Общие правила существования

Памяти Вячеслава Пьецуха

1. Пролог

В 1991 году Лёня Эпикурейский, глубоко опечаленный положением государственных дел, дорог и количеством дураков, подумал и пришел к тургеневскому выводу, что «в России жить нельзя», и сидя на табурете в шестиметровой, плохо обставленной кухне, решил выехать на постоянное место жительства за рубеж. В одну европейскую страну, широко известную высочайшей культурой потребления и существования.

Он тогда не подозревал, что еще с XIX века в правовых отношениях между потребителем и производителем — в ответ на массовые попытки фабриканта обдурить покупателя — возникло много претензий потребителя к производителю. Но Лёни тогда ещё и в помине не было, и он об этом не знал, наивно полагая, что потребительское общество есть сущий идеал и по-либертариански само себя регулирует и очищает, как мех дикого животного, по сути, неизвестно как.

Поскольку Лёня Эпикурейский был человек думающий и вникающий, он с тридцати лет до пятидесяти накапливал на общество потребления обиду и зло. Если в стране рождения СССР ему обещали коммунизм и не дали, он слегка дисседентствовал, с вялым экстремизмом свергал строй и боролся с устоями по-крупному, размышляя высокими категориями и, в сущности, победил, то и в новой жизни кругом обнаружился в большом количестве подвох, но исключительно по мелочам.

Куда бы он ни сунулся, куда бы ни направился на новом месте, везде его в итоге пытались надурить. То страховку заключит, а там всячески недоплатят за побитый автомобиль и забегаешься получать компенсацию, то мошенники хотят развести на деньги, как только они у него появились, будто банк слил инфу про секретный счёт, то хозяин фирмы, где он служил, не хочет платить тринадцатую зарплату и нарывается на разговор по душам. И вообще, от той страны, куда он переехал, за двадцать прожитых в ней лет мало что осталось, и все преимущества, ради которых Эпикурейский тут оказался, постепенно растерялись в обществе и в быту.

Раздраженный государством думающий человек непременно становится якобинцем как Максимилиан Робеспьер, Жорж Дантон и Жан-Поль Марат или террористом, как Дмитрий Каракозов, неудачно стрелявшего в Государя Александра ІІ. В России, такие как он, на протяжении веков переодически звали к бунтам и революциям. В обществе потребления, где хорошие дороги и показательные дураки сущая обыденность, где правительство стремится к тому, чтобы его не замечали, в худшем случае не переизбрали, хотя если уже переизбрали, то новое стремится не дай бог что-нибудь поменять, и чтобы бюргера в целом всё устраивало. Вот тут-то Лёнино якобинство перешло из остро кухонно-русского в европейское хроническое, как колит, в состояние изнурительной борьбы на истощение по мелочам.

2.
На новом месте Эпикурейский честно пытался обустроить жизнь. Но не тут-то было. Вот пойдёт он, к примеру, к врачу — тот найдёт у Лёни с десяток болезней, несовместимых с жизнью, выпишет две горсти таблеток на утро, день и вечер, после чего печень начинает бастовать и проситься на вечный циррозный покой.

— Так что к врачам я теперь не ходок, — говорит Лёня, поняв истину, что личность для потребительского доктора это Клондайк до тех пор, пока ресурс человека не будет полностью истощен или исчерпан. В то время как на родине со всем справлялся дешёвый пирамидон.

— А что стало с тем врачом, позвольте поинтересоваться? — спрашивает Лёню его нынешний товарищ Егор Сократов.

— Так я его побил. Встретил в подворотне и побил. Когда пандемия началась и все ходили в масках. Он меня не узнал.

— Однако, вам повезло. А если бы узнал? — спросил дотошный Сократов.

— Я вообще везучий человек, будто мстительная рука Всевышнего моей рукой водит, — с гордостью поведал Эпикурейский.

— И что, у вас к Нему нет претензий?

— Пока что нет.

