Роман Ненаписанный дневник Глава 21

Август 1728 года
Обь-Сосьва

От Кодского монастыря переход в две с половиной сотни верст до Березова занял еще пять дней. Казавшийся абсолютно диким край оказался вовсе не таким пустынным: то тут, то там встречались рыбацкие остяцкие челны. И можно было предположить, сколько еще рыбаков спрятались в тальнике – зачем лишний раз встречаться с кораблем русских казаков? От таких встреч обычно одни неприятности…
Заросшие берега Оби время от времени прорезались устьями больших и малых проток от рек, речушек и просто ручьев. На каждом десятке верст непременно встречалась одна или две маленькие деревеньки из десятка – не более, приземистых с дерновой крышей избушек в каждой. Встречались и летние юрты – шатры, крытые кожами, но их было гораздо меньше. Видно, местные охотники старались распределить берег для летнего промысла, чтобы не мешать друг другу. К вечеру первого дня перехода от Кодского монастыря караван встал за сильным встречным ветром у Шоркарского погоста. Выйдя на широкую воду на следующий день после ночевки, корабль миновал речку, которую местные прозвали Русской. Чем выше на север поднимался дощаник, тем реже берег Оби стал обнажаться красивыми песчаными осыпями или утесами. Везде царствовал сине-серый цвет – и в небе, и в воде. Спустя верст пять от еще одного древнего заброшенного остяцкого городища на высоком берегу Обь неожиданно разделилась на два рукава почти одинаковой величины.
Путь дощаника лежал в левый проток – Ай-Асс или Малую Обь. Правый рукав – Большая или Казымская Обь – вскоре скрылась за изрезанным протоками мысом. Еще полдня занял ход среди петель проток и рукавов Малой Оби, пока, наконец, не показался коренной материковый берег. Однако нынешние обрывистые песчаные берега были, как минимум, вполовину меньше, по сравнению прежними берегами Большой Оби.
К вечеру караван оказался у Нарикарских юрт, где в одной версте, на берегу протоки, на достаточно возвышенном месте, еще можно было различить остатки двух старых остяцких городищ. Правый берег вновь полностью утонул меж кустарника поймы меж обскими рукавами. Дядька рассказал, что весной в половодье ширина разлива на реке здесь получается никак не менее двадцати верст, что делает пойму Оби похожей на настоящее море. В этих местах Тобольский уезд где-то совершенно незаметно перешел в Березовский. Где именно – никто не знал. Да и какая, в самом деле, разница? До города Березова осталось не более двух дней и двух светлых северных ночей хода. После мыса с деревенькой, что прозывалась Новыми юртами, взгляду открылась бесконечная ширь речной поймы.

