Роман Ненаписанный дневник Глава 23

30 августа 1728 года
Березов

И двух недель не прошло, как наступил этот день. Один из самых замечательных дней в году. День вышней радости, когда твои дела увенчались успехом, и в истории России, в том числе и благодаря тебе, открылась новая страница. Всего-то семь лет назад состоялся Ништадский мир со Швецией, который закрепил все успехи, дал России, пусть и за существенную контрибуцию серебром , Ливонские земли, и, конечно, любимую Ингерманландию с Петербургом. Двадцать лет жизни на то ушло.
 О, память… Память… Нет ничего болезненнее. Памятью Господь награждает в наказание. Опять эта боль… Забыть бы все – да никак. Стараешься не думать, а память, словно нарочно, все возвращает и возвращает прожитое. Вроде и радостный день, но с ворогом лютым связан: кто все лавры Ништацкого конгресса себе присвоил? Кого тогда Петр больше всех приветил? Нет, не Брюса, что со мной бок о бок победу своими пушками выковал, да в переговорах по мирному договору участвовал. Тут Андрей Иванович, наш любезный Остерман, немчик смышленый, наперед всех вылез, да Якову Вилимовичу нос натянул. Самому Брюсу! Сам он в атаки на свеев не ходил, да гвозди им в пушки не забивал . Изворотливый умом Остерман подговорил обер-коменданта Выборга Иван Максимовича Шувалова, чтобы тот царского посланника в Ништат генерал-майора Ягужинского  опоил да удержал у себя, пока Остерман Лиленштедта  на испуг возьмет. Шувалову не хотелось со своей должностью расставаться – пришлось бы Выборг обратно шведам отдавать – и он согласился. А пока Ягужинский на чистых комендантских простынях с запечатанным указом от Петра об отдаче Выборга шведам спал, Остерман сделал то, что Брюс за все лето не смог. Пошел он к Лиленштедту и сказал, что получил приказ с нарочным из Петербурга или немедля мирный договор подписать, или за два часа свернуть переговоры и убыть в Россию. Взятые на испуг шведы подписали мирный договор, оставив Выборг за Россией. Правда, выплачивать компенсацию шведской короне за новые земли Россия обязалась – аж два миллиона ефимков, и право шведским помещикам дадено было со своих поместий в России доход собирать, да хлеб свободно, без всяких налогов и пошлин, на 50 тыщ рублей покупать и вывозить.
А Ягужинский? Прискакал, а Остерман ему уже подписанные бумаги показывает. Все мол, дело сделано. Хитер. Враз, тут же 30 августа, отрядил капрала гвардии Ивана Обрескова с реляцией к Петру, чтобы никто другой о мире не проведал раньше. Третьего сентября Петр еще от Котлина-острова до Дубков  дойти не успел – а Обресков уже навстречу, на шлюпке. Вот уж стали тут впервые сапоги сафьянные кривые. Потом Петр объявил о награждении Остермана с Брюсом с крыльца Сенатских палат… Чтоб его… Да только долго ждать, когда черт умрет: у него еще и голова-то не болела. Но все равно, потрясающее чувство, когда война завершилась – мир вокруг, словно враз обновился. Да вот такой день. А еще ведь и именины, да к тому же и день памяти святого благоверного князя Александра Невского. «То же место, и тот же князь», как говаривал Феофан Прокопович. Только этот князь теперь обратно – из князей в грязь. Замечательный день 30 августа. Да будут ли еще деньки славные? Или только в ожидании жизнь пройдет, как в стишке Феофановом:

«Коли дождусь я весела ведра
И дней красных?
Коли явится милость прещедра
Небес ясных?
Ни с каких сторон света не видно,
Все ненастье,
Нет и надежды, многобедно
Мое счастье;
Хотя ж малую явит отраду
И поманит,
И будто нечто польготит стаду,
Да обманет...»
Государственный российский праздник Ништадского мира отмечали с колокольным звоном и в Березове. Александра с семьей вывели на торжественную обедню в Одигитриевскую церковь. Перед литургией на площади построились солдаты и городовые казаки. После поздравления воеводы над строем тройным коротким выстрелом пронеслось хоть и нестройное, но радостное: «Виват!».
По завершению молебна певчие Одигитриевской церкви запели гимн «Тебе Бога хвалим!». Александр опустил веки.