— Но Господь вообще-то мстительная и непредсказуемая Сущность, знаю, что говорю, — не унимался возражать Сократов. — Вот ты любишь жену, а её у тебя уводит ближайший друг. Как такое понимать?

— Понимай так, что у тебя был настоящий друг и ему теперь нелегко, — ответил Эпикурейский. — Короче, после того случая с доктором я впал в ересь, точнее, в бытовой экстремизм, но решил себя обезопасить. Сочинил «Общие правила и условия личного существования» (сокращённо — «Общие правила и условия»), — поясняю, — это заранее сформулированные условия договора для различных случаев, которые Пользователь Эпикурейский предъявляет любому Контрагенту по одностороннему требованию при заключении договора. В отдельных случаях они не проговариваются, хотя при каждом заключении договора документ надо иметь при себе.

— Это как закон? — спросил для уточнения Сократов. — Ты можешь о нем не знать, а он есть.

— Да. Закон может быть хороший или плохой. Например, государству надо отобрать у граждан деньги и собственность. Просто так нельзя. Надо принять соответствующий закон. Вот государство не любит евреев… Ты любишь евреев?

— Нет. Я никого не люблю. Я в этом смысле интернационалист, как Троцкий.

— Допустим. Но мы живем в правовом обществе и надо действовать по закону, а не так, с бухты-барахты. Понятно?

— Пока не очень.

— Тогда вот тебе краткая суть — если некто Лёня Эпикурейский умственно вычисляет, что его пытаются обмануть, надурить или просто лукавят, то как Пользователь Эпикурейский вправе наказать Контрагента Х деньгами, штрафом, вандализмом или рукоприкладством, — сказал Лёня о себе в третьем лице.

— То есть Пользователь Эпикурейский — юридическая сторона? — уточнил Сократов и сам ответил. — Это же прекрасно!

— Сократов, ты же не будешь возражать, что всё прекрасное разумно, а всё разумное, прекрасно, а «добродетелен только знающий.»

— Хоть и не разглашающий знание…

Замечу от себя, от автора, Пользователь Эпикурейский был ко всему крепкого телосложения и владел навыками рукопашного боя, приобретёнными в детстве в суровых дворах Сокольнической слободы на окраине Москвы.
Можно было бы, конечно, сказать о нём одним словом — обыкновенный «горячий» хам, а можно и не сказать. Не будем уж совсем упрощать.

3.
Когда в новой стране участились опоздания поездов, а цена за проезд при этом несправедливо год за годом росла, Лёня сначала сокрушался, затем буянствовал, наконец стал ездить в поездах с ножом; при каждом случае обиды со стороны общественного транспорт он резал обивку сидения или незаметно царапал краску в вагоне, исподтишка вырезая незамысловатые слова максимум из трех или пяти букв.

Или вот еще пример: частное лицо подозревает, что юридическая морда намерена обмануть или посягнуть на права Потребителя Эпикурейского, то физическое лицо имеет право отомстить обидчику в меру совершённого или планируемого обмана. Если в батоне колбасы производитель украдкой уменьшил вес, индивидуум вправе незаметно поместить продукт в морозильную камеру, чтобы сделать его непригодным к потреблению, или воткнуть в упаковку ржавый гвоздь, случайно оказавшийся при себе.

Лёня смекнул, чтобы «Условия» стали неотъемлемой частью реальности, их нужно включить в Коммерческий регистр и прямо и чётко указать противной стороне, чтобы та получила сведения о включении и согласилась с этим. Он держал документ всегда при себе — если что, дать в морду «на законных основаниях».

Однажды поезд снова встал посреди поля, и из динамиков прозвучало безжизненное: «Техническая остановка по причине внештатной ситуации с системой оповещения и ГЖД просит прощения за оказанные неудобства», — Лёня понял: надо.

