Я, крылышкуя, слово позабыл...

(О роли поэзии и поэта в современном мире)

   Чтобы понять роль поэзии в нашей жизни, надо задуматься: какое значение имеет в нашей жизни необъятное, неуловимое, таинственное. Возможно ли уловить невозможное? Другими словами, составить карту местности. Задача не из легких – как из той сказки: «Принеси то, не знаю что».

   Да, ладно – возразит профессиональный литератор. – Всякому известно, что поэзия – это стихотворная форма речи. Впрочем, в последнее время ее конститутивные признаки оспариваются. Справедливости ради надо признать, что поэзия и лирика до известной степени синонимичны, однако и сама лирика с трудом поддается определению (Житенев А.А. «Определения поэзии и поэтология трансгрессии», Филологический класс, 2022, т.27, №2). Появилась даже новая научная дисциплина, лирикология, что вызвано все новыми и новыми вопросами о сущности «поэтического».

   Появилась и «субъективная теория лирики», в которой поэт отказывается от «языка души», и «аддитивная теория», работающая с базовыми паттернами (тоже вызывающими вопросы), «лингвистическая теория поэзии», акцентирующая отклонения, формальная теория поэзии, акцентирующая форму. Также имеются языковая, формальная и нарратологическая теории лирики, и это не предел. В последнее время формирование новой парадигмы поэтичности связывается с актуализацией роли границы – как семиотической и бытийной и способов их преодоления. Причем трансгрессия, как «преодоление непреодолимого предела» (М.Бланшо), оказывается способом «преодолеть и модернистскую абсолютизацию «нового» и постмодернистский кризис новизны» (Житенев А.А., там же).

   Таким образом, использование сказочной метафоры, приведенной нами в самом начале, оказывается вполне оправданным. Полагаю, что область лирического лежит за пределом рационального. Вспомним строки Яна Пробштейна из «Подпольного человека»: «Знал бы ты, что в недремлющих недрах дрожит вещий клад вещества… В подземельях ума – в сих глухих погребах, что увидишь, отыщешь ты, пасынок правды». Роль поэзии в том и заключается, чтобы передохнуть от настигающего нас повсюду и в нарастающих масштабах рационального. В отстранении и уходе в иной мир, где царят краски, цветы, музыка, пение птиц. И – Слово, волшебное слово. Позволяющее покинуть обыденность, забыть о ней и преобразиться, погрузившись в чистые воды источника радости и вдохновения.

   Для контраста с наукообразными определениями лирики, приведенными выше, не могу удержаться, чтобы не процитировать Октавио Паса:

   «Поэзия — это знание, это спасение души, это власть, это самозабвение. А также деяние, изменяющее мир, ведь поэтический акт по своей природе революционен. Это духовная тренировка и способ обретения внутренней свободы. Поэзия нам открывает этот мир, но она же творит иной мир. Она хлеб избранных — и черствая корка. Она обособляет, но она же и объединяет. Она приглашение к путешествию и одновременно возвращение в родные края. Вдохновение, дыхание, мускульное усилие. Мольба в пустыне, разговор с несуществующим. Ее питают отвращение, тоска и отчаяние. Это молитва, литания, эпифания, явление. Это заклинание злых духов, заговор, магия. Сублимация, компенсация, конденсация бессознательного. Она историческое выражение расового, национального и классового сознания. Она отрицает историю, поскольку все существующие конфликты находят в ней решение, и в итоге человек обретает сознание, что он нечто большее, чем просто орудие истории. Опыт, чувство, переживание, интуиция, нецеленаправленное мышление. Она дитя случая, но она и плод расчета. Поэзия — это искусство говорить возвышенно. Это первобытный язык. Это следование правилам, это созидание новых правил. Подражание древним, отражение реальности, отражение отражения Идеи. Безумие, экстаз, Логос.

   Возвращение в мир детства, совокупление, тоска по утраченному раю, по преддверию рая, по аду. Игра, аскеза, труд. Исповедь. Прирожденная заслуга. Видение, музыка, символ. Это аналогия: в поэзии, как в морской раковине, звучит мировая музыка, ее ритмы и рифмы не что иное, как созвучия и отголоски мировой гармонии. Она школа, нравственность, поучение, открытие, танец, диалог, монолог. Глас народа, язык избранных, слово отшельника. Она чистая и нечистая, священная и нечестивая, народная и элитарная, коллективная и персональная, нагая и разодетая, устная, письменная, живописная, она совмещает в себе все лики» (О.Пас. Поэзия и стихи // Освящение мига. «Симпозиум», С-Пб., М., 2000).

