Приговор

    — Гм. А правда ли, что вы, — злобно усмехнулся он, — правда ли,
что вы принадлежали в Петербурге к скотскому, сладострастному
секретному обществу? Правда ли, что маркиз де Сад мог бы у вас
поучиться? Правда ли, что вы заманивали и развращали детей?
Говорите, не смейте лгать, — вскричал он, совсем выходя из себя,
— Николай Ставрогин не может лгать пред Шатовым, бившим его
по лицу! Говорите всё, и если правда, я вас тотчас же, сейчас же убью,
тут же на месте.

"Бесы" Ф. М. Достоевский


   Пришло письмо. От него. Новое имя, а с ним точные данные, нужная информация. Я сразу приступил к проверке. Хоть и доверял ему, а предпочитал проверять. Так на всякий случай. Делал это тщательно и неспеша, подолгу, послушным курсором перелистывая бесконечные страницы мировой паутины. Но ошибок пока и не было. Как и в этот раз.
   Проверив и убедившись, я вынес приговор. Впереди была, в этот раз, долгая дорога. Оценил баланс. Денег на поездку не хватит. Скинул ему сообщение. Деньги пришли сразу, с запасом. Мне не хотелось использовать его деньги, предпочитал бы ездить на свои, но зарабатывал я немного и дальнюю поездку профинансировать не мог, а у него деньги были, и большую часть поездок оплачивал он, и все те где из-за дальности приходилось пользоваться самолётом.
   Очистил историю поиска, скинул письмо в память телефона, удалил из почты. Заказал с телефона билет на автобус. Ночной рейс, как всегда место у окна. Люблю ночные поездки. В наушниках подборка группы "Алиса", за стеклом ночные города.
   Стал собираться. Много никогда не брал, предпочитал ездить налегке, даже если предполагалась поездка надолго. Немного вещей, тёплых (когда надо), сменное бельё, тапочки, средства гигиены, вода, книга, чай (люблю хороший чай, всегда вожу с собой, и завариваю, где есть возможность), пауэр банк — в дорогу, хлебцы — хруст успокаивает. Собрав сумку, занялся консервированием квартиры. Всегда перед поездкой консервирую квартиру, кто знает, как всё обернётся. Перекрыл газ, воду, отключил электричество, вынес мусор и все скоропортящиеся продукты. Присесть на дорожку не для меня, не суеверен. Дверь закрыл на все замки, на все обороты. Щелчок калитки как последний штрих.
   Улицы уже покрылись темнотой. Фонари нехотя лишь освещали небольшие куски возле себя. До станции добирался пешком. Займёт час, но я люблю ходить пешком, успокаивает. С момента нового имени в душе крепко оседало волнение.
   На пол дороги заморосил мелкий дождь. Накинул капюшон ветровки. Прохладно. Лёгкая осень.
   Вокзал не то чтобы освещался. Плафон на входе, фары автобусов, огоньки сигарет, да луна. В этот день даже не полная. Но в погружённом в темноту вокзале есть своё обаяние. Затемнённые лица, скрытые бреши автобусов. Место откуда люди куда-то убывают, куда люди откуда-то прибывают, неся в своих чемоданах свой мир. Но людей
было немного, автобусов тоже. Неудивительно, всё-таки город готовился ко сну, посмеиваясь над чудаками, отправлявшимися в дорогу на ночь глядя. Я быстро отыскал свой автобус. У дверей несколько человек курили водитель принимал в чрево автобуса имущество пассажиров, какой-то беспокойной бабульке клятвенно обещая, что всё вернёт. Я был с ручной кладью, с чем водитель нехотя, но согласился. Подошёл к двери. Один из куривших, мужчина лети пятидесяти, в спортивном костюме и белых кроссовках (подходящая одежда для заядлого курильщика) курил так как будто это была последняя в его жизни возможность покурить. Я очень надеялся, что он не будет моим соседом. Внутри автобус произвёл приятное впечатление. Не вандализирован скучающими в дороге. Каково его техническое состояние станет известно немного позже. Соседкой моей оказалась довольно приятная молодая девушка, но в голове моей уже были веснушки. Я одел наушники, и мы поехали. Как-только выехали за территорию вокзала, водитель закурил. Мы довольно долго выбирались из лабиринта городских улиц, уже опустевших к этому времени, а когда выехали на прямой путь, водитель сильно добавил своему двигателю работы. Пассажиры стали засыпать, один за другим. Какое-то время ещё работал телевизор, показывая какой-то сериал, но потом и он отошёл ко сну. В наушниках звучала "Я дышал синевой", за стеклом лежали поля, небо, и автобус со спавшим миром внутри вёз меня к тому, что я взвалил на себя и положил нести.
   

   Мы познакомились в книжном магазине. Он долго стоял перед полками с классикой, хмурился, сомневался, вглядывался в корешки, надувал щёки, почёсывал голову, а потом потянулся за "И восходит солнце" Хемингуэя. Я остановил его:
   — Не советую, абсолютно пустое произведение.
   Он смущенно улыбнулся:
   — Да вот что-то вдруг захотелось читать. Давно не брал книгу в руки. Не знаю что и выбрать.
   — Если вас потянуло к Хемингуэю то возьмите "Старик и море", лучшее его произведение и действительно шедевр мировой литературы, ну или вот "Прощай оружие".
   — Ну мне, наверное, подойдёт "Старик и море". Старик, но на море правда давно не был. Хотя "Прощай оружие" как раз уместно, — он улыбнулся, грустно так.
   — Уместно к чему? — спросил я, для ясности.
   — Да это так. — Он тяжело и обречённо махнул рукой. — Личный момент. — Снова улыбка, и снова грустная.
   — Тогда возьмите две, — включил я работника торговли. Всё-таки продавец консультант. И продавец напечатано на бейджике первым.
   — Давайте две, — легко согласился он.
   Я выбрал ему из той серии, где шрифт покрупнее. Он хоть и был без очков, но в силу возраста проблемы со зрением предположить стоило.
   — Ну а если вы захотите и дальше читать, я вам много чего могу насоветовать. Так много что и не унесёте.
   Он рассмеялся, но опять грустно. И вообще вид у него был грустный, особенно глаза. Но грусть не на поверхности, а там в глубине глаз, такая, старая, осевшая, хроническая. Он ограничился двумя книгами, и долго после этого не приходил, а когда пришёл показался мне ещё более постаревшим.
   — Долго же вы осваивали тот небольшой улов.
   Он улыбнулся, всё-так же грустно.
   — Да не легко мне сейчас даются эти походы, здоровье не то, сердце пошаливает.
   Мы обменялись рукопожатием.
   — А вы знаете, у нас ведь есть доставка.
   — Правда?
   — Правда. Причём бесплатная.
   Он посмотрел с недоверием. Я поспешил исправиться:
   — При условии заказа от пяти книг.
   — Слушайте, это очень удобно для меня. Давайте я сегодня возьму две, чтобы не тянуть много веса, а потом когда прочитаю уже наберу вас.
   — Хорошо. Хемингуэй? Или другие авторы.
   — Давайте других.  На ваш выбор.
   Я выбрал "Гроздья гнева" Стейнбека, "Ночь в Лиссабоне" Ремарка. Показал ему
   — Читали?
   — Да я уж и не помню. Если и читал, то давно всё размылось в памяти. Пусть в дальнейшем всё будет на ваш выбор.
   Он записал мой номер, пошёл на кассу. А ко мне подошла управляющая, спросила:
   — Это откуда у нас взялась доставка?
   Я улыбнулся. Управляющую зовут Оля и у нас с ней лёгкий, рабочий флирт. Она мне симпатизирует, а я ей подыгрываю, в рамках конечно. Благодаря этой симпатии я работу, наверное, и получил. У меня ведь никакого более-менее подходящего для этой работы образования нет. И опыта то же. Я только сказал, что люблю читать и неплохо разбираюсь в классической литературе. А на вопрос о своих положительных качествах ответил, что нет вредных привычек, добросовестный, пунктуальный и чистоплотный. На последнем она улыбнулась, и я понял, что работа у меня в кармане. И что мы сработаемся.
   — Так что за доставка? — ещё раз спросила Оля.
   — Да просто жаль человека. Хочет читать, а сил прийти за книгами нет. Почему не помочь? Тем более живёт не так чтобы далеко. Занесу. Мне не трудно.
   — Ну, ну. — Оля погрозила пальцем и потребовала, чтобы я вернулся к работе.
   Он позвонил через четыре дня, попросил принести пять книг. Я записал его адрес, прошёлся по стеллажам. Ремарк "Триумфальная арка", Моэм "Бремя страстей человеческих", Мелвилл "Моби Дик", Лондон "Мартин Иден", Диккенс "Большие надежды".
   Вообще для любителей классической литературы ситуация с покупкой книг обстоит очень даже хорошо. У нас в магазине представлено двенадцать серий сборников классический литературы. Есть в мягкой обложке, есть в твёрдой, есть с белой бумагой, есть с газетной, есть маленьких размеров, есть больших, есть с крупным шрифтом, есть с мелким, есть сокращённые варианты, есть собрания сочинений, малые и большие. В современной литературе дела обстоят не так. В каком виде издатель выпустил книгу, в таком и придётся читать. Если ты любишь книгу в твёрдом переплёте, а книга вышла в мягком, ничего не поделаешь придётся брать в мягком. Если ты предпочитаешь крупный шрифт, а книга вышла с мелким, ничего не поделаешь. Если тебя раздражает белая бумага, а книга вышла именно с такой, твои проблемы. Но в принципе всё равно есть выбор, можно не читать. Но лучше читать.
   А день был хлопотливый. Новый привоз. Мы расставляли книги, отвлекались на покупателей, следили за тем, чтобы книги не воровали. А книги воруют. И не уследишь. Магазин большой. Самый большой в городе. Да и как уследишь — на каждый отдел по одному продавцу-консультанту, а там до десяти стеллажей под два метра в высоту, да и стоят перегораживая обзор а ведь надо ещё отвлекаться на покупателей, да к компьютеру бегать узнавать есть ли такая книга (все ведь не запомнишь), а в обед или выходной, чей-то, присматривать за другим отделом. Да и камер в магазине нет. Да и не помогут они. Но собственно нас за пропажу книг и не штрафуют. Ещё бы. Штрафовать и не из чего, зарплата не большая. Из плюсов только двадцатипроцентная скидка.
   Вообщем день получился трудный. Да ещё и одна бабулька внесла свой вклад. Она спросила книгу из отдела современной литературы. По базе данных книга была в наличии, но где она я найти никак не мог. Привлек ещё продавца-консультанта, потом управляющую, насилу нашли, но оказалось, что бабулька эту книгу покупать не хочет, а только хотела на неё посмотреть. Она ушла довольная и тем что книга есть в продаже и её оформлением, а нам трудно было в тот момент согласиться с тем что старость надо уважать. А потом пришёл ещё один, с синдромом позднего покупателя, то есть он пришёл за двадцать минут до закрытия, и ровно до пяти бродил среди стеллажей ни к чему не проявляя интереса, и ровно с секундной стрелкой направился к выходу.
   Когда необремененный покупками последний покупатель покинул магазин, мы усилиями трёх человек закрыли ворота и стали доставать с нижних секций стеллажей наспех свёрнутые в рулоны полосы плёнки. Крыша текла у магазина, и каждый день по завершении рабочего дня, мы накрывали плёнкой те стеллажи над которыми крыша дала течь. Мы старались делать это минут за двадцать до закрытия, чтобы не тратить на это уже не рабочее время, но при наличии в магазине покупателей это конечно не допускалось. Так что последний покупатель унёс на своих плечах немало не доброжелательных взглядов.
   Глупая ситуация была с крышей. Она текла давно и во многих местах, и нередко бывало что течей добавлялось, а если это происходило в нерабочее время, то книги попавшие под течь, под воздействием влаги теряли свой товарный вид, в связи с чем меняли своё привычное место на стеллаж с уценёнкой, а то и вовсе отправлялись в мусорный бак. А иногда это бывали и довольно дорогие экземпляры. Да и в целом сырость негативно сказывалась на книгах. Но не смотря на возникающие убытки владелец магазина крышу чинить не спешил. Может надеялся что она сама себя подлатает.
   День измотал. Так что брёл я с книгами уставший, и не очень радый что взял это на себя.
   Он жил на пятом этаже пятиэтажного дома, то есть дома без лифта. Нелёгкое испытание для пожилого человека. Подъём на Эверест. Выбираются только веские причины чтобы решиться на такой подъём. Взбирался по чистым ступенькам примиряясь с тем что доставку книг я закрепил за собой. Захватил из почтового ящика торчащие углами пару квитанций. Дверь красивая, современная. Звонка нет. Видимо за этой дверью мало кого ждут. Постучал костяшками пальцев. Открыл сразу.
   — Заходи, есть будешь? — с порога, и с читавшейся во взгляде надеждой одинокого человека что не откажу.
   Я и не отказался. Тем более дома есть нечего, пришлось бы готовить.
   — Проходи в зал, а я пока поставлю пельмени вариться.
      Пельмени? Замечательно. Люблю пельмени.
   Я положил книги и квитанции на тумбочку в коридоре, разулся и пошёл в ванную, мыть руки. Потом прошёл в зал. Квартира трёхкомнатная, чистая, хорошо обставленная, видно, деньги есть. Но грустная какая-то, как будто квартира грустит вместе со своим хозяином. Бросились в глаза несколько больших фотографий маленькой девочки. Пока осматривался, в зал зашёл он.
   — Сейчас, пару минут и свариться.
   — Ваша внучка? — спросил я, кивая на фото.
   Господи, какой ужасный огонь боли вспыхнул в его глазах. Я сразу пожалел что спросил, захотелось просто сквозь землю провалиться от этой вспышки. Но он быстро взял себя в руки, и вспышка погасла.
   — Пойдём на кухню.
   Меня очень смутила эта вспышка, но я понял что он не хочет касаться чего-то и я постарался придать себе вид как будто ничего и не заметил.
   К пельменям он предложил майонез, сметану, я предпочёл сливочное масло. Немного огорчило что пельмени покупные. Он и извинился: "Пельмени покупные". За едой говорили немного. Не люблю говорить во время еды. Я старался никак не касаться его жизни. Потом он заварил чай. Заговорили о книгах. Это мне было по душе. В моём окружении нет людей с которыми можно поговорить о книгах. А в магазине только любители детективов и женских романов. О моих любимых книгах поговорить не с кем. А тут такой благодарный слушатель.
   Вообщем, засиделся я. Прощаясь, он отдал деньги за книги и поблагодарил. Я хотел ещё зайти к своей девушке, но возвращаясь по тёмным улицам, хотелось только одного, поскорее завалиться спать.
   Проснулся до будильника. Всегда просыпаюсь до будильника, и всегда ставлю будильник. Тяжеловато, ломит тело, голову. Сделал яичницу с колбасой, позавтракал. Просыпаюсь я очень заранее, люблю неспеша собираться на работу. Заварил чай. Немного почитал. За стенами тихо, на улице пока тоже.
   "Всё что иногда нужно, это чашка крепкого чая, хорошая книга, и чтобы никто не мешал".
   Почистил зубы, умылся. Именно такая последовательность. Сначала завтрак, потом чистить зубы. Так правильно. Кислотно-щелочной баланс, запах изо рта.
   На работу я хожу пешком. С работы то же. Полчаса туда, полчаса обратно. Ругаю себя за это, но продолжаю ходить. У нас рабочий день восемь часов. Присаживаться можно только во время обеденного перерыва, остальное время на ногах. Так что ноги гудят к концу дня, а я их ещё и пешим ходом нагружаю. И ещё собачонка одна дорогу мне отравляет. По пути там есть кооперативный гараж, и возле ворот трётся одна дворняга, возомнившая себя сторожевой собакой. Она каждый раз на меня кидается, настолько близко не подбегает, чтобы чувствовать опасность, но всё равно неприятно когда тебя два раза в день облаивают. Особенно когда в временах года идёшь на работу и с работы по темноте.
   Я всегда прихожу на работу вторым. Первым приходит зам. управляющей ((ну кроме своего выходного) — у нас вообще два выходных, один общий, один по графику). Он приоткрывает немного одну створку ворот для проникновения персонала, и  до начала рабочего дня сидит в компьютере. И мне нравится, заварив чай бродить среди книжных стеллажей, ещё по пустым от покупателей пространствам, трогать корешки книг, и мечтать, что моя книга когда-нибудь будет стоять на одном из этих стеллажах. Я написал, одну. Может и ещё напишу, когда-нибудь, когда будет о чём.
   После размещения привоза нам предстояло расставить ценники. Тоже, тот ещё квест. В отделе классики с этим легко. Все знакомые имена, все книги в сериях. В других отделах с этим сложнее. Книг приходит на отдел под сотню, и надо запомнить какую куда притулил. Ещё опять же покупатели, воры, прикидывающиеся покупателями.
   Коллектив собрался, мы распаковали стеллажи, каждый получил свою порцию ценников и коллектив вступил в рабочую стадию.
   Рабочая стадия начинается с открывания ворот. Их двое, два входа в магазин. Они огромные — три метра высота, и вареные с толстого листового метала. И для их раскрытия требуется приложить немало усилий. Закрыть из-за дефекта при установке ещё сложнее, там надо скоординированное усилие трёх человек.
   Победу в борьбе за радиостанцию в этот раз одержала партия поклонников рок-музыки. Это самая многочисленная партия у нас в магазине, но пария любителей поп-музыки часто берёт верх, перевесом управляющей. Но в этот раз она почему-то стала на нашу сторону.
   Звучал рок, я лавировал между стеллажей, отыскивая куда приткнуть очередной ценник.
   Холодно в магазине. Наш магазин это конструкция из профильного метала, без отопления, и работать там комфортно только летом, как-раз то что надо — прохладно, но с наступлением холодов, холодно становится и в магазине. В магазине стоят над входами тепловентиляторы, но надувают они комфортную температуру только ближе к концу рабочего дня, а на ночь все электроприборы выключаются, так что за ночь вся комфортная температура выветривается.
   В магазин вошёл наш постоянный покупатель, единственный среди покупателей обладатель карточки с двадцатипроцентной скидкой. Это был мужчина лет семидесяти, в очень поношенных и состарившихся вещах. Он всегда брал на входе тачку и неспеша отдел за отделом обходил весь магазин. Подходил к кассе он обычно часа через три и с десятком книг. Купюры у него всегда были какие-то помятые, затасканные, как будто попав в карманы его поношенной одежды подхватывали там вирус поношенности и уподоблялись ей.
   Зашла пожилая женщина с мальчиком лет двенадцати (видимо внуком). Взглянув на неё, мне сразу вспомнился образ графини царской России из какого-то фильма — худая, высокая, с прямой спиной, заострёнными чертами лица, небольшой горбинкой на носу, и черными прямыми волоса; на ней была чёрная, длинная юбка и невысокий каблук. Она прихрамывала и при ходьбе опиралась на трость. Она горделиво проследовала с внуком  в отдел фантастики, а когда проходила мимо меня, во мне, от её образа на миг зашевелилась ироничная личность и я чуть было не сделал поклон. В отделе фантастики они пробыли недолго, и когда вновь проходили мимо меня, я слышал как она выговаривала внуку: "Тоже мне придумал, читать про мертвецов". Голос у неё был властный (ну точно её род шёл по дворянской линии). При этом внук выглядел очень расстроенным, видимо ему очень хотелось читать про мертвецов.
   Вообще бывает и интересно работать в книжном магазине. Часто заходят какие-то оригинальные личности. Да и чистая работа, физически не тяжёлая, ходи себе среди книжек, да периодически вступай в диалог с покупателями. Не в пример моей предыдущей работе, а я довольно долго работал на стройке, и меня, в принципе, можно считать квалифицированным специалистом в строительном деле, хоть и без специального  образования. Но дом построить смогу, ну такой, простой. Я и мечтаю когда-нибудь построить себе дом. Конечно в книжном магазине на это не заработаешь, но это и не окончательно. И я люблю помечтать о своём доме.
   Проходы стали потихоньку опустевать. Близился конец рабочего дня. За этой беготнёй с ценниками день быстро пролетел. Стрелки дружно тянулись к пяти. На сегодня город утолил свой книжный голод. Оторвав взгляд от часов, я увидел что светясь какой-то довольной улыбкой ко мне приближается продавец-консультант по имени Алексей. Неплохой парень. Он мне довольно много помогал в первые мои рабочие дни. Приближался он сжимая в руках книгу. Ещё когда мы только ожидали привоз, он как-то сказал что в привозе будет книга о Чикатило. Сказал взволновано, радостно, как будто ждал эту книгу очень сильно. Я тогда не придал этому значения, только возмутился тому что о таких тварях ещё и книги пишут. И вот Лёша с очень довольным лицом продемонстрировал мне эту книгу, сказав что купит её. Я удивился:
   — Зачем тебе тратить деньги на книгу о такой твари?
   — Да чего ты? Санитар леса, — сказал Лёша, помахав книгой на обложке которой был изображён Чикатило.
   Я оторопел:
   — В каком смысли?
   — На планете и так слишком много мяса, а он подчищал, — сказал Лёша это спокойно, невозмутимо, и тоном из которого никак нельзя было заключить что он, пусть по-чёрному, но шутит.
   Я от неожиданности растерялся, и ника не мог поверить что он сказал такое. Но потом спросил, вдруг он чего-то не знает:
   — А ты знаешь  что он творил?
   Лёха небрежно пожал плечами.
   — Знаю.
   — И что для тебя это нормально? Ты понимаешь сколько он зла, боли принёс людям. Тебе всё равно?
   Лёша улыбнулся:
   — Ну такой я человек.
   — Тоесть если с кем-то из твоих близких, ты ведь кого-то любишь? мать? жену? если бы с кем-то из них так поступили, ты был бы не против? Ты бы нормально к этому отнёсся?
   Было видно что нет.
   — Ну а если с кем-то другим, то — "санитар леса"? Вот это мораль.
   — Такой я человек, — как-то даже самодовольно сказал Лёша.
   Я никак не мог прийти в себя и поверить что слышу всё это.
   — Да ты не "такой человек", ты сука конченная, — сказал я, закипая.
   — Ты следи за своими словами, — возмутился Лёша, и сжав кулаки сделал в мою сторону неуверенно-угрожающий шаг.