Девятого августа, когда дощаник зашел в протоку Пырсым, ведущую в Сосьву, капитан Миклашевский и поручик Крюковской поздравили Меншикова с днем Нарвской виктории . Цель путешествия была уже совсем близка. Пырсым, однако, настолько густо змеился, извиваясь водяными петлями меж нависающих над водой деревьями, что путь занял вдвое большее время, чем рассчитывали. Когда узкое русло протоки, наконец, расширилось вдвое, а кланяющиеся деревья по берегам расступились, впереди показалась полоса широкой воды.
– Сосьва! – объявил лоцман.
Когда дощаник неспешно вываливался на большую воду, внимание Меншикова привлекла однокупольная деревянная церковь на возвышенном месте на берегу протоки. Рядом с церковью была устроена из двух столбов колокольня под навесом, с несколькими колоколами. На берег был вытащен челн. За церковью виднелось несколько остяцких юрт.
– Это Шайтанниковы юрты, – пояснил дядька.
– Как шайтанниковы? – удивился поручик Крюковской. – Это ж церква тут на берегу?
– Да, то Троицкая церковь. Ее сюда зим десять как перенесли. А место – Шайтанниковы юрты прозывается. Здесь капище остяцкое раньше было.
Там у них и идол раньше был, и шайтанник  при нем обретался. А как указ  вышел идолов огнем палить да рубить, так и спалили его. А потом уже и церковь поставили. Шайтанник на тот берег Сосьвы – на материк перебрался. На Святом носу подвизается. А тут, бают, большой остяцкий клад зарыт, а над ним чугунная доска уложена.
– Клад? И все об этом знают? – поручик Крюковской удивленно поднял брови и взглянул на капитана Миклашевского. – Так что же его не отыскали еще?
– Отыскать-то клад – дело немудреное, – ответил дядька, – а вот взять его – уже мудренее. Говорят, что в Христосовскую заутреннюю  все клады открываются. А взять клад сможет только счастливый человек, да и то – голова в жертву потребуется. Вот и подумай: как можно остаться счастливым, коли чью-то жизнь за клад отдать придется? А кладов-то много на старых городищах… Вон за Березовым с юга протока – Казенной прозывается. А все почему: дощаник там со всей казной утонул! Так со дна ж никто казну и не поднял – так и лежит себе она там на дне.
– А зачем счастливому-то искать клад или казну… – проговорил Миклашевский. – Счастливый – он и так все свои клады уже нашел. Только несчастные казной не брезгуют…
Александр Данилович, казалось, не расслышал, что сказал капитан Миклашевский. Радуясь приближающемуся финалу долгого путешествия, дядька охотно продолжил тему, рассказывая, что в этих глухих местах, если не перекреститься перед входом в лес, то дух леса Вор хум непременно заведет такого человека в болото до смерти. Также в болоте сгинут те, кто свистит в лесу – Вор хум не любит свиста. Потом пришел черед рассказам о злобных колдуньях-оборотнях – вещицах, которые, принимая вид сорок без хвоста, садятся ночью на ворота и стрекочут до тех пор, пока из коровы теленок раньше срока не выйдет… Когда разговор зашел о медведях-оборотнях, Меншиков не выдержал и перешел на нос дощаника. Сколько можно глупостями забивать себе голову?
– Хорошо, что беглых колодников не встретили, – продолжал дядька. – Видно, слух прошел, что у нас караул из Тобольского гарнизона. А то беглые шайтаны с поротыми ноздрями целыми шайками тут промышляют. По прибрежным юртам еду и лодки отбирают, а потом на дощаники лезут. Оружие, порох, свинец, припасы забирают и большие лодки. Их цель – дойти в Сосьву, а там дорогой за Урал и обратно в Россию. А если шайка большая собиралась, то и погосты, а то и города приступом брали. Вот такие дела.
По очередной примете на берегу дядька объявил, что ходу до Березового острова осталось всего-то десятка два верст. А там – и Березовый остров будет. Светлая северная ночь позволила не останавливаться на ночлег. Всем хотелось быстрее дойти до места. Да и безопаснее так от воровских шаек.
Вскоре караван миновал два больших мыса – Саровый и Пудовальный, с едва различимыми контурами разрушенных казаками Ермака остяцких крепостиц. И, когда небо начало уже вновь наливаться малиновым светом на востоке, из-за поросшей тальником косы на Сосьве вдруг и сразу взорам открылся град Березов.
Александр вглядывался в овражистый берег с крутым ввозом, в кресты церквей, неоконченные постройкой башни рубленого крепостного палисада, и вдруг поймал себя на мысли, что душа его ощущает себя также покойно, как если бы он возвращался из большого похода к себе домой. Да и на вид Березовский городок оказался вовсе не так ужасен, каким его обыкновенно представляли. Напротив, местоположение его на берегу меж двух оврагов оказалось весьма живописным.
Дети еще спали, лишь служители стояли чуть позади.  «Да какие они теперь служители! – неожиданно оборвал сам себя в мыслях Александр. – Все они давно уже верные друзья, бо не за деньги же они поехали с нами на этот край земли! И оба Никитки – Фурсов, да Иванов, и Федор Турчанинов, и девицы со вдовами» . Да, похоже, подходит к завершению этот долгий путь с петербургского березового острова  на сибирский березовый остров. Теперь и здесь можно будет закатами любоваться. Только просеку до взморья рубить уже не надо – вот оно взморье, рядом за палисадом.
 «Постой-ка… – Меншиков обернулся по сторонам, отмечая, как солнце выкатывается в утреннее небо из-за Сосьвы. – Вот оно – настоящее наказание! Здесь, в Березове, не удастся закаты-то смотреть. Не под ту сторону света Господь городок сотворил. Если и придется чем-то свой взор тешить – так только восходами. Аккурат под восток берег березовский на Сосьву глядит. С севера – еще речушка – а с запада, вечернего утешителя взора – только лес и холмы. Да... Закатился в Петербурге, взошел в Сибири. Ну, да везде люди живут».
Малая августовская вода Сосьвы отступила от краев большого русла реки, так что до холмистого берега оставалось около пятидесяти саженей. Дощаник чалился к деревянной пристани с мостками, бегущими к берегу по сваям. Тын городского палисада с башнями, куполами и крестами нависал над обрывом. Судя по цвету дерева и неоконченным еще башням, город был отстроен не так уж и давно.
– Да, – горел острог у них тут . Обычное дело, – подтвердил дядька. – Вот в этот раз они хоть амбары к реке спустили, чтобы в другой раз огонь город без припасов не оставил.
Слух о вновь прибывших на сидение в Березов распространился моментально. Несмотря на ранний час, березовские жители высыпали посмотреть, как ссыльных ведут через палисад в малый острожек, где находился двор и канцелярия березовского воеводы. И в Березове, также как и в Тобольске из толпы низкорослых остяков, горожан-обывателей и березовских казаков выделялись рослые светловолосые мужчины – не иначе как ссыльные шведские фузилеры. «Ну, уж будет с кем былое вспомнить, если доведется», – подумалось Меншикову. На память тут же пришел забавный эпизод, который со временем превратился в байку его княжеского пехотного Ингерманландского полка .
Один из вновь прибывших на службу офицеров вышел знакомиться с личным составом, который в то далекое время еще во многом состоял из солдат-шведов, перешедших на службу под русские знамена после взятия крепости Копорье. Молодой офицерик, прибывший откуда-то из глубин матушки России, был удивлен обилием иноземных имен у солдат. На что потом острословы переложили опрос имен солдат рифмой:
«– Как зовут? – Багговут.
– А его? – Дистерло.
– Ну а их? – Дидерих.
– Кто же он? – Якобсон.
– Ах мой Бог! – Я Олтрог.
– Как же вас? – Адеркас».

