Папа, я твой Эдельвейс! Я буду всегда с тобой!

так случилась 27 ноября ушёл из жизни мой соавтор по прозе Михаил Сборщик.
в память о нём я выкладываю его повесть
...
Маленькая романтическая повесть Эдельвейс 2


Глава 4

  Лена. Возвращение в Афган.

    Река, зажатая среди двух горных систем. Гиндукуш и Памир. Таджикистан и Афганистан. Горы, где просто находится опасно, два лагеря, два непримиримых лагеря. И река, испокон веков разделяющая нас, в прошлом Советский родной Таджикистан и чужой исламский Афганистан.
   Это Пяндж
     Небо приблизилось. Где-то недалеко, в ущелье Вахаб-заде прошла гроза. Хорошая, с обильным дождём, с градом, мелким и колючим, с беснующимися молниями и вездесущим эхом. Тучи, жирные, отъевшиеся на свободе яки, и маленькие барашки, вырвавшись на простор ущелья, метались от глухой стены на севере к каменистой осыпи на юге, веселились на чистом пастбище русла Пянджа. Река, ещё небольшая, но полноводная, особенно после такого неудержимого дождя бурлила, словно кипела, переливалась через камни, огромные валуны с незапамятных времен, оторвавшиеся от стен ущелья, старались преградить свободу воде. Река, словно недовольная нешироким руслом, старалась отвоевать у гор ещё хоть немного земли, притаскивала неизвестно откуда целые пласты плодородной почвы, располагала их по краям русла, чтобы потом, уже размытый гранит или слюду, срывать с надежного места и нести вдаль, к неизведанным ещё берегам.
   Это - Пяндж. 
   Вода чистая и холодная, помнит, конечно, высокогорные источники, сбегая с каменных откосов, пробивая путь себе в холодных камнях, журча и перезваниваясь, неудержимо бежала вперед, вниз по склону. От минеральных источников, вперед, к гранитным громадам, к веселым камешкам топаза, граната, аметиста. К вкраплениям берилла, сапфира, и изумруда, в обыкновенном полевом шпате и редком в этих местах залежах слюды и известняка. Редко. Но вода всегда найдет себе игрушку. И вот уже поток несёт переливающиеся красные, голубые, зеленые сверкающие на солнце огоньки. Не даром эти отмели и банки привлекали сюда разного рода торговцев и модниц.  Их было много. Легальных и нелегалов, любителей красоты и откровенных бандитов, искателей приключений, - скалолазов, альпинистов и авантюристов, готовых за горстку рубинов продать свою Родину, страну. Да, что страну, весь мир.
    Это - Пяндж.
    Река образует английскую букву омега, и на большей части своей течёт мимо гор. В природных коридорах, узких ущельях, река становится шаловливой, играющей, может шутя сорвать с хребта Гиндукуш огромный камень, пронести течением многие километры и выбросить где-нибудь в низовьях Амударьи. Были случаи, когда река захватывала домик-мазанку афганских пастухов и пришвартовывала его где-то на земле киргизов. Правда, это похоже на сказку, где сейчас найдёшь афганских пастухов яков, все они воюют. Но я сама видела, как плыл по реке, исчезая в волнах, то, снова появляясь на поверхности, круглая хижина, чем-то напоминающая нашу казахскую юрту. Правда, картинка была настолько фантасмагорическая, что я посчитала всё миражом, галлюцинацией, результатом рассказов старожилов, живших здесь, на неплодородных берегах горной речушки.
   Это - Пяндж.
   Затем река вырывается на волю, горы раздвигают пространство, расширяется водораздел, ширина реки достигает трех километров, глубина хорошая, на глубине живут лососевые: кета и форель. Форель - дивная рыба, там, где река создаёт пороги и перекаты, к зиме в первые месяцы осени по мелководью плывут в верховья крупные рыбины. Они сверкают на солнце и создают игру красок. Вы никогда не видели, как форель идёт против течения в гору. Лососи, рыб видимо не видимо, прыгая, давя друг друга, побеждал самый сильный, самый быстрый, самый выносливый. Не видели, а я уже видела.  И кипение воды, и безмерное количество рыбы в шумной воде января.
   Это - Пяндж.
   Октябрь в горах Памира самое золотое время. Осень, но осень не та золотая, которая с разноцветными листьями. Здесь, даже в предгорьях Памира, преобладают хвойные деревья: тис, секвойя, кипарис, а в горах, где вообще, ничто не растёт....

   Бурные воды Пяндж расцветают всеми цветами радуги. Я, здесь не буду приводить цитаты из папиных лекций, может по ходу рассказа. Но то, что Высоцкий Владимир Семёнович оказался прав я могу подтвердить прямо сейчас. Я вспоминаю себя пятнадцатилетней глупой девчонкой. Своё первое восхождение на верхушку Окжетпеса, на небольшой, но сложный для подъёма камень. Мне так тяжело далось это восхождение, так было плохо и неспокойно, что я сделала не поправимый шаг в жизни. Я, правда, ни разу в несладкой жизни не пожалела об этом, но обо всем потом. И о любви, и о любимых, и об Артёме, и о Мишеньке, маленьком, но вредном карапузе.
   А сейчас я бы хотела поговорить о словах Владимира Семёнович.
“Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас и зовут нас остаться.
Но спускаемся мы - кто на год, кто совсем,
Потому что всегда, потому что всегда мы должны возвращаться.
Да, как в воду глядел популярный в прошлом бард.
   Я ведь тогда думала: ни каких восхождений, ни каких гор, никаких Артёмчиков....
   Конечно, это была первая слабость после восхождения. Самые горькие мысли. Конечно, это я так сказала, между прочим. Но, главное, Артём слышал и обиделся. Ну, вот скажите мне, зачем я сказала это вслух. Ведь видела, знала, что он услышит, но я была уставшая и мне было всё равно.
   Всё равно? Это было первое отношение к восхождению. Когда потом папа спрашивал впечатление от первого опыта, я ответила словами из популярной песни. "Лучше гор могут быть только горы, на которых ты ещё не бывал ". Я уже тогда знала, моя жизнь неотъемлемая от гор. И каких гор.
    Мы ходили, кочевали, и по Кавказу, по красивым скалам Крыма, так же мы были на красивых остроконечных альпийских ледниках. Знаете, что я скажу, горы манят, зовут, поют песни смелым и отчаянным, помогают уставшим путникам, лечат больных, кормят голодных, и красуются перед мечтательными скалолазами, гордо показывая вершины и ледники, достойные кисти художников. Бабича, Верещагина, Куинджи. Эх, не умею я рисовать, я бы тоже написала какой-нибудь шедевр. Но что я могу? Только в стихах упомянуть эти вершины. Ту скалу, например....
Там далёко-далёко,
Далеко на востоке,
Зарю зорко встречает
Молодой исполин.
Ледяной головою,
Солнца луч в поволоке
От себя отражает
Огонь блеклых седин.
 
На краю Гиндукуша,
Вдалеке от зарницы,
Он стоит, охраняя
Тишину и покой.
Где-то там на рассвете,
Под звездой серебристой,
Он забыт здесь навечно,
Наш былинный герой.
   Это стихотворение я написала о той прекрасной горе, которая стоит на афганских землях, часть хребта Гиндукуш, опускающемуся к самой реке Пяндж, как будто сильно устала, захотела испить воды из источника, омывающего его ноги. Действительно, как небесный исполин наклонился над рекой, опустив глубже своё лицо, и сделав руки лодочкой, зачерпнул в широкую длань немного воды. Собрался испить водицы, но по одной, только ему известной причине, так и замер навек. 
    Я засмотрелась на эту замечательную гору и не заметила, как подошёл папа.
    — Что, дочка, засмотрелась на богатыря. Памятная гора. Она стояла здесь и в те времена, когда наши войска, рота сопровождения попала в засаду. Мы сопровождали полковника с важными документами, нужно было вывезти человека, большого военного командира через границу. Проще сказать, надо дотянуть до Пянджа, вот до этой речки. Тут, за рекой был уже Советский Союз. Дело обыкновенное, перевалить через перевал, опустится по склону богатыря, пересечь полноводную в то время речку и скрыться в ущелье Вахаб-заде. Всё шло хорошо, по плану, но надо было так случиться, наш отряд нарвался на вражескую службу заграждения, иначе говоря пограничников. Был жаркий бой, много сослуживцев я тогда потерял. Это было в самом начале моей службы в Афганистане. Мы были тогда неопытны и не обстрелянные.
  Да, я знала все приключения "святой троицы" ещё с детства, с малых лет. В основном по восхищенным рассказам бабушки. Как бы там ни было, но папа бабульке нравился. Кто-то спросит, почему по бабушкиным рассказам папа был чуть ли не святой, а она поддерживала моего отца. Отца Серёжу. Я, кстати, тоже задавались этим вопросом, но только, когда выросла поняла. Бабушка, по простоте душевной, не хотела разрушить то, что создала мама, то хрупкое подобие любви. Она ведь знала, что отец-то был у Леночки один. Но и папу, героя афганской войны, не хотелось, не то, чтобы обижать, а вообще, чтобы девочка помнила, знала свои корни. Поэтому она и облачила всё в сказку.
   О, боже мой.  Как давно это было. Уже похоронила и бабушку. Я и это помню. Ушли в мир иной: и мама, и отец. Я хорошо помню убийц мамы, они мне часто снятся во сне. Я просыпаюсь в холодном поту. Сейчас, конечно же, реже. Много времени прошло, да и тепло новой мамы, жены папы, сделали своё дело. Я уже взрослая, не тот цыплёнок, которой я была раньше. Мне уже девятнадцать лет. 
   Кто-то скажет - лучшее годы молодости. Кто бы спорил? Тем более, всё у меня складывалось прекрасно. Любимое занятие, досуг пересекается с работой, профессиональной деятельностью. Да, я учусь в академии спорта на кафедре альпинизма. У меня хорошие навыки, подготовка. Я с двенадцати лет ходила с папой в горы.
   Ходила в горы. Есть одно, но....
   Мы с папой не были там, куда прибыли теперь. Памир. Мне, как и папе, было интересно сходить на афганские высоты, но хоть у папы было подписано разрешение на возможность поднятия на горы, но это было опасно. Очередная война тому причиной. Папа ни за что не взял бы дочь туда, где стреляют. И вообще, это было опасно. А Памир. Памир был доступен нам.  Конечно, не пик Коммунизма, (ныне пик Исмаила Сомони), не пик Ленина, не тем более, пик Кунгур. Не нужны были нам знаменитые вершины, нам были необходимы горы ближе к Афганистану.
    И вот мы с папой здесь. Кто ещё? Из тех, кто был с нами в Боровом, конечно, Таня. Без неё не обходился ни один поход. Конечно же, Оленька, то есть, мама. Сергей Мельников и ещё пара человек. И, конечно же Володя Драчев. Он, как только узнал, что мы идем на Памир. Возможно, придется форсировать Пяндж. А побывать на склонах Гиндукуша, это была тайная мечта и Володи, и папы, ну и меня, конечно же Группа небольшая, но надёжная. Многие меня могут спросить, а как же Беркут. Сейчас расскажу.
   Артёмчик Беркут, моя грешная любовь. Не подумайте, что всё прошло. Любовь не умерла. Я до сих пор люблю его, иногда ночами плачу в отчаянии. Причем, вы же знаете, что есть еще одна причина, почему я стенала по нему. А вы как думали. Что хорошо расти мальчугану сиротой. Без отца. Правда у Мишеньки были все: и любящая мать, и заботливая бабушка, внимательный отец, даже вторая мать, няня, которая находилась с ним больше, чем со мной.
   А что Артём? Первое время парень показывал всем, что любит меня. Он приходил ко мне несмотря на то, что группу распустили на каникулы, и встречаться нам было необязательно. Но, это было и раньше, до нашей связи. У меня было какое-то сомнения о любви Артемчика, но после первых же посещений парня всё исчезло. Парень был обходителен и честен по отношению ко мне. Не говорил каждый раз о любви, но по его действиям, это было и так понятно. Да мне и не надо было подтверждения, есть такие люди, которые не требовательные к себе и к любимым, им не нужны постоянные напоминания о лояльности. Вот я, наверное, такая.
   Но вдруг что-то изменилось. Я, знаю, виновата. Конечно, это моя вина. Я это знаю. Я не просто стала раздражительной, я стала очень злой, как разбойная баба на базаре, как та стерва на распутной дорожке. Ну, кто от этого застрахован? Я помню нашу первую ссору, даже не ссору, а спор. Дело было нестоящее и выеденного яйца, но я не могла успокоиться. Помню что-то кричала, обвиняла Артёмчика во всех смертных грехах. Во всём был виноват был парень. Артем не спорил со мной, не огрызался, ничего не оспаривал, просто молчал и усмехался в усы. А я? Конечно, мне было обидно, то, что он не спорит, вроде даже соглашается со мной, но мне нужно было другое.
   Дура! Какая я была дура.  Но меня я думаю можно простить. На то были веские причины. Я, конечно, ничего не понимала, не знала, что со мной. Для меня это было ново. Никогда, никогда я не была такой злющей.
    Артёмчик, милый мой Артёмчик, обиделся тогда и, ушел, как я думала, навсегда. А вы бы, что подумали? Впервые это было со мной. Я ведь первый раз поссорилась со своим парнем. Но, ничего страшного не произошло. Артём через три дня появился. Всё было хорошо, но скандалы продолжались. Наконец, дело дошло до мамы. Ещё бы, ведь мама старалась быть со мной очень близкой.
    Мама. Мама поняла всё. Мне показалось, что она ожидала подобное. Подобное — это моя беременность. Однажды, сидя за обедом, когда я отказалась от молочного супа, который раньше любила, и, демонстративно сбегала в магазин за копчёной селедкой, мама вызвала меня на конфедеративный разговор без папы, и спросила меня.   
   — Как ты себя чувствуешь, Леночка? Замечаешь что-то за собой? Я смотрю ты сильно грубая стала.
    — Мама, я не знаю, что со мной? Вчера ни с того ни с сего обидела Артёма. Даже выгнала его. Честное слово не хотела. Я, мама, не знаю.  Он ничего мне не сделал, но он всё чаще и чаще раздражает меня. Он приходит, а я уже не могу ничего понять.  Он ведь хороший: ласковый, добрый, милый....  Но мне кажется, что он просто купить меня хочет.
    — Какая чепуха? Зачем ему тебя покупать? Он любит тебя. Ты тоже говорила про любовь к нему. Неужели, всё прошло?
    — Нет! Нет-нет!  Мама, я отношусь к нему также, или почти так, как и прежде. Его нет я скучаю. Хочу, что он быстрее пришёл, а когда он появляется, я раздражаюсь в ответ на любое его слово. Любая его улыбка воспринимается усмешкой, ядовитой ухмылкой.  Любое впопыхах сказанное слово, слышится, как оскорбление. Мама, может я поторопилась с любовью. Пусть мне хорошо с ним, я даже благодарю бога, за то, что он подарил мне его, но....  Ведь это страсть, а не любовь.
    — Глупая ты моя, девочка, - Оленька обняла меня, я обезоружено прижалась к ней. Я уже который раз, после первой нашей встречи, там, в детском приюте, почувствовала нежное тепло, исходящее от женщины. Наступило то блаженство, которое накрывает с головой, оголяет все нервы, размягчает мышцы. Это была моя слабость. Я любила маму, и за эту способность обезоруживания, за эту ласку, за эту нежность. Природную, а не приобретенную. Это у моей Оли было заложено в крови, вобрано с молоком матери. Это был просто ярко выраженный инстинкт материнства. С мамой было легко и просто, поэтому я и не страдала пунктом любви к маме. К той своей, биологической матери, хотя я уважала её, знала, она меня тоже любила. Но Оля....
   Кстати, уже не было никаких намеков на Таню или на других девчонок, у нас была крепкая семья, и Оля, а со временем и я научилась охранять личное пространство.  А я, как уже говорила, любила маму - любила неотвратимо, безоглядно, сильнее даже моих юношеских отношений с Артёмчиком. Но это лирика.
    — Глупая моя девочка, — говорила мамочка. — Столько перенести, даже не подозревая о главном. Крепись, Леночка, ты беременная.
   Как это было мне, девочке пятнадцати лет. Молодой, даже маленькой, глупой девчонке, впервые познавшей любовь и секс, узнав и следы этой грешной связи. Ну, почему, скажите мне, за что мне это надо было. Ведь я в принципе, не была готова к этому. Я честно любила Артёма, хотела его видеть каждый день, да, что там день.  Каждый час, каждую минуту, любую секунду готова была отдать своему любимому, хоть и часто обижала парня. Но видит бог, не со зла. Это гормоны.  Конечно, забеременеть в пятнадцать лет, перестроить свой организм так рано. Я была дурочка, что согласилась на это. Но, как я могла убить такого славного малыша. Конечно, я тогда и не знала, что малыш родится такой славный. Красивый, толстенький и забавный. А главное слишком похож на Артёмчика. 
   "Эх, Артёмчик, Артёмчик. Знал бы ты как мне тебя не хватает".
   Но я всё равно перескакиваю на будущее. Это всё будет потом, а пока мне ещё предстоит родить, а до этого вынести ребенка, претерпеть отношения врачей, да и просто кумушек, любивших посудачить на лавочке возле дома.
   О, сколько было неудобства, позора, бесчестия и стыда. Мне было легче, у меня имелась поддержка. И папа, и мама рядом, поддерживали во всем. Папа сразу же, только узнал о моей проблеме, нашёл обиженного Артёмчика, и привел его ко мне домой.
   Зачем? Неужели не понятно. Мне в то время было уже всё равно, я бы обошлась и без парня, но папа рассудил, как настоящий мужчина. Сумел нагрешить, сумей и расхлебывать свою кашу. А отдать должное надо Артёмчику, парень ни разу не подал виду, что недоволен судьбой. Но я может что-то и не знаю. Может Артем и имел какие-то претензии, сейчас, когда сыну уже четыре года, а именно столько Артемчика нет, у меня вкрадываются подозрения в голову. Но я еще раз говорю - мой мальчик всем обеспечен и всеми.  У нас с Артемом не было недомолвок в жизни. Пришло время нас женили.  Трудно было, конечно, но папа был герой афганской войны, "безбашенный", как сейчас говорят. Он всеми правдами и неправдами, применив своё обаяние, добился того, что детей зарегистрировали. Леночка стала Беркут, и, став официально женой Артёма и дочерью папы, наконец-то изменила паспорт. Да, паспорт.
   До получения паспорта по закону оставалось два месяца, и именно тогда Лена бы становилась взрослой шестнадцатилетней девушкой. Лене в виде исключения, разрешили выписать паспорт и, скрипя душой, и кривя красивым лицом, выдали его. Тогда девочка превратилась из Локтевой Елены Сергеевны в Беркут Елену Михайловну. Так Лена стала взрослой женщиной. Появились другие заботы, которые добавились при рождении ребенка.
   Рождение ребёнка. Леночка подошла к этому моменту серьёзно, как взрослая женщина. Новое, совершенно незнакомое чувство ответственности за маленького человека, чувство любви, даже не любви, а обожания. Ну, а как, скажите, не любить это маленькое существо. Это такое счастье видеть его, слышать его звонкий голос, чувствовать, как он тянется к тебе, быть счастливой от его улыбки, учить его разговаривать, потом ходить, давать всё, что ты умеешь, знаешь. 
А рядом был Артём. Благодаря его словам и клятвам была зарегистрирована новая семья.  Он переехал к нам, ко мне, в частности. Вкладывал себя в сына.
   Сейчас сыну четыре года, и у него навсегда вплелись некоторые черты характера Беркута. Что там черты характера - у них даже взмахи голов, укладывание непослушного волоса одинаково. 
   Но кто-то из вас воскликнет, а я ведь говорила, он исчез. Далеко и надолго.
    А так оно и было. Да, исчез. Это было тяжелое время, очень тяжелое. Он даже не успел познакомиться с сыном нормально. Всего-то какой-то месяц они были рядом. Ведь он, Мишенька у меня весенний, родился в апреле, а в мае, совершенно неожиданно пришла повестка.  Повестка к призыву в армию. Ха! Неожиданно. Я ведь ждала её ещё осенью, но пронесло. Я была такой счастливой. Ну, а как вы хотели? Как всё получалось хорошо, красивый муж, всё время рядом, в тебе души не чает, любит тебя и будущего ребенка. Не счастье ли это?
   Но, по закону подлости всё хорошее когда-нибудь кончается. Так и у меня случилось. Я, конечно, всё-всё понимаю.  Ну, ушёл парень в армию. Время пришло. Пусть у него был уже ребёнок, жена, которую нужно ласкать, время от времени посылать в путешествие в ад или рай, любить и лелеять. Всё это закончилось в одночасье. Ничего не поделаешь. "Ждут ребята жарких снов.  Ждут девчонки пацанов". Чего не сделаешь. Два года, - не ты первая, не ты последняя, что ж вся жизнь складывается из таких нюансов.
   Но! Проходит два года. Потом, бумс, ещё год.... Но Артема всё нет. Нет. Куда делся парнишка. Взгляд девушки обратился к папе. Он ведь всё знает, всё понимает. Конечно, у папы были знакомые и в военкомате, и в округе десантников, куда ушел служить Артём. Но, видно, этого было мало.
   Артём ушёл служить в тяжелое для страны время. Война в Чечне, Ичкерии, как её сейчас называют. Для голубых беретов это означало одно - война. Боевые действия в чеченских горах сожгли многих десантников, но среди погибших Артёма не было. Как и пропавших без вести воин не числился. Куда пропал человек никто не знал. Как это не было смешно или горько, но в наше бешенное время оказалось очень трудно найти человека.  Почти невозможно.  Почему? Кто это знает? Факт в том, что найти Артёма Беркута оказалось невозможно. Папа навел справки.  Последний раз Артема видели сослуживцы в Чечне. Человек отдал дань стране. Отслужил “срочную”. Потом уехал из части в Грозный. У боевиков ваххабитов был не замечен. Но насколько мы можем верить боевикам. Сколько было бойцов, потерявшихся во время боевых действий, потом, появлялись из небытия. Были в плену.  Но дело в том, что Артем был в элитных, засекреченных войсках. По войскам шла до сих пор секретная информация, - русские десантники в плен не сдаются. Это обусловилось одним действием десанта на территории врага, - десант слишком много знал. Такие ребята в плен не сдавались. Да и война уже закончилась. И вот уже четыре года "девчонка " льёт слёзы по потерявшемуся мужу.

