Нежданная встреча

                1
               
Как-то раз зимним вечером Валерий Семёнович Ипатов брёл по главной улице, сжимая под мышкой футляр со скрипкой. Втянув голову в плечи, он с тоской посматривал на сверкающие разноцветными огнями витрины, руки он прятал в карманы своего жиденького пальто.
Днями раньше прошёл обильный снегопад, снег убрать то ли поленились, то ли не успели и тротуары обратились в сущий каток. Опасаясь поскользнуться, Ипатов двигался медленно, направляясь к автобусной остановке. Колючий ветер продувал его насквозь. Как вдруг его окликнул чей-то самоуверенный голос.
Он вздрогнул, обернулся и к своему удивлению заметил, что к нему приближается какой-то весьма солидный господин в кожаном пальто, с богатым меховым воротником и в такой же шапке. Тот шагал не спеша, улыбаясь и широко расставив руки.
- Лёрик! Ты ли это?!.. Да, неужто, не узнаёшь?
Ипатов прищурился.
- Солома! - невольно вырвалось у него. Впрочем, он хотел тут же поправиться, назвать старого приятеля полным именем, но не успел, да и не знал он его никогда по отчеству.
А тот уже заключил его в свои объятия и трепал как ветошку, широко улыбаясь. 
- Ах, ты ж поросёнок, - клокотал он. - И сколько ж это мы не виделись? Называется, живём в одном городе... О, да ты, брат, продрог. А ну-ка...
Он повернул голову в направлении дороги и сделал жест рукой, как бы подзывая к себе кого-то. Откуда ни возьмись к тротуару подкатила довольно роскошная иномарка, гладко поблескивающая своими округлостями. Двигателя почти не было слышно, только слегка похрустывал приминаемый колёсами песок.
- А ну-ка, полезай, полезай - открыв заднюю дверцу, подталкивал он Ипатова. - И даже не думай возражать. Слышать ничего не хочу.    
- Послушай, мне тут до остановки всего ничего, - смущённо бормотал Валерий Семёнович, залезая в машину.
- Какая там к чёрту остановка? Сбрендил ты, что ли? А вот я свезу-ка тебя в одно уютное местечко… А что, поужинаем, вспрыснем, так сказать, за встречу... И не перечь, не перечь, ты меня знаешь. Раз уж я решил…
Пока он запихивал приятеля в машину, откуда-то появился молодой человек, ужимки и весь вид которого сообщали о деловитости и чрезвычайном усердии.
- Константин Петрович, - взмолился он, - а как же банкет?
- Какой ещё банкет?.. Ах да, банкет, - Константин Петрович немного нахмурился. - Да чёрт с ним, с банкетом. Не он первый, не он последний... А ты вот, что, голубчик, ты поезжай туда без меня. Ну, а станут спрашивать... Короче, соври там что-нибудь. Мол, так и так, срочное дело... Ну, да мне ли тебя учить.
- Да, но там будет сам Коротаев.
- И что, Коротаев? Да плевать я на него хотел, понятно тебе? Вот он где у меня сидит, этот твой Коротаев... Короче, отправляйся и не разговаривай. – С тем Константин Петрович забрался в машину и захлопнул за собой дверцу. – Ох, уж мне этим банкеты, - проворчал он, расстёгивая пальто. - А ну-ка, Иваныч, - обратился он к водителю, - доставь-ка нас в тот ресторанчик... Ну ты помнишь, тот на набережной? Ты ещё нас с Катюхой туда возил.
Тот едва заметно шевельнул затылком - жест, видимо, означавший, что всё он прекрасно помнит и довезёт их в самом лучшем виде. Машина беззвучно отделилась от тротуара и мягко поплыла, набирая скорость. В салоне пахло цитрусовыми и дорогой обивкой.
- Вот так-то, брат, и никаких гвоздей, - ухмыльнулся Соломин, толкнув плечом притихшего рядом приятеля. - А то банкет... Да, в гробу я его видал. Опять соберутся всё те же хари... Постой, а как это ты меня назвал? Солома? – И он расхохотался, отвалившись на спинку сиденья. - Надо же! – хмыкнул он, вытирая платком выступившие слёзы. – А я уж, признаться, и забыл. Да, точно, Солома. Так меня тогда и называли. Гм, да... Да, но как это я тебя углядел? А я смотрю, пилит. Чего молчишь, не рад, что ли?
- Да рад я, как же не рад, - конфузясь и ёрзая, пробормотал Ипатов. Ему мешал футляр, который он всё не знал, куда пристроить.
- Да что ты с ним возишься? – проворчал Соломин. – Сунь ты его за спинку, и все дела. Ничего с твоей скрипкой не сделается... Однако, удивляюсь я тебе, - продолжал он, дождавшись, когда тот освободится от футляра, - Неужели, ты по-прежнему всё пиликаешь?      
- Пиликаю, как видишь, - неловко кашлянув в кулак, отвечал Ипатов. – А что мне ещё остаётся? Я ведь ничего другого и не умею.
- Брось, не умеет он. А институт?
- Э, о чём вспомнил, - невесело усмехнулся Ипатов.
- А, чего тут вспоминать? Небось, вместе заканчивали. Всё-таки экономист – это тебе не хухры-мухры, а по нынешним временам так и подавно. Нет, брат, что-то ты мне не нравишься. Ну скажи, откуда такой пессимизм? Ты ведь, как сейчас помню, был одним из нас лучших на курсе. И вдруг – скрипка, нехорошо… Нет, право слово, не понимаю. Ну, я бы ещё другое дело. Тот ещё был разгильдяй. Но ты… Однако даже и я, как видишь, не пропал… Я говорю, завёл бы какое-нибудь дело. А, что?..    