Меншиков, к своему крайнему удивлению, не заметил на лицах березовских жителей злобы. Лишь неподдельный интерес и удивление. Не так, как в Тобольске, где вслед летели комья грязи.  Да, здесь все по-другому. Ну да ладно, хорошо, будь все розово-тако, как сибиряки говорят…

Процессия вошла в башенные ворота. Вблизи городские стены и башни оказались весьма внушительны. Остроконечные шатровые скаты башен, затесанные острия тына, деревянные, окованные железом ворота, – все это напомнило Александру московское детство, картины которого разительно отличались от видов в европейских походах и петербургской жизни. Здесь, казалось, внешнее оформление жизни застыло еще с тех времен, когда почти две сотни лет тому назад казаки Ермака закладывали здесь первый свой острожек.
Новая же березовская крепостица – малый острог – приткнулась к городскому палисаду. Прошли в нее уже через другие – центральные ворота, что были прямо напротив небольшой деревянной церкви. Малый острожек действительно оказался  совсем небольшим – тын не более тридцати сажен длиной.

 
Илл. №41. Тобиас Кенигфельс. Вид города Березова. Гравюра. Амстердам. 1779. Вкладка в книгу «Histoire universelle des voyages faits par mer & par terre, dans l'Ancien & dans le Nouveau monde. Pour e;claircir la ge;ographie ancienne & modern». Par Mr. l'abbe; de Bellegarde. P. Humbert. Amsterdam. 1779.
Под литерой «В» обозначена Богородицерождественская церковь, построенная князем Меншиковым. Под литерой «А» обозначен Березовский тюремный острог.

Капитан Миклашевский построил солдат, велел служителям сложить скарб на землю, а поручику Крюковскому быть неотходно возле семьи князя. Сам же он отправился на доклад к березовскому воеводе. Вскоре капитан  вернулся: воевода к себе затребовал князя с семейством. Офицеры, пара солдат и князь с детьми отправились к воеводе. Его семейство занимало второй этаж дома на высоком подклете внутри крепости. На первом этаже были казенные палаты и комнаты служителей. Воеводская же канцелярия находилась во втором отдельном доме на воеводском подворье, где еще были выстроены простые амбары.