Ветер разогнал тучи, оккупировавшие ущелье Вахаб-заде. Ночное небо разукрасили огромные яркие звезды. Я знала многие из них. Здесь, на краю мира, осенью небо дарило красоту.  На юге, чуть смещаясь к востоку во всей красе предстал небесный охотник "Орион" со звездным поясом, а правее его особенно яркая звезда, красный гигант Альдебаран.  Альфа Тельца, моя звезда. Я родилась под этой звёздочкой, под красным глазом белого быка. Я залюбовалась прекрасным южным созвездием. Подошел папа и присел на камень рядом.
    — Папа, расскажи сказку об Орионе и белом быке — тельце. Ну, помнишь, ты рассказывал в детстве.
    — Леночка, с ума сойти, ты ещё скажи, что помнишь всё? Тебе ведь тогда было всего два года.
    — Папа, я всё помню. Не только то, что ты рассказывал.  И о великане, о той горе на афганской стороне..., ну, о той, что испить водички захотела, увидела своё отражение в водах Пянджа и окаменела. Папа, я всё помню. Сказку об Орионе забыла, — я хитро улыбнулась и забралась папе под руку. Прижалась к его горячему боку. — Папа, правда, я ничего не помню. Так в общих чертах. Потом, сравнил. То ли город, где и половины звезд не видно, то ли тут. Небо, словно открытая книга, читай, не хочу.
    — Ладно, слушай, милая.
   
   Это было давно. Так давно, что ещё Европа была молодой и резвой.  Европа была тогда очень обворожительна. Она, в принципе и сейчас красива. Это по словам и рассказам некоторых российских завистливых историков или политиков. Недобросовестных и, вполне возможно советских. Ещё во времена Петра великого, когда тот прорубил окно в Европу, она была прекрасна, юна и игрива. Потом, при Сталине, Иосифе Виссарионовиче прикрылась железным занавесом. Вообще-то занавес опустился на Россию, закрыв от мира одну шестую часть планеты. Отделила Россию от других частей мира. А Европа, благодаря западной пропаганде, стала старым светом, древней и загнивающей.
     Ха, загнивающая Европа.  Но суть не в этом. Сейчас я виду разговор не о политике. Во времена, о котором я рассказываю, не было ещё ни Советского Союза, ни всяких Америк. Резвился тогда на греческой горе Олимп всесильный верховный бог - Зевс. Он отдыхал от трудов праведных на склонах своей колыбели, на живописных откосах самой знаменитой горы Греции. Перед его взором расстилалась плодородная земля древности. Воздух наполнялся пением райских птичек: соловьёв, иволг и жаворонка. Стоял тонкий запах гиацинта, лилии и адониса. В общем, благодать была всемирная. Зевс опустил ноги в Эгейское море охладиться, откинулся спиной на лавровый куст и задремал. Сквозь сон он слышал шум морского прибоя, подумал ещё, что это брат-Посейдон разошёлся, разыгрался волной не ко времени. Ещё он услышал смех.  Звонкий, счастливый, веселый смех, словно резвятся на берегу Эгейского моря веселые нимфы, Киприды. Открыл один глаз и остолбенел - на берегу моря резвились юные, как лани, грациозные, словно серны и легкие, как газели сестры Плеяды во главе с дочерью Телефассы Европы. Девочки юные в каких-то газовых просвечивающих одеяниях брызгались на берегу моря на виду у Посейдона, да, так, что царь океанских волн сам взволновался. Видно, было отчего.  Сестры Плеяды были хороши: юны, пухлы, грациозны. В общем красивы, что-то нахлынуло на старого бога, в душе всколыхнулось что-то похожее на любовь, а может и просто страсть. И что ж, молодая прекрасная Европа смутит кого угодно, причем на фоне маленьких дочерей Плейоны. Стройная, загорелая и обворожительна, но по всему видно недотрога. Как бы не испугать её своим бородатым видом. Зевс понимал, он хоть и всесильный, божественное создание, сам бог, но внушить молодой девочке мысли о любви и ему не под силу.

Но он был всесилен во всем. В чувстве перевоплощения в первую очередь. Что он только не мог? Он все мог. Вы сами знаете, помните, как в образе людоеда превратился в маленькую серую мышку. Мышь серую, маленькую, и перед кем? Перед котом в сапогах. Дал какому-то коту позавтракать собой. Ага, держи карман шире! Допустит он такое. Если только для детей, чтобы развлечь их. Ну, а как он собирался превратиться в свирепого льва вы все, наверное, видели.  Но, что такое лев или мышь для юной девы....
    Она же перепугается. И тогда попробуй совладать с ней. А если он превратится в красивого быка, тем более что недалеко пасутся стада Атласа, отца Плеяд. Сказано-сделано, две минуты и вот среди жирных упитанных коров Атласа появился красавец бык. Ещё столько же и бык гуляет по берегу моря. Он подбирается с каждой минутой к играющим на берегу девушкам, забавно фыркает, мычит тихонько, и ластится, и заигрывает с Европой. Европа, в то время, была одинока, под крылом и опекой тетки Азии. Не сильно свободная была. “Европа, туда-сюда, принеси то, отнеси туда!” Надоело всё. Одно развлечение поиграть с юными Плеядами. Впервые в жизни она увидела ласкового бычка. А он уже терся об её бок, подставлял свой хребет, всячески изгибался, показывая, как ему нравятся твои прикосновения. И Европа, забыв чувство самосохранения, уже сидела, нет, лежала на широкой спине животного. Только тогда Зевс поднялся, и легонько опустится в волны моря. На прощание он услышал испуганный вскрик Европы, детскую перекличку сестёр-Плеяд и завистливый вздох Посейдона. А сам же бык всё набирая скорость, словно отправленная в свободное плавание торпеда, устремился в сторону острова Крит. Европа, испуганно вцепившись в рога Зевса, вмиг побелевшими пальцами, молча, плакала. В мыслях уже прощалась с теткой Азией. Она уже понимала, что её похитил никто иной, как Зевс. Странные, и не очень благодатные мысли рисовали картинки в её мозгу. А что вы думали? Европа, хоть и была маленькой, (очень молодой, даже по нашим, современным меркам), но и, как все приближенные к богам дети, конечно, была умная. Все-таки это была дочь Агенора - сына самого Посейдона. Но боги есть боги, это только по сказкам он питаются одной амброзией, не было этого. Все боги не лишены были возможности поедания мяса своих пленных. И ведь, кто знает, зачем Зевсу понадобилось похищать Европу, ведь кроме красоты, она была наделена более пышными, чем у Плеяд формами. Плохие мысли бродили в голове у девочки. От самых не приглядных, до прекрасных. Ей мечталось, что Зевс похитил её для того, чтобы сделать очередной любимой женой, она мечтала уже о детках.  Но может быть, Зевс просто захотел кушать. Европа вздрогнула, представив своё нежное тельце, хрустящее в зубах всесильного бога, только одно успокаивало.  Чтобы слопать тебя, необязательно похищать, и везти так далеко. Если только, как заложницу, как будущий обед. Но, в конце концов, стоило из-за этого похищать. Такие мрачные мысли посещали маленькую головку девочки.
   А в то время на берегу Эгейского моря разыгрывалась настоящая трагедия. Европу потеряла сама Азия, конечно, спросили и у девочек. Но те, перепуганные ничего не могли сказать. Они молчали, как партизаны, ни в коем случае, никогда не выдать Зевса. Вот тогда-то и решилась Азия обратиться к Ориону.
   Орион - охотник великан с огромной силой и такой же неимоверной хитростью. Он жил отдельно, вдали от всех, в пещере, где-то на Памире. Где, об этом никто не знает, если кто и встречал его, тот на всегда забывает не только встречу с Орионом, но и о себе всё. Частичная потеря памяти, амнезия, говорят у нас сейчас. Но это в современном мире. Зевс поместил всех на небо, но только ночью. А днем.... Не надо думать, что персонажи сказок, перенесенные Зевсом на небо и днем летают друг за другом. Нет, конечно, у них есть дела днем, даже сейчас. А во времена Зевса, Посейдона и Аида, и они жили своей жизнью.  Орион, например, рожден был в обыкновенной крестьянской семье, четвёртым из сыновей.  Был он не хилым, рослым ребёнком. Рос не по дням, а по часам. К трем годам он выглядел как семилетний крепыш. Уже тогда люди, пустословы, не рисковали сказать против его слово, просто боялись. Но, вокруг Ориона создавался вакуум, он оставался всегда один. Его одногодки были слишком малы, чтобы поддерживать беседу. Маленькие и по уму, и по развитию. Так остался Орион один.
    Помыкался, помучился наш герой среди людей и к семи годам собрал котомку, ушёл в горы, захватив с собой верного большого пса Сириуса и щенка Проциона (это малый пёс, - и папа показал, где находится на небе эта звезда). Долго ли коротко шел малыш через леса, пересекал моря и степи, перешагивал пустыни и кипарисовые рощицы, пока не добрался до пещер Памира. И вот остался он здесь навсегда. И стал он жить здесь на этих кручах. Один. Изгоем. Охотился на яков, любил нежное мясо серн - горных козочек, не гнушался мясом каменных куропаток - уларов. Но скучно ему было. Очень скучно. Орион тогда придумал себе занятие. Раз в год он отлавливал себе невинную девочку, развлекался с ней, до поры до времени, а потом, когда она надоедала ему просто съедал её. Может это россказни завистников, но вот тех девушек никто и никогда не видел.
    Конечно, наговаривать на человека, даже великана, можно всякое, ведь всё равно никто не видел, как он ел их. Только вечерами было жутко.
      Тогда Орион, сидя на камешке возле своей пещеры в одиночку, выл на луну. А выл он часто, каждую ночь. От неустроенности быта, от несогласия тела и мозга, от одиночества.
   Вот к этому охотнику и обратилась Азия, чтобы он отыскал потерянную Европу. Орион пришёл на берег Эгейского моря, внимательно осмотрев место происшествия и понял, что сёстры Плеяды были в этот миг вместе с Европой. Конечно, они знали куда делась девушка, и Орион хотел узнать у них всю правду. Но....
   Зевс не был бы верховным богом, если бы не предусмотрел и такое решение событий. Он решил защитить сестер. Когда Орион начал выяснять, кто из сестёр видел в последний раз Европу, Зевс укутал тех своим тёмным плащом.  Долго бежали девочки, защищенные богом. От Эгейского моря вглубь Греции. Затем Зевс решил затеряться с девочками, а точнее спрятать Плеяд на тысячи островах Эгейского моря.  Островов действительно было больше тысячи. Живому человеку, чтобы найти иголку в стоге сена не хватило бы и жизни, так и здесь, отыскать человека, пусть даже семь девочек, среди огромного количества островов. Но это для обыкновенного человека, только не для великана охотника и его пса Сириуса. Он бродил по морю, по огромному количеству островов, разнюхивая в буквальном смысле воздух на границах маленьких кусочков земли. И вот однажды, возле острова Родос пес Сириус сделал стойку. Орион понял, что тот почувствовал присутствие девочек. Он сообщил Азии, что Сириус вышел на след детей.  Наивный.  Он не знал, что прячет девчонок именно Зевс. Окрыленный Орион взошел на берег Родоса, и горя всем сердцем подошел к постоялому двору, или, к тому, что его замещало в древней Греции. Но, повторюсь, он же не знал, что девочки находятся под охраной белого быка, самого Зевса.
    Он, Орион шел смело, ведь он напал на след сестёр. За то время, которое он провел в одиночестве, он научился второму чувству, обонянию, понимать, что близок к объекту, не хуже Сириуса. А тут уже и пес рвался с цепи. Ведь они были близки к завершению истории. Ориону понятно было, найди он девочек - (Плеяд), отыскать Европу будет проще.
   Но он не предполагал того, что произошло дальше. Конечно, и покровитель плеяд Зевс всё рассчитал. Появление Ориона не входило в планы бога, но он был “всесильным”. Легкое движение пальцев правой руки и вот Плеяды вознесены на небо. В виде маленьких семи звёзд, (только две из них, самые старшие Альциона и Майя были ярки, остальные сгрудились вокруг взрослых). Зевс в виде белого быка (Тельца), прикрыл их правой лапой.  Также вознесен на небо был и охотник Орион со своими собаками, Проционом и Сириусом. Вот так и закончилась история об Зевсе и о молодой его любовнице Европе.
    — И это всё? У них же продолжение было.
    — Ты о чём, дочка?
     — Не знаю? Я о Майе, одну из дочерей Атласа и Плейоны. Мне Майка рассказывала. Она интересовалась сильно.
    — Ну, знаешь ли. Я никогда не проводил параллелей с Майей. Есть, конечно, и другие истории. Но это уже другая сказка.
    — Папа, расскажи. Ты же знаешь Майку. Она ничего не рассказывала, якобы, не умею.
    — Ничего особенного. Ты же знаешь о приключениях Плеяд. Была у них самая молодая и, пожалуй, самая красивая. Меропа. А ты знаешь, как у молодежи. О, молодость. О, нравы....
   В те времена молодёжь тоже была такая, как и сейчас. Не согласные ни с чем, не имели никаких авторитетов. Плеяды тоже были такие. Самая младшая из всех, Меропа взбунтовалась, а сказать вернее, взыгралось естество. Может, гормоны, а может, просто - любопытство. Возраст, короче. И, как всегда, на глаза девочки попался взрослый мужчина. Хитрый и изворотливый Сизиф. Коринфский царь. Он, как всегда, был женатый. В те времена жены были много моложе спутников. Первая жена Сизифа, красавица Тиро была влюблена в Коринфского героя и царя, но её красотой был пленен бог морей Посейдон. Он и соблазнил её. Поэтому пришлось Сизифу приходить на берег океана в надежде хоть раз увидеть взгляд возлюбленной Тиро. Здесь, на берегу океана, в рассветных лучах солнца он увидел юную Меропу, купающеюся в волнах моря, после долгой ночной гонки. И Меропа увидела героя, Коринфского царя. Это случилось, словно вспышка молнии, словно удар грома. Два одиночества встретились и потянулись друг к другу. Взрослый любвеобильный царь, потерявший только что свою возлюбленную, пытающийся заполнить вакуум в сердце и юная девочка, вырастающая из платьев, впервые встретившая мужчину, от которого пахло мускусом. Голова юной нимфы закружилась, коленки задрожали, девочка упала в объятия Сизифа.
   Ох, какой же был скандал....  Ну, какой же был скандал.... Но, тем не менее, Меропа увлеклась любовью со смертным, поэтому на небе можно увидеть юную деву сильно ослабившей свет, словно ей было стыдно за свою любовь к смертному.
    — И что же Майя?
    — А Майя, самая старшая из девушек, защищая нравы сестёр, пришла с повинной к Зевсу, отдалась тому, и родила от него Гермеса, он в дальнейшем стал известным кузнецом. Я не знаю, есть или нет что общего у Майки с женой божества, но параллели проводить можно. 
   Папа встал с удобного валуна, и, погладив дочь по пышным волосам, нежно прижал её голову к себе.
    — Ну, ладно, девочка. Пойду я к Оле. Ты долго не засиживайся, завтра насыщенный день будет. Вообще-то, уже сегодня.
    — Папа, — девушка всхлипнула от неожиданной ласки, и расслабленно, но ещё сильнее прижалась к папе. — Я так люблю тебя. Это навсегда.
    Папа ушел к палаткам, я осталась одна. Кинув последний взгляд на звезды, я вздохнула. По-новому посмотрев на известные мне почти с рождения созвездия, я открыла для себя другую жизнь. Жизнь полную приключений и ярких событий. Вот всем известный белый карлик, двойная звезда Сириус. Его ни с чем не спутаешь, самая яркая звезда на небосводе. Хотя говорят не по параметрам, а просто, находится близко до Земли. Чуть выше Сириуса - Процион. Я знала название звезды давно, но никогда не думала, что созвездие, как-то связано с Орионом. Ещё меньше я связывала его с Зевсом. А моя звезда - Альдебаран. Что я про неё знаю? Нет, я, конечно, знала созвездие Тельца. Ещё тогда, в прошедшей жизни, мама Ира учила девочку определять её звезду. Она знала и скопление неярких звёзд, маленькую, почти незаметную спираль из семи звездочек. Здесь, в горах звезды казались гигантским и омытыми мощной грозой, прошедшей в ущелье. Когда-то давно, ещё в детском приюте, я показывала подруге свою звезду. Майя рассмеялась и немного успокоившись, чтобы я не успела обидеться, обняла меня и проникновенно прошептала.
   -- Ленка, милая, мы и на небе рядом живём. Там же, в созвездии Тельца есть и моя звезда.  Там, в скоплении Плеяды, есть самая яркая звезда - Майя. Сама понимаешь, это моя звезда. А так, как мы с тобой и на небе рядом, то и по жизни должны быть рядом. Я думаю, ты не против.
   Не против? Как она могла такое подумать. Хотя это было так давно.  Майка и не знала тогда, какие будут отношения двух девочек. Никто не знал, что путь девочек будет таким длинным. Даже сейчас, когда я гуляю по горам Памира, Майя сидит дома с моим сыном. Вообще девушка стала второй мамой для Мишеньки. Когда мальчику исполнился год его мама, то есть я, пошла в горы, оставив с ребенком Майю. Она вообще, с тех пор безотлучно находилась при Мишеньке, как персональная нянька, а по большому счету, это была мальчику вторая мама.
    Она и относилась к нему, как вторая мать. Хорошо жили рядом. У Майи уже росли две девочки. К весне того года, для меня очень памятного, у Майи родилась дочка. Помню, подруга шутила.
    — Что ты переживаешь, Ленушка? Где есть место двоим, третий лишним не бывает. Потом, знаешь, для Мишеньки нужно постоянное внимание. У меня две дочери, а мальчишка — это особенно.
   Так и было. Я даже поражалась, как у Майки хватало времени на воспитание моего ребёнка. Потом, со временем, конечно, всё поняла. Майя мечтала о сыне. У её мужа была девчонка, потом она родила, и тоже девочку, а мечта возиться, воспитывать мальчика, так и осталась нереализованной. Рождение моего сына пришлось, как нельзя кстати. Она, Майка понимала, что у меня натура, как и у мамы Оли, долго я не высижу дома. Мне нужны горы. Вершины, ущелья, ледники. Что меня тянуло к ним никто не знает, но тянуло постоянно.
   Да я была больна.  Я болела горами. Наверное, это наследственность. Хотя какая к черту наследственность. Я ведь не глупая. Взрослый грамотный человек. Понимаю, что, если меня и назовешь десять раз папиной дочкой, кровь материна не изменится. Нет скорее это воспитание, и авантюрная натура. Быть может, во мне проснулись гены каких-нибудь прапрабабушек, а почему бы нет, может жила в прошлом, двадцатом, или, еще интересней, в девятнадцатом веке бабулька, прямая родственница Локтевой или по маминой линии. Бабулька слыла неспокойным неусидчивым характером. Она много путешествовала, любила забираться в глушь, в горы....
    Вот тут у меня всегда фантазия заканчивалась. Не могла я представить отчаянную женщину рядом со знаменитыми путешественниками. Кто? Петр Петрович Семенов-Тянь-Шаньский? А может Хабаров? Нет скорее это был Николай Пржевальский. Что-то не укладывалась в голове. Такие правильные и набожные люди, а рядом с ними не могу поставить жену-авантюристку. Нет, скорее всего, это была беглая из сибирских копей преступница. Ну, Леночка, послушаем, куда же тебя фантазия сегодня занесет?
   Я сидела на поваленной сосне и мечтала, глядя на небо. Вдруг взор вырвал со стороны Афганистана несколько очередей огоньков. Как будто маленькие светляки, вскочив с насиженного места, один за другим устремились в небо. Там, в высоте, гасли, лишившись тепла земли. Вслед за светляками пришел звук. Словно, проехал поезд, но с маленькими колесами. Такой ровный и громкий звук. Та-та-там, та-та-там, та-та-там. Ровный и интересный звук....
   — Леночка, ты жива? — взволнованный папа, появился со стороны палаток. Я еще ни разу не видела папу таким встревоженным. Он бесцеремонно подошел ко мне, цепко, даже, по-моему, очень цепко ухватил за обшлаг теплого халата и повел, можно сказать потащил в ущелье Вахаб-заде.
   — Папа! Ну, что ты. Я не хочу спать. Высплюсь еще.
   — Лена! Иди со мной. Спокойно.
   — Миша. Ты сам успокойся, — это подал из темноты голос Володя Драчев. Он крадучись появился со стороны сопки, я даже вздрогнула, услышав его голос. Так он прозвучал неожиданно. — Ты хоть рассказал ребенку, из-за чего взбеленился?
   Хм, ребенку, даже обидно. Мне уже девятнадцать лет. У меня скоро сын начнет пробывать горные тропы на вкус. А что, потомственный альпинист. Ты дед сам скажи, когда первый раз форсировал, покорял первые вершины. И какое у тебя было чувство. Папа я всё знаю, добрые люди донесли. А ты дядь Володя, чем кричать на папу, лучше бы сам все объяснил. Ты же тоже у меня ассоциируешься с богатырем древности. Володимир Муромец. Самая калорийная фигура из прошлого. Ты же знаешь, что я ничего не забыла. Как могу Мишутке пересказываю свои сказки. Для меня Мишенька, как раньше был дождь. Только с той разницей, что дождь только стучал, и этим высказывал свои эмоции, а у Мишеньки пытливый ум. Иногда даже слишком пытливый. Я в свои четыре года не задавала таких вопросов.
   Но все равно, я видела тревогу в глазах у папы. Если честно не видела, а чувствовала. Ночь была темной, я и силуэт папы-то плохо различала, какие могут быть глаза. В ущелье это вам не на склоне у спуска к реке.
   — Ну, так кто-нибудь мне объяснит, о чем сыр-бор, — я вырвала руку из клещей папы, и облегченно стала растирать её, делая вид, что мне очень больно. Папа переменился в лице, взглянул на меня с сочувствием.
   — Леночка, больно, да? Прости меня, маленькая, — то-то же. Не будешь больше нервировать меня. Но я же не могла долго сердиться на папу. Сменив гнев на милость, я подошла к папе, и, поцеловав его в щечку, прошептала.
   — Не сердись, папа. Я просто испугалась. Мне не больно, — солгала я, и кривя губы, еще раз про массажировала руку. Если больно, то оно и правда, больно. Но папу обижать не стоит. Потом я обернулась к дяде Володе. Ну, что же ты? Обещал, выполняй обещание. И я вопросительно и требовательно воткнула взгляд в Драчёва. — Рассказывай, дядя Вова.
   — Леночка. Для тебя не секрет, что мы с твоими родителями сюда приехали с тайной надеждой перебраться на ту сторону Пянджа.  Мы отправляем группу на нашу сопку Абу-Далу, а сами вчетвером уходим за кордон. Знаешь ты и то, что папа не будет рисковать своей дочерью.
   — Знаю. Я все понимаю, — тихо прошептала девочка. Потом с вызовом подняла подбородок. Драчев увидел слезы, мелькнувшие в глазах. Здесь, у палаток было значительно светлее, чем в ущелье. Весело горел костер, поедая подкинутый хворост. На лагерь опустилась тишина, но на лице у папы не погасла тревога. Тревога за всех путешественников, но главное волнение за дочь. — Но, дядь Володя, папа.... Ведь так нечестно. Я весь год ждала этого отпуска, этих своих каникул. Чтобы ступить на святую землю. Святую землю для своего папы. Но так ведь нечестно.
   — Оп-па. Успокойся, девочка. Я же не говорю, что это наш последний поход. Леночка, тебе просто нельзя туда.
   — Ну почему? Почему?
   — А потому, маленькая, что...? Нет, я не могу.... Почему я должен отчитываться перед ребенком? В общем, Лена, я уже решил....
   — Подожди, Михайло! Давай, поговорим спокойно. Отчего ты ее оберегаешь. От Талибана или от старых моджахедов. Ты тоже не кипятись. Афганистан сейчас не такой каким был в восьмидесятых годах прошлого столетия.
   — Нет. Я сказал. Нет.
   — Папа, но почему?
   — Леночка, там стреляют.
   — Откуда ты знаешь?
   — Слепым и глухим надо быть.
   — Тихо, тихо, Миша. Мы так наговорим друг другу колкостей, потом жалко будет обоим. Понимаешь, Леночка. Что ты видела и слышала, когда мечтала на склоне.
   — Светляков. Это красиво было. Их будто ветер согнал с разогретой земли, они вырывались от камня. Знаешь, я тебе показывала днем. Большой камень такой чуть дальше исполина и правее.
   — Ну ты, посмотри, — папа всплеснул руками и, как будто беседует с больной дамой, с умалишенным человеком, погладил меня по запястью.   — Ну видишь, святая простота.
   — Погоди, Миша. И тебя не насторожило звук, такой быстрый треск.
   — Насторожило. Да объясните толком. Что это было? Красиво, необычно. Я хотела у папы спросить, что это за явление.
   — Стреляли.
   — Как?
   — Трассеры это были. Трассеры, — папа взялся руками за голову, и протянул один звук, словно одинокий волк воет на луну. Так жутко и громко. — Ууу- ууу.
   — Тише, Миша. Ольгу разбудишь. Пусть хоть она выспится.
   — Ладно я сейчас уже спокоен. Леночка, ты не подумай плохого. Я испугался. В Афганистане столько всего было. И мы теряли друзей, много теряли.  Если бы я верил в бога, и пошел ставить свечи за упокой нашим ребятам, боюсь в храме не хватило места для свечей на каноне. Столько мы потеряли знакомых и незнакомых ребят. Но самое обидное, это когда погибали друзья. Сердце кровью обливалось, когда друг не вставал и не мог ответить на твой зов. А ты, Леночка, понимаешь, что было бы, когда в жерле войны потеряется родная и любимая дочь. Вот при такой глупой стрельбе, — меня уже не надо было уговаривать, я и так дрожала, сразу лишившись дара речи. Вот большая дурочка. А я еще восхищалась светляками. Папа, ты прибежал защитить меня от злых ос Афганистана, оттащил с опасного участка, увел в безопасное ущелье, а ты....  Больно ей, видите ли. Руку массажирует? Да я бы на папином месте, сняла штаны да отходила бы по голой попе. Брр. Ленка, в тебе говорит мама. Неправильная мама капризного мальчишки. Тебе же никогда не хлопали по заднице в воспитательных целях. У меня всегда родители были интеллигентны. Почему были.... Они и сейчас такие же. Кто-нибудь может сказать, что девчонка - оторва, можно было и отхлестать. Что ж я с вами согласна. Ни Оленька, ни папа не позволяли себе этого, хотя сколько я проблем им принесла. Но, с другой стороны, я стала тем катализатором, который воссоединил их в одну семью. Сколько бы раздоров ни было с той или с другой стороны, я разбила их все. Теперь у нас самая любящая семья.
   Поэтому я, молча, подошла к папе и, как в детстве прижалась своей щекой к его небритой щеке, и потерлась, издавая звук из репертуара кота Барсика.
   — Мррр, хорошо как. Папа, муррр.
   Потом, конечно, приложила палец к губам. Якобы, понимаете, маму не разбудите. Я еще подтвердила это словами.
   — А что вы, правда, раскричались. Мама спит.
   — Ага. Мама уснет у вас. Чирикают, как на птичьем базаре. Я уже давно не сплю. Миша, ты что-то обо мне сказать хотел?
   — Хотел? Да, хотел. Я вообще не хотел тебя брать на ту сторону.
   — Обалдел? Я столько времени мечтала пройтись по земле твоей славы. По Афганистану.
   — Да знаю я. Оленька. Но тут стреляют. А я не готов отдавать любимых памяти прошедшей воны.
   — Ну что делать? Давай так. Я, конечно, не спорю с тобой. Ты старый вояка, а я боюсь этих выстрелов. Пойдем, конечно, вместе. Если что произойдет, я вернусь. Я не самоубийца, но я и тебе не позволю погибать. Поэтому ты слушаешься меня. Вот так Володенька, — она обернулась к Драчеву. — Я так долго шла к своему счастью, что не хочу потерять всё из-за прихоти героев войны. А, кстати, может расскажете, что вы там потеряли? Я думаю, Лене это тоже интересно.
   А действительно, что их тянет в жерло Афгано-Американской войны. Я никогда не задавалась этим вопросом. Мне, казалось, что захотелось ребятам выбраться на Афганские горы, пройтись по местам воинской славы, вспомнить и пережить все снова. Но это можно сделать потом, когда всё затихнет. Правда, история Афганистана говорит сама за себя. Государства, считающие войну быстрой, молниеносной, завязают в дебрях, как в болоте на много, много лет. Я не говорю о нашей афганской войне, мало ли было таких войн в истории? Как пример приведу опять войну США во Вьетнаме.... Она затянулась на двадцать лет.  Ну и сами понимаете, я поддерживаю папу в этом смысле. Да, поддерживаю. Но надо знать, из-за чего рисковать. Я всегда за риск. Вы думаете не так? Так. Так. Что меня держит на этом свете? Любовь папы-мамы — это, во-первых, потом, конечно, любовь Мишеньки. Хотя, вру. Любовь Мишеньки на первом месте.... Я думаю, вы понимаете. Но.... Мишенька привязан к Майке больше. Логично? Нет, конечно. Но что поделать, такова жизнь. Гибель мамы он сильно прочувствовать не сможет. Замена есть. Мама -папа? Они со мной рядом. Поймут. И у Мишеньки есть вторая мама. Ой, как я не права. Пусть я люблю Майку, но границы знать надо. Мишенька мой сын. Но, если честно, его никто у меня не забирает. Не надо хоронить себя раньше времени. Я, конечно, понимаю для чего я так думаю. Плохо мама с папой трудились надо мной, родили такую несогласную с их политикой девочку. Ну ладно, успокойтесь, не вы рожали. Какая разница. Вы же мои родители. И других мне не надо. Я с вами, мои родители, и пусть вы храните меня, я все равно пойду за вами....
 