                2

Разговор их продолжился в одном весьма ухоженном ресторанчике под названием «Лампа Аладдина». Друзья расположились за столиком в уютной кабинке, с трёх сторон окружённой высокими спинками диванов. Небольшой, отделанный с восточным колоритом зал, был заполнен до отказа. И всё публикой по большей части солидной, хотя и здесь, как это обычно водится, не обошлось без полуголых, развинченных девиц, несколько, впрочем, смахивающих на наложниц.    
Соломин и тут не удержался и показал свой размах. Так что не прошло и получаса, как стол ломился от изысканных блюд и разного рода бутылок. Друзья выпили и закусили.   
- Вот я и говорю, - проговорил Константин Петрович, закуривая сигарету и давая прикурить своему приятелю, - главное, это не позволять себе нюнить. Да вот возьми хоть меня. У меня, брат, знаешь ли, девиз: «Вперёд и только вперёд». Да, да, и чтобы без комплексов. Банально, знаю, а как иначе? В нашем, брат, деле только так. Знай себе крутись, да смотри в оба глаза и не разевай варежку. В нашем деле чуть промешкал – и пиши пропало. Сомнут, и даже пикнуть не успеешь. Так-то, брат... – Он отвалился на спинку дивана, поглубже затянулся и продолжал, выпуская из ноздрей клубы дыма: – Но зато, прикинь, у меня теперь целая сеть магазинов, а к ним ещё - парочка казино. А как ты думал?.. А сейчас вот торговый центр решил заложить, да... Вон и котлован уже начали рыть. И знаешь, где?.. Прямо возле рынка, смекаешь? Купоны буду стричь, ха-ха… И всё это моё. А, с чего начинал, ты знаешь? Вот не поверишь. Я ведь, Лёрик, тюки из Китая таскал. Да, да, на собственном, брат, горбу... ну, то есть это в самом начале… Потом-то оно, конечно... А ты говоришь, скрипка… Нет, блажь это всё – вот, что я тебе скажу. Не те, брат, нынче времена. Оно, конечно, музыка, но ведь сыт ею не будешь. Опять же вспомни, я ведь по молодости тоже... Да, что я тебе толкую? Всё ты прекрасно понимаешь. Ведь не дурак же, в самом-то деле? 
- Всё это так, - задумчиво произнёс Ипатов, откладывая вилку и робко посматривая по сторонам. - Хотя с другой стороны, какой из меня бизнесмен? – Он снова закурил и бросил взгляд на часы. – Не моего ума это дело.
- Ты что, куда-то торопишься? – перехватив его взгляд, нахмурился Соломин.
- Да не то, чтобы… просто я Нинчу, жену свою, не предупредил. А она у меня такая заполошенная, чуть задержусь, сразу в панику. Я ведь когда-то пил - крепко пил… Вот с того времени и волнуется. Боится, чтобы я снова не развязал.
- Так ты, стало быть, женат? – слегка даже удивился Соломин.
- Конечно. А ты будто бы нет? Годы-то наши, слава богу...
- М-да, - озадаченно крякнул Соломин. - А вот я, представляешь, нет...
- Как? – не поверил Ипатов.
- А так, - невесело усмехнулся Константин Петрович. - То есть я, конечно, был. И даже парочку раз. Да всё как-то не то. А вот теперь так даже и не хочется. Ну их к чертям, всех этих акул. Так и смотрят, чтобы кусок у тебя оторвать. Да ещё, чтобы пожирней. Натерпелся я от них… Нет, что не говори, а без баб даже лучше. По крайней мере, я теперь сам себе хозяин... - Словно попав на больную тему, он говорил и говорил, одновременно всё более распаляясь.
А приятель слушал его и всё озирался по сторонам.
Между тем в углу, на загромождённой аппаратурой эстрадке, завозились музыканты.
- Чего ты всё крутишь головой? – с досадой бросил Соломин. – Если позвонить, так на, бери мой. – Он вынул из кармана и протянул приятелю свой мобильный телефон. – Обращаться-то умеешь?
- Да разберусь как-нибудь.
 В этот момент ударила музыка. Рычал орган; тяжёлые буханья ударных сотрясали воздух. После небольшого вступления, в дело вступил лысый субъект - короткий, кругленький и почти без шеи. Лет ему было, примерно, под сорок. Впрочем то, что он делал едва ли можно было назвать пением, и тем не менее в его ужимках, в этих новомодных закидываниях головы, выражалось столько куражливого самомнения, столько чванливой напыщенности, что в это трудно было даже поверить.
Друзья невольно переглянулись. Соломин скорчил гримасу, потом схватил бутылку и плеснул себе водки. Руки его тряслись.
- Я лучше выйду, а то здесь не слышно! – прокричал сквозь музыку Ипатов, показывая рукой на выход. В ответ тот кивнул, мрачно разглядывая содержимое рюмки.
Ипатов ушёл звонить.
Когда он вернулся, всё уже стихло. Соломин сидел задумчивый, дымя сигаретой. На приятеля он даже не глянул. Вернув ему трубку, Ипатов сел напротив и окинул глазами стол. 
- Короче, я вот что решил, - произнёс Соломин, пустив в потолок густую струю дыма. – Я тут подумал, а возьму-ка я тебя к себе. А что, сделаю своим замом, и будешь ты у меня, как кум королю и сват министру. Опять же и оклад положу такой, о каком ты сроду не мечтал. И будут у тебя свои апартаменты, своя машина и даже личный шофёр... Да ты не мотай, не мотай головой. Ты вон лучше выпей сперва. А заодно прикинь. С ответом я тебя не тороплю, подумай с недельку, а там приходи. - Он тяжело приподнялся над столом, разлил по рюмкам водку и снова сел. – Ну,  а пока давай крякнем. - Они снова выпили и закусили. – Ты, Лёрик, только пораскинь мозгами, - продолжал Соломин, промокнув губы салфеткой. – Подумай, ну чего ты теряешь? Если эту твою дурацкую скрипку? Так ведь у тебя её никто отнимает. Пиликай и дальше себе на здоровье... Разумеется, только для себя и в свободное время. А взамен я предлагаю тебе деньги. Большие деньги... таких, брат, денег ты и во сне, пожалуй, не увидишь. С другой стороны положение... Ну вот, к примеру, что ты такое сейчас, ну? Небось, лабаешь в какой-нибудь занюханной забегаловке… Вот-вот, я и говорю. Так вот, ты лабаешь, и всякая рожа в грош тебя не ставит. И это, по-твоему, жизнь?
- Да, но я ещё и в филармонии... - робко улыбнулся Ипатов. – Да и так, если подвернётся какая-нибудь халтурка…
- Брось, - небрежно отмахнулся Соломин. – Халтурка ему подвернётся. Ты мне ещё про похороны, да про свадьбы расскажи. Что, небось, и там тоже успеваешь?
- Случается. Но это так только... между делом.   
- О, господи! И это говоришь ты? Ты, которому я всегда завидовал. Лёрик дорогой, да что это с тобой?