— Это очередное покушение на потребителя, — сказал он соседу по сиденью, сухопарому пенсионеру с термосом и бесплатным журналом «Железнодорожник Евросоюза», доступном в поездах. — Скрытая форма саботажа договора перевозки.

— А вы, простите, кто? — осторожно спросил сосед.

— Я ППП — Предельно Продвинутый Потребитель.
Лёня достал из портфеля сложенную вчетверо бумагу — уже пожелтевшую от частого применения, с жирными пятнами и заголовком «Общие правила и условия личного существования.»

— Согласно пункту 7.2, при умышленной или халатной задержке транспортного средства ППП вправе применить к Контрагенту меры превентивного воздействия с целью восстановления справедливости.

— Это вы, простите, про что? — не понял пенсионер.

— Про обивку, например, — ответил Лёня и достал складной нож.
Он действовал строго в рамках пункта 7.3: «Воздействие на материальные активы Контрагента допускается, если не приводит к существенному ущербу для третьих лиц». Поэтому Лёня сделал аккуратный надрез на подлокотнике — юридически чистый, с ровными краями, почти безупречный эстетически.

Проводница, увидев это, завопила:

— Мужчина, что вы делаете?!

— Не мужчина, а гражданин, позвольте вас культурно поправить. Обращение по половому признаку „Мужчина" — так в начале ХХ века обращались девицы легкого поведения, зазывая клиента: "Мужчина, угостите девушку папироской".

— Хамите, гражданин!

— Исполняю договор, — спокойно сказал Лёня. — Я Потребитель, вы — представитель юридического лица. Мы с вами в договорных отношениях, а договор вами грубо и оскорбительно нарушен.

— Я сейчас полицию вызову! — завопила дама при полномочиях.

— Отлично. Пусть привезут печать, акт и свидетелей.
Он протянул ей экземпляр своих «Общих правил…». Та взяла, прочитала первый абзац, где было написано: «Договор вступает в силу с момента вступления Пользователя в контакт с предъявленной бумагой», — побледнела и отбросила договор прочь.

— Поздно, — сказал Эпикурейский.

— Это у вас… официально?

— Абсолютно. Это саморегулируемая система, добровольная сертификация личности, — сказал Лёня и задумался. Он сам не понял, что сказал. В канцелярском языке он был не очень силен, хотя использовал его убедительно.

Поезд снова тронулся. Все зашевелились, задышали, кто-то перекрестился. Лёня сложил нож и сказал:

— Видите? Действует.

Пенсионер кивнул.

— Слушайте, а можно мне копию ваших правил? А то у меня сосед сверху воду три раза сливает по ночам, я не знаю, как с ним договориться.

— Можно, — сказал Лёня великодушно. — С вас пятьдесят евро за новый экземпляр, двадцать пять за подержаный.

Поезд ускорился, как будто и он, заочно и от испуга согласился с условиями договора.

4.
Работодатель у Лёни был человек прогрессивный, любил говорить о «ценностях компании», «корпоративной этике», в офис приходил в кроссовках без носков, с голыми лодыжками. Раз в месяц менял на стене цитату из Дейла Карнеги и платил по-американски, ровно столько, чтобы сотрудники не умерли, но и не смогли сбежать.
Когда подошёл декабрь, Лёня вежливо зашёл к нему в кабинет, положил на стол папку с надписью «Общие правила и условия личного существования» и сказал:

— В соответствии с разделом IV, пунктом 13.1, я требую тринадцатую зарплату.

— У нас её не предусмотрено, — сказал хозяин.

— Это у вас не предусмотрено. А у меня — наоборот.

Лёня достал документ и начал читать скороговоркой, как нотариус:;— «Пользователь имеет право на дополнительное вознаграждение, если Контрагент пользуется его терпением, добросовестностью и психической устойчивостью более 11 месяцев подряд».

— Это самопридуманные условия!

— Конечно, — кивнул Лёня. — Это саморегулируемая практика существования.

Шеф нервно вздохнул:

— Послушайте, Лев Абрамович, мы все живём в трудные времена…

— Леонид, — поправил Лёня.