   Логично?  Я, думаю, да. Пусть папа думает по-другому. А я вот такая. Хотя кто поймет мою глупую душу. Я думала, так прогулка по горам. Я, конечно, понимала. Горы, они и в Африке горы. Я представляла те же горы, как на Памире. Крыше мира. А что. Те же высоты. Те же ледники. Те же перевалы. Но сразу я увидела разницу. Памир и Гиндукуш. Короче Афган есть - Афган. Уже ступив на афганскую землю, ты сразу поняла, что ты здесь чужой человек. Некто. Тебе нужен один шаг для того, чтоб тебя поймали и депортировали. Ой, какими словами-то сыплю. Никто никогда не будет разбираться кто ты, откуда. К позорному столбу и все. Ну может я преувеличиваю. Может не все так плохо.  Но это я сейчас думаю.
   Я, конечно, не спорила. Решили оставить, ну и флаг вам в руки. Я не сильно обижусь. Обиделась, конечно. Ну, что моя обида, по сравнению с мировой революцией. Что-то меня не устроило в рассказе дяди Вовы о прекрасном “Персидском” переводе поэмы “Шахнаме”, спрятанном где-то в горах, еще с тех пор..., с тех пор.... Ну, в общем, с тех пор, когда мы были в Афгане.  Мы.... Ха-ха-ха.  Это он специально сказал, чтобы раззадорить моё желание к путешествиям. Ну, дядь Вова, дядь Вова. Я никогда никому не скажу, что это ты.... Нет, никому.... Хотя ты меня прекрасно знаешь.
   Что ж, я со вчерашнего дня готовилась к переходу, форсированию реки Пяндж. Как говорил папа, это самое трудное в нашем походе. Подходим к самому узкому участку реки, а это в пятистах метрах от входа в ущелье Вахаб-Заде, применив свои знания, а именно перекидываем страховочный фал на ту сторону и форсируем быструю стремительную реку. На той стороне, быстро, пока не прошли пограничники подчищаем следы нашего пребывания и растворяемся в горах на Афганской стороне. В принципе, все, что мы должны были сделать. Только разница была большая.  Я пошла одна. Нет, здесь у ущелья Вахаб-Заде я была не одна. Я попросила Сережку Одинцова, молодого альпиниста, моего ровесника, он первый раз был с нами в горах. Я давно заметила, что Сережка неравнодушен ко мне. Он терял дар речи, когда я обращалась к нему, а по вечерам долго смотрел на меня влюбленными глазами. Ну что я ему скажу? Сережа, я люблю другого, у меня ребенок от него. И вообще, всё давно решено. Я так ему и сказала, на что он ответил, что всё понимает. Даже и то, что Артем пропал. (Как быстро растекаются сплетни у нас в городе). Что он не рассчитывает на большее, лишь только иногда благосклонный взгляд. А я и подумала, лучше нет помощника в нелегальных делах, как влюбленный дурочек. Он никогда не выдаст. Даже не побежит к папе, если что-нибудь случится.  Я, правда, сама его предупредила об этом.
   — Сережа, ты рот умеешь на замок закрывать?
   — Спрашиваешь? Я могила. Если что? Леночка, а что может быть?
   — Ничего, — ответила я, насупившись. Нет, природа, честное слово отдыхала, когда создавала этого парнишку. Ну что, нам еще лучше, из таких ребят получаются классные сообщники. Была бы здесь Майка, она бы сказала.
    — На таких лохах страна держится, — нет, не надо Майку сюда, она бы меня не пустила. Хотя сама до мозга костей авантюристка. На худой конец пошла бы со мной. Но у нее нет опыта лазания по горам, “по долинам и по взгорьям”. А это чревато....
   Я недолго думала, открыть Сергею секрет. Это бы ничего не изменило, просто держало бы парня в напряжении. Но это-то и было самое опасное в моем предприятии. Все-таки рискнула, решилась. Команда наша осталась на Таню Данилову, ни папы, ни дяди Володи и мамы в команде не осталось. Таню я не боялась. Это еще с прошлых вылазок. Она попыталась как-то командовать. Зачем? Ведь знала же, что я слушаюсь только папу, ну и маму, конечно. А уж тебя-то Танечка, особенно после тех слов, мол, если б я была матерью, я бы уже давно сдала в детдом. Папа дружит с ней, уважает, ну и пусть. У нас ничего общего не может быть. Я, по-моему, сказала тогда.
   — Папа, ты как хочешь. Но если ты обидишь маму, я останусь с ней. А ты можешь играть с Танюшей-лягушей в любовь. Вот такая я была в пятнадцать лет.
      — Сереженька, ты думать умеешь? Хотя, где тебе? За тебя мама всё время думала.
   — Обижаешь, Леночка. Тебе хорошо. У тебя отец такой. И мать не зануда. А главное они тебя любят. И дядя Володя, и тетя Таня - тоже родственники. А у меня только мать. Она любящая, только я не пойму. Мне иногда, кажется, она водку любит больше меня. Я и в группу пошел, потому что надо вырабатывать характер. А что? Руководитель бывший Афганец, в группе негласный сухой закон. И вырабатывается не подобие дружбы, а самые настоящие братские отношения.
   — Да. Это у нас есть. Посторонний человек не задерживается в группе. Отсеиваются в самом начале, — я хотела рассказать парнишке свою историю. И о папе, и о маме, о Володемире Муромце, так, как эту историю слышал Мишутка. Неужели в нашей группе есть человек, который не знает всю мою подноготную. Решила оставить все, как было. Пусть хоть один человек в походе не знает мою судьбу. — Сереженька, ты только не кипи. Там за речкой уже не наша земля. Там Афганистан, — я положила ладонь ему на губы, увидев, что он собрался что-то сказать. Этого мне не хватало. Надо ему высказать все пока до него дойдет, что я делаю что-то совсем плохое. — Ты мне поможешь перебраться на ту сторону. За речку.
    — Нет. Леночка, так нельзя. Ты думаешь, что делаешь. Что отец скажет?
    — Что он скажет? Я же к ним на помощь иду. Сам знаешь, они сильно ошиблись, не взяв меня с собой.
    — Почему?
    — Ты знаешь ведь папу. Он подстраховался. А если, честно, испугался. А, почему испугался? Конечно, я его понимаю. Там сейчас американцы, стреляют. Но ты же не купишься на эту мелочь. Ты же мальчик большой, должен понимать: какую угрозу может представлять маленькая девочка, бродившая по горам, — я что-то еще говорила, молола какую-то чушь о пионерах героях, то, что смелого пуля боится. И вообще, всякую ересь об Афганской войне. Что в основном то, что здесь идет война на копьях и луках со стрелами.  Вот такой здесь народ отсталый. И вообще, как в Гражданскую войну ставку делают на степных лошадей и на боевых верблюдов. Хочешь, картинку покажу. Где-то у меня в блокноте лежала фотография папы с Сережкой Черным и её полевой жены Галины, когда они в горах задержали караван моджахедов полный под завязку оружия. Причем нашим советским оружием.
   Правда, не правда. Но, кажется, Сергей поверил. Он помог перебраться через стремительный поток, причем самому пришлось искупаться. Перейдя на ту сторону Пянджа, Сергей, во-первых, разделся полностью, заставив меня сделать то же самое. Я, конечно, отнекивалась, не так уж много у меня было одежды, чтобы разбазаривать ею прямо в начале пути. На что он спокойно открыл свой вещмешок, выудил из него ворох одежды. Облачился сам в форменный костюм стройотрядовца с мерцающим в темноте логотипом Таджикского горного университета, потом подошел ко мне с легкой тряпицей.
    — Надень, Леночка.
   Я развернула тряпицу. У меня в руках оказалось деревенское маленькое платьице из ситца. Знаете, из тех, которые носили наши мамы в прошлом веке. Ткань плотная и легкая, обтягивала всю фигуру, выделяя всё, что можно выделить, и скрывая то, что не желательно выпячивать, тем более в Афганистане. В общем, после недолгих препирательств, я надела платье и поразилась.
     — Ой, Сережа. Какой ты предусмотрительный. Откуда, ты же не собирался идти в горы. Тем более с молодой дивчиной.
    — Чур, это мы не обсуждаем. Я только скажу, собирался я в поход. Решил подойти к тете Тане, попросил что-нибудь такое, что не жалко, и было красиво. Она дала. Видела бы ты её глаза, когда она узнала кому костюм нужен.
    — Надеюсь, ты не сказал, зачем?
    — Нет не сказал. Но я думаю, она поняла всё. Нас не будет два дня, понятно, куда мы делись?
    — Погоди. Я не поняла. Ты что собрался меня тут ждать. Или....
    — Или. И это не обсуждается, — и он, скомкав все объяснения протянул мне руку. Никак я не ожидала от Сережи такого хода. С одной стороны, все было отлично. Я буду не одна, есть с кем перемолвится словом, вдвоем, не по одиночке и во время песчаных бурь, которые частые в этом районе. Это тоже папа рассказывал. Я умела предохраняться от нее.
Но я взяла арафатку только одну, наверное, Сережа был предусмотрительный и на этот раз. Пока мой содруженик убирал следы нашего перехода через реку, прятал в редких кустиках тамариска нашу рабочую одежду, скатывал в рулон веревку.  Только потом я обратилась к нему с вопросами.
    — Сережка, ты с ума сошел. Я ведь.... Спасибо тебе, конечно, за твою самоотверженность, но я не ожидала.
    — Всё хорошо. Не нервничай. Все будет хорошо. Афганцы тоже люди. Такие же, как и у нас. В России. А если мы можем здесь кого хочешь обмануть, то, почему Моджахеды не падут от нашего обмана.
    — Дурак ты, Сережа. Мы другие. Понимаешь. У нас другой менталитет.
    — Что-то я не пойму? То ли мне обижаться на тебя, то ли нет. Какой к черту менталитет. Подумай сама своей умненькой головкой. Кто мы? И что делаем в горах Гиндукуша?
    — Кто? Что?
    — Леночка! Не заставляй меня ругаться, как это делала ты только что. А то, ты не я, обидишься.
    — Ну хватит, Сережа. Объясни толком. Я что-то не пойму.
    — А прикол состоит в том, что мы бедные студенты, Любители альпинисты. Отстали от группы. Ведь у Михаила Юрьевича есть разрешение на восхождение на ряд афганских горочек. Есть. Мы просто отстали от основного отряда. Ходили за водой и не нашли главные силы.
    — И теперь идем за ними, жаждем встретится, — закончила я радостно Серёжкину речь. Вскочив с камня, я обхватила Одинцова за талию, и закружила вокруг себя, радостно подпрыгивая.  Я увлеклась танцем, так оказалась близко к парню, что даже почувствовала его молочный запах из-за рта. Мне показалось это странным, так, что я, кружась вокруг него с бешенной скоростью, закрыла на секунду глаза. На мгновение я почувствовала его губы, прижатые к моим устам, и ощутила жадный, но вороватый поцелуй. То, что мне не понравилось, я не могла сказать. Это было как воспоминание детства. Артемкин поцелуй, самый первый, на берегу озера Борового. Тот самый поцелуй, обескураживаемый, обезоруживаемый, много обещаемый. И именно он охладил меня. Я споткнулась в танце, Сергей еще несколько тактов продолжал кружиться, а я стала столбом, пресловутым позорным столбом Афгана. Сколько гнева, холода было в моих глазах. Умела бы я метать молнии Сережка бы сгорел на месте. Я же стояла перед ним виноватая, не опуская глаза, не отпуская и его талию. — Сереженька. Я понимаю, что близко тебя допустила. Сама виновата. Но не делай больше такого. Я не хочу, понимаешь. Не хочу. Я знаю, что кажусь тебе легкодоступной, но нет. Я люблю Беркута и жду его домой. Я думаю, ты понял. В полемику вступать не будем....
 
   Как все было сложно и опрометчиво. Хм, авантюристка. Не зря мама так меня часто называла. Не подумайте я не хныкала. Как я могла, когда рядом шёл не опытный, но на все готовый помощник. Я не могла потерять свой престиж, своё имя в его глазах. Конечно, трудно было сдержать себя, не ругаться, не выворачивать себя наизнанку. Меня все чаще порывало прикрикнуть, обозвать парня, и не только дураком или идиотом. Хотя, сказать честно, он ни разу и не сделал ничего плохого.  Так мы и шли по горам на юг, держась первоначального плана. Можно, конечно, предположить, что что-то сбило папу с пути, может они отклонились специально, ведь идеального маршрута не было. Была известна конечная точка маршрута. Миновав горное село Рустак, когда-то процветающий городок на севере Афганистана, потом пришедший в упадок. Во время памятной войны там стояла советская часть, - опорный пункт всего севера. Если не считать Кундуза, но то был город, словно афганский Багдад. Со всего мира, а именно Афганистана, Индии, Пакистана, а также Советского Союза там собирались торговцы и военные. А Рустак, уже утративший в то время свое величие, хоть был под гнетом узбекской династии Шейбани-хана, но уже вел тихое существование. Естественно, здесь смело расположилась Советская воинская часть. Сейчас городом, пардон, уже селением правил не лояльный к России потомок хана Абу-Саида. Поэтому мы должны обойти это поселение Ваххабитов. И это было не единственное предупреждение папы.
   Папа! Он раскрывал передо мной все нюансы путешествия по Афганским горам. Зачем? Конечно же, будьте уверены не для того, чтобы я сорвалась с насиженного места в Таджикистане, и помчалась, бог знает куда. В военный ад. Он, наверное, решил идти со мной, готовил меня к этому. А сейчас просто такое стечение обстоятельств. Но мы шли по горам уже полдня, и ничего не случалось. Сергей был спокоен, он считал все в порядке вещей. Я же, повинуясь папиным предупреждениям, излишне подстраховывалась. Может поэтому у нас не случалось встречи с Афганской полицией. Я убедилась в этом лишний раз, когда невдалеке, заметив легкое колыхания почвы, увидев, выскользнувшие с обрыва маленькие камешки, я бросилась на Сергея, и, накрыв его своим телом, буквально вдавила в камень. Сначала я не поняла реакцию парня, его осипший, упавший до хрипоты голос, грешным делом, подумала, неужели так больно втиснулась в него. Потом, через две минуты, когда почувствовала на своем оголенном бедре его враз вспотевшую руку, поняла. Хотела взорваться, вскочить и налететь на парня, но вовремя спохватилась. По тропе ненамного выше того места, где лежали мы, прошли шаг в шаг пять человек в военной афганской форме. Я затаила даже дыхание, лежала, словно мышь на лабораторном столе, ощущая себя совершенно голой под взглядом Сергея.  И лишь, когда отряд пограничников отдалился на безопасное расстояние, когда они спустились ближе к Пянджу, я позволила себе пошевелиться. Я, естественно, уже перегорела, передумала взрываться, одернула на бедрах платьишко, больно ударив себя по ногам, сказала.
    — Ну, Сережа! Вот ты даешь. Специально, да.
    — Леночка! Ты что, я не мог даже придумать, тебя на себя опрокидывать.
    — Знаю я. Ты не причем. Но еще одна такая выходка..., — я не договорила. Зачем воздух сотрясать. Тем более сама виновата. Я поднялась на замшевый камень, достала вещмешок, и провела ревизию оставшейся одежды. Да, не густо. Зимний вариант брюк и куртки, для прогулок по леднику, это надо, может придется подниматься к снежным вершинам. Трикотажные трехцветные бриджи и короткий топ, сами понимаете, в Афганистане, как в мусульманской стране был не приемлем. Что делать? В коротком платьишке я уже находилась, больше удовольствие своему партнеру не согласна предоставлять, Всё. Больше у меня надеть было нечего.
   Я услышала за спиной тихий шорох. Сергей? Больше, конечно, было некому. Мой воспаленный мозг сканировал пространство метров на триста вокруг. Ах, так, Сереженька. Не мытьем, так катанием решил взять меня? Подглядываешь за мной?
   Я резко обернулась, держа готовой рогатульку, на которой уже висело платье. Я, конечно, не в костюме Евы, в купальнике - бикини с растерянностью смотрела на вещи, вытащенные из рюкзака. Вот я попала. Ну, как же не подумала, что мы идем во враждебный лагерь. Ведь папа сколько раз говорил, что менталитет у Афганцев другой, у них иное отношение к женщине, точнее, вообще, никакое. Они относятся к женщине, как к вьючной скотине, бессловесной ламе, к таскавшей тяжести верблюдице, способной пройти по горам километры и километры, и при этом кормить молоком своих чад.  Длинная юбка, много ниже колена, рубаха, самотканая цветастая, с глухим воротом. У молодых девчонок, таких, как я, не обязательны, но желательны шаровары. Это кажется их повседневный предмет одежды. Ну и довершении всего, на людях девушки или молодые женщины обязаны носить либо никабы, головные уборы, оставляющие открытыми тонкую полоску для глаз, либо бурку, иначе паранджу, которая закрывает лицо полностью. Но это - ислам. Что ты сделаешь? Я же европейская девушка, мне глубоко всё равно на правила Шариата. Но носить разноцветное трико и топ, больше похожий на лифчик, это уже насмешка. Как бы там ни было, мы зашли вглубь страны, и наше счастье, что нам пока никто не встретился. Пусть, конечно, это моя заслуга, но сколько это может продолжаться.

