осада 7

Глава 7
 Зима в замке Chateau de Mica пролетела в каждодневных заботах. Дети росли и требовали всё большего внимания. Раньше, казалось, научатся крошки ходить, и будет легче, теперь с тоской вспоминай те годы, когда они держались за твою юбку, и ты их всегда видела.
 Все хлопоты по огромному хозяйству свалились на неё. Никакой мудрый советник не снимет ответственности за неверное решение с владельца, потому что правит он именем последнего. Элинор доверяла советникам и управляющим, но всегда вникала в суть их работы и старалась понять почему принято то или иное решение.
 Вчера пришлось настоять на отправке конных разъездов во все земли графства. Когда старый барон де Мента возразил, что это слишком хлопотно и затратно, а чернь сама подымет тревогу и прибежит укрываться в замки под защиту хозяина, если враг вторгнется в пределы графства, Элинор твёрдо остановила его отговорки от караульной службы, заявив, что хозяин живёт трудами черни, а не наоборот. Мы бережём стада, которые нас кормят, почему с крестьянами следует поступать иначе? Старый барон сразу не нашёлся что ответить, а поразмыслив, признал правоту молодой хозяйки.
 Элинор не забывала думать и молиться о муже. За прошедшие месяцы разлуки образ Балдуина, как реального человека, постепенно слился с тем идеальным образом рыцаря и мужа, что она придумала для себя, о ком мечтала, будучи юной девчонкой и молодой женщиной, познавшей телесную любовь. Она постепенно забывала реального Балдуина и всё больше влюблялась в его выдуманный образ.
 Элинор стала проще одеваться, меньше следить за собой, реже глядеться в зеркало. Зачем? Её верный рыцарь и защитник, который так её любит, сейчас далеко. Для кого ей надевать наряды, кому нужен мягкий блеск её серых глаз, её смех, нежность? Разве что детям. А дети её обожают и любят любой. Женщина успокоилась и думала, что в её жизни уже больше ничего нового не произойдёт, но весною пришло письмо, которое всё перевернуло.

 В этой части дома Эльфус не был. Уютный покой в четыре окна. Ночная тьма за тесными переплётами рам. Мягкий, трепетный свет от масляных ламп. Камин. Сундуки вдоль стен. Кушанья на низком помосте, низкие лежанки, покрытые мягкими шкурами, множество шёлковых, ярких подушек по всей комнате.
 У камина на складном стуле - госпожа Алейна в тунике из нежного светло-зелёного шёлка с драгоценным шитьём в виде трав по вороту и подолу. Тихо перебирает серебряные струны лютни. Подле нелепым столбом, отсвечивая лысиной, торчит Его Светлость.
 «А вот и мы!- громко возвестила проказница Фифи, вваливаясь в залу,- милый граф, представьте же нам скорее своего оруженосца. По-моему, он очень милый и отважный молодой человек!»
 Маленькая женщина ожгла юношу дерзким взглядом. Эльфус потупился. «Нет, посмотрите как он мило краснеет»,- засмеялась плутовка.
 Граф не мог признаться благородным дамам, что оруженосцем у него служит безродный сирота, поэтому немного помедлив и подёргав себя за обрубок пальца, что обычно делал, когда испытывал замешательство, сказал: «Сей достойный юноша происходит из римского рода Викторианов, а зовут его Эльфус. Он весьма храбр, что неоднократно доказал делом, сведущ в грамоте и науках, а так же свободно владеет мастерством стихосложения и музицирования на разных инструментах».
 «Ах, какая прелесть!»- оживилась Фифи. Граф же подошёл к «прелести», сунул ему кулак под бок и прошипел свистящим шёпотом: «Веди себя прилично. Руки и язык не распускай, вина не пей, плащ не снимай, дабы твои лохмотья не видели. Поиграешь и уйдёшь. Понял?»
 Понял. Дураков тут нет.

 Наглый мальчишка, что обошёлся в темноте с ней как с девкой, Фифи понравился. Ей надоело, что все мужчины, с тех пор как она вышла замуж и стала важной дамой, обращаются с ней словно она хрупкая стекляшка, которую надо оберегать, а не живой человек, хоть жизнь нанесла ей такой удар, от которого на мелкие части разобьётся прочный гранит, не то что хрупкое стекло, а она выжила. Правда, мальчик потом только мило краснел и опускал пушистые, как у девчонки ресницы, но её муж при первой встрече вёл себя так же. Куда потом делась его робость.
 Фифи со страхом поняла, что с недавних пор думает о Жероме, как о покойнике, словно его уже не было в её жизни. «Да так оно и есть! - разозлилась маленькая женщина на себя. - Он только стонет и ноет, его прикосновения омерзительны, а ревность смешна. Надо больше узнать об этом оруженосце. У графа Балдуина не должен служить юноша из захудалого рода. Мальчишка всего на три-четыре года её младше. Из оруженосцев вырастают рыцари. Может ей удастся получить нового мужа? Женился высокородный шевалье Жером де Вилье на деньгах её отца, почему благородный Эльфус Викториан не согласится? Надо только не забывать разыгрывать скромницу перед мальчишкой и не давать себя лапать на его глазах милому аббату Эблю».

