Извлекатель воспоминаний...

Архив просто вонял временем. Не благородным ароматом старых книг и выделанной кожи, а затхлым, кисловатым духом пыли, прогорклого картона и бумаги, медленно превращающейся в труху.

Артемий Шустов ненавидел этот запах. Он въедался в одежду, в волосы, в кожу, становясь неотъемлемой частью его собственного бытия вот уже тридцать лет.

Он был архивариусом, или, как шутили его редкие гости, «хранителем праха». Хранителем никому не нужных документов, списанных бухгалтерских отчетов, протоколов давно распущенных комиссий и личных дел людей, которых уже никто не помнил...

Его царство располагалось в подвале огромного административного здания советской постройки, в  лабиринте из серых металлических стеллажей, уходящих в полумрак под низкими, нависающими потолками.

Именно здесь, в самом дальнем углу, в секции под зловещей маркировкой «Х-1984», его и  ждала одна находка...
 
Он искал дело о списании библиотечного фонда для какой-то скучающей чиновницы из отдела культуры, но папка с инвентарными списками завалилась за шкаф. С проклятием Артемий наклонился, чтобы поднять ее, и его взгляд упал на небольшой, потрепанный ящик из темного дерева. Он стоял отдельно, позади стеллажа, словно его специально спрятали.

Ящик не был описан в общем каталоге. Любопытство, давно уснувшее в Артемии, чуть всё же  шевельнулось.

Он вытащил его. Ящик был тяжелым, на крышке не было никаких надписей, только инициалы «В.Л.» выжжены неровным, кустарным шрифтом. Замок был ржавым и не поддавался. Не долго думая, Артемий с силой дернул крышку на себя. Дерево хрустнуло, замок с треском отскочил...

Внутри, на пожелтевшей вате, лежал предмет, который Артемий не мог опознать с первого взгляда. Это была странная металлическая конструкция, напоминавшая то ли хирургический инструмент, то ли орудие пытки. Две изогнутые, отполированные до матового блеска пластины были соединены сложным механизмом с винтами и рычажками. Между пластинами зияла пустота, форма которой смутно напоминала… человеческую голову...

Артемий осторожно взял устройство в руки. Металл был холодным и неожиданно живым на ощупь. Он повертел его в руках, пытаясь понять предназначение. Никаких проводов, батареек, ничего электронного. Чистая, почти средневековая механика. На одной из пластин он нашел крошечную, стилизованную табличку с гравировкой: «Мнемокласт. Экз. 1/1. Собственность Института Памяти».

«Мнемокласт», — прошептал Артемий. Слово было незнакомым, но корень «мнемо» отсылал к определению  памяти. «Класт» — ломать, разрушать. «Разрушитель памяти»? Нелепая какая то  фантазия!

Он хотел уже положить странный инструмент обратно, как его пальцы нащупали на дне ящика маленький, плотный конверт. Внутри лежала пленочная фотография и несколько листков, исписанных убористым почерком.

На фотографии был запечатлен мужчина лет сорока в лабораторном халате. У него были усталые, но гордые глаза и высокий лоб мыслителя. Он стоял в кабинете, похожем на кабинет ученого из старых фантастических фильмов, и одной рукой опирался на тот самый «Мнемокласт», который сейчас лежал на столе у Артемия. На обороте фото стояла надпись: «Проф. В. Лазарев. Июнь 1984 г. Накануне прорыва».

Артемий развернул листки. Это были заметки, черновик письма или, возможно, дневниковая запись...

«20.11.1984. Они ничего не понимают! Они видят в этом  Мнемокласте лишь инструмент для создания идеальных солдат или послушных рабочих. Очистить разум от травм, от ненужных привязанностей, от сомнений. Но они не видят в этом  главного! Память,  это не просто нейронные связи, это субстанция, которая формирует нашу реальность. Каждое воспоминание оставляет в пространстве личности свой «слепок». Мой аппарат не стирает память. Он… извлекает этот слепок. Материализует его. Он делает память осязаемой! Последний эксперимент с субъектом «К» подтвердил это. Мы извлекли его детский страх перед темнотой. Получился холодный, черный камень, который излучал панику. Они уничтожили его. Назвали побочным эффектом. Я больше так  не могу…»...

