осада 3

Глава 3
 Мариз всегда смешило и немного раздражало трепетное отношение отца к своим доспехам, в которых когда-то давным-давно, в далёкой юности он был посвящён в рыцари при битве у трёх дубов несчастным королём Карломаном. Отец всегда сам чистил и точил меч, смазывал маслом кольчужные доспехи. Иногда пытался в них влезть. Налазил только шлем. Голова у взрослого человека не растёт в отличие от пуза и задницы.
 С тех пор как шевалье де Карруж стал чиновником для специальных поручений при покойном графе Филиппе де Бульоне, он несколько поправился, и в тесную кольчугу влезет разве что, изо всех сил втянув живот. Возможно, он даже пару раз вдохнуть и выдохнуть в таком наряде сможет, но уж никак не воевать.
 Когда началась осада Парижа, Мариз поразилась произошедшей с отцом перемене. Он словно проснулся, помолодел. Так бывает когда человек преклонных лет обнаруживает, что всю жизнь занимался не своим делом, и вот на склоне лет находит, наконец, себя. Куда девалась его всегдашняя раздражительность, тусклый, словно сонный взгляд. Все канцелярские дела советник графов парижских свалил на смиренного брата Аскриха, молодого секретаря епископа Гозлена, а сам всюду следует за воинственным графом Балдуином. Граф на стены, отец за ним. Граф в казармы, отец туда же. Вчера сказал Мариз, что из нового графа может выйти настоящий вождь для франков, если Его Светлость сможет научиться глядеть на вещи трезво и избавится от иллюзий.

 Неделю назад Его Светлость назначил шевалье де Карружа сотником городского ополчения, и теперь Мариз почти не видит отца дома. Эльфус — настоящий кладезь городских сплетен и слухов, рассказывает, что в городе много говорят о новом сотнике, который замучил смотрами и учениями своих воинов, но что и граф парижский и Его Святейшество епископ Гозлен очень довольны усердием и распорядительностью нового командира.
 Отца Мариз любила, но он был постоянно занят своими мужскими делами, и без матушки ей пришлось рано научится быть самостоятельной, вести хозяйство, распоряжаться деньгами и слугами. Но всё же отец это было что-то надёжное, постоянное, как воздух, земля, которые всегда были и будут и никогда не исчезнут. Вечером отец присел к Мариз на кровать, что давно не делал. Лицо его показалось девушке встревоженным.
 «Дочь моя,- сказал он, дрогнувшим от скрытого волнения голосом,- для всех нас настали тяжкие времена. Ни один истинный франк не может уклониться от своего долга. Идёт война, а на войне убивают. Каждый из нас должен быть готов предстать перед Высшим судиёй. В свой час не минует и меня эта участь. Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя всегда любил и люблю, и если бывал суров, то это для твоего блага!» Де Карруж прерывисто вздохнул, словно хотел скрыть подступившие слёзы.
 «Что ты, папа,- попыталась успокоить его Мариз,- я знаю, всё будет хорошо».
 «Конечно, доченька, всё будет хорошо! Я в это верю! Бог не оставит своих детей без помощи. Но всё же выслушай меня. Если со мною что-нибудь случиться, вверяю твою судьбу покровительству Всевышнего и Его Святейшества епископа Гозлена. Нужные бумаги я уже написал. Епископ устроит твою судьбу. Ты сама вольна выбрать свою долю: стать женой рыцаря или невестой христовой. Наше поместье в Карруже я завещаю тебе как единственной наследнице!»
 Отец не смог больше говорить. Порывисто встал, отвернулся, сделал шаг прочь. Мариз почувствовала как слёзы льются из её глаз, старалась плакать беззвучно, а душа кричала: «Ты не должен так поступить со мной, папа. Я не готова!» Едва слышное всхлипывание невольно вырвалось из девичьей груди. Отец остановился, бросился к дочери, и они всласть поплакали в объятьях друг друга.
 Ранним утром шевалье де Карруж ушёл на войну. Больше она его не видела.