Так вот, я обернулась на чуть заметный звук, и под защитой рогатульки, молча, подняла тяжелый взор на Сергея. “Говорила я тебе, парень, ни раз уже предупреждала, хватит подглядывать за мной!!!” Но что-то меня остановило от радикальных разборок. Я, оглянувшись наткнулась на растерянный взгляд товарища. И главное его руки. Они предупредительно были подняты вверх, мол не бей меня. Мы пришли к вам с миром. Но главное в руках он держал еще одну форму стройотрядовца, причем, девчоночью. Вероятно, взял у Тани. Я несколько минут боролась с желанием броситься к парню на шею, как была в купальнике. Но помня его руки на своих бедрах охладила себя. Просто, молча, подошла, выхватила из рук костюм, легонько дотянулась до его лица, и подарила легкий, ни к чему не обязывающий поцелуй. Потом, правда, увидев на лице парня отпечаток счастья, решила разбавить мед ложкой дегтя.
    — Сереженька, — сладко начала я. — Значит, у тебя с самого начала был этот комплект одежды, — тоном, не обещавшего ничего хорошего продолжала я. Значит вот как. Тебе надо было лицезреть меня в горах в маленьком коротком платье. На что ты еще способен. Ведь я без задней мысли носила платье, из которого почти выросла. А ты шёл, спотыкаясь, за мной, не сводя глаз с моих бедер. А кто его знает, что ты видел еще, особенно когда приходилось прыгать через расселину или взбираться на придорожный камень. Я почувствовала, что краска стыда заливает мне лицо. И от этого разозлилась еще больше, ноздри раздулись, нижняя губа оказалась прикушенной. — Так, юноша. Мне этого не надо. Все мое терпенье лопнуло. Ты сейчас уходишь домой. Хватит, — я подняла руку, уже облачившись в Танин наряд, останавливая его словоизвержения. Мне хватало того, что я говорила. Не хотелось, чтобы парень слово говорил против. И вообще, кто он? Я старый волк, за спиной столько гор. И на Кавказе, на Тянь-Шани, в Китае, в Непале, а он? Кто он такой? Первый раз пошел с нами в большой поход. Да если бы он не смотрел на меня влюбленными глазами, я бы его не заметила.  Я вспомнила песню, что он пел на привале в горах Памира.
В этом мире волшебных созвездий,
Жизни нить, да раскинутый мост.
В утлой лодочке сладких известий,
Вновь держу яркой радуги хвост.
 
Здесь в небесных чертогах жемчужных,
Где дворцы звездным светом горят.
И хрусталь - лик луны равнодушный
Провожает нас в путь. Ослепят,
 
 
Вспыхнут вдруг две звезды - ключ к охране.
Это Цербер - Циклопы в воде.
Мы пройдем этот мост в урагане
Фонари звезд горят в пустоте.
 
Вижу радугу, цвета скопленье,
Сквозь пространство лежит светлый мост.
Это счастье, ведь только мгновенье
Ослепляет нас счастья помост.
   Я только сейчас подумала, эта песня посвящалась мне. Всем: и текстом, только я могу схватить радугу за хвост, и пройтись по звездному небу, плечом расталкивая созвездия, и иносказательностью, я мечтала всегда прикоснуться к планетам. Меня проняло до слез. Ох, Сережа, Сережа, как поздно ты пришел ко мне. Почему - поздно. Нет я никогда не изменю Артемчику. Но, кто виноват? Тебя уже нет четыре года. А я? Я живой человек. Со своими желаниями, со своими мухами в голове, и скелетами в шкафу. Сердце облилось теплой кровью, безмерной жалостью и удивительным спокойствием. Я подошла к парню, подняла руки вверх, положив на его плечи и поцеловала его в губы. Но тут же строго сказала.
    — Но.... Сережа. Это ничего не значит. Я думаю, ты понимаешь?
    — Понимаю, — ответил он, поморщившись, и, оглядывая небо над головой спросил. — А это что-нибудь значит?
   Небо над той частью афганских гор, которая была нами не пройдена, куда нам еще надо было ступить, посерело. Словно над городом собралась страшная гроза. Серое на блекло голубом выделялось сильно, и еще быстрее, прямо до дрожи в коленках, это что-то захватывало все кусочки неба. Вскоре уже не было возможности различить, где гора, а где небо. Ощущение надвигающейся грозы усиливало блестевшие в небе красным светом зигзагообразные молнии. Воздух стал жарким и тягучим. Только что дышалось легко, как в высокогорном районе Сочи, сейчас же тяжелый обжигающий воздух проникал в носоглотку, обкладывал гланды, с трудом пробивая себе дорогу в легкие....
   Мне кажется, он и в легкие не попадал. Тормозил где-то на пути в глотке.  Оставался там. Он, кроме того, что надо нести жизнь в организм нашел себе другое, более важное занятие. Скрестись в глотке, очищать дорогу мельчайшим частицам, словно серый гнус, ворвавшийся с небес в твой организм..., и заполнил его навсегда. Я, слишком поздно определив, что это такое, (хотя ведь зала. Двойку мне за путешествие в Афганистан.), легла под камень, и, протянув руку до рюкзака, чисто машинально нащупала арафатку. Доля секунды, и я лежала в обнимку с Сережей, засунув, словно страус голову в песок, и ожидая, содрогаясь всем телом, окончания песчаной бури. 

    Это было нечто. Меня всё порывало захватить ветром, унести куда-то вдаль, туда, где песка еще больше, завалить мое тельце, как сугробами. Я барахталась, как мне казалось, вырывалась из дюн, но на поверхности дышать было хуже. Рот был забит песком: он хрустел на зубах, залазил в нос, и, что еще хуже, забивался за шиворот. Растекался по телу заставляя постоянно чесаться. Глаза были открыты, но слезы скрепляли песок в особую крепкую массу. Я уже ничего не чувствовала. Только одно. Легкие ладони Сережки, я это знала, чувствовала, понимала, парень не отпустит меня ни в коем случае. Так и будет держать, поглаживая запястье и успокаивая, даже если в руках у него будет труп маленькой девчонки. А мне уже и казалось, я умерла, я уже не чувствовала боли от ударов кучи песка, вроде даже не чесалась. Руку уже не могла поднять. Не горел от красного врага пах, за шиворот не проскальзывали мельчайшие частички. Я уже не слышала дыхания парня, ни свиста ветра, ни скрипа вещмешка, случайно оставленного на верху камня. Вообще никаких звуков не доносилось до меня. Глаза я не могла открыть - они были не закрыты, но я ничего не видела. Вкуса я тоже не ощущала. Рот был закрыт арафаткой, но если вначале пробивался вкус красного песка афганской пустыни и привкус голубой крови любимой девочки, то теперь ничего. Поймите. Вообще, ничего. Как будто я оказалась на другой планете, и прихватив грипп, ничего не чувствовала. Но при гриппе человек кашляет, а у меня даже позывов к кашлю не было. Про нос я уже не говорю, он был забит в самом начале песчаной бури, я старалась дышать ртом. Наверное, поэтому и привкус крови. Про осязания я уже говорила. Единственное, что я чувствовала, это поглаживание Сергеем запястий моих рук. Вопрос тоже спорный, так как больше я ничего не чувствовала. Ни ног, ни плеч, ни талии. Смешно сказать, я даже груди своей не чувствовала, она-то первая болезненно реагирует на прикосновения. А тут ничего. Значит я что? Умерла? Да? Не может быть, чтобы Сережка не ласкал меня. Может даже уже раздел. Я напряглась. “ Ой, Сережка, Сережка. Нет тебе веры”. Но, если честно, мне было бы приятно. Даже если ты против воли стал бы целовать меня везде. Смеюсь. Мне давно уже восемнадцать.  Вот дурочка. Никаких чувств. Я умерла, а в мыслях только прелюбодеяние. Вообще-то, если подумать, я могла изменить Артему, но только в мыслях. Пусть мне будет в тысячу раз лучше, чем тогда, у озера, я на это не способна. Да и с Сережей это не к чему не обязывающий флирт. Мне ведь тоже интересно, сколько ты выдержишь.
   Тьфу. Дурочка. Умерла, а мысли какие-то нехорошие лезут. Стоп. Мысли. Я думаю. Не помню кто сказал: “Я думаю, значит я существую”. Думаю — значит живая. Ой, мамочка. Живая. Какое счастье жить. Улыбаться солнцу. Чувствовать запах фиалки, бросить в рот ягодку земляники, спелую, пахучую, прочувствовать, как её сок заполняет твой зев, щиплет язык....
   До того вкус земляники, лесной ягоды детства, пришелся по душе, что меня он не оставлял еще минут десять. Потом в рот полилась какая-то жидкость, спрей или чай, я не могла разобрать. Ну, не фига черти в аду встречают. А может я еще не успела нагрешить столько много, как я считаю. И это Святой Петр встречает у врат рая. “Правда, что ли. Ленушка, ты атеистка до мозга костей. Какой Петр? Какие черти?” Тут до мозга пробился чей-то голос. Знакомый. Папа? Он что тоже не выжил. А может у Харона голоса родных должны быть. Чтоб не пугать пассажиров по пути в Аид по реке Стикс.
    — Лена. Леночка. Очнись милая. Леночка, родная. Только не умирай. Леночка я все для тебя сделаю. Буду тенью за тобой ходить. Все твои приказы выполнять. Как пес, тапочки домашние буду за тобой носить. Ленка, я ведь люблю тебя.
   Вот эти последние слова меня сбили с толку. Вы что, совсем офонарели. Стал бы папа говорить это. Это похоже на Сергея. Ресницы мои задрожали, отклеиваясь от век, еще чуть-чуть, и глаза распахнулись. Вижу. Какое счастье видеть. Афганское небо, хребет Гиндукуш и встревоженное лицо юноши. Сергей чуть не плакал. Он сдувал с лица песчинки, протирал лицо влажной салфеткой и целовал. Целовал меня безнаказанно и без устали.
   Мне не было стыдно. Я очень и очень устала. Захлебнулась обилием чувств, пришедших взамен вакууму. Мне было хорошо, даже очень хорошо, но сил к сопротивлению не было. Я смогла только сказать, прислушиваясь к возвратившемуся голосу.
    — Сережка. Милый, Сережка. У меня сил нет. Я вернулась оттуда. Сереженька, — я откатилась в выемке песка, трамбуя ложе, и приглашая парня прилечь рядом, продолжала. — Ложись со мной, Сереженька. Только ничего, кроме обнимашек. Я прошу тебя, не заставляй меня изменить Артему....
 
   Мне было хорошо. Надежно. Зря я грешила на мальчишку, ничего плохого он не сделал. Может еще все впереди, может он просто оттягивал момент. Он, неверное, думал. Я, понимаю, тебя, девочка. Ты зациклилась на своем Артеме. Но я ведь нисколько не хуже, даже лучше, потому что я ближе. Артем — это память. Артем — это запретная тема. Но я-то рядом. Вот я. Такой предупредительный, такой ласковый, такой родной. Воображаешь девочка, но все равно ты будешь моей, я добьюсь тебя....
   Так, или примерно так, думал парень, ложась со мной в выемку в песке, тихонько лаская меня, обнимая и трогая плечи, грудь, живот. Я не знаю, как думал он, а я точно так думала. Позволяла ему трогать меня, играть с полушариями груди, оголять плечи и жадно целовать их. Я бы, наверное, позволила больше, но мысли об Артеме не вылетали у меня из головы. Нет не могла я вот так забыть парня. Слишком теплые отношения были у меня с ним. И я ведь, когда провожала друга в армию обещала - буду ждать, всем смертям назло. И это не метафора. Артем шел в десантники, а значит, на правом фланге атаки. А тут война в Чечне. Ну в чем я виновата? Почему это все мне? Почему должна вкусить червивого плода с дерева познания под завязку. Уже и война с Чечней утихла, а Артема все нет и нет. Какая-то бешеная волна страсти и любви накрыла меня. Дыхание участилось, мириады мелких насекомых подняли мое приземленное тело в воздух, я разметалась, как в детстве на кровати одна, жар, обступивший тело, казалось, будет вечным. Волны страсти, как неспокойное Черное море, уже раскачивали тебя в такт самому жесткому шторму. Изо рта вырвалось бессвязное бормотание, стон разбудил тишину Афганских гор. Мое тело содрогнулось в конвульсиях. И вот это-то и заставило меня очнуться. Я лежала на песке с голой грудью и расстегнутыми штанами. Руки, бессовестные руки Сергея поглаживали мне низ живота, стараясь предоставить мне наибольшее удовольствие. Я содрогалась всем телом, изнывая от желания, и только в полубреду повторяла, как заведенная.
    — Сереженька. Сереженька. Милый. Хороший. Все, хватит. Больше ничего. Ладно? Больше ничего....
   Сергей соглашался со мной, но продолжал изучать моё тело. В какой-то момент его руки слишком глубоко зашли в мои штаны, что я больше не выдержала. Сладкий стон опять взметнулся над сопкой и снова моё тело содрогнулось в конвульсиях.
   “Боже. Что же я делаю? Так ведь можно обо всем забыть. Неужели я продажная девка. Нет. Пусть я и допустила до своего тела парня, но я ведь не такая”. Усилием воли, я вынырнула из нирваны. “Тело, ты подожди немного”. Может у нас с Сережей будут еще свидания. Я ведь не отталкиваю его. Всего-навсего оттягиваю нашу встречу. Я не могу ему отказать. Но потом. После Афгана. Что-то должно произойти, так говорило мое сердце. Тяжелым движением, с явной неохотой я откатилась из-под Сергея, и укрыла разнузданную одежду Таниной курткой. На непонятливый вопросительный взгляд Сергея, отдышавшись сказала.
    — Сереженька, милый. Я же просила, — потом, шутливо нахмурив брови, выдала. — Что воспользовался. Знал, что я не могу после бури дышать, взял меня, — увидев растерянное выражение лица парня, рассмеялась. — Сережа, потерпи немного. Всё у нас с тобой еще будет.
   Вот дурная-то, какие обещания дает. Еще даже не знает, как закончится наше афганское путешествие. А слово уже выскочило.
 
