Из дневниковых набросков

Ночь. Месяц бледный заглянул в окно, словно глаз старого, всевидящего духа. 
Он проливал свой призрачный свет на комнату, выхватывая из темноты пыльные углы и очертания старинной мебели. 
Ночь за окном, как ведьминский платок — густая, непроглядная, сотканная из шорохов и таинственных звуков. 
И шёпот бабки — древний, едва слышный, словно скребущийся мышиный писк, доносился из соседней комнаты.

Бабка, прабабка Агафья, была хранительницей забытых знаний. 
Её пальцы, узловатые, как корни старого дуба, перебирали сухие травы, раскинувшиеся на столе. 
Они пахли землёй, сыростью и чем-то неуловимо тревожным. 
Это были травы, собранные в полнолуние, на перекрестках, где, как говорили, сходятся пути живых и мертвых.

«Про тех, кто ждёт», — шептала Агафья, и её голос звучал глухо, как из-под земли. 
«Кто дышит тьмой и мёртвою травой». 
Её слова скользили по воздуху, оседая тяжестью на сердце. 
Она говорила о тех, кто не живёт, но и не умер окончательно. 
О тех, кто застрял между мирами, питаясь чужой энергией, плетя свои сети из зависти и боли.

Её глаза, глубоко запавшие, горели недобрым огнём, отражая бледный свет луны. 
Они видели то, чего не могли постичь обычные люди. 
Они видели тени, которые начинали сгущаться за окном, сплетающиеся в причудливые узоры. 
Тени, которые шевелились, дышали, оживали.

Но средь теней, где злоба и обман, где шепот превращается в заговор, 
Где мёртвая трава источает свой яд — там, в этой непроницаемой тьме, 
Таилось нечто иное. 
Нечто, рожденное из самой ночи, но не подвластное её злым чарам. 
Нечто, что ожидало своего часа, чтобы бросить вызов древнему злу. 
И этот час, казалось, приближался с каждой минутой, 
С каждым ударом сердца, с каждым бледным лучом луны, пробивающимся сквозь ведьминский платок ночи.