Осада 1

Часть третья «Осада».

Бог войны плетёт свою страшную сеть,
Каждый человек обречён на свою долю
Кровавое солнце для воинов — щит,
Орёл летает по залитому кровью полю.
                Из поэзии скальдов.

Глава 1
 Время остановилось, день как месяц, ночь как год. Даны обложили город. Продукты на рынке подорожали, а потом исчезли. Пришёл голод. Город переполнен ранеными и больными. Не хватает места даже на кладбищах. Давно хоронят в общих ямах, а кости из старых могил складывают кучами. Полежал сам, дай полежать другому! Милостивый Бог в день страшного суда разберётся где чьё.
 Беспощадный рок столкнул у реки два народа. Как благородные олени во время гона, сцепились рогами даны и франки, ни один из них не может ни победить, ни отступить.

 Всё время хочется есть. Вчера стянули на кухне баранью ногу. Никто не видел и ничего не доказал, но подлюга повар всё равно нажаловался графу. В наказание пажей отправили к старику на задний двор промывать вонючие отбросы и выпаривать зловонную жидкость в перегонном кубе. Жобер попытался напомнить Его Светлости о своём благородном происхождении, но суровый вождь так на него глянул, что все возражения разом исчезли. Лучше день-деньской нюхать зловоние, чем попасть в немилость к хозяину. К тому же, оруженосцы рассчитывали под шумок запечь похищенную ногу и съесть. Эльфус уступил место у перегонного куба Жоберу и как менее брезгливый вызвался промывать отбросы, но скоро везде воняло одинаково мерзко. Старик сжалился, принёс им миску с уксусной водой и двумя тряпками из ветхой ткани. Тряпки следовало мочить и обматывать ими лицо. Стало чуть легче, но всё время тошнило, и болела голова. Есть больше не хотелось. Баранью ногу тайком отдали Мариз.

 Мудрец всё время мёрз. Тепло было только возле перегонного куба. Старик работал до изнеможения и телесной слабости сам, загонял до полусмерти мальчишек, и соли вышло преизрядное количество. Взрывчатый состав готовил тайно. Хранил вместе с самыми разными веществами и солями, чтобы сторонний, даже просвещённый в алхимии и составах человек не проник в его тайну. Мудрец ещё не решил: готово ли человечество к принятию открывшейся могущественной, разрушительной силы. Даже страшно себе представить чёрный день, когда новое средство ведения войны попадёт в руки безответственных людей, таких как кровожадный дикарь Зигфрид. Последствия для цивилизации могут быть самыми чудовищными. Города и монастыри — эти кладези знаний и просвещения за высокими стенами, могут быть разрушены так же легко и быстро, как толстостенный чугунный шар, что убил несчастную девушку по его недомыслию.
 Старик вспомнил синее, окровавленное лицо без глаза и торопливо перекрестился, отгоняя страшное видение. Утрата знаний, собранных за святыми стенами, отбросит человечество на столетия назад в тёмные века, приведёт к гибели сотен, а возможно, страшно себе представить, даже тысяч людей. Такую катастрофу человечество вряд ли переживёт. В лучшем случае ему предстоит вернуться в дикарское, первобытное состояние. В праве ли он, простой смертный, отпереть ящик Пандоры и выпустить чудовищное знание в свет? Даже соратникам мудрец не смел открыть свою тайну.
 Железные сосуды под заряды изготовил Эберульф с сыновьями. Узнав друг друга лучше, упрямые старики подружились и даже стали проводить время вместе за алхимическими опытами с квинтэссенцией. Делить им нечего. Каждый силён в своём деле. Скоро мудрец совсем перебрался в кузню, где было всегда тепло и иногда кормили, из своей холодной каморки.