                3

А тем временем музыканты после небольшой паузы снова зашевелились. На этот раз они завели какую-то сладенькую, тягучую вещицу, и всё тот же лысый субъект встрепенулся у микрофона и заблеял, выдавая уже и вовсе немыслимые рулады. Соломин бросил на него взгляд через плечо, чуть-чуть поморщился и продолжал, обращаясь к приятелю:
- А ведь у тебя, дорогуша, семья... наверно, и дети тоже есть. Кстати, сколько их у тебя?
- Четверо, - как бы извиняясь, пробормотал Ипатов.
- Четверо! Иди ты! Что, правда, четверо? Ну, Лёрик, это уже, знаешь... это уже… Ну, молоток!
- Да у меня и внучке уже третий год.
- Как, внучке? – от удивления Соломин выпучил глаза и уронил в тарелку сигарету. - Бог ты мой! – искренне сокрушался он. - Это что же, брат, выходит? Неужто мы такие уже старые! Однако какое свинство! – прибавил он, прикурив новую сигарету. – Я всё представляю себя молодым, а тут ты… Нет, ну разве это не свинство? Взял мне да и напомнил. Ну не подлец ли ты после этого, чёрт бы тебя подрал? – С минуту он молча курил, уставившись в одну точку.
Подождав немного, Ипатов пожал плечами и подложил себе в тарелку еды. Однако приступать к еде всё как-то не решался и с опаской поглядывал на приятеля. 
- Гм, да, - спустя минуту озабоченно вздохнул тот и воткнул в пепельницу окурок. За одну всего минуту он как будто постарел. – Послушай, что я тебе скажу, - обратился он к Ипатову, проводив взглядом пробежавшего мимо официанта. – Я ведь, чтоб ты знал, вовсе не из милости тебя к себе приглашаю. Запомни это. И вообще, всё это тут совершенно ни при чём. А то ещё подумаешь, что мне это спьяну в башку шибануло. Нет, брат. - Он криво усмехнулся и почесал висок. - У меня, друг ты мой сердечный, ничего так просто не бывает. Я, видишь ли, давно себе подыскиваю человечка. Гм, да... Понимаешь, мне бы такого, чтобы я мог на него положиться. А то ведь... Нет, оно конечно, мне только свистнуть - желающих тьма. Да только, что это всё за народ. Эх, да пропади они все пропадом. Такая, дружище, настала жизнь, никому верить нельзя. Вот веришь, ни одной даже сволочи. Да, что говорить, я и себе-то не всякий раз верю. Вот ты, ты совсем другое дело. Тебе бы я поверил. Не обойтись мне без помощника, понимаешь? Никак не обойтись. – Он устало вздохнул и, уронив голову на подставленную ладонь, прикрыл на секунду глаза. – Я бы и рад, да никак. – словно сквозь сон пробормотал он. – А мне одному, - он резко выпрямился и бросил на приятеля твёрдый взгляд. -   Где же мне одному за всем углядеть. А бизнес, чёрт бы его подрал, этот бизнес. До того, сволочь, разросся, я уже и сам временами не рад… Ну, чего молчишь? Да, хватит тебе жрать, я без шуток.
 Ипатов, впрочем, давно перестал есть и, чтобы хоть чем-то себя занять, ковырял вилкой в тарелке. На приятеля он опасался даже посмотреть.
- Ну? – настаивал Соломин, явно начиная нервничать. 
- Даже не знаю, - кашлянув в кулак, отозвался, наконец, Ипатов. – Даже не знаю, что и сказать. - Он отложил вилку и достал из пачки сигарету. – Понимаешь, я бы и рад тебе помочь, но сам подумай. Ну, на что я тебе такой? Я ведь ничего во всём этом не соображаю. Наломаю дров, сам же потом будешь обижаться...  Говорю же, не моё это дело. Уж лучше я...            
- Моё – не моё, - гневно перебил его Соломин. Он хлопнул ещё рюмку и тряхнул головой. – Я ему дело предлагаю, а он морду воротит… Ну вот я, к примеру. Я что, по-твоему, родился я, что ли, бизнесменом? Так ведь не богу горшки обжигают… И у тебя будет время, научишься. К слову, если хочешь знать, я ведь поначалу тоже... тоже вот как ты, всё нос воротил - дескать, я не такой, я не такой... Ну и что? А вот как помыкался, да на чужого дядю поишачил... У нас ведь как, у нас всякая свинья так и норовит ноги об тебя вытереть. Дорвались, сволочи!
Он с треском разломил клешню омара и принялся пальцами выбирать нежное сияющее белизной мясо. – Перестройка, - презрительно хмыкнул он, вынув изо рта косточку или кусочек панциря. – Я тебя так скажу, в гробу я видал такие перестройки. А этот рынок. И знаешь, кто первый начал? – продолжая жевать, усмехнулся он. – Они же, эти наши главные партейцы и начали. А с ними заодно эти гниды, эти комсомольские подпевалы… Так что пока Горбачов нёс с трибуны всякую околесицу да всё разыгрывал из себя главного демократа, его холую уже во всю сопели и чавкали. Вот и получилось, что самые жирные куски им в основном и достались. Да, да, и про коммунизм свой хвалёный забыли, мерзавцы. Ну, а за ними следом и уголовная шушера подтянулась. А главное - жиды. А как же без них – эти всюду успеют. Так-то, брат...      
Разъясняя приятелю ситуацию, он курил одну сигарету за другой, только что не прикуривая их одну от другой. Глаза его сверкали благородным гневом. Ипатов же тем временем сидел напротив и, низко опустив голову, словно что-то высматривал у себя под столом. Ему вдруг сделалось ужасно скучно да и неловко в обществе старого своего приятеля.
А тот, управившись между делом с одной клешнёй, принялся было за другую. Однако вдруг передумал с ней возиться и, швырнув её обратно на тарелку, громко рыгнул. При этом глаза его вдруг стали слипаться. Казалось, ещё секунда, и он уронит голову и заснёт. Однако ничуть не бывало. Внезапно он вздрогнул, тряхнул головой и вдруг уставился на приятеля. В глазах его сверкнул металлический блеск. Что-то жёсткое и неумолимое обозначилось в подобравшемся его лице. Он сердито крякнул, плеснул себе в рюмку водки и залпом выпил.
А Ипатов, ёрзая, покосился на немолодого с круглым брюшком официанта, который, обслуживая соседний столик, застыл в подобострастной позе.
Соломин звякнул по стеклу вилкой, как бы призывая к себе внимание.
– Вот я и говорю, - криво усмехнувшись, проговорил он. – Короче, смотрел я на всю эту мерзость, смотрел, а потом себе и думаю: «Да, какого чёрта! А, чем я этой сволочи хуже? Чтобы я, Константин Соломин, и перед всякой швалью пресмыкался... Да, когда такое бывало? Так вот нет, накось выкуси. Это мы ещё поглядим, кто кого. Думаю, погодите, дайте только срок, и это не я у вас, а вы у меня будете пятки лизать». Короче, так и решил. Ну, а разу уж я решил, то уж стало как-то полегче. Когда есть цель, оно всегда… Правда, не сразу Москва строилась. Повторяю, и в Китай пришлось помотаться. Да и… Ну, словом, тоже пришлось хлебнуть… Рисковал, конечно. Как без этого. И стреляли в меня, а как-то раз даже машину пытались взорвать… Я же говорю, тут, брат, не зевай. И вот, как видишь, жив, здоров и нос в табаке. – Он было расхохотался, но тут же оборвал смех и нахмурился. Словно вспомнил о чём-то, отчего ему сделалось не по себе.

