осада 6

Глава 6
 Гордая башня превратилась в жалкое пепелище. Норманны выстроились черепахой, прикрылись щитами.
-Сложите оружие. Вам не выстоять против моих удальцов. Франки, вы доказали, что достойны пировать в высоких покоях Одина вместе с самыми храбрыми мужами!- коверкает благородный язык парижан варвар Роллон.
-Ступай к чёрту, жирная свинья!- отвечает конунгу Ардр. Двенадцать защитников укрылись за хлипкой баррикадой. Впереди шестеро лучников — пять графских во главе с непримиримым Ардром и рыцарь Арно, тяжело раненый стрелой в бедро. За ними люди покойного де Бульона с мечами и секирами в руках.
 «Без команды не стрелять. Подпустим ближе!»- кричит шевалье де Госсуэн. Ардр невольно поворачивает голову на звук, морщится, дескать чего орать, всё понятно. Рыцарь делает ему успокаивающий знак кивком головы.
 Старый солдат врубил в настил моста любимую секиру, чтобы она всегда была под рукой и наложил стрелу на тугую тетиву лука. Рот старика хищно щерится. В милость бога не верит старый солдат, долго прожил на земле, много видел. Пришло время платить по счетам, но в ад он явится во главе большой компании язычников с кровавыми отметинами от его оружия.
 «Черепаха» пришла в движение. Норманны на берегу бьют в щиты.
-Приготовиться!- командует Госсуэн.

 Дождь стрел бьёт в хлипкую франкскую баррикаду. «Не стреляйте! Мы сдаёмся!»- кричит славный шевалье де Госсуэн и отбрасывает окровавленный нож. Ардр корчится у ног рыцаря и пускает горлом кровавые пузыри.
 Старика пришлось кончить. У малыша Жобера отобрали лук. С остальными договорились.

 Высоко в небе живыми серпами три сокола. Опустела земля без хозяйской руки, но что тебе горевать если дом твой — небо! Покружили гордые птицы над сгоревшей башней и унеслись на сильных крыльях в широкие поля, где трусливые крысы воруют зерно у крестьянина, где жаворонок висит в высоком небе, где краснощёкие девки поют песни, собирая виноград. Отныне предстоит ловчим птицам научиться жить свободными или умереть.

 Чёрное пепелище. Грязь. Разбитая дорога. По обеим сторонам дороги толпа варваров. Радостно и оживлённо гогочут, толкаются, с любопытством вытягивают шеи. В глубине толпы выделяется великан Роллон и Заноза. Роллон — гигантским ростом, Заноза - потому что сидит на мелкой, пегой лошади.
 На дороге жалкая кучка франков. Впереди трое рыцарей в хороших, дорогих доспехах, за ними ещё двое бережно поддерживают третьего со стрелой в бедре. Ещё один ковыляет, держась за голову. Лицо и кольчуга спереди в бурой, похожей на ржавчину крови. Сзади двое воинов, одетых похуже, тащат под руки светловолосого юношу. Замыкает шествие бородатый крепыш в кровавой тряпке на бритой голове вместо шлема. Рыцари пытаются выглядеть важно и с достоинством, что при перемазанных сажей лицах выглядит жалко и нелепо.
 Норманны обступают всё теснее, скрывают группу пленников от глаз высокого начальства. Поднимается суматоха, возня, слышны возмущённые крики, глухие звуки ударов. Чей-то голос кричит: «Ты не смеешь! Я буду жаловаться!» Удар. Всё стихает. Толпа выплёвывает на свободное пространство перед конунгом жалких франков, босых и ободранных, как цыплята, после встречи с умелыми руками расторопной кухарки. Под левым глазом высокого рыцаря из передней тройки багровеет синяк. Роллон насмешливо глядит на героев.
-Тут кто-то хотел пожаловаться? В ответ обиженное сопение и скорбный взгляд здоровым глазом.
-Я обещал вас за смелость и упорство отправить в чертог Одина, я это сделаю! Клянусь, Вы умрёте славной смертью! Пусть все жители города Парижа увидят высокую честь, которую я оказываю достойным противникам.
 Священник посоветовал Роллону проявить высшее уважение к пленникам. Что может быть почётней для воина, чем смерть от острой стали, принятая с должным мужеством? Пусть франкские храбрецы пируют в небесном чертоге, ему не жалко! Конунг их всех туда готов отправить.