 – Тебе Господа исповедуем… Тебе Господа исповедуем… – голоса певчих словно качали на волнах маленькую крупинку того, что Александр мог бы назвать настоящим собой внутри себя. Тот маленький островок внутри сознания, где связуются воедино мысли, желания и память. Под звуки гимна вдруг исчез Березов, исчез караул, и воскресли те, кого уже давно не было рядом.
Александр вновь слышал ружейные и орудийные залпы на Троицкой площади в Петербурге . Мощное, как залп брюсовой батареи, «Виват!» пронеслось над строем из почти трех десятков полков. Спиной он явственно ощутил трепет ветра во флагах и вымпелах ста с лишним галер вошедших в Неву. Трубный глас, литавры и барабанный бой. Казалось, всего два дня назад Александр был у Петра с прошением от имени всего народа Российского о принятии титула Отца Отечества, Императора Петра Великого,за отеческое попечение и старание, которое он к благополучию Государства во время шведской войны явить изволил.
– В вечной славе… В вечной славе Твоей царствовати. – Голоса березовских певчих смешались в памяти со звуками голоса рязанского митрополита Стефана Яворского. Стефан читал благодарственный молебен, стоя на коленях. В глазах императора Петра Алексеевича заблестели слезы, и он преклонил колено.
– Да не постыдимся во веки. Аминь, аминь, аминь…
В памяти вновь грянули залпы. Они слились с ружейными залпами на площади перед Одигитриевским храмом Березова. Открытые бочки вина на площади. То ли здесь, то ли там – в Петербурге.
Люди, тянущие руки к новоиспеченному Императору Всероссийскому, целующие фалды его кафтана. Люди, тянущие руки с братинами и бокалами к виночерпию у бочек на  Базарной площади Березова.
Фонтаны с вином и жареный бык на Троицкой площади. Широко раскрытые глаза остяков, радующихся винной даче в честь какого-то непонятного праздника русских казаков.
Александр, как будто случайный свидетель, увидел самого себя – еще президента военной коллегии, читающего указ о производствах в чины в армии. Перед взором предстали мазанковые сенатские палаты, где разместилось сорок восемь праздничных столов. Аудиенц-палата и Петр Алексеевич за столом по правую руку от него. Литавры и трубы под первый тост – в честь заключенного мира.
И стук деревянных бокалов за дощатым столом в монастырской келии тюремного отрога в Березове.
И фигура фейерверка в Петербурге в виде выложенного на щите корабля с надписью «Конец венчает дело».

 
8 сентября 1728 года
Праздник Рождества Богородицы
Березов

Когда поручик Крюковской покинул Березов на том же дощанике через несколько дней после учиненного им допроса князя, всем, включая капитана Миклашевского и воеводу Бобровского, стало как-то спокойнее. Никто уже не беспокоил Меншикова, и он, вместе с помощниками, занялся обустройством своего нового жилища. Первым делом все-таки разобрали дымящую печь. Под кирпичами в глиняном основании обнаружили вмазанный собачий череп на одном конце фундамента и металлический крест – на другом. Местный печник пояснил – таков обычай, от злых духов. Меншиков усмехнулся: похоже, что никто от древних обычаев в Сибири не отказывается, даже монахи. Какое причудливое смешение язычества с христианством! Впрочем, как оказалось, местное крещеное остяцкое население также почитает двух богов: Колу – то есть Николу-угодника, как верховное божество русских казаков, и своего Торума . Сказывали, что на рисунках бубнов некоторых местных шайтанников изображение креста и Спасителя также мирно сосуществует с традиционными остяцкими божествами. Да отчего же им не креститься да Христа не признать? Сплошные выгоды – и от ясака освобождение на три года и паспорт дают . Так что им, инородцам, живется свободнее многих русских закабаленных.

Александр с удовольствием конопатил вареным в котле мхом с помощью деревянной лопаточки и молотка-конопатки щели между венцов сруба братского корпуса. Изнутри швы замазали белой сосьвенской глиной – так будет теплее – не будет продувать. Говорили, что ссыльные шведы рубили избы, которые благодаря особой форме замков, не требовали постоянной конопатки. Бревна шведского сруба при усадке просто заклинивало, и ветер не продувал швы. Но, никто из русских в Березове не брался повторять шведскую рубку – уж больно сложными были у них замки. Александр, слушая рассказ о чудесах шведского теса, вспомнил, что и домик Петра на Березовом острову в Петербурге тоже был шведской рубки – его просто перенесли по бревнышку из захваченного у шведов Ниена. Да! Было дело… Бревна домов из шведского городка имели непривычную для Руси шестигранную форму, но действительно не требовали постоянной конопатки. Достаточно было заложить мох только один раз – при постройке дома.