                4
   
Расплёскивая водку, он на который уже раз наполнил свою посудинку и тотчас опрокинул её в рот. Потом, не закусывая, потянулся за сигаретой. Закурив, он с минуту сидел молча, мрачный и задумчивый. Из-за клубов дыма его лица почти не было видно. Как вдруг послышался короткий смешок. Он разогнал рукой облако дыма и как бы подался немного вперёд. 
- Слышь, Лёрик, а ты помнишь, ансамбль? – спросил он, блеснув слегка осовевшими глазами. – Да, ансамбль. Эх, и давали же мы прикурить! А что, нет что ли?.. Помнишь, а ведь мы такие на весь город были одни… Хотя нет, вру, были ещё эти... да, как их, чёрт?.. Ах да, «Красно-чёрные»… Ну те, из медицинского?.. Неужто забыл?
- Как же такое забудешь, - подхватил Ипатов, заметно при этом оживляясь.
- У них там ещё этот, Валёк заправлял. Валька-то, помнишь?.. Да, тоже были ребята не промах. Эх, - мечтательно улыбнулся Соломин, - и всё же что ни говори, а славное было времечко. А Филю… Ну, Славку Филимонова, помнишь? Помнишь, что он, на своём саксе выделывал? Такое, подлец, вытворял, уму непостижимо. Виртуоз!.. М-да, виртуоз. Куда там этим нынешним – одной только электроникой и берут. Кстати, а ты не слыхал, куда он подевался? 
- Как же, не слыхать, – в одно мгновение у Ипатова сползла с лица улыбка. – Так ведь умер же наш Филя. А ты разве не знаешь?
- То есть, как это так умер? – Соломин так и застыл с разинутым ртом.
- Да вот так, взял и умер.
- Но как же? Филя!.. Господи ты, боже мой! Да, что же это такое делается!   
- Да, умер. – подтвердил Ипатов. - Лет уже как десять тому назад. Он перед этим крепко закладывал. А в последнее время так и вовсе с катушек слетел. Особенно после того, как жена его выставила. С тех пор он вообще не просыхал.
- Филя!.. Поверить не могу.
- Он даже одно время жил у меня, - с невесёлой улыбкой продолжал Ипатов. - Я его и в шарашку к себе пристроил. Сначала вроде держался. Я уж думал, что и вовсе одумался. Но продержался он всего только пару месяцев, а потом загудел опять. Только мелькнёт, бывало… всё плачет, кается… а чуть отвернёшься, он снова исчез. А тут ещё и рак к нему привязался... одним словом...  Да ты, если бы и встретил его, то вряд ли узнал. От него почти ничего и не осталось. Так и похоронили мы его с Тошей в детском гробике.
- Чёрт возьми! – сокрушался Соломин. – Но почему же вы мне-то не сообщили?
Ипатов только пожал плечами, но ничего не ответил.
Константин Петрович налил себе и приятелю по полной рюмке водки, потом встал и поднёс рюмку ко рту. Его примеру последовал и Ипатов.
- Что ж, - убитым голосом произнёс он, - давай, хоть сейчас его помянём. Эх, Филя, Филя... Да, как же это!.. Эх, бедовая головушка…
Они выпили, немного помялись и сели. Потом ещё с минуту дымили сигаретами, словно стыдясь посмотреть друг на друга. Первым нарушил молчание Соломин:
- Послушай, ну а, как же остальные? Тоша, как?
- А что, Тоша? – смущённо отвечал Ипатов. – Тоша... Тоша сидит.
- То есть, как так «сидит»? За что?
- Да спутался он тут с одними охломонами... Правда, я его предупреждал, мне эта его компания сразу не понравилась... Короче, чего-то они там темнили с недвижимостью, ну и вляпались… 
- Ещё не лучше. И что, много дали?
- Десятку.
- Фью-ю! – присвистнул Соломин. – Ничего себе! 
- Правда, сам я на суд не ходил... я как раз валялся тогда в больнице... Мне Ольга, жена его, звонила. В общем, вот так.
- Гм, да, хорошенькие дела, - мрачно размышлял Соломин. - Ну, а Редька? Как у него?.. Хотя постой, давай, сначала квакнем, а то у меня даже в глотке пересохло. Надо же, Тоша и сидит! Никогда бы не подумал. А ведь какой был классный басист! Наверное лучший басист в городе!
Они снова выпили, закусили, после чего Ипатов продолжил. Как выяснилось, у Редьки, или, правильнее сказать, у Родимцева Алексея (в ансамбле он сидел на ударных), всё в общем было в полном порядке. Сразу после института он перебрался куда-то на Камчатку, там вскоре женился и обзавёлся кучей детей. А дет пять тому назад он даже баллотировался в тамошние мэры. Впрочем, на выборах его прокатили. Но он всё равно в накладе не остался. Тогда же он примазался к свите самого губернатору, так что теперь катается как сыр в масле.   
- Однако! - выслушав приятеля, усмехнулся Соломин. - А ведь из всей нашей бражки он был самый тупенький. Помнишь, в деканат за него ходили просить. Ведь вообще собирались отчислить. И вот, подишь ты… Однако, как всё в это жизни всё странно получается. Хотя, чего тут странного, - немного подумав, вздохнул он. – У нас обычно так всё и получается. Что ни пустышка или какой-нибудь мерзавец, то, смотришь, непременно на хлебном местечке. Я уже давно это заметил. Видно, это им компенсация за их тупость. Да, чёрт с ним, с Редькой… Ну, а как Сява? У него-то как дела? 
- Сява? – Ипатов глянул на часы и смущённо улыбнулся. – А что, Сява? Сява в Америке.
- Как в Америке? Сява?.. А чего он там потерял?
- Да ничего не потерял, просто живёт он теперь там. Недавно прислал письмо. Пишет, что всё у него «о*кей». Ещё фотки прислал. А как размордел… ты бы его точно не узнал… даже в фотку не помещается. От гамбургеров, должно быть. 
- Размордел, говоришь? - мрачно переспросил Соломин. – Хотя, чего я удивляюсь. Он и всегда-то был с гнильцой. Помнишь, всё заграничными шмотками приторговывал?.. Эх, надо было ещё тогда ему морду набить. Ненавижу всех этих перебежчиков. Так, значит, американец, говоришь? Да, пошёл он... А вот Филю мне жалко, да и Тошу тоже. Отличные были ребята. Ох, и расстроил же ты меня. Ну, ладно, что теперь, давай, что ли, накатим.