Записка обрывалась. Артемий перечитал ее несколько раз. «Слепок памяти». «Материализация».

Безумие?
Очередная лженаучная утопия конца советской эпохи, затерянная в пыльных архивах? Но что-то в этом безумии зацепило его. Возможно, абсолютная, фанатичная вера, звучавшая в словах этого  профессора Лазарева...

Он посмотрел на устройство...

 «Мнемокласт».
Две пластины, пустота между ними. Инструкций никаких не было. Как это работает? Нужно ли надеть это на голову? Это было опасно! Это было даже безумно...

И всё же...

Артемий был одиноким человеком.
Его жизнь была таким же архивом,  аккуратно расставленными по полкам, но с  мертвыми воспоминаниями. Работа, дом, редкие встречи с такими же одинокими коллегами. Ничего, что вызывало бы яркие эмоции. Ничего, что стоило бы помнить. Его собственная память была серой и безликой, как этот подвал.

А что, если это правда? Что, если можно было прикоснуться к своему прошлому,  не как к эфемерному образу, а как к реальному предмету? Извлечь и посмотреть на него со стороны?

Импульс был сильнее голоса разума.
Он осторожно, почти благоговейно, поднял Мнемокласт. Пластины были тяжелыми. Он примерил устройство к своей голове. Холодный металл коснулся висков. Пустота между пластинами идеально совпала с контуром его черепа. Он глубоко вздохнул и повернул маленький рычажок на боковой панели...

Ничего не произошло. Ни гула, ни света, никаких ощущений. Разочарование начало подкрадываться к нему, когда вдруг он почувствовал странное давление. Не снаружи, а изнутри. Как будто что-то в его сознании начало смещаться, сдвигаться с места. Перед его внутренним взором пронеслись обрывочные образы. Не то, что он хотел бы вспомнить, а что-то случайное: лицо продавщицы из булочной, которую он видел сегодня утром, обложка книги, которую он читал неделю назад.

И тогда он всё  понял!
Аппарат не читал его мысли. Он реагировал на фокус внимания. Нужно было не просто надеть его, а сконцентрироваться на конкретном воспоминании!

Артемий закрыл глаза.
Он решил начать с чего-то простого, яркого, безобидного. Он выбрал день своего десятилетия. Отец подарил ему велосипед, первый в его жизни. Ярко-красный, с блестящим звонком. Он помнил, как дрожали его руки, когда он дотрагивался до руля, как пахла свежая резина покрышек, как солнце слепило его глаза, отражаясь от хромированных деталей. Он помнил вкус торта, который испекла мама, и чувство абсолютного, безоговорочного счастья.

Он вцепился в это воспоминание, вытаскивая его на свет из всех уголков своего сознания, наполняя его деталями, запахами, тактильными ощущениями.

И Мнемокласт заработал!

Тихий, мелодичный звон, похожий на звук хрустального бокала, наполнил тишину подвала. Механизм внутри устройства пришел в движение, винты повернулись на микрон. Артемий почувствовал, как воспоминание начало отделяться от него. Это было не больно, но невероятно странно,  как будто из его разума вынимали не образ, а физический объект. Ощущение пустоты, легкой, почти эйфорической потери...

Между двумя пластинами Мнемокласта пространство задрожало, исказилось, и из ничего, из воздуха, начал проявляться какой то предмет...