«...так этот есть знак – не скажу, сладострастия; нет, – но души слабой и весьма плотяной, привязанной к земле и неспособной никогда помыслить ничего великаго и высокаго...»,- отеческий голос епископа обращался прямо к ней, маленькой, ничтожной грешнице.
 С тех пор когда она дала себя потрогать мужчине и трогала его сама, её одинокое ложе превратилось в орудие пытки. После бессонной ночи Мариз принимала решение пойти к Жоберу, и пусть всё случиться, но стыд останавливал.
 Девушка часто ненавидела своё выросшее тело, которое смогло забрать власть над её душой и волей, и вышло из повиновения. «Я падшая женщина!»- горькое осознание новой действительности пришло со сладким ощущением чужой руки на её лоне. Следом явилось раскаяние.

 Святые лики над огнями лампад становятся зыбкими, дрожат, расплываются цветными пятнами. Из прекрасных глаз текут покаянные слёзы. В Божьем храме епископ Гозлен читает проповедь.
«...послушай, что говорит апостол Павел: хощу бо, да вси человецы будут в воздержании,- отеческий голос набирает силу, клеймит и обличает,- из сердца слабого исходят помышления злыя, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства. Следовательно, сначала надобно очищать сердце, в котором находится источник жизни и смерти, как говорит Соломон: всяцем хранением блюди твое сердце. Ибо плоть подчиняется его произволению и власти, и потому с особенным усердием надобно соблюдать строгий пост, чтобы плоть, утучненная обилием пищи, противясь внушениям души, безчинствуя, не извергла своего правителя – духа!»
 Вчера мальчишки притащили баранью ногу, божились, что добыли честным путём. Мариз наварила чесночной похлёбки, и все ели: тощий Эльфус, Жобер, батюшка и она. Томительные сны не отпускали. «Наверное, виновата плоть утучненная куском баранины»,- сокрушенно думает юная грешница. После того вечера, когда всё изменилось, она не смеет остаться с Жобером наедине, даже просто заглянуть в его лицо. И юноша не смеет поднять на неё глаз. Словом, между ними всё стало хуже и сложней. «Господь всемогущий, ответь, как мне быть! Дай совет. Я послушный воск в твоих руках!»-страстно шепчет девушка.
 Луч света прорывается сквозь мутное стекло окна на измождённое лицо епископа. Нестерпимым небесным огнём вспыхивает на золоте креста. Отверзлись сухие губы святого старца и рекли:
«А эта болезнь вместе с укрощением тела и сокрушением сердца имеет нужду и в уединении, и удалении от людей, чтобы, по ослаблении гибельной лихорадки похотливаго разжения, можно было придти в состояние совершеннаго здоровья».
 «Спасибо, Отец небесный, за мудрый и своевременный совет! Я не буду с ним видеться! Буду бежать прочь от его голоса, как робкая лань при звуке рога бежит от охотника, таиться, как пугливая рыба таится в тёмной глубине от удильщика!»- с ликованием благодарит юная дева Господа.
 Кого благодаришь, глупая? Не господа ты слышишь, но человека. Твоя душа и плоть едины. Молят и ждут одного — большой и настоящей любви! Господь заповедовал любовь, изуверы - умерщвление плоти!

 Прежняя жизнь Балдуину кажется простой, понятной и счастливой. Одно солнце на небе, одна любовь на земле. Теперь у него их стало целых три: одно яростное и испепеляющее, другое далёкое и манящее, третье его обычное, простое и привычное. Он любил жену, проводил страстные ночи с Алейной и млел, как подросток, при встрече с юной Мариз. Места в сердце для всех хватило. Граф не знал что с этим делать.
 Человек не властен над небесными светилами и своим сердцем. Балдуин решил оставить всё как есть. «Пусть будет как будет, и всё идёт своим чередом!»- покорился судьбе мужчина.