 Из города на мост выступила сотня шевалье де Карружа - последний резерв города. Гул голосов, шум движения дробно рассыпались под крытыми сводами моста, захлопали тетивы луков и арбалетов, каменные ядра, сеющие смерть и разрушение, взметнулись в небо. Толстопузые барки с камнемётами с реки ответили встречным потоком камней. Расписные драконы разом выпустили злой рой острых стрел. Всё видит прозорливый франкский командир шевалье де Карруж. Громко и уверенно даёт распоряжения и приказы.
 Не страшно отдавать свои жизни франкам. Святая церковь благословила их на подвиг во имя веры. Ждёт погибших храбрецов у врат рая сам апостол Пётр с ключами. Сонмы небесных ангелов встретят их на пороге, утрут пот и горькие слёзы, исцелят от ран, приблизят к престолу господа Бога, где поют чудесные птицы, растут благоухающие цветы, где пребывают все погибшие от рук нечестивых язычников, не зная ни болезней, ни печалей, ни воздыхания, ощущая непрестанную радость и блаженство, в тепле, сытости и счастливом бездумии, как младенец в материнской утробе.
 Не ведают страха воны севера. С отчаянной радостью идут на смерть молодые, чтобы вкусить любви небесных дев, которые, по слухам, никогда не ломаются и не отказывают смелым парням, не выносят им мозги, не то что земные. Легко умирают зрелые мужчины, чтобы беззаботно пировать за щедрым столом Одина в кругу друзей и героев, о которых поют скальды, чтобы тешить себя и богов воинскими играми и утехами. Ищут смерть в бою старые воины. Всё меньше среди живых их боевых товарищей. Давно все они пируют в небесном чертоге одноглазого бога. Да и с «этим делом» у стариков там всё наладится. Уж точно, гладкие бёдра небесных дев лучше оплывших ляжек собственной старухи. От одного этого можно сбежать хоть в преисподнюю, не то что на небо!
 Но чем больше режут друг друга франки и норманны, тем больше среди них сомневающихся. Жизнь на грешной земле - вот она рядом. Протяни руку, потрогай. Вот земля, вот твоя баба, понятно не небесная валькирия, но и ты не могучий Тор. Может повременить с небесным чертогом? Да и с бабой пока всё получается. Как-то попривык ты к жизни-то, прикипел. Понятное дело помрёшь, но это ещё когда. Может подальше от смертоносных камней и копий, может пойдём лучше на рыбалку сходим, чем на войну? Представляешь, сидишь зорьку на берегу тихой реки, а мимо течение проносит трупы твоих нетерпеливых соотечественников и врагов. Хорошо, не правда ли?
 Ну, так вот. Всё меньше отчаянных северных воинов лезет под острые франкские стрелы без видимой надежды на успех. Все кто торопился в небесный чертог уже там. Тут на земле обычные — те кто любят хорошо поесть, сладко поспать, не дураки выпить мёду, а известно, где мёд, там и скальды. Давай, затягивай нашу походную! А потом по бабам.

 Северные корабли заполнили всё пространство реки. Мачты как сухой лес. Изнемогают франкские воины от боевой работы, а ты молодой и здоровый стой тут столбом, хоть пол жизни готовился воевать и больше ничего не умеешь. Так простоишь без подвига всю войну и останешься нищим оруженосцем. Старикашка ничего не говорит, только раздувает волосатые ноздри, да пучит глаза. Ему то старому что. Похоже, бабы давно не интересуют. В воспалённом мозгу молодого оруженосца быстро сложилась нехитрая логическая цепочка. Чтобы жениться на Мариз, надо стать рыцарем. Чтобы стать рыцарем, надо свершить подвиг. Выбрасываем промежуточные звенья. Получаем, чтобы спать с любимой, надо свершить подвиг, и как можно скорее, а то терпежу уже никакого нет.
 Ну, и стали бы вы на месте Жобера таскаться за занудным старикашкой? Нет. Вот и оруженосец не стал. Молча сунул мешок в руки оторопевшего Мудреца, схватил свой лук и помчался стрелять во врага.