 Заноза чуть от злости не лопнул, когда услышал слова Роллона. По справедливости, эти пленники — Рассмусава добыча, его рабочая скотина и гарантия безбедной старости. Топтался бы толстяк под стенами, если бы Заноза не сжёг башню.
 «За этих расфуфыренных гусей можно хороший выкуп взять,- думает маленький воин,- на хорошую ферму и десяток коровёнок хватит».
 Датчанин подъезжает к Хрольфу, излагает свои притязания. Толстяк смотрит на него с изумлением, как на заговорившего пса, нагло хохочет в лицо и поворачивается задницей, словно Рассмус пустое место.
 Знакомые по разным лихим делам телохранители из ближней дружины конунга оттесняют пегую лошадку дерзкого приятеля. «Ты что ополоумел так с вождём разговаривать?»- спрашивает один. Заноза злится, пытается говорить о справедливости. «Иди, иди отсюда покуда цел. Всыпят тебе палкой по рёбрам — вот и вся справедливость!»- доброжелательно втолковывают ему бывшие кореша и выталкивают взашей.

 Маленький, жалкий христианский священник стоит на высоком берегу своенравной Сены и потерянно смотрит на приготовления к казни. Два суетливых дана притащили с пожарища толстый, обугленный с одного конца, обрубок бревна. Положили на край обрыва.
 Вразвалочку, не спеша, красуясь силой, подошёл жилистый молодец с голой волосатой грудью и узловатыми от мышц руками. Примерился рубить дорогим, нарядным топором. По-хозяйски поправил бревно ногой. Среди норманнов уважительно зашумели: «Гримнар… Сам Гримнар будет казнить».
 Роллону притащили стул, застелили франкским плащом. Великан тяжело плюхнулся обширным задом на сиденье, что-то сказал челядину. Тот метнулся передавать приказ. С франков сняли доспехи. Когда с рыцарей стали срывать дорогие кресты священник не выдержал и протолкался к пленным.
-Помолимся, братья мои…
-Уйди! Иуда тебе брат!
- Я только хотел остановить кровопролитие… Как заповедовал нам Отец наш Небесный,- покаянные, искренние слёзы текут по маленькому, грязному лицу, оставляя на худых, впалых щеках светлые дорожки, -дозвольте мне разделить вашу судьбу и умереть вместе с вами!- смиренно просит монах. Святой отец становится на колени и начинает читать, воздев очи горе, всхлипывая и подвывая:
-Тебе, Господи, единому Благому и Непамятозлобному, исповедаю грехи моя, Тебе припадаю вопия, недостойный. Грешник, Господи, недостойный воззрети на высоту небесную от множества неправд моих,- голос монаха набирает силу, в глазах разгорается огонь фанатичной веры, словно своими глазами лицезрит недостойный грешник прекрасные ангельские лики, сурового апостола Петра, с ключами от царствия небесного, райское сияние Божественной благодати из-за высокой стены из длинных, ржавых плетей колючего терновника на каменных столбах, высокие до неба ажурные вышки, белый, слепящий свет снопами из круглых, огненных глаз; слышит злобный лай огромных собак, улавливающих души грешников, которые пытаются пролезть в рай помимо Божьего соизволения.
 Сползаются измученные франки на голос, манящий царствием небесным. Скоро монах оказывается в центре круга истово молящихся рыцарей. А клирик уже кричит в равнодушное небо тёмные, жуткие слова, размазывая слёзы по грязному лицу:
 -Но, Господи мой, Господи, Тя умолю, очиститися прежде конца от всякаго греха: страшно бо и грозно место имам проити, тела разлучився, и множество мя мрачное и безчеловечное демонов срящет, и никтоже в помощь сопутствуй или избавляй!
 Видит своими глазами монах - идёт он по белой дороге во главе одиннадцати казнённых. Шествуют они ровно и стройно, а головы, как святой Герман, держат под мышкой. Кто правша держит правой рукой, а кто левша — левой.