                5

Между тем неизвестно после какой уже по счёту рюмки, разговор их снова вернулся к тому, с чего и начался. То есть к радикальному переустройству жизни Ипатова. Не скупясь на краски, его приятель рисовал перед ним картины, одна заманчивей другой. А тот только слушал и как-то неопределённо всё хмыкал. Он не то, чтобы прямо возражал, однако и не то, чтобы соглашался. Впрочем и энтузиазма он тоже не выказывал. И вообще всё выглядело так, словно он молчал только потому, что ему спорить не хотелось. И всё время казалось, что он как будто к чему-то прислушивается. К чему-то постороннему, далёкому от идей и планов, так щедро предлагаемых его собеседником. При этом он бросал короткие взгляды в направлении музыкантов, которые выводили очередную мелодию, и на губах его блуждала рассеянная улыбка.
- Да что ты всё лыбишься? – разозлился, наконец, Соломин. – Я ему о деле толкую, а он, чёрт знает, о чём думает. Ну чего интересного ты там увидел?.. Ах, эти? – презрительно скривился он, глянув через плечо на музыкантов. - А ведь, согласись, так себе музыкантишки?
- Да нет, почему, - возразил Ипатов, - вполне даже сносно играют. Вот только басист немного врёт, а так вроде ничего.
- Какой там, к чёрту, басист. Ты на солиста их посмотри. Я тебе скажу, экземплярчик… Исчез куда-то. Ну, да погоди, сейчас покажется. А пока, давай накатим ещё по капельке...
Тут, словно его подслушав, на эстрадку выскочил всё тот же самый пижонистый коротыш, с щекастой глуповатой физиономией. Почти с минуту он стоял у микрофона, производя под музыку какие-то жесты и пританцовывая. Он словно изготовлялся в очередной раз потрясти публику своим виртуозным пением. Однако, как только он вступил, сразу стало очевидно, что это занятие ему не по плечу. Он то шептал в микрофон, в чувственной истоме закатывая глаза, то речитативом отбарабанивал по целому куплету. Раз-другой он даже попробовал затянуть, - чего уж точно ему не стоило делать, - и не попадая в тональность, производил нечто уж настолько несуразное, что даже самые пьяные из посетителей вдруг вздрагивали и вытаращивали глаза, начиная между собой переглядываться - уж не примерещилось ли им это?
- А, каков! – усмехнулся Соломин, брезгливо поведя губой. - Однако, заметь, сколько нахальства, сколько апломба. А впрочем, чему удивляться? - с усталой горечью прибавил он. – Сейчас, куда ни кинь - одно сплошное уродство. Попробовал бы он вот так выпендриться в наше время. Да его бы стащили, и ещё бы наподдали как следует. И вообще как-то мерзко всё стало. А эти «звёзды», как они себя называют, да их  бы в наше время закидали тухлыми яйцами... Фу, чёрт, я, кажется, окосел.
Он и впрямь весь как-то осунулся, глаза наполнились той неподвижной тяжестью, которая изобличает всякого изрядно подпившего человека. Раздвинув локтем тарелки, он подпёр голову рукой и шумно выдохнул.
- А ты помнишь, как я, бывало? А!.. Помнишь, как я заливался? - пробормотал он, кося глазами куда-то под стол.
- Ещё б не помнить, - вдруг всколыхнулся совсем уже было заскучавший Ипатов. – Эх, что вытворял. А как девчонки от тебя шалели!.. Помнишь, одну даже откачивать пришлось. Вот у тебя да, у тебя был голос!.. Да с твоим бы голосом...
- Был? – встрепенулся Соломин. Кряхтя, он задвигал плечами, как бы собираясь встать. Но вместо этого он лишь уронил со стола тарелку. – Ты сказал: «Был»? То есть, что значит «был»?! –  Его глаза вдруг недобро сверкнули. – Как это то есть «был», а? Ты, что это, Лёрик! Ты  хоть понимаешь, что ты сейчас сказал!
- Да, но я имел в виду… – смешался от неожиданности Ипатов.
- Неважно, что ты там имел. А важно, что ты сказал: «Был», – продолжал напирать Соломин, не в меру распаляясь. – Ты хоть соображаешь, каково это слышать? Ты, Лёрик… Нет, гляньте вы на него… И вообще, кто тебе сказал, что у меня голос пропал? Да как у тебя только язык повернулся?
- А я разве сказал, что пропал? – лепетал Ипатов, окончательно потерявшись. - Я вообще не в том смысле, я только...
- Так вот, и заткнись! - грубо оборвал его Соломин. Он наклонился и стал шарить рукой под столом, отыскивая свалившуюся тарелку.
- Я просто подумал... - пробормотал Ипатов, начисто обескураженный. - И потом, откуда мне было знать? Столько лет прошло.
- Ладно, забудь, - откуда-то из-под стола отозвался Соломин. – Я говорю, не бери в голову... Ах ты, чёрт, куда закатилась! – Тяжело отдуваясь, он выбрался из-под стола и показал приятелю тарелку. – Я говорю, нервишки что-то стали пошаливать. Да и плевать... Ты расскажи-ка лучше о себе... Погоди, это ж сколько мы с тобой не видались? Гм, да... Или нет, спрыснем давай сначала... Чего ты? – нахмурился он. – Опять ты на часы-то всё поглядываешь? Я уже давно за тобой замечаю. Опоздать, что ли, боишься?  - Он привстал, взял графинчик с водкой и потянулся к рюмке Ипатова, но тот замахал руками.
- Нет, ты как хочешь, - сказал он, перевернув рюмку к верху дном, - а мне уже хватит.
- И то правильно, мне тоже, - чуть-чуть насупившись, одобрил Соломин. – Ладно, давай по последней – и всё. Клянусь, только по последней... мне и самому ещё тоже… тоже надо к Танюхе. Сто лет уж не был, надо бы заглянуть… Смекаешь, я уже неделю ей обещаю, а сам…   
- Ну, хорошо, - вздохнул Ипатов, - но только по последней.
- Старина, о чём разговор?

                6

Они выпили. Ипатов закусил грибками и снова бросил взгляд на часы.
- А Танюха, это кто? – возвращая рюмку на место, поинтересовался он. – Это жена твоя, что ли?
- Какой чёрт жена, - скривился Соломин, – Хотя… хотя, наверное... Так, ты говоришь, пиликаешь? – задумчиво обронил он, доставая из пачки сигарету. – Ну, а где, если не секрет?.. – Но тут его словно перекосило. - Ну всё! – Даже крякнул он от досады и прорычал: – Всё, Лёрик, моё терпение кончилось! – И гремя посудой, стал выбираться из-за стола. – Он меня достал! 
- Да, кто? – не сразу понял Ипатов.
- А вон тот чёртов шептун, - ткнул Соломин пальцем в сторону сцены. - Слышать его больше не могу! – Он откинул салфетку и поле в обход стола.
- Куда ты? - всполошился Ипатов.
- Не боись, я сейчас, - подмигнул ему Соломин. - Покажу этому салаге, как это делается.
- Брось, на что тебе! 
Но тот, пошатываясь, направлялся к эстраде.
Подойдя к ступенькам, Соломин остановился и, скрестив на груди руки, как бы задумался, одновременно раскачиваясь с пятки на носок. Мрачный его вид не предвещал ничего хорошего. Музыканты тем временем исполняли какую-то новомодную вещицу, тогда как коротыш по-еврейски вихляво блеял в микрофон, всё так же гримасничая и производя немыслимые ужимки.
Наконец они закончили. Соломин подозвал к себе одного из музыкантов – лохматого паренька, с гитарой. Целую минуту он что-то втолковывал ему почти в самое ухо, усиленно жестикулируя руками и начиная уже горячиться.
В ответ тот пожимал всё плечами, очевидно, не понимая, о чём идёт речь. Наконец, к ним подтянулись и остальные. Но и эти ничего не понимали и лишь мотали головами, растерянно переглядываясь.
Затаив дыхание, Ипатов ждал, чем всё закончится.
Видимо, так ни до чего и не договорившись, Соломин тем не менее уговорил лохматого уступить ему на время гитару. Против этого резко возражал безголосый коротыш. Во всё время переговоров он вертелся поблизости и страшно при этом суетился. Раз за разом он пытался влезть в разговор, обиженно при этом фыркая и вскидывая голову. Впрочем, вид пачки денег, вдруг появившихся в руке Соломина, заставил угомониться даже и его. Напоследок он скорчил презрительную мину и куда-то исчез.
Соломину помогли взобраться на эстрадку. Ну, а пока он возился с гитарой, поправляя ремень и поудобней устраивая её на груди, а потом под свой рост регулировал микрофонную стойку, музыканты, отойдя в глубину эстрадки, криво ухмылялись и переглядывались.
Когда же всё было готово, они и вовсе разбрелись по углам, закуривая сигареты. Судя по их виду, они ждали чего-нибудь комическое и готовились всласть потешиться.   
А Соломин, подстроив гитару, вынул из кармана платочек. Он промокнул им лицо, потом вытер руки и, спрятав его обратно, вдруг уверенно взял аккорд. Зал огласился сочными бархатистыми звуками. За первым аккордом последовал второй - такой же густой и сочный. Лица музыкантов немного вытянулись; в их застывших руках дымились сигареты.
Между тем Соломин вздохнул, посмотрел в потолок и задумчиво улыбнулся, как бы прислушиваясь к чему-то отдалённому, но хорошо знакомому. Потом он словно невзначай пробежался по струнам. Каскад чистых звуков заставил публику попритихнуть и повернуть к нему головы. Все так и замерли в изумлённом ожидании.
Кровь ударила Ипатову в лицо: он снова вдруг увидел Солому. Но не нынешнего, а того, Солому прежнего. Утончённого красавца, сводившего с ума толпы девчонок, отчаянного весельчака и обладателя умопомрачительного голоса. И опять он стоял на сцене. Стоял с гитарой, всё такой же шальной и загадочный в одно время, и в каждом его глазу бесилось по чёртику.
От знакомой его улыбки у Ипатова волосы встали дыбом и по спине пробежали мурашки.
А тот, выдержав паузу и дождавшись, когда растает последний отголосок аккорда, вдруг наотмашь ударил по струнам. Аккорды следовала один за одним, а за ними пронеслась россыпь мелодичных звуков. Его рука словно пёрышко металась по грифу...
После короткого проигрыша, он вступил слегка надтреснутым, но хорошо поставленным голосом:   
      “У беды глаза зелёные, - чуть прикрыв глаза, выводил он, - не простят, не пощадят...”
По залу пробежал гул разочарования. Быть может, лет тридцать назад эта песня и впрямь была очень популярна. Тогда все ею заслушивались, и звучала она повсюду, покоряя сердца своей красотой и мелодичностью. В ту пору немногие даже и профессиональные певцы отваживались включать её в свой репертуар, поскольку для этого требовалось немалое искусство и значительный голосовой диапазон. А Соломин её пел и пел превосходно, посрамляя в том числе и титулованных солистов.
И сейчас, не обращая внимание на гул, он выводил её всё уверенней и свободней. А к концу первого куплета голос его уже окончательно окреп, расчистился и, точно вырвавшись на широкий простор, зазвучал глубоко и наполнено...
С трудом сдерживая волнение, Ипатов пробежал глазами по залу. Изумление и восторг – вот, что он увидел на лицах слушателей. Словно захваченные врасплох, все точно оцепенели как под гипнозом: кто-то с не донесённой до рта вилкой, кто-то с прижатой к губам салфеткой, а кто-то и вовсе в нелепой позе...
Когда Соломин кончил и когда в гробовом молчании растаяли последние нотки его голоса, над залом повисла тишина. И так прошла целая минута. Затем кто-то по неосторожности звякнул посудинкой, и всех словно прорвало. Грохот, вопли и рукоплескания взорвали тишину... “Ещё! Ещё!..” - неслось со всех сторон.
Бледность на лице Соломина сменилась растерянным румянцем. Он стоял и улыбался какой-то усталой, по-детски счастливой улыбкой. Его не хотели отпускать. И тогда он обернулся к музыкантам, как бы испрашивая у них разрешения. Те с готовностью закивали головами, приглашая его продолжать.