 Ветер. Крутобокие тучи, испуганными кобылами, толкутся в тесном, низком небе. Холодные, белые космы мокрого снега нестрижеными, лошадиными хвостами хлещут по земле. Сырой воздух кажется липким.
 Сигурд часто кричит во сне, франкская женщина тихонько будит, прижимается тёплым, гладким телом и успокаивает его, как малого ребёнка, тихонько бормоча слова непонятной речи. От тихой мелодии женских слов, одинаковой на всех языках, мужчина засыпает. Ему снится высокое, синее небо севера, белый снег, который не липнет к земле грязной жижей, а громко хрустит под ногами. Дышится легко и свободно. Он на широких лыжах, подбитых шкурой с ног лесного оленя, возвращается с охоты. Добыча приятным грузом давит на плечи. Сегодня беременная жена и сын, первенец которого она ему родила, лягут спать сытыми.
 Сигурд стоит на высокой опушке. Внизу в долине ручья— маленькая хижина, по крышу занесённая снегом, где его ждёт ласковая жена. Пахнет дымом родного очага и жареным мясом. Мужчина отталкивается от склона коротким копьём-рогатиной, скользит над сияющим на солнце, снежным полем, словно легкокрылая чайка. Яркие солнышки вспыхивают в колючих кристалликах снежинок, слепят глаза…
 Сигурд мычит, бьётся во сне. Он не хочет туда. Но неведомая сила влечёт дальше.
 Картина сменяется. Белый снег испачкан красными следами, словно долго топтались по замёрзшему, клюквенному болоту. Всё испоганено чужими ногами. Кровавая полоса. В конце полосы труп верной суки-волкодава, истыканный стрелами. Кровь уже не течёт. На пороге простоволосая жена с перерезанным горлом и взрезанным чревом. Тишина. Только ветер перебирает светлые пряди на голове мёртвой женщины и нудно скрипит тяжёлой дверью. В очаге труп сына с ножом в груди. Сигурд вытягивает стальной клинок из маленького обгорелого тельца за знакомую рукоять. Единоутробный брат Клайв… Отец умер. Брат стал ярлом.

 Вчера они с Хрольфом перепились и казнили знатных пленников подле городской стены. Сколько раз зарекался на равных пить с брюхатым конунгом!
 К головной боли примешивалось чувство досады от потерянных денег. За знатных франков хорошо платят. Успокоил себя: нет людей - не жди от них беды. Убей он раньше епископа, не пришлось бы торчать под парижскими стенами.
 Ночью тёплый, западный ветер переменился. Небо очистилось, стало звёздно-чёрным и пугающе глубоким. К утру выстыло так, что липкая грязь вокруг лагеря вначале покрылась коркой, а потом сделалась твёрдой, как камень.
 Женщина сказала, что он во сне кричал. Неумеренное количество вина часто возвращают в один и тот же сон. Сигурд давно не думает о прежней жизни. Иногда ему кажется, что всё произошло с другим человеком, и к нему никакого отношения не имеет, словно сага, услышанная длинным, тоскливым вечером от брехливого скальда.
 Конунг трогает под рубахой глубокий рубец от левой ключицы до середины груди. Нет. Это было с ним. Шрам оставил меч брата, прежде чем секира Сигурда снесла молодому ярлу голову. Голова упала в снег и уставилась белыми глазами на своего убийцу. Сигурд успел удивиться мысли: «Интересно, Клайв сейчас меня видит?»
 Когда отомстил, радости не было.
 Мост торчит поперёк реки, как острая кость в горле. Если его удастся взять, путь в сердце франкской империи будет открыт. Пусть франкские крысы трусливо отсиживаются на своём острове. Голод сделает своё дело. Парижанам придётся дорого заплатить за каждый день сопротивления!