Пол в келиях выслали норями – рогожами из сена. Их же для тепла повесили на стены возле полатей. Вскоре на столе появилась скатерть, тканная в шахматную клетку. Для дочерей было приобретено большое настенное зеркало в черной раме. Княжны украсили его лучшим белым полотенцем с вышивкой – по местному обычаю. Обзавелись оленьими постелями и волчьими одеялами под камкой. Прикупили волосяных полотенец. Служитель Никита Иванов гордился приобретенным им в городе на рядках большим луженым медным рукомойником с двумя горлышками и кровлею. Словом, жизнь в острожке потихоньку налаживалась.
Для гусей, уток и кур, привезенных из Тобольска, обустроили небольшой птичий дворик – теперь к столу всегда были яйца. Служителям разрешалось ходить на реку калдынить – ловить рыбу сетями. Благо они были закуплены еще в Тобольске по мудрому совету губернатора. Рыбные уловы всегда были богаты и разнообразны: попадались и осетры, и ружная рыба – нельма и сырок. И, конечно, сельдь, щуки, окуни и язи. Излишки рыбы стали солить в кадках, а щук и язей сушили по местному – на «позем»: убрав внутренности и кости, надрезали мякоть и вешали на продуваемое место. Солили и икру, закупоривая ее после в берестяные кади. Во дворе стали топить сельдяной жир, который заливали в деревянные лагуны – он пригодится зимой на лампы. Еще один местный рыбный деликатес, варка, не пришелся по вкусу семейству бывшего князя. В самом деле, как можно есть догуста уваренные рыбные кишки?

Во второй половине августа солнце стало подниматься ниже, и ночи в Березове стали темнее. Звезды, наконец, стали рассыпать свои гирлянды на небосводе. В конце августа начали солить грибы: в лесу, за зарослями можжевельника по краям болотин, появились прекрасные грузди. Удивительно, но в березовских лесах совершенно не было змей. Зато здесь было довольно мошкары, комаров и оленьих оводов, которые изрядно досаждали служителям при лесных походах. Собирали в лесу и ягоды: княженицу, голубику, чернику, малину и смородину. Их стали сушить на сибирский манер – раскладывая на листьях. Из подсохших ягод лепили лепешки и складывали в берестяные короба на зиму. Также в погреб поставили несколько бочек с квасом. «Что же – и здесь жить можно!» – радовался Александр.
Потихоньку стала оттаивать и Мария. Повседневные домашние заботы не оставляли времени для меланхолии. Хотя семейство князя по-прежнему держали под замком, настроение не было столь тягостным, как к концу Раненбургской ссылки. Тогда впереди была неизвестность. А тут, кажется, уже все понятно. Дальше Сибири сослать трудно… Разве только еще севернее – в Обдорск?

В начале сентября стало заметно холодать: начались холодные ночи с инеями и росами. Хвоя на лиственницах и листья на березах стали желтеть. В предчувствии холодов мелкие щебечущие пичуги – овсяницы и щуры собирались в стаи и темными облаками улетали туда, где зимой не будет снега и морозов. Постепенно исчезли и стрижи со Стрижачьего оврага за острогом.
Пока семью князя держали неисходно в остроге, Александр каждый день молился полуночницу и заутреннюю в домовой часовенке при келии. Молитвы он чаще всего читал в одиночестве – все домашние уже или еще спали. Александр любил это блаженное одиночество. Хотя разве это было одиночество? Впервые за много-много лет он стал ощущать, что значит по-настоящему быть с Богом. Это было не формальное стояние на службе в церкви со свечкой в руках, и не показные вельможные крестные ходы. Только здесь, когда все мирские страсти остались в прошлом, а настоящей радостью для него стал просто каждый прожитый день, когда стало понятно, что следующим твоим рубежом будет не царственное положение, а переход в Царствие небесное – только тогда Александр смог почувствовать, что значит ощутить Бога в душе своей.