                7

Он спел ещё пару песен, всё из старого своего репертуара, и под грохот аплодисментов, взволнованный, вернулся за свой столик.
- Ну, как? - спросил он, тяжело валясь на диванчик. Глаза его лихорадочно блестели, лицо и виски покрывали капельки пота. – Так, что ты там говорил про мой голос? 
- Поразительно! – растерянно пробормотал Ипатов. – Это поразительно, как он у тебя сохранился! Я... я словно вернулся в те времена! – заикаясь от волнения, продолжал он. – Ты.. ты знаешь, это просто!.. Я, короче!.. Я сто лет не слыхал ничего подобного!.. Спасибо, Солома! Я… - И тут он словно захлебнулся, и глаза его увлажнились. 
- Вот то-то же, - устало улыбнулся Соломин. – А то «был». - Он выпил рюмку водки, крякнул с азартом. Но вдруг как-то помрачнел и задумался. – Хотя с другой стороны, - проговорил он, словно выдавливая из себя каждое слово, - хотя с другой стороны всё это чушь и полная ерунда. Так-то вот, дружище. Да, и какое это теперь имеет значение? - Нервным движением он вытряхнул из пачки сигарету и жадно закурил.
Ипатов молчал. Он всё ещё находился под впечатлением.      
- Знаешь, я никому этого не говорил, - выпуская дым через нос, задумчиво продолжал Соломин, - но тебе, так и быть, скажу. – Он поднял на приятеля глаза и вздохнул. И впервые за вечер он вдруг показался Ипатову настолько уставшим и несчастным, что тот даже растерялся. – Короче, Лёрик, я тебе тут болтал... Ну, про свой бизнес, и всё такое... Нет, ты не думай, так всё и есть. Тут я ни слова тебе не соврал. Но всё же... Послушай, ты, наверное, будешь смеяться... Ну, да и плевать? А хочешь знать, кому я завидую?.. Ты слушаешь меня или нет? – Вдруг вскипел он, заметив, что приятель на секунду отвлёкся.
- Да слушаю, я тебя слушаю. Ты говори.
- Слушает он, – сердито усмехнулся Соломин. – Так вот, а завидуя я, Лёрик… - Тут он сделал паузу, словно соображая, а стоит ли продолжать. 
- Уж часом не мне ли? – опасливо хохотнул Ипатов.
- Тебе? – сдвинул Соломин брови. - А что, и тебе, пожалуй, тоже... Нет, я о другом… Так вот, а завидую я этим... как их, чёрт?.. ну вот тем, которые на улицах всё поют… Чего смотришь? Точно тебе говорю. Может, помнишь, одно время... возле ярмарки? Там эти парень с девушкой?.. А то ещё возле рынка… Помнишь, такой седой старик с патлами... Правда, голос, у него не ахти, но ни в том дело... Так вот, веришь, как увижу их иногда, так у самого, бывало, всё внутри так и защемит. «А что, - думаю, - вот тебе пожалуйста, стоят, сволочи, и поют… Поют в своё, и ведь ничегошеньки им больше не нужно». Ну, кинут им там какую-нибудь мелочь, а они и рады. Смотрю на них, а сам себе думаю: «А что, может, это счастье и есть?». Ну, а почему нет? Вот я, к примеру, всё кручусь, как чумовой: и здесь надо успеть, и там не прозевать.… А ведь, если хорошенько вдуматься, много ли мне в сущности надо? Ну, то есть мне, одному?.. А ведь жизнь-то проходит… Ты понимаешь, о чём я? Жизнь ведь, говорю, проходит. Летят годы-то, и их не вернуть. А деньги что… Да и потом, сколько ли их надо?.. В могилу-то их точно не утащишь. В конце концов так и отвалишь, с чем пришёл… Вот тут, брат, и призадумаешься. - Он замолчал и с тяжело грудью навалился на стол.
Явился официант. Он принёс бутылку дорогого коньяка. Как презент от какого-то столика.
Соломин поднял голову, долго и мутно смотрел на бутылку, потом на официанта.
- К чёрту! – проревел он. -  Убирайтесь все к чёрту!
- Но?..
- А я говорю, катись!
Официант пожал плечами и исчез.
- Странно, - осторожно заметил Ипатов, - а мне показалось, что ты всем доволен.
- Тебе показалось? Как же… Да, что ты понимаешь? Показалось тебе… Тебя бы, Лёрик, хоть на денёк в мою шкуру, вот тогда бы я на тебя посмотрел. А то показалось ему. Я представляешь, я за пять лет ни одной даже книжки в руки не взял. А ты говоришь, показалось. Я... Да, что там… Вот сам рассуди, ну на кой чёрт мне всё это? Иной раз так прямо и чувствую… Чувствую, несёт меня куда-то, а вот куда - я и сам толком не знаю. И вокруг всё сплошь одна только дрянь. Навроде той блевотины, какую печатают в глянцевых журналах… Короче, дожил Константин Петрович… Вот я и спрашиваю себя иногда,. Ну хорошо, ну срублю я ещё миллион… ну десять, сто миллионов… может быть даже миллиард…  ну, и что дальше? Дальше-то что? Вот так сижу иногда, тупо в стенку уставлюсь, и не знаю, что себе ответить… Хотя постой, почему же не знаю? Ещё как знаю… Так вот, а дальше, Лёрик, нас ждёт всех маразм… Вон я уже и сейчас замечаю. Бывает, вылетит какое-нибудь слово… да не какое-нибудь там, а самое обыкновенное… и хоть лоб расшиби, никак не могу вспомнить. А в другой раз на себя в зеркало гляну… Поверить не могу, в кого я превратился… Там висит, руки дряблые… А ты говоришь. Вот и подумаешь, а для чего, собственно, жить? Жить, чтобы видеть, как на глазах у себя разлагаешься? Ради этого, что ли?.. Это ладно, если повезёт, скажем, хватанёт какой-нибудь инсульт или инфаркт… конечно, такой, чтобы сразу… или хоть тот же рак. Но тоже, чтобы быстро. .. а если нет. Если придётся коптить лет до девяноста… Этаким чучелом, у которого слюни, который ходит под себя и который бормочет всякую ахинею… Ну, уж нет, – при этих словах Соломин резко выпрямился, отчего на столе даже зазвенела посуда. – Шабаш! Слышишь, Лёрик, это я, Солома, тебе говорю! И вообще… - Тут он сдвинул брови и задумался. – Но для начала ещё давай-ка по одной. Я тебе потом скажу, что я придумал.