   Я сделал шаг левой к нему, и ударил с права в шею. Очень хотел ударить в челюсть чтобы переломать её к чёрту (а я могу), но это телесные повреждения, а мне не хотелось из-за этой суки иметь проблемы с законом. Лёша стал падать. Я подскочил к нему и успел вовремя подхватить чтобы он не ударился затылком об пол (были случаи когда в подобной ситуации от этого умирали). Я положил Лёшу на пол и не произвольно обтёр ладони об штаны.
   Если честно, находясь под впечатлением от услышанного я бы наверное и не огорчился если бы эта сволочь сдохла. Но у эпизода могли быть свидетели. Один как оказалось точно был.
   — Ты зачем это сделал? — раздался у меня за спиной голос Оли.
   Я повернулся. Оля перепугано-удивлённо переводила взгляд с меня на Лёшу.
   — Эта сука считает Чикатило "санитаром леса".
   Оля остановила взгляд на Лёше, пытаясь переварить услышанное. По глазам было видно что и у неё это не укладывалось в голове.
   — И ты думаешь если вырубил его то он от этого измениться?
   — Это был импульсивный порыв. Не смог сдержать себя, — соврал я.
   Оля подошла к Лёше, склонилась над ним.
   — Он хоть жив? — спросила она довольно равнодушно.
   — Да.
   — Надо же как-то привести его в сознание.
   — В аптечке есть нашатырь?
   — Наверное, — неуверенно сказала Оля.
   Я взял её за локоть, развернул.
   — Пойдём посмотрим.
   Мы направились в её кабинет.
   Сделав несколько шагов, Оля обернулась:
   — А если он заявит в полицию?
   — Вряд ли. Что он скажет — меня вырубили потому что я считаю Чикатило санитаром леса? Да и какие там повреждения.
   Когда я вернулся с нашатырём Лёша уже пришёл в себя. Он сидел на полу облокотившись спиной об стеллаж и перепугано смотрел на меня.  Я посмотрел ему в глаза, а перед глазами у меня был замученный и убитый Чикатило ребёнок. И как же мне трудно было побороть желание подойти к Лёше и со всей силы врезать ему ногой по его уродливой голове. Я развернулся, вернулся в кабинет управляющей и отпросился уйти.
   Когда я вышел из магазина было солнечно, воздух был свежее чем в магазине, и я думал что от этого мне станет легче, но нет. Впервые в жизни я столкнулся с подобной мерзостью человеческой и от этого очень паскудно мне было на душе. И гадко. И тошно. И не солнечный свет, ни свежий воздух не могли разогнать ту черноту что густилась во мне. Как будто прикоснувшись к этому ублюдку я замарался. Меня просто выворачивало от сильнейшего чувства гадливости. А ещё мучал вопрос: "Что делать?". Как поступить? Что предпринять? Вот есть такая мразь, она ходит по земле, и я очень хотел с этим  что-то сделать. Но я никак не мог понять — что? Пойти в полицию и рассказать? Ну а что, они разведут  руками и скажут: "Что мы можем с этим сделать? Состава преступления нет". Найти бы его мать, отца и поведать что за упыря они воспитали, а жене рассказать с кем она делит постель. И развесить по всему городу баннеры с его фотографией и пояснением что за мразь на ней изображена, да заказать сюжет на телевидении, чтобы куда бы он ни шёл везде знали что он за нечисть.
    Взять бы его да поместить в круг людей чьи близкие пострадали от рук Чикатило и чтобы он повторил свои слова.
   Так я и шёл. Не замечая ничего вокруг, мучался от бурлившего внутри и терзался вопросом что делать?
   Дома долго стоял под горячей водой, надеялся смыть, как-то, осевшее внутри. Но вода не справилась. Душу выворачивало и я не мог найти себе места. Бродил по комнатам, лил ненависть на "уродливую голову" и отчаянно пытался понять что мне следует предпринять. Так до утра и промаялся. Очень не уютно мне было в доме моём.
   Рассвет не принёс избавления. Не унесла ночь с собой то что наслоилось за день. Пора было собираться на работу, а меня просто трясло от одной только мысли увидеть ту поганую рожу. Да и не сдержаться мог. За ночь даже как-то больше ненависти стало у меня к этому выродку. Могло и даже сломанной челюстью не ограничиться. Так что сначала думал и не пойти. Но надо было всё-таки поставить хоть какую-то точку. Да и всё лучше чем бесцельно бродить по ставшему неуютным дому.
   Достал из холодильника ломти запечённой курицы, нарезал огурцов, заставил себя поесть. Заварил чай вышел во двор. Я живу в своём доме. Хотя не так — в доме на четыре хозяина — этом пережитке советского прошлого — экономия пространства в самой большой стране на планете, ну и денег. И это конечно не свой дом — с двух сторон соседи, но по крайней мере не приходиться мириться с жизнедеятельностью с верху и с низу. И можно выйти во двор, свой, выпить чая на свежем воздухе.
   Вышел как всегда заранее. Когда проходил мимо гаражей "сторожевая собака" снова кинулась на меня. В сердцах полетел в неё камень. Не попал, но собака взвизгнув, поджала хвост, развернулась и поплелась на исходную, но повернув голову смотрела на меня, как будто хотела чтобы я видел обиду в её глазах.
   Выйдя на прямую к магазину, я увидел Лёшу. Он стоял облокотившись плечом об приотворенную створку ворот, курил и смотрел себе под ноги.  И увидев его я понял что сделаю. Единственное что я мог сделать. Я подойду к нему и сломаю ему челюсть. Ударю так чтобы её просто разворотило, чтобы пришлось налаживать кучу скоб, чтобы этот упырь ещё долго не мог внятно разговаривать. Но я пытался остановить себя, говорил что это бесполезно, это ничего не изменит, требовал развернуться и пойти домой, взять отгул или вообще уволиться, но всё это было впустую, и я только ускорял шаг. Когда я уже был в метрах пяти от Лёши он услышал шаги и поднял глаза. Увидев меня он выбросил окурок, протянул руку для рукопожатия и сделав шаг мне на встречу заговорил:
   — Ты извини меня, я вчера погорячился. Просто день тяжёлый был, вот и наговорил лишнего.
   Я замер, растерялся. Посмотрел ему в глаза. Он смотрел на меня примирительно, заискивающе.
   — Не подходи ко мне больше, — сказал я и проигнорировав руку, зашёл в магазин.
   Я прошёл в кабинет заведующей, расположился на небольшом диванчике и стал ждать. Войдя в свой кабинет, Оля возмутилась моему вторжению. Я поднялся с дивана, на котором даже слегка задремал, измученный бессонной ночью.
   — Я увольняюсь, — сразу, без приветствия, сказал я.
   — Почему? — сменила тон с сердитого на удивлённый Оля.
   — Не могу работать с этой сукой, просто воротит от одного его вида. Боюсь сорваться.
   Оля улыбнулась.
   — Ну денёк то потерпишь?
   — Он последний день? — обрадовался я.
   —- Да.
   — Увольняется?
   — Нет, я увольняю. Думаешь мне приятно видеть его. Можно было бы и сегодня, но два человека на выходных, некому будет работать. Так что потерпи денёк.
   Я вышел из кабинета, прошёл в зал. Лёша ждал меня чтобы снять плёнку (это удобней делать вдвоём). Я прошел мимо него и стал снимать плёнку сам. И ворота пошёл открывать сам (было трудно). И в начавшемся рабочем дне старался держаться от Лёши подальше. А его было много. Он неустанно сновал в книжных проходах с довольной улыбкой (видимо ещё не знал что это его последний день, а то бы точно не улыбался). Лёша любит свою работу, общение с покупателями. Всегда решительно бросается к вошедшему с вопросом: "Вам что-нибудь подсказать?".
   И поймав в очередной раз незадачливого покупателя Лёша стал ему что-то рассказывать, по-моему даже уже не о книгах, и говорил с таким удовольствием, с таким упоением, с такой радостью жизни. И меня это так возмутило. Вот стоит ублюдок который оправдывает Чикатило, замучившего и убившего столько людей и радуется жизни. И мне так захотелось подойти к этому увязшему в сетях покупателю и рассказать что это за человек перед ним. И я двинулся. Но был пойман Олей, увидевшей что-то недоброе в моих глазах, все время крутившейся где-то поблизости, видимо опасавшейся моей горячей головы.
   Лёша ушёл раньше конца рабочего дня. Когда я начал укрывать стеллажи его уже не было видно. К закрыванию ворот я привлёк зама управляющей и продавца-консультанта женского пола.
   Вечер решил провести у своей девушки. Её зовут Алина. Не могу сказать та ли она самая, которая на всю жизнь. С которой создать семью, завести детишек. Говорят что если встретил ту что на всю жизнь, это сразу поймёшь. У меня не так. Но у нас всё хорошо. И её вроде бы не смущает мой скромный заработок и туманные перспективы. Но как дальше будет не знаю. Жилплощадь есть. У меня с пристройкой три комнаты. Но пока мы обтекаем тему нашего совместного будущего. Но я жду разговора. Так что всё пока под вопросом. Вообще моя жизнь под вопросом. Не знаю что делать со своей жизнью. Какую дорогу выбрать. Копаюсь в себе в поиске своего пути.
   А город накрыл туман. И я иду к ней в тумане. Туман надолго. Может насовсем. Иду покрытый сыростью. Неторопливое движение противотуманных фар на дорогах. На тротуарах фонари в своей немощной борьбе.
   Зашел в магазин, купил зелёного чая с жасмином и миндаль для неё. Огонёк аптеки подсказал ещё покупку.
   Запутался в цифрах домофона. Проехался на лифте. Она открыла залитая светом уютной квартиры. Приятно было смотреть на неё, после сырости и неприглядности улиц. Но и в целом приятно. Тёпленькая, чистенькая в коротеньком, соблазнительном халатике солнечного цвета. Пошутила: "Может зайдёшь?".
   Конечно послушал как прошёл её день. Но недолго. Потянулся к пуговичкам. Потом к губам. Но остановился, недовольно покачал головой.
   — Ой, ладно, ладно, сейчас сотру, — сердито проворчала она. Пошла в ванную. Не люблю когда она использует губную помаду, да и косметику в целом, да и духи. Пытаюсь бороться, но пока вот сопротивляется.
   Вернулась, стала руки в боки.
   — Доволен?
   — Да.
   На ночь не остался. Никогда не остаюсь. Не могу заснуть когда под боком. Предпочитаю спать один, а у неё больше притулиться негде. Поэтому в третьем часу ночи побрёл домой. К трём дошёл. Проснулся в семь.
   Выходной. Но "выспаться в выходной" не для меня. Сплю мало. Побрёл на кухню готовить завтрак. Остановил выбор на омлете с молочной колбасой. Я долгое время пытался найти рецепт омлета который подавали в советских столовых. Такой, нарезанный на квадраты, всегда холодный. Очень любил я его. И в поиске перепробовал много рецептов, но безуспешно. А потом узнал что его готовили в специальных печах, и повторить его в домашних условиях невозможно. Так что я периодически захожу в места общественного питания, вдруг где-то его всё ещё подают.
   По плану закупиться продуктами. Взял рюкзак. Всегда хожу за покупками с рюкзаком, очень удобно, особенно если обратно гружённым идёшь пешком.
   "Сторожевая собака" демонстративно меня проигнорировала. Ну вот и хорошо.
   И хорошо что выходной не в общий выходной. Можно спокойно бродить по супермаркету, без необходимости протискиваться, а потом без необходимости отстаивать очередь. Зашёл в чайный магазин. Купил и любимого и на пробу, и немного молотого кофе.
   Вернувшись домой принял душ, заварил чай и устроился с книгой в кресле. Вайнеры "Лекарство против страха". Я вообще не люблю детективы, и не планировал читать Вайнеров, но как-то в магазине, в самой недорогой серии появился роман "Место встречи изменить нельзя", который на самом деле называется "Эра милосердия", а "Место встречи изменить нельзя" это название сериала, но издательства желая привлечь внимание к книге, довольно часто, да почти всегда дают роману название сериала, что как-то неэтично по отношению к авторам, да и название "Эра милосердия" больше подходит к замыслу авторов.
   И вот я чего-то загорелся купить эту книгу, хотя сериал смотрел не раз, а читать книгу после просмотра экранизации не люблю. Но видимо не последнюю роль сыграла цена. Книга мне понравилась. Очень хорошо написана, да и финал не такой как в сериале. После этого купил "Гонки по вертикале", правда другие работы Вайнеров выходят уже только в дорогих сериях, но я под впечатлением, и с двадцатипроцентной скидкой пошёл на эту трату. И был очень рад этому. Просто великолепная книга, и потрясающе написанная. И с тех пор, не часто конечно, но покупаю Вайнеров. Получаю настоящее удовольствие от их книг.
   В удовольствии читалось недолго. За стеной зазвучала "All summer long" Криса Ри. Классная песня, если только она не звучит из-за стены. Это у меня сосед, большой поклонник творчества Криса Ри и аналогового звука, слушает только пластинки. Он и похож на Криса Ри. Ему лет под пятьдесят, у него тёмные волосы почти до плеч, усы, вот только огромный очень, самый большой человек которого я когда-либо встречал, и не руки — ручищи, моя рука при рукопожатии просто теряется, но при этом ужасно добрый. Когда я только въехал сам подошёл, познакомились, предупредил что любит слушать музыку, просил не сердиться если она иногда будет звучать слишком громко. Для таких случаев я одно кресло перетащил в кухню. Она у меня пристройкой, и от общей с ним стены отделена тремя дверями и стенами, так что туда звук не доносится. А по ночам он музыку не слушает. Так что мы добрые соседи. Он работает на шахте, в лаве, и пока я не сделал отопление помогал не покупать хороший уголь.
   Другой стеной соседями пожилая семейная пара, где дед с плохим слухом любит смотреть телевизор по ночам. Потеряв надежду докричаться до него, я купил наушники с длинным проводом. С тех пор это тихая стена.
   Дослушав "All summer long" я перебрался в кухню. Как я всё же хочу жить в своём доме, чтобы не приходилось примеряться с чьей-то жизнедеятельностью за стеной. Я очень люблю тишину.
   Оказавшись на кухню, решил пообедать. Ну раз уж. Почему-то подумалось о картошке. Что-то было. Какой-то штрих. Не вспомнил. Картошку решил запечь. Задумал было во дворе, в золе, так вкусней всего, но взглянул на серое небо, серый двор, нет, не буду заморачиваться, закину в духовку. Не так конечно вкусно как в золе, но тоже хорошо. Заодно и дом протоплю. Косточки его старые прогрею. Можно конечно было бы и в печи запечь, я её благоразумно после установки отопления не демонтировал, но тоже морока. Духовка подойдёт. Помыл картошку. Чистить или нет? С чищеной потом не надо возиться, но если не чищеной запекать, то вкуснее. Закинул нечищеную. Лучше всего иметь дело с молодой картошкой, её даже рекомендуют с кожурой есть, вся польза картошки в кожуре молодой картошки. Но вкус конечно отличается. Вообщем вкусней всего старая картошка запечённая в золе, но на это надо решиться.
   Нарезал сало, сам выбирал, сам солил. Достал баночку солёных огурцов, здесь доверился производителю. А ещё молочную колбасу. Очень люблю с печёной картошкой. Ну и штрихом зелёный лук, чеснок. Не тягаться, для меня, с этим ролам, пасте Болоньезе, ризотто, да что не поставь напротив.
   Включил маленький телевизор, прописанный на кухне. Отыскал канал с советского прошлого фильмами. Люблю советское кино. В этом умершая великая страна нам оставила прекрасное наследство.
   "Двенадцать стульев" Гайдая. Замечательно. Как по мне, несомненно, и во много лучше варианта Марка Захарова, хоть там и россыпь звёзд побольше.
   Управившись с обедом снова уткнулся в кресло и книгу. Я очень люблю книги. Мне даже приятно просто держать книгу в руках. И всегда интересно  какой стиль у автора, что за замысел он вложил в своё произведение. Читал с удовольствием. Тихо, тепло. Потом стал собираться. Забил спортивную сумку спортивной амуницией.
   Я занимаюсь боксом, но так для себя.  Было время, я хотел заниматься боксом профессионально, но в то время работал на стройке, а эти два пути посчитал несовместимыми. С работой тогда было крайне плохо, и найти что-то подходящее возможности не было. Уже работая в книжном магазине я снова загорелся желанием заниматься боксом. Хотя и в книжном, казалось бы, но работа тоже не способствует совмещению со спортом, ну таким, интенсивным, ноги всё-таки сильно устают. Но по выходным я езжу на тренировку. Приятно помахать кулаками, не рискуя попасть под уголовную ответственность.
   Я тренируюсь во дворце спорта, высвечивающим как маяк своими панорамными окнами, всем тем кто решил посвятить свою жизнь спорту, ну или просто заниматься для себя.
   Дверь на входе алюминиевая, громким, затихающим дребезжанием извещающая на весь дворец, что кто-то прибыл или покинул его. В холе дежурная, с вечно недовольным лицом, отвечающая когда с ней здороваются, немного небрежно, устало, как бы нехотя, но волком смотрящая на того кто посмел с ней не поздороваться.
   Наша группа тренируется третьей, до нас две тренировки тех кто занимается боксом целенаправленно, выступает на соревнованиях. Сначала детская группа, потом взрослая. В нашей группе тренируются те кто занимается для себя, изначально для себя или уже завершив спортивную карьеру, для себя. К моменту нашей тренировки зал так пропитывается запахом пота, что кажется и не пробиться сквозь эту накипь. Распахнуты окна, гудит во всю мощь вентилятор, но тщетны усилия, под сотню тел своим усердием пропитали каждый дюйм поверхностей этого зала, и наверное даже если пару месяцев не проводить здесь тренировки и выветривать, не искоренит это дух спортивный. Боксёрский зал. Но мне так нравиться обстановка — квадрат ринга, большое зеркало, качающиеся маятником мешки. Я часто приезжаю раньше, чтобы посмотреть как идёт тренировка у тех кто живёт этим миром. Я так люблю этот мир и мне так жаль что я не в нём. Я горячий поклонник бокса, смотрю трансляции, и вряд ли чего-то не знаю о профессиональном боксе. Это большая моя мечта которая не сбылась, и о которой я буду тосковать до конца дней моих. Ранка, вечно чуть-чуть кровоточащая.
   Этот Дворец спорта очень подходит для занятий боксом. В центре, углублением большой гимнастический зал со всеми полагающимися ему снарядами, по бокам, с двух сторон зрительские ряды, по периметру колонны, от них в метрах полтора внешняя стена, и вот в этих метрах полтора, прямоугольником (плюс холл) метров пятьсот, очень удобно бегать во время разминки, или совершая какие-то упражнения, часто по пол тренировки проходит в этом прямоугольнике.
   Мы пробежались, размялись, поработали в парах. Вот здесь опасность для меня. Мне как-то раз поставили синяк, так Оля меня потом каждый день попрекала этим, пока он не сошёл. Видите ли не пристало работнику книжного магазина быть с синяком. И утро начиналось с её осуждающего взгляда, и в конце рабочего дня я получал его на дорожку. Грозилась даже увольнением если это будет повторятся. Думаю не шутила.
   Горячей воды нашей группе опять не хватило. Жаль. Я планировал после тренировки заехать к Алине. В тёплое время года это ничего, можно и под холодной помыться, но уже холодновато для этого. Только один из нашей группы решился под душ, закалённый видимо. Я в такой ситуации действую по примеру японцев — намочил полотенце, обтёрся. До дома, а там колонка, выбирай температуру. Но к Алине уже скорей всего поленюсь идти.
   Алюминиевая дверь громыхнула, известив Дворец спорта что его кто-то покинул, и я направился на трамвайную остановку. Эта часть мне очень нравиться, не знаю почему, но я люблю ездить на трамваях. Как-то особняком они стоят среди городского транспорта. Есть что-то в них особенное, не знаю что.
   Дома долго и с удовольствием мылся под душем нужной температуры. На ужин чечевица с варёной скумбрией, салат из тёртой свеклы и моркови, заправленный нерафинированным подсолнечным маслом. Очень салат этот подходит под бобовые. Особенно он хорош когда овощи напитались после лета солнечной сладостью.
   Идти поленился. Перед сном книга. За стенами тишина, мышцы налиты усталостью располагающей к чтению.
   Небо определённо было расположено к дождю. Грозило вот вот дать слабину. И я не успел. Когда пересёк границу магазина с меня жутко текло. Просто залил пол под собою. А потом стали стягиваться и другие работники магазина, и всё лили и лили на пороге, и уже приходилось растягиваться в шпагат чтобы миновать образовавшуюся лужу. И постепенно увеличиваясь численностью, мы как безумные бегали по магазину спасая книги от образовывающихся новых потоков с крыши. Укрывали стеллажи, подставляли вёдра. Не магазин а решето. А потом несмотря на дождь пошёл покупатель, как будто у нас без него было мало воды.
   И ту были свои некоторые сложности. Люди почему-то не понимают что мокрыми руками они безвозвратно портят товарный вид книги. А иногда так просто стоит с раскрытой книгой в руках, безразлично воспринимая что  с его глупой головы на книгу падает вода.
   Но людей было немного. В целом большей частью люди понимали что поход в книжный магазин не такая неотложная необходимость, чтобы пробираться к нему в дождь.
   Ближе к обеду одна женщина спросила рассказ Гайдая "Совесть". У нас была только одна книга Гайдая, большой сборник рассказов, но "Совести " там не оказалось. Я так и сказал:
   — Совести нет.
   В этот момент рядом оказалась управляющая, и услышав эту фразу, вырванную из контекста, возмутилась тому что я так разговариваю с покупательницей. Ну хоть посмеялись в этот такой дождливый день.
   В обозначенное для моего обеда время, я взял книгу из современной литературы и пошёл в комнату отдыха. Современная литература дороговата для меня, так что я пользуясь служебным положением, ознакамливаюсь с ней так. Пока обедал дождь прекратился. А с ним, и так слабый поток покупателей. Мы уныло бродили по пустому, отсыревшему магазину, сливали воду с вёдер, надеялись что к концу рабочего дня дождь не возобновиться.
   Позвонил он, попросил принести пять книг. Ну что ж на пару недель хватило. Прошёлся по стеллажам собирая покупательскую корзину.
   "Хождение по мукам" Толстого, "1984" Оруэлла, "451 по Фаренгейту" Брэдбери, "Мёртвые души" Гоголя, "Ключи царства" Кронина. На свои паспортные данные оформил ему скидочную карту.