Это был маленький велосипед. Идеальная копия того, детского, размером с ладонь. Он был сделан не из металла и резины, а из… чего-то иного. Он казался вылитым из чистого солнечного света. Он был теплым на ощупь, когда Артемий осторожно взял его. И он излучал эмоцию. Тот самый восторг, то самое безоблачное счастье десятилетнего мальчика. Волны чистой, немотивированной радости исходили от крошечного объекта, согревая его ладонь и наполняя душу давно забытым чувством.

Артемий смотрел на слепок своего счастья и не мог поверить глазам. Это была не метафора. Профессор Лазарев не был безумцем. Он был гением!

Проклятие архивариуса обернулось величайшим открытием его жизни!

С этого дня жизнь Артемия разделилась на «до» и «после».

Подвал перестал быть тюрьмой. Он стал сокровищницей, его личной алхимической лабораторией. Он забросил работу, отпросился на неделю «по семейным обстоятельствам» и всё свое время посвятил Мнемокласту.

Он был осторожен...

Он начал с самого малого. Воспоминание о первом поцелуе с девушкой по имени Ирина в университетском саду материализовалось в хрупкий, прозрачный лепесток розы, который пах духами той поры и вызывал щемящее чувство нежности.

Воспоминание о защите диплома превратилось в миниатюрный свиток пергамента, тяжелый и плотный, излучавший чувство гордости и уверенности в себе.

Воспоминание о походе в горы с друзьями стало осколком гранита, теплым и шершавым, наполненным ощущением свободы и братства.

Он аккуратно раскладывал свои «слепки» на столе в подсобке. Каждый предмет был теперь  бесценен. Он мог в любой момент взять их в руки и заново пережить те эмоции, которые уже стерлись, исказились или потускнели в естественной памяти. Он был коллекционером собственной жизни, и его коллекция росла...

Но чем больше он практиковался, тем больше понимал тонкости работы Мнемокласта. Аппарат был капризным и очень требовательным...

Во-первых, он не просто копировал воспоминание. Он материализовал его суть, его эмоциональное ядро. Воспоминание о вкусном ужине могло стать крошечной, идеально пропеченной булочкой, пахнущей корицей, если именно эта булочка была кульминацией вечера. Но если главным в том ужине была ссора с женой, то «слепком» мог стать осколок холодного фарфора, больно режущий пальцы.

Во-вторых, процесс был необратим. Воспоминание, извлеченное из разума, покидало его навсегда. Оставалось знание о событии,  сухой, безэмоциональный факт:

— «Я получил велосипед на десятилетие».

 Но самой радости, того трепета в кончиках пальцев, того восторга, больше не было. Он был заключен в солнечный кристаллик на ладони... А в голове его уже не было...

Сначала это не казалось проблемой. Он извлекал только хорошие воспоминания, самые яркие. Он создавал для себя идеализированную версию прошлого, музей собственных достижений и счастливых моментов. Его серая жизнь начала наполняться красками. Он приходил домой, доставал свою коллекцию и перебирал ее, как драгоценности. Он мог провести вечер, держа в руках «слепок» от того похода и снова чувствуя ветер свободы на своем лице.

Но однажды вечером он решил позвонить старому другу, с которым когда-то ходил в те самые горы. Он хотел оживить воспоминание, поговорить о старом. Но когда друг, обрадованный, начал вспоминать смешные эпизоды из того похода,  как они заблудились, как их застал дождь, как они ели холодную тушенку,  Артемий с удивлением понял, что не чувствует вообще ничего! Он помнил эти  факты. Да, был дождь. Да, ели тушенку. Но ощущения сырости, дурацкого веселья, братской поддержки,  всего этого не было. Это воспоминание было мертвым. Его душа была теперь  заперта в куске гранита на его столе.

Первая трещина на идеальной картине...

Он попытался вернуть эту эмоцию. Он взял камень, сжал его в ладони. Да, волна свободы и радости накатила на него. Но это была эмоция уже извне. Искусственная, как наркотик. Она не была вплетена в ткань его личности. Она была каким то  сувениром... Когда выпустил камень из рук, эмоция этого воспоминания просто пропала, ее не было в голове!

