Гоноратин Отрывок IV

Офицер Фридрих Гогенцоллерн, чья громкая фамилия, казалось, открывала любые двери и сулила блестящую карьеру, никогда ею не пользовался. Прибыв в Телеханы две недели назад по настойчивым уговорам дяди Карла, фронтового офицера, он оказался здесь скорее как наблюдатель, чем как командир. Позиционная война на Огинском канале пока не давала возможности проявить себя, но Фридрих к этому и не стремился. Мысли о дальнейших сражениях не тяготили его; он не горел желанием активно участвовать в боях. Вместо этого, он использовал редкие спокойные часы, когда русские позиции молчали, чтобы изучать местечко, его ландшафт и улицы и, конечно, его раны. Тоскливое чувство, тонкой нитью вплетенное в каждый его день, не покидало его, когда он бродил по разрушенным улицам, где каждый дом, казалось, мог рассказать свою горькую историю. Сегодня его путь привел к странному, молчаливому свидетельству минувших боев.

Пыльная, неровная дорога вывела его к двум зданиям, чье соседство казалось абсурдным, нарушающим всякую логику разрушения. Слева зияли руины – не просто поврежденная постройка, а беспощадно разорванный на куски скелет того, что некогда было, судя по масштабу, целым стекольным заводом. От него осталась лишь высокая, толстая стена из грубого кирпича, изъеденная взрывом, словно гигантский почерневший столб. Там, где ещё недавно кипела жизнь или труд, теперь валялась безжизненная гора битого кирпича, оплавленного стекла, покореженных металлических балок и пыли. От былых окон, дверей, перекрытий не осталось и следа – лишь груды щебня, поросшие редкой, цепкой травой, выжившей назло всему. Этот остов, казалось, был приговорен к полному, целенаправленному уничтожению, словно чья-то невидимая рука стерла его с лица земли.

Справа же, всего в нескольких метрах, стоял дом. Неповрежденный. Одноэтажный, приземистый, но крепкий. Его стены из темного, почти бордового кирпича были обведены светлыми, широкими наличниками и угловыми пилястрами, что придавало ему облик скромной, но уверенной постройки. Под покатой крышей с двумя аккуратными, побеленными дымоходами, в ряд выстроились окна – часть заколочена досками, часть зияла пустыми прямоугольниками, но сами рамы были целы. Дом выглядел почти нетронутым, словно бои обошли его стороной, оставив его стоять в одиночестве, немым свидетелем чужой гибели. Между ним и руинами, прямо перед домом, тянулась неровная насыпь, поросшая дикой зеленью, за которой виднелись приметные детали, вызывающие еще больше вопросов.

Чуть в стороне виднелись несколько массивных деревянных сундуков, наполовину засыпанных мелким мусором и землей. Их покореженные крышки, обветшалое дерево и следы грязи говорили о том, что их, без сомнения, бросили в спешке. Один был приоткрыт, и внутри виднелись какие-то обрывки ткани или бумаги, но что именно, Фридрих не мог разглядеть. Он подошел ближе, провел рукой по грубому дереву. Кто их оставил? Что было внутри такого важного, что эти массивные предметы транспортировали, а потом бросили, спасаясь бегством? Или они были пусты, когда их швырнули? Вопросы роем кружились в его голове, но на них не было ответа. Его взгляд скользнул от сундуков к разрушенному зданию, затем к уцелевшему, и ледяная мысль пронзила его.

Фридрих, сам того не заметив, направился к двум солдатам, расположившимся на куче щебня прямо под окнами уцелевшего дома. Их присутствие, казалось, было частью этой абсурдной картины. Они сидели, привалившись к стене дома, их мышиные  мундиры были покрыты слоем пыли, а на лицах читалась глубокая усталость и безразличие. Один из них, худощавый ефрейтор по имени Шульц, сбивал налипшую грязь с сапога, а его товарищ, сержант Майер, с задумчивым видом ковырял землю обломком доски. Рядом с ними, прямо на насыпи, лежал небольшой сверток из потемневшей ткани, будто забытый или специально оставленный.