 Первым казнили высокого рыцаря с синяком на лице. Он сам дошёл до плахи и положил голову на чистую часть бревна. Тело казнённого сбросили в реку.
 Гримнар показал себя с лучшей стороны. Заноза должен был признать работу мастера. Валькирии, наверно, с ног сбились, доставляя души в небесный чертог.
 Заминка вышла только со светловолосым. Мальчишка обеспамятовал. Пришлось его тащить до окровавленной колоды. Гримнар разозлился на задержку, и рука дрогнула, а может виной были длинные, золотистые волосы юноши. Голова сразу не отделилась. Палачу пришлось закончить работу вторым ударом.
 Монаха прогнали пинками. Не достоин. Кто ты такой, чтобы примазываться к славной смерти. Почётную казнь заслужить надо!

 Его светлость стоял на стене и считал. Досчитал до одиннадцати, когда подняли за волосы голову его пажа и бросили в реку. Пошли круги.
 Мариз потеряла сознание. Балдуин успел подхватить обмякшее тело и застыл в растерянности с девушкой на руках, не зная что делать. Граф скоро устал, но был готов бесконечно терпеть, чтобы чувствовать на своём лице тепло от её дыхания. На том берегу больше никого не казнили. Куда девался двенадцатый? Кажется, не было старого Ардра. Неужели ушёл?

 Конунг попытался загладить вину перед Рассмусом, прислал ему старую кольчугу и дешёвый серебряный образок с изображением матери Христианского бога, снятые со светловолосого. Маленький воин тут же их променял с выгодой на хороший франкский меч, но обида не прошла.

 «На смену длинной зиме всегда приходит весна, и только старость сменяется ещё большими холодами. Справедливо, когда отмирает старое дерево, на его месте появится новый побег, чтобы пройти свой путь от трогательного зелёного листочка, до гордого исполина на широкую крону которого может опереться само небо. Но, Господи, чем ты занят, где твои глаза, когда от безжалостной стали падают молодые деревья, не давшие плодов; что делать на небе юным, не познавшим твоей мудрости; о чём ты будешь беседовать с человеком, не вкусившим радости созидания, не узнавшим сладости и горести любви, драгоценного груза отцовства? Скучно будет тебе с безусым юнцом. И душа юнца, не изведавшая трудного счастья преодоления греха, будет всегда сомневаться в твоей мудрости и томиться даже в райском саду»,- так думает Мудрец о бедняге Жобере, сидя у постели Мариз.
 Трагическая смерть юного оруженосца потрясла старика. Долгие годы Мудрецу удавалось жить в одиночестве, укрывшись от людей за баррикадами книжных знаний, никого не впуская в свою жизнь. Удавалось жить без любви, но и без боли. Теперь это время кончилось.

 Его Светлость не решился поместить девушку в своём дворце, но настоял перед монахинями, чтобы несчастную лечили не только молитвой, и приставил к ней своего лекаря, на роль коего назначил Мудреца. Но бессильны лекарства, если душа убита немилосердным страданием. Во врачевании души Мудрец был склонен больше доверять времени, искусству монахинь и силе молодого организма, чем собственным скромным стараниям.

 Время шло, а желание жить не возвращалось. Девушка лежала, уткнувшись носом в пустую стену. Старик со следами ожогов на добром лице ласково гладил по голове, поил горьким лекарством. Приходил Эльфус, пытался развлекать разговорами, рассказывал новости. Спалив башню, норманны ничего не добились. Их корабли по-прежнему заперты ниже города. Граф предпринял вылазку и побил много врагов. За гибель защитников отплачено сполна. Девушка смотрела в потолок и молила бога, чтобы Эльфус заткнулся, оставил её в покое и не мешал страдать. Она вспоминала трогательную заботу батюшки, подчас неуместную и неуклюжую, думала о маме, которую почти не помнила, но больше всего думала о Жобере.
 Два раза являлся Его Светлость, сидел у постели, молчал, скорбно вздыхал. После графа всегда являлась монашка, притворно улыбалась, в голосе фальшивая бодрость и оптимизм, пыталась кормить Мариз луковым супом. Мариз терпеть не может луковый суп, но послушно глотала бульон, чтобы скорее отделаться от противной притворщицы. Так прошла неделя.
 Всё изменилось в первый день новой седьмицы. Громыхая сапогами, во главе многочисленной свиты в келью вломился епископ Гозлен. Лицо его ещё больше осунулось и стало походить на череп, обтянутый старческой, обветренной кожей с тёмными пигментными пятнами. Святой отец часто кашлял, прикладывая к губам сухой кулак. Епископ потрогал холодными пальцами лоб девушки, постоял у постели страдалицы, покачиваясь с пятки на носок, задумчиво потеребил свой длинный, породистый нос и велел подать платье.
 Немедленно, как по волшебству, в руках старика оказалось похожая на рясу, серая бесформенная рубаха, в которой Мариз ухаживала за больными. Суровый старик бросил одежду на кровать девушки, велел ей одеваться и немедленно отправляться к раненым и больным в Божьий дом. Так Мариз выздоровела.


