Про шоколад, или вкусно и мило

Про шоколад, или вкусно и мило.

Москва встретила Ржевского не просто промозглым ветром, а целой симфонией осеннего ненастья. Порывистый ветер срывал с берез последние позолоченные листья и швырял их под ноги прохожим, а тонкий, насквозь пронизывающий дождь заставлял кутаться в шинели даже самых стойких. Поручик стоял на перроне Ярославского вокзала, воротник его шинели был высоко поднят, но сырость, пахнущая мокрым асфальтом, углем и прелыми листьями, все равно проникала до костей. Он приехал по зову Мессира Баэля — старый демон прислал загадочное письмо, испещренное витиеватым почерком, с приглашением «обсудить вечные вопросы за чашкой чего-нибудь горячего, способного растопить лед на душе».

И вот он увидел ее. Лиза стояла у выхода из вокзала, закутанная в длинное осеннее пальто цвета влажного кирпича, с огромным капюшоном, на котором поблескивали, словно мелкие бриллианты, капли осеннего дождя. В руках она сжимала зонтик-трость с ручкой в виде головы лисы, но, казалось, не пользовалась им, предпочитая чувствовать свежесть на лице.

— Поручик! — ее голос, чистый и звонкий, пробился сквозь шум города и стук колес отъезжающего состава. Она помахала рукой в замшевой перчатке. — Наконец-то! Баэль ждет нас в своей берлоге на Чистых прудах. Но сначала я настаиваю на небольшой прогулке. Красная площадь в такую погоду совершенно преображается. Все лишнее просто смывает, и остается только суть.

Они пошли по мокрому асфальту, мимо спешащих куда-то людей с похожими, озабоченными лицами. Воздух был густым коктейлем из запахов: дождь, жареные каштаны с импровизированного лотка, сладкая вата, едкий шлейф выхлопных газов и тот особенный, ни с чем не сравнимый запах осенней Москвы — смесь влажного гранита, вековой пыли и легкой грусти.

— Я рад вас видеть, Лизавета, — сказал Ржевский, и его голос прозвучал глуховато из-под поднятого воротника.
—А я всегда рада поручику, который вечно попадает в истории, — улыбнулась она, легко беря его под руку. — Хотя бы в чужие. Расскажете, что нового? Кроме того, что вас вызвали сюда высшие демонические силы?

— Ничего существенного, — вздохнул Ржевский. — Рутина. Бумажки... Ожидание встреч... Иногда рисую и рисуюсь, - попытался сострить он...

На Красной площади было почти безлюдно. Дождь, превратившийся в мелкую, но плотную водяную пыль, отвадил туристов, оставив пространство нескольким одиноким фигурам под зонтами, спешившим по своим делам. Они с Лизой вышли на брусчатку, и Ржевский, засунув руки в карманы, остановился, созерцая призрачные, расплывчатые очертания собора Василия Блаженного, будто проступавшие сквозь серебристую завесу дождя.

И вдруг его взгляд, привыкший замечать детали, упал на что-то блестящее, неестественно яркое для этой серой брусчатки, у самого подножия памятника Минину и Пожарскому. Он наклонился, щелкнув сапогом по мокрому камню, и поднял несколько странных монет и сложенную в несколько раз карту.
—Любопытно, — пробормотал он. — Смотри-ка.

Лиза подошла ближе, наклонив голову. Она взяла одну из монет. Она была не похожа на привычные рубли или копейки.
—Реалы... — уверенно сказала она, поворачивая монету в пальцах. — Бразильские. А карта... так и есть, метро Рио-де-Жанейро. Какой забавный артефакт для сердца Москвы. Наверное, какой-то незадачливый иностранец обронил.

Ржевский перевернул прохладные металлические кружочки в ладони.
—Солнечная Бразилия... Карнавалы, самба, теплое море. А здесь, в Москве, — он обвел рукой пространство площади, — осень, дождь, и от Лобного места веет таким вековым холодом, что даже пальто не спасает. Забавный контраст, не правда ли?

Он огляделся вокруг, пытаясь вычислить возможного владельца. Подходил к редким прохожим, спрашивая с наивной надеждой: «Tudo bem?» Но в ответ получал лишь недоуменные взгляды и покачивания головой. Ничего, что хоть отдаленно напоминало бы туриста из далекой страны карнавалов, не было видно.

— Странно, — пробормотал поручик, возвращаясь к Лизе. — Совпадение? Сегодня ведь первое октября. В календаре отмечено как Международный день какао и шоколада. Говорят, самый вкусный, самый насыщенный шоколад делают как раз в Бразилии. И... — он замолчал, и взгляд его стал отрешенным, — и это день рождения моего друга Миши. Мы должны были сегодня встретиться.

Лиза внимательно посмотрела на него, и в ее глазах мелькнуло понимание.
—И вы пропустили праздничный обед? Из-за этого вызова?