"Сержант Майер, ефрейтор Шульц," — голос Фридриха прозвучал неожиданно тихо, без привычной офицерской резкости.
Оба солдата вздрогнули и вскочили, выпрямляясь.
"Офицер!" — Майер приложил руку к козырьку. "Мы только что закончили внутренний осмотр здания."
Фридрих кивнул, его взгляд скользнул к свертку, затем к сундукам. "Я видел, что вы работали. Что эти сундуки? Они были внутри?"
Майер покачал головой. "Нет, офицер. Мы их нашли здесь, снаружи, у входа. Кажется, их вытащили и бросили впопыхах, когда началась стрельба. Кто-то из местных, наверное, пытался спасти ценности." Он указал на открытый сундук. "В основном хлам. Какая-то одежда, старые бумаги."

Фридрих подошел ближе. "А сверток?"
Ефрейтор Шульц, немного смущаясь, поднял его. "Я нашел его, офицер. Он выпал из сундука, когда мы его отодвигали. Думал, может, какая карта..."
Фридрих осторожно взял сверток. Это был кусок пожелтевшего льна, внутри которого оказался маленький, аккуратно сложенный лист бумаги. Развернув его, он увидел акварельный рисунок: схематичное изображение того самого стекольного завода, каким он был до войны – с трубами, цехами, даже с крохотными фигурками рабочих у входа. А под ним, неровным почерком, было написано: «Мой отец работал здесь. Всегда гордился своим заводом, 1913 год».

Гогенцоллерн нахмурился, его взгляд снова метнулся к руинам. "Черт возьми... А что вы скажете о самом здании, сержант?" — он указал на уцелевший дом. "Почему оно осталось стоять, когда рядом такое разрушение? Кажется, будто его кто-то намеренно обошел стороной."
Майер задумчиво пожал плечами. "Не знаю, офицер. Мы тут слышали разные слухи... Говорят, что в этом доме жил какой-то важный чиновник или управляющий.
И будто бы артиллерийский обстрел был очень точечным. Но это все разговоры."

Офицер взглянул на рисунок, потом на уничтоженный завод, затем на нетронутый дом. Прицельно метили. Эта мысль застряла у него в голове. Почему стекольный завод, огромное промышленное сооружение, было так тщательно и полностью уничтожено – буквально разнесено в щепки, словно под прицелом опытного артиллериста, который не оставил камня на камне? А другое здание, всего в нескольких метрах, осталось почти невредимым, лишь с выбитыми окнами и пыльными стенами? Какова логика этого выборочного разрушения? Это была случайность, слепая ярость войны, или здесь был какой-то скрытый смысл, стратегический расчет, недоступный его пониманию? Фридрих, чьи внутренние убеждения требовали точности и обоснованности от каждой военной операции, никак не мог смириться с этой видимой бессмыслицей, и эта загадка лишь усиливала его тоскливое, тревожное чувство, превращая Телеханы в место, где даже, казалось, деревья хранили свои невысказанные тайны. Он передал рисунок Шульцу. "Положите это обратно. И эти сундуки... пусть пока стоят. Мы еще вернемся к ним."

Рисунок в руках ефрейтора и загадка двух зданий слились воедино, придавая Телеханам новое, тревожное значение. Он был здесь не для того, чтобы сражаться, но чтобы понять, разгадать эту тайну, которая, возможно, говорила о чем-то большем, чем просто война. Но что он, офицер, делает, предаваясь этим размышлениям посреди руин и тягот войны? Пока солдаты разбирали завалы, он погружался в бесполезные метафизические рассуждения. Чувство острого, жгучего стыда обожгло его. Эти мысли были непозволительной роскошью. Он резко оборвал нить своих мыслей, стремительно развернулся и быстрым шагом направился к штабу. Размышления могли подождать; сейчас важнее было заняться реальными делами.