— Тем более.

— И именно поэтому, — сказал Эпикурейский, — я настаиваю на финансовой индексации,

—  вот, позвольте, — он достал калькулятор и быстро вычислил сумму морального ущерба за 11 месяцев труда и административного унижения: получилось 3278 евро 40 центов.

— Откуда вы взяли эту цифру?

— По внутреннему курсу оценки унижения. 100 евро за «Лёня, зайди на минутку», а продержали два часа, пятьдесят за каждое «а ты у нас молодец», 20 евро за «работайте, занимайтесь, не отвлекайтесь», по 40 евро за «как дела, молодёжь». И мелочь за калькулятор и канцелярские принадлежности. Имя, опять же, путаете.

Работодатель рассмеялся — но как-то неискренне.

— Но вы же понимаете, что так бизнес не работает?

— Бизнес? — сказал Лёня, — ещё как работает.

Он встал, подал руку, но директор успел среагировать. Рука Лёни зависла в воздухе, но потом поднялась, локоть завис на уровне уха, кулак сжался — чисто символически, как акт юридического принуждения к добровольному примирению сторон.

— Считайте, что мы достигли соглашения. В устной форме. Пока на условиях морального давления, — сказал Эпикурейский и вышел, оставив на столе экземпляр договора. На последней странице было написано: «В случае отказа Контрагента от исполнения, Пользователь вправе реализовать пункт 7.3 — нематериальное возмездие, включающее демонстративный уход хлопнув дверью, срыв корпоративного настроения, нарядившись вместо ярко-праздничного в коричневое, пассивное или активное сопротивление по обстоятельствам».

В тот же вечер на корпоративе Лёня сидел в углу, мрачно пил и показательно не хлопал после тоста начальства, широко разводя руки в стороны, а в конце проследовал за шефом в туалет.

Моральное возмездие было исполнено точно и, как обещано, в срок.

5.
Смерть не застала Лёню врасплох.;Он и к ней был готов: документально, в трёх экземплярах.

У него на случай кончины существовал отдельный «Раздел 9.0. Порядок взаимодействия с Вышестоящими инстанциями (включая Бога, судьбу и иные необъяснимые, таинственные силы и мистические образования»).

Пункт 9.1 прямо гласил: «В случае перехода Пользователя в состояние посмертного существования, он сохраняет право на апелляцию, возражение и пересмотр прожитого срока по причине моральной неудовлетворённости за недоплату или ущерб».
И вот он стоит у кассы Небесной канцелярии, сводя дебит с кредитом — без очереди, что редко случалось при жизни. А перед ним — ангел-кассир, в очках и с планшетом.

— Фамилия?

— Эпикурейский, Леонид Абрамович. Продвинутый, грамотный Пользователь.

— Цель визита?

— Обжалование потребительски неустроенной жизни.

Ангел вздыхает.

— У вас назначено на сегодня?

— Я без записи, но по моему внутреннему, мною установленному закону, имею право на внезапное обращение.

— Документы?

— Вот, — Лёня протягивает папку. — «Общие правила и условия личного несуществования». Последняя редакция с посмертными поправками.
Ангел листает, ухмыляется:

— Пункт 9.3: «Если по результатам неземной проверки окажется, что Бог допускает халатность, Пользователь вправе выразить протест в форме лёгкого, тонкого, преднамеренного богохульства».

— Веровал?

— Формально соблюдал, взносы в общину платил,— кивает Лёня. — Обращался без оскорблений, с уважением к Высшей Инстанции.

— И чего вы, собственно, хотите?

— Пересмотра жизненного баланса. Мне, как Потребителю, недоплатили счастье.

— Сколько?

— Не меньше трёхсот радостей, одной дополнительной любви и стабильного давления 120х80. Ну и 17 удовольствий и 13 наслаждений.

Ангел делает пометку в планшете и говорит:

— Это всё не в нашей компетенции.