 Оставшись без помощи от императора, занятого делами папы римского в далёкой Италии, епископ Гозлен и граф Балдуин провели совет и решили призвать в союзники лучшего имперского военачальника Генриха.
 Могущественный граф Генрих сын графа Поппона - главный защитник восточно-франкского королевства. Ему удалось почти без потерь со стороны своих войск уничтожить огромную шайку норманнов под Прюмом, позже повторить свой успех с дейсбургскими норманнами, чьи кости остались лежать по обоим берегам Рейна, совершить множество славных деяний и одержать ряд крупных побед.
 Год назад норманнский наёмник императора Готфрид поддержал бунт графа Гуго Лоторингского. Генрих убил северного вождя вместе с его наследниками. Гуго Лотарингского заманил в западню и велел выколоть изменнику глаза. Короче, граф Генрих был честный христианин и смелый воин.
 Генрих выступил из Саксонии в конце февраля. Шли холодные дожди, реки разлились. В начале марта, страдая от холода и бескормицы, потеряв третью часть лошадей, армия подошла к Парижу. За зиму норманны укрепили свой лагерь на правом берегу Сены ещё больше, скопили там множество запасов продовольствия. Выходить на честный бой не пожелали, хоть значительно превосходили войска Генриха численностью.
 Конные разъезды графа нападали на всех, кто пытался покинуть лагерь. Шло время, кони франков дохли, воины голодали, страдали от грязи, простуды и поноса. Генрих жалел, что ввязался в эту авантюру, но уйти к Рейну без должного количества здоровых лошадей не мог.
 
 Когда на выручку городу пришла армия графа Генриха, парижане возликовали, но скоро радость сменилась унынием. Снять осаду с города Генрих не смог. Продовольствия на разорённых землях не осталось. Горожанам пришлось кормить восточных франков из своих скудных запасов. Граф парижский только сурово хмурил брови, когда ему докладывали сколько буассо зерна, голов крупного и мелкого рогатого скота отправили в лагерь Генриха.
 С приходом весны, в городе жизнь не изменилась, только стало теплее. Ласковое солнышко дольше задерживается на небе, подсохла земля, но тепло принесло новые беды — вонь из рва, куда норманны всю зиму сбрасывали трупы людей и животных, грязную воду и желудочные болезни.

 Ранний вечер. На стене двое в кольчугах и при оружии.
-Твои солдаты скоро съедят всё моё продовольствие.
-Они не могут не жрать! Я бы рад отсюда убраться, но без коней не уйти. Снять осаду с Парижа я бессилен. Тут нужна вся императорская армия. Прости.
 Мужчины неловко замолчали. А что тут скажешь? Всё без слов ясно.
-Говорят, вернулся Зигфрид?
-Возможно.
 Ветер доносит дым норманнского лагеря. Смешиваясь с вонью из рва, оттаявший воздух кажется омерзительным, но воины этого не замечают - привыкли. В норманнском лагере лают собаки, ревут коровы, ржут лошади.
-А у наших гостей с конями всё в порядке,- с горечью в голосе говорит граф Генрих.
-Если мы возьмём у них коней, ты уйдёшь?
-Да! Но возьмём коней вместе.
 