Березовский воевода – отставной майор Иван Иванович Бобровский  – показался на вид даже моложе капитана Миклашевского. Приняв от офицеров караула  доклад и бумаги, Иван Иванович коротко поприветствовал вновь прибывших ссыльных. Затем, сочувственно поглядывая на молодых княжон, стал просто и буднично рассказывать, что главное, чем следует заняться ссыльному семейству, так это обустройством жилища, чтобы спокойно перезимовать.
– Сами понимаете, Александр Данилович, монастырская келия на семейство ваше не рассчитана была.
Заметив удивление на лице князя, Бобровский счел нужным пояснить:
– Вам, Александр Данилович, не в обычном остроге находиться придется. А в бывшем Воскресенском монастыре. Пять лет назад его закрыли за малолюдством, всего-то два монаха и игумен там были. Перевели их в кодцкую Троицкую обитель. А монастырские постройки обнесли тыном и для важных государственных преступников, вроде вас, приготовили.
 Меншиков вздрогнул при словах «государственный преступник». Еще не совсем понятная, но и не враждебная атмосфера Березова городка, казалось, уже посулила ему робкие надежды на то, что еще что-то может быть впереди. Но эти слова воеводы, как порыв ветра, разметали зыбкий туман иллюзий. Преступник. Хоть и без преступления – но преступник. Да, на Руси, кого объявят преступником, так тому и быть. Особенно, если преступником объявляет сам Государь-император. К чему тут какие-то доказательства? Так всегда было, есть, и всегда будет, пока десница помазанников Божьих будет править Русью. И стоит ли против того роптать?
Александр поежился: вспомнилось, сколь многим людям он сам сломал жизни и судьбы лишь за то, что они были не согласны с ним, или на беду свою, владели тем имением, которое ему приглянулось. Что же – все справедливо. Не об этом ли предупреждал Спаситель: «Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» .
Но, это было так давно – в той жизни. До ссылки, до потери… Если бы гонители могли знать, сколько всего передумалось, сколь много перемололось во время долгой дороги. И вовсе не отросшие спутанные волосы, и не жесткая щетина небритой бороды отличает Александра от бывшего когда-то князя. Но… Этого не знает никто, кроме него самого и … Господа Бога.
Все эти мысли пролетели чудесным образом лишь в короткой паузе между фразами воеводы. Удивительное дело: человек лишь набрал воздуха, чтобы продолжить свою речь, а ты мысленно успел пробежать по застывшим картинам своей прежней жизни, и успел еще раз испытать раскаяние. Ну не чудо ли это Господне?

Взглянув на княжон, Бобровский продолжил:
– Важнейшее для вас дело, Александр Данилович, подготовить свое семейство к зимовке. Зимы у нас тут суровые, не такие как Петербурхе. Да вы скоро все сами узнаете – зиму пережить надобно. Скотина, что с Тобольска к нам доставляют, дольше двух зим у нас редко протягивает.
При этих словах воеводы младший Александр охнул.
– Я коров имел в виду, – сдержано улыбнулся Бобровский. – Посему вам келию свою подготовить надобно, проконопатить там, что требуется, печи наладить. Вам же две половины теперь понадобятся – мужская да женская. Да у вас еще и служители. И припасы где-то хранить надобно. Так что занятий у вас будет много. Скучать не придется. Ну и шубами обзавестись надобно, одеялами теплыми – волчьими.
– А вам, Михаил Иванович, – воевода обратился к Миклашевскому, – в остроге палаты отдельные найдутся, чтобы при карауле постоянно быть. Из бумаг следует, что князя в остроге держать следует неисходно. Писем писать никому не позволять. В церковь водить дозволяется – в Спасо-Воскресенскую, бывшую монастырскую. Она там всего-то в шагах тридцати за острогом. Но только за караулом добрым. И, кстати, при келии еще часовенка имеется. Ее только в должный порядок привести требуется.

В тюремный острожек ссыльных повели через другие ворота – угловые, где на башне грозно торчало жерло небольшой пушечки. Тюремный острог находился за оврагом, прочерченным по земле ручьем. За вторым дальним оврагом виднелась рубленая церковь. Над острогом тут и там взрезали воздух острыми крыльями стрижи.
– А вон они там – в другом овраге живут. Он потому «Стрижачьим» и прозывается, – пояснил гарнизонный солдат.