И сколько Ипатов не увиливал, сколько не пытался ссылаться на здоровье, выпить ему всё-таки пришлось.
- Короче, я вот что решил, - Соломин весь даже преобразился: черты его затвердели и в глазах его сверкнули шальным озорством. – Я решил, что прямо завтра же и начну.
- Что, начнёшь? – пролепетал Ипатов, с трудом фокусируя взгляд на приятеле.
А тот на удивление как будто и вовсе протрезвел. Куда подевались мрачная тяжесть и усталость. 
 - А то и начну! – в лихорадочном упоении объявил он. – Прямо с завтрашнего дня и начну. Сперва сверну свой бизнес. Да, да, чего ты таращишься? К чёрту всё! Эх, и поживу же я напоследок. Всё долой: и торговые центры, и магазины… Ничего, у меня их с руками оторвут.
- Послушай, я всё, конечно, понимаю, - с трудом ворочал языком Ипатов. – Но… А как же тогда… И вообще, старик, не сходи с ума. 
- Брось, я только сейчас и начинаю прозревать. И за это я хочу с тобой выпить.
- Ну, нет, - вяло лепетал Ипатов, - с меня уже хватит. Я уже и так… 
- Ты что же? - сердито вскинулся Соломин. – Ты  не хочешь выпить за новую мою жизнь? И кто ты после этого?.. Нет, ты отвечай, друг ты мне или не друг?
- Да друг я, друг, но послушай...
- И слушать ничего не желаю. Вот сначала квакнем, а уж потом…
Делать нечего, пришлось снова выпить.
После этого, хитро щурясь и наблюдая за приятелем, Соломин всё о чём-то думал и улыбался. Против того, каким он показался раньше, его было просто не узнать. Орёл – одно слово. Он вроде бы даже протрезвел.  Смотрит гордо, глаза шальные, даже помолодел как будто.
- А ещё я решил, - развивал свою идею и вдохновляясь почти до лихорадки, продолжал он, - я из своей квартиры сделаю келью. Да, да, а всё лишнее вон. К чёрту все телевизоры, гарнитуры. Всё вышвырну на помойку. И пусть только останутся стены и пол… ну, ещё, может быть, стулья и стол, а больше ничего. Всю мебель повыбрасываю и буду, как раньше, спать на полу. Кстати и баб всех тоже вон…. чтобы ими даже не воняло. Аскетом стану. А заодно брошу пить и буду только читать и читать целыми днями... Кстати, а ты знаешь, кто такие аскеты? Ну, чего ты всё крутишь головой? Знаешь или нет, отвечай?
- Да, знаю, как же не знать. – Ипатов уже едва держался. Он беспрерывно клевал носом, а глазе его, точно остекленевшие, ничего, кажется, уже не видели.
- Вот, то-то же. Эх, Лёрик, как же я тебя люблю, дурачина. Если б ты только знал. А представляешь, если бы я тебя не встретил. Нет, я даже думать об этом не хочу. И ведь всё это благодаря тебе… Это благодаря тебе я прозрел. Слышишь, вот, что называется друг. Эх, да если бы не ты…
- Э, нет, только не это, - запротестовал Ипатов, едва ворочая заплетающимся языком. Он всё старался установить локоть на край стола, чтобы подпереть голову рукой. Но вместо этого всё время что-то ронял. – Ты этого ты мне не приписывай.
- А я хочу. Слышишь, хочу, - дрожа от восторга, утверждал Соломин. 
- Послушай, - пролепетал Ипатов, с усилием удерживая голову и глядя косящими глазами куда-то в сторону, - всё это, конечно… всё это, конечно, здорово… но ты сперва… ты всё же сперва подумай…
- И думать больше не хочу, - отрезал тот. – Хватит, я уже и так…
- А зря, - клюнул носом Ипатов и, вернув голову на место, продолжал: - Это ведь только кажется, что всё так… что всё так р-романтично. Нужда, она ведь знаешь... Ты глянь хоть на меня. И что хорошего? Вот перебиваюсь с копейки на копейку. А, скажем, будет у тебя семья, дети, что тогда?
- К чёрту семью, к чёрту детей! – размахивал руками Соломин. - Я хочу быть счастливым, ты понимаешь? Счастливым и больше ничего! Причём сейчас, а не когда-нибудь в другой жизни. Короче, я сказал, и баста. Да и, о чём тут толковать, перебивается он... Эх, дурья твоя башка, да ты своего счастья не понимаешь. Может, я тоже так хочу… Да, уж лучше как ты перебиваться, чем жить такой вот скотиной как я… Это ведь с виду я весь такой, а копни меня поглубже – и что? Что, не веришь? А я тебе говорю, скотина, форменная скотина и есть. И ничего во мне человеческого уже почти не осталось. Ну, чего ты рот-то разинул? Думаешь, сочиняю? Думаешь, ваньку перед тобой валяю?.. Так вот, нет. И вообще, брат, поверь, что я тебе скажу. Не всё то золото, что блестит… А впрочем, чего я тебя агитирую? Я всё уже решил. А раз я решил, то, значит, так тому и быть… И не пялься на меня. Я сказал, я своих слов на ветер не бросаю… Ну как, теперь-то ты веришь? - лукаво подмигнул он приятелю. – Или думаешь, слабо мне такое отчебучить?.. Нет, ты от меня глазки свои не отворачивай. Отвечай прямо, веришь или нет?
- Да верить-то я верю, - словно сквозь дрёму бормотал Ипатов, уже и не пытаясь удерживать голову. – Я ж помню…
- Чего ты помнишь? – бодро приосанился Соломин.
- Помню… я помню и всё…
- Нет, нет, ты договаривай.
- Ты из нас всех… вообще… вообще был самый был чумовой… А только я думаю…
- А раз веришь, то и говорить больше не о чем, - оборвал его Соломин. – За это бы тоже следовало накатить… Хотя, как я смотрю, ты совсем уже расклеился… 
- Меня разморило, - уронив голову на грудь, жаловался Ипатов. – Опять жена будет… Но я сейчас, я вот только немного… - и не договорив, он задремал.