Удивительно, но будучи окружен ранее сонмом людей, охраняемый своим полком и царским заступничеством, он чувствовал себя гораздо менее защищенным. Все, что он делал, в той или иной степени было продиктовано желанием уверить свою душу, что телу его, равно как и судьбе ничто не угрожает. Казалось, что надежнее могло защитить его душу, чем несметное богатство и неограниченная власть? Возможно, кому-то и казалось, что он, будучи богатейшим и сильнейшим человеком в Российском государстве, является и самым счастливым. Но, если бы знали они о постоянной ноющей и грызущей душу тревоге, о резких ночных пробуждениях и долгих мучительных терзаниях о ближайшем будущем… Все, что было выстроено в жизни для достижения покоя, на самом деле все дальше и дальше удаляло его от желанной цели.
А здесь, в ссылке, в далеком Березовском остроге удалось ощутить то, чего раньше никогда не было – невидимые покрова спокойствия, опустившиеся с Небес на израненную, но раскаявшуюся душу. Хотя прошел всего год, всего один год с того рокового дня, праздника Рождества Пресвятой Богородицы, в который так резко и жестоко поменялась жизнь и судьба бывшего князя. Но разве временем измеряются перемены в душе? Иногда одного мгновения достаточно, но какого мгновения… Все вышло ровно так, как предупреждал его Брюс, о чем говорил Антоний Брукенталь. Да… Что стоило пренебречь тогда своим высокомерным самомнением, и поверить в то, что законы духовные выше законов бумажных, тем более, сплошь по корыстной воле писанных?
От горевшей перед иконой св. Александра Свирского  лампадки шел слабый свет, а в окошко еще был виден месяц на фоне постепенно светлеющего неба. В предрассветных часах есть свое особое очарование. В эти мгновения расцветающий алеющим бутоном восходящего солнца день еще не испорчен суетой. Наслаждаешься небесными красками и представляешь, что и день твой сегодняшний будет точно таким же – чистым, ясным и ярким. Смотришь в небо и стараешься удержать в душе это волшебное утреннее единство – только ты, и только Он. Не оставь меня, Господи!
 
Во вторую неделю сентября, восьмого числа в воскресение наступил праздник Рождества Пресвятой Богородицы. По ходатайству Александра Даниловича, Иван Иванович Бобровский, посовещавшись с капитаном Миклашевским, дал соизволение на участие князя с фамилией в праздничной службе в Одигитриевской соборной церкви и крестном ходу вокруг палисада.
На праздничную службу собрались почти все березовские жители: воевода и бургомистр с семьями, члены магистрата, канцелярист Андреянов и подьячие, фискал Петр Гречанинов, боярские дети . Было много казаков во главе с казачьим атаманом Яковом Лихачевым, сотником, полусотником и десятниками. Присутствовали и березовские купцы. И, конечно, множество березовских обывателей – в городе насчитывалось почти двести дворов. Служилые и казаки были в мундирах. Обыватели принарядились: белые шерстяные азямы , халаты из нанки , жилеты, шаровары и начищенные сапоги. Немного в сторонке стояли крещеные остяки. Александр с интересом разглядывал их круглые и смуглые лица. Глаза у всех были большие и черные, а носы – приплюснутые. У многих, как у мужиков, так и у баб – носы и вовсе были провалены – от срамной болезни . Зубы у остяков были ослепительно белые, нечесаные волосы же, напротив – черные. Кто-то из мужиков носил их стриженными в скобку, а кто и заплетал по три косицы. Бород у остяков и вовсе не было – без всяких петровских на то указов. Большинство остяков носили простые тканые из крапивного холста рубахи, прозываемые гусем. Некоторые же из них носили и русскую одежду – армяки, суконные зипуны и чекмени, выменянные у березовских жителей на меха. Кое-кто в толпе был и в традиционных татарских халатах. Женщины были облачены в довольно искусно расшитые крапивного же холста длинные рубахи со стоячим воротником. Поверх рубах были накинуты татарские холстинные покрывала. Другие носили платья, сшитые жилами из кусков оленьей кожи мягкой и тонкой выделки. На шеях у остяцких женщин можно было увидеть целые ожерелья из разного рода шнурков, низанных бисером и стеклярусом, и, конечно, кресты и ладанки. Пальцы украшало бесчисленное количество колец. Головы у остячек были прикрыты платками с бахромой, которая ниспадала ни лица. Обычно босые в теплое время года, остяки ради праздника натянули русские сапоги или свои сапоги-чулки из налимьей кожи.