Тревога зашевелилась в нём, но он быстро подавил ее. Он убедил себя, что это плата за бессмертие самого этого момента. Лучше иметь эмоцию в кармане, чем позволить ей исчезнуть навсегда, растворившись в потоке времени и памяти...

И он продолжил...

Он стал немного смелее.

Он решил извлечь одно из самых болезненных, но и самых важных воспоминаний,  это смерть матери. Он думал, что, материализовав боль, он сможет контролировать ее. Сможет убрать ее в ящик и доставать только тогда, когда он  будет готов к этому...

Он надел Мнемокласт и погрузился в тот день. Больничная палата, запах антисептика, тихие голоса врачей, холодная рука матери в его руке. Ощущение беспомощности, горя, всепоглощающей потери.

Аппарат заработал, но на этот раз его звук был другим,  низким, дребезжащим, почти стонущим. Процесс извлечения был мучительным. Казалось, воспоминание не хочет покидать его, впилось в его сознание корнями. Когда оно наконец отделилось, Артемий почувствовал не облегчение, а огромную, зияющую пустоту. Как будто вырвали у него кусок души.

Между пластинами Мнемокласта лежал слепок. Это был кусок угля. Черный, пористый, холодный. Он не просто был холодным, он, казалось, впитывал в себя все тепло вокруг. От него исходила волна тяжелой, удушающей скорби. Артемий не мог держать его в руках дольше нескольких секунд. Сразу же становилось тяжело и невыносимо больно...
Он положил его в маленькую железную коробку и задвинул в самый дальний угол стола.

Боль ушла.
Остался только холодный факт в душе:

— «Моя мать умерла».

Но горе, которое было неотъемлемой частью его взросления, которое закалило его, научило состраданию, просто  исчезло. Исчезла и та странная, горькая нежность, которая всегда сопровождала это воспоминание. Теперь это был просто какой то исторический эпизод...

Он посмотрел на свою коллекцию. С одной стороны — сияющие, теплые артефакты счастья. С другой,  железная коробка с холодным углем внутри. Он был куратором собственной души, и его экспозиция становилась все более противоречивой.

Именно тогда он совершил свою  роковую ошибку. Он решил, что проблема не в самом процессе, а в том, что он извлекает слишком крупные, сложные воспоминания. Он решил попробовать с чем-то простым и незначительным. С тем, что не должно было оставить после извлечения болезненной пустоты.

Он выбрал воспоминание о вкусе кофе, который он пил вчера утром. Обычный, растворимый кофе. Ничего здесь  особенного...

Он сконцентрировался. Вкус горький, немного терпкий. Запах. Ощущение теплой кружки в руках.

Мнемокласт тихо звякнул. На этот раз процесс был быстрым и безболезненным. На месте пустоты возникла крошечная кофейная чашечка, точная копия той, из которой он пил. Она была теплой и ...

Артемий удовлетворенно кивнул. Вот так, с малого, нужно было и начинать. Он взял слепок и поднес к носу, чтобы вдохнуть аромат.

И тут его мир рухнул...

Он не почувствовал никакого запаха!

Он поднес чашечку ближе. Ничего. Он попытался вспомнить запах кофе самостоятельно. Не получилось. Он вскочил, подбежал к своему термосу и налил себе свежего кофе. Поднес кружку к лицу. Он видел пар, чувствовал тепло. Но запаха не было. Он сделал глоток. Вкуса не было. Только ощущение горячей жидкости и горечи, но не вкусовой, а тактильной, как от полыни!

Паника, холодная и острая, пронзила его. Он схватил со стола «слепок» от первого поцелуя,  лепесток розы. Поднес к носу. Никакого запаха духов. Он ткнул себя пальцем в руку. Боль была. Он посмотрел на лампу,  свет был ярким. Тактильные, зрительные, болевые ощущения были на месте!

