Какое-нибудь сладкое вино на ужин

В 1961 году двадцатиоднолетний Иосиф Бродский, после непродолжительного отъезда возвращающийся из сибирских пространств в свои ленинградские полторы комнаты, записывает:

Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь.
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя, одна твоя вина.
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.


Мы видим, что Спешащий на родину погружает себя в представление о своем (пассивном) принятии любого сценария возвращения - быть ли ему окруженным друзьями, или напротив, оказаться в одиночестве, – и выбирает для себя одиночество: хорошо быть никем не связанным, и т.п., приходя в конце концов к пониманию, что он в равной мере готов принять и одиночество, и объятия друзей.
 
Он замечает, что его мечты об одиночестве неоткровенны. Что ему вполне хорошо будет не только одному, но и с кем-то – будет хорошо при любом раскладе, который он встретит на родине.
Так, его согласие с тем, как хорошо на свете одному идти пешком с вокзала, не равносильно согласию, что идти с вокзала в компании - плохо. И так далее.

Более того, поймав себя на этой неоткровенности, он вдруг понимает, что какой бы сценарий его встречи родиной ни реализовался, его душе не будет покоя – она постоянно заботится о новых переменах: если сейчас ему мечтается быть одному, то его душа озабочена тем, как было бы хорошо быть с кем-то; а как только ему покажется, что хорошо быть с кем-то, душа уже будет озабочена тем, как бы ему быть одному. Его душа вечно озабочена новыми переменами.

Эта всеядность озабоченной переменами души проявляется в стихотворении в том, что начальные и завершающая строфы, оставаясь неизменными, могут совершенно спокойно ужиться с полностью противоположными наполнениями центральных строф. Сравним:

Как хорошо виновного винить / Как хорошо, что некого винить;

Как хорошо, когда ты кем-то связан / Как хорошо, что ты никем не связан;

Как хорошо, когда тебя любить до смерти кое-кто обязан / Как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан;

Как хорошо быть тем кого во тьму не важно чья рука бывало провожала / Как хорошо, что никогда во тьму ничья рука тебя не провожала;

Как хорошо в компании тому идти пешком с шумящего вокзала / Как хорошо, на свете одному идти пешком с шумящего вокзала.

И поиск тех, кому ты нужен, и возложение вины за все на себя, и ловля себя в неоткровенных словах с последующим пониманием, что душа озабочена новыми переменами – всё это меха, сформированные началом и окончанием стиха, в которые легко заливается “какое-нибудь” (то есть какое угодно) сладкое вино центральных строф: что красное, что белое, что дешевое, что дорогое – по настроению. По настроению души, которая постоянно заботится о новых переменах.