В сосновом бору

Иногда с кривой улыбочкой, чаще всего доброжелательной, на вопрос о практике внеурочного общения с детьми, я отвечаю:
– У меня за плечами восемь лет лагерей.
Русский человек юмор оценит.

К тому же, копни поглубже, и выяснится, что в детстве каждый из нас, благодаря именно лагерной жизни, вполне вкусил всю прелесть диалектического единства и борьбы противоположностей – свободу и ограничения в одном флаконе, волю и подчинение расписаниям, уединение и невозможность побыть одному, принуждение во благо и самовыражение, ответственность и полный пофигизм.

Чуть позже всё меняется местами: став взрослыми, мы уже не те, кто подчиняется, но кто диктует, и лагерная жизнь утрачивает сладковатый вкус приключений, приобретая горький привкус ответственности. Добро бы за себя, а так – за фонтан неукротимой энергии и, простите, часто нормального детского недомыслия и откровенной глупости. Хорошо, что большая часть детей о двух последних позициях не имеют представления – просто растут и взрослеют.

Но порою отрыжка семейного воспитания звучит таким громким диссонансом с тем, что считается нормой остальными людьми, издаёт такое зловоние, что перестаёшь даже жалеть ребёнка, потому как от него страдают остальные, большинство.
Моя задача была защитить их от злого толстого монстра.

– Ах, ах! Ох, ох! – начали рвать свои волосы во всех доступных местах рьяные защитники праведности. – Как непедагогично! Ату её!

Да на здоровье.
Булькайте.
Ложка дёгтя… сами знаете.
А мёд был хорошим – дружным, весёлым, творческим – все 34 12-летних человека.
Кроме одного.

Помните толстого Плохиша, за вкусняхи продавшего секрет буржуинам?
Вот-вот.

Ел он много, смачно. Еда была его единственной радостью, и походы в столовую четырежды в день перемежались с постоянными перекусами.  Через день с баулами и туесками приезжала толстая же мамаша и кормила жертву голодомора.
 
И это не всё.
Дорогие мои!
Пусть бы дитя пребывало в привычном режиме, если бы ему не было мало! Он регулярно обворовывал тумбочки отрядных соплеменников и ел, ел, ел, хрустя под одеялом…

Естественно, дети над ним трунили. Кое-кто даже обзывался. Кто-то стукнул.
Естественно, что взрослые старались сгладить острые углы, но не любили его все.
Может, потому что «не хлебом единым»?

И тут, по закону баланса, нам было предписано полюбить того, кто для этой цели, по нашему мнению, совсем не подходил.
Однажды он пропал.

Отряд строится, чтобы идти на обед, а ребёнка нет как нет.

Все в панике, начальник лагеря в шоке, отряд и лагерь гудит – все ищут Плохиша.
Он стал нам дорог именно из-за ответственности.

Как вы понимаете, есть – лагерь, и есть – лагерь.
В паре километров от нашего, детского, в том же сосновом бору, среди чудных ароматов цветов и смол, размещался совсем другой лагерь.

По этой причине был отменён тихий час, и вся шумная братия отправилась прочёсывать близлежащие леса, заглядывая под каждый кустик.

Ах, сколь чистая и прелестно-наивная была я в свои тридцать пять лет! Что бы мне тогда, зная жёсткие предпочтения своего воспитанника, не спросить себя, что ему дороже всего на свете!

Поиски ничего не дали.
Я уже, мысленно прощаясь, обнимала своего шестилетнего сына, рисуя картину переселения в соседний взрослый лагерь…
И вдруг…
Какой сюжет – без «вдруг»?

По периметру лагеря у начала сосновой полосы стояли маленькие детские домики. Ну, знаете, залезть в них, из окошка посмотреть, поиграть в теремок и прочее.
Возвращаясь с отрядом из леса, я – чисто случайно! – заглянула в один из таких домиков.

Там, на полу, в окружении наворованных вкуснях сладко спал объевшийся и счастливый, лоснящийся от довольства, улыбающийся во сне Потеряшка…

Как я его любила в тот момент!
Он своим появлением отменил возможный сюжет сиротства моего сына.