   А за час до закрытия магазина рубануло свет. Темно, сыро. У нас в магазине окон нет. Дневной свет идёт только от входов и вглубь магазина не забирается. Но мы не закрылись. До последнего трепетно надеялись что дадут свет и в этот ненастный день кто-то ещё всё-таки придёт за книгой. И на десять минут раньше не закрылись. Самоотверженные служители культа книги, вопреки всему несущие человеку свет печатных страниц.
   Я брёл к нему огибая лужи, и размышляя о том что надо поднять заказ до десяти книг, чтобы мне не слишком часто приходилось совершать это путешествие, а заодно и предложить ему современную литературу, тогда я смогу читать её перед тем как отнести ему, вот и мне будет резон с этого моего волонтёрства. У меня есть пара книг на примете, которые я бы хотел прочитать, но купит которые у меня не подымается рука.
   Дом, подъезд, дверь, и он ещё больше осунувшийся. Что-то настойчиво крошит его здоровье. От ужина отказался, согласился на чай. Он поставил передо мной чашку исходящего паром горячего чая, и вопросом вежливости спросил как дела на работе. Эпизод с Лёшей всё ещё бурлил во мне и я вдруг подумал что если выговорюсь, то мне станет легче, я ведь никому о столкновении с чёрной душой не рассказывал, и эта чёрная душа торчала в моей голове, травила жизнь.
   И тут меня понесло, выплеснулось через край. И я рассказал всё как было и как меня мучило существование такой бездушной твари. Говорил я эмоционально, горячась. Он слушал молча, внимательно, и как-то тяжело. Мне даже казалось что я его мучаю этим рассказом. Так что когда закончил спросил всё ли с ним в порядке. Он посмотрел на меня своим грустным, истощенным взглядом, поставил чашку на стол и тяжело выдохнул.
   — Ты даже не представляешь как ложится этот рассказ на мою жизнь.
   И замолчал. Тяжело замолчал. Устало.
   Я не торопил его, видел что он взвешивает, решает нужно ли обрушивать на меня его горе. Я подтолкнул:
   — Расскажите.
   И он рассказал. И в том как он рассказывал я почувствовал в каком одиночестве живёт этот человек. Как видимо очень давно ему хотелось с кем-то поговорить. Просто рассказать. И вот он после лет молчания рассказал. Рассказал со слезящимися глазами, трясущимися, не находящими покойного места руками, и словами, которые спотыкались, сбивались, не решались вырваться, и несли собой, оживая страшную повесть человека который в этот миг передо мной снова проживал мучительные, рвущие душу воспоминания.


   Промежуточная станция. Мужчина в спортивном костюме был у двери ещё когда мы только въехали в город. Подошёл к двери уже с сигаретой во рту, и пока не открылись двери нервно перебирал зажигалкой между пальцев. Народ повалил на выход. Я осмотрелся. Возле станции горела светом небольшая, вареная конструкция ларька. Я взял чай, чайную ложку, кружку, и пошёл к ларьку. Подождал очередь, сунул сто рублей в окошко и попросил кипятка. Сонная, немного не трезвая женщина средних лет, с помятой причёской и лицом посмотрела с непониманием. Объяснил что хочу заварить свой чай (в поездах с этим хорошо). Ухмыльнулась: "У нас чай хороший". Я не сомневался, но хотел заварить свой. На сто рублей получил поллитровую банку кипятка. Возле ларька заварил, банку вернул. Знаю, выглядело это всё довольно нелепо, и я видимо немало повеселил сонных пассажиров. Но очень хотел чая. Чай помогал.
   Я присел на лавочку возле ларька, вытянул ноги. Совсем неясное небо. Трудно отыскать луну. Звёздам удаётся пробиваться численностью. Ветер неприятно холодный, и если бы не термокружка, чай остыл бы, не успел бы сделать и пары глотков.
   Почувствовал на себе чей-то взгляд.  Поднял глаза. Пьяный, расшатывающийся в разные стороны мужик, то ли пассажир автобуса, то ли местный, с ухмылкой смотрел на меня. Не люблю пьяных людей, никогда не знаешь чего от них ждать. Кивком головы спросил чего он хочет.
   — Что, чай пакетированный брезгуем пить? — невнятно, заплетающимся языком пробормотал он.
   — Ну для вас наверное трудно представить что кто-то пьёт чай ради вкуса, а не только чтобы согреться или запить бутерброд. Вы наверное между французским Бордо и Монастырской избой разницы особо не почувствуете. Наоборот предпочтёте второе, потому что шибанет по мозгам лучше.
   Мужик хмыкнул, завис, решая то ли обидеться, то ли принять как шутку. Не успел. Водитель автобуса, сделав последнюю затяжку на ходу, размахивая путевым листом, дал команду к погрузке. Пассажиры потекли к автобусу, увлекая с собой и пьяного мужика, и пока дверь автобуса, по одному пропускала пассажирский поток я успел купить в ларьке чёрного шоколада, погрызть, и пополнил запас воды.  Последним зашёл мужчина в спортивном костюме, сделав последнюю затяжку уже на ступеньках, но выдохнув наружу. Салон ещё некоторое время гудел, но потом снова установил тишину, сон. Я так и не заснул. Это моё любимое время. Ночная дорога, группа "Алиса". Это мой приют. Лучшее место, которое есть в моей жизни. И дорога на дело и обратно. Но эти две дороги такие разные.
 

   Это случилось больше двадцати лет назад. В его жизнь вошло горе. Страшное горе. Страшнее горя и нет.
   Он жил счастливо со своею семьёй. Женой и дочерью. Девочке было семь лет.
   Пять минут назад, выглянув в окно он видел что ребёнок счастливо играет на детской площадке. А через пять минут она пропала. Её искали долго. Всем двором, полицией, городом. Нашли. Нашли её мёртвое тело, закопанное в землю. Какой-то нелюдь изнасиловал её и убил. Его поймали, судили, и какой-то милосердный судья вынес ему приговор — двадцать лет тюрьмы. Подонку изнасиловавшему и убившему маленькую девочку дали двадцать лет. ДВАДЦАТЬ. Он конечно пытался изменить приговор, обращался куда только мог, но безрезультатно, убийца его дочери вышел на свободу. Тоесть по милости судьи через двадцать лет после своего чудовищного преступления на свободу вышел педофил-убийца. Какую извращённую форму слову "милосердие" придал этот приговор.
   Жуткая история. Как он вынес в одиночестве такую ношу (жена вскоре после случившегося развелась с ним и уехала за границу, к своим родным). И он больше двадцати лет в одиночестве нес свою боль. От такого можно с ума сойти. Или спится. Как он не спился. Справиться с таким грузом может помочь только одно — цель, дождаться когда эта тварь выйдет на свободу и убить. Только это может помочь держаться. И он как будто прочитал это в моих глазах.
   — Я добыл всю информацию о нём, — пауза, стиснутые зубы — где живёт, работает, недавнее фото. Ездил… — запнулся, — пытался доехать. Два раза снимали с поезда с сердечным приступом.
   Я шёл как в бреду, я шёл как в тумане. Я был раздавлен, истерзан, разбит. В моем разорванном в клочья мозге не укладывалась одна мысль — государство выпустило на свободу педофила-убийцу. Тварь которой хуже нет. Ублюдка изнасиловавшего и убившего маленькую девочку. ИЗНАСИЛОВАВШЕГО и УБИВШЕГО. ГОСУДАРСТВО ВЫПУСТИЛО НА СВОБОДУ. Тоесть туда где ходят маленькие дети. ДА КАК ТАК. Ведь не один здравомыслящий человек не станет утверждать что эта тварь не захочет повторить своего ужасного преступления. А государство распахнуло перед ним ворота тюрьмы и сказало иди, только учти в следующий раз мы тебя накажем строже, наверное. Почему государство ставит возможность дать этой твари ещё один шанс на жизнь выше безопасности детей. Почему государство рискует ради этой твари жизнью детей. Ведь в конечном счёте даже не суть почему эта тварь совершила своё ужасное преступление, была ли она в алкогольном или наркотическом опьянении или из мести или она психически нездорова, или так ужасно извращена, а суть в том что эта тварь способна на такое, а значит этой твари не должно быть среди людей. Её не должно быть там где есть дети. Государство должно как минимум изолировать эту тварь навсегда. Оградить от неё детей. А оно выпускает эту тварь на свободу, тем самым давая возможность этой твари повторить своё ужасное преступление.
   И как бы мне хотелось спросить судью вынесшего этот приговор, на чём он его основывал и в чём нашёл смягчающее обстоятельство. Да и ка вообще у такого страшного преступления ещё может быть и какой-то минимальный срок.  А ещё хотел бы спросить у этого судьи, если бы та тварь так поступила с его маленьким близким человеком он вынес бы такой же приговор? Или как бы он отнёсся к тому что эта тварь, его милостью оказавшаяся на свободе, поселилась бы по соседству с его детьми или внуками, ходила бы по улицам по которым ходят они. Не было бы страшно ему за свих близких. А может у этого судьи нет маленьких, близких людей и ему просто плевать? А может он такой же и поэтому проявляет такое милосердие к подобным тварям?
   Меня просто разрывали изнутри эти вопросы, на которые мне негде было получить ответа. Меня трясло от злости. Я шёл не зная куда.  Не видел ничего перед собой. Мир вокруг погрузился для меня во мрак. Я столкнулся с чудовищной подлостью этого мира.
   И я шёл, шёл, шёл, кипел наполнявшей меня лавой, а когда пришёл в себя, то обнаружил что забрёл неизвестно куда. Я обнаружил себя бредущим по рельсам. Вокруг было пусто, ни души и наверное была уже глубокая ночь. Трамвайные рельсы разрезали дорогу надвое, я перешагивал с шпалы на шпалу и пытался сориентироваться. Это был незнакомый мир для меня. я искал ориентиры, а когда нашёл выступающий выше всех, свернул в выбранном направлении.
   Домой я добрался сильно истощённым, так что даже всё никак не мог захлопнуть дверь. Но заснуть не смог, и всё бродил по дому, по тёмным комнатам, ципляя в темноте дверные проёмы, мебель. И мысли всё роились и роились, кружились в голове как осенние листья подхваченные ветром. Я всё думал о той боли через которую прошёл человек который потерял своего ребёнка, проходит и будет проходить пока не остановиться его измученное сердце. Боли страшней которой нет. У меня нет детей , но это не мешало мне понять что увидеть своего ребёнка мёртвым это чудовищная боль. Невыносимая.
   И началось для него всё с телефонного звонка, в котором его попросили приехать на опознание. Господи, какая конечно это была мучительная дорога, как цеплялась за сознание надежда что это не она. А потом были гулкие коридоры морга, по которым он шёл на ватных ногах. А потом он увидел тело, и самый страшный миг, когда увидев лицо он опознал свою дочь. Самого дорогого для него человека. Счастья которого хотел больше всего на свете. Ради которого прошёл бы всё, принял бы всё. Которого хотел защитить, уберечь, оградить. Но не смог. Никогда больше он не увидит свет её ясных глаз. Никогда больше не расплывутся в улыбке её губы. Никогда больше не раздастся её звонкий, счастливый смех. Никогда больше не обнимет она его крепко, не скажет: "папа". Никогда больше… никогда больше ничего не будет. Никогда, ничего. Её глаза мертвы. Её губы мертвы. Её руки мертвы. Её тело бездвижное, холодное, мёртвое. И как принять это.
   А потом он привёз с собой из морга жене самую страшную весть для человека. А потом  поехал за гробом для своей дочери. Не за велосипедом, не за формой для школы, не за желанной игрушкой, не за… За гробом. За гробом для своего ребёнка. А потом его ребёнка положили в гроб и закопали в землю. Она ушла от него навсегда, а он, похоронив своего ребёнка будет жить, смотреть на её фотографии и молить о прощении. Он будет жить с вечным, не проходящим чувством вины. И снова и снова будут всплывать в памяти воспоминания — как он кормил её с ложечки, как она щипала его за нос, как крепко обнимала, как он читал ей сказки перед сном, укрывал одеялом, учил кататься на велосипеде, как брал её за маленькую ручку и они шли гулять, как… Но эти воспоминания не будут счастливыми. Они будут нести боль.
   И это всё потому что какая-то тварь поставила выше всего удовлетворение своих ублюдских желаний. Выше всего. И конечно эта тварь могла остановить себя. Эта тварь могла в миг вспыхнувшего возбуждения задрочить себя до полу смерти, чтобы и думать было больно об этом. А ещё эта тварь могла избавить этот мир от себя насовсем. Но нет. Эта тварь хочет жить, и готова ради удовлетворения своих ублюдских желаний нести миру вокруг боль и страдание. И ей на это плевать. И конечно эта тварь понимала что её за это по голове не погладят, и что за это наказывают, но это её не остановило. Эта тварь готова идти на риск ради удовлетворения своих ублюдских желаний, угроза какого бы наказания перед ней не маячила.
   Так почему же тот грёбаный судья посчитал что понесённое такое наказание удержит эту тварь от ещё одной попытки удовлетворить свои ублюдские желания. И пока этот судья пьёт на даче чай с плюшками, удобряет клубнику и хвастается соседу прошлогодним урожаем, тварь выпущенная его милостью на свободу, может уже готовит своё очередное зло, а может уже и совершила.
   Но этому судье плевать на это. Он долго ещё работал на своей должности (он узнавал), выносил приговоры, а потом, в установленный государством срок вышел на почётную пенсию. И ему устроили торжественные проводы, благодарили за службу отечеству. И наверняка у него в доме стены обвешаны почётными грамотами, благодарностями и чем там ещё награждают работников правоохранительной системы.
   И очень сильно меня возмущает реакция общественности. Как он рассказывал, сюжет об этом деле показывали по телевидению, озвучивали этот паскудный приговор и никого это не возмутило. Общественные деятели, депутаты, журналисты, все те кто имеет большую аудиторию, у них ведь тоже есть дети, внуки, и неужели им не страшно что их маленькие, близкие люди будут ходить по тем же улицам по которым ходит выпущенный на свободу государством педофил- убийца. Они же ведь могли поднять волну возмущения, протеста, чтобы приговор был пересмотрен, а этот сволочной судья с позором изгнан из правоохранительной системы. Но нет. Тишина. Мир вокруг этого дела был в стороне.
   И как бы я хотел попасть на приём к президенту и спросить почему государство выпускает на свободу педофилов-убийц. Так много делается в стране для того чтобы люди создавали семьи, заводили детей, но почему государство не делает самого главного? Почему государство не защищает детей? Почему государство выпускает на свободу тварь которая изнасиловала и убила ребёнка?
   В доме было холодно, но кажется я довёл себя до жара, лицо горело. Я прошёл в ванную, пустил холодную воду, набирал в ладони и плескал себе в лицо. Падала вода с лица в раковину горячей. Вытер лицо шершавым, царапающим полотенцем, пошёл на кухню. Я уже давно не ел, но есть совсем не хотелось. Поставил чайник, подошёл к окну. Кажется начинало светать. Сквозь ветви деревьев проступало серое небо. Безразличное небо. Безразличное ко всему.
   Решение я принял ещё когда спускался по ступенька его подъезда. Нет, ещё когда он заканчивал свой рассказ. Но решение ещё только укреплялось и теснилось где-то на задворках сознания, понимая всю свою серьёзность. И пока шёл домой, а потом бродил по холодному дому, оно набирало силу, крепло, прочно укреплялось в голове. И остудив себя холодной водой, я понял что оно твердо. Я посмотрел на часы. Он наверное ещё спит. Но я не хотел откладывать даже хоть не надолго, не потому что боялся передумать, отступить. Нет. Одна, главная была причина чтобы разбудить его. Я не хотел терять время. Выключил чайник, только, только понемногу ставший выпускать пар, закрыл дверь. Разбросанные далеко друг от друга фонари продолжали гореть. Ещё совсем недавно я возвращался домой этой дорогой, и вот опять иду по ней. Но это уже другая дорога.
   Улицы хмурого города ещё были пусты, я гнал перед собой опавшие листья. Я шёл к человеку который похоронил своего ребёнка, и который знал что его ребёнок перед смертью испытал боль, страдание, ужас. К человеку который жил с тем что мучитель, убийца его ребёнка не понёс должного наказания. К человеку жившему с тяжёлой болью, страшной, немыслимой. С похороненной жизнью. К похороненному заживо.
   Я долго стучал в дверь. Звонил на телефон. Он не отзывался. Я стал беспокоится. Вдруг сердце не выдержало вчерашнего всплеска воспоминаний. Хотел уже даже подключать соседей, чтобы взломать дверь, но она открылась. Я вырвал его из глубокого сна, скорей всего медикаментозного. Это было видно. Он стоял в дверном проёме не проснувшийся, смотрел растеряно. Посторонился пропуская меня. Мы прошли на кухню, я выдвинул стул, попросил его присесть, посмотрел в глаза.
   — Я поеду за вас.
   Он смотрел на меня с непониманием. Осознавал, осваивал эту короткую фразу. А затем понял. Глаза его округлились, потом он зажмурился, потом открыл глаза, как будто чтобы убедиться реально ли это. Он довольно резко подскочил со стула.
  — Нет, нет, нет, нет, — он махал руками, головой, и всё тело его говорило, повторяло это "нет".
   Я взял его за плечи, силой посадил на стул.
   — Успокойтесь.
   Он смотрел на меня набитыми тревогой глазами.
   — Зачем тебе это? — хрипло, еле слышно спросил он.
   — Я хочу чтобы та тварь понесла заслуженное наказание.
   — Не надо, не ломай себе жизнь.
   Он говорил тихо, обезжизненно. Как будто тот рывок отнял весь остаток жизненных сил.
   — Я понимаю, вы не хотите чтобы я в это впутывался, рисковал свободой, может жизнью. Но я уже всё решил. Эта тварь не должна ходить по земле. С вами или без вас, но я найду её, но без вас это займёт время, за которое эта тварь может отнять чью-то жизнь, может и не одну. В ваших силах спасти детей от этой твари и уберечь людей от той боли и страдания через которые прошли вы.
   Он молчал. Держал руки на коленях, скрестив пальцы, смотрел в пол. Он затянул с молчанием, но это было и понятно. Он беспокоился за меня, должно быть испытывал чувство вины за то что рассказал, но в тоже время и понимал суть мной сказанного. Наконец он поднялся, упираясь рукой об стол.
   — Хорошо. Мне нужен адрес твоей электронной почты.
   От него я поехал на работу. Надо было отпроситься. Это можно было сделать по телефону, но лучше было так. Услышав что мне нужен отпуск за свой счёт на неопределённый срок Оля сильно возмутилась, отказала, но я объяснил что в любом случае уеду, и поскрипев зубами она согласилась, но пригрозила что возможно и найдёт мне замену. Потом я поехал домой. Сделал всё что необходимо было. Время до поезда ещё оставалось много и я решил провести его у Алины, а от неё уже ехать на вокзал. Не то чтобы я был настроен на близость, просто хотелось прижаться изо всех сил к её обнажённому телу, почувствовать её тепло, кто знает когда у меня ещё появиться такая возможность.
   Но мы всё-таки побыли вместе, тоже, кто знает когда… Алина заснула а я пошёл на кухню, заварил чай. У неё в шкафу стояла баночка моего чая. Пил неспеша, наслаждаясь тишиной. Сейчас, в этой кухне я был укутан уютом. Тем что я больше всего ценю. Потом пришла Алина и я попросил её напечь блинов.  Она открыла холодильник, наклонилась, потянувшись за молоком. Это было опрометчиво с её стороны наклоняться передо мной в коротеньком халате. Но потом мы всё-таки делали блины. Я люблю их по особому. Алина жарила, ложила блин на тарелку, а я густо смазывал его сливочным маслом и посыпал сахаром. Потом Алина ложила блин сверху, а я смазывал и посыпал. И так пока не закончилось тесто. Под жаром блинов сахар таял, смешивался с маслом и образовывался между блинами сладкий сироп. Очень вкусно.
   Ну а потом, накинув рюкзак на плечо, я сказал что не знаю когда вернусь, захлопнул дверь и заняв свободное место в трамвае поехал на вокзал.
   Последний раз я был на вокзале довольно давно. Он мало изменился. Осталась таже, ещё с советских времён архитектура снаружи и дерево касс внутри, и даже по-моему таже плитка под ногами. Ну и людей море. Отплывающее и приплывающее море. Место отливов и приливов людских потоков. Свободных лежаков не было, я избегал приливов, отливов, держался мелководья, но всё равно столкновения не избежал.
   Мы столкнулись плечами. И если я всё-таки пытался избежать столкновения, то тот шёл напролом. Он явно был агрессивно настроен о чём сразу и заявил: "Ты чё, охренел?. Я собирался ему ответить что охренел он, но вовремя спохватился. Это вокзал и тут конечно есть полиция. Если произойдёт драка, заберут обоих, до выяснения, и поезд мой уйдёт без меня. поэтому выставив примирительно руки, я развернулся, вышел на платформу и отыскав наряд полиции расположился поблизости.
   Поезда приходят по расписанию. И это очень удобно.
   Мой пришёл вовремя. В отличии от вокзалов, поезда стали современней. Я взял билет в купе. Не то чтобы мне это было по карману, но хотелось ехать в относительном покое. Бельё теперь входило в стоимость билета, лежало на полке, упакованное в плёнку, чистое, сухое. На каждом месте розетка под зарядку, светильничек, на верхних полках откидные барьеры чтобы не рухнуть во сне. Пока купе было пустым я переоделся, расстелился, обустроился. А там и стали подтягиваться соседи. Первыми были дедушка с бабушкой, наверное муж и жена, но явно в соре, не разговаривали между собой и мне даже пришлось поднимать нижнюю полку чтобы бабушка разместила там сумку. Мне же пришлось снимать для бабушки матрас. Дед проигнорировал мой укоризненный взгляд, залез на свою полку и угрюмо уставился в потолок. Четвёртым был мужчина лет пятидесяти, очень высокомерный, не поздоровался даже и всем своим видом демонстрировавший что ни в какие разговоры вступать не намерен.
   В отведённое расписанием время состав дёрнулся и потянул своё растянутое, тяжёлое тело к горизонту.
   Не успели мы толком отъехать от вокзала, как по проходу загромыхала тележка вагона-ресторана. Ох и цены. Высокомерный набрал столько как будто пару дней не ел и расположившись занял весь столик. Ел так величаво как будто это барин в своей усадьбе трапезничает.
  Я взял в дорогу поесть, в том числе и банку консервированной перловой каши со свининой. Давно хотел попробовать. Ещё с армии. Нам там давали в сухпойке, и перловка со свининой ценилась выше тушёнки. Очень вкусной была. Вот я и воспользовался дорогой.