 «Вот он - нужный момент!- решает Сигурд,- франки отвлеклись на стены». «Давай!»- даёт знак норманнский вождь. Три пузатых барки неслышно отходят от топкого берега. Каждая до верха полна сухим деревом: стволами дубов и вязов, брёвнами, вынутыми из стен домов и сараев, без жалости вырубленной виноградной лозой, хворостом, собранном в ближнем лесу. На борту малочисленная команда из полуголых молодцев, чья задача подвести суда под мост, зажечь хворост и убраться вплавь на берег. Пусть огонь сам сделает своё дело.
 
 Старик ждал и дождался. Вот тот момент, что решит исход всей битвы. Предательски тихо, от берега отчалили внешне безобидные, огромные и неуклюжие, как крутобокие коровы, купеческие барки. Это как нож тайного убийцы, спрятанный в широком рукаве плаща, более опасный и смертоносный, чем меч в руке честного солдата. Весь город занят защитой от видимой угрозы, и только он один — Мудрец, видит смертоносный клинок.
 Старик сразу догадался о назначении сих судов, гружёных дровами. Даны зажгут их, подведя под мост. Деревянные стропила перекрытий сгорят, мост обрушится, башня останется без свежих сил и подкрепления, и всё будет кончено. Норманны перебьют всех защитников героического гарнизона и пройдут по реке.
 Что делать? Жобер его бросил. Дерзкий юноша ещё ответит за свой глупый поступок! «А может я сам виноват, переусердствовал с предосторожностями,- думает Мудрец, -надо было открыть малому часть правды. Если бы он знал о нашей с ним миссии, ходил бы за мной, как собачонка за сахарной косточкой! Но пусть рука моя слаба, мне достанет сил бросить снаряд во вражеское судно и покончить с ним!»
 Старик вспоминает свой провидческий сон, и гордость пророка нового времени разгорается во впалой груди. На глазах выступают слёзы. Горло стискивает от полноты чувств. На негнущихся от волнения и нездорового образа жизни ногах, старец идёт к краю моста, волоча драгоценный мешок за собой. Нет это не шаги пожилого человека, это железная поступь неумолимого прогресса.
 Старик чувствует волну жара, исходящую от горящих судов, как из пасти мифического дракона. Сам же он словно храбрый витязь Зигфрид, победитель дракона, сторожащего клад Нибелунгов. «Мне даже не надо пользоваться запалом,- думает храбрый победитель дракона и Зевс Гонгилат, порождающий шары огня, в одном лице. «Не слишком ли много пафоса для пожилого человека,- думает Мудрец,- скромнее надо быть»,- и пускает первый снаряд…


 Рассмус оказался слишком быстрым для кряжистого франка в длинном кольчужном доспехе. Меч Занозы трижды поразил врага, но толку было мало. Всё равно что бить по окованному железом чурбаку. Только оружие испортишь.
 Заноза легко увернулся раз и другой раз, но всё же пришлось принять удар франкской секиры на клинок. Меч жалостно звякнул и обломился. Рассмус даже застонал от злости и досады. Где он найдёт замену драгоценному клинку?
 Заноза машинально поднырнул под удар, пропустив смертоносную сталь над головой и пнул франка ногой в грудь. Тело, закалённое годами тренировки само знало, что делать. От неожиданности неуклюжий франк шлёпнулся на задницу, и Рассмус успел ретироваться.