Ржевский кивнул, и по его лицу скользнула тень искренней, неподдельной грусти.
—Да. Миша — гурман. Он готовил нечто особенное. Фаршированные перцы... Знаете, он их готовит по-особому. Сначала отваривает до полуготовности, чтобы кожица стала мягкой, но не лопнула. Потом начиняет их смесью из свино-говяжьего фарша, риса, моркови, ялтинского лука и зелени, и уже потом доводит до совершенства в духовке, под румяной сырной корочкой. А на десерт... — поручик закрыл глаза, словно вдыхая невидимый аромат, — бельгийские вафли. Хрустящие, воздушные. С ними — домашнее клубничное варенье, еще теплое, и взбитые сливки. И все это — под нескончаемый графин горячего, густого, как жидкий бархат, какао. А вместо этого... — он развел руками, сжимая в кулаке бразильские монеты, — командировка в промозглую Москву и эти реалы на Красной площади. Какая-то насмешка судьбы. Только вас я видеть бесконечно рад, Лиза, - сказал он и поцеловал ей руку...

Они постояли еще несколько минут под тихим шелестом дождя, прежде чем повернуть назад, к Чистым прудам, унося с собой загадку, которая казалась еще неразгаданной, но уже переставшей быть главной.



Квартира Мессира Баэля

Квартира располагалась в старинном доме с массивными дубовыми дверями и высокими, в полтора человеческих роста, окнами, выходившими на застывшую гладь Чистых прудов. Баэль встретил их сам, его фигура в темном бархатном халате и шелковом шейном платке, казалась неотъемлемой частью интерьера. Его лицо, испещренное сетью тонких морщин, хранивших память о веках, было непроницаемой маской, но в глубине  глаз теплилась искорка интереса.
—Я чувствовал, что вы принесете что-то интересное, — произнес он, и его взгляд сразу упал на монеты, которые Ржевский все еще не выпускал из руки. — Не просто визит, а нечто... обладающее ароматом далеких земель.

Он провел их через анфиладу комнат в гостиную, и Ржевский невольно задержал дыхание. Это был не просто зал, это был музей стиля барокко. Потолки, расписанные фресками с изображением херувимов и облаков, терялись где-то в вышине. Стены были затянуты темно-бордовым шелком с вытканными золотом причудливыми узорами. В центре комнаты, под огромной хрустальной люстрой, стоял рояль из красного полированного дерева, его крышка была приоткрыта, словно он только что замолк. В углублении стены пылал настоящий камин, в котором весело потрескивали поленья, отбрасывая на стены и мебель танцующие оранжевые блики. Воздух был насыщен сложным букетом ароматов: старые переплеты книг, стоящих в резных дубовых шкафах до самого потолка, пчелиный воск, которым натирали паркет, и что-то неуловимо чуждое, пряное — запах самого Баэля, демона, обжившего человеческое жилище. В углу, у камина, на шелковой пухлой подушке дремал огромный пушистый кот с необыкновенно блестящей, с синим отливом шерстью.

Они устроились в глубоких кожаных креслах у камина. Баэль неспешно приготовил густой горячий шоколад по старинному ацтекскому рецепту — темный, почти черный, горьковатый, с щепоткой перца чили и ванилью, разлил его в маленькие фарфоровые чашки.

Лиза, согревая ладони о теплую кружку, рассказала им маленькую сказку, глядя на язычки пламени:
—Давным-давно, когда боги еще пили шоколад по утрам из чаш, выточенных из единой луны, один из них, самый рассеянный, обронил какао-боб на землю. Из него выросло дерево, плоды которого дарили людям не просто насыщение, а частичку той самой божественной рассеянности — способности видеть не суть вещей, а их магию. Говорят, что с каждой чашкой горячего шоколада мы прикасаемся к той самой древней силе, которая заставляет сердца биться чуть быстрее не от страха, а от предвкушения, а души — светиться чуть ярче даже в самый хмурый, промозглый день.

Ржевский слушал, задумчиво помешивая свой густой, как смола, шоколад серебряной ложечкой.
—Хорошая сказка, — тихо сказал он. — Жаль, что боги стали более практичными и больше не пьют с нами шоколад.

— А кто сказал, что не пьют? — загадочно улыбнулся Баэль, и тень от огня скользнула по его лицу. — Просто они стали безмерно разборчивы в компании. И в шоколаде тоже...


Универмаг №1 и ГУМ

После шоколада, согретые и умиротворенные, они отправились в Универмаг №1 — тот самый, что на Красной площади, под знаменитые стеклянные своды, похожие на гигантскую хрустальную раковину. Внутри царила особая, праздничная атмосфера. Под сводами гудел нарядный гомон голосов, перекликались с разных концов галереи, смешиваясь с легкой, ненавязчивой музыкой. Воздух был напоен ароматами дорогого парфюма, свежесваренного кофе и сладостей. Они прошлись по мраморным плитам пола, разглядывая витрины, сверкающие золотом ювелирных украшений, шелками платков и изысканными безделушками.

В знаменитом гастрономическом отделе, где под стеклянными колпаками красовались диковинные заморские фрукты и стройными рядами стояли банки с икрой, Лиза выбрала банку малинового варенья ручной работы. Этикетка была простой, почти аскетичной, на ней было указано лишь: «Малина, сахар, солнце».
—Для твоего друга Миши, — сказала она, протягивая тяжелую стеклянную банку Ржевскому. Его друг, конечно, не получит вовремя свой праздничный обед, но хотя бы кусочек этого московского вечера, эту банку лета, запечатанную в стекле, он сможет распробовать позже. Пусть у него тоже будет свой маленький, отложенный праздник.