 Эбль со скорбным видом гоняет по тарелке варёный в простой воде, пресный горох. «Конечно, пост при осаде сильно экономит запасы еды, но силы для боя и хорошего настроения не прибавляет.
 Излишняя святость шагает бок о бок со спятостью»,- с иронией думает аббат. Обидно смотреть из-за стены как даны каждый день гонят в свой лагерь стада коров. «Я гоняю горох, они моих коров!»- каламбурит Эбль.
 Пока лошади в городе были в силе, воинственный аббат несколько раз предлагал епископу совершить набег на богопротивных норманнов, но упрямый старик всегда был против. Граф Балдуин чаще принимал сторону епископа. Сейчас исправных лошадей в городе не найдёшь.
 «Эх, дали бы ему сотню головорезов!- Эбль строит планы набега,- кавалерийской, лихой атакой он сминает датские караулы, захватывает тучных бычков, пёстрых, круторогих коров. Гонит стадо в город. Копыта весело стучат по настилу моста. Звенят колокола. Народ ликует. Столько мяса!»
 Аббат сглатывает непрошеную слюну и принимается за безвкусный горох, обильно запивая его вином из кувшина. Ничего, он готов по примеру святых старцев жрать саранчу, но отстоять город!


 Истерично бьёт набат. Громко топая по мёрзлой земле, Его Светлость граф парижский бежит к мосту. Рукоять меча норовит заехать в пах. Холодный воздух дерёт в глотке, словно с каждым вздохом глотаешь колючего ерша. Солдаты в тёмных кольчугах и плащах бегут спереди и сзади своего командира. Пар валит с красных от бега лиц.
 «Шевалье - это вообще-то конник, а не бегун»,- сердито думает граф, но уж сильно хочется уесть толстого аббата, который всегда раньше оказывается на стене.
 Первое, что спросил Балдуин, ввалившись в башню: «Монсеньор Эбль здесь?» Получив отрицательный ответ, граф довольно улыбается.
 Лагерь данов выглядит, как муравейник, если в него воткнуть горящую головню. Чего они задумали? Его Светлость, тяжело отдуваясь, выбирается под защиту зубцов, невольно щурится от яркого света.
 Через снежное поле, оставляя чёрные следы, к башне тянуться повозки и люди. Скоро всё поле из белого становится чёрным. Люди непрерывной чередой подбегают к краю рва и бросают в него всякую дрянь, что могли дотащить из предместья. Против ворот даны строятся «черепахой». «Пытаются засыпать наш ров, а «черепахой» прикрылись от вылазки из города,- быстро соображает граф.
 Солнце взошло над чёрными, островерхими домами и слепит глаза. «Зря не сжёг всего предместья»,- запоздало сожалеет граф.
 Балдуин из-под руки вглядывается в суету вокруг башни. Край рва совсем близко, не далее полёта стрелы. Люди на той стороне выглядят жалко и затравленно. Несчастные бросают свой груз в ров и поспешно бегут за новым. Несколько воинов, одетых в железо и шкуры, подгоняют их палками, как рабочий скот. Получив свирепый удар, люди испуганно втягивают головы в плечи, не сопротивляются, спешат и суетятся ещё больше. «Это не даны, это франки!»- удивляется Балдуин. «Так воевать бесчестно,- возмущается граф,- использовать труд пленных подло!»
 Граф посылает проклятия на головы язычников. Вчера своими глазами видел кровавые состязания датчан. Развлекались Зигфрид и толстый Хрольф Пешеход — рубили пленённых франкских рыцарей. Хрольф развалил тело несчастного шевалье Эно до крестца одним ударом. Больше всего Балдуина удивила покорность пленных перед смертью. «А что бы ты сделал, как себя повёл в таком случае?-думает граф,- но уж не стоял бы, как баран на бойне. Вцепился бы зубами...» Граф не заканчивает мысль, мотает головой, как норовистый конь, отгоняя словно надоедливую муху тягостное воспоминание.
 «Где их штурмовые орудия?»- спрашивает Его Светлость у караульных. «Вон их тараны,- показал рукой начальник караула, крепкий муж лет тридцати, - а это высокое чудище - штурмовая башня. Я который день за ними наблюдаю. Худо нам будет, коль к стене подтянут!» «Спасибо, капитан!- благодарит командира граф.-Не подтянут! Теперь у нас есть это!» Его Светлость кивает головой на требюше и груду каменных ядер.
 Наверх выбирается Эбль. Аббат выглядит усталым и похудевшим. Вокруг рта прорезались глубокие морщины. Под глазами синие тени. «Святая братия совсем отощала»,- думает Его Светлость.
 Прилетает первый камень. Гулко бухает по брёвнам кровли, катится. От неожиданности Его Светлость приседает, но сразу выпрямляется, смущённо оглядываясь по сторонам. Солдаты деликатно делают вид, что не заметили конфуза. Потом камни начинают лететь с однообразной частотой, и на них уже никто не обращает внимания.
 За последний месяц стены ещё больше укрепили.