                8

Соломин не стал его будить. Он был на таком подъёме. Идея с распродажей бизнеса и с возможностью начать жизнь с чистого листа его так захватила, что голова его буквально разрывалась от всё новых и новых надежд. Так он просидел больше часа, откинувшись на спинку и с мечтательной улыбаясь. В голове его громоздились грандиозные планы. Его приятель ошибался, полагая, что это всего только пьяная блажь. Напротив, и чем больше он об этом размышлял, чем больше углублялся в детали, тем больше убеждался в неоспоримой верности своего решения. В какой-то момент ему даже показалось, что он мечтал об этом всегда, только не отдавал себе в этом отчёт. Да, именно об этом самом. И по мере того, как он думал, у него точно вырастали за спиной крылья.
И неизвестно, до чего бы он ещё додумался, если бы не его приятель. Тот пошевелился, потом вздрогнул и, разлепив глаза, обвёл взглядом зал. Секунд десять он смотрел на происходящее бессмысленными взором и как бы всё силился понять, происходит ли это наяву или только ему привиделось. Но потом зажмурился и тряхнул головой.
- Чего-то я… - в испуге пробормотал он, убедившись, что видение не исчезло. А затем, словно о чём-то вспомнив, засуетился, пытаясь выбраться из-за стола.
- Да, куда тебя, чёрт, понесло? – поймав его за руку, пытался удержать Соломин. – Ты бы очухался сперва. У меня машина… вместе и поедем.
Но тот не слушал его и всё продолжал вырываться, чтобы уйти.   
- Мне домой, - лепетал он сквозь слёзы. – Там…  жена у меня там… я… Да пусти же, я должен… я уже и так…
Делать нечего, Соломин отпустил его руку, а сам подозвал официанта и, щедро с ним расплатившись отправился следом за приятелем.

                9

Время близилось к одиннадцати, когда они выбрались на крыльцо. Мороз был собачий. Студёный ветер сметал с сугробов снежную пыль и остервенело швырял её прямо им в лица.
Постояв немного в распахнутом настежь пальто, Соломин внезапно помрачнел. После безудержного взрыва эмоций и вдохновенных заявлений, он словно выдохся и поскучнел. Пуховый шарфик мотался на ветру и раз за разом стегал его по лицу. Соломин пытался его поймать, но тот всё как-то выскальзывал.
Ипатов в своём жидком пальтишке, стоял рядом, весь скрючившись и словно не решаясь сойти с крыльца. Порывы ветра заставляли его раскачиваться и втягивать голову в плечи.   
Поймав, наконец, шарф, Соломин запихнул его за пазуху и застегнул пальто.
- Ну, пошли, что ли, - надев перчатки, скомандовал он. 
Они спустились с крыльца и, подойдя к обочине, остановились. Прикрывая перчаткой лицо, Соломин повертел головой. Его машина стояла метрах в десяти, в ряду других. Он сделал жест рукой, и та, вывернув со стоянки, подрулила прямо к тротуару.
- Ну, залезай - открыв перед приятелем дверцу, усмехнулся Соломин.
Тот было юркнул в салон, но вдруг вернулся.
- Я только одно хочу спросить, - проговорил он неуверенно и как бы слегка смущаясь.
- Чего ещё? – нетерпеливо поморщился Соломин.
- Да вот то… Ну, то, что ты говорил в кабаке…
- Ну?
- Ты, что это серьёзно?
- Это про бизнес, что ли? – хмуро отозвался Соломин. 
Однако ответил он не сразу. Сначала он взялся стряхнуть с мехового воротника снежинки. Потом снял шапку и со всей силы шваркнул ею о подставленное колено.    
- Да нет, я просто подумал, - совсем оробев, продолжал Ипатов, - может, не стоит рубить сгоряча. Ведь это не шутки, чтобы вот так всё разом…
Он глянул на лицо приятеля, и голос его присёкся. Оно словно окаменело, и все его черты как бы затвердели и заострились. Сам он молчал, словно и не расслышав вопроса. Ипатов застыл в нерешительности, уже и не зная залезать ли ему в машину или, может, придётся добираться пешком.   
- Не шутки, говоришь? – медленно проговорил Соломин. Голос его скрипел словно жесть на ветру. – Это точно, что не шутки, - мрачно усмехнулся он. Потом вдруг резко развернулся, поймал приятеля за лацканы пальто и, приблизив к нему лицо, с тяжким вздохом прибавил: - А знаешь, что обиднее всего?
- Что? – не на шутку струхнув, промямлил Ипатов. И даже зажмурился, словно ожидая удара.
- А то, дружок ты мой дорогой, - проскрежетал тот. И вдруг, оттолкнув от себя приятеля,  расхохотался словно в каком-то надрыве. – А то, - повторил он, продолжая сотрясаться всем телом, -  что ни черта из этого не получится.
Он ещё долго не мог успокоиться, то хватая Ипатов и привлекая его к себе, то почти с ненавистью его отталкивая. И при этом всё продолжая хохотать. Но внезапно вдруг успокоился.
- М-да, - кашлянул он в кулак. Теперь это уже был не прежний Солома, а всё тот же бизнесмен, Константин Петрович Соломин.
Вот и в лице его явилась привычная строгость и деловитость.
- Ну, а то, что я там тебе наговорил, - продолжал он, поплотней натягивая перчатки. – Нет, я от слов своих не отказываюсь. Я больше скажу, оно, быть может, было бы и хорошо. Но… Видишь ли, дружище, если говорить прямо, то у меня на это не хватит духу. Да и поздно уже. Я говорю, поздно что-то менять. Уж так я, брат, втянулся, что без этого никуда. Да и не тот я уж нынче. Так-то вот... А ты садись, доброшу тебя до дому…

                __________

И больше с тех пор они не виделись. А года, примерно, через два, - в тот вечер Ипатов с женой ужинал у себя на кухне и между делом посматривал на телеэкран. Там передавали криминальную хронику. И вот девушка-диктор вдруг объявила, что накануне вечером при подъезде к своему особняку был застрелен видный бизнесмен города и меценат Константин Петрович Соломин, он же глава крупнейшей корпорации и спонсор многочисленных конкурсов. По версии следствия стреляли из автоматов и, судя по всему, это было заказное убийство, и связано оно было с его профессиональной деятельностью. В сообщении также говорилось, что на месте, погибли и оба его охранника. Фамилии охранников не оглашались.