Пролог

«Что нам остается? Только любовь к себе. А если кто-то не понимает — что ж поделаешь…» — Он поднял глаза на стену напротив: там висела фотография молодого человека с усиками, стоящего возле здания из стекла и стали. На здании — надпись «Der Baden Badener Weg», выполненная древним шрифтом, вроде фрактура.
«Да нет ничего проще! Я знаю, как всё выяснить! Он же сам говорил мне, что спятил!»
— Что ты знаешь об этом доме? — спросил сумасшедший.
— Я видел его во сне.
— Где? В каком городе? Говори быстрее!
И снова накатило — состояние полусна наяву, без сновидений, лишь с навязчивым голосом за спиной: «Ты должен помнить эту фотографию».
— Да какая разница?!
— В Германии? — прошептал голос.
— Наверное… А может, в Англии. Это что, замок Дракулы?
Голос стал громче, настойчивее:
— Нет! Это точно Германия! Точно говорю…
«И что?» — подумал он и добавил вслух: — Не надо так кричать.
Но мысли уже понеслись вместе со словами сумасшедшего: «Вот поэтому ты и сидишь здесь один, среди этих книг — надгробных плит цивилизации, под чёрным небом, да ещё думаешь о замке, где когда-то жил Дракула!»
Потом сумасшедший затараторил, сбивчиво и быстро: «…И вдруг он увидел себя стоящим перед дверью спальни совершенно голым, посреди гостей…»

— Что ты говоришь? — он оторвался от своих мыслей.
— Вот, почитай! Ты ведь никогда этого не читал. — Сумасшедший протянул ему пожелтевшую вырезку. — Ты хоть знаешь, кто это такой?
«"Освобожденный человек" — короткий, но огненный памфлет, в котором Фицхеллоу обрушивается на коммунизм после поездки в Ленинград. Если "Путешествие на тот свет" было криком в пустоту, то здесь автор направляет свой пессимизм на конкретную цель — разоблачение советского режима.
В 1936 году Фицхеллоу, уже известный скандальный автор, по приглашению Троцкого посещает город на Неве. Ожидая увидеть светлое будущее, он сталкивается с нищетой, пропагандой и страхом. Это не анализ, а поток ярости, сарказма и отчаяния.
Его пессимизм граничит с нигилизмом; он не предлагает альтернативы, только бешенство. Позже Фицхеллоу скатится к поддержке нацистов — и этот текст считают первым шагом к его падению.
За яркость языка — высший балл. Но из-за чрезмерной эмоциональности книга остаётся скорее памятником гнева, чем исследованием. Это не исповедь, а плевок в лицо эпохе. После него уже нельзя притворяться, что идеи важнее людей. Автор прав в своей неправоте».
— Что такое «освобожденный человек»? Кто такой Фицхеллоу… Знаешь?
— Не-а. Первый раз слышу.

Матвей надел очки и начал читать. Текст начинался странно: «И вот однажды утром просыпаюсь от телефонного звонка…» — дальше шло описание ночного кошмара, сна наяву, с подробностями, похожими на похмельные видения после бутылки шнапса… На полях карандашная приписка: «Он взял трубку». Дальше — несколько абзацев, связанных между собой словно обрывки воспоминаний: событие прошлого года, ночной звонок… и то же событие, но год спустя.
— Читай быстрее! — сказал сумасшедший со злостью.
Матвей поднял глаза. Тот стоял у окна, в черном костюме и галстуке-бабочке, перед раскрытым чемоданом из крокодиловой кожи, чуть меньше его самого.
— Я не могу вспомнить ничего такого, — наконец сказал Матвей. — Что я должен тут прочитать?
— Ты же сам говорил про книгу одного эмигранта — помнишь?
— Помню, конечно, — ответил он неуверенно. — Но прошло столько времени… Мы говорили о разных книгах того периода… Или нет?.. Сначала рассказ «Двое». Потом повесть «Провинция» — на неё обратили внимание… В четырнадцатом — «У черты». Тогда меня сослали на восток. Через два года — командировка в Англию. В 1922-м в Париже вышел «Похититель душ». Мой первый роман. Потом — участие в альманахе «Петербургский вестник» в Берлине…
Человек повернулся было к выходу, но резко остановился:
— Слушай, а как она называлась? Может, там были другие слова, кроме «У черты»? — В его голосе звучало раздражение, смешанное с растерянностью, будто он вдруг осознал себя чужим среди этих разговоров.
— Да какая разница! Какие слова… Все давно забыли про ту книжку!
Матвей почувствовал, как в ответ на его слова накатила волна немой ненависти. Сумасшедший даже не взглянул на него, сделав вид, что это его не касается. «Вот так всегда, — с грустью подумал Матвей. — Говорят мне одно слово из трех букв… А я помню только два других».
— Моя вина, — мрачно сказал Матвей. — Забыл.
Слова прозвучали неожиданно громко — он и сам был взволнован.
— Клянусь хлебом, Герман! Я ничего не знаю об этом… Да и как могу знать? На дворе не тридцать седьмой, а двадцать пятый… Да гос-по-ди!.. — Он беспомощно взмахнул руками.
— А Господи чем не бог, только одна ножка покороче, — произнес человек.
— Ну да, моя жена тоже так говорила…
— Это не имеет значения. Жена… умерла от тифа.