   Кто станет нам проводником в этот дивный, новый (а быть может, и не такой уж новый, а издавна существующий) мир? Конечно, Поэт. Волшебник, создатель новых вселенных, играющий на струнах наших сердец.

   Вы скажете: «Так было. Этот Золотой век поэзии миновал, настали другие времена. Мрачные, суровые, жестокие. И новые голоса нужны, чтобы достучаться до окаменевших сердец». «Что ж, - ответим мы. – Голос поэзии меняется, но ее суть остается неизменной. На том или ином языке она обращается напрямую к нашему сердцу, давая ему прикоснуться к тайному. Неведомо как. Так что до тех пор, пока мы не утратили человечность, поэзия будет с нами, поддерживая, утешая и вдохновляя.

   Поиск нового всегда был присущ поэзии. Сто лет назад об этом писал Гийом Аполлинер, а именно о новом, проявившемся особенно на почве французской поэзии, сознании. Его основные приметы – «исследование и поиск истины – как в сфере этической, так и в области воображения». А также поиск новой формы. В ту эпоху это был свободный стих, визуальная поэзия (Её потом продолжил Сапгир, разместив свои сонеты на рубашках). Аполлинер выступал за «невообразимую по изобилию свободу», при этом лишенную «всей ослепительной мишуры романтизма вагнеровской Германии» и «без крайностей итальянского и русского футуризма». Ведь во Франции «испытывают отвращение к хаосу».

   Заметим, что в наше время хаос, наоборот, приветствуется! Слава Богу, не всеми.) Иными словами, подчеркивает Аполлинер, любые, даже рискованные литературные эксперименты не должны переродиться в сумбур. Поиски подлинности могут быть и бесплодными, приводить к курьезам. Но поэт не останавливается («Не спи, не спи, художник…»). Отталкиваясь от здравого смысла и опыта, опираясь на изумление, он проникает воображением в новые беспредельные миры, сея истинное и прекрасное. (Цит. по Г. Аполлинер «Новое сознание и поэты», 1914 // «Писатели Франции о литературе», М., Прогресс, 1978). 

   – Отнюдь не всякая истина прекрасна, - возразит скептик. Тут можно было бы вспомнить об абсолютной Истине, которая извечна, совершенна и прекрасна. Рискну предположить, что тот самый Абсолют, воплощение Добра, Красоты и Истины, - он-то и являет себя в гениальных поэтических строках. Как, впрочем, и его противоположность – Ничто. Струны, вибрирующие между этими двумя полюсами, и пульсирующий по ним ток – не он ли является источником поэзии? О чем-то подобном говорил и академик А.Ф. Лосев, характеризуя поэтический образ как «арену встречи двух энергий, из глубины и извне, и их взаимообщение в некоем цельном и неделимом образе». (А.Ф. Лосев «Диалектика мифа»). Возможно, речь идет о полюсах жизни и смерти, низкого и высокого? Уподоблю поэта серфингисту, оседлавшему поток морской стихии и скользящему под навесом огромной волны к вершинам восторга.

   В этот момент в беседу вступит циник: «Это всё замечательно, – скажет он, – но как это сопрягается с маргинальной ролью поэта в современном мире? Ведь вы не будете возражать, что поэт это человек, который бьется, как рыба об лёд, чтобы заработать на кусок хлеба, который чаще всего печатает свои книги за свой счет, а потом мучается с их распространением, – одним словом, никакой не властитель дум, как бывало, никоим образом не пророк в своем отечестве, а скорее, изгой где-то на обочине жизни?»

   – Что ж, такова цена, которую приходится платить за доступ в иные миры. У Велемира Хлебникова путейцы языка пролагают пути сообщения в стране слов через хребты молчания.

   - Ну и к чему нам эти иные миры? – не сдаётся циник.

   - А к тому, чтобы человек остался человеком.

   Даже бездушный ИИ согласен с тем, что поэзия в современном мире становится сопротивлением тотальной рационализации, своеобразным антидотом против превращения человека в алгоритмизированный придаток системы. Он видит в ней защиту от «оцифровки» сознания.

   Как писал Поль Валери: «Поэзия — это задержка между сигналом и реакцией». В мире, где от человека требуют мгновенных решений, поэзия сохраняет право на паузу, сомнение и незнание. Она напоминает, что человек — не просто «обработчик данных», а существо, способное удивляться, страдать, шутить, да и просто завалиться на диван в конце концов. В эпоху ИИ поэзия остается одним из последних бастионов человеческого — того, что нельзя свести к коду, к цифре. Если у Федора Михайловича человек был слишком широк, то не сузился ли он сейчас чрезмерно?