 Генрих ещё неделю стоял под Парижем. По городу поползли слухи: скоро подойдёт император с огромной армией, сам папа римский благословил его на освободительный поход. Против объединённых имперских армий норманнам не выстоять, и корабли им не помогут.
 Надежда на скорое избавление вспыхнула в сердцах горожан. Так хотелось верить в хорошее. Когда войска Генриха ушли, людей охватила паника. Парижане решили, что восточные франки продали их норманнам. Всё больше становилось недовольных. Всюду воцарило уныние. Письма к императору оставались без ответа. А в прочем, отсутствие императорской армии - это и есть самый ясный ответ повелителя. Пришло время принимать нелёгкое решение.

 Совет в большой зале епископского дворца. Цветные стёкла окон не в силах приглушить радостный блеск мартовского, погожего утра. В такое прекрасное время хочется всех любить и смеяться, но лица собравшихся хмуры и озабочены.
-Мы достаточно насиделись в осаде. Император Карл, да хранит его Господь Бог, мог бы и поторопиться,- говорит негоциант Максимилиан,- большего самопожертвования, чем оказали парижане, никто не в праве требовать от подданных. Я сам был за решительную оборону, но мы несём слишком большие потери. Дальше так продолжаться не может!
-Что ты имеешь в виду? Говори яснее, купец, -епископ не скрывает нетерпения,- меньше общих слов. Что ты предлагаешь делать? Максимилиан отвечает не сразу. Обводит собравшихся взглядом в поисках поддержки. Наконец, говорит с наигранным, как у плохого актёра, надрывом в голосе:
-Мы, страдая от голода и лишений, гибнем на стенах, не пускаем вглубь королевства полчища свирепых язычников, и где помощь? Граф Генрих, воин славный победами и верный слуга императора, уходит, оставив нас один на один с жестоким врагом, могучий владыка большей части мира, чьи интересы мы отстаиваем, не щадя живота своего, отделывается пустыми обещаниями, бургундцы, чьи земли мы защитили, не прислали ни одного солдата. Доколе будем терпеть? Может пришло время пойти на сделку с норманнами и пропустить их корабли в Бургундию?
-Это про какие лишения ты говоришь, Максимилиан, про те, от которых твой стан округлился за дни осады, как у беременной женщины? От каких страданий товары в твоих лавках продаются втридорога? И на стене я тебя ни разу не видел!- цедит сквозь худые губы яростный епископ,- Да, соглашусь с тобой - парижане страдают. Мы потеряли многих достойных людей. Но норманны потеряли больше. Мы сковали их основные силы. Они крепко завязли под Парижем. Без нашего сопротивления невозможна была победа под Шартром и Ле-Маном. Да, мы потеряли Эрвё и несколько монастырей, но уступи мы, утраты были бы куда более горькими. Нет, не зря погибли наши люди!
 Максимилиан не нашёлся что ответить и замолчал, но по лицу легко читалось - слова епископа его не убедили. Никто в зале открыто не поддержал купца, хоть у многих его смелая речь нашла отклик в душе. Но тут на сторону негоцианта неожиданно стал аббат Эбль.
-Ваше Преосвященство, Ваша Светлость, Вы благородные дворяне и Вы, уважаемые представители города, скоро весна. Близится время посева. Если наши крестьяне не выйдут в поля, стране угрожает голод. Его Преосвященство вчера направил ещё одно письмо к императору, в коем полно обрисовал тягости и бедствия, постигшие нас с вами. Будем уповать на милость бога, мудрость и мужество императора, который не оставит в беде своих верных слуг, но и самим хорошо принять определённые меры. Я считаю, что уважаемый Максимилиан в чём-то прав. Конечно, речи о том, чтобы пропустить норманнские корабли под мостами не идёт. Но если мы можем договориться с норманнами и купить их уход, для парижан это будет благо! Земледельцы должны выйти на поля, ремесленники работать, купцы торговать!
 На мгновение в зале повисла тишина. Потом раздались крики.
-Правильно! Лучше отдать деньги,- шумели одни.
-Нельзя верить язычникам! Нас обманут. Норманны заберут наше серебро и не уйдут,- отвечали им несогласные.
-Без торговли мы терпим убытки!- возражали им.
-К чёрту ваши убытки. Кто заплатит раз, будет платить постоянно. Норманны быстро промотают наше серебро и придут за новым! Так будет повторяться каждый год.
 Дискуссия грозила затянуться. Неожиданно оказалось, что сторонников откупиться в зале большинство. Но самый жаркий спор возник вокруг того — кто будет платить?
 Балдуин не спешил вмешиваться в спор. Они с Эблем вчера обо всём договорились и распределили роли. Пусть накричатся. Граф парижский сидел со скучающим видом, полуприкрыв глаза, но сразу вычленил главный вопрос про деньги. Пришло его время:
-Нам не надо откупаться от каждого язычника. Достаточно купить их предводителя! Тут я прикинул, сколько теряет город доходов из-за осады и утраты торговли,- сказал он,- нам выгоднее совершить сделку, чем сидеть за стенами. Деньги соберём в складчину. А может и платить не придётся. Пока пойдут переговоры, наш христианнийший император явится всей силой и прогонит язычников.
 Граф попытался улыбнуться. Улыбка вышла похожей на оскал.
- О требуемой сумме вас осведомит брат Аскрих,- добавил вельможа.
 Его Преосвященство хмуро посмотрел на своих ближайших соратников, которые без его воли так вывернули ход совета. Чего задумали эти пройдохи? Может они правы. В беспочвенные упования про скорое явление мудрого и могучего императора Карла III со всем христианским воинством больше не верит старый епископ.