 Итак, Балдуин и Генрих договорились. Балдуин шепнул Эблю, Эбль приказал своим людям, и всё завертелось.
 Про готовящееся дело прознал Гозлен и настрого запретил участвовать в вылазке обоим своим военачальникам одновременно. Поразмыслив, Балдуин и Эбль признали правоту епископа. Так, к своей досаде, граф парижский со своим отрядом остался в резерве - прикрыть отход франков, если дело пойдёт не по плану.
 Одной ненастной, ветреной и безлунной ночью лазутчики Эбля вырезали норманнский караул и сняли рогатки с восточной стороны лагеря. В проход ударила конница Генриха, учинив спящим настоящее избиение. Эбль со своей командой пробился в часть лагеря, где даны хранили скот, и угнали табун лошадей для армии Генриха и большое стадо коров и быков для парижан.
 Норманны скоро пришли в себя, организовали отпор, стрелами и дротиками без жалости убивая коней под всадниками. Франки отступили к своей башне. В горячке боя даны увязались следом, но попав под обстрел, откатились в свой лагерь, потеряв многих убитыми и ранеными.


 Славную победу решили отпраздновать в узком кругу в доме Алейны. Пригласили графа Генриха, но он не пришёл, сославшись на занятость, усталость и плохое самочувствие. Честно сказать, граф нисколько не кривил душой, ссылаясь на болезнь. Уже четвёртый день вельможу мучил понос, от которого он спасался молитвой, постом и горьким отваром из трав.
 Дул южный ветер, весна будоражила кровь. После бессонной ночи Балдуин проспал целый день и сейчас чувствовал прилив сил. Граф с удовольствием помылся в огромной дубовой бочке, что досталась ему от прежнего графа, оделся во всё чистое. Эльфус подровнял острыми ножницами хозяину усы и бороду, расчесал остатки волос на лысой голове и с удовольствием глянул на дело рук своих. Его светлость не дал долго собой любоваться, потребовал, чтобы оруженосец лез в ту же лохань.
 Эльфус скривил недовольную рожу, но всё же залез в остывшую воду. Балдуин со скорбным видом посмотрел на худое тело подростка с выступающими рёбрами и верёвочками мышц. За прошедшую зиму его паж изрос и ещё больше отощал. Граф, помятуя годы службы оруженосцем, старался оставлять на своём блюде изрядные куски для Эльфуса, но, как говорят, не в коня корм.
 Подходя к дому Алейны, Его Светлость почувствовал знакомое томление в груди.
 Аббат был уже изрядно навеселе, смеялся и тискал своих бесстыдных подружек. Балдуин надеялся скоро остаться с Алейной наедине, но девушки в один голос заявили, что им скучно и они хотят танцевать. Пришлось подчиниться. Освободили середину залы.
 Алейна пела и играла на лютне. Аббат и граф со своими партнёршами прошлись несколько раз рука об руку в медленных, плавных, приличных танцах, мило улыбаясь и раскланиваясь. Женщины ступали легко и гордо как королевы, соблазнительно покачивали круглыми плечами и бёдрами, с притворной скромностью опускали ресницы на порочные глаза. Держа в своих руках то маленькие, горячие пальчики быстрой Фифи, то мягкую ладошку Леи, Балдуин глаз не сводил со своей обожаемой Алейны.
 Крошка Фифи, разозлённая таким невниманием к собственной персоне со стороны кавалера, больно ущипнула его за плечо. Балдуин стерпел, только удивлённо взглянул на маленькую женщину.
 Танцоры ещё немного потоптались, пока Алейна в раздражении не откинула инструмент и не заявила, что их танцы не веселее похоронной процессии, играть ей надоело и она сама желает танцевать. Из всех присутствующих заменить её мог только аббат, некогда сам пытавшийся сочинять стихи и песни, но давно забросивший это никчёмное занятие.
 Хозяйка капризно надула красивые губки и потребовала, чтобы мужчины немедленно нашли музыканта, иначе вечеринка закончена. Эбль, зная упёртый характер своей сестрёнки, только пожал плечами и предложил Балдуину выпить по чашке крепкого бургундского. Дамы изобразили женскую солидарность и насупились. Мужчины выпили ещё. Веселье затухло не начавшись.
 Эбль уже прикидывал, хватит ли в доме вина, чтобы гордо напиться двум крепким мужам до беспамятства, дабы не унижаться выпрашиванием женских милостей, когда Его Светлость, не отличавшийся без надобности остротой мысли, но когда допекало, соображающий быстро, вспомнил про своего оруженосца, поэта и музыканта Эльфуса Викториана.


