Он же не квартиру просил, а лишь - в очередь. Всего лишь. И его, заместителя редактора, секретаря партийного комитета редакции партийной газеты и типографии, по сути тоже партийной, которая эту газету печатает, отца тогда уже двух детей, зятя далеко не последних и очень уважаемых в городе людей, взяли и так вот легко кинули и перекрыли тем самым кислород. И если бы не это, ни за что бы тогда отсюда не уехал. Ни за что! Здесь и родина, и родители, и брат с семьёй и родители Нины, и всей душой уже от рождения к этим местам прикипелось… Но есть такое понятие как чувство собственного достоинства. И если вам заместитель редактора, классный журналист, с филфаком университета, секретарь парткома и не в дыре, а в Белоцерковске - вроде плесени, и если вы считаете, что ему можно плевать в душу и судьбу, так и пошли вы все лесом!

Короче, психанул тогда. И правильно сделал. Семенов, он, конечно, не Белоцерковск, но квартира - сразу, новая, двухкомнатная. Только обжился, через год, пожалуйста, - если желаете, - трехкомнатная. Конечно, пожелал. Ещё бы! Когда человека ценят, оно видно. И Нина в садике - на почете, Юрка, потом Ванька в школе в числе первых. Обжились! И жизнь уж представлялась будто в шоколаде. Хотя, не без горчинки был шоколадик-то. Не без горчинки. Как же без неё. И в основном по работе, помнится.

И то! Белоцерковск Семенову не ровня. Далеко-о! Город областного подчинения, по местным меркам крупный промышленный центр. Два завода, два комбината, три фабрики, пять строительных организаций, два речных порта - грузовой и пассажирский, железнодорожный узел-»развязка» и прочие там культуры-социалки. Народу только в городе под полста тысяч. И когда с ним расстался, помнится, две трети тематических «кормушек» потерял. А Семеновский район малолюдный, сельский. Тираж «Зари коммунизма» почти в четыре раза меньше, чем у «Отечества». И газетчики семеновские, которые журналистами себя называть совестятся, над собой иронизируют, что они всех местных старух уж по три раза переписали. На весь район один «промышленный гигант» - молокозавод. А случится по весне иной заблудшей стае гусей на перелете сесть в поле подкормится, так уж и новость на первую полосу.

Но - обжилось как-то всё, утряслось. А ещё успокоительно тогда подумалось, помнится - за всё надо платить. И если волю всяким там честолюбиям особо не давать, так и живи себе спокойно, радуйся, по утрам свои вирши пописывай да от добра-то добра не ищи. Ан постепенно-незаметно и как раз на этом, должно быть, фоне новая «горчинка» созрела, будто... упёрся в некий тупик. Личный, о котором даже с Ниной не поделишься. С этаким тем самым душком. Честолюбивым, но - здоровым. Исключительно здоровым. Как-то подумалось, а, собственно, кто он тут, Некрасов Константин Алексеевич? Ну да - заместитель редактора. Первый в Семенове журналист. Лучшие статьи - в своей, публикации в «Орловской правде», в «Советской России», а тут ещё первая книга, вторая, членство в союзе писателей и - что? А то, что в Семенове редактор молодой, моложе его на несколько лет, а это значит перспектива у него, у Кости, - тихо сидеть, седеть и пылиться ему, советскому писателю, до пенсии в замах в этой дыре? Перспективка так себе.

И, помнится, как-то в досужую минуту, когда обозревал этак мысленно новейшую историю в ее ретроспективе, образ пришёл. Любопытный такой! Будто он, Костя, лет уж пятнадцать на своём Пегасе шёл-ехал по пути к коммунизму и вдруг, как тот Васнецовский витязь, будто уперся в камень на распутье. А на камне, как в той сказке: «Направо пойдёшь - в болоте утонешь, налево - голову потеряешь». Какое болото, почему голову, не понять, - образ такой.  И не год, и не два, а поболе, пожалуй, он на Пегасе своем тут образно этак топтался, так что перо его творческое стало уж тупиться и к мать-земле сырой клониться. Да вдруг над тайгой будто ветры загуляли, расшептались в поднебесье, расшумелись в вершинах так, что дерева вековые-дремучие, на которых сам уже свод небесный покоился, зашатались, поскрипывая старчески, грозя погубить его вместе с конём под буреломом истории. Да тут из мрака немыслия вдруг явился тогда незнакомец с лысиной меченой, а теперь такой родной и  близкий - Михаил Сергеевич Горбачёв. И будто подошел к нему уверенно, тронул за стремя и изрек восторженно:»Вам налево, товарищ. На баррикады перестройки! Сейчас нужны донкихоты гласности! Да коня своего на Россинанта смените, подпругу идейности подтяните, в шеренгу перестройтесь, перо приравняйте к копью да шпоры ему поглубже, чтобы копытами шустрее шевелил. Ускоряйтесь! И - больше демократии, больше  социализма!

