Левиафан, или Дедушкин монстр

Всё началось ещё в детстве. Не в тёмном лесу, а в самом безопасном месте на земле - доме. Там и жил мой монстр.

У него не было лица. Был только один круглый, слепящий глаз, который зажигался перед атакой. И рука — длинная, извивающаяся, пульсирующая, способная дотянуться до любого укромного уголка. Его голос был низким гулом, от которого сжималось всё внутри. Он не рычал. Он ныл. Ныл с такой тоской, будто в нём самом была дыра, которую никогда не заполнить.

Он появлялся из ниоткуда. Сначала — тишина. Потом — далёкое, нарастающее предупреждение. И вот он уже здесь. Неуклюжий, тяжёлый, цвета увядшей глины. И начинал пожирать. Самые лёгкие частицы мира — пыль, свет, запах свежести. Он был великим пожирателем хаоса. Но для меня он был просто пожирателем. Чудовищем, которое хотело сделать мир голым и безмолвным, лишённым даже намёка на прошлое.

Я бегал. В детстве — быстро, ловко прятался от него под одеялом на кровати, иногда в шкафу, пока мог там поместиться. Там его рука не могла меня достать. Там я чувствовал себя в безопасности и мог с холодным презрением наблюдать за его слепой, методичной работой. Я дал ему имя — Левиафан.

С годами силы ушли. Суставы заскрипели, как несмазанные петли. Ловко спрятаться я уже не мог, а монстр ведь до сих пор приходит. Оставалось только замирать в тени высокого буфета, стиснув зубы, пока его гул заполнял собой всё. Он стал не просто монстром. Он стал временем. Неумолимым, безликим временем.

А потом настал день, когда Левиафан пришёл умирать.

Он появился с тем же гулом, но звук был хриплым, прерывистым. Его глаз светил тускло. Он двигался не как завоеватель, а как дряхлый старик. Его всесильная тяга, когда-то сдвигавшая предметы, теперь едва шевелила воздух.

И во мне что-то оборвалось. Весь страх, вгрызшийся в кости за десятилетия, рассыпался в прах. Осталась лишь бесконечная, леденящая усталость.

Я поднялся. Медленно, чувствуя тяжесть каждого года. Сделал шаг. Потом ещё. Я шёл навстречу своему Левиафану.

Он протянул ко мне свою руку. Я ждал привычного, сосущего душу ветра. Но почувствовал лишь слабое тёплое дуновение. Его гул смолк, перешёл в булькающее сипение.

Мы стояли друг напротив друга. Я, уже с сединой, сгорбленный. Он, некогда грозный, — просто странный, безжизненный предмет.

И тогда Она, Та, что всегда его вызывала, сказала просто и буднично: “Всё. Кончился. Наверное, шерсти наглотался”.

И Левиафан издох. Не с грохотом, а с тихим, позорным всхлипом. Его брюхо распахнулось, и на чистую гладь пола вывалилось всё его нутро. Гора — серая, пушистая, невообразимая. Пыль эпох, смешанная с песком, обрывками памяти. Целая жизнь, перемолотая в безликую массу.

Он потух. Стал просто грудой немыслящей материи.

Я обошёл эту гору праха, подошёл к его холодной оболочке. Поднял дрожащую лапу. У меня на мизинце был один твёрдый, чуть закрученный ноготь — бесполезный рудимент, который я никогда не стриг. Я провёл им по гладкой поверхности.

Скрииип.

Звук был тонкий, жалкий. Но для меня он прозвучал как салют.

Я развернулся и побрёл прочь. Боль отступила. Я устроился на любимом диване, укрылся, закрыл глаза.

Вот и всё. Никакой битвы. Просто конец долгой осады. Я его пережил. Просто дожил.

Вокруг наступила тишина. Настоящая, глубокая. Я вдыхал её, как целебный воздух, и уснул счастливым стариком, победившим своего Левиафана.

В доме, где теперь был только сломанный пылесос и старый, уставший кот.