 Мелкий как вошь дан вертелся угрём, несколько раз достал мечом Эберульфа. По звуку металла кузнец услышал, что клинок дрянь и переломится, если по нему попасть. Так и случилось. Клинок сломался словно гнилая хворостина, но дан ушёл, наградив почтенного кузнеца на прощание обидным пинком.
 «Эх, кабы мне здоровые ноги, чёрта лысого ты бы от меня отделался одной дешёвой железякой»,- думает Эберульф, с трудом поднимаясь на ноги. Доспех надёжен, но уж очень тяжёл. Его именно за тяжесть отказался выкупать один из молодых рыцарей. Глупец поплатился увечьем за выбор лёгкого доспеха у конкурентов, а у Эберульфа появилась собственная броня. «Мы слишком дорогие мастера, чтобы носить доспехи своей работы»,- говорит иной раз кузнец сынам, и долго смеётся своей незамысловатой шутке.
 Даны всё лезли и лезли, и франкам приходится туго. Эберульф решил, что пришёл его последний день, и думал только о том как отправить в преисподнюю ещё больше проклятых язычников, прежде чем сам падёт от смертельной усталости. В крепость собственного доспеха кузнец верил. В крепость старого сердца — нет. Но случилось чудо. Потом ему жена расскажет, что епископ Гозлен вместе с женщинами города вынесли на стены мощи Святой великомученицы Женевьевы, и норманны бежали, убоявшись божьего гнева. Он не станет спорить с глупой бабой. Своими глазами видел как тяжкой, железной кувалдой по данам ударил конный отряд рыцарей под руководством графа парижского и загнал их на корабли. А тех кто остался на стене, уделали его ребята — славные кузнецы и ткачи города Парижа. В этом он уже участия не принимал, не было нужды. Слава Богу, оба сына остались живы.


 Мудрец чуть не плачет. Драгоценный снаряд, его детище, его вклад в оборону, его тайная гордость и надежда булькнул в тёмную воду бесполезным булыжником, только круги пошли.
 Даны с горящей барки бросились в реку. Только пятки сверкнули. Судно ближе. Жар накатывает волнами. Гудит беспощадное пламя, горячие языки жадно лижут деревянные стропила моста, грозят пожаром. Сзади шум. Парижане бегут спасать мост от новой напасти.
 Поздно. Горящие суда под настилом.
 «Что делать?- сердце Мудреца сковало страхом,- от жара рванут заряды в мешке. Прощай мост!» В голове сумбур и злость на себя: «Размечтался, распустил розовые сопли - Зигфрид, Зевс Гонгилат! Старый дурак - вот ты кто!» Руки дрожат, глаза слезятся. «Видно предначертано мне судьбой умереть от огня,- с горечью думает старый человек, -не сгорел в пламени костра, сгорю на злополучном мосту!»
 В руках второй снаряд. Подойти ближе! От жара трещат и скручиваются волосы бороды. Пахнет палёной шерстью. «Ничего, уже горел понапрасну, погорю за правое дело»,- решает Мудрец.
 Старик над пламенем. Кидать не надо, просто выпустить из рук тяжёлый снаряд. Пламя ревёт и клубится, плюётся искрами. Старик разжимает пальцы и падает на грязный настил, хоть многое бы отдал, чтобы своими глазами увидеть первый взрыв, рождённый человеческим гением.

 Рвануло знатно, но много слабее, чем ожидал мудрец. Настил чуть дрогнул. Мимо пролетели горящие головни, ветки, доски. Барка данов проломилась и пошла ко дну. По воде поплыли чёрные нестрашные головешки.
 «Это что было, учитель?»- рядом потрясённый Жобер. В руках бесполезный лук. «Не спрашивай! Бери снаряд, кидай в корабль!»- нерешительность и уничижение снесло с Мудреца успешным взрывом. Теперь он Зигфрид — победитель драконов, Зевс — извергающий шары огня!
 Оруженосец берёт тяжёлый снаряд, прикидывает его вес, кидает. Снаряд падает в огонь. В барке вздувается огненный шар. Всё заволакивает кислым, сизым дымом.
 «Так, должно быть пахнет в аду, если он существует»,- думает старик.
 Рядом с лицом Мудреца в дерево моста впивается железный осколок оболочки снаряда. Барка раскололась надвое. Команду разметало. Обе половинки судна зачерпнули воду и затонули.
 Экипаж третьей барки не стал искушать судьбу и бросился за борт.