 Сигурд взял добычу в Эрвё. Получив от Хрольфа тревожные известия, поспешно вернулся на Сену. Великан сообщал, что его лагерь обложили со всех сторон франки под командованием удачливого Генриха, а в Париже говорят о скором подходе Карла III со всею силой империи.
 Сигурда известия встревожили. Ко времени подхода франкского императора разумней собрать великую армию в единый кулак. Главной же причиной поспешного возвращения были опасения остаться без поддержки флота посредине враждебной страны.
 Когда дружина Сигурда вернулась под стены Парижа, оставив не отомщённой гибель товарищей под Ле-Маном и Шартром, Генрих уже сбежал в Саксонию, и никакого франкского императора по близости не наблюдалось.
 Всё вернулось на круги своя. Корабли по-прежнему были блокированы ниже города. За месяц пока Сигурда не было, людям Хрольфа удалось разрушить башню на левом берегу, но положения это не улучшило. Епископ поставил на остатках моста камнемёты, и подходить к ним близко ни один корабль не решался.
 Продолжать посылать на верную гибель людей, Сигурду кажется глупостью несусветной, и самое главное, не приносящей никакого дохода, поэтому когда странствующий священник, которых много шляется по норманнскому лагерю передал предложение от повелителя франков встретиться, Сигурд без раздумий согласился.

 Любопытный христианский священник Занозе показался подозрительным. Жрецов распятого Бога много толкается в норманнском лагере. Роллон этому не препятствует, справедливо считая, что местный небесный покровитель не помешает его воинству.
 Рассмус старается не думать о таких тонких материях. Его вполне устраивает вера предков, хоть иногда не прочь выслушать речения служителей Христа. Чего не послушать человека, коль он так складно умеет врать? Наши скальды до простых воинов не снизойдут. Им подавай ярлов да конунгов, или сыпь серебро пригоршнями за их поганые саги.
 Жрец заговорил с Рассмусом о боге, а потом начал потихоньку выспрашивать, где можно увидеть конунга Зигфрида. Если тебе всё равно среди кого проповедовать, зачем тебе наш вождь? Заноза отделался общими словами, но решил проследить за подозрительным христианином.
 Священник, казалось бесцельно, бродил по лагерю пока не встретил женщину Сигурда. Разряженная в меха и дорогие наряды баба прогуливалась, демонстрируя свои прелести. Заноза при случае бы с удовольствием выяснил так ли хороша сучка на ощупь как на вид. О Боги, почему всё лучшее на земле достаётся богатым и знатным?
 Священник и женщина долго шептались. Заноза ничего не услышал, как ни старался. После разговора женщина ушла. Странный священник унялся и до позднего вечера просидел на берегу, закутавшись в тёплый плащ, словно внезапно утратил интерес ко всему происходящему.
 Женщина вернулась, когда зажглись первые звёзды. Баба Сигурда была одета просто, так что Рассмус вначале принял её за служанку. Заноза проследил их путь до самого шатра. В темноте это было не трудно. Глупые люди предпочитают творить тайные дела ночью, когда их проще выследить.
 Морщась от боли, Рассмус проскользнул в чёрную тень шатра и лёг за суровой тканью. Нога всё ещё беспокоила.
 Разговаривают двое:
-Высокородный и могущественный владетель желает говорить с тобой, храбрый вождь и конунг Зигфрид.
-А зачем мне нужен разговор с твоим владетелем?
-Наш вождь предлагает тебе самому назначить сумму в серебре или золоте, коей будет достаточно, чтобы ты склонил своих воинов снять осаду.
-Я над свободными не властен. Они повинуются мне, когда им это выгодно.
-Но ты же конунг!
-У нас каждый хозяин задрипанного хутора считает себя конунгом. Со всеми не договориться.
-А если попробовать?
-Попробовать можно…
-За сколько?
-За шестьдесят фунтов серебряных денег, но я желаю с твоим вождём встретиться лично. Это возможно?
-Я передам твои слова.


