Премьера спектакля

Пелена дождя очень удачно скрывала невысокую фигуру, нырнувшую в зазор между приоткрытыми массивными дверьми. Полуразрушенное войной и пожаром здание старого театра сейчас дышало плесенью, пожирающей оставшиеся портьеры, кулисы и бархат, старым парфюмом и чем-то металлическим под слоями других отталкивающих ароматов, пропитавших стены.

Анежка проверила телефон. Сел ещё полчаса назад. Она прислушалась к шуму снаружи. Только звук капель по козырьку, и лужам на асфальте. Похоже, преследователь оторвался. Немного успокоившись и приведя дыхание в норму, Анежка выудила из кармана добытые бумажник и телефон. Быстро вынула симку, отключила устройство и сунула его обратно в карман. Из бумажника  вытряхнула купюры и карточки. Туристы всегда носят с собой много налички, хоть их и предупреждают не таскать всё в одном месте. Деньги отправились в её кошелёк, а вот карточки она сунула в компанию к телефону. Завтра сдаст всё Кристофу, а сейчас нужно было переждать ливень.

Главный зал театра потерял часть украшенного фресками купола при бомбежке, теперь остатки роскоши, что не успели вынести мародеры, доедала непогода и подгрызало время. Народ сюда не совался, придумали какие-то нелепые байки про призраков.
Анежка сунулась через боковую дверь и прошла вдоль покосившихся рядов кресел. Замерла, вздрогнув от ужаса — некоторые места занимали неподвижные фигуры. Девушка пригляделась, глаза плохо различали детали в темноте. Какой идиот притащил сюда манекенов? Они были хаотично рассажены по всему залу.
Стук трости по трухлявому помосту. Цок. Цок. Цок.

— А вот и критик! — под разрушенным куполом прокатился глубокий, хорошо поставленный голос.
Анежка снова подскочила и резко обернулась к сцене.

— Скажи, человечек, ты предпочитаешь трагедию или фарс? — продолжил голос.

— Чего?

Она пока не видела владельца этого голоса в деталях, а вот силуэт его был необычайно вытянутым. Такому пришлось бы складываться почти вдвое, чтобы не удариться о притолоку, вздумай он пройти через двери. Но что-то подсказывало девушке, что через двери он не ходит.

— Маленькой воришке больше подойдёт фарс, — заключил голос.

Анежке показалось, что по залу пробежали тихие смешки.

— Я лучше пойду… — неуверенно пробормотала она и попятилась.

Все двери захлопнулись.

— О, нет-нет-нет! Сегодняшнее представление – премьера спектакля “Последний ужин”. И ты, дитя, исполняешь главную роль. Прима!

Непостижимым образом уже в следующий миг она глядела со сцены в зрительный зал. Лица манекенов, раскрашенные чудовищным гримом с кривыми улыбками и размазанными тенями, как потёки от слёз. Должно быть, дождь размыл. Он, кстати, закончился. Когда? Она не знала. Как и не знала, сколько времени уже провела здесь. Лунный свет теперь лился через бреши в крыше, озером выделяя Анежку на сцене. Она говорила или читала слова, которых никогда не знала. Высокий язык мёртвых поэтов совершенно незнакомый ей. Тот, кто владел этой сценой, вкладывал слова в её уста и движения в её члены. Она, словно марионетка, металась по сцене, заламывала руки, и торжественно декламировала строки без смысла.

В финале пьесы партнёр по сцене уже снимал с неё одежду. Разум, одурманенный не то спорами плесени, не то силой долговязого, отказывался подчиняться. Холодные длинные пальцы сжимали её тёплую податливую плоть, смыкались на шее, повернув голову к залу.

— Помни, никогда не оставляй зрителей без внимания.

Снова смешки в толпе.

Влажные доски под оголённой спиной, жаркое дыхание на лице, туман в голове и перед глазами, сладостная истома живот. Движения страстные, резкие. Третий акт. Кульминация. Катарсис. Стройное тело девушки выгнулось. Аплодисменты десятков рук.

Она часто заморгала. Тучи разошлись, будто стёртые огромным ластиком. Лунный свет хлынул в зрительный зал. Теперь она видела: не манекены. Тела. Истлевшие и свежие, растерзанные и почти нетронутые, с гримасами боли и блаженства. Её крик разлетелся под пробитым куполом. Она рванулась из-под всё ещё придавливающего её любовника. И тут узрела и его. Теперь даже крик не смог прорваться из сдавленного спазмом горла.

Пустые, без зрачков, глаза. Огромные. Рот, прорезавший лицо от уха до уха, а в нём — ряды острых, искривлённых зубов, столько, что хватило бы на несколько акул. Синюшная кожа без единой поры и бесцветные волосы на вытянутом черепе. Тонкий язык метнулся к коже Анежки, пробуя её вкус. Она не успела даже дёрнуться, когда пасть сомкнулась на тонкой шейке. Зубы вгрызались в плоть, рвали мышцы, дробили кости, а после пировали органами.

Воргат был пуст. Уже давно. Сотни или тысячи лет. Когда-то звали его падшим.
Когда-то — богом. Он не пытался разубедить верующих.

Всё — тлен, а вот театр вечен. Лишь только он придавал вкус еде.