   Я понимаю, многим моим читателям непонятно, а как я буду дальше смотреть в глаза Сергею. Что ж, это может быть и судьба. Я не отказываюсь от него. Он приятный во всех случаях. Нет, не подумайте, что я падкая на мальчишек. Просто, когда я рассказывала о нем, я была немного другого мнения, но совместно пережитые катаклизмы переубедили меня. Заставили поменять мнение. Взглянуть на Сергея с другого ракурса.  Многие скажут: “Подумаешь? Всего пережили песчаную бурю”. Может, они и правы, но вы были хоть раз в горах во время песчаной бури. Когда не видно ничего, кругом красный песок: и внизу, в распадке, и вокруг тебя, бьет в грудь, засыпает плечи, голову и ноги, а вверху, где должна быть белая вершина Тирич-Мир приближенное к тебе серое небо. Такое близкое, что становится страшно. Я, например, испугалась. Испугалась, и спряталась в объятиях парня. Потом, когда гроза миновала, организм сам нашел выход. Он почти отдался на растерзание молодому человеку. Бери, мол, Сереженька меня. Ты заслужил.  А что скажете - нет? Здесь несколько фактов. И одежда, о которой я не подумала, а он....  Кроме своих костюмов, выпросил у Татьяны для меня то, что надо. И, когда мы находились в двух шагах от пограничников, парень вел себя, как заправский шпион. О песчаной буре я вообще не говорю. Пусть у меня эта буря была первая - я растерялась. А Сережка и здесь вышел победителем. Хватит? Или еще нужны аргументы. Мне хватило чтобы поменять мнение. Да, если бы не мой взгляд на любовь, если бы я не ждала так давно Артемчика, я бы не сдерживала себя. Давно отдала своё тело парню, так жаждущему его.
   Всё это проза. У меня давно уже улеглось в душе. Организм уже встречал все изменения в природе Гиндукуша. Всё меняется, адаптируется. Надо папе рассказать, как это происходит. Он интересуется, как проходит изменения в организме девчонки, когда она ступает на карниз высокогорного района. Мне тоже надо будет изучать этот вопрос. Папа предложил включить его в дипломную работу. Если диплом предполагает только такие вопросы, для меня он уже решен. Но до диплома еще целый год учиться. А пока я в горах Гиндукуша, с толком провожу свои каникулы.
   А насчет того, что мое тело принадлежит Артему, либо кому-то еще, я могла рассказать Сереже сказку, не сказку, а, скорее притчу. Только вот притча предлагает вывод, мораль, а в моей сказке морали нет. Нет она, конечно, есть, просто я до сих пор не нашла его сама. Поэтому потом, после, когда я найду мораль, то расскажу.
    — Сереженька, милый. Я обязательно тебе расскажу. Подождёшь, ладно.
    — Ты о чем, Леночка?
    — О любви.
    — Лена, — он задумался. Я воочию видела, как шевелятся его извилины. Никогда не задумывались, как это происходит? Обратите внимание в беседе, когда загрузите сильно собеседника. Когда он, наморщив лоб, думает, что вам ответить. Загляните в этот момент ему в глаза, я уверенна, при некоторой доли удачи и фантазии, в очах можно заметить не только огонь микросхем компьютера, можно увидеть и его извилины и жесткую работу оных. — Я тебя воспринимаю не только, как объект любви. Как любимого героя. Самую милую и родную девушку. Но ты для меня и партнер. Сказала - нет. Потом, когда-нибудь. Я и затих. Ты прости меня. Не сдержался....
   Он бы еще что-то говорил, но я, как пантера, кинулась на него. Еще секунду мы лежали в низенькой бурой траве. Сверху со стороны вершины Тирич-Мир кто-то пробирался. Неумело защищая свой организм на чужой территории, скрываясь от нас за невысокими камнями он спускался вниз. Я рассчитала, что через пять минут человек будет проходить мимо нас, и дала сигнал Сергею быть начеку. Конечно, как сказал бы папа: “Ну, зачем, скажи мне, зачем тебе нужен язык?” Зачем вы вообще пошли на сближение? Вот, вроде всё правильно сделала, а папе не угодишь. Вот объясни мне, почему ты так?  Ведь победителей не судят.
   Оказывается, еще как судят.  Целый разбор полетов получился. И во всем, конечно, я виновата. Я смотрела на маму, хоть скажешь слово, но....
   Это я опять вперед влезла. До разбора полетов моих и Сергея было еще целых два с половиной дня. А сейчас мы подошли к леднику на склоне Тирич-Мир. Сложной горы в любом перечне, таблице вершин Афганистана. Прошу вас не путать с одноименной вершиной Пакистана, семитысячника, горы скребущую небо на юге Азии. Я, конечно, много могу написать об этой горе, только сейчас мы говорим о другом. Тем более, пока я вам рассказываю про горы, шпион, а как назвать человека, который услышал наши крадущиеся шаги, и решил посмотреть, что взволновало его. Я, конечно, расхваливаю себя. Ну, что поделать, слух у меня такой, передалось от папы. Ха-ха.  Еще одно доказательство, что папа мне родной. Не Сергей Локтев, с которым меня познакомили в три года, а папа. Мы затихли. Надо отдать должное Сережке, вот мастер мимикрии. Мне, кажется, я сама пройди в метре от него и не увидела его. Это еще один плюс в копилку наших отношений. Но я, когда противник вынырнул из-за придорожного камня, чуть не подпрыгнула до потолка грота, в котором я спряталась.
    — Мама! Мамочка! Это ты? — я пустилась в пляс, испугав этим Ольгу. Да, это была - Оленька. Моя мама. У меня много вопросов было для нее. “Почему она здесь? Почему одна? Где папа? Почему, если её оставили в дозоре она гуляет по высотам? Почему? Зачем? Как так получилось? Мама, ты же опытный альпинист. У меня с некоторых пор сложилось мнение, что эти слова однокоренные. Альпинист и ликвидатор. Я совсем не учла, что Оля не была в Афганистане. Она не была даже разведчицей. И главное, папа с ней не занимался, как со мной. Господи, я мудрее их обоих, — подумала я не без гордости.
   Успокоившись, я завалила маму вопросами. Мама, отошедшая от неожиданности, тоже взяла себя в руки. Она уже смирилась с тем, что я пошла бродить по Афганским тропам. Что самовольно проникла на территорию недружественного государства.
    — Мама. Мамочка, — твердила я, обнимая маму и успокаивая её. Я, конечно, понимала, что это известие добавит в мамину шевелюру седых волос, но, что со мной сделаешь. Сергей понял это, а теперь и ты пойми, мамочка. Не могу я жить спокойно. И вообще, у меня натура, как у мужа, как у отца моего ребенка. По-моему, ты должна знать это. — Почему ты говоришь, недружественной.  Мы дружим с правительством, развиваем туристические маршруты. А что такое туризм, - без покорения вершин. А что, - нас должен остановить какой-то ледник. Ты же помнишь на Тянь-Шани, нам приходилось форсировать ледники. Интересное занятие.
    — Но там не стреляли, а здесь...
    — Стреляют, — закончила я за неё предложение. Потом добавила. — Да стреляют. Но где. Там, где большие дороги. Где проходят караваны, а мы в стороне. Сережа, — я обратилась за помощью к парню. Вот сейчас и посмотрим, насколько он искренен. — Скажи, только честно. Ты видел хоть одного талиба.
    — Нет. Тетя Оля, я вообще никого не видел. Они, словно вымерли.
    — Подожди. Лена, так не бывает. Их полно здесь.
    — Нет, мама! Их здесь и не было, — я слукавила. Если Сергей не видел ни одного талиба, это еще не значило, что их не было. Благодаря науке папы я уводила парня от предполагаемого противника. Рассказать, папа будет гордиться своей дочкой, но это будет потом. Если сейчас еще инфаркт папу прошьет. Потом. Папе не знаю, а Сережке обязательно расскажу, он уже сейчас светится, ну, прямо, жаждет рассказа. Сережа, мой Сережа. Какой ты хороший. Приедем домой я тебя познакомлю с сыном. С Майкой. Она тоже рада будет узнать тебя. Ну и знакомство мы с тобой продолжим. Я же вижу, какими глазами ты пожираешь меня. — Мама, ты не обижайся, что я пошла без разрешения. Я поняла так, раз папа пошел по местам своей боевой славы и не оставил меня старшей группы, он ждал от меня другого, более яркого хода. Ведь знал, что тетя Таня для меня не авторитет. Не уживутся в одной группе два лидера. Тетя Таня в одну сторону тянуть группу будет, я в другую. Не потому, что против хочу сделать. Просто я её терпеть не могу. Ты думаешь, папа не знал этого. Ну ладно, прости меня, дурочку. И давай не будем к этому возвращаться. Ты лучше расскажи, что это папа решил оставить тебя в дозоре.
    — Как всегда. Мы подошли к леднику вчера вечером. Ты видела, какая стена там. Миша остановился на ночь. Ночью собрали совет. Миша сказал, что высота стены десять метров. Он не ожидал, что ледник будет так быстро спускаться с горы. Говорит, где-то по метру в год. Это очень много. Они не были на леднике двадцать лет, кто знает, какие изменения он сделал наверху. Раз стена ледника поднялась на десять метров, то разрыв есть и наверху. Может не будем пытаться восходить, мы с Володей быстро пробежимся до вершины и вернемся. Я же вижу у тебе коленки затряслись. Побудь в дозоре.
    — Понятно. Узнаю папу. Он это делает не потому, что хочет идти один. Страхуется. Он же знает, что ты не готова к подъему. Я знаю, мама. Я была с ним на леднике. Наука получена, и то не рискнула подниматься бы на такую стену, — опять слукавила я. Я понимаю маму, она не имеет такую растяжку, как у меня. Да и цепкость уже не та. Я не хотела оскорблять маму, тем более, списывать её в утиль. Мама у меня еще ого-го. И по горам бегает, как козочка, но со мной не сравнить. Это я утверждаю без лишней скромности. Папа готовил из меня себе замену. Он ведь тоже не вечен.
   Я прошла туда-сюда меж камней. Долго стоять, как три тополя на Плющихе я бы не рекомендовала, по одной причине. Народ, гуляющий по перевалу, привлекал внимание и не только крестьян, пастухов яков, которых было, кстати, не так мало в Афганистане, но и талибов, Афганских разбойников. Хотя я и утверждала, что их не видела, но я думаю, вы знаете, что такое - блеф. Надо подниматься туда, где папа оставил маму. Там есть где укрыться, зря же папа не будет рисковать любимой. А все-таки, интересно, зачем они пошли. И именно сюда. Мама не дала толкового ответа. Говорит за книгой какой-то. Но я же знаю папу. Станет он рисковать жизнью жены из-за какой-то книги. Вы знаете сколько эта книга должна стоить? Ого-го.... Не одно из знакомых мне изданий не может столько стоить.
   Я прогуливалась между камнями, стараясь не высовываться наружу. Пять шагов в одну сторону, пять в другую. Уже вроде бы решилась идти наверх, мама терпеливо ждала, сидела с Сережей у булыжника прикрыв глаза. Она, как мне показалось, полностью доверилась мне. Да, что вы хотите, это война. Каждый по-своему переживает такие катаклизмы. Сережка, у которого есть ответ на все вопросы, он и сам легко выживет в экстремальных ситуациях, но он ведомый. Есть такая категория людей. Парень все для тебя готов сделать, и я верю, он сделает. Но он тебе в рот смотрит, а это, знаете ли, уже другой вопрос. Артем не такой. Он всегда сначала делает, а потом спрашивает тебя, а нужно тебе это. Он вообще человек дела. Что касается меня? Я в экстремальных ситуациях моментально собираюсь. Собранная, внимательная и осторожная. Кстати, папа это знает, но я не пойму, почему он не взял меня с собой. Хотя и дураку понятно.... Стреляли.
   В какой-то миг я зашла слишком далеко за камень, который в свое время задержал ледник. Чем и объясняется наличие такой большой стены. Там, дальше за камнем, я увидела пологое русло реки, съеденной ледником. Пологое? Ну не совсем уж, но вполне приемлемое для подъема. А там. За поворотом. Я здесь не могла сказать, что там, после нескольких слоев льда, со временем надвигающихся друг на друга. Но это же можно посмотреть.
   Я подняла руку вверх. Мама и Сережка моментально повиновались моему жесту. Я даже порисовалась чуть-чуть, видела бы меня тетя Таня. Эх, и умыла бы я тебя.
    — Мама, идея есть! Ты хочешь ступить на ледник. Безопасно. Положись на меня, — какие громкие слова. Ах, как кружится голова. Потом мне будет стыдно перед мамой, но сейчас мы же не в безопасности. Пусть понимает, что в горах должен быть один командир. И все должны слушать его беспрекословно. Я вспомнила Беркута, наш первый подъем на Окжетпес. Я должна была его слушаться. Должна. Он был первый мой командир. Мы шли в одной связке. Но я диктовала свои условия, пыталась командовать, чуть не сорвала весь подъём. Но это был Артемчик. Он любил меня, и делал какие-то послабления. А мог бы и прекратить подъем. Мне потом стало так неудобно. Я думала, чем бы уменьшить свою вину. А так как я была относительно маленькой, и ничего не умела, мне оставалось одно. Я прошу вас не подумайте, что секс был ведущей силой в организме пятнадцатилетней девчонки. Нет, конечно. Я вообще, хотела поговорить с ним, вдоволь нацеловаться. Как это было вкусно, я уже знала. Но когда оказалась в интимной обстановке с Беркутом, меня понесло. Почему он с Майкой? Почему не со мной? Я хотела удержать его, что ли привязать к себе. Девчонки не торопитесь быть взрослыми. Не надо рано лезть в постель к парням. Я, конечно, ни разу не пожалела о нашей неожиданной любви. Хотя почему неожиданной. Вы думаете, а что ж я психанула, убежала от Майки, когда она все рассказала мне. Значит я давно любила Беркута. Просто не понимала этого. А когда стала близка с ним я всё поняла. Но я опять вернулась в прошлое. Артем, Артем. Где же ты? Почему не даешь о себе знать? Я же люблю тебя. Первое время, пыталась искать. Артем, мне все равно. Пусть даже ты инвалид. Без ноги или руки, все равно возвращайся. Мне плохо без тебя. Дурные, глупые мысли в голову лезут. Молодые, крепкие ребята порываются занять твое место. Что? А я? А, что я? Я слабая глупая девчонка. У меня четыре года нет секс-партнёра. Я могу и не удержаться. И не надо на меня смотреть волком. Я тебе не волчица. И, кстати, не лебедушка, хранящая всю оставшуюся жизнь верность, погибшему другу. Артемушка, извини, я не верю, что ты мог погибнуть. Ты жив. Я знаю. Может, ранен. Но в институте Бурденко тебя не было. Где ты, мой хороший сокол, Беркут - ясный Финист. Не знаю. Может, наоборот. Но Финист — это образ жениха в русском фольклоре.
    — Идем мама. Папу ты не дождешься, а так, как думаешь, ему приятно не будет. Встретимся, он обрадуется.
    — Ты думаешь? Что-то мне подсказывает, не все хорошо будет. Ой, папа ругаться будет.
    — Перестань, мама. Все хорошо будет. Ведь победителей не судят.
    — Ой, судят, девочка. Судят. Еще как судят.
    —  Мама. Пожалуйста поверь мне. Все будет хорошо.

    Я забралась в лощину ледника. Стоило подняться на трехметровую высоту, как мы оказались в сказке. Это было так красиво, что даже скептика Сережу зацепило. Он чуть ли не прослезился. Мне так показалось. Просто поднявшись сюда, в лощину, мы просто взяли с боем трехметровую стену.  Здесь шумел живой родник, пробивший сквозь ледяную стену брешь, и перекатываясь через камешки, наверное, рубины - огненно-красные камни. Я устало опустилась на валун на удивление свободный ото льда ближе к ручью, и сунула разбитые руки в воду с желанием поймать хоть один драгоценный камешек. Не тут-то было, кроме того, что вода была густой, словно малиновый кисель, рука уперлась в кусок льда. С воздуха не было его видно, но все рубины, играющие на дне ручья, были под слоем льда. Немного провозившись, я все-таки вытащила хороший, увесистый кусок прозрачного ледяного камня. В глубине льда мигали красным драгоценные камешки. Мне стало интересно скоро ли растает лед, освободив горе-кладоискателю путь до рубинов. Подошла мама, усмехнулась, выбив из рук богатство и сделав руки лодочкой утопила в них мои руки. Я сразу почувствовала, как онемели мои руки, как больно мне стало в тот миг.
    — Ой, как больно, мамочка. Что это такое?
    — Лед. Сухой лед. Он этим и опасен. Вроде берешь в руки не морозит, а потом умирают клетки нервов. Осторожней надо быть, Леночка.
    — Мамочка. Прости меня, пожалуйста. Я не права. Слишком много на себя беру. Ты, наверное, обижаешься? Прости, мамочка.
    — Перестань, Леночка. Мне, наоборот, нравится, как ты ведешь себя в горах. Правда многого не знаешь, но ничего, не боги горшки обжигают. Научишься. Что теперь делаем?
    — Как что? Сейчас посмотрим зимний прикид. Главное, пока я не забыла, достать очки. Они должны быть у каждого. Сережа, посмотри у себя, я ведь не проверяла, все ли ты взял. Я без очков не рискнула подниматься на ледник.
    — Есть, — парень достал из вещмешка футляр с очками, помотал ими в воздухе. Он казался таким счастливым, будто нашел в своем рюкзаке, по меньшей мере, ключи от автомобиля. Я снисходительно улыбнулась. Ох, Сережа, Сережа. Какой ты еще ребенок. Я знала, что предстоит трудный переход. Не уменьшала свои силы, но и не превозносила их немерено. Причем, я не пряталась за своих соратников. Знаю. Сергей все вытерпит. Он молодец, не пикнет, что ему трудно, когда рядом идет его обожаемая подруга. Но ведь я не могу пользоваться его самоотверженностью, это я уже шесть лет хожу с папой в горы, а Сережа в первый раз в большом походе. Ну ладно Сережа, но мама.... Мама опытней меня, и больше меня понимает в скалолазании. Я, конечно, много на себя взяла, когда говорила маме: “Положись на меня”. Ну а что мама. Как всегда промолчала, не усмехалась про себя, не ругалась, когда я, сбивая руки в кровь, старалась заменить папу в связке. Хотя я бы не выдержала, давно поставила зарвавшегося ребенка на место. Но это ведь мама. Сколько у нее выдержки. Она терпеливей меня. Только, когда я достала из воды кусочек сухого льда показала характер. Молча выбила из рук камень, и только потом заговорила о губительном влиянии на организм. Вот и сейчас она, как будто ждет моей команды выходить. Дальше подниматься на ледник. А ведь она ни разу не подвергла сомнению мои команды. Хотя она наверняка знала, что нужно делать. Но ни словом, ни намеком не остановила меня. Вот это у меня мама. Она, будет даже выбиваться из сил, не скажет: “Дочка, ты с ума сошла. Какую нагрузку даешь на организм. Побойся бога”. Хотя, нет, так она никогда не скажет. Насколько я знаю ни папа, ни мама не верят в бога. Хотя бы потому, что сколько раз были на заоблачных высотах и ни разу не встречали никого похожего на бога. А значит его нет. Логично? Я считаю, что какая-то логика тут есть. К обеду мы наскоро перекусили, я рассчитывала сегодня к вечеру настигнуть папу с дядей Вовой, и тогда будет полноценный обед. Как сильно я ошибалась. Нет, маршрут мы выбрали правильно, просто мы отставали от папы много больше, чем я считала раньше. Я поднялась на первую горку ледника. Неистовое солнце, о котором не говорил ни папа, ни дядя Вова палило нещадно. Если там, внизу не было заметно, защищала, то сама вершина Тирич Мир, то тени от придорожных камней, то прохлада от самого ледника, опустившегося так низко. Здесь же, на леднике, когда солнце уже ничто не загораживало оно жгло нестерпимо. Отраженные от вечного льда лучи жгли сетчатку глаз, не помогали даже черные очки. Я физически чувствовала, как ненавистное солнце сжигает мне сетчатку. Говорят - к этому тоже привыкаешь, но я все больше замедляла ход, все больше прижималась к маме. В конце концов я уже не выдержала. Прижавшись спиной к маме, я просто сказала.
    — Ой, мама, я не могу больше. Я слепну.
   Понятно, мама резко остановилась, скинула на лед амуницию и нежно взяла за подбородок, посмотрела на меня.
   — Леночка, Отдохни немного. Закрой глаза. Разгрузи их. Виновато твое периферийное зрение. Ничего. Это пройдет быстро. Это с непривычки со всеми бывает. Сосредоточься на зрении впередсмотрящего. Ты должна смотреть только вперед. Это еще та наука. Леночка, ты только не расстраивайся. Все равно догоним папу. Вот дойдем до того хребта, там я вижу наезженную дорогу. Странно, но тропа, действительно хорошо выраженная.
    — Где? Я ничего не вижу.
    — Леночка, не хлопай глазами. Подойдем к хребту будет ясно.
   Я посмотрела вперед уже по-другому, как учила мама, смотря в одну точку. И правда стало легче. Во всяком случае жжение сетчатки прекратилось. Я увидела невдалеке ледяной хребет и причудливые скалы в виде пограничных равелинов. Красота неописуемая. Но вот тропу, о которой говорила мама, я не увидела. Зато, я впереди увидела несколько человек, идущих цепочкой отдаляясь от нас на той стороне ледяного хребта. Я воскликнула.
    — Папа! — после чего получила несильный удар по макушке.
    — Тихо, Леночка. Не надо кричать. Папа с Володей вдвоем ушли, а здесь как минимум четыре человека прошли. И вообще это мираж. В горах такое бывает. Особенно в высокогорных ледниках. Там на льду, как на фотопленке, отражается все, что случилось недавно и проецируется на сетчатку. Загадка, с которой борются ученые уже не первый век. Спорят, что виновато: либо строение сетчатки, человеческого мозга или окружающего льда. К единому мнению так и не пришли. Зато мы с вами видим, что до нас здесь прошли по меньшей мере четыре человека. Может и больше. Может наши друзья-альпинисты, а может и ваххабиты. Поэтому, Леночка, не рекомендую высовываться раньше время. Я бы вообще не показывалась, мы идем за папой, лишние люди нами не к чему.
    — Мама, но может это друзья? Может они нам помогут?
    — Может? Наивная ты девочка. В воюющей стране скорее встретишь врага, чем друзей. Но я не утверждаю это. Я, наоборот, предлагаю идти за ними, хоть мы и отклонимся от маршрута, но поймем, что они делают в пустынном леднике. Ведь здесь не известно ни одной пещеры, грота, кроме тех, которые облюбовали наши ребята во время своей войны. Но это ближе к вершине.
    — Мама. Ты больше моего знаешь о приключениях ребят. Богатырей. Расскажи.    
    — Знаешь, Леночка. Папа не любил рассказывать об Афгане. А что касалось Сергея Черного и его подруги тем более. Однажды я все-таки вывела его на откровенный разговор. Вот что он поведал. Я начну немного раньше. Жили в нашем родном городе три друга. Ты их хорошо знаешь. Я помню, как тетя Нина, мама Иры и твоя бабушка, преподносила их. Богатыри - Илья Муромец (Володя), Алеша Попович (это наш с тобой Миша) и Добрыня Никитич (Сережка Черный). Для нас они, конечно, не были сказочными, но все равно были старше, а значит мудрее. Я тогда училась в школе, да и мама твоя не закончила учебное учреждение. Мы жили рядом, в одном дворе с твоей бабушкой. Я хоть и была младше Иринки, но мы дружили. Дружили. Хм. Сколько я себя помню я завидовала Ирочке. Она уже тогда открыто дружила с парнем. С Мишей. Он вообще, если я точно помню, в детском саду был рыцарем при Ире. Дальше больше, любовь возникла не на пустом месте. Ира всячески подогревала её. Слушала музыку, которая нравилась парню. Я еще была маленькая, далека от таких течений, как рок. Они вместе ходили в кино. Меня воротило, когда Миша заходил за Ирой и они чинно, под руку шли мимо моего дома в кино. Я уже тогда понимала, что я люблю Мишку. Но как я могла разбить сердце подруге. Тогда это было страшно и стыдно. Это сейчас свобода в отношениях с парнем и девушкой. Но я не об этом хотела поговорить. Меня интересует другая фигура. Сережка Черный. Они дружили с Мишей давно. Пожалуй, еще до школы. Мне он таким запомнился. Движения чуть суетливые, быстрые. Голос насмешливый, глубокий. Глаза пронзительные, взгляд внушительный. Копна рыжих непослушных волос. Ребята все прислушивались к его мнению. Слова его были вески и неоспоримы. Он был грамотным, много читал, как говорили про него, - был начитанный. Самое смешное, он единственный из ребят закончил два курса университета. Говорят - сам бросил. Либо не хватило ума, либо сам, закусив удила, решил, что человек не прошедший армию - неполноценный. Миша говорил, у него какие-то несогласия с отчимом были. Если так, то понятно, почему он решил попробовать себя в Афгане. Но я еще раз говорю, он был грамотный, даже чересчур образованный. Читал Шиллера и Гете в первоисточнике. “Коварство и любовь” Фридриха Шиллера и “Фауста” Гете.... Но кто если подумает, что он увлекался только немецкой литературой, вы глубоко ошибаетесь. Однажды на глаза попалась книга на персидском языке, - фарси, а также диалекте этого языка - дари на котором говорят многие отпрыски иранских семейств.      А также и Объединённые Арабские Эмираты, Йемен и Оман. Но самое интересное более старое наречие персидского языка восточные фарси. Оно было распространено на юге Таджикистана и на севере Афганистана, потом афганцы стали называть свой язык дари. Вот такой язык был у Афганцев в старые времена. Но это было и у нас, в Советском Союзе, в Таджикистане. Вот тогда-то ему на глаза попалась книга на дари. Древнем диалекте персидского языка. В какой-то закулисной библиотеке, а мы проходили тут курс молодого бойца. Именно тогда Сергей познакомился с Ириной. Девушка была на подхвате у медиков расквартированного тут же санитарного батальона. При первой встрече у молодых людей проскочила искра, и после учебы девушка решила идти за своим любимым на правый фланг. Но это было все-таки проза. Я говорю о книге Хакима Абулькасима Фирдоуси Туси  “Шахнаме” (книга царей). Издания 1010 года, написанной самим Фирдоуси, книгой по тем временам бесценной. У нас бытовала легенда о правителе царе Махмуде. Что у него не сложилось с поэтом, скорее всего, то, что Фирдоуси писал о царях прошлого, а царь хотел, чтобы поэт восхвалял его. Но....
     Как бывший раб, потомок рабов Махмуд Газневи не знал поэзии и не мог её понять, но по истечении времени своего правления он понял, что при дворе есть люди просвещённые, и когда ему повторно прочитали Шахнаме, он в восторге спросил.
     — Кто этот великий поэт?
    Придворный ему ответил:
    — Он тот, кого вы много лет назад изгнали из дворца за созданный шедевр.
   Поняв свою ошибку, Газневи распорядился отправить караван верблюдов с подарками, но, когда караван входил в одни ворота города, с противоположных городских ворот, к кладбищу, направлялась похоронная процессия.
    Хоронили великого Фирдоуси.
   И вот представьте себе, что бесценная книга, валялась где-то в захолустной библиотеке, среди таких же шедевров не признанная и никому ненужная. Сергей только заикнулся об этой книге, как Ирина среагировала. Не смотри на меня так, я совсем не виновата, что у них с твоей мамой одно и тоже имя.
     —  Мама! Мы же с тобой договорились. У меня одна мама, — это ты. Рассказывай дальше, но не надо акцентировать на этом внимание.
    — Никто тогда из них не знал о таланте Ирины. Ира ни слова не сказала, а вечером книга лежала уже на столе у Сергея.
   Это еще не все. Сергей не разлучался с книгой. Это была его драгоценность. Когда же Миша собирал вещи Черного книги не было. Не было книги и в палатке. Но нужно сказать, что Миша не очень-то искал её. Ну нет, так нет. Собрав все вещи Сережки, ребята поехали домой. И вот в прошлом году история получила новый поворот. Ты же, конечно, помнишь, ребята ездили на Кубань. Останавливались в Краснодаре. Ну раз оказались на родине Ирины, решили навестить её дом. Встретится с мамой поговорить, вспомнить. Это всегда бывает у сослуживцев. Знакомства, новые люди, и те, которых ребята знали по письмам.  Мы знаем, что девушка казачка родилась на Кубани, но все равно, считала своей родиной Афганистан. А здесь, на Кубани у Ирины была младшая сестра. Она не отходила от Миши не на шаг. Все просила рассказов о сестре. Миша и постарался. Ира в его рассказах предстала героиней, ну, она и правда была героем. Сколько у неё на счету было моджахедов. Мать Ирины всплакнула, а Олеся, так звали сестру, отозвала Мишу тет-а-тет, для разговора с глаза на глаз. Она завела ничего не понимающего парня в свою девичью комнату, подошла к полке с книгами и достала из потайного уголка шкатулку. Открыв её, Олеся с заговорщическим видом достала пожелтевший от времени лист бумаги. Миша развернул его и....
   Там было описание последнего боя Ирины и Сережи.

