Анатомия предательства

         
                Зачем менять на чужой хлеб горсть своей земли?
                Ведь ветер изгнанья душу иссушит до дна.
                Тот, кто продал небо предков за чужую высь,
                Умрёт рабом, хотя носил корону.

                Омар Хайям


                Дальний Восток 6 сентября 1976 года в 6:45.
         Небо над Охотским морем было холодным и пустым, каким оно бывает только ранней осенью на краю земли. Старший лейтенант Виктор Беленко чувствовал каждый вибрационный стон «соловья» — так он про себя называл свой МиГ-25П. Стальная птица, секретная, стремительная, порождение гигантской системы, которой он присягал на верность. Системы, что дала ему всё: школу с медалью, лётные погоны, партбилет, уважение. И которая теперь давила его мелкой, но невыносимой тиранией: задержкой звания, тупыми лицами начальства, вечным «не положено». Честолюбие, острое как лезвие, резало изнутри.
         Он выполнил маневр уклонения от ведущего, будто случайно. Потом — резкое пике к самой воде, к соленым брызгам. Тридцать метров. Здесь его не видят. Здесь он мертв для своих радаров. В наушниках — нарастающая тревожная какофония запросов. Он отключил связь. Сердце колотилось не от страха, а от ледяной, выверенной решимости. В кармане комбеза лежали паспорт, партбилет, фотография маленького сына, которого он целовал сегодня утром, зная, что больше не увидит. Кошачьи консервы. Мысль мелькнула абсурдно и ясно. Он слышал, как какой-то майор хвастался ими, добытыми с боем. «Даже кошачьи консервы в США вкуснее», — пробормотал он про себя, и эта детская, обидная мысль вдруг стала последним аргументом, гвоздем в крышку гроба прошлой жизни.
         Он нырнул за сопку, вышел в нейтральные воды. Топливные датчики тревожно мигали. Он не планировал садиться на этом проклятом захолустном Хакодате с его короткой полосой. Он целился на большую базу. Но расчеты, как и многое в его жизни, оказались неидеальны. Двигатели захлебывались, когда он увил полосу. Посадка была грубой, яростной. Самолет, выкатившись за бетонку, уткнулся носом в грунт. Тишина, нарушаемая только шипением металла. Он выбрался, потрясенный, и выстрелил в воздух два раза — в небо, которое уже не было своим. Японцы в машинах на трассе щелкали фотоаппаратами. Он крикнул то, что долго репетировал по ночам, зубря английский в пустой казарме: «Политическое убежище! Я хочу к американцам!»
                * * *
         В Москве, в кабинете с портретами, маршал Савицкий бил кулаком по столу: «Вынужденная посадка! Плен!» По стране поползла официальная версия — советский гражданин удерживается насильно. Собрали пресс-конференцию. Показали миру его жену Людмилу и мать. Женщины, бледные, с подведенными глазами, читали с листочка, отрицая предательство, умоляя «тех, кто его удерживает», вернуть Виктора домой. Людмила смотрела в камеру, и в ее глазах, помимо ужаса, была пустота непонимания. Она знала его честолюбивым, порой раздражительным, но неспособным на это. Анатомия этого поступка была ей недоступна. Она не знала о тайных уроках английского, о молчаливых отпусках на дальневосточных побережьях, где, возможно, рождались не мысли о рыбалке, а контуры иного будущего.
        А сам он, уже в США, под щелканье камер и вспышек, раздавал интервью. Говорил о «вкусных консервах» и несвободе. Его слова резали больнее, чем технические разборы его МиГа, который в это время японцы, под американским присмотром, разбирали по винтику на базе в Хитачи. Инженеры ахнули, обнаружив не столько фантастические технологии, сколько удивительные инженерные компромиссы. Миф о непобедимом перехватчике таял. Но ценность секретов была колоссальной — два миллиарда против семи миллионов смехотворной компенсации, которую в итоге заплатили японцы, вернув самолет в тринадцати контейнерах, с дырявой обшивкой и душой, выпотрошенной дочиста.
                * * *
         Виктор Беленко стал другим человеком. Гражданином США по личному указу Картера. Консультантом, лектором, живым учебным пособием по анатомии советской ПВО. Он женился на американке, получил большие деньги. Он писал книгу — «Пилот МиГа», оправдание для всего мира и, возможно, для себя самого. Но по ночам, должно быть, ему снилось одно и то же: холодное небо над Охотским морем, момент выбора, когда можно было свернуть назад. И лицо сына, растущего с клеймом «сын предателя». С Беленко в первые месяцы его пребывания в США работали практически круглосуточно не только сотрудники ЦРУ, но также специалисты по вопросам советской авиации из Разведывательного Управления МО и РУ ВВС США, а также профессиональные доктора и психоаналитики (с целью установления его физического и психологического состояния, так как американские власти не сразу поверили в столь крупную удачу).
        Как охарактеризовал его один из офицеров разведки, который с ним работал, кроме предоставления американцам передового советского истребителя с массой секретного оборудования на борту, он сам по себе был «золотой жилой» технической, тактической и оперативной информации о советской авиации. Помимо перечисленного, разведслужбы занялись уточнением картографической информации и топографических данных дальневосточных пунктов базирования советской авиации, организации службы, ежедневных мероприятий боевой учёбы и проверки боевой готовности, почасовой и поминутный график несения службы советскими лётчиками.
        В СССР его заочно приговорили к расстрелу. Жена, Людмила, долго ждала вопросов от КГБ, но их не последовало. Следствие поняло всё без нее. Она сама подала на развод и уехала, пытаясь стереть свое прошлое. А он, на другом конце земли, стал призраком. Одни газеты писали, что он успешен и счастлив. Другие — что одинок, спивается и разбился на машине. Истина растворилась в тумане, как его МиГ когда-то растворился для советских радаров.
        Его побег был поступком не только предательства, но и внутреннего краха. Предал он не только Родину. Он предал женщину, доверившую ему свою жизнь, мать, ребенка, нуждавшегося в отце, и того честолюбивого молодого лейтенанта из Нальчика, который верил, что небо принадлежит смелым, но не представлял, какую цену придется заплатить за то, чтобы выбрать, в каком именно небе летать. Он обменял всё на свободу, которая, как оказалось, тоже имеет вкус — не сладкий, а металлический, как сталь кабины покинутого самолета, ржавеющего где-то на свалке истории.
       Что подвигнуло его на этот поступок? К нему он шел всю свою жизнь. Начиная с семьи которую он ненавидел. Страну, которую он проклинал за то, что нужно было честно трудится чтобы стать специалистом и продвигаться по службе. Зависть к более успешным трудолюбивым сослуживцам.  Злоба, злоба, трусость и пустота.