Он потерял обоняние и вкус.

Не физически. Физически все рецепторы работали. Но память о запахах и вкусах была полностью стёрта.
Точнее, он стёр ее сам, когда извлек то незначительное воспоминание о кофе. Он не понимал, как это связано!

Возможно, память о базовых ощущениях была каким-то единым блоком, фундаментом, и, выдернув один кирпич, он обрушил всю стену?

Артемий в ужасе отшвырнул Мнемокласт. Он сидел в своей подсобке, дрожа, и уже понимал, что он  натворил. Он не просто коллекционировал воспоминания. Он калечил себя. Он вырывал страницы из книги своей жизни, думая, что сохраняет их в отдельной папке, но не понимая, что без этих страниц повествование теряет смысл, связность, краски и все  ароматы.

Он был слепым коллекционером, который, желая сохранить красоту статуи, отбивал у нее по кусочку, пока не остался один лишь безобразный остов...

Неделя, последовавшая за катастрофой, была для Артемия адом. Мир стал плоским и безвкусным. Еда превратилась в безразличную массу, лишенную смысла и удовольствия.

Он мог отличить сладкое от соленого только по базовому, примитивному сигналу на языке, но не ощущал самого вкуса. Запах дождя, свежего хлеба, книжной пыли,  всё исчезло.
Он ходил по улицам,  как призрак, лишенный одного из ключевых измерений окружающей  реальности.

Отчаяние гнало его обратно к Мнемокласту. Он ненавидел этот аппарат, но он был единственным ключом. Может быть, он мог что-то исправить? Вернуть воспоминание обратно? Он снова и снова перечитывал записки профессора Лазарева, но там не было ни слова о возвратном процессе. «Извлекает слепок».
Навсегда!

Одна фраза, однако, засела у него в голове:

— «Память — это субстанция, которая формирует нашу реальность!».

Что, если это не метафора? Что, если, лишаясь памяти, он лишался части самой реальности? Его отчаяние сменилось одержимостью. Он должен был найти профессора Лазарева.
Тот должен был знать, как исправить содеянное. Лазарев был его теперь  единственной надеждой...

Он погрузился в архивы с новой целью. Теперь он искал не случайные находки, а конкретную информацию. «Ин-т Памяти». Профессор В. Лазарев. 1984 год.

Поиски были трудными. Информация о закрытых научных проектах той эпохи была либо уничтожена, либо надежно спрятана. Он пробирался через кипы документов, отчетов о партсобраниях, штатных расписаний. По крупицам он собирал всю мозаику...

Институт Памяти, официально называвшийся «НИИ Когнитивных Исследований», был расформирован в 1985 году. Причина,  «нецелевое использование средств и неперспективность тематики». Лазарев был уволен. Дальше  следы его терялись...

Артемий не сдавался...

Он искал в личных делах сотрудников, в списках жильцов домов, где селились ученые. И, наконец, он нашел его!

В деле о распределении жилплощади за 1986 год значилось: «Лазарев Виктор Игнатьевич, быв. науч. сотр. НИИ КИ, прописан в кв. 14, д. 5 по ул. Строителей».

Улица Строителей...
Старый, дореволюционный дом в центре города, который чудом уцелел. Артемий помчался туда, не думая ни о работе, ни о чем другом...

Дом был мрачным, с облупленной штукатуркой и темным подъездом. Он нашел квартиру 14. Дверь была старая, деревянная, с глазком. Он постучал. Никто не ответил. Он постучал снова, настойчивее.

Дверь приоткрылась на цепочку. В щели виднелся глаз, какой то  мутный, недоверчивый.

— Кто? — проскрипел старческий голос.

— Артемий Шустов. Я… я ищу профессора Лазарева. Виктора Игнатьевича.

— Его нет, — голос прозвучал резко, и дверь начала закрываться.