 Как баба ни выла, ни молила, Христа ради, оставить хоть козу, хоть буассо зерна, северяне вымели всё подчистую: все запасы хлеба, всю живность до последней курицы. Он с дочкой прятался на чердаке потому всё видел.
 Пока Мария, стоя на коленях, цеплялась за ноги большого и косматого, как медведь датчанина, другой подошёл к ней сзади и из злого озорства задрал юбки на голову. Бесстыдно сверкнули белые ягодицы жены. Жак не видел Марию голой, хоть прижил с ней троих деток. С желтоватой, всё еще тугой и гладкой кожей, широкими бёдрами и слишком худыми для таких бёдер ногами, тело жены стало как у гигантской, нелепой лягушки. Жак беззвучно застонал и закрыл глаза дочери рукой, сам не в силах отвести взгляда от того, что творится внизу. Датчане заржали мерзкими голосами.
 Мужчина почувствовал, что весь трясётся, как в горячке. Рука сама потянулась к ножу. «Убью девочек, потом прыгну вниз, и будь что будет!»-вихрем пронеслось в голове, но тело будто парализовало. «Может они уйдут, и всё обойдётся. Господь всемогущий, сделай так, чтобы они ушли»,- молил Жак Бога, сжимая в одной руке нож, другой прикрывая глаза тринадцатилетней дочери.
 Бог услышал молитву. Озорник размахнулся и пнул Марию мокрым сапогом, оставив на жёлтых ягодицах грязный отпечаток. От сильного удара женщина упала вперёд, тяжело ударившись о пол, повалилась на бок и осталась так лежать. Тёмный след ноги стал красным. Вожак, что-то сердито выговорил озорнику и даны ушли.
 Всю семью поймали на другой день, когда они попыталась выбраться из предместья. Марию с дочерьми увели. Он их больше не видел. Полмесяца Жак ходил за скотом, который даны сгоняли со всей округи в церковь Святого Жермена Осерского. Коровы в святых стенах, кровь и навоз в алтаре и ризнице. Днём и ночью голодные животные протяжно и жалобно ревут, надрывая душу.
 Не долго терпел святой Герман такого святотатства. Наслал на скот болезнь. За неделю сдохла половина стада. Оставшихся коров даны выгнали из святых стен и вернули туда священников. Жак с другими рабами ещё неделю ходил за скотом, потом их пригнали к мостовой башне и заставили заваливать ров всем что придётся.

 Холодно. Трое пленных франков, надрываясь, катят по дороге воз, тяжело гружёный тушами дохлых коров. Окоченевшие ноги с раздвоенными копытами торчат корявыми палками. Мутные, слюдянистые, коровьи глаза бессмысленно пялятся в равнодушное небо.
 Груз останавливает злой, маленький датчанин с мешком из кожи за плечами и длинным мечом за поясом. Знаками показывает - надо забросить на телегу шесть трупов. Вернее, что от них осталось. Тела развалены на части от макушки до пояса. Голые трупы свалены кучей у замёрзшей кровавой лужи.
 Жак с напарником пытаются поднять белесое как у свиной туши тело первого бедолаги. Окоченевший труп разваливается на тяжёлые половинки. Датчанин заливисто хохочет, достаёт меч из побитых ножен и делает вид будто хочет разрубить Жака. «Вот и всё,- думает измученный голодом раб,- скорей бы всё кончилось». Христианин даже не молится. В милость Бога больше не верит.
 Норманн становится серьёзным, убирает меч, торопливо открывает свой мешок, достает хлеб. Протягивает круглую, тяжёлую ковригу франкам. Сквозь липкую вонь от крови и трупов Жак чувствует запах свежего хлеба. Рот наполняется слюной. Франки оторопело смотрят на ковригу, медлят. Датчанин улыбается и тычет хлебом в сторону пленников.