 Если бы Сигурд не видел это своими глазами, ни за что бы не поверил в произошедшее. Все три судна были разорваны неведомою силою, словно туши овец зубами полярного волка. Реку затянул сизый, плотный туман. Запахло кислым. «В этих землях христианский бог сильнее наших,- допускает крамольную мысль викинг,- хватит терять людей! От стояния под стенами, денег в карманах больше не станет. На востоке богатые земли и монастыри. Пусть толстяк Хрольф сидит под Парижем сколько ему угодно».
 Сигурд с дружиной уйдёт отсюда завтра же. С него довольно!


 «Милорд, вы храбро сражались и умело руководили обороной моста!»-говорит шевалье де Карружу Жобер. Солнце заходит за чёрный горизонт, ненадолго раскрасив городские стены и башни фиолетовым. Юный оруженосец и отец прекрасной Мариз стоят на краю открытой площадки у камнемёта. «Спасибо, мой мальчик»,- благодарит юношу, разгорячённый, ещё находящийся во власти боя, сотник. Струйки пота оставили белые дорожки на осунувшемся лице с умными, карими глазами.
 Рыцарь поводит плечами под кольчугой. «Всё же маловата»,- думает он. Многолетняя мечта влезть в доспех, который носил в юности, исполнилась. «Никогда не мечтайте о глупостях,- решает про себя храбрый шевалье,- не известно какие средства изберёт Бог для исполнения вашего желания. Я похудел, но для этого пришлось всему городу полгода сидеть в осаде!» Горячка боя ещё не прошла. Рыцарь чувствует, как струйки пота бегут по спине, собираясь словно ручейки в речку, к ямке ниже поясницы. Руки чуть дрожат от усталости, будто сам своими руками выпустил все стрелы, метнул все дротики и бросил все камни, что пустила во врага его сотня.
 Рыцарь пытается безуспешно справиться с завязками своего шлема с широкими нащёчниками. «Помоги»,- просит юного оруженосца де Карруж. Жобер подходит ближе. Он ещё ни разу не притрагивался к отцу своей девушки и отчего-то волнуется. Видит совсем рядом довольное хорошо сделанной работой смуглое лицо, черную с проседью бороду. Слышит запах, сразу напомнивший ему о Мариз.
 Юноша тянет концы непослушных ремешков. Шевалье снимает тяжёлый шлем, стягивает кольчужный капюшон, кожаный, стёганный чепец с потной головы. От мокрых, слипшихся, густых волос идёт пар. Шевалье де Карруж довольно улыбается и становится сразу похожим на свою дочь, точнее сказать, дочь похожа на отца, когда улыбается. Жобер отвечает слабой улыбкой. Несчастный влюблённый так давно видел смеющееся лицо Мариз, что, кажется, это было в другой жизни.
 С площадки, где стоят рыцарь и оруженосец хорошо видна гладь реки, корабли норманнов, испуганной, птичьей стаей сбившихся у правого берега, стена с которой горожане сбили врагов, несколько брошенных лестниц, трупы данов у подножья, густые заросли чёрного ракитника и какое-то движение в них. Шевалье де Карруж, заинтересованный движением, подходит к краю и склоняется над водой…