— А в чьей тогда, белая курица?

— В департаменте Провидения и Божьего Промысла.

— Где он находится? — Лёня уже собрался куда-то идти.

— Там, где вы уже были, — с лёгкой и гадкой улыбкой ответил ангел.

— Так что, получается, мне пришлось умереть частично неосчастливленным?

— С этим придётся смириться. «Единственное настоящее несчастье — это собственная смерть», — цитирует ангел французскую пословицу и усмехнулся.
Лёня морщится, поджимает губы, но всё же достаёт небесную ручку.

— Ладно. Тогда я оставлю предварительное заявление. На всякий случай.

Он аккуратно подписывает:

«Прошу рассмотреть вопрос о компенсации земного разочарования в счёт будущих реинкарнаций».

Ангел принимает бумагу, ставит штамп — синий, круглый.

— А дата где?

— Без даты. Ожидайте ответа.

— А как там по срокам?

— Вечность.

— Долго, — бурчит Лёня, подозревая подвох. Он обманно склоняет голову, разворачиваясь корпусом, и бьет правой в ангельскую челюсть.

— Ставь, дату, гнида. Чтобы время пошло.

Ангел очухался и нехотя вывел: 29.09.2019.

6. Эпилог
Егор Сократов, между тем, считал, что главным направлением преобразований в государстве должно быть стремление воспитать человечность в личности. Он полагал, что государство воспитывает людей: нравственное —  хороших, противоположное — плохих. По этой логике можно вывести, что среднее, безликое — никаких. Если Эпикурейский при жизни уверял, что есть некий таинственный ген, который отличал его от немца, Сократов был уверен — это не так. Во всём, по его наставлению, виноваты условия существования!

И, похоже, был прав. Наблюдая Эпикурейского, он стал различать острое якобинство от хронического. Острое — это претензии к мироустройству вообще и к законопорядку в отдельно взятом государстве и на местах.

Хроническое — это перманентная борьба по мелочам. Острое якобинство приводит к революциям и террористически мотивированным поступкам. Хроническое — опять же, к борьбе по пустякам. Такой феномен наблюдается с якобинцем, когда он переживает медленный закат общества, растянутый на десятилетия, но в целом его всё устраивает и он пребывает в относительном душевном равновесии. Это хорошо осознали взрослые дядьки в Давосе, поняв психологию якобинского существа под названием человек думающий, чтобы не довести его до того, что он станет безобразничать и бунтовать.

Может ли хроническое состояние спровоцировать обострение? Может, но только против конкретного правительства, но не против системы в целом. Аргумент? Пожалуйста: вы сами выбрали это правительство, ошиблись, бывает. Поэтому в принципе, ничего менять не надо. Переизберёте, будет лучше. Хотя тоже не факт. В итоге от тебя ничего не зависит, даже если ты в либеральном устройстве мира признанный всеми «Пуп земли». 

Якобинец Дмитрий Каракозов, этот первый в России террорист, когда его брали на месте преступления, крикнул жандармам: «Дурачье, ведь я для вас же, а вы не понимаете!» Многие революционеры, как и он, отличались в отрочестве преувеличенной религиозностью, от которой переходили к столь же экзальтированному атеизму, заменив Бога идеей. Похоже, им хотелось не столько поразить жертву и добиться какого-то результата, сколько сподобиться мученичества невероятного масштаба Христа.

Однако, по данным медиков, обследовавших Каракозова после ареста, он страдал хроническим колитом вследствие неправильного питания, и постоянно мучился болями в желудке, повышенным образованием газов, метеоризмом и урчанием в животе. То есть мучений у него и до казни через повешение хватало.

Вот и гадай теперь, что было бы с ним, попади он, как Лёня Эпикурейский, в общество потребления? Глядишь, всемирная история пошла бы другим путём.

Вы можете спросить, откуда я это знаю?

Сочинитель знает всё.