Из дневника Ирины Огонек.
“... это был трудный день.  Он сразу не заладился. Плохо. Нас было семеро, как обычно. Да и задача была, как всегда понятна и корректна. Сопроводив советских командиров домой. Такое бывало на этой стороне Саланга. Начальство не дает ни вертушки, ни самолета, просто нет их на эти нужды. Одно, что он могут выделить это лодку плоскодонку для преодоления водного препятствия, типа Пяндж, и группу разведчиков для прикрытия. Почему, я до сих пор не понимаю. Звезды на погонах офицеров светились золотом, подполковник. Звание достаточное для того, чтобы вызвать вертолет. А бог его знает? Уже тогда мы много знали о махинаторах от армии. Знали так же о честных офицерах, но не угодных командирам. Знали. Были у нас и такие. Что греха таить.  Сопроводили подполковника через Саланг и дальше, почти до Пянджа.  Путь сопровождающих солдат шел мимо горочки Тирич-мир с удивительной своей красотой ледника. Нам, конечно, не обязательно было спускаться с горы. Закрепившись на леднике, мы контролировали полностью поход подопечных до Пянджа. Их, сопровождающих солдат было пятеро. Солдаты первогодки, как их только отправляют для такой работы, кто знает. Может они на это только и способны. Сопроводить высокого чина до Пянджа, а потом не возвращаться к боевым действиям, по-тихому рассосаться среди камней Гиндукуша, просто сидеть в тиши и ждать демобилизации. Кстати, она уже близка. Совсем близка. Кому, как не нам знать это. Мы знали, что в высоких кабинетах Кремля уже подписан указ о выводе Советских войск из Афганистана. Ура, ребята. Радуйтесь. Вы может последний приказ руководства исполняете. Может и нет, но мы все равно близки к этому. Сейчас выведем бесполезных офицеров через Пяндж, уйдем маршем в расположение в Кундуз, а там.  Ни одной лишней минуты не останусь на земле, которая давно приютила меня. Кто я была до этого. Маленький гвоздик, забитый в призыв к нашим войскам, малюсенький винтик из огромной махины под названием Советская армия. А сейчас? У меня появилась цель. Смысл жизни. Сережа Черный. Он давно звал меня замуж, я только смеялась. Какой смысл. Мы на передовой. Разведчики. Рискуем каждый день. Но нам везет. Везет потому, что нас хранит моя любовь. Да, теперь я так близка к демобилизации, что не хочу этого скрывать. Я люблю Сережу. Нам даже фамилии менять не надо. Будут через черточку или дефис двойная фамилия. Ирина Черный-Огонек. А что, неужели не звучит. Я благодарна Сережке за то, что он дал мне такую фамилию.
   Вон мой герой, лежит, окопался во льду, настойчиво машет мне рукой. Даже очень настойчиво. Я нырнула в защиту нагромождений камней, под защитой оных подобралась к Сереже и, смеясь, спросила.
    — Сереженька, что маякуешь? Что, соскучился?
     — Спрячься. Ты что, как дурочка. Не понимаешь, что нельзя маячить так явно. Хорошо солнце отражается от ледника. Оттуда, снизу ничего не видно. Хорошо, ребята подполковника на лодке уже увозят. Мы свое дело сделали, сейчас моджахеды уйдут и можно сниматься. А вообще ты что такая радостная, не....
   Слова Сергея заглушил выстрел из миномета и последующий за ним взрыв. Черный тихо обложил моджахедов матом. Потом, когда эхо в горах затихло, произнес.
   — Вот черт! Будто знают, куда бить. Они что, весь ледник собираются разбить, — вскричал он после второго выстрела. Снял с плеча переговорное устройство и закричал в него.
   — Алексей, видишь минометчика. Он словно пристреливается.
   — Вижу. Сейчас возьму на мушку, — ответила рация голосом Алеши Медынского. Следом за разговором снова раздался выстрел миномета, и последующие слова Алексея утонули в разрывах. Что он еще говорил, я поняла без слов. Зная характер Алексея, я поняла, что минометчику осталось жить несколько минут. Правильно, но почему это именно сейчас.
Я сложила руки ладонь к ладони и подняла их на уровень груди.
     — Господи. Прости нас. Мы не за этим шли сюда. Прости и сохрани, — прошептала я. Следом раздался еще один выстрел, вслед за ним одинокая автоматная очередь.  Я увидела, как за огромным валуном с металлическим звуком отвалилась большая труба полкового миномета, и с противным звуком полетела по камням вниз. Я еще подумала, что Алеша не дал мне дочитать молитву. Хотя, какой в этом был смысл. Снова выстрелы, снова убийства, снова мы вынуждены стрелять, чтобы выжить. Я легла на лед, предварительно кинув рядом с Сережей свою шапочку. Знала, что пригодится. Сергей, взглянув на меня, улыбнулся. Он знал, что я не изменю своей традиции, подставлять под твердый грунт, в данном случае это лед, свою шапочку. Потом я легла рядом с другом, посмотрела в прорезь прицела, нашла суетливо бегущих моджахедов, и нажала на гашетку. Автомат издал извечную песню оружия. Та-та-та. Я воочию увидела, как упали, поднимающиеся на ледник бородатые воины. Их словно корова языком слизала.
     — Молодец, Ирочка! Умеешь ты находить точки обстрела. Сейчас опять полезут. Но хоть не так открыто.
     — Сережа, мы их еще встретим. Мы ведь наверху, а это лучше ведь.
     — Конечно, Иришка. Лишь бы наши ребята не всполошились.
     — Ничего, Сережа. Не первый раз.
     — Да, вот только впервые они отрабатывают нас будто знают, кто мы и где?
     — Успокойся, Сереженька. Вспомни Барогиль. Мы там вдвоем были, и они, моджахеды, знали, кто мы и где. Охотились специально на нас, ведь пронесло.
     — Еще бы не пронесло. Ведь то американцы были, а у них бронетранспортер наш был, — Сергей улыбнулся, вспомнив, как они вдвоем с Иринкой угнали БМП советского образца в расположении американской базы. Воспользовавшись ходами “кяриз”, специальными водоводами в горах, подземными ходами афганцев. Один такой водовод вывел ребят на стоянку армейской техники. Заминировав предварительно танки, БТРы и БМП, ребята скрылись в одной из бронированной машины. Повезло. Она стояла заправленная и готовая к употреблению, завелась с пол-оборота. Это спасло наших беглецов. Сколько гонялись моджахеды за парой обидчиков, но тщетно, мы всегда выходили победителями.
   Я смотрела на выступ справа от нас. Там отстреливался Женя Острянский. Он косил бородатых воинов, как в тире, но их было много. Больше, чем вообще бывает в боях с моджахедами. Это, конечно, преувеличенно. Меньше, но, казалось, соперник, специально, собрал здесь все свои отряды. Хм, все войска, которые остались у Абу Саида. Быть такого не может. Но все равно, ощущение того, что войска Афганистана хотели реабилитироваться. Будто шли по наводке, словно знали, кто пришел на гору Тирич-Мир, кто пытается отстреливаться, огрызается.
     — Иришка. Послушай меня, милая, — парень взглянул на меня с улыбкой. Но я знаю его, сквозь смех в глазах стояли слезы. — Иринка уйди в грот, это чуть ниже вершины. Там вечные снега. Моджахеды туда не пойдут. Зачем? Мы же пришли снизу, и отходить должны вниз.
     — Сережа. Я тебя одного не оставлю.
     — Ира. Это приказ.
     — Прекрати, Сережа. Мы одного уровня командиры. Просто я слушаюсь тебе, как жена.
     — Ира, поэтому ты должна жить. Может, ты беременная. Слушайся меня.
     — Сережа. Сереженька, — я впервые перед Сергеем разрыдалась. Не сдерживая слез, сказала. — Я пришла с тобой, и не уйду без тебя.

     Я видела, как внизу, у Алеши Медынского осекся автомат. Замолчал в середине речи. Заглох так же и Вася Горянов, ни звука не слышно с их уступа. Сергей Черный приподнялся и придвинулся ко мне. Это было не трудно, я лежала в метре от него, и он припал к моем губам.
     — Ирочка! Подожди, — он поискал что-то за пазухой и выудил оттуда книгу, Шахнаме, на персидском языке. — Вот, Ирочка. Нужно спрятать в гроте. Сама знаешь, что будет, если моджахеды найдут. Помоги, милая!
     — Сережа, я знаю, что будет. Я понимаю, только ты держись. Не умирай, не оставляй меня одну, — я быстрее молнии пролетела открытое пространство от нас до снежной вершины Тирич-Мир. Там недалеко от вершины был сделан природой, дождем и ветром, грот. Он был прикрыт от любопытных глаз нависшим с вершины пышным снежным козырьком. Мне хватило доли минуты разгрести снег и ворваться в пещеру, опасаясь осыпи снега, который мог похоронить меня навсегда тут, я зажгла факел. Быстро обойдя небольшую пещерку, и заметив над головой несколько выемок, словно специально сделанные полочки, я завернула книгу в пергамент, (теперь книга сохранена и от сырости, и от времени), и положила в третью по счету выемку, затолкала подальше. Отошла, Посмотрела. Вроде не видно. Нет не видно. Успокоилась. Пока горит факел присела на валун, вырвала из тетради двойной листок и пишу это послание потомкам. Я знаю, нас когда-нибудь найдут. Скорее всего сегодня же. Я, конечно, не буду отсиживаться здесь. Я иду к мужу. К Сереженьке. Прижаться к нему в последний раз. Ох, Сереженька, как мне хотелось уехать к тебе домой, в твою семью. Но только с тобой. Ладно, мой потомок, или тот, кто найдет моё письмо, я пишу для тебя...”.
   “P.S. Я дописываю письмо уже здесь, на передовой. Несколько строк. Подпишу его моей сестре, уж я-то знаю точно, если письмо дойдет до неё, она найдет возможность передать это письмо Мише, другу Сергея, он найдет, что с этим посланием делать. Просто у моджахедов нашелся еще один гранатомет. Выстрел и мы оба ранены. Сергей сильно, чуть выше локтя. Я перевязала, но крови он много потерял. Автомат держать не может. Только пистолет. Отстреливается. Я могу, конечно, держать автомат, но это бесполезно. Мне, кажется, оторвало ногу, я её не чувствую, а посмотреть боюсь. Ладно буду заканчивать, уже плавится мозг, сил нет. Прощайте, мама, Олеся. Я прожила хорошую жизнь. Надо обняться с Сережей. Он, мне кажется, сознание потерял...”.
   Последние слова были написаны не каллиграфическим почерком, впопыхах, неровными буквами. У Мишки на глаза набежали слезы. Трудно было это выдержать. Я даже, когда Миша рассказывал эту историю, разревелась.
   Вот такую историю мне рассказала мама, пока мы отдыхали у ледяного хребта. Мы и ревели, и вздыхали, и пеняли на папу, что мне он ничего не говорил. Я прониклась тем, как опасно и тяжело было в армии, на войне.
   Действительно за хребтом была наезженная тропа. Или исхоженная. Как сказать? Так как здесь, посреди ледника, конечно, трудно было представить автомобиль. Тем более в Афганистане. Ха-ха. Можно подумать, что у нас много автомобилей ездят по ледникам. Это уже чересчур. Самое большое, кого ты увидишь у нас, в мирных горах, это кого-нибудь на сноуборде или, сейчас реже, лыжников. Но все равно так не укатаешь тропу. У меня осталось ощущение, словно по тропе тащили тяжело нагруженные вьюки или ящики. Причем, как в одну сторону, так и в другую. Честно сказать, афганские горы загадка. Возьмите хоть бы водовод - кяриз. Ну, что, водовод, как водовод. Нет, оказывается
Афганцы используют кяризы, как подземные ходы. Главное, знать куда какой ход ведет. Но если ты всю жизнь провел в горах, а в основном моджахеды были из простых пастухов, то понятно, что они знали все ходы. Я даже знаю, как наши воины выкуривали душманов из переходов. Значит, для наших разведчиков это не было секретом. Я даже знаю, как погибла шайка бандита Магомета Акши. Его просто заманили в кяриз, а там ждала засада. Да горы наравне с красотой таят опасность. Вот, например, эта тропа. Мама тоже заинтересовалась. Я иногда маму не пойму. Нет, я всё, конечно, понимаю. Всё непонятное притягивает, разжигает любопытство.  Конечно, исхоженная тропа на высоте трех-четырех километров над уровнем моря, куда горные козлы-то, просто так не заберутся. Ну это ты, Леночка, уже хватила. Насчет козлов, они куда хочешь заберутся. Да и люди, они тоже недалеко от козлов ушли. Такие же любопытные. Это я уже про нас с мамой.
   Почему, вы спросите, я не говорю про Сережку. Видите, в чем дело? Я, конечно, не прекрасный начальник. Спросите, почему? Да потому, что я забыла о своём воздыхателе. Если, когда мы поднимались на трехметровую стену, до того памятного ручья, я еще пыталась строить из себя командира, вытаскивала, как папа на своих мышцах и маму, и Сережу. Надорвалась я, все-таки. Это так и было. Правда, я поняла это потом, а сначала были веские причины. Усталость, скорее, измученность. Сережка не раздражал меня, я просто его потеряла из вида. Потом снежная болезнь, хоть в легкой форме, но всё равно. Я признала мамино главенство. Это получилось само собой. Ни мама, ни тем более Сережа не заикался об этом. Но я-то чувствовала. Видела, как изменилась мама. Сосредоточилась, что ли. Последней каплей была тропа. Как я не увидела её. Трудно было не заметить такую протоптанную тропу. Хотя, нет, последней каплей было не это. Чуть после. Но это было. Тьфу дурочка, какого ты бежишь перед поездом. Куда торопишься? Я понимаю, потом мне будет некогда говорить с вами о Сергее. Поэтому я рассказала вам это сейчас. Сережка как-то сразу отдалился от меня. Он выполнял команды мамы, все так же влюбленно смотрел на меня, старался помочь, поддержать меня, когда я на некоторое время ослепла, бросил одеяло под моё шальное тело, когда я отдыхала. Все это он делал, так что вел себя, как всегда. Это я его не замечала. Может, это во мне говорили остатки гордости. Я потерпела фиаско. Теперь оно мне надолго запомнится. Конечно, мама ни словом, ни другим каким-нибудь действием не напомнит мне о проигрыше. Наоборот, она чувствует всегда мое настроение, будет стараться исправить мою ошибку. Но... потом, а сейчас она сама поведет нас. И куда? В пасть ирбиса, снежного барса. Это, конечно, эпитет. На самом деле никаких ирбисов нам не попадались. Это я так говорю. Я сама была не прочь проверить, откуда, здесь, на такой высоте оказалась накатанная тропа. Но это я. А мама, с двумя детьми.... О чем ты думала ты, мама? Но это я опять теперь говорю. Не подумайте, что я обвиняю маму. Нет, конечно. Ни тогда не обвиняла, ни сейчас. Может, я этими словами оправдываю себя. Я все равно никогда не скажу их вслух. Но лучше все по порядку.
   Я не буду рассказывать, как мы шли по тропе. Конечно, не как в парке у себя дома. Сгребая ногами снег, раскидывая его по сторонам в поисках пожухлой опавшей листвы. Какая листва тут, в горах Афганистана? Тут и деревьев нет. Только бурый песок, иногда зеленый мох, покрывающий камни, а здесь, на леднике белая ослепляющая поверхность. Мы ползли по краю “наезженной” тропы с опасением поскользнутся на чистом льду и скатится к обрыву. Я уже привыкла к ослепляющему свету солнца. Благодаря маме у меня снежная болезнь не развилась, мы её задавили в зародыше. Единственное, что осталось от неё, это недовольство собой. А это тягостное и трескучее состояние. Да, кто бы знал, как мне было плохо. Плохо и тошно. Но все это пришло и ушло, как говорит мама. Я научилась справляться со своими эмоциями, еще бы научиться решать вопросы сообща, но в то же время не втягивать никого в свои проблемы. Ну, кто тебя просил идти одну к пещере? Зачем? Ну, показалось. Мало ли что нам кажется постоянно. Я понимаю, говорить об этом не стоило, но и идти одной в пасть ирбиса не надо. Не я ли утверждала эту догму недавно. Когда мама приняла решение обследовать тропу. Вот и обследовали....
 
   В горах. Вообще во всех горах, ночь приходит неожиданно резко. Только что восхищался игрой закатного солнца, его разноцветными брызгами на вершине горы Тирич-Мир. От кроваво красного до мягкого салатного-зеленого, от темно-синего до нежного желто-песочного. Солнце, уходящее на юго-западе за вершину снежной горы, как бы заигрывало с нами, с троицей любопытных Варвар, скрывшихся за ледяными наростами ледника и наблюдавшими за проемами в скале, проще говоря пещерами. И вот, только что я наблюдала за уходящем солнцем, за сиянием нашего светила, восторгаясь, радуясь игре красок вершины. Я понимала, это блики, лучи умирающего солнца на разных гранях кристаллов снега, лежащего на вершине. Вот уже сколько веков солнце освещает вершину горы и будет светить завтра, послезавтра и через год, и будут приходить сюда восторженные девочки и восхищаться игрой света над головой. Это, как на севере, я видела, как-то была на седом Урале и видела полярное сияние. То же самое. Миллионы людей видят эту игру света и восхищаются им. А по сути это встреча магнитного поля Земли с сильным солнечным ветром. И чем сильнее выброс протуберанца на светиле то красивее видится полярное сияние. Только вот, как воспринимается это метеозависимым человеком. Пока я думала о сиянии, пока сравнивала его с игрой светила в Афганских горах, солнце ушло. Убежало. Улеглось спать, укрывшись тучкой. Стало очень темно.  Если не считать неяркого сияния звезд на небосклоне, которое не могло осветить ту опасную стену с пещерами. Я услышала тихие шаги со спины. Мама. Она подошла незаметно, склонилась передо мной. Я почувствовала на спине её мягкую ладонь и замерла, млея.
     — Леночка. Пойдем спать. Завтра разберёмся во всем. Я думаю, если они там, они тоже легли спать.
     — Сомневаюсь, мамочка. Мне все равно. Мы пошли за папой, но.... Я не могу сказать, что папа в безопасности, если там враги. А может они тоже за книгой пришли. И первые добрались.
     — Леночка. Ира писала, что она у вершины спрятала книгу, — я вдруг развеселилась, неожиданно у меня вырвался смешок. Я тут же, чтобы не обижать маму, закрыла рот ладошкой. У мамы тень набежала на лицо. Неужели обиделась. Я сложила руки в молитве.
     — Мамочка. Не обижайся, пожалуйста. Я сейчас объясню. Понимаешь, был бой в горах. Голова крутилась, как флюгер на крыше. Свинцовый ветер дул со всех сторон. С севера, с востока и запада. Одна сторона была более или менее защищена. Юг. На юге маячила седой головой Тирич-Мир со снежной вершиной. Враг вел палящий огонь. Сережа отправил жену спрятать книгу. Где гарантия, что она вскочила и пошла на юг. Там же неприступная гора была. За то девочка, когда поднималась на ледник видела по пути манящую пещеру. Они раньше все пещеры гротами звали. Вот и пошла она не вверх, а вниз. Спрятала книгу и под обстрелом вернулась к Сереже. Кстати, а ты уверена, что она писала, пошла вверх. Ты же по памяти рассказывала.
     — Ох, Леночка, ты и фантазерка. Дочка моя! Я и не думала обижаться. Я верю в твои фантазии. Тем более надо спать идти. До утра они не выползут, а мы.
     — Мамочка, милая. Идите отсыпайтесь с Сережей, а я здесь дежурить буду. Если что, то и выспаться можно.
     — Ладно, смотри. Завтра с папой встретимся. Но проследить надо, кто знает, может, ты и права.
   Мама осеклась. Там, возле пещеры, заметили какое-то движение.  Пять человек с факелами вышли на простор. Непонятно было, кого они кроме себя освещали этими факелами. Конечно, в пещере, в закрытом пространстве толк от факелов был. Темнота отступала, приближая стены, освещались и потолок пещеры, и неровный пол, уже можно не бояться споткнуться, упасть. А здесь? Темнота боролась со светом факелов, отдавая отблескам огня лишь маленький круг. В этот круг не попадало ничего: ни лица, ни фигуры. Люди рассыпались по долине, по леднику. Я услышала русскую речь.
     — Ребята, давайте быстро горючее.  Артем, ты же говорил, что горючего должно хватить. Пошли, показывай, где?  Володя, сторожи подходы со стороны ледника. Мы спать. Тебя в три ночи сменит Макс.
     — Понятно, но что вас охранять. Какой дурак ночью придет сюда?
     — Я сказал охраняй. Ты что, хочешь на вертеле жариться?
      — Никак нет.