 День окончен. Франков связали и построили длинной, унылой колонной. Некоторые плакали, другие молились. Большинство угрюмо молчало, смотрело в землю.
 Двое данов, один из них наш маленький знакомец, управляются на краю рва. Режут пленников умело, как опытные мясники, стараясь кровью не пачкать руки и одежду. Тела бросают в ров.
 Оскальзываясь на кровавой земле, к весёлому датчанину идёт Жак. Пустой мешок на длинном ремне по-прежнему болтается за спиной усталого от однообразной работы, маленького человека с севера, бьёт по худым ягодицам.
 Франк издали узнал норманна, накормившего его хлебом. Подходит. Связанные за спиной руки мёрзнут. Старается заглянуть в глаза. Видит маленькое, равнодушное лицо и глаза, как у мёртвой коровы. Норманн ставит Жака на край рва и споро делает своё дело.

 Он часто представляет себя могучим Зевсом Гонгилатом - Зевсом, выбрасывающим шары огня. Проснувшись далеко до света, старик тихонько лежит, завернувшись плотнее в своё прожжённое одеяло и мечтает.
 Вот он на стене. Внизу бескрайним морем неисчислимые толпы язычников вздымаются, как грозные волны, грозят поглотить без следа цивилизацию и прогресс. Себя и стену он видит как бы немного со стороны и сверху. «Глазами Бога, что ли?»- спрашивает себя удивлённо старик, но сладкое видение несётся дальше.
 Его фигура в просторном балахоне, похожем на рясу священника, издали кажется могучей, лицо в обрамлении седых волос грозным и вдохновенным. Даны катят к стене города огромную, всю покрытую чёрными шкурами, штурмовую башню. Чудовищная машина разрушения надвигается на беззащитный город, скрежещет кованными колёсами, покачивается на неровностях почвы. Сотни косматых северных дьяволов кривляются, дикими котами скачут по башне, лестницам и этажам, тянут к городу жадные руки.
 В страхе прочь бегут все, лишь он, спокойный и страшный в праведном гневе, остаётся на стене. Мощною рукой швыряет беспощадные, огненные шары. Сверкая, как маленькие солнца, шары падают на чёрную башню, взрываются, порождая облака плотного, сизого дыма. Тёмное орудие смерти стонет как живое, рушится, погребая под тяжёлыми обломками тысячи данов. Дева Мария с лицом деревенской дурочки, погибшей от его рук, смотрит на него с небес и улыбается…
 Старик встаёт, кутаясь в одеяло, поспешно ковыляет на улицу. Холодно. Слабая струя парит, оставляя на снегу жёлтые пятна. Небо светится мириадами далёких огней. Старик оправляет одежду. Если до вчерашнего дня он ещё сомневался в применении могильной соли, то после резни, которую устроили норманны все сомнения исчезли. Сегодня он явит силу соли миру, и человечество содрогнётся!