   Вслед за тележкой предложила свои услуги и проводница. Высокомерный взял два стакана и печенье. Остальными проводница осталась очень недовольна. А когда увидела что я завариваю свой чай, так рубанула прямо в сердце упрекающим взглядом, что я даже почувствовал угрызение совести.
   Вернувшись в купе я забрался на свою полку и грел руки об чашку с чаем. Руки мерзнут у меня, почему-то. Давно уже.
   Так приятно было наслаждаться звуком движения поезда что не хотелось ни слушать музыку ни читать. Я лёг ногами к окну и под аккомпанемент рельсовых стыков смотрел на размытые темнотой контуры внешнего мира.
    Пока дед не заявил что он спит. Поезду с ним было не тягаться. Я вышел в коридор, отошёл подальше от своего купе.
   Поездка на поезде должно быть всем в радость. Если конечно поезд не совершает дальний бросок длинною в неделю. Я получал от поездки настоящее удовольствие, несмотря на…
   Давно не ездил на поезде.
   Я смотрел в окно, слушал стук колес, возвращался в прошлое.
   Довольно долгое время я жил совсем не интересуясь миром вокруг. Уже после двадцати лет, и уж сам не знаю почему, не было никакого особого импульса для этого, но я стал смотреть новости. И от увиденного пришёл в ужас. И сильней всего меня возмущало то зло которое творилось против детей. И как много его было. Господи, как же много его было.
   Я узнал что в католической церкви очень много случаев сексуального насилия детей со стороны священников. И что эти священники-насильники за свои преступления не подвергаются уголовному преследованию. Максимальное наказание которое они несут, сколько бы детей они не изнасиловали, это ссылка в какой-нибудь отдалённый приход, где эти твари продолжат нести службу богу, и конечно искать возможности для удовлетворения своих ублюдских наклонностей.
   Сколько в католической религии верующих? Миллионы? Миллиарды? Неужели их всех это не возмущает? Такая масса людей сносит поругание детей и их религии.
   А ещё я видел сюжет о том что какой-то арабский шейх изнасиловал и убил свою пятилетнюю дочь за то что та, якобы, плохо учила Коран.  И эту тварь приговорили к         штрафу. К ШТРАФУ!
   А ещё был сюжет как в Штатах, в детском саду, воспитатель-трансгендер совершил сексуальное насилие в отношении двухлетнего ребёнка, и эту тварь ни к чему не приговорили, потому что эта тварь не закончила трансгендерный переход.
   Как же они там носятся с этими определяющимися. Закрыть глаза на такое.
   А ещё я смотрел репортаж одного журналиста из Нью Йорка. Он провел расследование и выяснил что из шестидесяти трёх осуждённых за год в Нью Йорке за сексуальное насилие над детьми, не один не отсидел в тюрьме за своё преступление и пол года. А в одном случае тварь совершавшая регулярное сексуальное насилие над ребёнком провёл в тюрьме три дня.
   И это же какое огромное количество людей вокруг этого, теже адвокаты, судьи, полицейские, журналисты, госслужащие, и ещё много, много разных людей, у которых есть дети. Неужели их это не возмущает? Почему такое допускается? Почему нет этому сопротивления?
   А ещё я смотрел репортаж о нашумевшем деле во Франции. Там задержали детского врача-хирурга по обвинению в том что он насиловал своих маленьких пациентов когда они всё ещё находились под наркозом после операции. Когда в его доме провели обыск, то обнаружили его блокнот куда он записывал все эпизоды насилия. Там оказалось более трёх сот имен. А ещё потом выяснилось что он изнасиловал двух своих племянниц и родного сына. И как оказалось мама этих девочек, сестра этой твари знала о том что он совершил с её дочерями, но предпочла промолчать. А сколько детей она уберегла бы, если бы сообщила, и та тварь вместо        отправилась бы на нары.
   И эту тварь, которая изнасиловала более трёхсот детей когда-нибудь выпустят на свободу, и не исключено что он вернётся к врачебной практике. 
   А этот остров педофилов и эта тварь Эпштейн. Сколько лет он вёл свою паскудную деятельность, прикрываемый, покрываемый спецслужбами, политиками, пока ветер не поменялся.
   И сколько на этом острове было обслуживающего  персонала закрывавшего глаза, не брезговавшего за хорошую (ну наверняка же) зарплату прислуживать тварям насилующим несовершеннолетних.
   А Эпштейн ведь когда-то уже сидел за педофилию, но эти все высокопоставленные политики жали ему руку, называли другом. Клеймо педофил там видимо совсем не маркое.
   А этот принц-педофил Эндрю. Сколько раз мелькало его имя в прессе в связи с сексуальными скандалами, но всё на что пошла королевская семья это вынудить эту тварь оказаться от титула.
   И опять же, сколько людей знало, покрывало, сколько закрывало глаза, прислуживало.
   Или вот в России. Одинокий дедушка удочерил двух девочек из детского дома. И несколько лет они жили вместе. Дед был на хорошем счету у социальных служб, в школе. А потом девочки рассказали своим одноклассникам что дед вступает с ними в половую связь. Девочек конечно вернули в детдом, а деду дали совсем немного.
   Но меня ещё возмутила позиция журналиста делавшего репортаж. Он сказал что, да, дед конечно нехороший человек, но он по крайней мере заботился об этих девочках, кормил их, одевал, давал образование, следил за здоровьем. Да эта старая тварь совратила девочек и использовала их для удовлетворения своих паскудных желаний. Какие тут могут быть смягчающие обстоятельства.
   И я видел, видел, видел, и конца и края не было тому злу что творится против детей.
   И мне так было жаль всех этих детей. Так сердце болело за них.
   Не знаю почему, но я испытывал по отношению к ним чувство вины. Очень сильное, мучительное. Так как будто я был виноват в том зле которое творится против них. И это чувство выжигало меня изнутри. Я злился на себя за это, пытался объяснить себе что не виноват в том зле которое творится на этой планете, что я не создавал её, не создавал этих ужасных нелюдей, и не несу ответственности за них. Но это не помогало. И именно так я чувствовал. Как будто это я создал эту планету, и за всё то что происходит на ней несу ответственность. Нет, я конечно не возомнил себя богом, но я испытывал за боль и страдание причиняемые детям чувство вины. Может за Него испытывал?
   И после таких сюжетов я заболевал. Мне так тяжело становилось на душе. Жизнь утрачивала для меня всякую радость. Меня грызла злость, ненависть, бессилие. Я не мог найти себе места, и бесцельно, отрешённо слонялся по комнатам, улице, городу. И так могло длится неделю, две. Я заставлял себя не смотреть новости, переключал каналы без звука, новостные не задерживаясь, но всё равно иногда натыкался на такие сюжеты и уже переключиться не мог. И снова заболевал.
   Но был сюжет который такую боль мне причинил что от отчаяния я выходил ночью из дома и бродил по тёмным переулкам, в надежде что на меня нападут и или мне проломят голову и эта душевная боль заштрихуется болью телесной или я сорву на напавших свою ненависть. И если бы Лёша в этот период сказал бы те свои слова, я бы его убил, там же, на месте. Три недели я ходил, каждую ночь, но оказалось что у нас не такой уж криминальный город.
   Но видео из этого сюжета, всплывая в памяти, до сих пор мучает меня.
   Пропала девочка. Она вышла из школы, но домой не дошла. Полиция просмотрела видео с камер видеонаблюдения по пути её следования и нашла её. Мёртвой. Её изнасиловали и убили.
   И показали видео с камеры на заправке рядом с которой её нашли.
   Вот она появляется в кадре, у неё хорошее настроение, она болтает портфелем, что-то напевает. Она идёт домой, в свой мир, счастливый и уютный, о чём-то мечтает, чего-то хорошего ждёт. Но вот она выходит из обзора камеры и через пару минут на неё нападут. Исчезнет с этой планеты маленькая, счастливая жизнь. Ужасным образом исчезнет.
   И вот этот отрезок видео длинной меньше минуты маленькой счастливой жизни которая вскоре чудовищно оборвётся превратил меня в того "кто питает особую ненависть к определённым формам зла". Вот только кипело у меня это всё внутри, мучало, рвало на куски, но что делать я не знал. Но вот толи волей случая, толи судьбы, но я получил возможность что-то сделать. Поэтому и стоял в коридоре поезда который шёл в тот город где по улицам ходит педофил-убийца. И с этим поездом, набиравшем обороты и разрезавшим ночь я уже гнался за той тварью. И за ту девочку, найденную у заправки, я ехал тоже.
   Я вернулся в купе, где дед и не думал затихать, забрался на своё место и под "Ланцет" закрыл глаза. Монотонное покачивание поезда уводило в сон, укачивало, убаюкивало, усыпляло.
   Дед, зараза. С утра он всё-таки решил заговорить с своей бабкой. Говорил он громче чем храпел, и его голос пробивался даже сквозь музыку в наушниках. Я взглянул на часы. Пять утра. Высокомерный осадил деда и до семи было тихо. Дольше дед выдержать не смог. И слушатели ему совсем не нужны были. Бабушка лежала лицом к стене, высокомерный сидел в телефоне, а я слушал музыку, но деда это совсем не останавливало, он рассказывал поезду.
   Когда организм потребовал подкрепится дед потребовал от бабушки накрывать на стол. И пока бабушка накрывала, по её лицу было видно что мгновениями когда они находятся в соре она дорожит. Они пригласили меня за свой стол, но у меня было своё. (перловка, кстати подкачала, совсем не то). А высокомерный отправился завтракать в вагон ресторан.
   Не мешал деду говорить и полный рот. И говорил он пока состав не прибыл в пункт назначения.
   Прибыли мы по расписанию. На примерно такой же вокзал от которого отправлялись. Проводницы распахнули двери, заняли свои места и народ потёк на выход, толпясь в тамбуре.
   Не люблю я искать дорогу. Хозяйка квартиры несколько раз раздражённо звонила чтобы узнать когда же я наконец появлюсь. По её внешнему виду я понял что "горели трубы".
   И какая же это была, блин, квартира. Но я и выбирал что подешевле. Но не думал что будет так плохо. Но сидящее внутри волнение затушёвывало всё. И я махнул рукой. Тратить время на поиск другого жилья я конечно не буду.
   Подошёл к окну. Грязное хоть картины пиши. Если бы я взял квартиру этажом повыше, то сквозь грязь стекла проступали бы звёзды. А так, уходящий в темноту, соседний дом. Пооткрывал что смог в окнах. Закрашенные давным-давно краской швы слепили деревянные детали окна между собой. Только форточки поддались. Оставив помещение проветриваться я пошёл за ужином. Подъезд довольно чистый. Пожалуй чище чем квартира. Почтовые ящики забиты рекламной макулатурой. Для двигателя торговли домофон на двери не преграда.
   Ярко мерцавшая вывеска круглосуточного минимаркета с кассой у входа, заверила меня что голодным я не останусь. Купил кильки в томате, ржаного хлеба, свежих огурцов, воды, соды, лимонной кислоты. Пока ходил за покупками, в квартиру нагнало помимо свежего воздуха ещё и довольно много холода. Задраил люки, задёрнул шторы, зажёг лампой тусклый свет. Плафон повесили ещё наверное лет тридцать назад. От накопившейся пыли он скоро рухнет. Отыскав нож чтобы порезать хлеб, решил хлеб ломать. Хорошо что консерву купил с ключ-кольцо. Не особо надеясь зашёл в настройки WI-FI. Нашёл незапароленный. Запустил "Теория большого взрыва". Очень люблю этот сериал. Очень уютный он.
   Я макал хлебушек в кильку, похрустывал огурцом и в принципе не плохо проводил время. Потом пошёл заваривать чай. Долго тёр чайник снаружи содой, потом набрал полный, довел до кипения, засыпал лимонную кислоту, оставил на двадцать минут. Хорошее средство против накипи. Слил воду прополоскал хорошенько. Снова закипятил воду, заварил чай.
   Чайник с носиком, моими усилиями приведённый в божий вид, был единственным предметов в этой квартире создававшим хоть какой-то домашний уют.
   Я взял с собой "Посмертные записки Пиквикского клуба". Читал эту книгу, но предпочёл взять проверенное смешное.
   А потом долго пытался заснуть, чередуя попытки брожением по комнатам, чтением. Конечно и чужая квартира (давно уже отвык спать не дома), да и не уютно, не чисто, но не это. Неспокойно было на душе. И это гнало сон. Нет, я не боялся предстоящего. Моё "Лекарство против страха" это ненависть к подобным тварям. Да, я никогда не убивал, но и не это меня тревожило. Я по-настоящему беспокоился за то, что может не получиться, что что-то пойдёт не так, и эта тварь останется жива. Из всего  что вмещала моя поездка для меня было важно только одно — я должен убить эту тварь. Должен. Даже если бы мы стояли окружённые кольцом полиции, и я знал что успею ударить и это единственная возможность которая у меня будет, я бы ударил. Я готов был дорого заплатить. И жизнь за жизнь тоже.
   Ворочало меня это моё беспокойство по не расстеленной кровати долго, но в конце концов меня всё-таки вырубило.
   И проснулся я в десять. Совсем не востолько восколько надо было. Забыл про будильник. Но всё равно решил сходить по адресу, чтобы уже знать дорогу, да и мало ли. Открыл письмо, запомнил адрес. Всмотрелся в фото. Я читал в одной книге что для того чтобы лучше запомнить лицо надо сфокусироваться не на общем плане, а изучить детали, тоесть форму лба, носа, губ, подбородка, ушей, скул. Найти какую-то особенность. Я всмотрелся хорошо. Ошибиться мне никак нельзя было.
   Удалил письмо.
   Сначала отправился на рынок, купить нож. Взял обычный, кухонный. Лезвие чуть длиннее ширины ладони, чтобы и спрятать было легко и достать. И такой где на стыке лезвия и ручки был выступ, чтобы во время удара рука не съехала. Кто знает куда в горячке попадёшь.
   Я снял квартиру так чтобы и не слишком близко и не слишком далеко. В не очень близкой шаговой доступности. Но побродить мне пришлось порядочно. Меня два раза не туда направляли, а один даже клятвенно заверял что в городе нет такой улицы.
   Меня токали прохожие в разные стороны, осень была и в этом городе, и я брёл по засыпанным листвой тротуарам, пытаясь найти заколдованный двор, и ветер крутил сорванной листвой над моей головой и казалось не будет конца этим моим скитаниям.
   Но я его нашёл.
   И это был двор как двор.
   Только в недрах его, и скорей всего неведомо ни для кого обитало чудовище в человеческом обличии, мерзкое существо, за жизнью которого я приехал. Какой бы ужас объял бы этот двор если бы люди узнали кто таится в одной из квартир. Много бы наверное квартир опустело. А если знают, как же им живётся? Что чувствовать должны родители, зная что их ребёнок каждый день сталкивается во дворе, в подъезде с такой угрозой.
   Государству стоило бы всё-таки озаботиться о том чтобы информировать людей что за тварь поселилась рядом с ними, на уровне дома, двора, города. Как-то надо клеймить этих тварей раз уж государство выпускает их на свободу. Но лучше, конечно чтобы не выпускало.
   Собственно двор состоял из двух высотных домов стоявших друг напротив друга. Плюсом для меня были общие балконы на этажах.
   На обратном пути я зашёл в супермаркет затарился продуктами, ещё взял пятилитровку воды и пачку сигарет и зажигалку. Я не курю, но надо будет как-то обозначать своё присутствие на балконе.
   За книгой, сериалом скоротал время.
   На месте, улучив момент проскочил в подъезд дома напротив. Пару раз менял этажи, пару раз угощал сигаретой, пару раз прикуривал невзатяг. Когда стало темнеть расположился невдалеке  от его подъезда. В общей сложности провёл там пять часов. Музыка в наушниках скрашивала ожидание пока хватало заряда. А вот о воде не подумал и жутко сильно хотелось пить.
   Пять часов утра следующего дня тоже прошли впустую. Это начинало сильно тревожить. Куда делась эта тварь? Он вообще дома? Он хоть куда-то выходит?
   Боюсь что скоро мне придётся объяснять участковому какого чёрта я тут трусь.
   Вечером снова пришёл. Уже когда стемнело, и двор, не особо усердствуя, осветили уличные фонари, я увидел его. Он прошёл прямо под фонарём. И это точно был он. Я двинулся за ним к подъезду. Достал нож. Пальцы мёртвой хваткой вцепились в рукоять. Сердце билось пульсом в пальцах державших нож. Я шёл ускоряя шаг, рассчитывая оказаться рядом с ним уже под навесом. Там где карниз укрывал от уличного фонаря. И в этой темноте привести приговор в исполнение. Когда он уже ступил на крыльцо, а я добавил шага чтобы успеть, меня опередили. Дверь распахнулась, из подъезда вышел какой-то мужчина и поздоровавшись с ним, что-то спросил.
      Я свернул в сторону, спрятал нож, и удаляясь ставил точку на этом вечере. От этой оборванной попытки сердце билось так что я опасался что оно проломит грудную клетку. Я обернулся. На крыльце шёл разговор. Интересно этот человек знает что за руку он пожал? Что сотворила эта рука? Чтобы он почувствовал бы если бы узнал? Хотел бы я послушать тот разговор. Наверное какой-нибудь простой, житейский. Как нелепо бы звучали  в устах твари изнасиловавшей и убившей ребёнка сетования на повышение цен на  коммунальные услуги или залившего его соседа.
   Я ускорил шаг. Внутри прорывалось желание вернутся и убить. Останавливало только то что тот человек вышедший из подъезда мог кинуться на меня, а невинного я убивать конечно не хотел.
   Снова утро. Ещё по дороге заморосил дождь. Мелкий, колючий, холодный. Я защитился имеющимся средством — накинул капюшон ветровки. Дождю обрадовался. Часто ведь в детективных историях дождь сопутствует преступлению.
   Пока шёл, дождь прибавил. На месте пришлось укрыться под навесом подъезда. А дом напротив стоял с погасшими окнами. Дождь заливал его, стекал с крыш, по стенам, стёклам. Там, за окутавшей его сыростью, в своём логове затаился монстр. Теперь я точно знаю что он там (ну скорей всего). И это добавляло сил ждать. Уже сегодня утром всё может завершиться.
   Я сильно промок, замёрз, меня стала пробивать дрожь (защитная реакция организма на холод). И чем сильней я пытался её унять, тем сильней меня трясло. Я улыбнулся — палач с трясущимися руками. Да, палач, как бы для кого это не звучало. В отношении Чикатило тоже ведь кто-то привёл в исполнение смертный приговор.
   Надо согреться. Бетонный квадрат крыльца перед подъездом я определил для себя как ринг, и потихоньку, чтобы согреться, но не выдохнуться стал проводить бой с тенью. Крыльцо не было освещено, и бой с тенью проходил без тени. И в темноте зарождающегося дня я выбивал из твари что ещё таилась в своём логове его поганую душу.
   С первым проникающим во двор светом, дождь прекратился. А когда ночная темнота просачиваясь сквозь ветви деревьев, балконы, уличные фонари ушла в небо, дверь подъезда напротив зашевелилась. Я скользнул за угол дома.
   Он был в плаще, в руке держал зонт.
   Меня прямо подмывало подойти и ударить. Еле сдержался. Как будто учуяв опасность он ступил с крыльца и пошёл. Как было держаться незаметно в почти пустом городе, с одинокими, редкими прохожими? Но он и не оборачивался. Мы шли минут десять. Я отчаянно искал подходящее место. Но он выбирал только открытые пространства. Но вот он свернул к подземному переходу. И я ускорил шаг. Но как так, в почти пустом городе, в утренней тишине, одинокая, уставшая, согнутая старушка в дорожном жилете отняла у меня такую возможность. Она мела совсем безлюдный, хорошо освещённый подземный переход, проводив взглядом сначала его, потом меня. И тут, я тоже дёрнулся было, но сдержался, надеясь что ещё будет возможность получше.
   И снова шли. Начало покапывать. Он остановился у дороги, с другой стороны которой был парк. Пропустив одинокую машину, он раскрыл зонт и перешёл дорогу.
  "Но барин, раскрыв зонтик, шагнул в тёмный как погреб, сырой и мокрый старый сад".
   И здесь я растерялся. Мне не хотелось попадаться ему на глаза, но и надо было держаться невдалеке, что-то скорей всего нехорошее было задумано в этой прогулке. Я маневрировал как мог. Он ходил по парку минут двадцать. Со стороны казалось что человек просто кого-то ждёт. А вот если бы кто-то обратил внимание на меня, то я совершенно точно вызвал бы серьёзные подозрения. Но и здесь одинокие прохожие в почти пустом городе.
   Дождь снова затих, он свернул зонт, двинулся обратно. Я шёл следом, а в голове держал подземный переход. Я очень хотел использовать эту точку. Настроился на крайний риск. Пусть даже опрометчиво. Мне очень не хотелось снова откладывать. Затягиваясь время играло против меня. Когда я вслед за ним шагнул в переход, то даже толком не осмотревшись, достал нож. Я мог бы использовать эффект неожиданности, чтобы лишний раз не рисковать и ударить в спину, и не чувствовал бы от этого какого-то морального дискомфорта, таких тварей можно убивать с любой стороны, но я хотел посмотреть ему в глаза. Я просто хотел знать что это за тварь. Он так любит себя что ради себя готов творить даже самое ужасное зло? Или его тяготит его сущность и только малодушие мешает избавить мир от себя? Он испугается за свою жизнь или как избавление встретит смерть? Это бы конечно ничего не изменило, эта тварь не должна жить, но я просто хотел знать.
   Я перевернул нож лезвием вверх и стал его нагонять. Он услышал шаги, насторожился, повернул голову вбок, чтобы посмотреть краем глаза, сделал шаг в сторону, пропуская меня, его гниющая тень скользнула следом. Опережая его я вывернул руку, чтобы он не увидел нож. Опередив его на пять шагов я резко развернулся, перевернул нож и посмотрел ему в глаза. И увидел что он увидел нож и понял что его сейчас будут убивать, и может даже понял за что. И я увидел в его глазах тонны страха, океаны страха, страха за свою жизнь. Он так боялся что дрожала даже его тень.  И я увидел что он очень сильно хочет жить.
   Как и та девочка которую он изнасиловал и убил.