 Рассмус-Заноза сидит в чёрном, ракитовом кусте. Ступня левой ноги распухла. Утром он дал обет мудрому Одину убить не менее трёх франков. Убил двух. Он бы убил больше, но чурбак в кольчуге сломал его меч, а потом франкская конница дважды прошла по рядам викингов, словно стая хищных тунцов через косяк пугливых сельдей. Его воины постыдно бежали на корабль. Франки опрокинули лестницы, и Рассмусу пришлось прыгать со стены. В горячке подумал, что самое неприятное позади, но ноге в сапоге стало вдруг тесно, а через миг на неё ступить было невозможно.
 Заноза змеёй проскользнул в гущу зарослей и затаился. Франки не потеряли ни одного рыцаря. Худосочный франкский трубач подал сигнал. Конники ускакали. Рассмус готов поклясться, что их было не больше четырёх десятков. Если бы эти трусливые дурни не бросились наутёк на корабли, а построили стену щитов, франкам ни почём бы её не проломить. Заноза от злости и обиды готов заплакать. Стадо баранов, а не воины!
 Рассмус скрежещет от злости и боли зубами. Только бы дождаться темноты. Вода холодная, река широка, но не такие расстояния плавали!
 Стальной шлем и кольчугу Рассмус  спрятал в кустах, оставил только длинный нож сакс, кожаный ремешок пращи и сумку с добычей. Хлеб весь съел, пока таился в кустах.
 Зимнее солнце торопливо скользнуло за горизонт, на прощанье выхватив из густеющей тьмы верхушки башен. Здесь внизу, где сидит Заноза, уже темно. Уповая на везение и раннюю мглу, Рассмус вылез из убежища и пополз к реке.
 Франк на мосту оказался глазастым, склонился над водой, высматривая, что там движется. Заноза уже подполз к воде, оставалось только оттолкнуться от песчаного берега, но уж очень удобно стоял любопытный франк. К тому же обет. Клятву богам следует исполнять, тогда и они позаботятся о твоей шкуре.
 В кармане у Рассмуса хранилось несколько продолговатых снарядов из мягкого металла, почти такого же тяжёлого, как золото. Жаль, конечно, лишаться одного из них, но обет есть обет. Заноза надел кожаную петлю на кисть, выудил из кармана увесистый снаряд, вложил в пращу, раскрутил над головой. «Всемогущий Один, пошли мне удачу! Это жертва тебе!» Рассмус загадал, если попадёт во франка, всё будет хорошо, и он вернётся домой с серебром и рабами.

 «Там кто-то есть!»- шевалье де Карруж склоняется над водой. Сердитым шмелём гудит пуля. Жобер не успел посмотреть, куда указывает рука сотника, поэтому видит, как из впалого виска рыцаря вырастает тусклый, свинцовый снаряд. Голова отца Мариз дёргается. Шевалье удивлённо глядит в глаза юноши, а тело его валится, валится.
 Жобер протягивает руки, думает, что успеет подхватить обмякшее тело, не успевает. Ладони хватают воздух. Тело шевалье летит в чёрную, стылую воду реки, которую он защищал.