Неожиданно, Александр понял, что ровно с тем же искренним любопытством, с которым он изучает остяков, его самого меряют взглядом десятки березовских жителей. Кто-то посматривал исподтишка, а кто и вовсе не стесняясь, обсуждал бывшего князя с соседями. Что же, людей можно понять. Для них это целое событие. Александр, удивившись самому себе, против обычной вспыльчивости, оставался совершенно спокойным. Ему не стоило значительных усилий сделать вид, что он и вовсе не замечает нескромных взглядов.
В праздничной службе принимали участие березовские священники – отец Тимофей, отец Илья, отец Артемий и отец Федор, а также дьякон Какоулин . Отец Федор принимал исповедь. Первыми к аналою прошли княжны. Неизвестно, о чем они говорили со священником, но только Мария, поцеловав крест и Евангелие, отошла вся в слезах.

Поклонившись прихожанам и испросив у них прощения, Александр подошел к священнику. Пожалуй, впервые он не готовился к тому, что следует сказать на исповеди: Александру лучше, чем многим другим было известно, что по указу Петра Алексеевича тайна исповеди переставала существовать, если дело могло касаться важных государевых дел или некоторых особливых персон . А за уклонение от обязательной для крещеного народа исповеди налагали существенный штраф . Вот Никифор Лебедка , прежний духовник – вот с тем можно было поговорить по-настоящему. Так он-то тайный старообрядец был. Но его в семьсот двадцать втором казнили по оговору. А последний духовник – Лука Иванов – так он такой же, как и большинство княжеских служителей. Только для самоуспокоения и проформы. Недаром он ехать в ссылку забоялся. Пастырский долг. Как же…
Поцеловав оклад Евангелия и распятие, Александр перекрестился и заговорил по- привычному ему исповедальному чину на отгнание грехов для вельмож. Однако на этот раз говорил он не то, что обычно священники слышали от него, а искренне и от сердца:
– Согреших, батюшка, преступих завистию и ненавистию на брата своего, богатства ради и власти, и продавах многих насильством без вины… и налоги тяжки на христианы налагах не по приказу государеву… Согреших, многую челядь в дом свои привлекох и поработил в холопство… Согреших, мздоиманием, праваго виновата сотворих, а виноватаго правым. Согреших, многих государю оклеветах, и напрасно мучими быша. Согреших, монастыри обидех, и от потреб монастырских взимах насилством и церковников обидех, и оброков их лиших. Согреших, в сурове опалстве, в темницы в заточение, посылая неповинныя, не рассудив, по клевете, и мзду взимая…

Говорилось Александру легко. Давно уже душа требовала его собственного, засвидетельствованного перед Богом признания. После Меншиков замолчал, а потом простыми словами стал рассказывать кое-что еще. Говорил он недолго. Он раскаивался не за конкретные прегрешения, а за всю свою жизнь, за образ мысли и презрение к Евангельским заповедям не по форме, а по сути своей. Видимо, отец Федор узрел искренность в его словах, потому что дал бывшему князю свое благословение на причастие.
После причащения Святых Тайн березовские жители крестным ходом против хода солнца пошли вокруг городского посада. Впереди несли икону Одигитрии и другие иконы. Священник на ходу оглашал окрестности зычным гласом: «Пресвятая Богородица, помилуй нас!». У реки, куда спустился крестный ход, был отслужен молебен с чином водосвятия. После крестное хождение продолжилось вдоль Колтугина оврага, чтобы обойти весь городок целиком. Березовские казаки, шедшие в голове хода, несли шитые хоругви. Одна из них привлекла внимание Александра. Это было явно старинное знамя с изображением Михаила Архангела и небольшим образом святого Дмитрия Солунского в углу.
Хотя бывший князь на крестном ходу и оставался под караулом, но сопровождавшие его солдаты шли чуть поодаль, а капитан Миклашевский шествовал где-то во главе хода. Александр обратился с вопросом о хоругви к идущему рядом мужичку. По виду это был обычный березовский обыватель, рослый – едва ли чуть ниже самого Александра и аккуратно, по-праздничному, одетый. Мужичок немного смутился – он прекрасно знал, кто перед ним. Потом он обернулся на солдат, но видя, что те спокойно продолжают себе иди, повторяя нараспев вслед за священником Величальную Богородице «Величаем Тя, Пресвятая Дево…», отрекомендовался:
– Матвей Баженов, мещанин.