   Я двинулся к нему. Он стоял парализованный страхом. Оказавшись на нужной дистанции я сделал шаг влево, развернулся и ударил в шею. Со всей силы. Так что нож вошёл по самую рукоятку. Сделав ещё шаг я выдернул нож. И только после этого осмотрелся. Подземный переход был пуст. Зонт выпал у него из руки, он схватился за шею, хрипел, оседал. Сначала повалился на колени, потом стукнулся лбом об пол. Мне очень хотелось уйти, так что даже сводило ноги от нетерпения, но я должен был убедиться в том что он сдох.
Я толкнул его ногой в плечо, он повалился набок. Я присел на корточки и смотрел как уходит из него жизнь. Убедившись что он сдох, я поднялся, вытер рукоять ножа, отбросил в сторону и пошёл к выходу, непроизвольно ускоряя шаг. Уже на ступеньках спохватился, замедлился, пошёл спокойней. Хотя быстро идущий человек с утра, вряд ли привлечёт к себе внимание. Начало рабочего дня торопило многих. Пока был в переходе вышло солнце, и с шагом на очередную ступеньку на меня упал солнечный свет. Рядом с входом в подземный переход была остановка и на ней стояло несколько человек. Я не мог решить, дождаться общественного транспорта или уходить с места преступления пешком. Подошёл к дороге. Маршрутка приближалась, но я увидел что с другой стороны в переход заходят люди. Немного засуетился. Но решил что транспортом я быстрее отдалюсь подальше. Когда маршрутка подъехала я протиснулся внутрь. Несмотря на ещё раннее утро маршрутка уже была полна. Я не хотел пробираться вглубь, но на следующей остановке произошло сильное движение, люди пробирались к выходу и меня втянуло вглубь. Было очень тесно. Но это совсем не злило. Наоборот, как-то успокаивало. Как будто все эти незнакомые мне люди в этот момент укрывали меня своими телами, прятали, оберегали.
   Через пару остановок большой поток хлынул к выходу и увлекаемый им я вытек из маршрутки. Это был какой-то перекрёсток миров. Несколько разнонаправленных остановок общественного транспорта, трамвайная кольцевая, большой торговый центр, ряды магазинчиков, палатки торговцев. Здесь было многолюдно. Народ теснился, прижимал, толкал, где-то ругались, смеялись, курили, перекусывали. Я пробирался среди людей пока не выбрался в безлюдный переулок. Конечно мне бы сейчас поскорей на квартиру и затаиться. Но это был аккуратный, чистый переулок с двухэтажными, ещё советской архитектуры домами, а мне совсем не хотелось сейчас возвращаться в ту грязную дыру.
   И я пошёл наугад, вместе со временем, которое отдаляло меня от подземного перехода.
   По пути заморосил, уже в который раз за это утро, дождь. Я поднял лицо, подставил холодным каплям воды с неба. Они охлаждала меня, смывали утро. Остывший и очищенный я зашёл в кафе. Заказал кусок торта и кофе. Пошёл помыл руки, занял столик у окна. И как же спокойно и уютно мне было в этом кафе. Я ел торт, запивал кофе, смотрел на город за окном, заливаемый осенним дождём.
   Уже в квартире, повалившись в старое, затёртое кресло, я отпустил себя, оценил оставшееся позади.
   Я убил эту тварь. Этой твари больше нет. Эта тварь больше не сможет причинить зло, отнять детскую жизнь. Как ведь всё просто. Не существует эта тварь, не существует угрозы от неё. И какая же тяжесть, всё это время нагружавшая меня, стала откалываться от меня. И какая же лёгкость следом наполняла моё тело. И я не чувствовал какого-то психологического смятения, ведь я не убил человека, я убил нечеловека, потому что человек не способен на то страшное зло которое совершила та тварь.
   Теперь осталась только дорога домой.
   Но как бы мне не было не уютно в этой квартире, а проторчал я в ней безвылазно три дня. Всё не решался ехать на вокзал. Наверное и ещё бы перестраховывался, но в новостях об случившемся в подземном переходе упоминали мало, никаких свидетелей, примет к розыску, да и эта квартира гнала меня прочь всеми своими нечистыми квадратными метрами.
   На вокзале мне всё казалось что полицейские смотрят на меня с подозрением. Наверное и смотрели. Я приехал заранее, но до времени прибытия поезда держался подальше от вокзала. Когда проводница захлопнула дверь и поезд тронулся, я поставил точку в этом эпизоде моей жизни.
   Дом, милый дом. Как приятно мне было открыть твою калитку, твою дверь, вдохнуть чистый воздух, чистых комнат. А потом долго стоять под горячей водой, намыливаться, смывать, выдраивать тело мочалкой до красноты, пускать следом горячую воду. А потом закинуть вещи в стиралку, достать из рюкзака купленные по дороге продукты, и отправиться на кухню готовить поесть.
   Сварил пшённой каши, посолил, натёр туда щедро твёрдого сыра, добавил растительного масла, перемешал всё хорошенько, сыр подтаял, и получилось очень вкусно.
   А потом  заварил чая и под "Домби и сын" и комедийные сериалы пару дней наслаждался уютом и покоем.
   А потом спохватился, он ведь ждёт, беспокоится.
   А за окном туман. Густой. Почти дождь. Туман и есть дождь, только очень мелкий.
   Выбрался из сухости и тепла в туман и холод. Фонари напрасно жгли электричество. Машины проезжали мимо размытыми пятнами, звуки гасли в плотных слоях тумана. Туман такой густой как будто его напускали из дымовой пушки. Чтобы пробираться сквозь него приходилось прилагать усилия. Такой густой что с трудом удавалось избегать столкновения с прохожими.
   Пока шёл всё думал, как рассказать ему, просто сказать что я убил ту тварь или рассказать в деталях, но посмотрев ему в глаза (как же сдал старик за эти дни), я просто сказал что той твари больше нет. Он кивнул молча и с тяжёлым, непроизвольным выдохом мне казалось что и душа его уйдёт. Как будто все эти годы она только и держалась в теле желанием дождаться чтобы убить.
   Мы помолчали немного. Я дал ему время. А потом ещё долго разговаривали, о разном. Я узнал что он когда-то был заядлым рыболовом и предложил ему как-нибудь съездить. Я к рыбалке безразличен, но на природе бывать люблю. А ещё он хорошо играет в шахматы, и даже в молодости выигрывал какие-то турниры, и я предложил как-нибудь сыграть пару партий. Я слабо играю, но игра крутая, и хотелось бы повысить свой уровень.
   Ну а потом я побрёл домой. Распихуя гущу тумана руками. И пока брёл вдыхая сырость захотелось мне сильно хлеба с маслом. Так чтобы сесть в прогретой кухне, заварить кофе и пережёвывая откушенный кусок хлеба с маслом смотреть как уютно с чашки поднимается вверх тёплый кофейный пар.
   Вспомнилось мне, в связи с этим туманом заполнявшим сыростью мои лёгкие, как ещё совсем ребёнком я ездил к своей прабабушки в деревню. Много чего нового я, городской, там для себя открыл, но сильней всего отпечаталось в моей памяти как прабабушка как-то, в такой же туман угостила меня хлебом с маслом и зелёным луком вприкуску. Мне тогда показалось крайне странным такое сочетание, так что я даже порывался отказаться от этого угощения, но прабабушка настаивала и я попробовал. И как же вкусно это было. И вкус этот я помню до сих пор. Я конечно пробывал повторить его, но куда там — домашний хлеб, домашнее масло.
   Подхваченный воспоминанием я свернул с выбранного маршрута, обошёл пару луж и направился к супермаркету в котором я обычно затаривался.
   Это был большой торговый центр, многоуровневый, с эскалаторами, лифтами, где на нулевом этаже раскинулся супермаркет в ассортименте с не только продуктами питания.
   Приятно и уютно было оказаться после размытого сыростью мира в хорошо освещённом, чистом, сухом пространстве.
   Найти чистую продуктовую корзину целая проблема. Их не мыли, наверное, с момента открытия. Я безрезультатно некоторое время перекладывал корзины с стопки на стопку, пока не вспомнил что пришёл только за двумя единицами.
   В молочном отделе выбор масла огромен. Но настоящего конечно нет. Ещё и можно по невнимательности на спред нарваться. В советское время, я помню, масло из холодильника нельзя было на хлеб намазать, даже срезать тонкую полоску, масло просто крошилось, а сейчас иное масло можно и из морозильника на хлеб мазать. Но я путём проб и ошибок нашёл для себя более менее добросовестного производителя, его масло и покупаю.
   В хлебном выбор тоже большой. И в отличии от союза, где хлеб лежал на полках в открытом виде, и его до тебя могло перелапать десяток рук, сейчас большая часть хлеба продаётся запакованным. Такой и беру.
   Я люблю масло на подовом хлебе. Но он, блин, продаётся только большими буханками, а мне от неё только четвертинка нужна (в советское время можно было отрезать), так что остаток, после того как я насытюсь хлебом с маслом, достанется соседскому бобику. Хоть он и не заслужил, зараза. Частенько па ночам не даёт спать.
  Зашёл в чайный магазин, здесь же, в торговом центре. Купил пятьдесят грамм кофе. Покупаю на развес, в зёрнах, здесь же и перемалывают. Предпочитаю так покупать, а не фасованный. Можно выбрать по запаху и виду. Предпочитаю слабо обжаренный. А вообще кофе не люблю. Использую только как тёплый напиток, запить что-нибудь (в данном случае хлеб с маслом). Так что мне пятьдесят грамм это на месяц.
   У Вайнеров в одном из романов, не помню в каком, так там просто гимн кофе. Под впечатлением от прочитанного перепробовал много сортов, способов заваривать, употреблять, но восторга так и не понял.
   От торгового центра домой предстоял ещё долгий путь, и сначала по прямой. В сером мареве, рядом с дорогой разрезанной надвое трамвайными путями, а потом частным сектором, где тоже надо было ещё немало пройти — я далеко забрался (в смысле дом мой (вернее четвертинка моя)). Ну а там к туману, вместо проносящихся мимо машин и людей, вечный этот лай из-за заборов.
   Чудесно время провёл (ну в смысле на кухне, когда добрался).
   День зарплаты, это обычный день, только в конце дают зарплату. И от этого этот день приобретает совсем другой фон. Сегодня был такой день. Выкрашенный ожиданием денег в радостные тона. Ещё перед началом рабочего дня заведующая собрала нас и сообщила что нам повысили зарплату. Все одобрительно загудели, пока она не оборвала этот довольный гул озвучив насколько.
   Прийдя утром на работу я с удовольствием отметил что из комнаты отдыха наконец-то выветрился дух Лёши. Он каждое утро перед тем как выйти в зал выпрыскивал на себя пол баллона дезодоранта, наверное перебивал таким образом запах упыря.
   Он же и испортил мне радость от дня зарплаты, потому что пришёл за ней. Как же этот гад нагадил у меня в душе, что только увидев его всё моё хорошее настроение рухнуло в пропасть вырытую его погаными руками. Он и протянул мне одну из них, какого-то чёрта решив что я её пожму. И я его послал к чёрту.
   В остальном день прошёл нормально. А в конце дня, по звонку сделав подборку: "К востоку от Эдема" Стейнбека, "Град обреченный" Стругацких, "Белая гвардия" Булгакова, "Барнеби Радж" Диккенса, "Два капитана" Каверина, и забив карманы честно заработанными деньгами, я сначала занёс ему книги, а потом отправился к Алине, по дороге зайдя в магазин, набрав вкусного по её вкусу.
   Я вообще довольно своенравная натура. И как только Алина терпит меня. я никогда не дарю ей цветы. Крайне отрицательно отношусь к этой традиции. Сколько ежедневно  срезается цветов, чтобы постоять немного в воде и потом отправиться на мусорник. Просто варварство какое-то. Особенно эти необхватные букеты и комнаты забитые корзинами с цветами.
   И когда я иду к ней, предпочитаю взять что-нибудь вкусное, а не связку взрощенных и убитых.
   Ну я конечно не стал затягивать, прижал к дивану. Но пока целовал и пробирался под футболку, как-то самопроизвольно, и бог его знает откуда, ворвалась в мою голову одна мысль, повергла в шок меня, потрясла — ведь то что происходит во время половой близостью между мужчиной и женщиной и то что те твари творят с детьми, это ведь одни и теже движения. И с этой мыслью, всплыла усмехаясь, рожа той твари что я убил.
   Я подскочил с дивана, в отчаянии стал метаться по комнате. Меня трясло, мне не хватало воздуха, и мозг разрывало хлынувшими в него образами.
   Алина удивлённо спросила:
   — Да что случилось?
   Я посмотрел на неё и взгляд у меня был наверное ужасен, потому что Алина перепугано попятилась по дивану.
   — Что-то плохо мне, я лучше пойду.
   Я прошёл в коридор, наспех обулся, оделся, выскочил в подъезд. Не стал вызывать лифт, сбежал по лестнице и только на улице встреченный осенним холодом почувствовал себя немного лучше. Но я ещё долго, не глядя, куда-то шёл и никак не мог избавиться от паразитом засевшей в моей голове мысли.
   А отношения с Алиной быстро разрушились. Неудивительно. Приезжает её парень неизвестно откуда, избегает близости. Что тут можно подумать? Конечно что-то там где-то подцепил венерическое. Ну а как я её объясню? Но я и не стал удерживать. Как вообще теперь я выберусь из этой психологической ямы. И к психологу ведь пойдёшь. Оставил я это пока. Может уйдёт, схлынет.
   Не люблю я фильмов ужасов. Хватает этого в жизни. Но тут под вечер зацепился за один, о призраках, актриса красивая играла. Жути конечно он на меня не нагнал, но сон перебил. Долго я ворочался, и уснул тяжело. И сон всё снился вязкий какой-то, муторный, так что даже проснулся от этого сна посреди ночи. И вот в этом состоянии, измученному сном, почудилось мне что в комнате кто-то есть, и под остатками фильма представилось мне что та тварь что я убил явилась призраком ко мне. И конечно я в призраки не верю, но чтобы выгнать это тяжёлое ощущение я поднялся с дивана, вышел на середину комнаты и с вызовом в голосе произнёс:
   — Ну давай тварь, покажись. Не боюсь я тебя и таких как ты, ни живых, ни мёртвых.
   И конечно всё это было смешно и глупо, но это был миг после сна, поэтому я простил себе это.
   В выходной, купив хорошего чая, я пошёл к нему играть в шахматы. Но разница в классе оказалась колоссальной. Как я не боролся, а партии сдавал почти без боя. Так напрягал мозг, что к пятой партии разболелась голова.
   Вечером пошёл на тренировку. И там моей голове тоже досталось. Вызвался поработать в парах с мастером спорта.
   За окном стена дождя. И мне надо пробиваться сквозь эту стену на работу. Дурная натура — не люблю зонты. Никогда ими не пользуюсь, нет даже. Буду знать что предстоит пробиваться сквозь стену дождя, но зонтом не обзаведусь. Не люблю зонты. Не знаю почему. И я конечно знал что рано или поздно, но придётся пробиваться сквозь стену дождя.
   Дорога на работу под наклоном. Потоки воды мне навстречу, а я в этих потоках в лёгких, осенних туфлях. Сверху льёт, снизу заливает. На работу я пришёл первым, зам ещё где-то плыл. И я ожидая торчал под дверным навесом. А когда зам приплыл, оказалось что в округе вырубило свет и мы вдвоём, в кромешной темноте, наощупь, спасали книги. А дождь лил целый день и свет так и не дали,  и из покупателей так никто и не заявился, но мы закрылись ровно в    .
   Магазины работают по графику, и это очень удобно.
   Выходные дни у нас в будни, и в этом много своих плюсов. В том числе в магазинах нет очередей. Тележку я никогда не беру, столько продуктов мне не надо. И покупатель я опытный — состав читаю, дату изготовления проверяю, знаю что более свежее продавцы запихуют поглубже, знаю и о изменении весовых  стандартов в шоколаде, крупах, молочной продукции. Особенно сильно это раздражает в шоколаде. Сто граммовая плитка шоколада это звучит по старому уютно.
   И очень удобно расплачиваться на кассе карточкой. У нас зарплату дают наличкой, но часть денег я ложу на карту. И очень удобно сложить продукты в рюкзак, особенно если идёшь домой пешком, и особенно если иди не близко, да и пакет лишний раз на кассе брать не надо, тоже для экологии плюс.
   Приготовил себе картошку в духовке. Не знаю как называется блюдо, слоёнка такая — на дно лук кольцами, сверху курицу, какими-то запчастями, потом картошку тоже кольцами, и потом сверху щедро тёртого твёрдого сыра. Очень вкусно.
   Я давно отвык есть без телевизора. Наверное и кусок в горло не полезет. Люблю под комедийные сериалы.
   Потом заварил чай.
   Я всё так же стараюсь не смотреть криминальные новости, но иногда смотрю. И вот нарвался.
   В сюжете связанны два зала суда, где выносили приговоры по схожему преступлению — изнасилование и убийство ребёнка. В одном случае тварь закопала ребёнка в землю ещё живым. Одному дали двадцать один год, другому двадцать три. Меня так кольнуло в сердце от этого сюжета, как будто туда воткнули охотничий нож. А потом журналист ведущий сюжет расковырял — за пару дней до этих приговоров на свободу вышел после двадцати одного года тюрьмы, педофил-убийца.
   Сука. Выпускать на свободу педофилов-убийц у государства поставлено на поток. Подлая государственная чаша весов где жизнь педофила-убийцы перевешивает жизнь ребёнка. Государство приносит детей в жертву своей гуманности.
   Ненавижу эту планету. Вращается в космосе кусок холодного камня, на котором творится столько зла. Поганый мир где обитают твари насилующие и убивающие детей, и судьи дающие за это двадцать лет, и общество которому плевать на это.
   Если бы в этот момент у меня под рукой оказалась кнопка нажав на которую я уничтожил бы эту планету, я бы нажал её не сомневаясь.
   Я выключил телевизор, оделся, пошел к нему.
   Уже к краям осени подступала зима. По утрам лужи были покрыты льдом и до конца дня воздух оставался пропитан ночным холодом.
   Но я совсем не чувствовал холода. Моё сердце жгла изнутри лютая ненависть. Снова тонны злости тяжестью налипали на меня.
   Как же я ненавижу Бога. Я не верю в него, но как же я его ненавижу. Как можно было создать мир где творится такое ужасное зло, и как можно было создать людей совершающих такие ужасные поступки. За всё что происходит на этой планете несёт ответственность Он. И как может он, всесильный смотреть на то зло что творится и ничего не предпринимать. На его глазах изнасиловали и убили ребёнка, а он, всесильный, ничего не сделал. Да, пусть эта "свобода выбора", но разве не мог он, когда та тварь уже приняла решение и сделала шаг чтобы реализовать своё ужасное решение, остановить его, отправить в Ад, гореть вечность. Разве не мог он спасти ребёнка. Мог, он ведь всемогущий. Но нет, ещё один "маленький замученный" принесён в жертву его замысла. И сколько этих жертв уже принесено, и сколько ещё будет. Но не стоит никакой замысел чтобы ради него "замучили всего лишь одно только крохотное созданьице".
   Но Он бездушный.
   И как же я ненавижу выражение: "На всё воля Божья". На что "на всё"? И на то чтобы маленького ребёнка изнасиловали и убили? И на это воля Божья?
   Я рассказал ему о сюжете и спросил может ли он достать информацию о твари выпущенной на свободу.
   — Да, — после небольшой паузы протянул он, немного растерянно, но потом понял, хотел что-то сказать, но я опередил его:
   — Давайте мы не будем повторять тот разговор. Я всё решил. С вами или без вас.
  Он посмотрел на меня, затягивать с решением не стал.
   — Хорошо, я достану.
   Я вышел на улицу, и возвращаясь домой по холодному городу, чувствовал что та ненависть что клубилась во мне, уходит в глубь, туда откуда вернётся когда та тварь окажется передо мной. И возвращался я домой уже чувствуя холод. Держал руки в карманах, выдыхал пар.
   Буду ли я ещё в силе когда тех двоих выпустят на свободу?
   Дома я смыл дорогу в душе, поел. На столе высилась глыба "Тихого Дона". Заполнял дни ожидания этой книгой. И работой. И залом.
   А дни тянулись мучительно долго. И я всё больше и больше погружался в подавленное состояние от того что где-то там, я пока не знаю где, ходит по улицам педофил-убийца, выпущенный государством на свободу. И может уже зреет в нём желание повторить, а может уже созрело, а может…
   На сколько хватит страха снова получить наказание удерживать его? Этот ведь страх всё равно притупиться, будет слабеть. Стал же ведь он по меньшей мере раз не способен сдержать. Когда вообще угроза даже самого страшного наказания останавливала?
   Мир вокруг той твари вынужден жить надеждой что та тварь будет сдерживать себя.
   Так не должно быть.
   Наконец пришло письмо. От него. И навалилась на меня вдруг слабость. Налила руки тяжестью, сковала мозг. Перегорел наверное. И не было сил. И через силу делал всё что необходимо было перед дорогой. С работы пришлось уволиться. Оля наотрез отказалась отпускать в отпуск за свой счёт. Учитывая некоторые сложности прошлого раза, скачал на телефон приложение "карта". Ну а когда пришло время в дорогу, я отыскал в интернете сюжет о девочке у заправки, и когда она вышла из кадра, я готов был тысячами вырезать тех тварей, за жизнью одной из которых собирался ехать.
   Но с погодой не повезло. Сначала обильно и долго шёл крупный снег, а потом стал таять. А к подготовке к зиме я отнёсся легкомысленно, и когда щёлкнув калиткой ступил на снежную слякоть, обнаружилось что подошва моей зимней обуви зияет дырами. Пока я добрался до вокзала у меня в обуви так хлюпало, и ноги так замёрзли, что только ожесточённым усилием воли я смог побороть соблазн вернутся в сухой и тёплый дом, где можно будет заварить чай и сунуть ноги в таз с горячей водой.
   В поезде я надел сухие носки и обулся в тапочки.
   И снова мне в попутчики попался говорливый дед.  Только этот ехал один. И истории рассказывал интересные. Так что я даже не включал музыку, не читал книгу. И тысяча была их у него. И если бы у меня была хорошая память я бы потом записал их и когда-нибудь выпустил книгой под названием "Рассказы деда". И я даже в шутку спросил его не будет он против этого. Он рассмеялся и был не против.
   И мы ехали.