Такой вот образ тогда явился, немножко смешной и, в общем-то,... ненужный. Потому как он, Костя, и без подсказчиков знал, что ему после камня налево надо со всем советским народом - к коммунизму и никуда с прямоезжей дороги не сворачивать. И всякие там Россинанты, Донкихоты - не его персонажи. Ибо сей рыцарь сказочный воевал со сказочными же ветряными мельницами. То есть, - «против». А он, реальный журналист и писатель, воюет «за» - за реальные чаяния народа. Но когда, пусть в образе, а потом реально - сам генсек! -  напомнил,  подбодрил и сомнения развеял, а тут ещё другой Михаил, Юрьевич, тоже секретарь, хоть по вертикали и пониже, предложил «сомкнуть ряды в борьбе»,  он, Костя, всей душой и воспылал красное знамя победы - ещё выше, гласности, которой он хозяин, - ещё больше. Потому что только так - победим! А когда вскоре вдруг оказалось, что на Пегасе он и под знаменем гласности нужен на просторах своей малой родины, поскакал обратно в свой Белоцерковск. Да с радостью и даже восторгом.

Однако восторг этот, помнится, вспыхнул раз только, тогда, в конце лета, перед поездкой к отцу на день рождения. А когда в последний день августа на новую старую работу вышел да занял свой старый кабинет, тут и пожалел, что, пожалуй, и зря. Пусть бы он, Бортников, тут, в Белоцерковске, «пахал целину», если ему хочется, а он, Костя, остался бы в Семенове. Вот как обернулось. И без «образов», а в самой голой серьмяжной реальности.

Хотя и впрочем, с одной стороны дай бы бог многим и грех бы жаловаться: он и жена с работой устроены и сыновья в школе «под боком», а копнуть, так будто сменили устроенную жизнь на монолитном фундаменте на… канат над пропастью, и вышла не жизнь, а одно балансирование.

Квартиру - да, спасибо Бортникову - получили перед Новым годом и ордер утром тридцать первого декабря, - как подарок под ёлку. Трёхкомнатная, в лучшем доме в городе и какой-то «не нашей» планировки. Третий, «еврейский» этаж, две лоджии… Но дом строители, как часто у нас, «штурмовали». И - итог. Сначала весь январь не было воды, и ходили с ведрами почти за сто метров к уличной колонке, - ох, натаскался! До середины февраля не было газа, всё на плитке - ни приготовить чего толком, ни помыться. Ремонт декоративный с кухни начал. Обои красивые достал, по Райкину, «через завсклад-товаровед». Только наклеил, сосед сверху, директор школы бухгалтеров, придумал (вместо вполовину разворованных) батареи наставлять, - авария! Кухню и часть прихожей пролил. Сейчас там, как в сарае, и надо всё по новой, опять - расходы. Про-ва-лись!

У Нины, как теперь оказалось, - после радости неприятности. Радость была в том, что как переехали, а было это в первых числах января, заведующая «Родничком», с которым, помнится, Нина рассталась, когда уезжали в Семенов, пригласила ее на младшую группу. У нее, с ее слов, - «о-очень жаль!» - пианистка в другой садик сбежала; воспитательница младшей хоть и бесталанная, но «уж та-ак ухлопоталась», чтобы вакантное место занять, «а группу на кого?» Конечно, согласилась. А как группу приняла да работать начала, так и… пожалела и лучше бы уж в тот же «Василек» или, на худой конец, в «Клеверок». Оказалось, по слухам-шепоткам, - Белоцерковск городок маленький - две тетки, без пяти минут пенсионерки, мужика не поделили. Заведующая музыкантшу-»разлучницу» выгнала, закрыла - уж как та ни упиралась! - бесталанной воспитательницей копеечную вакансию, а на группу Нину приняла. А слух по городу пустила, что эту «кадровую рокировку» ее вынудил сделать… сам начальник управления, который с ним, Костей, заместителем редактора, будто бы в друзьях, а у того в приятелях сам первый райкома - «так вот и...» И - что? А то, что Нину, у которой и стаж, и опыт, и призвание, в коллективе теперь не сказать, чтобы держат в черном теле, а холодно-сухо терпят на грани совсем уже вакуума. Вот же гадство!