— Подождите! — Артемий вставил ногу в проем. — Пожалуйста. Это очень важно. Я нашел Ваш аппарат. Мнемокласт...

Наступила пауза. Затем цепочка с лязгом упала, и дверь открылась.

В полумраке прихожей стоял высокий, очень худой старик. Ему было на вид далеко за восемьдесят. Он был одет в поношенный домашний халат. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, но в глазах, несмотря на мутность, тлела искра острого, пронзительного ума.

— Где? — спросил Лазарев.

— У меня. В архиве.

— Принеси.

— Я не могу просто… Мне нужна Ваша помощь. Профессор, я использовал его. Я… я кое-что испортил!

Лазарев внимательно посмотрел на него. Его взгляд скользнул по лицу Артемия, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.

— Заходи, — коротко бросил он и повернулся, уходя вглубь квартиры.

Квартира была таким же архивом, как и подвал Артемия, но архивом личной трагедии. Повсюду были стопки книг, бумаг, чертежей. Пыль лежала толстым слоем. Воздух был спертым и пах лекарствами.

Лазарев указал ему на стул за кухонным столом, заваленным бумагами.

— Рассказывай. Что ты сделал?

Артемий рассказал. О находке, о первых экспериментах, о восторге, о постепенном понимании цены, о потере обоняния и вкуса. Он говорил сбивчиво, горячо, как кающийся грешник.

Лазарев слушал молча, не перебивая. Когда Артемий закончил, он тяжело вздохнул:

— Дурак!
Я предупреждал их. Память,  это не библиотека, откуда можно брать и возвращать книги. Это живой организм. Нейронные связи… это лишь видимая часть айсберга. Есть энергоинформационная составляющая. Пси-поле, если хочешь. Мнемокласт работает на этом уровне. Он не стирает память. Он отсекает от нее энергетический корень, ту самую эмоцию, которая и делает воспоминание частью тебя. То, что ты называешь «слепком», — это и есть этот самый корень, только  материализованный...

— Но почему я потерял запахи и вкусы? Я извлек лишь одно маленькое воспоминание!

— Потому что ты задел системную память мозга, — сказал Лазарев. — Вкус и запах,  древнейшие, базовые анализаторы. Их память,  это их  фундамент. Ты не извлек одно воспоминание. Ты вырвал с корнем целый пласт твоего восприятия. Ты разрушил всю  матрицу!

— Можно это исправить? — с надеждой спросил Артемий.

Лазарев покачал головой. В его глазах была бездонная печаль.

— Нет. То, что сделано, — необратимо. Мнемокласт,  это скальпель, а не иголка с ниткой. Он может только резать. Сшивать он, увы,  не умеет...

От этих слов у Артемия похолодело внутри. Окончательный приговор?

— Но… зачем Вы его тогда создали? — прошептал он.

Лазарев откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Изначальная идея была прекрасной. Я изучал феномен фантомных болей. Человек теряет руку, но продолжает чувствовать ее. Почему? Потому что в его пси-поле, в его памяти о теле, рука как бы  остается. Я хотел научиться извлекать эти болевые слепки, чтобы облегчать им страдания. И у меня это  получилось!
Но тогдашнее руководство… они увидели в моем аппарате нечто иное. Инструмент контроля. Оружие. Они хотели создавать идеальных граждан,  без страха, без сомнений, без болезненных привязанностей к прошлому. Они заставили меня работать с «трудными» субъектами. С диссидентами. С «неустойчивыми» элементами...

Он помолчал, глотая воздух...

— Я видел, что творю. Я видел, какими пустыми, безжизненными они становились после этих процедур. Они превращались в биороботов. Я пытался саботировать работу, но было поздно. Они уже получили то, что хотели. Последним моим экспериментом был я сам!

Лазарев медленно поднял руку и указал на свой лоб.