 Вот, скажем, ты мой сосед на западе. Ты выращиваешь пшеницу, я — рожь, ты — виноград, я — репу. Живём мы, работаем в поте лица и прочих частей тела, как заповедано Богом, никого не трогаем, обмениваемся продуктами своего труда. Иногда и тебе охота бывает отведать ситного, а репка вообще, говорят, для мужской силы первая еда, что уж говорить о вине или белых булочках, что так любят падкие на сладкое бабы.
 Меняемся. Против меры пшеницы — две меры ржи, против меры винограда — три меры репы. Ты доволен. Я завидую.
 Ты разбогател и купил корову. У тебя теперь и молоко с сырами, а у меня пареная репа с чёрным. Хочу я жить как ты, но не растёт у меня пшеница. Холодно ей на севере. За то хорошо растёт трава. Но я её не ем. Не могу. Желудок не так устроен. Учёные люди говорят - нет там какой-то книжки. А корова ест, у неё книжка есть.
 Но трава у меня, а корова у тебя. Корова ест траву, а производит всякие нужные вещи: молоко, навоз. Ты очень любишь свою корову, а жрать ей нечего, а у соседа трава… И вообще, он ленивый дикарь, потому живёт так плохо. Жрёт одну репу и запивает квасом.
 «А не облагодетельствовать ли мне, просвещённому человеку, сего унтерменша, и не научить его жить правильно,- решаешь ты,- заодно место для моей священной коровы завоюю. Есть что-то надо бедной скотине. Она-то чем виновата? Ведь тоже тварь Божия!»
 Ещё ты боишься за свои богатства - сыры и виноград, навоз опять же. Своим просвещённым умом ты совсем не понимаешь, как можно жить на севере, жрать чёрный хлеб с репою, и не помышлять отобрать все замечательные вещи, что у тебя - богатого соседа есть, а на севере нету. Как бы чего не вышло!
 И ты заводишь, на всякий случай, дубину для охраны своего добра, начинаешь слагать гимны или в газетах писать, что не должен владеть землёй с пастбищами человек, у которого нет даже коровы, чтобы этим пастбищем пользоваться.
 «Этому жлобу с запада негде свою корову пасти, ну точно собирается напасть на меня. Вон и дубину завёл!»- решаю я, и приобретаю косу, которой можно и траву косить, и по горлышку строптивого соседа чиркнуть, если он дубиной начнёт размахивать. «Ну точно, он на меня напасть собирается,- решаешь ты,- зачем ему коса? У него даже коровы нет!»
 А я просто хотел сена накосить для твоей коровы, и мне голодную животинку жалко, к тому же сено на сыр можно обменять, но ты уже вооружился мечом, а я копьём. Какие будут теперь ваши аргументы?… Так начинаются войны.

- Это ты разрушил брандеры норманнов? - граф старается говорить с Мудрецом приветливо, но получается плохо.- Не запирайся. Мне Жобер всё рассказал!
- Я, Ваша Светлость, - отвечает старец, стараясь смотреть прямо в глаза своего покровителя.
- Можешь ещё изготовить подобные припасы? С ними мы легко прогоним норманнов! - Балдуин с надеждой смотрит на грязного, измученного и закопчённого, как трубочист, старика.
- Простите меня, Ваша Светлость, - говорит упрямец твёрдым голосом, но ингредиенты для составления припаса нам в осаждённом городе не достать.
- Мы заплатим любые деньги. Купцы нам всё привезут! - настаивает граф.
- Это невозможно! - запирается старик, - их незнающему человеку взять негде.
 Что поделаешь с этим упрямым ослом! Может он и не врёт. Пока отложим этот разговор до лучших времён.


 «Вода. Она такая разная. Может быть чистой и грязной, тёплой и холодной. А ещё твёрдой. Твёрдая вода называется снег и лёд. Хоть любой кто видел снег скажет, что он мягкий. Это ещё одно чудо воды — мягкий снег из твёрдого льда. Ещё вода бывает газообразной. Это водяной пар. Вон он в высоком небе. Называется «облака». Вон то облако похоже на ангела. Совсем как ты. А это на смешную собачку. Смотри, вон хвост крючком и острый носик. Ты спрашиваешь, что же на небе в самом деле ангелы или водяной пар? Это - что ты желаешь увидеть и во что веришь. Правда сильно зависит от того, чьими глазами на неё смотрят. Но ты совсем замёрзла, моя девочка. Пойдём в покои. Старая Ненси натопила нам жаркий камин и приготовила твои любимые пирожки. С яблоками? Конечно с яблоками. Самыми сладкими яблочками на свете!»- белокурая женщина с серыми глазами и маленькая девочка, взявшись за руки, идут со двора. По синему небу беззаботно плывут белые облака, но там где ночью блестящей шляпкой гвоздя, на которую подвешено звёздное небо, стоит полярная звезда, низко-низко над горизонтом быстро вырастает чёрная туча, беременная мокрым снегом, ненастьем и бедой.