Последний рассвет Корниловцев

Осенний ветер, промозглый и колючий, трепал полы шинели подпоручика Неаронского Владимира Сергеевича. Он стоял на палубе парохода, вглядываясь в серую, безрадостную даль. Где-то там, за горизонтом, оставалась Россия – та, которую он знал, любил и за которую сражался. Оставалась и Крымская земля, пропитанная кровью и надеждой, ставшая последним прибежищем для тех, кто не склонил головы перед красным знаменем.

Было 18 декабря 1920 года. Галлиполи. Этот турецкий городок, окутанный дымкой отчаяния и тоски, стал для Корниловцев новым, горьким домом. Здесь, среди чужих стен и чужих лиц, они пытались сохранить то, что осталось от их полка, от их жизни. Владимир Сергеевич, еще совсем юный, но уже закаленный в боях, служил в комендантской команде. Его руки, привыкшие к винтовке, теперь держали бумаги, его взгляд, привыкший высматривать врага, теперь искал хоть какой-то проблеск надежды.

Он помнил всё. Помнил, как вливался в ряды 2-го Корниловского полка, как горел в нем огонь юношеского идеализма, как жаждал служить России. Помнил жар боев, свист пуль, крики раненых. Помнил лица товарищей, тех, кто пал, и тех, кто, как и он, чудом уцелел. И, конечно, помнил своего командира, полковника Левитова.

Полковник Левитов… Для Владимира Сергеевича он был не просто командиром. Он был учителем, наставником, воплощением той самой боевой славы, которой полк жил и дышал. Левитов, с его стальным взглядом и непоколебимой верой в правое дело, был для молодых офицеров примером мужества и чести. Он умел зажечь в сердцах солдат огонь, который не гас даже в самые темные времена.

Прошло два года. Два года скитаний, лишений, попыток найти свое место в чужом мире. Владимир Сергеевич окончил Корниловское военное училище в 1923 году. Это было уже в Болгарии, в Горно-Джумае. Училище, ставшее для многих последним оплотом старой России, последним приютом для тех, кто не мог забыть.

Осенью 1925 года, когда он уже был подпоручиком, его прикомандировали к училищу. Он снова оказался рядом с теми, кто разделял его судьбу, кто помнил те же битвы, те же потери. И именно тогда, в Горно-Джумае, он решил написать своему старому командиру.

Он взял лист бумаги, перо, чернила. Слова ложились на бумагу неспешно, но с глубоким чувством. Он хотел сказать полковнику Левитову, своему родному учителю, как много тот для него значил. Как его уроки, его пример, его вера помогли ему выстоять.

Вот, на обороте фотографии, сделанной, вероятно, в те дни, когда еще была надежда, когда еще можно было верить в возвращение, он вывел каллиграфическим почерком:

"От подпоручика Неаронского своему командиру полка, родному учителю боевой славы полковнику Левитову, от боевого питомца по 2-му Корниловскому Ударному полку, ныне подпоручика Неаронского. 14.8.1923 г. Горно - Джумая, Болгария".

Эти слова были не просто подписью. Это было признание. Признание в верности, в благодарности, в нерушимой связи, которая соединяла их, несмотря на расстояния, несмотря на годы, несмотря на все испытания, которые выпали на их долю.

Жизнь продолжалась. В 1933 году Владимир Сергеевич эмигрировал в Люксембург. Но память о России, о Корниловском полку, о полковнике Левитове, о тех днях, когда он был молод, полон сил и верил в победу, осталась с ним навсегда. Она жила в его сердце, как неугасимый огонь, как тихий, но настойчивый зов.

В Люксембурге, среди чужих пейзажей и чужого языка, подпоручик Неаронский, уже не юный, но все еще с той же искрой в глазах, продолжал нести в себе память о былом. Он видел, как меняется мир, как уходят в прошлое старые порядки, как стираются границы. Но для него Россия оставалась той, прежней, которую он защищал. И Корниловский полк – той самой боевой дружиной, чья слава была для него дороже всего.

Иногда, в тихие вечера, когда за окном мерцали огни незнакомого города, он доставал старые фотографии, письма. И среди них – ту самую, с надписью, обращенной к полковнику Левитову. В этих строках была вся его юность, вся его боль, вся его несломленная гордость. Он вспоминал, как в Горно-Джумае, в стенах училища, где каждый камень дышал духом старой армии, он чувствовал себя не потерянным, а обретенным. Там, среди таких же, как он, он снова находил себя, снова ощущал себя частью чего-то великого, пусть и ушедшего.

Он знал, что время неумолимо. Что многие из его товарищей уже нашли свой последний приют. Что даже память о тех событиях постепенно тускнеет в глазах нового поколения. Но он, Владимир Сергеевич Неаронский, подпоручик, боевой питомец 2-го Корниловского Ударного полка, не мог и не хотел забывать. Он был хранителем этой памяти. Он был живым свидетельством той эпохи, той борьбы, той веры.

И когда он, уже седой, но все еще прямой, смотрел на свою подпись на обороте фотографии, он видел не просто слова. Он видел лицо полковника Левитова, слышал его голос, чувствовал тепло его руки, когда тот вручал ему погоны. Он видел себя, молодого, полного надежд, готового идти в бой за Россию. И он знал, что эта связь, эта преемственность, эта "боевая слава", о которой он писал, не умрет. Она будет жить в нем, пока бьется его сердце. И, возможно, когда-нибудь, кто-то другой, такой же, как он, найдет эту фотографию и поймет. Поймет, что даже в изгнании, даже вдали от родины, дух Корниловцев, дух чести и верности, оставался непоколебим. И что подпоручик Неаронский, как и многие другие, был верен ему до конца!