С мальчиками тоже вот - и грех и смех.  С Юркой нелады. Не отличник, «пятерок» больше, чем «четверок», прилежный, дисциплинированный парень, общественник, школьный фоторепортер в Семенове, попал в новой школе в восьмой «б». То есть, в тот «случай», когда, как в любой школе, классы «а» из лучших комплектуют и в классные подбирают более опытных, а в остальные дальше по алфавиту - с бору по сосенке, кто в «лучшие» не тянет. И Юрка с первых дней - «белая ворона», которую двадцать четыре «серых» клюют за то, что… они «серые». Неделю назад вечером толпой на улице дождались, увели за магазин и… Домой в синяках пришел, с разбитым носом, мама - в слезы да в ванну - отмывать!.. Пришлось ему, Косте, на следующее утро вместо редакции к директору идти, разбираться - невиданное дело!.. Зато Ванька… Ну, Ванька! Третий класс, десять лет. Ко двору, видать, пришелся и... подружку завел. И все у них по классике: домой провожает, портфельчик носит, списывать даёт… Молодец! Некая Танечка Градобоева, дочка директора мебельной фабрики, с которым он пока не имел чести…

А у него на работе… На работе у него… Поначалу тоже всё нелады. За девять лет, пока геройствовал в Семенове, здесь почти вся редакция сменилась. Из старого штата только редактор, Колька-мотороллер, да машинистка Марь Михална. Остальные все новые, а творческая часть - народ вообще случайный. А тут он, Костя, - хуже снега на голову. Должность зама - ему, а в ней Веру Толстоверову уже «обмыли». Трехкомнатную новую квартиру - ему, которую «строили» для Любы Петялиной - «всю жизнь в коммуналке с тремя детьми ютится». Да обе - «брошенки». Обеим, получается, он свет в конце тоннеля их жизненного застил. И полгода минуло, а обе к нему… держатся только бы не кинуться загрызть. Но!

 А вот то-то и «но».
Да не просто, а - НО! В прописных для него буквах! А дело в том, что эта вот «нескладуха», когда ты и семья твоя будто на канате под куполом жизни, тянулась… смотри-ка… целых пять месяцев - с сентября по конец января. Одна-ако! И вдруг, как поэт какой-то сказал: «Горит восток зарею новой...» и что-то там про пушки. Заря заалела. А получилось что.

Год назад - опять вспомнить - в январе, после того пленума ЦК, пришла Бортникову, который тогда в Семенове был третьим - секретарем по идеологии, мысль обновить партийный аппарат, почистить его метлой гласности, но развернуться не дали. А когда в мае перевели сюда первым и сам себе стал хозяином… нет, с плеча рубить не стал, по лету-осени осмотрелся, с районом ознакомился, «директорским корпусом» и уже после новогодних праздников поручил заведующему орготделом подготовить для очередного бюро проект доселе небывалого решения.

Оно предлагало любому - любому! - жителю Белоцерковска и района с первого февраля по тридцать первое марта - два полных месяца - высказывать в письменном виде (приносить в райком или присылать почтой) мнения о деятельности аппарата райкома, его сотрудников, бюро и комитета как органов выборных, но открыто, за подписью автора (анонимки не регистрируются и не рассматриваются). Речи о газете в нем не было. Но буквально за день до бюро случилось ему, Косте, по каким-то делам оказаться у Бортникова и об этом узнать, поделился внезапно возникшей мыслью - благо отношения у них доверительные, - почему бы на таких же условиях не задействовать и газету, орган власти партийной и советской, что было бы очень в духе гласности. Нет, конечно, идейка эта и самому ему, Косте, показалась «хулиганской» и он лишь удочку закинул с такой вот «демократичной» наживкой, а «сом» Михаил Юрьевич, к удивлению его, тут же ее и... заглотил!? Да еще и его, «рыбака», похвалил за свежесть политического взгляда.