 Утром умер молоденький воин. Юнец лежал на животе, потому Мариз не заметила, когда это случилось. Просто она подошла, чтобы подбодрить несчастного, а он ей не ответил. У мальчика были обварены маслом спина и плечи. Облился, когда подавал котёл в машикуль.
 Девушка совсем перебралась в монастырскую келью под опеку сестры Марты. Монахини ухаживали за больными и ранеными. Работы было много, сёстры валились с ног от усталости и бессонных ночей.
 Мариз старалась не иметь любимчиков среди больных, но этого молодого воина заметила сразу. У него были золотистые волосы как у Жобера. Часто девушке казалось, что юноша повернёт голову, и она увидит любимое лицо. Даже наблюдая каждый день множество смертей и горя, она ни могла не думать о Жобере и о себе. Иногда она злилась на любимого, который ушёл в небесный Иерусалим, оставив её в одиночестве страдать и мучится на земле, но чаще сердилась на себя. Сейчас её прежние мысли о грехе, девичьей чести и забота о своём девстве казались глупыми, детскими бреднями. Чем больше смертей вокруг себя Мариз наблюдала, тем сильнее хотела жить, тем дороже ценила все проявления жизни.

 Посыльный без церемоний вытряхнул Эльфуса из тёплой постели, сунул под нос кулак. В кулаке писулька от хозяина. Следовало немедленно одеться во всё лучшее и чистое и отправляться с посыльным. Обязательно взять с собой арфу. Приказ про арфу трижды подчёркнут жирной, кривой чертой.
 Арфу взять легко, с лучшим и чистым дело обстоит хуже.
 Ещё граф на словах передавал, чтобы Эльфус облачился в хозяйский плащ. Последнее распоряжение, учитывая судьбу несчастного Ансеиса, погибшего из-за баронского подарка, оруженосцу не понравилось. Юноша утешил себя мыслью, что только слепой спутает мальчишку с дюжим и высоким графом парижским, но решил на всякий случай держать ухо востро.
 Когда посыльный повернул в сторону епископского дворца, оруженосец сразу догадался куда его ведут. Страх сменился неясным томлением и ожиданием чуда. Посыльный толкнул его к маленькой дверке в крошечном саду за каменной оградой, сказал: «Стучи!», скабрезно ухмыльнулся и скрылся в темноте.
 Эльфус робко поскрёбся в потайную дверку. Сердце громыхало так, что, казалось, перебудит всех собак в городе. Дверь открылась, мальца втащили внутрь.
 Темно, узкий коридор, тянут за руку, хихикают. Женщина. «Здесь ступеньки, держись за меня, храбрый оруженосец»,- голос звучит нежным колокольчиком, как у юной девушки. Эльфус обхватывает дерзкую девчонку за талию. В темноте не страшно. «Наверное служанка»,- решает малец и распускает руки. Сильное почти мальчишеское тело, упругие, большие для маленького тела груди. Девчонка не против, заливисто хохочет, виснет на шее, впивается горячими губами в рот оруженосца. Теряют равновесие. Арфа громко звякает струнами, ударившись о перила.
 На звуки возни наверху лестницы распахивается дверь. В жёлтом круге света от масляной лампы высокая, молодая дама с очень тонкой талией, пышными бёдрами и грудью.
-Ты почему не взяла даже свечи, Фифи?- голос низкий, грудной, говорит, как голубица воркует.
-А мы с молодым человеком и без света нашли то что нам надо!-заразительно смеётся смелая провожатая, запрокинув маленькую голову в мелких кудряшках, собранных в высокую причёску. Смеются большие блестящие глаза, красные, свежие губы.
 Эльфус от стыда и страха готов провалиться сквозь землю, обалдело и испуганно смотрит на важную даму, которую только что тискал в темноте как простую служанку. Маленькая женщина прикладывает пальчик к пухлым губкам, лукаво улыбается юноше и тащит его за руку к свету по крутой лестнице.