Александр улыбнулся и ответил:
– Александр Меншиков, бывший князь.
Он протянул Матвею руку, которую тот с удовольствием пожал, а затем указал на голову крестного хода: 
– А то еще самого Ермака хоругвь. Вон ее потомственный городовой казак Мещеряков несет. Его род от казаков Ермаковых так и идет. У нас тут несколько таких казачьих родов старинных – и Михайловы и Пановы. А хоругвь у нас в избе казачьей сотни хранится. Там же и знамя Сибирского казачества. И, кстати, самого Ермака образа у нас в Спасской церкви имеются.
– Матвей, – удивился Меншиков – Я вот все в толк не могу взять, ведь Березов в стороне от всех дорог. Вон сколько мы сюда по воде добирались. А тут столько реликвий историей своей ценных? Откуда они здесь?
– Так это сейчас Березов в стороне – теперича год-то какой? А Ермак уж больше века назад ходил на Сибирь. Вот вы ж по Бабиновской дороге через Камень переходили? А Ермак-то с дружиной другим путем шел – Зырянской дорогой. Ее еще Русским тесом прозывают. Идет она с Печоры вверх по Щугору до Хатемальи, затем вверх по Хатемалье в Хартес, а с него – вниз по Щекурье, Ляпину, и уж по Сосьве – и затем вниз по Оби. Вот как Ермак то шел.
– Вот как?
– Да. А Ермак, войдя в Сибирь, сперва при вогульском городке Лопынг-уш построил перовое укрепление – Лялинское. А уж затем дружина его на отряды поделилась, и пошли они еще городки вдоль русского теса ставить. И тут острожек поставили у остяков. Их городок Суматвошем прозывался, что значит Березовый. Вот и стал городок казацкий – Березовым.
– Я и представить себе не мог, что место это столь удаленное, в сибирской жизни находилось на перекрестье путей, – удивленно покачал головой Меншиков. – А Дмитрий Солунский во имя чего на хоругви?
– Так дружина Ермака сибирский город Кучумов взяла в день Дмитрия Солунского . Вот в конце октября праздник будет престольный нашей Солунской церкви. А на Масленицу у казаков еще забава есть в память о Ермаке: на реке из снега да льда городок ставят, а потом его штурмом берут. Кто верхом, кто пешим. А потом общий праздник.
– Да у вас тут, я погляжу, жизнь, словно ключ горячий из-под земли бьет! – улыбнулся Меншиков. – И память воинов храните. А это первое дело.
– Вот кстати о памяти… – Баженову явно нравился новый внимательный собеседник. – Уж не знаю, наша это березовская хоругвь была, али какая другая, но старики рассказывали, что когда Ермаковы казаки шли к устью реки Турбы у конца Долгого Яра, то там им навстречу целые полчища басурман вышли. А казаки убоялись их и молиться стали. И тогда хоругвь сошла с рук и сама пошла вдоль берега, а казаки, видя такое знамение – за нею. А басурмане давай стрелы выпускать – а ни одна в цель не попала, и все казаки живы-здоровы остались. А потом явление Царя Небесного было, и убоялись его басурмане . Вот какие дела.

После крестного хода Александр испросил караульных посетить Спасский храм за тюремным острогом, чтобы подробнее рассмотреть иконы Ермака, о которых ему рассказал Баженов. В храме дьячок указал Александру на большой образ – почти в три четверти аршина высотой, писанный по доске.
На нем был изображен Архангел Михаил в княжеской короне, верхом на крылатом коне. К устам Архангела была приложена труба, в левой руке он держал Евангелие, а в правой руке он держал восьмиконечный крест, кадило и копие. Копием архангел разил поверженного диавола в виде крылатого льва с человечьим лицом. Внизу был изображен город с крепостью. Наверху иконы изображен был предвечный младенец и трапеза с приложением хлебов, потир  и копие.
– Этот образ именуется «Знамя Ермака», – сказал дьячок. – Поскольку изображение Верховного Архангела, разящего ворога и одновременно трубящего призыв небесных сил на помощь русскому воинству, находится на знамении дружины Ермака.