 Эльфус стоял на мосту и предавался занятию достойному юного философа — задумчиво плевал в воду. На лице юноши печать всех скорбей земли. Жизнь набрала угрожающую скорость, и мальца это стало тревожить. Год назад он был безродным, сопливым мальчишкой, а теперь паж и оруженосец величайшего защитника королевства Его Светлости графа парижского Балдуина.
 После памятного музыкального вечера графу пришлось тряхнуть мошной и заказать две перемены платья для подопечного. Носатый и чёрный, как жук, мастер долго ходил в восхищении вокруг юноши в нарядной обновке, снимая невидимые соринки со штанов и туники, широкого сюрко тёмно-малинового цвета, восхищённо закатывал глаза и хвалил превосходный материал, добросовестность кроя и пошива.
 Зря старался старый пройдоха! Эльфус больше денег не заплатил, с каких доходов? Всё же носатому портному удалось всучить заказчику щёгольский, под цвет штанов, чёрный берет в счёт будущего жалования. Граф результатом осмотра оказался доволен, но велел надевать обновки только по особым случаям.
 «Особые случаи» представились в тот же вечер. Госпожа Алейна пожелала брать у юного барда уроки музыки и стихосложения, о чём не преминул предуведомить его щедрый хозяин.
 Срочных дел не было, солнце светило ярко, настроение у Эльфуса было безоблачное, до урочного срока бездна времени. Юноше страсть захотелось похвастаться первым в своей жизни нарядом, сшитым специально для него.
 Он не придумал ничего лучшего как пойти в госпиталь к Мариз. Девушку нашёл на заднем дворе Божьего дома среди монахинь. Женщины стирали кровавые тряпки в огромных лоханях. Стойкий запах крови и гноя пропитал воздух. Казалось, что запах намертво въелся в камни, которыми вымощен тесный двор, в лужи грязной воды с розовой пеной, в тряпки с коричневыми разводами, пугающими привидениями страдания, свисающие с верёвок, в самих усталых женщин с красными от стирки и холодной воды руками.
 Мариз взглянула на беззаботного, сияющего, как новенький динарий, оруженосца с молчаливым укором, как взрослые смотрят на резвящихся, неразумных детей в доме, где идёт траур. Столько в её глазах было внутренней боли и печали, что Эльфусу стало стыдно за неуместную в доме скорби радость от весеннего дня, молодой силы в здоровом теле; стыдно за удовольствие от обновки, так ловко сидящей на его ладной, сухопарой фигуре. Несущееся в нём во весь опор ощущение счастья словно споткнулась о стену чёрного горя.
-Как ты?- вымолвил юноша, смешавшись.
-Как видишь.
-Если нужна помощь ты только скажи…
-Спасибо…
 Неловкое молчание повисло в воздухе. Из мокрой тряпки на каменные плиты капает вода. Подол платья из серой, некрашеной холстины и грубые башмаки девушки совсем промокли.
-Ты о нём вспоминаешь?
-Да…
-Я вспоминаю о нём каждый день,- добавил Эльфус излишне поспешно.
-Я тоже.
-Жаль что так получилось. Я думал успею.
-Я знаю.
Снова замолчали. Пауза становится тягостной.
-Не забывай, я всегда готов помочь, только скажи,- юноша неловко мнётся, тянет время.- Ну, я пойду?
-Иди.
 Разве так он представлял их встречу, разве нашёл слова, чтобы выразить чувства, что толпой теснятся в его груди? Теперь торчи в одиночестве бездушным чурбаном на мосту, думай о своих недостатках, смотри на чёрную воду, высматривай в тёмной глубине смысл жизни и ищи те слова, которые должен был сказать, но не сказал, не хватило ума. Ты слишком тщеславен, коль вообразил, что научился повелевать словами. Это слова повелевают тобой, а не ты ими. По своей воле приходят, по своей воле уходят. А быть может, нет таких слов на свете, чтобы другого человека утешить в его горе?