Бывший монастырь был обнесен частоколом из тесаных бревен. На входе в сторожке сидели караульные. Внутри, посреди двора, стоял братский корпус с прирубом, бывшие поповские келии, еще несколько рубленых из кедра строений. Офицеры разместились в поповском доме, а семья князя со всеми служителями въехала в монашеские келии. Это была достаточно просторная изба под двускатной дощатой кровлей, с перегородами внутри и прирубленными сенями посередине. Окна – по-сибирски небольшие, с ажурными переплетами, задвигаемые изнутри широкой доской.
«Да, маловато света. Не любят в Сибири больших окон, как будто малые от лиха уберечь смогут, – подумалось князю. – Побольше бы окна прорезать – но по весне, если живы будем. Ну да обживемся, так может что-то и придумаем. Стройка – дело приятное».
В памяти Александра возникли образы невских берегов, поросли молодых темно-изумрудных сосенок, рыжий песок, отвалы пахучего болотного торфа и приятный сладковатый запах бревен. Пожалуй, это самый приятный запах – запах дома и спокойствия. А здесь, в Березове, вместо обычной для Петербурга сосны, дома рубили из сосны кедровой. Толстенные бревна обладали приятным, словно подрумяненным в печи оттенком, и сладковато-смолистым запахом, придававшим всему строению еще более старинную атмосферу. Или, может быть, напоминали корабельные запахи? В любом случае, все это было очень неплохо.
В каменных палатах Петербурга так не хватало этого свежего запаха дерева. Каменный дом – параден, но холоден. Лишь мебель, пропитанная маслом, имеет запахи. Да аромат горящих в изразцовых печах березовых полешек. А вот еще: картины! Картины маслом. Голландские морские пейзажи или жанровые сценки. Как славно помогали они душе убегать от повседневных тягот и невзгод. Картина же – как окно в другой мир. Всего один взгляд – и твое дыхание уже наполнено свежим морским воздухом или ароматом сирени. Даже если ты при этом в скованном льдами и похороненном под снегом городе святого Петра. Всего один взгляд – и картина дарит слуху скрип мачт, а осязанию – трепет парусов. А обоняние уже наслаждается маслянисто-густой вязью запахов пеньки и парусины. Проходит всего несколько мгновений – и душа, совершенно неведомым образом, вдруг ощущает себя свободной от груза проблем и забот, которые вместо того, чтобы застилать собой весь горизонт, оказываются не больше камней на полотне. Задержись перед картиной чуть подольше, и она, вступив в незримый контакт со всей твоей сущностью, подарит волшебный поцелуй красоты, чудесный привкус которого еще долго будет ощущаться на губах, наполняя тебя всего изнутри той окрыляющей легкостью, которая ведет тебя к новым свершениям. У Бобровского-то пара картин на стенах висит. И шпалеры на стенах. Уж не петербургской ли мануфактуры?  А если отношения установятся, так спросить надо будет, нет ли в Березове живописца…
Александр обошел монастырское келейное строение. В нем было четыре каморы, небольшая часовенка и сени. Вместо лавок для сна были сооружены высокие полати. Оно и понятно – чем ниже к полу, тем холоднее. Меж окон в каждой комнате стоял поставец-треножник для лучин. В часовне нашлись пустые божницы, а в углу стояла медная кадильница.
Распределили каморы просто: в одной поселился сам бывший князь с сыном, в другой Мария и Александра. Для служителей обоего пола разделили надвое самую большую камору и отвели еще одну под магазин  для припасов и скарба. Служителям в первый же день пришлось заняться устройством недостающих для себя полатей. Мария взяла на себя надзор за приготовлением пищи. Александра вызвалась быть старшей над портомоями.