— Я извлек свое самое яркое воспоминание. Тот самый день, когда я понял принцип работы Мнемокласта. День «прорыва», как я его назвал. Это была величайшая радость в моей жизни, пик моей научной карьеры. Я хотел сохранить ее в идеальной, нетленной форме.

— И что же Вы получили? — завороженно спросил Артемий.

— Иди, посмотри, — Лазарев кивнул в сторону гостиной. — На камине...

Артемий встал и прошел в соседнюю комнату. На каминной полке, среди пыли и хлама, стоял один-единственный предмет. Небольшая, идеально отполированная сфера из хрусталя или стекла. Она была абсолютно прозрачной и чистой. От нее не исходило никаких эмоций. Ни радости, ни тепла. Ничего...

Он взял ее в руки. Она была холодной и гладкой. Абсолютно инертной.

— Я извлек радость открытия, — сказал сзади голос Лазарева. — Но открытие без радости,  что это? Просто факт. Сухая формула. Я сохранил слепок, но умертвил само воспоминание. Я выжег из него душу. С тех пор я не могу заниматься наукой. Во мне нет того огня, который горел тогда. Я живу с одной лишь пустой, красивой оболочкой.

Артемий смотрел на холодный хрустальный шар и видел в нем метафору всей своей нынешней жизни. Красивые, но безжизненные сувениры из прошлого. Коллекция масок, за которыми не осталось лиц.

— Что же мне делать? — с отчаянием спросил он.

— Жить, — просто ответил Лазарев. — Жить с тем, что осталось. И больше не прикасаться к аппарату. Спрячь его. Забудь. Или уничтожь. Это проклятие, а не благословение!

Артемий вернулся в подвал с тяжестью на сердце.

Надежды не было...

Он подошел к столу, где лежал Мнемокласт. Он с ненавистью смотрел на этот блестящий инструмент, который подарил ему крылья, а затем отнял небо.

Он должен был его уничтожить. Разбить молотком. Выбросить в реку.

Но он не смог...

Он посмотрел на свою коллекцию. На сияющий велосипед, на нежный лепесток, на теплый камень. Они были так прекрасны. Они были нетленны. Да, он заплатил ужасную цену. Но разве нетленная красота не стоит этой жертвы?

И в его душе, опустошенной и искалеченной, родилась новая, страшная мысль. Если он не может вернуть утраченное, может быть, он может создать новое?
Не извлекать старые воспоминания, а… создавать новые, специально для того, чтобы превратить их в слепки? Он мог бы жить яркую, насыщенную жизнь, полную путешествий, встреч, событий, а затем, в конце каждого дня, извлекать самые яркие моменты и добавлять их в свою коллекцию. Он стал бы вечным странником, собирающим не пыльные архивы, а бриллианты этих  мгновений!

Это была идея безумца.
Он понимал это. Но его безумие уже пустило глубокие корни. Он не мог остановиться. Мнемокласт был его наркотиком, его единственным способом чувствовать что-то настоящее, пусть и в такой извращенной форме.

Он не уничтожил аппарат...

Он спрятал его в свой сейф. Он вышел из подвала на улицу. Город встретил его беззвучной, безвкусной  какофонией. Он не чувствовал его запаха. Не чувствовал вкуса воздуха...

Но он смотрел на людей, на огни рекламы, на текущую реку жизни, и в его душе зрело новое, маниакальное решение.

Он станет самым богатым коллекционером в мире. Он соберет коллекцию из тысячи сияющих мгновений. И пусть за это  ценой  будет его собственная , живая, настоящая  жизнь. Ему было уже все равно!

Он достал из кармана холодный, безвкусный кусок хлеба, который купил по дороге, и откусил. Он не чувствовал ничего. Но он смотрел на закат над городом и думал о том, какой прекрасный слепок можно было бы извлечь из этого зрелища.

И он улыбнулся. Впервые за долгое время. Это была улыбка человека, который нашел свой путь.

Путь в никуда!