   И этот поезд что рассекал ночь со мной внутри и ещё тысячей других, самых разных людей, ехавших по своим жизненным необходимостям, свободных от непереносимой тяжести тревоги за детей что ходят по тем улицам где ходит педофил-убийца, вёз меня на встречу с этой тварью из племени тех кого я сильней всего ненавижу, и на борьбу с которыми готов положить жизнь.
   И хоть мы ехали двое суток, а приехали в такую же слякоть. Как будто поезд прокатившись по кругу вернул нас туда откуда отправился. И конечно двое суток на поезде это уже испытание, но билет на самолёт мне совсем не по карману.
   На квартире я слил воду с обуви и закинул на  батарею, но к моменту выхода это ничего не изменило. И я хлюпал на адрес, и даже с "картой" меня чуточку не туда занесло, а потом хлюпал у дома. И я дождался его, но вышел он слишком поздно, уже было многолюдно и подходящего момента я не нашёл. Вечером, перед выходом, я надел на ноги пакеты, но это мало что изменило. Проблема с обувью грозила в любой момент перерасти в воспаление. Ещё и дождь зарядил. По настоящему зимний. Холодный и колючий. А двор был тёмен и площадка крыльца его подъезда сухой, и я взобрался на неё и стал ждать. От влаги и холода ноги так онемели что я их уже не чувствовал, и на третьем часу ожидания был в крайнем отчаянии.
   Но он появился. Это был он. Лампочка перед дверью выхватила его лицо, но она была слабовата, и чтобы не допустить роковую ошибку, я насколько мог  твёрдо, обращаясь к нему, вопросительно назвал его полное имя. Он растерянно и перепугано подтвердил. И я ударил. А убедившись быстро ухлюпывал на онемевших ногах.
   А на квартире, завернувшись в одеяло, с чашкой горячего чая парил ноги, но возвращался домой уже больным. А дома стало совсем худо, так что сжигаемый жаром вынужден был вызвать скорую.
   Придавленный болезнью к дивану, изнывая от этого тягучего, выворачивающего состояния, я сгонял время бесцельно перелистывая телевизионные каналы и в одном выпуске криминальных новостей снова наткнулся на очередное преступление против ребёнка.
   Две твари, сговорившись, похитили, изнасиловали и убили маленькую девочку.
   Сука, да как же много этого.
   Как же много тварей способных на такое ужасное преступление.
   Как же много таких тварей.
   Ну этим хоть дали пожизненное
   Но опять же. Какого чёрта они вообще должны жить?
   Содержание пожизненно заключённых обходится государству очень дорого. А у нас в стране много больных детей, нуждающихся в дорогом лечении. Но государство предпочитает тратить деньги на содержание тварей изнасиловавших и убивших ребёнка. Кормить их, одевать, лечить.
   Ну и к тому всегда есть риск что эти твари окажутся на свободе. Падают же на Россию метеориты. А вдруг один из них упадёт на тюрьму где содержатся эти твари. Что первым сделают они оказавшись на свободе? Или придёт вдруг к власти какой-нибудь отбитый гуманист и помилует их.
   Нет этих тварей, нет зла от них.
   Да и с моральной точки зрения. Родители этого ребёночка, испытавшие самую чудовищную боль  какую только может испытать человек, будут жить, работать, платить налоги, и знать что тварей мучавших и убивших их ребёнка, содержат и на их деньги.
  Но я понимаю что бывают невинно осужденные и смертная казнь делает исправление ошибки невозможным. Но конкретно в этом случае, помимо подтверждения судмедэкспертизы, есть видео с камеры видеорегистратора где эти твари убегают и один из них сжимает в руках этого ребёночка.
   Так почему же эти твари должны жить?
   В моей душе бушевала ярость. Как же я ненавижу этих тварей. Тварей которые творят такое ужасное зло. Способных на такое чудовищное преступление. А государство часть из них выпускает на свободу.
   И я принял решение. Остаток жизни я хочу посвятить истреблению этих тварей.
   Когда болезнь отступила я пошёл к нему. Я хотел сделать его своим союзником. Мне нужна была его возможность добывать информацию. И в этот раз я говорил долго, потому что мне нужна была информация о тварях не из конкретных эпизодах, я ведь не мог всё время быть у телевизора, да и не всё наверное упоминали, а мне нужно было чтобы он искал.
   И я снова говорил о том что он не должен обо мне беспокоится, что я всё решил, и в любом случае буду идти этой дорогой, но с ним мы сможем спасти, оградить, уберечь больше детей.
   Ну и мы договорились.
   Я вышел из подъезда. Надо мной высилось хмурое, зимнее небо. Крупными хлопьями падал снег. Пока я был у него город замело. Я прокладывал себе путь сквозь снежные завалы, с хрустом приминал снег, а он всё падал, наваливался мне на плечи, утяжелял шаг. Я сбрасывал его рукой, но меня снова засыпало, и если бы я остановился то превратился бы в холодный, снежный ком. А город был пуст. И я шёл один. Безлюдье. Наверное поздно уже. Или рано.
   Кружились мысли в голове. Как хотелось бы мне чтобы мир бы чистым как этот падающий снег. Но он упадёт, покроет Землю, а потом человек станет наносить на него широкими мазками свою грязь.
   Исчерпал год свой календарь. Истечёт вот этот день и начнётся новый отсчёт.
   Я глянул на окно. Снизу, с внешней стороны лежала полоска снега. Крайне важный атрибут для меня в канун Нового года. Люблю Новый год, мой любимый праздник. Но без ёлки и снега праздничного настроения у меня не будет, и праздник пройдёт буднично. И ёлку я покупаю тридцать первого, если конечно снег есть. Да, срубить дерево просто чтобы оно у тебя постояло в доме некоторое время тоже нехорошая традиция, но  с этим ничего поделать не могу. Новогодняя ёлка самое тёплое воспоминание из детства. А искусственная это совсем не то.
  Облачившись в броню от морозов я отправился за ёлкой. Остальное всё купил заранее. Но особо не затаривался. Доживал год зарплатой с книжного. Побродил по ёлочным базарам. Долго, придирчиво выбирал. Мне нравится выбирать ёлку, пушистое, колючее деревце с особым запахом. Обратно возвращался с подходящим экземпляром. Простоит у меня до конца января.
  Я придумал особый способ устанавливать ёлку. Я срезаю с неё ветки так чтобы она стволом могла вплотную примкнуть к углу. А в нужном углу у меня всверлены два дюбель-хомута и с их помощью я креплю ёлку к углу. Так она занимает меньше места, всё равно ведь та часть что обращена к углу находится не на виду, и с этим способом невысокую ёлку можно закрепить на нужной высоте. Да и красиво это, как будто ёлка вырастает из стены.
   Ёлочные игрушки, дождик, гирлянды, снежок, а ещё я делаю как мы делали в детстве, с помощью ниток вешаю на ёлку шоколадные конфеты. Ну и вазочка с мандаринами на столе. Чтобы брать в руки это цитрусовое солнце, разламывать на дольки, и чтобы комнату заполнял запах, сладкий, сочный.
   Моё новогоднее блюдо картошка пюре и к ней мясной салат.
   Часов в десять вечера я выбираюсь из дома и возвращаюсь под утро. Я всегда провожу праздники в гостях. Именно так, во множественном числе. Хожу по гостям. Нигде долго не задерживаюсь. Мне так очень нравится. В этом году в список на посещение добавился он. Последующие дни, включая Рождество всё своё свободное время я провожу у телевизора. — новогодние концерты, советские фильмы. Это моё время уюта. И в этот раз его было много.
   После Рождества мне удалось немного подзаработать. Выздоровев, я прозвонил по старым номерам, оставшимся с времён работы на стройке. И вот нашлась подработка. Но так мне не хотелось возвращаться на стройку, ещё и зимой. Но такая работа давала мне более свободную возможность обращаться со своей занятостью. А это очень мне подходило в связи с принятым мной решением.
   Но на следующую поездку я всё же вынужден был взять денег у него. Она пришлась на конец зимы.
   Тварь хрипела и пачкала своей чёрной, гнилой кровью белый снег. И много её вытекло пока не потухли глаза этой твари.
   А ночь всё увязала в нарастающем снеге, он налипал на обувь и мне трудно было уходить. Снег делал всё вокруг белым и чистым. Но мне, только что столкнувшемуся с самой грязной грязью этого мира, взглянувшему в глаза такой поганой твари что хуже и нет, этот снежный обман был в тягость, раздражал. Я знал всё грязное нутро этого мира, и никакие чистые сугробы не могли для меня его скрыть. Тошно мне было приминать эту обманчивую чистоту. Снег, так мной всегда любимый, был мне в этот миг в тягость. Лучше была бы вокруг грязь, тогда бы не было  этого жуткого диссонанса внутри.
   По дорогам пошли снегоуборочные машины. И мне так захотелось оказаться за рулём одной из них. Катить себе не спеша в тёплой кабине, а отработав смену прийти домой и греться после холодной улицы в тёплой жене. И не знать о том что  творится  в укрываемом белым мире за окном.
   Мне захотелось к женщине. Чистой, тёплой, уютной. Я вздохнул с облегчением — мне захотелось к женщине.
   На соседней улице жила вдова, у нас с ней, до Алины, были тесные отношения. Я скинул сообщение — не нужны ли ей в помощь крепкие, мужские руки. Она сначала прислала смайлик, потом время. И какое же это было счастье сжимать в руках упругие женские ягодицы. У Ромэна Гари есть роман "Повинная голова", так это просто гимн женским ягодицам. И я просто замучал её. Всё никак не мог насытиться.
   А потом она приготовила мне завтрак.
   Зима схлынула. Внезапно и быстро, ровно в срок, смытая весенним, горячим солнцем. С приходом тепла работы прибавилось. Законсервированные на зиму стройки ожили, зашевелились. И я полноценно вернулся в мир из которого когда-то с такой радостью ушёл. И дни текли, текли, текли, серой, вязкой рекой. Как же я отвык от физической работы. Я приходил домой уставший, валился на диван, а утром выбирался из вдавливавшей меня в сон слабости и снова шёл на работу.
   Работали допоздна, до темна, до ночи. Владелец дома грезил поскорей справить новоселье. И мы, ударным трудом, приближали этот день как могли.
   Ночь была тихой, спокойной, пустынной. Но вдруг из сумрака подворотни в мою сторону двинулось три тени. Двинулись ускоряясь, разделились. Одна тень шла прямо на меня, другие обходили с двух сторон. Я слышал о том что участились случаи когда на людей нападают просто чтобы избить. Сволочи, пользуясь численным превосходством, реализуют в ночи свои садистские наклонности. Похоже это был такой случай. Невесело. Мои жизнь и здоровье оказались под угрозой, просто потому что какие-то сволочи так развлекаются. Рабочую усталость и сонливость как рукой сняло. Защищаться надо решительно, и не пренебрегать никакими способами и средствами. И если драки не избежать, то надо бить первым. (но в случаи чего полиции говорить что ударил в ответ).
   Я повернулся к тому что шёл прямо на меня и пошёл ему на встречу. Он от неожиданности остановился. Я вышел на ударную дистанцию и со вей силы что только была ударил правой ногой ему по яйцам. Он взвыл, схватился за яйца, скрючился. Я повернулся вправо, к тому кто был ближе. Он ускоряя шаг приближался. Я резко двинулся ему навстречу и ударил плечом в грудь. Его повело назад, он пытался удержаться, но не смог и упал. Я повернулся к третьему. Он был уже совсем близко. Я сделал шаг левой к нему, потом правой оттянулся назад и его боковой прошёл мимо. Я вернул правую, сделал ещё шаг левой и ударил его левым апперкотом в печень. Он замахнулся левой, но тут же схватился обеими руками за печень и стал глотать ртом воздух. Я развернулся к тому которого ударил плечом. Он уже поднялся, но стоял в нерешительности, испуганно переводя взгляд со своих на меня. Я двинулся к нему, и тут же чуть не задохнулся от смеха, потому что он развернулся и стал убегать. Я справился со смехом и бросился за ним. Догнал, сделал подсечку. Он полетел вниз, стукнулся лицом об асфальт, раздался хруст, и он закричал. Я подошёл к нему, перевернул. Из носа и рта шла кровь. Его глаза слезились, он выставил руки перед собой и пытался сказать "не надо". Я зло усмехнулся, плюнул ему в рожу и быстро пошёл. Мне сильно хотелось забить их там досмерти, но вдруг по близости есть ещё, а рисковать жизнью мне никак нельзя было. И как же мне было жаль что со мной не было ножа. Без колебаний записал бы этих троих себе на счёт. Таких мразей стоило конечно уничтожить. Сколько, наверное на их руках чьей-то крови, и сломанного здоровья, а может и жизней. И конечно этот провал их не остановит, а только сделает осторожней и злей.
   Я пришёл домой просто обессиленным и всё чего мне хотелось это провалится в диван и дня три не вставать.
   Но заснуть никак не мог. Я довольно хорошо запомнил те рожи, хоть и было темно, и они мелькали перед глазами, злобно усмехаясь. Это же какая паскудная должна быть душа, чтобы вот так избивать людей себе на потеху. И я думал о том что можно было бы выходить по ночам с ножом, ходить тем маршрутом, искать встречи. Но нет, нет, нет, оборвал я себя. Не вывезу я столько всего. Истреблению ещё более мерзких тварей я решил посвятить жизнь, и не стоит разбрасываться. Всё зло мне не одолеть. А эти рожи всё кружили передо мной, не давали уснуть. И я ворочался, ворочался, пока наконец не рухнул тяжело в сон.
   Но эти мрази и там не оставили меня в покое. Они, множемые на легион, обступили меня со всех сторон и били. Я пытался уворачиваться, у меня был нож и я бил в ответ. Они падали, их место занимали другие и не было конца и края им. И я бил, бил, бил, пока совсем не остался без сил. А они продолжали бить, и я упал, и тогда они стали бить меня ногами. И я видел их довольные ухмыляющиеся рожи, но боли уже не чувствовал. Сознание уходило, уходило…
   И я проснулся. Так ныло тело как будто меня действительно безжалостно били ногами. Хорошо что выходной. Сейчас растянуто выберусь из-под одеяла, умоюсь холодной водой и приготовлю себе завтрак. Но холодильник пуст. Если бы у меня в доме водились мыши, то труп одной из них болтался бы у меня в холодильнике. Но мышей у меня в доме нет. Продуктов тоже. А окно задёрнуто шторой плотного дождя. И я жду. Голодный, разбитый. Слоняюсь по комнатам. Чувство голода рушит любые радости жизни. Неохота ни читать, ни слушать музыку, ни смотреть телевизор. И чай на пустой желудок.
   Когда дождь уходит, я отправляюсь за покупками. На трамвае, сил нет.
   Остаток дня я хотел бы сыто проваляться на диване. Но тут же вспоминаю что за всеми этими трудовыми буднями я совсем забыл о нём. И так совестно мне стало. Подошёл к книжным полкам. У меня не очень большая библиотека. Я оставляю только те книги которые мне понравились, остальные отдаю в районную библиотеку. У них там уже целый стенд подаренных мной книг. А в моей домашней библиотеке книг сто. И это моё единственное богатство. Буду пока давать ему почитать книги из моей библиотеки, на некоторое время хватит. Потянулся за "Бесами" Достоевского, но остановил себя. Эту не стоит. Дальше стал складывать в рюкзак: "Жизнь Дэвида Копперфилда рассказанная им самим" Диккенса — как же меня раздражает когда издательства сокращают название на обложке. Зачем? Тоесть  некоторым из них печатать на каждой странице название книги и имя автора не лень, а дать на обложке полное название, они что? Я понимаю если это "Робинзон Крузо", но в остальных случаях. Ладно, дальше: "Тихий Дон" Шолохова. Какой невероятный главный герой в этом романе. "Рассказы о пилоте Пирксе" Лема, "Лавка древностей" Диккенса, покрутил в руке, трагична там судьба главной героини, но всё таки положил в рюкзак, "Пикник на обочине" Стругацких, "Время жить и время умирать" Ремарка, "Братья Карамазовы" Достоевского, "Эра милосердия" Вайнеров, которая на обложке под другим названием. Набрал так чтобы хватило надолго. Хотя он быстро читает. Кроме книг жизнь его больше ничего не заполняет.
   Вышел в в лужах город. Весенние дожди пытались смыть грязь оставшуюся после того как снег сошёл.
   Я вывел короля из-под удара, и сделал глоток чая. Положение безнадёжное. Он спрогнозировал мат в три хода. Я отчаянно сопротивляюсь. Моя армия разбита, король обречённо вжимается в угол. Убитые тела свалены в кучу. Поле боя залито кровью. В основном моей армии. И сражение идёт только на моей половине. Кароль малодушен, уже бы сдался. Но моя твёрдая рука двигает его к спасению. Но он падёт. Всё равно падёт. Но я буду драться до последнего.
   Весь следующий день идёт дождь, и я пробираюсь сквозь него и на работу и с работы. С меня льёт похлеще чем с неба. Пришлось постоять под навесом прежде чем зайти в дом. Водосточные трубы гудели стекавшей водой. А трудовые будни всё текли и текли.
   Но вот плюс этой работы. Я позвонил и мог отсутствовать сколько угодно.
   А здесь дождя не было. Погода была на моей стороне.
   Между двором и дорогой шла полоса деревьев метров пятьдесят в ширину. Оттуда очень удобно было вести наблюдение за подъездом. Движения там практически не было и я даже устроил себе наблюдательный пункт, где можно было присесть. Первый раз мне не приходилось беспокоиться о том чтобы не примелькаться. Я прождал утро, вечер четверга, пятницы, он ни разу не появился. В субботу я пришёл очень рано и с запасом еды и воды, планировал прождать весь день. Очень тревожно мне было от этого его непоявления. Может существует на просторах интернета какой-то канал для педофилов-убийц, и там прошла информация что на них идёт охота?
   Возле подъезда произошло изменение, там появилась машина. Она стояла практически вплотную подогнанная к подъезду, и её появление, почему-то вызывало во мне беспокойство.
   Как-только солнечный свет прогнал прочь ночную темноту подъезд ожил. Люди входили, люди выходили. Но в основном выходили. Он появился из дверного проёма часа через полтора после рассвета. И я сразу опознал его. В руке он тянул чемодан на колёсиках, а на плече у него висела большая, дорожная сумка. Моё сердце бешено заколотилось — уезжает. Он подошёл к багажнику машины стоявшей у подъезда, положил туда вещи и пошёл к водительской двери. И я сорвался. Не осмотрев двор, не оценив толком ситуацию. Я запаниковал. Я безумно испугался того что упущу его. Я двинулся к нему с твёрдым намерением ударить. Ударить даже если на виду. Даже если во дворе появится наряд полиции. Я думал только об одном. Я должен убить эту тварь тут же, на месте. Я окликнул его обычным обращением к незнакомому человеку чтобы он не успел сесть в машину. Он повернулся, посмотрел вопросительно и раздражённо. Я быстро подошёл к нему, выхватил нож, сделал шаг влево, развернулся и ударил. Он вскрикнул, захрипел, я сделал ещё шаг, вытащил нож. Осмотрел двор. Вдалеке мужчина выгуливал собаку, разговаривали две женщины, но в эту сторону никто не смотрел.  Но с двух домов на меня смотрели открытыми глазами сотни окон. Но я ждал пока эта тварь не перестанет дышать. Только тогда вытирая на ходу ручку ножа я  стал быстро уходить. Пересёк полосу деревьев отделявшую двор от дороги и служившую мне укрытием, там же бросил нож. У дороги посмотрел в одну сторону другую, пошёл по над дорогой. И когда увидел приближающуюся маршрутку остановил её, и на ней уехал.
   А сердце моё ещё долго бешено колотилось.
   Город встретил светлым небом. Ну прям ни облачка. Домой пошёл пешком. После долгого автобуса хотелось размять ноги. Было утро, ещё малолюдно. Воздух дышал свежестью. Дворники шкребли асфальт, поливальные машины увлажняли дорогу. Зашёл в супермаркет. Взял сливочного масла и ржаных пряников. Уже у кассы вспомнил что перед дорогой утилизировал все продукты. Выбрал более менее чистую корзину, набрал продуктов на пару дней. Поездка опустошила мой банковский счёт. Надо будет завтра выйти на работу. С удовольствием отмылся. Постирался, поел. Остаток дня бездельничал, читал, смотрел комедийные сериалы. Заснул нормально.
   Ещё не открыв глаза я понял что что-то не так. Что-то не так со мной. Какая-то невероятная сила завладела мной, сковала тело, парализовала мозг. Вжавшись в диван и укрывшись с головой, как же мне не хотелось выбираться наружу. Минуя с трудом давление удерживавшее меня, я поднялся с дивана, прошёлся по комнате. Пытался разобраться. Взгляд проскользнул мимо часов, и в голове пробилась мысль что надо собираться на работу. И я понял, я боюсь. Я испугался того что надо выходить из дома. Я боялся выйти из дома. Я боялся. Я боялся всего. Страх безраздельно завладел мной. Как будто всё это время я отодвигал чувство страха в сторону, сдерживал его, и вот чрезмерно накопившись страх прорвал дамбу. Меня окатила громадная волна страха. Накрыла с головой. Я захлебнулся в страхе. Страх был во мне, страх был вокруг меня. я был окутан страхом всецело.
   Сначала я попытался усилием воли изгнать его. Стал одеваться. Было очень трудно. Меня всего трясло. Одежда выпадала из рук, ноги не попадали в обувь. Рассудок отказывался сопротивляться.
   Я прилагал усилия, переламывал себя. А потом подумал что нет сейчас острой необходимости преодолеть. Зачем сейчас? Это было новое для меня состояние, и может стоило просто переждать.
   Я скинул с себя всё что с таким трудом надел, облачился в домашнее. Пошёл на кухню чтобы приготовить завтрак, но у двери вдруг замер. Меня же могут увидеть в окно. Странный, нелепый страх. Непонятный. Я испугался того что меня могут увидеть в окно. Почему? Но я не стал преодолевать. Даже подумать об этом было мучительно. Я выглянул из-за двери. Да, жалюзи подняты. Лето, темнеет поздно. Но за окном никого. Я по-над стеной подошёл к окну и опустил жалюзи. Темновато. Но свет я включать не стал. Не хотел чтобы знали что я дома. Готовил в полутьмах. Задёрнул шторы в комнате, телевизор включил без звука. Так и ел. Даже вилкой старался не шуметь.
   А потом раздался телефонный звонок, тысячей иголок отразившийся в моём теле и вогнавший меня в ещё больший страх. Я на ватных ногах подошёл к телефону. Выдохнул с облегчением — неважный.