Нехитрый скарб ссыльного семейства был разобран достаточно быстро. Коробья с имуществом сложили в каморе-магазине. Во дворе нашелся старый, но ладный монастырский погребок глубиной до самой вечной мерзлоты. Над погребом была устроена надпогребница и сушило, куда сложили крупы, конопляное семя и горох. Разобрали купленную в Тобольске дешевую посуду – блюда и братины, чугунные сковороды, красной меди котлы, сита, решета и кадки. Муку сложили в комнате за перегородой. В амбаре нашлась и лагуна с рыбьим жиром – для ламп. В пристройке сложили шанцевый инструмент: заступы, пилы, топоры.
На стену в своей комнате Александр повесил большой железный крест, бывший с ним еще в Полтавскую битву. Кресты в серебре, с бриллиантовыми искрами, алмазами и лалами, да золотой крест с алмазами отобрал еще Плещеев в Раненбурге. А этот простой крест князю оставили, даже в опись его не вносили. Кому интересен простой кусок железа?  Отобрали тогда и личные иконы-складни в серебре и с бриллиантами. Однако, кое-какие иконы, хоть они и были украшены жемчугами да каменьями, семейству все-таки оставили. У изголовья кровати сына поместили образ Воскресения Христова в золотом чеканном окладе, который местами был обнизан жемчугом. Этим образом младшего Александра когда-то благословил сам Петр Алексеевич. Образ Тихвинской Богородицы в золотом окладе с камнями поместили в спальне княжон, а в крестовую светлицу – домовую часовню – отнесли икону св. Александра Свирского и образ Всем Скорбящим на полях .
Заготовив дров, бересты и добыв огонь с помощью кремня и бруска, растопили печи. Одна топилась весьма достойно, а другая, прохудившаяся, явно требовала перекладки. Только собравшегося было заняться ремонтом печи князя неожиданно прервал поручик Крюковской, ввалившийся в келию с прапорщиком, сержантами и солдатами:
– По указу Его Императорского Величества от второго июня семьсот двадцать восьмого года  надлежит произвести осмотр платья и личных вещей, да коробья.
Вот тебе и спокойная жизнь в далекой ссылке! И тут они не угомонились. Видно, нужен им повод, чтобы отправить еще дальше, чем просто на край света – просто за его край – на ту, другую его строну, откуда не возвращаются. Бывший князь ни малейшим образом не выказал недовольства, а велел всем выполнять указ и сам стал разоблачаться, передовая свои вещи Крюковскому для осмотра. С обыском скарба в магазине тоже закончили быстро – не будет же князь прятать тайные письма в пилах, топорах да мотках веревок…
Крюковской тоже не выказывал ни радости, ни удовольствия по поводу происходящего. Он просто старательно выполнил указанное ему, и так же старательно объявил всем во всеуслышание, что «ничего отыскано не было».
– А теперь, Александр Данилович, собирайтесь. Приказано расспросить вас по присланным расспросным пунктам. Как положено, в городской канцелярии.
Меншиков также покорно и бесстрастно облачился в растрепанную обыском одежду и последовал вслед Крюковскому и конвою из двух солдат Сибирского гарнизона.
Войдя в ворота малого острожка, Меншиков перекрестился на деревянную соборную церковь Владимирской Божией Матери. Должен же образ Одигитрии помогать путникам! Особенно, путникам в таких далеких краях.