 Раннее, раннее утро. Темно и холодно. К Большому мосту идут двое. Впереди сутулый человек в странном одеянии похожем на балахон, за ним рослый, стройный воин в кольчуге, блестящем шишаке, при мече на поясе. Воин несёт на плече увесистый мешок.
 «Мир перевернулся. Он благородный дворянин, сын благородного дворянина, оруженосец Его светлости графа парижского, владетеля многих бенефиций, полновластного владетеля замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него, принуждён таскать тяжеленный мешок за вредным старикашкой в грязной хламиде, высокопарно и тенденциозно называющим себя Мудрецом. Коль ты мудрец — докажи. Яви силу мыли. Заседай в совете или, наконец, пиши учёные трактаты, а не возись с нечистотами, с коими и золотарь дела иметь не хочет. Теперь вот зачем-то тащится на стены. На стене место воинам, а не старым развалинам. Того и гляди тщеславный старец богу душу отдаст от дурного усердия или попадёт под шальную стрелу, а ты отвечай.
 Граф строго на строго запретил покидать Мудреца под любым предлогом и велел служить ему со всем усердием. С этой войной все спятили. Храбрые рыцари спрятались за стенами, как трусливые бабы, простолюдины командуют дворянами!»- мысли оруженосца от плохого сна и голода далеки от оптимизма.
 Жобер сердито сплёвывает, резким движением поддёргивает мешок на плече. В мешке звякает железо. Мудрец болезненно кривится. «Я же просил, Вас! Осторожнее...»,- старик молитвенно складывает худые руки с длинными пальцами под подбородком. Жоберу кажется, что теперь круглая голова торчит не из просторного балахона, а отсекновенная лежит на ладонях старца, как у святого Германа. Молодой человек вздрагивает. За минувшие дни насмотрелся отрубленных голов, рук, ног и прочих частей тела. Хватит на всю оставшуюся жизнь! «Вон, простолюдина Эльфуса граф сегодня взял с собой… А я прислуживаю сумасшедшему старику, хоть может он и из благородных... Наверняка, из благородных. Иногда такие манеры выказывает, что не стыдно предстать перед императором. Надо бы при случае выспросить, но старик ничего не рассказывает о себе, хоть по всему видно — мир повидал»,- думает Жобер, с унылым видом тащась за Мудрецом.
 Вначале мысли в голове путаются, перескакивают с одного на другое. Потом их захватывает властный водоворот. Раз попав в стремительное течение, мысли начинают привычно бегать по замкнутому кругу, из которого не видно выхода. Имя этому водовороту прекрасная Мариз.
 Весь во власти воспоминаний, юноша шагает вслед за стариком, уставясь невидящим взглядом в сутулую спину, механически переставляя ноги как сомнамбула.
 «Женщины слабые духом существа, не способные противостоять искушениям плоти, вместилища скверны, сбивающие мужчин с пути истинного, не способные на великие и высокие движения души, как учат святые отцы. Нет! Сто тысяч раз нет. Мариз бежит его, как холодный снег бежит жаркого солнца, как робкая лань бежит охотника. Это он душу готов продать, лишь бы вернуться в тот вечер и ещё раз коснуться её. Это он неспособен ни на что великое и высокое!»- мысли ищут выход из колдовского круга. Не находят. Иногда кажется, что лучшее, что осталось в его воле - это утопиться в Сене. Но всеблагой Бог благоволит влюблённым и даёт надежду.
 «Отчаяние не поможет. За счастье нужно бороться!- после долгих мук и размышлений приходит Жоберу спасительная мысль, -на войне скоро становятся взрослыми. Я должен скорее добиться рыцарского сана, тогда она перестанет меня избегать. Я попрошу её руки».
 Жобер довольно улыбается. Сразу потянуло на подвиги. Только какие подвиги свершишь, если таскаешь мешок с железяками за полоумным стариком? Но на душе стало легче. Надежда — вот что позволяет пережить любую мерзость сегодняшнего дня!
 «Пожалуйста, не отставай,- просительным голосом говорит Мудрец, обернувшись к юному дворянину, -мы должны успеть...» Что они должны успеть не договаривает, потому что из темноты выныривает берег и мост. В чреве мостового прохода сквозняк треплет пламя редких факелов. Огромные чёрные тени часовых скачут по стенам. Пахнет тиной, дымом и гниющей плотью…