Никитич в Большом театре

Однажды под Новый год выиграл Никитич билет в Большой театр. Потыкал куда-то в компе, и неожиданно попал на розыгрыш билетов. "Щелкунчик" какой-то. Вот такая везуха случилась. Беда, что билет всего один.

Думали-гадали они с бабкой, кому в Москву ехать. Решили, что деду будет ловчее ночью в деревню возвращаться.

И покатил он в столицу. Нашёл Большой театр, открыл тяжёлую массивную дверь и ахнул. Красотища-то какая, всё сверкает золотом, зеркала блещут, люди нарядные из гардероба выходят. Отдал Никитич и свой тулупчик и за народом двинулся, сразу в партер.

Там его ослепило ещё большее великолепие. Красный бархат, золото, а уж люстра! Как поднял глаза вверх - голова закружилась. Прямо бриллиантовая!

Но тут к нему подлетела билетёрша, посмотрела на билет и грозно сказала:

- А вам, господин хороший, на четвёртый ярус!

Вздохнул Никитич и на своё место, согласно билету, побрёл. Пока добирался, пыхтя, до четвёртого яруса, вспотел и устал очень. Никто не сообщил ему, что туда можно легко взлететь на лифте.

Глянул он в зал с четвёртого яруса, снова голова закружилась! Ё-мое! Это словно с десятого этажа вниз смотреть. Оказалось, что место у Никитича на самом последнем ряду, у стенки. Присел примериться: ни черта не видно, кроме верхнего куска роскошного занавеса и шикарной люстры. Однако делать нечего: дарёному коню в зубы не смотрят.

Тут музыка приятная заиграла, "Щелкунчик" начался. И так хорошо, уютно стало Никитичу в бархатном кресле, что он, уставший от дороги и от подъёма на эту высоту, привалился плечом к стенке и тут же захрапел.

Когда уж слишком громко играла музыка, Никитич вскакивал и пробовал смотреть стоя, но опять же ничего не видел и, вздохнув, снова опускался на место.

Закончилось первое действие, и старик, уже прознав про лифт, вниз спустился: народ посмотреть да себя показать, в хорошем отцовском костюме.

В блистательном фойе парад мод: дамы с вызывающими декольте и голыми спинами до самой интимной ложбинки, на высоких тонких каблуках и все в бриллиантах; мужики в фирменных пиджаках и крутой обуви, в пух и прах разодетые детки. Это всё - зрители из партера, которые пришли, в основном, прогулять дорогие шмотки, а потом рассказать, что были в Большом театре.

Зашёл Никитич и в буфет - на цены подивиться. Аж в зобу дыханье спёрло. Совсем с глузду зьихали?

- Тьфу ты, срамота одна! - плюнул он на бутерброд с осетриной и гордо удалился.

Развернул было в сторонке припасённый супружницей кулёк с пирогами и солёными огурцом, но тут к нему подошли охранники и отчеканили:

- Со своим - не положено!

- А мне ваш бутерброд за 900 рублей в рот не лезет! - рявкнул Никитич, крепко выругался и отправился на свой четвёртый ярус.

Там он с удовольствием отужинал пирогами с солёным огурцом, и мирно задремал у стенки. Больше его ничто не тревожило: ни вернувшиеся на свои места соседи, ни громкая музыка, ни шум аплодисментов. Сидел да похрапывал.

- Эй, дедушка, пора просыпаться! - вдруг услышал он над ухом звонкий голос.

Открыл глаза: над ним стояла молодая девушка и улыбалась.

- А что, уже конец? - встрепенулся Никитич и поспешил на выход.

... Добрался он в деревню уже далеко за полночь, на перекладных.

Бабка даже не проснулась. А утром, едва открыв глаза, тут же спросила супружника:

- Вань, ну как "Щелкунчик"-то, понравился?

Дед почесал затылок и развёл руками:

- Да так, ерунда какая-то. Пели плохо.