Канцелярия Березова была невелика – людей и дел в городе было не так много. В ней находились магистерский бургомистр, два ратмана , канцелярист и писари. Поручик Крюковской испросил дозволения занять одну из камор, вдали от посторонних ушей, и взял с собой среднего подьячего Тишина в качестве писаря.
– Александр Данилович, по указу Государеву, отвечай как на духу, все как есть, под страхом смертным, ничего не утаивая, – вздохнув, начал допрос поручик. – Ответсвуй наперво,  был ли ты признан польским шляхтичем?  И, если да, то ответствуй, каким порядком: от короля ли партикулярно или привилегию от Речи Посполитой польской получил?
Тишин клал строчки опросных пунктов на бумагу, а князь задумался: «Видно, плохо дело. Не иначе как Долгорукие с Остерманом разнюхивают, не будет ли в Польше возмущения, если они чего дурного со мной сотворить удумают. Но тут, хоть слабая, а все ж защита польской короны имеется». 
– Да, господин поручик, – ответил Меншиков. – От польского короля имел я привилегию на пожалование меня старостою Оршанским. А от знатных шляхтичей на сеймике Новоградском дано мне было письменное признание на польское шляхтичество.
– А расскажи, Александр Данилович, почему ты владел маетностями Поленным и Межиречами, и кем оное имение у тебя отобрано после было?
– Ну, это вспомнить легко, – ответил Александр. – Помянутые маетности даны мне были польским королем Августом в 1706 году за Калишскую баталию. А в 1711 году Петр Алексеевич сам маетности оные от меня отнял и обратно Польше отдал.
– А скажи тогда, Александр Данилович, в чем состоит ныне Любомирская претензия на оные маетности?
– А вот этого я сказать не могу, потому, как не ведаю. Да и давненько известий ни от кого из своих управляющих не получал. Уже почти год. Причина тому, вам должна быть хорошо известна, – скромно улыбнулся Меншиков.
– Да уж, догадываюсь почему, Александр Данилович, – Крюковской, усмехнувшись, пригладил ус. – Тогда ответствуй про маетность Полункевичи – от кого оную получил, да сколько владел?
«Да, судя по вопросам, господа Долгорукие с Остерманом уже расправились со всем моим российским имением, – подумал Меншиков. – Теперь черед малороссийских да польских пришел. Да, видно, грабить неприкрыто тут они не решаются. Стыдно перед лицом Европы. Все же, не зря Петр Алексеевич, европейские порядки вводить стал. Только с оглядкой на Запад, Россия сможет когда-нибудь выбраться из своего дремучего рабства в умах. Надеюсь, что сможет… Только мне этого уже точно увидеть не придется. Может хоть внукам или правнукам… Если кому-то отсюда доведется выбраться…»
Вслух же Александр ответил, что всего не упомнит, и лучше о той маетности справится у его управителя – шляхтича Потемкина. Далее Крюковской зачитал вопрос о маетности Горы-Горки. Тут уж тайный совет интересовали доходы…
– О доходах с Гор-Горок должно также справиться у управителя Потемкина – ему о них должно быть лучше известно. А что касается графства Горы-Горки, – Меншиков сделал ударение на слове «графство». – То сие в княжестве Литовском было мною куплено у Сапеги с воли государя Петра I, по данному ему от поляков шляхетству в подтверждение данного.
– Выходит, Александр Данилович, ты еще и граф польский? – Крюковской махнул рукой подьячему, чтобы он не писал вопроса.
– Выходит, что так, Степан. Что же ты полного титла моего никогда не читал? – улыбнулся Меншиков. – Так там в нем и про графство говорится.
– Где ж мне было титлы твои читать, Александр Данилович? Да и к чему? – ответил Крюковской, пожимая плечами. – Ты теперь лучше расскажи еще про имение свое – в местечке Улу и двор, который в Пользерьях? Купил ты их, али безденежно от кого получил?
– Купил, купил, – закивал Александр, понимая, к чему задан этот вопрос. – У шляхтича одного. Только фамилии его не упомню. А сумму уплаченную помню: двадцать тысяч ефимков. А уж про доходы с него ведомо управителю Потемкину.
– А почему ты владел графством Дубровским?
– Графство оное было куплено мною от гетмана Потия по купчей, – Меншиков, видимо, хорошо помнил эту сделку. – А вот отошло оно от меня по неправому суду польскому, о коем Потемкин подробнее знать должен.
Подьячий записал ответ и, как было принято, Крюковской попросил Меншикова своею рукою поставить подписи против каждого ответа.
– Не судьба Долгоруким свои длинные руки на графство наложить, – негромко, словно самому себе проговорил Александр. – Незадача с польским судом вышла. В Польше-то суд судит, а не Государь. «Боже, какой нелепой теперь, в Березове, выглядит вся эта возня с землей, имениями, маетностями…» – вновь подумалось ему.

Неожиданно в памяти всплыла давняя и прескверная история с наследством архангельского воеводы князя Михаила Лыкова, которого угораздило выписать себе из Европы, хоть и недорогую, но предивную резную карету орехового дерева с точеными стеклами. И ведь так карета эта запала в душу, что не постеснялся наследника воеводы в отместку лишить всех недвижимых имений, когда он отказался карету эту злосчастную по добру и за плату уступить .
Сколько же беззакония против Бога и людей было учинено… И что все это дало, кроме питания тщеславия, накормить которое досыта не сможет никто, как невозможно накормить дровами огромный немецкий камин, требующий все больше и больше дров, едва пламя его расцветет на первой, казалось, уже достаточно значительной, закладке. А как заложишь дров более, чем сможет камин поглотить, то огонь либо затухнет, либо камин растрескается от жара, против которого не сможет устоять кирпичная кладка.
Как теперь легко смотреть на все это со стороны, особенно представляя как суетятся сейчас, деля его имущество, его сиятельные судии там, далеко – в Петербурге… Или может быть уже в Москве. Больно всем им город Петра ненавистен…