   Мама ничего не говорила. Зачем слова, и так понятно, что перед нами грабители. Они лелеяли какие-то свои дела и желания. По-своему предохранялись, оберегали свое богатство, выставляли охрану. Выходили в ночь на поиски горючего....
   Стоп. Если учесть, что вокруг один песок, особенно после прошедшей недавно песчаной бури, лед и камень, то про какое горючее он говорил? Значит здесь не одна пещера. В какой-то из них спокойно лежат канистры с горючим. Но, судя по всему, и по накатанной дороге-тропе, эта пещера им тоже была нужна. Сплошь одни тайны.
   Но пазл потихоньку складывался. Пещера не одинокая, в каждой что-то спрятано. От таинственных ящиков, (я еще не знала, что там), и до канистр с горючим, (предположительно в другой пещере).  Смотрите, какая я умная. Жаль мама не слышала мои умозаключения. Я с какой-то долей зависти посмотрела вслед маме. Она ушла в безопасное место, где сопел уже, смешно причмокивая во сне, Сережа. Эх, мама, мама. Нет у тебя авантюрной косточки. Хотя, может, и есть. Просто ты ответственная женщина. У тебя на руках два ребенка. Я знаю, что за одним из них, а вернее, за одной, нужен глаз да глаз. Ну вот, мама, зачем ты ушла. Знала ведь, знала, что дочь не усидит на месте. Особенно в таких случаях. Русские люди, а что их бояться, перетаскивают свое богатство. Я уже в тот миг не думала о книге. Хотя, нет, конечно, думала, но понимала, они здесь не за шедевром мировой литературы. Их манило, что-то другое. Что? Дурой я буду, если не узнаю, что у них в ящиках. То, что они транспортируют по тропе ящики и баулы, я уже не сомневалась. Ночь застала их в горах, что ж так бывает. Особенно у русских. У нас всегда так. Неожиданно пришла зима к новому году, её, ха, никто не ждал. Неожиданно пошли осенние дожди, не вовремя, не дали обмолотить все зерно. Нежданно наступила ночь в десять вечера, не дала доработать. И так всегда. Мы не ждем немилости у природы, мы берем их сами. Я усмехнулась. Вот и афоризмами сыпешь. Стареешь, наверное, Леночка.
   Мама ушла, посмотрев на прощание в глаза так, что у меня по коже прошел мороз. Типа: “Я тебя знаю, девочка. Ничего не предпринимай. Потерпи до утра. Просто сиди и наблюдай. Если это так необходимо. Уйдут, и ради бога. Нам еще лучше”. Лучше? Конечно, лучше. Их сейчас там пятеро. Все равно все не в нашу пользу. Если бы мама была с полноценными бойцами, тогда. А так....
   Как я маму понимаю. Она ведь знает авантюрную натуру дочери. Но знает и то, что здравого смысла ее дочь не лишена. Не полезет без нужды в пасть ирбиса. Зачем? При любом раскладе их больше и ничего она не сделает.  Даже в том случае, если вдруг, это не реально, но допустим в отряде окажется папа. Связанный, арестованный, и то идти туда за ним не надо. Самый лучший вариант, это разбудить маму и.... В общем всё свалить на мамины хрупкие плечи....
   Я лежала на границе ледника и каменного, кое-где уже засыпанного снегом скального участка горы. Ко мне никто не придет, не увидит мою люльку, мама была в этом уверенна. Конечно, сна не было уже ни в одном глазу. Он пропал, когда я увидела несколько человек с факелами. Сейчас я просто лежала, наблюдая за входом в пещеру. Воспаленный мозг давал сигнал зрительному нерву. То к пещерам приезжал конь, резвый и неудержимый, из-под его копыт летели искры, он не мог устоять на месте, переминался с ноги на ногу, чего-то ждал. И дождался. Из пещеры вышел Артемка, взнуздал адского коня, вставил ногу в стремя и лихо, словно черный ворон взлетел в седло принявшему его животному. Картинка была до того реальной, что я, сорвавшись с места, вскрикнув: “Артем, мой Артем”, ринулась в распадок. Артем оглянулся на зов, взмахнул короткой плеткой камчин, и конь полетел по леднику як по чистому полю. Я задохнулась от горя.
  окончание следует





   Артем. Зачем ты со мной так? Я тебя жду. Жду, а ты.
   Конечно, я понимала, что это всего мираж, бред уставшего мозга. Всё, что ты хотела увидеть, ты увидела. Обман. Я лежала там, где меня оставила мама. Я просто засыпала.  Хочу спать, поэтому и снится всякая ерунда. Снится? Я ведь не сплю. Чем хочешь покляться могу. В следующее мгновение я засомневалась. Услышав настойчивый звук, который врывался в мозг, переворачивал все знания об афганских горах, заставлял думать о другом. Словно за поворотом работал двигатель “Кировца”, а мозг следом уже дарил тебе картинку. Из-за поворота горы Тирич-Мир выплыли по воздуху два трактора. Почему по воздуху? Ну я же не дура конченая, понимаю, что за поворотом пропасть. Там нет ничего. Ни продолжения горы, ни пологого откоса, ни русла, замершей реки, как и ложе ледника, с другой стороны. Нет, я смотрела днем, за поворотом горы было огромное ущелье. В общем пропасть, бездонная и жуткая чертовая бездна. Ну и что наши “Кировцы”? Они подъехали к нашей пещере. Из кабины первого выскочил Артем, крикнув что-то не по-нашему ребятам скрытым в гроте, начал быстро разгружать прицеп. Я, конечно, не выдержала, снова, как и тогда с конем, вскочила на подкашивающие ноги и взмолилась: “Артем. Милый, не покидай меня. Ну что, что я сделала тебе? Зачем ты так со мной? Я ведь честно жду тебя. Трудно? Конечно, трудно это. Весь мир проходит мимо меня. Краски, которыми расцвечивается мир, когда любишь, потускнели, облупились, сходят с мира грязными пластами. Артем, неужели это конец. Ты не молчи, скажи.
   Парень посмотрел на меня долгим непонимающим взглядом, провел рукой по волосам и, глядя на меня заговорил. “Лена? Это ты что ли? Не мираж? Не морок? — парень обдал меня любимым взглядом. — Нет, девочка, я приду к тебе, как только освобожусь. Я..”. Ветер, холодное дыхание Тирич-Мир развеяло виденье. Я только и успела сказать, вскрикнуть:
     — Артем не уходи, — как парень исчез за горой вместе с “Кировцами”, оставив за собой шум двигателя. Равномерный, негромкий, ритмичный. Я повернулась “под маминой курткой” на другой бок. Тот час встрепенулась, приподнялась на колени.  “Мамина куртка?” Я хорошо помню, что ложилась в люльку только в своей стройотрядовской штормовке. Вот номер. Ладно, уснула. Бывает, но как я не услышала, когда приходила мама и заботливо укрыла меня своей курткой. Но к чему этот душераздирающий сон. Причем тут Артем. Я уже стала забывать его. Неужели это сон вызван моими переживаниями, моим нежным отношением к Сережке. Но я ведь в последнее время всё больше занимаюсь самобичеванием, всё больше отдаляюсь от Сережи. Нет, не подумайте, я не отталкиваю парня от себя. Вот этого у меня в мозгах ни разу не было. Я оставила его, как запасной аэродром. Все в жизни бывает. Мне, сами понимаете, не пятнадцать лет. Я взрослая половозрелая женщина. Мне нужен мужчина. Хотя бы по одной причине. Женщины, у которой нет половых контактов, а меня минула эта стезя, стареют очень быстро. Быстрее девчат, которые хоть иногда занимаются этим делом, в два раза быстрее. Я посчитала с пятнадцати лет это четыре года, я постарела на восемь лет. Это, что, я выгляжу на двадцать три года. С ума сойти. Я такая старая в глазах окружающих меня людей. Ну ладно мама, папа, для них я всегда буду маленькой девочкой. А Сережа? Ох, Сережа, ты бери меня быстрее, осмеливайся. Я бы сейчас с такими мыслями, сама пришла к тебе. Даже мамы не постеснялась. Ой-ой-ой. Какие слова. Постеснялась, конечно. Но уйти с тобой куда-нибудь подальше в горы я могла. А почему бы и нет. Сейчас пойду, разбужу его и.... Во всяком случае предложу ему. Скажу: “Сережка, я старею бешеными темпами, поэтому, если хочешь, если тебя не пугает присутствие в моей жизни Мишеньки, то я согласна.
   Фу, размечталась. Даже вспотела. А нужна ли я ему с ребенком. Может у него только разовое желание. Как какой-нибудь ловелас. Влюбился говорит, а самому нужно одно. И что ж. Тебе-то какое дело. Тебе нужно остановить старение организма. Ну, поспим, поиграем в любовь. Я ведь еще не забыла, что это такое. Игра в любовь. За то я остановлю старение организма. Я решилась. Все сейчас иду и предлагаю Сереже свою любовь. А потом будь, что будет. Я знаю он не откажется. Скажу, я дозрела.
   Какое-то движение у пещеры заставило меня отвлечься от мыслей о Сереже. Парень, атлетического сложения в спортивной майке, подошел к гроту со стороны ущелья. Взял из-за пазухи два белых пакета и небрежно бросил их в сторону входа. Я еще подумала, что там такое, что он кидает, так небрежно, однозначно не золото и бриллианты. Откуда здесь такое богатство. Я представляю такие пакетики с рубинами или с изумрудами, здесь этого добра много, да и то в стороне Пянджа. Стоило русскоговорящим бандитам идти в гору Тирич-Мир, когда за этим добром можно дойти до реки и....
   Ох, какая я была наивная. Ведь все россыпи драгоценных камней на реке Пяндж, поделены криминальными воротилами, что с одной стороны, так и с другой. Таджикской стороной. Это мне потом рассказал папа. А сейчас я просто затаилась, чтобы ни одним шорохом не выдать себя. Ждала, когда атлет уйдет, мысленно торопила его. Я собралась идти к Сереже и ничего меня уж не остановит с дороги. Что ж, кому хочется стареть раньше времени? Попробуйте остановить меня.
   Атлет возле пещер, достал из кармана сигареты, вынул из пачки одну, вставил в рот и поднес факел к лицу. У меня перехватило дыхание. Это был Артем. Его трудно было не узнать. Лицо, конечно, осунувшееся, с маленькой аккуратной бородкой, но все равно узнаваемое и родное. Я не могла вскрикнуть, как это было во сне. У меня перехватило горло, глотку, ничего, кроме мычания не могло сорваться с губ. Ну и не надо. Я ухватила себя за плечо, чуть выше локтя, и ущипнула. Боль пришла даже не от плеча, откуда-то издалека, с ног, изнывавших мечтой к скорой страстной ночи. Да, я и раньше поняла, я не сплю. Я поняла, все встречи с Артемом, которые были сегодня, это была подготовка с настоящей, сиюминутной встречей. Я только одного не учла. Я могу заболеть и грезить, то есть бредить наяву. Ну, откуда, вы скажите мне, здесь может появиться Артем. В божественное проявление я не верю, не может человек появиться там, где я его очень ждала. Не приведет его Господь хотя бы потому, что его нет. Отсюда и противное замечание. Не принесет его и лукавый. А значит, его там не было. Как? Я же сама его видела. Ну а ты? Мы же решили, что это бред, защитная реакция организма. Я где-то когда-то читала про алкоголиков, организм сам тебе дает знать, когда ты загрузился под завязку. К тебе приходят, не белочки, конечно, а зеленые человечки или чертики и начинают вести беседу о вреде водки на организм. Здесь, я думаю, происходит то же самое. На уровне подсознания. Я люблю Артема? Да, люблю. Ты хотела изменить ему. Да, хотела. А что он в самом деле. Ушел, - и ни слуха, ни духа. Он что, бросил меня? Но почему тогда так. Только я решилась идти к Сережке, как откуда-то не возьмись приходит любимый. Ничего не говорит, просто дает о себе знать. Я мол живой, я вернусь, а ты....
   Что она, я не стала додумывать. Все и так ясно. Я не хочу, чтобы Артему докатился шельф из сплетней о его жене. Хотя, мне кажется, и так говорить будут, и простит он меня или нет, поверит он мне или, допустим, тете Тане, будет зависеть только от него. А ты что? Бессловесная тварь. Защитить себя не сможешь. Хм. А зачем? Если человек хоть один раз усомниться в тебе, то зачем тебе нужен этот человек. Пусть считает, что я своенравная и вредная.
   Я уже настроила себя на непопулярный разговор с Артемом. Вообще-то, мне какая разница здесь он или нет. Мне, кажется, — это опять бред, мистика, галлюцинация. Не было никакого Артема. Думки о нем, да и нежелание изменить ему, дали о себе знать на подкорку мозга. Жаль. Мне бы так хотелось, чтобы это была правда. Ох, Артемка. Я так хочу, чтобы ты был рядом.
   Я, двигаясь тихо и осторожно, сами знаете, как я умею ходить, подкралась ко входу в пещеру. Тихо, только звук удаляющихся “Кировцев” достигал моих ушей. Живуча оказалась галлюцинация. Парень исчез в пещере, я неловко подобралась ко входу. Где-то далеко, в глубине зева, были видны проблески света. Относительная тишина.
     — Артем.... Милый, ты где, — тихо, шепотом позвала я. В ответ я услышала только шелест крыльев летучих мышей. Я представила отряд мышей, вырвавшихся из пещеры на голос, и яростно вцепившихся мне в волосы. Поделом, не будешь будить их вечный сон. Вечный сон? А мыши разве ночью спят. По-моему, это ночные охотники. Я почувствовала, как по телу пробежали мурашки. Зародились где-то подмышками или в груди и прошлись до волос на голове. Я ощутила, что волосы встали дыбом. Успокойся, девочка. Интересно летучие мыши живут в горах Афгана. Ну а как же. Они живут везде, где есть мыши и фрукты, а также есть пещеры, в которых можно днем отдохнуть. — Артем, ты здесь, — чуть громче позвала я. Если бы он был рядом, он бы обязательно услышал меня. Пещера, судя по акустике, была большая и разветвленная. Я услышала шелест крыльев, настроение вообще потерялось. — Артем, я боюсь летучих мышей, — в ответ пахнуло дикими грызунами, несколько рукокрылых взметнулись в воздух, и, как призраки старинных французских замков, проплыли низко над моей головой. Я чуть не задохнулась от запаха немытых тел вампиров, и отпрянула назад в темноту. С каждой секундой ожидая, что в волосы вцепятся маленькие цепкие пальчики и клюв пробьет микроскопическую дырочку в шее и начнет пировать. Нет, мне жалко моей крови для каких-то мышей. Я вслушалась в тишину, воспринимала, звуки, как с другой планеты. И равномерный стук двигателя “Кировца”, шум-стрекот крыльев Ушанов, треск льда на леднике и свист ветра где-то в высоте Тирич-Мира. Все это увеличилось во сто крат. Зачем? Зачем я пришла сюда? Всё это бред. Не может быть Артема здесь. Откуда он может попасть сюда? Надо уходить отсюда, пока не напали мыши.
   Беда пришла, с другой стороны, не от мышей. Я услышала тихие крадущиеся шаги и сдержанное тяжелое дыхание. Первое желание было обернуться. Желание было, но оно осталось только желанием. Я почувствовала на плечах чьи-то упругие руки, на голову упал плотный мешок, я не успела даже вскрикнуть, как была обездвижена. Рука неизвестного прижалась к шее в районе сонной артерии, два вдоха и я потеряла сознания из-за нехватки воздуха. Смерть длинной костлявой рукой коснулась моего сердца.