Такое вот, совершенно небывалое и впервые в местной новейшей политической истории решение и было, - что удивительно! - принято на бюро. Правда, не единогласно. Секретарь по идеологии Клавдия Савина была решительно против. Решительно! Не объясняя, почему. А остальные все «за» были, естественно. Кто же будет против генсека Горбачёва, призвавшего почистить партийную власть? Чистка-то уж вон целый год идет по всему Советскому Союзу. Чем мы лучше? Или хуже? А письма в райком пойдут, - не беда? Кулуарно-кабинетно перетрем их втихую, а потом - в папку да в архив. А в редакцию пойдут, так редактор-то, товарищ-то Катушев наш там зачем? Член бюро, так уж сам думай, - если сам себе не враг, - что печатать…

Заседание бюро было во вторник, 19 января. 23 января, решение его было опубликовано в субботнем номере «Отечества», а 29 января, в пятницу следующей недели, ближе к вечеру, редактора... хватил инфаркт, и очень, как потом узналось, обширный. А получилось как.

Люба Петялина - потом рассказывала - пятничную почту, шесть писем всего, ему принесла на просмотр и расписать, кому что, а в ней три письма под «акцию чистки». И стоит ждет. Он три, обычные, - в сторонку, а три, ему страшные, стал вскрывать. И когда первое прочел, о товарище Сметанине, инструкторе сельхозотдела райкома, у него в глазах, говорит, будто мольба пощадить от чего-то зародилась. После второго, - как потом оказалось, - про товарища Износова, у него «мелко-мелко руки задрожали и «как-то жалко рот полуразинулся, будто вот-вот заревёт». А как третье раскрыл - «про Клашку Савину», так первую страничку не дочитал даже, а в лице переменился весь, за сердце схватился, побелел да  «ах!» да «ах!», - а Люба метнулась в «скорую» звонить. Так она потом рассказывала всем уж по пятому-десятому разу, потому как «не бывало, чтобы так уж всего перекосило и, как мешок, - со стула на пол и голова у бедного состучала...»

Как потом, после выходных, в понедельник, Костя, - то есть, Константин Алексеевич, - Михаилу Юрьевичу сообщил по телефону, что Катушев с инфарктом в больнице, а он руководство газетой принял, так оба в радостном мнении сошлись, что это… и очень замечательно, что тот «по нашей акции под ногами путаться не будет». И что он, Бортников, с главврачом созвонится и попросит, чтобы к уважаемому редактору и члену бюро они бы со всем внимательным вниманием подошли бы и до апреля о выписке не думали, а потом бы - в санаторий на реабилитацию месяца на два бы, а лучше - на три...

И весь февраль, в «Отечестве» под рубрикой «А ваше мнение?» из номера в номер на второй полосе - по одной-две публикации. И вот уже месяц у него, Кости, исполняющем обязанности редактора, не работа и не жизнь, а просто-таки  пир небывалой гласности. И по областному уже радио они с Михаилом Юрьевичем в «Беседе у микрофона» «прозвучали». А на днях сам редактор областной «Орловской правды» приезжал и больше часа с ними за чаем беседовал и обещал на всю область расхвалить.

Всё правильно.
Новое мышление!
Пора!

Давно пора! Хватит застоя! И второй уже месяц у него, Кости, этот праздник жизни, кто понимает!  А ещё и вообще-то сегодня пятница, лучший день недели, короткий. Вечером им - на новоселье. Петр приехал. Завтра всей семьёй - в село, к родителям да к двум часам - в школу, на встречу с ним, писателем. В воскресенье здесь, в главной библиотеке, день Орловской литературы - кто-то из своих, из борзописцев, подвалит. Жизнь-то налаживается!

А самое-то главное, которое самое, - получилось о чем и не мечталось. Ещё осенью они с Михаилом Юрьевичем планировали как. Шестьдесят лет Катушеву седьмого апреля. Но они же не звери. Они дадут ему, если захочет, два известные «месяца вежливости», и с восьмого июня он, Костя, то есть Константин Алексеевич, с полным снованием и на полных правах занимает кресло редактора. А в реальности выходит, точнее - уже вышло так, что он в редакторах (а сегодня - четвертое марта) с первого февраля, уже второй месяц. Это - загибайте, пожалуйста, пальцы - февраль, март, апрель, май. У хороших людей хорошие мечты сбывается, пожалуйста, на четыре месяца и неделю раньше. Если ты человек хороший. Ну да, есть она, эта милая приставочка «и.о.», есть пока, так пусть ею потешатся, кто хочет. А по факту, по факту, в реальности, он, Константин Алексеевич Некрасов, советский писатель, второй уже месяц - главный редактор «Отечества».

(Продолжение следует)