   Я перетащил кресло в коридор, там не было окон, достал из шкафа фонарик который можно надевать на голову, взял с книжной полки "Дон Кихота", и вжался в кресло. И так и существовал.
   Один раз вырвал меня из погребения стук с окно, оно выходило на дорожку между домами, а один раз дверной звонок. И каждый раз потревоженный сгусток страха взрывался, сжигал меня изнутри и сильней вдавливал в кресло.
   На третий день кончились продукты, но я предпочёл остаться голодным, чем выйти из дома. Сильней всего я боялся услышать звук оповещающий о том что на электронную почту пришло письмо. Я не смог бы проигнорировать его, не смог бы отложить поездку, но как  же это было бы невероятно трудно заставить себя отправиться в путь. Какая бы это была дыба для меня.
   Но он всё-таки раздался, звук оповещающий о том что на электронную почту пришло письмо. Какой же мучительной была дорога к ноутбуку. Как будто с этим звуком я воткнул нож себе в живот и двигаясь к ноутбуку двигал нож вверх, вспарывая себе живот, делал себе харакири.
   Но нет, это было не от него письмо. Я вытащил нож, залепил рану.
   И от этого сумасшедшего перепада меня стало отпускать. И я смог выйти из дома, купить поесть.
   Утром следующего дня я проснулся. Проснулся. С каким чувством облегчения я понял что всё прошло. Отчаянно вжимаясь в кресло, я с тревогой прислушивался к себе, сильней всего опасаясь что вот это внутри, это навсегда.
   Но всё ушло. Без следа.
   День получился хлопотный, утомительный, хотя мы ни минуты не поработали. Мы сдавали объект и смещались на новый. Поругались с заказчиком, его всё что-то не устраивало в нашем отъезде, поругались с новым, он всё никак не мог понять что нам нужны хоть какие-то элементарные условия. Хотели начать, но плюнули, отложили на завтра.
   Мне уже порядком поднадоело это всё. Мне не так чтобы особо нравилось работать в книжном, были свои минусы, но я уже по той работе скучал. Стройка — вечный хаос, от которого в голове нет покоя.
   Заехал в магазин. В кармане расчёт. Утром перед работай читал Вайнеров, там следователь на вокзале в кафе купил варёных сарделек, и это так аппетитно было написано, что очень сильно захотелось сарделек самому. Долго выбирал. Так чтобы с хрустом, и с соком, и чтобы мясо на зубах. Купил две дорогих и привлекательных на вид.
   Добрался домой, принял душ. Вечный дискомфорт стройки. Редко когда бывают объекты где можно нормально помыться. Сварил сардельки, уютно умостился у телевизора. С предвкушением откусил. Совсем, совсем не то. Сардельки достались соседскому бобику. И ему они точно пришлись по вкусу. Ну он то парень неприхотливый.
   Телевизор странное снотворное. Смотришь — слипаются глаза, хочется спать, выключил — ворочаешься, не можешь уснуть.
   Включил таймер, выключил звук. Уснул.
   Я иду к твари с ножом в руке. Нож такой как обычно, только очень тяжёлый, я с трудом удерживаю его, и боюсь что в нужный момент не смогу поднять. Но вот тварь замечает меня и начинает убегать. Я пытаюсь догнать, но мне тяжело бежать, я как будто пробиваюсь сквозь какой-то тягучий воздух. Силы быстро оставляют меня и тварь всё дальше и дальше. Оборачивается, смеётся. А мне всё трудней и трудней. У меня слёзы на глазах от собственного бессилия. Но вот силы совсем оставляют меня, и я падаю на колени. Слёзы текут по моим щекам и я прошу прощения у детей что не смог их защитить.
   Просыпаюсь я с мокрыми глазами, охваченный паникой, сердце пробивает грудную клетку, руки дрожат. Я долго не могу успокоиться, хожу по комнатам, пытаюсь убедить себя что это просто сон.
   А потом трамвай везёт меня на работу, а сон всё обволакивает меня своей мучительной пеленой и мои глаза слезятся, и я ничего не могу с этим поделать.
   Вечером после работы зашёл к Маше (вдова). Она уговаривает съездить в Крым на неделю, отдохнуть. Но после этого сна, я вряд ли решусь уехать хоть ненадолго по какому-то другому поводу.
   А было бы здорово съездить в Крым.
   У Вайнеров есть такая строчка: «это же ведь ужасно здорово знать что на свете ещё бегают по морям парусники».
   Я бы очень хотел увидеть парусник.
   Криминальные новости для меня как камера пыток и я осознанно в неё вхожу.
   Показали репортаж о группе людей которые разоблачают в интернете педофилов. Так вот они в сюжете криминальных новостей, в задержанном за хулиганство, опознали тварь которая в видео опубликованном в каком-то педофильском чате насилует маленькую девочку. Они конечно заявили об этом в полицию и в отношении той твари возбудили уголовное дело. И в репортаже показали начало этого видео. Эта тварь сидит на диване, с голым торсом, с довольной рожей, снимает себя на видео. Потом переводит камеру на девочку. Ей лет пять. Она стоит у окна, одной ручкой держится за спинку стула. Господи, како же у неё был взгляд. Сколько в нём было страха, мольбы, отчаяния. Потом та тварь возвращает камеру на себя  рассказывает что сейчас будет делать  с этой девочкой. На этом видео и останавливают.
   Бедный ребёнок. Через что ей придётся пройти. Как же сжалось моё сердце. Как же мне было её жаль. Как же рвануло у меня внутри ненависть к той твари. Какая же это мерзкая сущность. Клянусь, я бы жизнь отдал только бы оказаться в тот миг там. Только бы спасти эту девочку. С какой бы яростью я рвал бы на куски ту тварь.
   Я подскочил с дивана. Я забыл выключить телевизор, забыл закрыть дверь, забыл переодеться. Я выскочил на улицу в тапочках, спортивных штанах и футболке. Уже на остановке понял что у меня нет денег и пошёл к нему пешком. И пока шёл, взгляд этой девочки стоял у меня перед глазами. И мне было мучительно больно от того что я не мог ей помочь. И как же жгло меня изнутри. Сколько во мне кипело ярости. Как же я ненавижу этот мир. Как же я ненавижу тварей которые творят подобное с детьми.
   И в топку моего сознания, как будто там мало было огня, память подкинула сюжет который я видел ранее.
   Сначала показали видео с камер видеонаблюдения. По улице идёт мальчик лет семи, он ведёт за руку младшую сестру. К ним подходит пожилой человек, он хватает девочку за руку, вырывает из рук мальчика, начинает быстро уводить. Мальчик бросается к нему, отбирает сестру, уходит с ней. Эту старую тварь находят. Оказывается эта тварь уже была на учёте за попытку сексуального насилия над ребёнком. Но эту тварь пожурив, отпускают. Отпускают. И что, эта старая тварь так и будет ходить по улицам, искать возможность удовлетворить своё поганое желание? Может ведь получиться. Почему люди вокруг должны жить под угрозой беды. Если кто-то пытается совершить зло против детей, то его просто не должно быть там где есть дети. И эту старую тварь должны как минимум изолировать до конца жизни. Поместить, например в психбольницу, чтобы эта тварь там доживала свою поганую жизнь.
  Если для кого-то это слишком, то как бы этот человек отнёсся к тому что его дети, внуки ходили бы по тем улицам по которым ходит эта старая тварь. Готов он был бы рискнуть своим близкими ради того чтобы эта старая тварь была на свободе?
   Вот пытались же принять в государственной думе закон о химической кастрации педофилов. Хоть что-то для защиты детей от этих тварей, раз уж государство выпускает их на свободу. Но почему-то не приняли. Тоесть тварей насилующих детей депутаты решили оставить способными и дальше насиловать. Почему не приняли? У народа есть ответ почему. Видимо среди депутатов полно педофилов и они таким образом защищают себя.
   Я шёл старательно избегая прохожих. Во мне всё кипело, и я не хотел чтобы от столкновения плечами какой-нибудь борзый парень потянул меня сейчас на конфликт.
   У меня был такой вид, что увидев меня, он не на шутку встревожился. Я рассказал ему о видео с тварью на диване, и сказал что ту тварь надо взять на заметку, чтобы знать когда она окажется на свободе, а ещё сказал что мне теперь нужна информация не только о педофилах-убийцах, но и о педофилах.
   И я стал ездить за жизнями и этих тварей.
   Я уже втянулся в работу настойке и она не отнимала много сил. Чаше стал заходить к Маше, по вечерам меня не клонило в сон и я мог дольше читать. Я нёс в рюкзаке "Повелителя мух».
   В торговом центре есть книжный магазин , он работает до восьми, и это очень было для меня удобно, можно было зайти после работы за книгой.
   А вообще я уже думал перейти на интернет-магазины. У нас поблизости открылись пару ПВЗ, и знакомые говорил что так дешевле и больше выбор.
   Пришёл домой, принял душ, поел, заварил чай, удобно расположился в кресле. В руках "Повелитель мух", за стенами тишина. Сделал глоток чая, открыл книгу, ушёл в чтение.
   Книга не впечатляла. Но и негатива не вызывала. Пока я не дошёл до — "Разрядка пришла как оргазм". Уместно ли в повествовании о детях слово "оргазм". Мне это показалось крайне неуместно, и "Повелитель мух" по дороге на работу полетит в мусорный бак.
   Вообще с моей руки не одна книга оказалась в мусорном баке.
   Герман Гессе "Степной волк" — главный герой живёт средней жизнью. У него есть жильё, еда, одежда, деньги, но его так тяготит это среднее существование что ради того чтобы выйти из него он готов в том числе — "совратить девочку".
   Маркус Зусак "Я — посланник" — главный герой, парень двадцати лет, влюбляется и испытывает сексуальное влечение к девочке которой не более пятнадцати лет и нормально это воспринимает. Почему Зусак, главного героя, которого он показывает как положительного персонажа, человека сочувствующего чужому горю, готового помочь человеку, даже если для этого придётся пройти через трудности, почему Зусак делает его педофилом? Почему "не более пятнадцати лет"? Почему акцент на несовершеннолетии? Почему не просто — девушка? У меня только один ответ. Так Зусак хочет сказать что и среди педофилов есть хорошие люди. Что в сексуальном влечении к несовершеннолетним нет ничего осудительного. Зачем ему это? Наверное он сам такой. Ну или кто-то из друзей или близких.
   Мне было жаль что Зусак так сделал. У него есть очень крутые книги. И "Книжный вор" и "Глиняный мост". Да и "Я  — посланник" до этого эпизода мне нравился. Но после него книга отправилась в мусорный бак. И Маркус Зусак вместе с ней.
   Сергей Лукьяненко "Последний дозор" — главного героя, борца со злом, светлого, пытается соблазнить "девочка-подросток лет пятнадцати", и главному герою очень обидно что он светлый, ну тоесть не педофил.
   Как можно так небрежно жонглировать такой темой.
   И ещё и ещё были книги.
   Как много книг где тема педофилии затрагивается буднично и без осуждения.
   Сколько боли и страданий выносят дети от педофилов, какое это гнусное племя, а эти писатели…
   Стройка, мир сочетающий в себе самых разных людей. Вышло так что волной жизни в наш коллектив занесло страстного поклонника творчества Чарли Чаплина. Всё его присутствие на работе было заполнено ужимками, кривляньями, подражанием, попытками повторить трюки, попытками втиснуть эпизоды из фильмов. Его роба периодически переменяясь копировала разные киношные образы этого комика, а обеденное время заполняли бесконечные рассказы о нём.
   Это был молодой парень, лет двадцати пяти, в обычной обстановке создававший впечатление нормального. Но в коллективе его принимали за блаженного, и относились снисходительно. Меня он немного раздражал. Но я старался не обращать на него внимания. Но когда он, в очередной раз, бесцеремонно прервав послеобеденный разговор снова понёс свою чушь, я не сдержался:
   — А ты знаешь что твой Чарли Чаплин был педофилом?
   — Чоэто? Чоэто?, — нервно затряс он нижней губой.
   —  Одной из его жён, на момент свадьбы было четырнадцать лет. И это даже не была какая-то акселератка, выглядевшая на восемнадцать, двадцать лет, она и выглядела как четырнадцатилетняя девочка. И к моменту свадьбы она была уже беременна. Тоесть Чарли Чаплин занимался сексом с четырнадцатилетней девочкой. Чарли Чаплин был педофилом.
   Он посмотрел на меня со злобой и судя по взгляду я стал его заклятым врагом.
   Вечером, после работы, мне просто хотелось отдохнуть у телевизора, бесцельно перелистывая телевизионные каналы, но криминальные новости для  меня как ловушка, наткнулся и всё, палец онемел.
   Репортаж об особенностях уголовного кодекса Российской федерации или особенностях судебных решений.
   В одном случае трое несовершеннолетних тварёнышей в течении нескольких часов издевались и насиловали свою одноклассницу.
   В другом тоже, только насиловали мальчика.
   Ни в том, ни в том случае насильники не понесли никакого наказания, потому что они несовершеннолетние.
   Ну тоесть издеваться и насиловать они уже достаточно взрослые, а отвечать за это нет?
   Это же какой посыл даёт государство несовершеннолетним — это ваше время беззакония, творите что хотите, мы вас наказывать не будем, вы ещё слишком маленькие чтобы нести уголовную ответственность?
   Хотя я думаю что если бы изнасиловали детей тех судей, то какое-то наказание они всё же нашли, достали бы из-под полы.
   Я заварил чай, вышел во двор. Поднял голову, посмотрел на небо. Надо мной пылали своим холодным светом миллиарды звёзд, и не холодным, скрывающиеся среди них экзопланеты, хранящие наверное в себе другие жизни, может лучше нашей.
   Кубиком брошенным с неба выпал хороший день. Желая отдохнуть от водоворота выворачивающей душу строительной жизни, я позвонил ему, договорился съездить на рыбалку.
   Подошёл к книжным полкам, выбрать для него. Он оказался аккуратным читателем, книги возвращает такими какими получил. Посмотрел на "Дон Кихота". Нет, эта книга ещё может мне пригодиться. Мало ли. Дальше стал складывать в рюкзак: "Война и мир" Толстого. Несмотря на то что Толстой писал без юмора, в этом романе есть эпизод, который для меня один из самых смешных, из всех которые я когда-либо встречал в литературе. "Гонки по вертикали" Вайнеров, мой любимый роман этих авторов. У Ремарка мой любимый роман "Чёрный обелиск", но это мне показалось неуместным, взял "Искра жизни". "Трудно быть богом" Стругацких", "Час Быка" Ефремова, "Холодный дом" Диккенса. Ну и с иронией "Преступление и наказание" Достоевского. Какой потрясающий придумал Достоевский главный символ романа. Но он не пугает меня.
   Положил в рюкзак тёплую кофту, ветровку, полотенце, ну и конечно чтобы заварить чай. Тяжёлый рюкзак получился.
   Оделся. Джинсы, футболка с длинным рукавом, кроссовки с высоким подъёмом.
   Я был на рыбалке всего два раза, в детстве, не моё мероприятие. А он не был на рыбалке с тех пор как в жизнь его вошло горе. Поэтому горел предвкушением. И встретил со светящимися глазами, взволнованный, суетящийся, но совсем неподготовленный. Мы планировали ехать на его машине, но её сначала надо было вывести из состояния двадцати летней спячки. А он в гараж даже не удосужился зайти, ждал меня. Я конечно по специальности автослесарь третьего разряда, но без каких-то особых навыков. Так, бензин залить, шины подкачать.
   А гараж и не открывался двадцать лет. И проблемы с поездкой возникли ещё на уровне дверного замка. Душу он нашу вымотал, подлец. Никак не хотел открываться. Сдался только после угрозы применить болгарку.
   Если считать пыль консервантом, то в гараже с этим обстояло всё очень даже хорошо. Как будто её специально сюда натаскали. Мы и машину то отыскали не сразу.
   И конечно же он не побеспокоился об аккумуляторе. Купили бэушный у какого-то соседа, поставили на зарядку. Поменяли все жидкости в машине, подкачали колёса, провели ещё ряд технических работ. Вымыли машину и изнутри, и снаружи. Поездку отложили на завтра.
  С утра пораньше машина загудела, заполняя гараж выхлопными газами и двинулась в путь, всеми своими семидесяти пятью лошадиными силами или сколько там их осталось. Водитель он тот ещё. Хотя неудивительно, двадцать лет не за рулём. Особенно было тревожно когда ехали по городу. Уже на трассе он подуспокоился, почувствовал себя увереннее.
   До места рыбалки доехали благополучно. Вид живописный. Даже только ради него стоило ехать. Речушка метров двадцать в ширину, камыш по обе стороны. Невдалеке пасутся коровы. Но достаточно далеко чтобы это не отражалось на воздухе. И воздух очень чистый. Лёгкие не нарадуются. И людей вокруг нет, только пастух бродит уныло среди коров.
   Блин… комаров правда много. Но это ожидаемо. Он достал удочки, протянул мне одну. Я отмахнулся. Не моя тема. Я приехал развести огонь, посидеть у костра, запечь картошку. Я приехал за тишиной, за плеском воды, за воздухом без выхлопных газов, за не городским шумом. Вообще много за чем. Но не рыбалкой. За мычанием коров не ехал, но тут уж что.
   Была ещё обещана "знатная" уха. И это тоже хорошо.
   Он расположился, закинул удочку. Я отправился за дровами.
   Да, с рыбалкой здесь оказалось совсем плохо. За два часа ничего существенного. Он всё твердил что раньше рыбное место было. Ну тоесть двадцать лет назад.
   Я дал костру потухнуть, закинул картошку. Сало, баночка солёных огурцов. Было очень вкусно. Хорошо в целом провёл время. Хоть ухи и не поел. Но не ухой единой.
   Перед тем как уехать тщательнейшим образом затушили костёр. Благо было чем.
   С обратной дорогой не задалось. Огорчённый безрыбьем, он очень невнимательно вёл машину. Все кочки были наши. После одной из них раздался сильный треск. Я думал у меня позвоночник переломился от этой тряски. Вышли, осмотрелись. В нескольких метрах от машины на дороге безжизненно валялся обломок трубы глушителя.
   Мы с таким рёвом неслись домой.
   И он всю дорогу извинялся за неудачную рыбалку. Но я был доволен. Отдохнул душой.
   У нас в коллективе, по поводу моего периодического отсутствия, в ходу шутки с отсылкой к "Берегись автомобиля" — "Что, опять отпуск за свой счёт брал? Какой болезненный родственник на этот раз?" Ненадолго вернулся в работу.
   Дождь зарядил с ночи, и к утру не ослаб. И вот снова в действии плюс моего способа заработка. Если бы я работал в книжном магазине, то мне снова пришлось бы пробиваться сквозь стену дождя, а так, мне совсем не обязательно было куда-то идти. Просто не хотелось.
   Я заварил чай, расположился в кресле с книгой. Надо мной надёжная крыша, сделанная моими руками, и впереди день с книгой и чаем. И особенно уютно читать в сухом, тёплом доме когда за окном бушует непогода.
   Вечер лёг на окно. Я так зачитался что не понял сразу почему темно, даже подумал что со зрением что-то стало. Последний непрочитанный мной роман Вайнеров "Евангелие от палача". Очень интересный, но тяжёлый. И как классно подобрано название. Оно бы и мне подошло, если бы я решил написать об этом отрезке моей жизни.
   Евангелие — книга проповедующая определённое мировоззрение.
   Только это было бы другое Евангелие, от другого палача.
   Да, я убиваю. Но я не считаю себя убийцей. Я палач. Я исправляю ошибки которые допускает государство. И у меня судя по всему, ещё много работы впереди. Я не призираю свои руки, руки которыми я привожу приговор в исполнение. Да, они в крови, но это чёрная кровь, и она должна быть пролита, чтобы не оборвалась, не искалечилась детская жизнь. И у меня чистые руки, я их тщательно мою с мылом после исполнения приговора. Да, я убиваю, но я не чувствую на себе клейма — убийца. Меня не тяготит это. Да, я сплю плохо, но это не от того что я убиваю, а от того что ещё к сожалению есть кого убивать. Мне не являются призраки убитых мной, а если бы и являлись мне было бы плевать на это. Я ненавижу этих тварей. Нельзя сказать что я втянулся. Что это стало для меня чем-то обыденным. Но я буду их убивать, пока буду в силе. Или пока не остановят меня.
   "Необъятная волна застящего глаза гнева, что родится от отчаяния, горячего и блестящего как нож, безоглядного, бурей вздымающаяся злоба на поношение, когда уже не думаешь о корысти или расчёте, когда не помнишь о каре и не страшишься мести, когда нет большей цели, чем порванная вражья пасть, и мечты нет выше, чем за правоту свою костьми полечь".
   Ещё не открыв глаза я понял — это снова он. Страх снова безраздельно завладел мной. И снова мне приходилось совершать все эти манёвры. И вздрагивать и вжиматься в кресло и перечитывать старого, доброго "Дон Кихота". Очень люблю эту книгу и этого персонажа. И мне становилось в прошлый раз немного легче когда я отправлялся с ним в его безумное путешествие. А когда я принял решение, в знак твёрдости его я сделал татуировку Дон Кихота на правом плече — Он стоит в своих старых доспехах опираясь обеими руками на копьё, и прижимаясь к нему головой. Его шлем, который вовсе не шлем, съехал на бок, и у него очень грустная улыбка. Он знает что не сможет победит всё зло мира, и от этого ему очень грустно.
   И было всё как было в первый раз. Только благоразумно предполагая что всё может повториться, я сделал стратегический запас, купил консервов и чая.
   И всё было как в первый раз.
   И как в первый раз раздался звук оповещающий о том  что на электронную почту пришло письмо. И снова я шёл к ноутбуку вспарывая себе живот. В мозг малодушно пробиралась надежда что это снова не от него.
   Но только в этот раз письмо было от него.
   И как же мне трудно было заставить себя отправиться в путь. И какая же это была трудная дорога. Я всё надеялся что отпустит, но нет.