   Очнулась я в пещере. Первое, что бросилось в глаза - свет.  Где-то за стеной работал движок, он давал энергию трём, а может и четырем лампочкам. Само помещение пещеры было обустроено. Чисто, пол в углу, где мы сейчас находились, покрыт половой доской, выкрашенной коричневой краской и натертой мастикой. Какой-то вид уюта создавался. Слева от меня, отгораживала остальную пещеру стена, стилизованная под окно, как в нашей глубинке из многих маленьких стекол. Наверное, человек, живущий здесь, а он действительно жил на склоне афганской горы, очень скучал по России и обихаживал домик так, как он хотел. Я была одна в комнате. Сначала наблюдала из-под прикрытых глаз, потом, убедившись, что в комнате одна-одинёшенька, осмелела, не только раскрыв очи, но и пыталась повернуться. Конечно, столько, сколько могла позволить верёвка. В качестве веревки использовали толстый страховочный фал. Я поняла, это были альпинисты. Ну, конечно, кто ещё доберется сюда, на кручу в четырех километрах от уровня моря. Конечно, альпинисты. Но, что мне это дает. Ничего. Я забралась на их стоянку, раскрыла склад драгоценностей. В этом, конечно, нет сомнений. Вон в тех ящиках лежат кучки рубинов и изумрудов. Папа бы сказал: “Ну ты даешь, Ленушка. Драгоценности прямо липнут к тебе”. А я бы ответила: “Конечно, папа, липнут. Только мне от этого не легче. Это я сейчас одна”.  А сейчас они немного успокоятся. Придет старший, начнутся пытки. Я содрогнулась только от мысли о терзании организма. “Это Афган, девочка, — сказал бы цинично дядя Володя. Хотя нет, может и не сказал. Он, знаю, меня любит. И, узнав, что меня похитили, первый пошел бы выручать. Хотя нет, не первый. Первым был бы папа. Он бы и гору эту..., как её..., Тирич-Мир..., вроде бы, снес, сравнял с землей. Не да красот высокогорных, когда дочь в плену у кого-то. Но папа далеко. Мама приведет, привела бы нас к нему. А сейчас не знаю. Неужели меня она бросит, конечно. Вряд ли.
   Я услышала шаги трех человек. По мою душу. Я уже научилась различать шаги, моих пленителей. Шаркающие шаги по полу пещеры, это занятые своим делом люди, а сейчас они идут именно ко мне. Я поднялась на колени и гордо подняла голову. Гордая, да? Дурочка, а как же Мишенька. Вот убьют тебя сейчас, и останется мальчишка сиротой. Но я ведь гордая. Ничем вы не заставите меня склониться под вас. Пусть я стою перед вами на коленях, — это ничего не значит. Я не сломлена.
   Какая я наивная. Кто меня вел сюда. Обречение. Рок. Судьба. Да это был злой рок. Нужен тебе был Артем, тем более, он в противоположном лагере. Все, Ленка, прощайся с жизнью. Всё. Так глупо и бездарно.  Я, стоя на коленях подняла гордо голову. Я ведь всех знала. И видела, что им надо чуть-чуть, чтобы они узнали меня. А ведь узнали, хотя я, конечно, сильно изменилась. Пусть главарь еще не узнал меня, но это дело нескольких минут. Я видела, что меня сразу узнала его жена....
   Но по порядку. Хотя мне трудно было что-то говорить. В комнату, в эту часть пещеры зашли четыре человека. Я готовилась к пыткам, поэтому не сразу подняла глаза, когда же я это сделала, обомлела. Впереди стоял убийца мамы. Юра. Начальник фирмы, где работала мама последние годы. За его спиной маячил Володя, убийца, гориллоподобный обезьян с огромными руками, словно две кувалды. В пустых глазах его не было видно никакой мысли. Ну, конечно, он же мне угрожал убийством, когда мне было тринадцать лет. Конечно, мы виделись с ним и в Боровом, на Окжетпес, но он может и не понял ничего. Рядом с Юрой стояла Кристина, жена последнего. Я думаю, она меня сразу узнала. И еще был один парень, уж, он-то меня сразу узнал. Артем. А я думала это был бред.  Что ж раз тут такая компания, то, конечно, я не буду отрицать присутствия моего мужа. Ха, мужа. Да какой он после этого муж. Так бывший сожитель. Надо Мишеньке сказать, что папа погиб смертью храбрых. Вот дурочка. Сама стоит над пропастью, а рассуждает, будто тебя за все простили.
   Простили? Это было, как в последней сцене «Ревизора». Немая сцена. Представьте картинку – стоят четыре взрослых человека, а перед ними коленопреклоненная девочка, девятнадцатилетнее чудо. Фу! А действительно чудо. Ей осталось жить несколько часов, а может, и минут, а она философствует. Подумай еще о смысле жизни. Я подумала. Мне стало отчего-то так плохо, что я не смогла удержать предательскую слезу. Смахнуть было нечем, руки-то связаны, я отрывисто, со спазмами в груди всхлипнула. Правда тут же застеснялась своей слабости, но дело сделано. Крупные слезы стекали по щекам, я уже просто не могла их сдерживать.
   И тут произошло неожиданное.  Кристина шумно выдохнула, и тоном, не предполагающим оспаривания, попросила всех выйти. Она просто вытолкала всех за дверь. Только Юра задержался во входе, но женщина объяснила, что ей надо пошептаться с девочкой. Потом делайте с ней, что душе угодно. Но знай я не сторонник боли.
   Кристина подождала, когда Юра закроет за собой дверь, потом, через минуту снова открыла дверь и, убедившись, что её никто не подслушивает, не закрывая дверь приблизилась ко мне. Молча, издавая только гортанные не удовлетворенные звуки, она долго возилась у меня за спиной. Потом, успокоившись, вышла вперед.
     — Девочка. Встань, я хочу на тебя посмотреть, — я попыталась. Веревка больше не держала меня на коленях. Я с трудом, но поднялась на ноги. Ноги прошили тысячи иголок. Надо думать, я с ночи сидела, а потом стояла на коленях, понятно, что без последствий это не прошло. — Так вот ты какая, дочка Ирины, — она, заметив, что я поморщилась, начала воспитывать меня. Она все равно не поняла меня. У меня была одна мама, это Оля. Я думаю, что вы все скоро с ней познакомитесь. — Не надо, девочка, забывать своих маму и папу.
     — Что бы вы понимали? — нашла в себе силы огрызнуться я. Господи, какая циничность. Я уже приговорена. Это дураку понятно. Не отпустит Володя свидетеля своей оплошности. Он, судя по словам Майки, давно ищет меня. Но, как я попала к ним. Это могла только я.
      — Я все или почти всё понимаю. Помню мама любила тебя. Хвасталась, какая ты у неё умненькая. А ты вон какая стала. Меня с тобой просто судьба привела сюда. Понимаешь, Леночка, нас столько связывает, что....
     — Что нас может связывать? Не знаю. Столько времени прошло. После тех лет столько всего изменилось. Я ведь никому ничего не скажу.
     — Конечно не расскажешь, — ехидно произнесла женщина. Это прозвучало достаточно, чтобы я упала и забилась в истерике. Но только не подумайте, что я истеричка. Нет. И истерика была скорее не из трусости. Я не была истеричкой, не была так же трусливой. Кажется, протащите талибы моё обесчещенное тело, привяжите к позорному столбу, смейтесь, закидывайте камнями, надругайтесь надо мной, я слова не промолвлю, гордо подняв голову встречу свою смерть. О, сколько пафоса. Я не знаю, чтобы я делала в том случае. А сейчас я испугалась. Да, я испугалась. Уловив в словах Кристины издевку, я поняла. Все уже решено. Просто женщине надо было высказаться. Признаться, что когда-то сделала не то. Нехорошее. Я, как внимательная слушательница, выслушаю, может, отпущу её грехи и прощу ей всё. А потом меня пристукнут, чтобы не трепыхалась и просто скинут в ущелье. Ну как перспектива? Нравится? Боюсь, что у вас тоже случится истерика. У вас не знаю, а я не выдержала. Ноги подкосились, они уже не могли держать моё тело, я упала на доски. Плач, мною уже не сдерживаемый, дикий плач вырвался из моего горла. Я была уничтожена, растоптана.
   Всё больше я ничего и никого не видела. Я понимала, что доживаю последние минуты. Никого не молила, ни просила спасти меня. Не искала выхода. Всё это был конец. Лена, Леночка, так бесславно окончить жизнь....
     — Лена. Леночка! Ты что? Успокойся маленькая, — сквозь истерические спазмы пробивался тревожный голос. Я осознала, что лежу на досках, а Кристина лежит рядом, и как умела утешала меня. Она гладила меня, собирала губами мои обильные слезы, старалась сильными ногам обхватив торс остановить спазмы истерики, неуправляемую тряску организма. — Лена, ты что, на мои слова реагируешь. Зачем? Тьфу, дурная. Я ничего не хочу тебе плохого. И убивать тебя не собираюсь.
     — Ага, — слабо возразила я. — Веревку распутали, но все равно полностью не развязали.
     — Погоди, Леночка. Это Вовка. Он в тебе кого-то увидел. Кого? Я не думаю, что девочку своей мечты. Тебе вообще было тринадцать. Никогда не поверю, что недалекий человек проведет параллель.
     — Я не могу так, — я понемногу успокаивалась. Все равно тело дрожало, меня физически подкидывало над досками, что Кристина правда испугалась. С трудом она все-таки распустила узел на веревке, и я почувствовала свободу. Теперь я могла двигаться, могла, если постараться, наверное, убежать. Тем более, что Кристина не закрыла дверь, она так манила меня к жерлу пещеры. Но у меня хватало благоразумия не предпринимать каких-то шагов. — Спасибо, — только и смогла сказать я, потирая предплечье. Все тело ныло и болело, я только сейчас, получив относительную свободу, почувствовала это. Но все равно я была благодарна Кристине за эту свободу.
     — Извини. Извини меня, Леночка. Я так виновата перед тобой. Это всё я. Если бы тогда бес не попутал, все было по-прежнему. Но бес, как и белочка, не спрашивает, когда приходить? Ты меня должна ненавидеть.
     — За что?
     — За то.... Потерпи. Я тебе сейчас все расскажу. Во всем моя вина. И смерти твоей мамы, и мытарству мужа после этого. Ведь он-то ни в чем не виноват. Но....  Сама знаешь, если помнишь, конечно, как мы тогда жили. Все что хочешь получишь. Да и ты, наверное, так жила, — я усмехнулась. Небольшой доход мы имели. Хотя, что я могла тогда знать. Мамочка одевалась, как кукла, мотивируя тем, что главный бухгалтер фирмы не может ходить, как попало. Она старалась и меня одеть красиво. Из того, что было в магазинах. Я раньше всех примерила американские джинсы, как сейчас помню это были штаны марки “Montana”, батничек “от Кардена”, (помнишь фильм “Служебный роман”. Как Верочка предлагает Алисе Фрейндлих батник от Кардена). Вот для нас это был предел мечтаний. А чулки-сапоги. Я впервые примерила на себя в одиннадцать лет. Была гордая, но недолго. Отец, увидев однажды меня в суперкороткой юбке и сапогах-чулках, запретил ходить в них. Почему, я до сих пор не поняла. Красиво ведь. Красиво и сексуально. Но это были слезы по сравнению с тем, в чем ходила мама. Но я помню, что отец постоянно ныл, что у нас не хватает денег. Будь моя воля я бы заикнулась ему. Найди хорошую работу и зарабатывай. Что ты маме в рот смотришь.
   Мои воспоминания прервал нежный голос Кристины:
     — Так вот. А денег, хоть и было их достаточно, никогда не хватало. А тут мне предложили шикарный набор косметики из Италии “Brou Henna”, там все было, о чем только мечталось. Ммм. Такой набор. Ну, как я могла пройти мимо. Деньги. Он, конечно, по тем временам был дорогой. Но он стоил того. Я пришла на фирму к мужу. Я тогда уже не работала, посвятила себя домашнему очагу и воспитанию одного сына. В общем, сидела дома. Пришла в контору. Сказала Юре. А он послал меня …, сама знаешь куда. Я тогда была..., нет не злая, скорее грустная, печальная. Проходила мимо бухгалтерии, решила зайти к Ирочке. Ты же помнишь расположение комнат. Помнишь, конечно, — я помнила. Мама иногда брала меня с собой. Помню, куда можно было пойти одиннадцатилетней посетительнице, а куда лучше не соваться. У меня навсегда уложилось в голове - не ходи направо, там кабинет директора. Нечего тебе там делать. А все остальное, пожалуйста. И туалет, и комната отдыха персонала, (там было интересно), и столовая. Но сама бухгалтерия была на положении элиты. Там работали три девушки, но мама была на особом счету. Еще бы главбух, это важная единица. А Кристина продолжала. — Знаешь, Леночка. Я не хотела подставлять Ирочку. Правда не хотела. Так получилось. Я пришла к твоей маме. Мы были в то время подруги. Были. Вот какая я была дурочка. Ира сказала, встретив меня: «Подожди, Кристинка. Я сейчас в туалет схожу, вернусь, поговорим». И убежала. Я, конечно, знала все дела мужа. Знала, что через фирму прошел крупный платёж какой-то организации партнеров. Ира ушла, оставив на столе ключи от сейфа. Такой соблазн. Руки сами схватили ключ, я и не заметила, как оказалась возле сейфа. Секунда, и он открыл свой зев. Претерпела я тогда стыд или неудобства? Нет, ничего такого я не чувствовала. Мне надо было деньги на косметику. Всего-то триста тысяч. Подумаешь, Юрка покроет все через неделю. Я аккуратно взяла деньги. Всего-то триста тысяч. Мелочи. Ну откуда я знала, что ему надо было эти деньги сегодня отдавать в другую фирму. Конкуренты. Я все аккуратно сделала, закрыла стопки денег папкой, закрыла сейф и бросила ключ на место. Тут пришла Ирина и мы, посплетничав, решили убежать от Юрки. Гуляли по городу, сходили в кино. Вечером поздно разошлись домой. Буквально через два дня я узнала о смерти Ирочки. Но, Лена, я не хотела. Это правда.
     — Мне уже всё равно.
      — Почему? Нельзя так о матери.
     — Почему? А обо мне она, мама, думала? Растратила деньги, знала за это по головке не погладят. А я страдай. Да? Вы ходили по городу, а Юра вынашивал идею убийства мамы. Мама тоже молодец. Хоть подумала немного….
     — Да не хотел он убивать Иринку. Она ему самому нравилась. Он просто хотел припугнуть её, показать, кто хозяин на фирме. А она заартачилась, вот и получила. Ему надо было только одно, что б она призналась при конкурентах, что это она деньги вытащила. А она оказалась гордая. Она так и умирая не поняла, что это я деньги взяла. Ведь деньги-то не маленькие были. Если бы Ира призналась, её, конечно, пожурили, ну, долг приписали, но жива бы была. У Юрия морфий был. Он ведь думал, что наркотик развяжет язык. Она все подтвердит и сразу на магнитофон, и потом, когда ребята с той стороны придут. Но, Володя, идиот пучеглазый, перепутал пузырьки. Вместо морфия героин вколол. Это всё. Ну ты же видишь, что даже Юрка не виноват. Это всё Володя. Но его и так бог наказал.
   Мы еще долго стояли обнявшись. И стояли бы еще, но, неожиданно, я услышала разговор в соседней комнате. Я уже говорила, что акустика в пещере была изумительной. Даже Володя, который говорил в полголоса, почти шепотом, был слышен хорошо. Я сначала подумала, это я такая избранная, нет, Кристина тоже все слышала.  Володя говорил Юрию.
     — Шеф. Я узнал её. Узнал и вспомнил. Помнишь я тебе рассказывал про пещеры на Окжетпесе.
     — Ну!
     —  Вот тебе и «ну». Я никогда не забуду глаза Ирины, бухгалтерши с твоей фирмы. Они преследуют меня всегда.
      — Ты что, опять морфия накушался.
     — Смеешься. Издеваешься. Ну, употребил чуток. А ты бы не употреблял, если бы тебя глаза всю жизнь преследовали. Я никогда не забуду. Я ей укол делал, а она так смотрела на меня, будто я ей что-то должен. Она умирала у меня на руках и не разу не моргнула. Словно упрекая меня в том, что я сделал.
      — Ой, Володя. Это лирика. Сентиментальный ты стал в последнее время. На тебя жизнь одинокого волка влияет. Нужно перевозить все ящики быстрее и пропадать отсюда. Прощай Тирич-Мир, прощай Афган.
     — Шеф. Я не гружусь. Надо будет еще сторожить, буду сторожить. Но, ты послушай меня. Я еще с Окжетпеса думал, кто она такая, откуда у нее Иркины глаза. Не понял.
     — Что ты имеешь в виду. Что?
     — Правильно. Это её сбежавшая дочь. Правда я ничего не имею против. Она меня просто возбудила, там на Окжетпесе. А здесь, знаешь, я когда её нес от входа до комнаты, я просто слюной изошел весь. Ты пощупай её, она такая маленькая, такая сладкая.
     — Ты с ума сошел. У меня здесь жена. Но, слушай, я, наверное, понял, она шпионка. Чья, мы пока не знаем, может, английская. Короче, сейчас Кристина заканчивает беседу, я увожу её дальше. Куда-нибудь на ледник, а ты не теряй времени. И чтобы я до вечера об ней ничего не знал. Ущелье тебе в помощь.
   Кристина, нервничая, вытащила из кармана пачку сигарет. Достала одну, неумело закинула в рот и попыталась чиркнуть зажигалкой. Сразу это не получилось. Потом еще раз, два. Зажигалка, отвергая законы физики, не воспламенялась. Женщина, заметно нервничая, закинула зажигалку подальше в угол, следом полетела и сигарета. Потом Кристина не выдержала, и, упав рядом со мной, заплакала. Тут уже мне ничего не оставалось делать, я опустилась на колени перед ней, и, обняв её голову начала гладить её, успокаивая. Сквозь слезы женщины я услышала:
     — Прости меня, девочка. Еще раз за все прости. Я все сделаю, чтобы ты выбралась отсюда. Я не отдам тебя этому горилле. Ты веришь мне? Я даже своей жизни не пожалею.
     — Кристина, нет. Ты должна со мной выйти отсюда.
     — Ой, Леночка! Как ты себе это представляешь. Ладно, не переживай, что он со мной сделает. Пожурит если только. Он у меня не драчун. Даже после смерти Иры, когда все пошло наперекосяк. Фирма разорилась, долгов было много, но мы выдержали. Так что и жертва Иринки была напрасной. Но я себя до сих пор виню. Я знаю, нет мне прощения. А сейчас попробуй, идти сможешь? Я не просто так спрашиваю. Горы, тяжело будет.
      — Ничего, терпимо, — я попыталась пройти по комнате. Усталость ушла, ноги ходили без боли, отдохнула я все-таки хорошо.
     — Возьми сапожки. Твои кроссовки я не знаю куда Володя дел, — женщина поставила передо мной удобные сапоги скалолазки и, отвернувшись, смахнула слезу. — Хорошая ты девчонка, Ленушка. И друзья у тебя прелестные. Прощай, маленькая, — произнесла она. Резко обняв меня, она порывисто поцеловала. Это был действительно прощальный поцелуй. В нем было все: и тревога за мое путешествие, и мольба, просьба о прощении, и напутствие, и прощание. Потом она встала, подошла к крайней фрамуге длинного окна и слегка пихнула её в сторону. Открылся проем, откуда пахнуло холодом и свежим снегом. Вот это да. А я, находясь в пещере, уже и забыла, что мы в горах.  Я увидела на камнях своего Артема, было заметно, что он нервничал. Кристина подвела меня к парню, спросила:
     — Ну что, у вас все готово?
     — Да. А ты?
     — Все нормально, Артем. Я должна быть с мужем. Кстати, ты думаешь, что у меня один грех. Я знаю, мне нет прощения. Я буду удерживать их в пещере сколько можно. Лена, милая. Иди сюда, — она легонько обняла меня и сунула в руки какой-то увесистый пакет. — Все вам пора. Идите, — произнесла она и нырнула в пещеру обреченно, словно в свою могилу.  Тишина гор делала эту картину фантасмагоричной и только клекот черного сипа, ожидавшего свою добычу, нарушал мертвое безмолвие долины. Вдруг земля вздрогнула, как будто в глубине Тирич-Мира проснулся великан, словно давно уснувший вулкан пробудился. В трех местах над пещерой показались дымки, затем до ушей дошел урчащий звук, и в конце концов, пришел грохот. Я стояла в безопасном месте, куда привел меня Артем. Мне было, честно, даже не до парня. Со слезами на глазах я смотрела, как созданная людьми лавина поглощала под собой пещеры, и ненавистных мне мужчин, - Юру и Володю, а также и мою новую подругу, которая, зная об этом, решила принять возмездие за содеянное.
      — Прости меня, Кристинка. Ты мне лично ничего не сделала. А за прошлое я тебя простила давно. Господи, прости и ты её, — шептала я. Хоть я и не верю в бога, иногда надо вспоминать его. Эх, знала бы я хоть одну молитву, я бы прочитала ее.
   Да для меня это был шок. Я, помню, рвалась к месту, где только что были пещеры. Готова была отдать свою жизнь взамен Кристининой, кричала горному богу, чтобы сжалился.  Верила, что она одна, человек, который спас меня.  Потом Артем подхватил меня на руки и понес дальше от этого страшного места. Я ослабла, выбилась из сил, не могла ни сопротивляться, ни понимать, куда Артем несет меня, ни воспринимать парня вообще. Спасительная тишина, в купе с темнотой накрыла меня. Я отдалась случаю и судьбе. В конце концов, я просто уснула.
 
Я помню тот ласковый вечер, -
За окнами злилась метель,
Гулял обжигающий ветер,
Но снова играла свирель.

Я помню те нежные руки,
Снимая не прочный покров,
Дрожа от неведомой муки,
Запутав спирали шнурков.

Как долго тогда разбирались, -
Куда и зачем? Не понять…
Потом, еще дольше, смеялись,
Пытаясь друг друга обнять,

Был вечер коварный, но близок
Финал. Ведь мы снова вдвоём.
Забыта борьба, жесткий список, -
Чего мы не знали – поймём.

Прости, мой хороший, я помню,
Как жгуч поцелуй на груди,
Обжег ты сердечко, так томно….
Лишь утром меня разбуди.
 Я с трудом поддержала веки открытыми. Хоть сон одолевал меня, а в ушах звучал назойливый мотив новой песни, я с трудом открывала глаза и не могла наглядеться на своего мужа. Он легко куда-то нес меня, поглаживая спину и волос. Я попыталась что-то сказать, что-то спросить, но Артем не дал. Нежно он заклеил мой рот своими губами и подарил старый поцелуй.

      — Что она, еще спит? — знакомый голос вгрызся в мой сон.
      — Измучилась девочка. Это ж надо так. Почти сутки одна и связанная. Спасибо Кристинке, хоть развязала путы Володи. Я представляю, как ей больно и стыдно было.  Гордой девчонке стоять на коленях перед убийцами матери.
     — А правда, что её мать и Кристина подруги были?
    — Подруги? Не всегда одноклассницы остаются и по жизни подругами. Но тут был особый случай. Они дружили в школе. Обменивались книгами, делали друг за друга домашнее задания. В основном списывала Кристина, ведь Ира училась легче и лучше. Потом, в большой жизни, их пути не разошлись. Ходили всегда вместе, даже на работу устраиваться пришли одна за другой. Правда здесь произошел казус. Ирка, как умненький ребенок, а в двадцать лет она и выглядела ребенком, получила место в бухгалтерии, а более красивая и обаятельная Кристинка получила предложение стать женой главы фирмы. Мы всё это знали по сплетням мамы с кумушками. Сами-то маленькими были. Хоть я сама считалась Иркиной подругой, но в такие истории меня не посвящали. Я ведь была младшая подружка. А они были крепкими подругами. Так и велось. Ирка со временем стала главбухом, это было просто. Подруга - жена шефа.
    — Я представляю. Жизнь была у Ирки.
    — Да ничего особенного. Шеф крутил большими деньгами. Но это были деньги в обороте. Ничего не приходилось рабочим. Ну Ирка и не обращалась. Она вообще была не падкая на деньги. Хватало на жизнь, на дочку и ладно. Ну, это я сейчас говорю. А раньше, наверное, так и было. Ирка не была щепетильной, хотя и одевалась красиво. Она, конечно же, поддерживала марку главбуха на громкой фирме. А со временем, когда криминал пришел во все, более или менее, удачные фирмы, Юрка ушел с головой в криминал. Я тоже об этом узнала уже после смерти Ирины. Что поделаешь, мы часто оберегаем своих детей от опасностей. И если бы не эта шайка, Леночка никогда бы не узнала подноготную Юрия. Тут еще Артем. Вообще-то, он молодец. У меня бы не хватило смелости, во-первых, прийти ко мне, рассказать, что твориться с девочкой. Он, во-вторых, поторопил меня, вытащил взрывчатку у бандитов и сказал, что надо торопиться. Он часто ходил ко мне, что я в конце концов поверила в его добрую волю. Он всё, что делал, делал ради Лены, — у меня по телу прошло тепло. «Так вот ты какой, мой Артемчик. А я дура хотела изменить ему. Слава богу, он удержал меня от неверных движений. Да, а, кстати, а где сейчас Сережа. Мне же надо с ним еще объясняться». Мамин голос успокаивал меня, мне было тяжело поднять веки, я так устала. Я сплю, ну и пусть. Мне просто интересно, чей это такой знакомый голос вторил маме. Но сил не было никаких. А мама, тем временем продолжала. — Артем сказал, что он попал в плен в Чечне. Привезли их в какой-то кишлак в горах.  Потом, по ходу освобождения Чечни от бандитов их раза четыре перевозили куда-то дальше к югу. Так он оказался в Афганистане, в кишлаке Самуила Оглы. Приходилось работать много с утра до ночи, но парень не роптал. Он верил, что когда-то сумеет освободится. Его мечта жила в сердце. Любовь к Леночке не дала погибнуть, не сгинуть в горах Афгана. И вот однажды они с другом улучили момент, заглушили бдительность охранников. Их выводили на работы в ближайший кяриз расчищать водовод после присутствия американских войск. И вот однажды, охранники все ушли обедать. А может, пришла весточка из родных мест. Афганистан-то большой, не все там местные работали охранниками. А что их охранять, двоих изможденных рабов, достаточно двоих талибов с автоматами. Короче, все так удачно получилось. Артем вспомнил, чему его учили в «учебке», перемигнулся с другом, и в момент, когда ваххабиты сблизились друг с другом, и о чем-то заговорили, они словно лавина с гор навалились на врага. Минутное дело, и у них в руках уже автоматы. А дальше было дело техники. Навыки ведения боя в горах помогли ребятам скрыться от преследователей. Друга Артема ранили, они долго отстреливались на склоне Барогиль. Потом Артем под покровом ночи, когда в горах не видно даже вытянутой вперед руки, подхватил друга на плечо, и рискуя каждую секунду сорваться в обрыв, пошел вперед.  Через два дня блуждания по горам он услышал русскую речь. Это была банда Юры, совершенно случайно в это время форсировала ледник Тирич-Мир. Артем прибился к ним с условием, что в свое время оставит их, заработав хорошие деньги. Юра в то время пытался переправлять в Россию рубины и изумруды, когда-то намытые в ручьях Пянджа. У него самого чуть глаз не выпал из глазниц, когда он увидел бедную жену свою в объятиях Володи.
    — А Володя, он что, не сразу узнал Леночку. Мне, кажется, я сквозь года пройди, сразу узнаю дочку, — теперь я уже не сомневалась, чей знакомый голос тревожил меня. Я поднялась на локтях поверх ложа и, еле-еле, как гоголевский Вий, с трудом разомкнула веки. В всяком случае ощущение было такое, что мне поднимали их четыре скелета и плюс два упыря. Ха. Я еще и шутить в такой момент могу. «Папа. Как я не могла узнать твой голос? Ну теперь-то уже все позади. Папа со мной. Больше никаких тревог.
    — Папа! Папочка, милый, — я, как в тумане поднялась и сделала шаг к папе. Я, уже дойдя до папочки, я упала в его объятия. — Папа, я твой эдельвейс. Я всегда буду с тобой.
   Как потом мама рассказала, она сразу же, как только узнала, где её дочь, отправила Сережку по леднику наверх. Сомнений его способностью ходить по горам уже не было. Оставив ему четкие ориентиры, она решила подождать Мишку. Но следующий приход Артема поторопил её, новость, которую парень принес из вражеского лагеря ошеломила её. Больше нечего было ждать. Когда же Артем принес взрывчатку и отдал её Оленьке с четкими инструкциями, женщина поняла, игра закончилась. Все настолько серьезно. Выверяв время, за которое Ольга заложит взрывчатку, подожжет фитиль и уйдет с горы в безопасное место, а так же, как быстро он справится со свей ношей, и скроется со склона горы, он сослался на удачу. Все получилось хорошо. Лавина с бешенной скоростью накрыла пещеры, забросала снегом все выемки. Кроме нервного срыва у меня было все хорошо. Кстати, папа с Драчевым успешно выполнили свою миссию. Добрались до пещер на вершине Тирич-Мир, сразу нашли нужную пещеру и, раздобыв книгу, уже спускались вниз, когда им на встречу попался Сережа. Тогда ребята с двойной силой помчались на помощь.

   Осень. Холодная осень в Петропавловске. Деревья уже стоят голые, они уже недели две, как потеряли свой желтый и огненный наряд. Природа ждала долгожданного снега, и вот зима пришла. Снег тихо летел с неба, припорашивал лужицы, оседал на деревьях: на вязах, березах, кленах. Впускал нас в сказочный мир первых чудесных узоров и на деревьях, засыпал веселым снежком еще не прочную корочку льда на пруду в парке, делал сказку еще более очаровательной и нежной.
   По первой пороше в глубину парка вели две ровные цепочки следов. Их пересекали, то отставая, то догоняя два маленьких следа.
     — Ой, Майка, я и натерпелась тогда, — говорила я своей подруге рассказывая всё не стесняясь.
    — Понимаю, Леночка. Но было уже все позади. Артем был с тобой. Папа пришел. А Оля…. Я же тебе говорила, Оля, только пришла за тобой. Это навсегда.
    — Да, Майка. Я поздно это поняла.

   Мы оставим подружек со своими беседами. Пусть они идут счастливые своей дорогой.  Все хорошо у них. Крепкие семьи, хорошие друзья, и любовь. Любовь навсегда. 


Г. Петропавловск                11.12.2023.