Портрет демагога на склоне лет

Существует особый, весьма печальный тип публициста, чей закат отмечен не мудростью, а озлобленностью. Когда разум уже не способен рождать свежие мысли и выстраивать честную аргументацию, в ход идут самые низкие приёмы: передёргивание фактов, вырывание цитат из контекста и откровенная подмена понятий. Цель таких пасквилей — не поиск истины, а создание удобной автору, искажённой картины мира, где он сам выступает пророком, а все несогласные — врагами.

Особенно показательно, когда человек, достигший 75-летнего рубежа, вместо того чтобы делиться жизненным опытом, прибегает к хвастовству. Когда на прямой вопрос о воспитании детей и ответственности поколений он начинает перечислять заслуги родственников, это говорит о глубоком внутреннем кризисе. Это попытка прикрыться чужой славой, как щитом, от осознания собственной несостоятельности. За этим бахвальством скрывается не гордость, а пустота — отсутствие собственных плодов, которыми можно было бы по праву гордиться.

Но самое дно морального падения — это переход на прямые оскорбления целого народа. Называя людей «насекомыми» или «мухами», автор расписывается в полном интеллектуальном банкротстве. Ненависть становится его последним и единственным аргументом.

Вершиной же этого падения становятся его попытки анализировать сложнейшие международные проблемы, как, например, недавние рассуждения о взаимоотношениях евреев и арабов в Германии. Не имея ни глубокого понимания контекста, ни желания разбираться в первопричинах, он прибегает к излюбленному методу: назначает виновных и упрощает всё до примитивной схемы. Вместо анализа сложных социальных, культурных и политических процессов, читателю предлагается грубая карикатура, где одни народы выставляются жертвами, а другие — агрессорами, игнорируя историческую правду и текущую реальность.

Это уже не просто заблуждение, а сознательная манипуляция, спекуляция на трагедиях и разжигание вражды там, где требуется предельная деликатность и мудрость. Такой «анализ» не просвещает, а лишь сеет семена ненависти, подтверждая, что для автора нет запретных тем в его стремлении утвердиться за счёт унижения других.

Такой человек пытается унизить других, чтобы на их фоне казаться значительнее, но на деле лишь демонстрирует собственную низость. Это не позиция, не критика, а ядовитая желчь, отравляющая всё вокруг и, в первую очередь, его самого. Возраст, увы, не всегда приносит мудрость; иногда он лишь обостряет застарелые пороки.

Я думаю, что мне удалось снять маску «мудреца» с оппонента, и вот он, настоящий лик, истинный портрет моего престарелого визави. Тут и имени называть не нужно, и так понятно, кто этот «кекс».

Итак, перед нами предстал не грозный лев, а скорее сварливый мопс на закате дней.

 Он важно раздувает щёки, пытаясь казаться значительным, но из пасти его вырывается лишь старческое тявканье на весь свет.
 Он гордится не собственным умом, а позолотой ошейника, доставшегося ему от знатной загроничной родни.
 Пытаясь судить о мировых делах, он похож на повара, который, не зная рецепта, щедро сыплет во все блюда одну и ту же приправу — собственную желчь.
 Оттого и кушанья его годятся не для здравого ума, а лишь для тех, кто давно утратил вкус к истине.

 Так и сидит он, окружённый тенями былых заслуг своих родичей, и строчит пасквили, воображая себя то Ювеналом, то Сократом.  А на деле — лишь персонаж для басни Крылова, позабывший, что зеркало существует не только для того, чтобы любоваться в нём своей сединой, но и чтобы иногда замечать в нём гримасу собственной глупости.
  Неужели в его возрасте не стыдно заниматься пасквилями?
   
"На старого пасквилянта".

На склоне лет, умом убогий,
Он желчью пачкает листы,
Ища для ненависти слоги
Средь старческой своей тщеты.

Чужою славой, как щитом,
Прикрыл он пустоту свою.
Но оскорбляя всех кругом,
Лишь показал гниль, что в раю

Себе вообразил. Увы,
Ни возраст, ни седая прядь
Не прибавляют головы,
Коль нечего ей миру дать.