На икону Михаила Архангела была возложена серебряная риза со слегка полинявшей позолотою древней отделки. Александр заметил приделанные по бокам иконы позолоченные таблички. Он подошел поближе, чтобы прочитать, что на них было написано. На первой старинным славянским письмом было начертано: «Престол твой Боже во веки века, жезл правости, жезл царствия твоего».
– Это строчки из лицевых рукописных книг со времен Ермака Тимофеевича, – пояснил дьячок.
– То есть, старой веры? – уточнил Александр Данилович.
– А каких же? Вера тогда одна была. Других тогда не придумали. Ермак же и под знаменем льва с единорогом  в бой шел, – пробурчал дьячок.
Александр продолжил читать таблички на старинной иконе: «Небесного царя Крепкий и сильный Страшный и Грозный воевода, предстатель престолу. Яко налетить облащ небесную проходя поосвещая, устрашая и отверзая… Врагу оскудеша оружие в конец, а грады разрушил еси, погибе память его с шумом».
Вторую древнюю икону Ермака тоже было несложно узнать, хотя в храме были и другие старые иконы – Нерукотворного Спаса и Казанской Божией матери. Про них старичок-дьякон не мог определенно сказать, были ли они при Ермаке или нет. Старинный же казацкий образ Николая Чудотворца, был едва ли не больше иконы Михаила Архистратига. На ней также были возложены старые позолоченные ризы. Сам
Святитель был изображен во весь рост, держащим вместо Евангелия в одной руке церковь, а в другой – вознесенный меч.
– А, так это Никола Можайский, – проговорил Меншиков. – Он Можайск от татар уберег, явившись в воздухе с мечом и храмом. Устрашились татары видения, сняли осаду и отступили от стен.
– Истинно – это небесный заступитель земли русской, а теперь и сибирской. Он и Ермаку помог Сибирь воевать. Потому как церковь наша соборная не только торжествующая бывает, а еще и воинствующая.– Назидательно произнес дьячок. – За три дня до взятия града Сибири Ермаку святой Николай явился во сне и напутствовал на победу. И видение то Ермак всей дружине возвестил. А Кучуму на месте Тоболеска видение было соборной церквы в облаках. А до того за год виделось ему, как из Тобола зверь черный вышел и большого белого иртышного победил . А потом и сам в воду обратно ушел. Как и Ермак Тимофеевич…
– А что же Никола Ермака-то от гибели не уберег?  – невесело усмехнулся Меншиков. – Отступился?
–  Верно сам Ермак Тимофеевич оступился, – нахмурился дьяк. – Как в былине поется-сказывается: «Ступил он на переходню обманчивую. Правой ногой поскользнулся он – да расшибла ему переходня буйну его голову…»  В этом сказании смысл глубокий имеется. Потому как перед смертию Ермаку, да еще пятерым казакам, явился обратно сам святой Николай Мойжайский, да молвил, что, ежели они не будут в душевной чистоте и с братолюбием в добродетели житии и прилежный пост имети, то перестанет он помогать им, а они сами скоро кончатся. Какой Ермак не был герой и победитель, а Бога и добродетели завсегда чтить надобно.
– Это верно, – вздохнул Александр. – Только, когда опьянен победами, то часто и о добродетелях забываешь.
Дьячок грустно улыбнулся:
– С победами приходит гордость, а с гордостью приходит посрамление, потому как гордость – это удаление от Бога, а значит и начало всякого греха. Благодать Божия – она только со смиренными дружит. Слово мудрости и кротости аще обряшешь, то и мудрость приобретешь – ибо она есть смирение человеку. А житие наше должно быть таково, чтобы в любой день или ночь мы были готовы перед Господом предстать…
Александр молчал. Старичок продолжил:
– А Господь Ермаку все ж за деяния его великие по смерти чудо явил: когда с него Кайдаул-мурза стал панцирь снимать, у Ермака носом кровь пошла как у живого. Так Ермака басурманы положили на настил и шесть недель выставляли его тело нетленное и кровоточащее, как чудо «христианского бога». Они его стрелами тыкали, а кровь из него все шла и шла. И покуда он так лежал, птицы не смели прикоснуться к нему. И погребли Ермака «нарекоша его богом»  рядом с мавзолеем ихнего бахметьевского  шейха, прости Господи! И были от его тела и даже от платья исцеления и другие чудеса! И потому татарские абызы-шайтанщики и мурзы запретили всем имя Ермаково поминать и могилу евонную сокрыть велели.