А потом они, словно дети, купили в одном из киосков фирменное пломбирное мороженое в вафельных стаканчиках. Ели его, медленно прогуливаясь по бесконечным галереям ГУМа, глядя на свое отражение в начищенных до зеркального блеска витринах, за которыми спали манекены в дорогих нарядах. Холодная сладость мороженого и теплое, почти домашнее уютное освещение под сводами создавали странный, но приятный контраст с хмурым вечером за стеклянной крышей.


Вечерние стихи и дорога домой

Когда они снова собрались в гостиной Баэля, старый демон поднялся с кресла, подошел к камину и, опершись о мраморную полку, произнес шуточные, но проникновенные стихи на безупречном французском, выдержанные в стиле парижских уличых шансонье:

«Ah, la vie est un caf; br;lant,
O; l'on trouve des real br;siliens dans la boue moscovite.
On cherche un homme de Rio sous la pluie,
Et on trouve un ami,une tasse de chocolat, et la confiture de framboise.

Le monde est plein de choses perdues :
Des pi;ces,des cl;s, des jours, des souvenirs.
Mais parfois,dans le d;sordre universel,
On trouve exactement ce dont on n'avait pas besoin,mais qui rend heureux.

Alors buvons ; ;a, mes amis !
Aux coincidences,aux jours de pluie, au chocolat chaud !
Aux amis lointains et aux confitures rouges!
Car c'est dans ces petits riens que se cache la vraie magie de la vie.»

А Ржевский тут же перевел для Лизы, с легкой, почти неуловимой улыбкой, играющей в уголках губ:

«Ах, жизнь — это горячий кофе,
В котором находишь бразильские реалы в московской грязи.
Ищешь человека из Рио под дождем,
А находишь друга,чашку шоколада и малиновое варенье.

Мир полон потерянных вещей:
Монет,ключей, дней, воспоминаний.
Но иногда,во вселенском беспорядке,
Находишь именно то,что не было нужно, но что делает счастливым.

Так выпьем же за это, друзья мои!
За совпадения,за дождливые дни, за горячий шоколад!
За далеких друзей и красное варенье!
Ибо именно в этих мелочах скрыта истинная магия жизни.»

Стихи отзвучали. В квартире воцарилась глубокая, доверительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине и тиканьем маятника напольных часов в углу. За окном, в черной воде Чистых прудов, отражались фонари, и дождь все еще продолжал идти, но в комнате было тепло, уютно и пахло шоколадом, книгами и дружбой...

Позже, сидя в купе «Авроры», уносящей его в Санкт-Петербург, Ржевский смотрел в темное окно, за которым мелькали огоньки неизвестных деревень и станций. В руке он держал бразильские монеты, а в другой фотокарточку с Лизой. На соседнем сиденье лежала половина банки малинового варенья. Вторую половину они втроем съели за чаем с Баэлем и Лизой перед его отъездом — густой, сладкий, с целыми ягодами вкус, ставший финальным аккордом этого странного дня. И теперь, прижимая к сердцу прохладное стекло с оставшимся вареньем, поручик чувствовал, как сквозь усталость и грусть от разлуки пробивается странное, тихое умиротворение. Мир, несмотря на всю свою абсурдность и несправедливость, мог быть поразительно щедр к тем, кто не боялся замечать его странные, бесценные подарки, теряемые кем-то бразильские монеты и находящиеся в нужный момент банки малинового варенья.
Потом он задремал и ему казалось, что он слышит песню: про него, Мишу, перцы, варенье и конечно , про какао...

Твёрдый Мотив. КАК БАРИН

Мне в Москву нужна была командировка,
Пропустил перцы, вафли и какао.
Эх, жизнь деловая — суета, уловка,
А я мечтал о празднике такого.

Как барин! С вареньем клубничным, со сливками!
Как барин! С горячим, густым какао!
Как барин! Я б пировал там за столиком своим!
Как барин! Но курьерский поезд умчал меня другим.

Я куплю-ка Мише банку малинового,
Пусть у друга будет маленький праздник.
Пусть жизнь его станет чуть менее суровой,
Чтоб не был он вечно грустным и бледным.

Как барин! С вареньем клубничным, со сливками!
Как барин! С горячим, густым какао!
Как барин! Я б пировал там за столиком своим!
Как барин! Но курьерский поезд умчал меня другим.

И ЧТО ТЕПЕРЬ ЕГО ЖДЁТ? КОФЕ ИЗ АППАРАТА И ХОЛОДНЫЙ СЭНДВИЧ!!!!

Cold coffee, double cheese, no glory,
Just another working story.
But in my mind, a different tune:
Strawberry jam and afternoon.

Миша входит в трактир, усталый со службы,
Слышит довольное чавканье, видит знакомые черты.
И доносится сквозь шум голос, полный утолённой тревоги:
«Эх, вкусно и мило. Как барин».
ЗАНАВЕС РЕБЯТА.