   Начало вышло скверным. Я выбрал не то место для удара. Просто я всё преодолевал страх, взвинчивал себя, держал на взводе и в какой-то момент просто дёрнулся. Нервно так. И слишком быстро пошёл на сближение. А он заметил и насторожился. А потом я забыл перевернуть нож лезвием вверх, и он заметил нож и побежал. Я бросился за ним и догнав, ударил в спину, потом развернул дёрнув за плечо и ударил в шею. Но настиг я его на хорошо освещённой площадке, а невдалеке оказались две женщины, и они стали истошно кричать, а я повалил его на асфальт и стал бить в шею, чтобы он поскорей сдох. Меня заливало кровью, а я всё бил. А потом поднялся, а женщины всё кричали, а я стоял над ним с окровавленным ножом в руке, и всё никак не мог убедить себя что он сдох. Меня жутко трясло. Наконец я поверил себе и побежал. И только через пару километров (наверное, я плохо отдавал себе отчёт) понял что всё ещё сжимаю в руке нож. Я хотел бросить его, но кровь ссохлась и мне пришлось отдирать пальцы. Отбежав (бог его знает на сколько) я вспомнил что не вытер отпечатки пальцев. Пришлось вернуться, нервно искать, а потом с ссохшейся крови стирать, сдирать отпечатки.
   А потом столкнувшись с прохожим, от его шарахнувшегося испуга, я понял что мне надо привести себя в порядок. Скинув куртку, на ходу, внутренней стороной, я стирал, сдирал с лица и рук засохшую кровь. Куртку тоже изрядно залитую кровью я выбросил, но отбежав (бог его знает насколько) я подумал о том что мог что-то оставить в карманах и пришлось возвращаться. Карманы были пусты, но я на себя не злился.
   И я петлял, петлял, петлял по незнакомым дворам пока совсем не выбился из сил. Только тогда, замедляясь и задыхаясь взглянул на телефон. Я петлял более двух часов. Отдышавшись я нашёл небольшой ночной магазин с окошком для торговли, купил воды и еды. Отыскав укромное местечко я умылся и перекусил. Уже была глубокая ночь, а без посторонней помощи я дорогу на квартиру не нашёл бы, а такси вызывать не решился из осторожности, так что пришлось ждать до утра. Вот только куртку я выбросил, а была уже осень и было холодно. Пока петлял я этого холода не чувствовал, а остановившись стал замерзать. Можно было бы конечно немного согреваться чаем из ночного магазина, но появляться там повторно я тоже не рискнул. И к утру жутко замёрз. И прохожие перепугано смотрели на моё посиневшее лицо, когда я спрашивал у них дорогу. Уже в маршрутке я стал отогреваться. И мне пришлось сделать три пересадки чтобы выбраться оттуда куда занёс меня животный страх.
   Сколько же я нагородил. Как-только всё не обернулось крахом?
   С какой радостью, как будто я не был дома десять лет, я отпер калитку, открыл дверь и вернулся к своему креслу и "Дон Кихоту". И ещё долго отходил от этой кошмарной поездки.
   Я наконец-то выбрался из кресла, закрыл "Дон Кихота". Надо идти в магазин. Дома совсем есть нечего. И даже чая нет. Всё закончилось. Смыл пыль с себя, оделся, выбрался наружу. Из-за невысокого забора, соседского двора на меня посмотрело чудо. Мило улыбнулось веснушками. Я спросил кто она такая. Так и спросил: "Вы кто такая?". Оказалось она дочь моего соседа, поклонника творчества Криса Ри. Приехала работать в нашем городе. Пока поживёт у отца.
   Можно было подумать что та лёгкость с какой я шёл в магазин, это результат пребывания некоторое время в удобном кресле, но я себя не обманывал. Как-только я увидел её, мне сразу представился дом, детишки резвящиеся на полу в ворохе игрушек и она, накрывающая на стол.
   Мне очень захотелось простого семейного счастья.
   А потом пошёл дождь. Он застал меня в супермаркете. И мне так не хотелось мокнуть под этим дождём. И я ждал пока он кончится. А он шёл долго, долго. Слишком долго шёл. Но потом опомнился, собрал свои тучи и уступил место осеннему солнцу. А потоки воды остатками стекали по наклонностям, оседали на неровных поверхностях, становились лужами. Холодное, несерьёзное солнце неспеша стало поправлять разлитое осенним, так на долго задержавшимся дождём.
   Закрылись зонты, скинулись капюшоны, лица людей открылись солнцу. Город ожил, потоки людей, размытые дождём, снова стали уплотняться.
   Осень. Недолго ей осталось. Мне хотелось её немного задержать. Календарь вёл обратный отчёт приближения зимы.


    Автобус въехал на автостанцию. Мужчина в спортивном костюме выскочил первым. Я не спешил, пропустив всех вышел из автобуса. Солнце погладило меня по голове. Взъерошило бы волосы, но у меня короткая стрижка. Хороший, тёплый день. Солнце не только светило, но и грело. Пассажиры толпились у багажного отсека. Беспокойная бабулька со своим багажом уже покидала территорию вокзала. Да, это не вечерний вокзал. Всё бурлит людьми, сумками, чемоданами, пирожками, пивом, табачным дымом, выхлопными газами. Автобусы не могут разъехаться, люди не могут разойтись.
   Не везёт мне со съёмными квартирами. Вечно мне скитаться по этим убогим жилищам. На фото выглядела неплохо. Можно было бы конечно поругаться развернуться, но не хотелось.
   Выпроводив хозяйку квартиры, ну или кем она там ей приходиться, я ещё раз осмотрелся. Нет, как не смотри. Ну хоть телевизор есть. Не последней модели конечно, но с пультом.
   Еды, воды и нож я купил по дороге, так что до вечера никуда выходить не надо.
   Протёр экран от пыли, запустил. В ассортименте только общественные каналы. Ну что ж, посмотрим чем живёт государство.
   Чтобы наткнуться на криминальные новости не так уж и долго пришлось листать. И там не бывает чтобы не было тем. Страна большая. Много на её просторах всякой нечисти водиться. Но репортаж скорей из лихих девяностых. Не думал что до сих пор такое могут вытворять.
   В Свердловской области, в пгт Шали, работники кладбища во время копания могилы обнаружили в земле три трупа, они вызвали полицию, но приехавший на место полицейский потребовал трупы закопать поглубже. Работники так и сделали, но потом один из них обратился к участковому, Юрию Золотко, и рассказал о случившемся. Участковый написал жалобу о бездействии следователей в областную прокуратуру. Но вскоре после этого на участкового написали четыре заявления. Четыре человека — два вора, дебошир и педофил, заявили что этот участковый, три года назад, во время выполнения своих служебных обязанностей, применял по отношению к ним физическую силу. И участкового посадили. Тоесь судья поверил наслово, без каких-либо доказательств, людям затаившим зло на участкового.
   Очевидный сговор, и как легко ломают судьбу человека. С ума сойти.
   Дыбится уголовный кодекс ветряной мельницей, вращая лопастями статей, перемалывая своими жерновами судьбы самых разных людей.
   Но ещё очень сильно зацепила меня ситуация с этим педофилом, Сергеем Колдаевым. Показали интервью которое он дал журналисту по поводу дела участкового. И эта тварь стояла самодовольная, наглая, самоуверенная, мелькала своей поганой рожей. А эта тварь изнасиловала четырнадцать мальчиков, четырнадцать мальчиков вынуждены были терпеть это унижение, пока эта тварь удовлетворяла своё поскудное желание. И за это этой твари дали семь лет. Какое у нас милосердное государство. За четырнадцать сломанных детских психик тварь заплатила семью годами. И снова ходит среди людей. Тоесть эта тварь искупила вину? Как такое вообще можно искупить? Как такую тварь вообще можно выпускать на свободу? Туда где дети. Каково живётся людям у которых есть дети, зная что у них по соседству живёт педофил.
   И снова для государства дать этой твари ещё шанс на жизнь оказалось важней безопасности детей, раз оно выпустило на свободу такую тварь.
   И четырнадцать отцов, которые спустили с рук, надругательство над своими сыновьями. Неужели ни у кого из них не возникло желания найти эту тварь, надеть берцы и превратить в сплошное месиво то что у этой твари болтается между ног. Или воткнуть туда нож. Или выпустить обойму травмата. Ну хоть что-нибудь. И эта тварь спокойно ходит по земле, вместо того чтобы вечно гнить в тюрьме или справлять малую нужду через трубочку. Хотя как по мне эта тварь должна гнить в земле, по которой она так спокойно ходит.
   Я достал телефон, отправил сообщение. Когда я вернусь, меня будет ждать новое дело.
   Снова защелкал по каналам. До вечера ещё далеко и бушующую внутри ярость надо погасить. Заварил чай, остановил выбор на канале культура. Показывали интервью какого-то пианиста. Я безразличен к классической музыке, но было интересно. Мне очень нравиться слушать увлечённых людей. Неважно в какой сфере деятельности. Мне интересна вот эта увлечённость с какой человек рассказывает о своём деле. Больше всего на свете я завидую увлечённым людям. Ведь это же такой дар когда человека к чему-то притягивает. Когда внутри горит огонь. Когда  человек чему-то хочет посвятить себя. Когда какое-то дело завладевает им полностью. Это большой дар когда у человека есть дело которое он любит всей душой.
    Смотрел как-то о девушке которая работает водителем самосвала. И это был её осознанный выбор. И как же видно было по ней что эту работу она очень любит, что это ей по душе. Это большое счастье когда человек зарабатывает на жизнь тем что любит. Когда человек любит свою работу. Когда человеку по душе то что он делает.
   Конечно мне было не по душе убивать. Но я вынужден был это делать.
   Время подошло. Я очистил телефон, спрятал нож. Как же меня душила ненависть. Дышать не давала. Я шёл на адрес быстрым шагом. Когда уже подходил к двору, мимо меня прошёл человек, и лицо его мне показалось очень знакомым. И пока шёл всё пытался вспомнить где я его видел. А потом вспомнил. Это же он — тварь за чьей жизнью я приехал. Я не мог поверить в это. Разве может быть такая удача? Я развернулся, добавил шага. Он стоял у сигаретного ларька. И это точно был он. И когда он направился в сторону двора, я пошёл к его подъезду. И здесь мне тоже повезло. Выходил мужчина и я смог зайти в подъезд. Но дверь не закрыл, немного придерживал щелью чтобы убедиться что он идёт в подъезд. Убедившись подошёл к лифту. Достал нож. Дверь открылась, вошёл он, подошёл к лифту. И я ударил.
   А потом услышал как открывается дверь на первом этаже. Я бросился к выходу. Но входная дверь тоже открылась и в подъезд вошёл мужчина, ну прямо богатырского телосложения. Я хотел проскочить мимо, но мужчина довольно быстро сориентировался, кинулся на меня, схватил за предплечья и придавил к стене. Я пытался вырваться, но силы были слишком не равны. Я мог бы ударить его ножом, но в этот момент, когда моё будущее было на кону, я думал о том, что вот этот человек, вдавливавший меня в стену, кинулся на человека с ножом, чтобы задержать преступника. Ведь на такое надо решиться. Я не смог такого человека ударить ножом. В этом был бы путь к спасению, но я не смог. Рука не поднялась.
   Я разжал пальцы, нож выпал из руки, гулко, обречённо стукнулся об клетчатый пол подъезда. Ему теперь обречено стать вещественным доказательством, уликой и хранится где-нибудь на складе с клеймом орудие убийства.
   Я правда не был уверен что убил. Я не видел мёртвого взгляда, и оставалось только надеяться что эта тварь успеет истечь кровью прежде чем приедут медики. Я очень на это надеялся. Иначе какая это будет насмешка судьбы, сидеть в тюрьме зная что я не смог остановить эту тварь и она, залечив рану и оправившись, сможет творить своё ужасное зло. Такое наказание мне будет невыносимо.
   Разница в сроке за убийство и попытку существенна, но я не хотел бы получить меньше такой ценой.
   А человек всё вдавливал меня в стену, хоть я уже  и не сопротивлялся. Сил не было.  В подъезде суетились люди, может даже кто-то оказывал первую медицинскую помощь. И я просто ждал когда в распахнутую дверь войдут сотрудники полиции, и этот благородный человек разожмёт свои тиски.
   Наконец они появились, в бронежилетах, с автоматами. Человек отступил и я протянул руки на которых полицейский хладнокровно защёлкнул холодную сталь наручников. Какое неприятное ощущение. Вот теперь я по настоящему почувствовал что всё кончено.
   Меня вывели из подъезда, перед которым собралось уже немало зевак, затолкали на заднее сидение полицейской машины. Впервые я оказался в полицейской машине и даже с любопытством осмотрелся. Когда отъезжали, провожаемые взглядом любопытных, с сожалением увидел что к подъезду подъезжает скорая. Сейчас этой твари будут спасать жизнь.
   Мы неслись по осенним улицам, живущего своими заботами города и это был путь который вёл меня к новому, ещё мне не знакомому этапу моей жизни. Никогда прежде наручники не сжимали мне кисти. Но я совсем не злился на бугая задержавшего меня. Когда-нибудь всё равно должно было прийти к этому. Не могло мне вечно везти.
   Кабинет ещё не познавший реновации, старая, как бы ещё не советских времён мебель, компьютер, который уже можно было бы назвать рухлядь, кувшин с водой, стаканчик с ручками на столе, на стене портрет президента. Всегда мне было интересно, зачем вешают портрет президента во всех, больших и малых кабинетах? Разве не знают люди в лицо своего президента?
   Следователь, довольно молодой, наверное не больше тридцати, смотрел на меня как-то надменно, самодовольно. Явно упиваясь своим положением.
   Очень хотелось пить. Попросил стакан воды. Он усмехнулся, так, ухмылкой. Вынул из стола чистый лист бумаги, достал из стаканчика ручку, протянул мне.
   —Пиши, зачем убил?
   Убил — бухнуло у меня в груди.
   Как камень с души упал.
   Писать в наручниках очень неудобно. Ну что я мог написать. Пока ехали наспех придумал версию. Вообще, готовясь отправиться в очередной населённый пункт, я в интернете просматривал информацию о нём и выбирал какое-то историческое событие или достопримечательность чтобы если спросят с какой целью вы сюда приехали, сказать что я писатель, собираюсь писать о том то, и приехал чтобы ознакомиться на месте. И вот в эту структуру я и вплетал свою версию.
   У убитого спросил дорогу. Он объяснил. Разговорились. Я рассказал о причине своего пребывания в городе. Он  обрадовался, Сказал что хорошо разбирается в теме и дома у него есть эксклюзивный материал. Пошли к нему. Но у лифта я заподозрил неладное, хотел уйти, но убитый достал нож и стал требовать чтобы я пошёл с ним. Нож я отобрал. Убитый бросился на меня, я рефлекторно выставил руки, а в правой был нож. Убивать не хотел. Случайно вышло.
   Конечно версия малоубедительная, но что смог.
   Следователь и не поверил. Достал ещё чистый лист, положил передо мной.
   — Так, а теперь давай правду, а не эту чушь.
   Но я настаивал на своей версии. А он ходил по кабинету, говорил о пользе чистосердечного, и что если я буду упорствовать, то будет хуже.
   Но я упорствовал. А он злился. Раздражённо подошёл к шкафу, достал тяжёлый телефонный справочник. С улыбкой взвесил в руках, открыл, перелистал пару страниц. Наверное хотел кому-то позвонить. Прошёлся по кабинету, листая страницы, оказался у меня за спиной. И через мгновение я почувствовал всю тяжесть справочника у себя на голове. От удара я думал у меня расколется череп. Было очень больно. Голова гудела, и некоторое время всё было шатко. Я конечно слышал о том что творят в полиции с подозреваемыми, но почему-то думал что это уже в прошлом. Не знаю почему я так думал.
   — Ладно, ладно, — поспешил я сквозь ещё не затихший гул, остановить экзекуцию, — я напишу.
   Пока писал ту же версию, следователь стоял облокотившись спиной об стену и скрестив руки на груди. Улыбался. Очень самодовольно.
   В какой-то момент, видимо чтобы убедиться в том что я пишу правдоподобную версию, он подошёл ко мне сбоку и наклонившись над листком стал читать. И в этот момент я перевернул ручку и всадил её ему в глаз. Он закричал, попятился, держал руки возле ручки, видимо хотел вытащить, но не решался. Дверь резко открылась, я быстро поднялся, подошёл к стене, поднял руки и облокотился предплечьями об стену.
   Утром меня привели к другому следователю. У меня всё болело. Меня довольно бесцеремонно отволокли в камеру. Под усиленным надзором я письменно повторил свои показания, написал по поводу инцидента, мне дали наконец-то напиться, а потом повезли в СИЗО.
   И довольно долго там держали. Очень скучал по чаю, книгам, чистоте, тишине, теплу, нормальной еде. Не знаю чего они тянули.
   Всё прояснилось когда меня повезли на допрос. Снова новый следователь бросил на стол довольно увесистую папку с моим делом. Оказалось что какой-то гений сыскного дела, какой-нибудь "Тихонов", додумался объединить убийства по почерку, уголовному прошлому убитых и привязать к этому мою личность.
   Не все эпизоды были в папке и конечно всё это были косвенные улики и можно было побороться, но на меня вдруг навалилась такая усталость. Ну отсижу я за одно убийство (ну полюс следователь), может даже и немного, если версия с самообороной пройдёт, выйду, не отступлю, снова попадусь. Не победить мне в одиночку эту многоголовую гидру. А если признаюсь, если заявлю мотив, то может моё дело получит резонанс, привлечёт к себе внимание, может вызовет какую-то реакцию в обществе, может отношение к этому наконец поменяется.
   И я признался. И не только в тех эпизодах что были в папке, во всех. Чтобы на кого-то не повесили.
   Писал долго, даже рука устала. Потом ждал пока прочитает следователь. Он поинтересовался откуда брал информацию — из интернета.
   Очень хотелось чая. Попросил. Не отказал. Заварил пакетированный, но я пил с удовольствием. Никакой чай я не пил с таким удовольствием.
   Он долго печатал на компьютере, уточнял у меня мой неразборчивый почерк. Когда он закончил, я тоже решил задать ему вопрос:
   —Скажите, а вас не возмущает то что государство выпускает на свободу педофилов, педофилов-убийц? Они совершают своё ужасное преступление, от вас требуют найти, ругают, вы ловите, а их потом выпускают на свободу.
   Он бессмысленно пожал плечами.
   — И что, вам не страшно что ваши.., у вас есть дети? — он нехотя кивнул, есть, — что ваши дети ходят по тем же улицам что и педофилы, педофилы-убийцы, выпущенные государством на свободу?
   — И что я могу с этим сделать? — раздражённо спросил он.
   — Ну как что. Вы огромная структура с выходом на самую верхушку власти. Вы огромная сила. И у большинства из вас есть дети, внуки. Почему вы не возмущаетесь, не противостоите приговорам которые выносят судьи и слишком милосердному уголовному кодексу в отношении таких преступлений.
   Но он не хотел вступать со мной в диалог. Он свою работу выполнил, чистосердечное подписано, а остальное видимо это уже не его дело.
   Автозак остановился. Меня заковали в наручники, выпустили на свет. Падал снег. Крупные мягкие хлопья ложились на Землю, прикрывая всю её грязь. Воздух был зимний, такой свежий, лёгкий. И всё-таки я люблю снег. Всегда мне напоминает мой любимый праздник. И от этого стало тепло на душе. Если бы меня ждал расстрел, я бы хотел умереть именно в такой живописный день. Чтобы и расстреляли под этим снегом. Я бы упал на покрывшуюся тонким слоем снега землю, и кровь, медленно вытекая из меня окрашивала бы его в красный, а меня покрывал бы белый, свежий, чистый, снег. Саван, который подарила бы мне зима. Жаль что у нас мораторий. И жаль что государство кормит стольких тварей пока их поганая жизнь не закончится, тратя на это огромные деньги, на которые можно было бы помочь стольким нуждающимся в дорогом лечении детям.
   У здания суда толпилось довольно много журналистов. Всё-таки моё дело вызвало резонанс. Меня повели к двери. Журналисты стали выкрикивать вопросы, сливавшиеся в один общий шум. Хотел ли я сделать заявление для прессы? Да, ещё как хотел. Я остановился. Канвой был не против. Я поднял руки, попросил тишины. Тишина наступила.
   — Призываю всех мужчин, на чьём пути встретится педофил, убить его. Объявляю челлендж — убей педофила.  Очистим нашу землю от этих тварей, раз уж государство не хочет это делать. Защитим детей.
   Журналисты зашумели градом вопросов. Конвойный подтолкнул меня — время на общение с прессой кончилось. Я вошёл в здание. В холе не горел свет и меня накрыло темнотой. На миг в голове иронично мелькнула мысль что мне устроили побег. Но нет. Из темноты я вышел на свет всё ещё в наручниках и под конвоем. Мы направились к лестнице, конвойный хлопнул меня по плечу:
   -- Давай, дорогой на Голгофу.
   Мы поднялись на третий этаж, прошли по коридору. Возле дверей в зал суда стоял бугай задержавший меня. Мы встретились взглядом, он как-то виновато, извинительно улыбнулся. Я бы пожал ему руку, если бы была такая возможность. Конвойный открыл дверь, пропустил меня. В зале было полно народу. Не знаю кто были все эти люди. Я был один. Зашёл в "клетку", освободили от наручников, осмотрелся. Зал смотрел на меня, камеры смотрели на меня. Почему-то в этот момент вспомнился эпизод с Деточкиным в зале суда. Что сейчас раздастся? Крики поддержки? Или осуждения?
   Судья не заставил себя ждать. Долго устраивался в кресле, просматривал какие-то бумаги. Посмотрел на меня, сурово, грозил мне вечным сроком. Потом перевёл взгляд на место адвоката. Оно пустовало. Адвоката у меня не было. От него приезжал адвокат, предлагал максимальную помощь, но я отказался. Не собирался ни оправдываться, ни искать снисхождения. Я не жалел о том что сделал, хоть это и привило меня на скамью подсудимых. На кону только моя маленькая, скромная жизнь, и может не одна спасённая детская жизнь. Всё было не зря. Я твёрдо в это верю.


   — …Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребёночка бившего себя кулачком в грудь и на неотомщённых слёзках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
   — Нет, не согласился бы, — тихо проговорил Алёша.
   — И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять своё счастье на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?
   — Нет, не могу допустить.

  "Братья Карамазовы" Ф. М. Достоевский


   А вы, что верите в бога, и принимаете его замысел, вы можете это допустить. Вы идёте дорогой к миру и покою по телам маленьких замученных и принимаете эту жертву, оправдывая бога и веря в его замысел, вот этим выражением — "На всё воля Божья".


P.S.  Эта повесть это прежде всего обращение к государству. Это оно выносит приговоры, это оно открывает ворота тюрем.