Без листьев корни не живут

                Без листьев корни не живут

                Повесть

                Заканчивалась гражданская война, которая разделила население России, на до и после. Жизнь в стране постепенно
налаживалась и многие уже задумывались о будущем.
                Яков Потапович Туманов не воевал и ушёл на Волгу, будучи молодым, когда пришлось похоронить второго и третьего ребёнка. Трудно перенёс он эти утраты. Он решил изменить свой образ жизни и внести хоть какое – то обновление в существующее бытие. Волга стала его и лекарством и матерью. Дочь, Мария, уже подросла, Прасковья справится с хозяйством, в котором было: всего лишь огород да два небольших сада. Поэтому принятое решение необходимо было осуществлять.
                Жизнь на пароходе была для него сначала любопытной своим движением, переменой мест, и чётко ограниченным кругом людей общения. За простым любопытством пришла уверенность в исполнении  своих   обязанностей.  Ему нравился чёткий ритм рабочего процесса на судне, Перед ним открывалось новое пространство: города и люди.  Может по этим, контрастным, относительно сельского бытия, новым для него условиям и привила ему любовь к работе на пассажирском пароходе. Он очень скоро был замечен капитаном, как хороший хозяйственник, энергичный, дисциплинированный служащий. Став боцманом парохода, он расширил круг своего общения во всех городах, которые они обслуживали. Ходили они  от Нижнего Новгорода до Астрахани.  Астрахань славилась дешёвыми арбузами и прочими южными дарами и, конечно, обилием рыбы.  Нижний же Новгород был столицей торговли, где  был большой выбор всяких промышленных товаров, там проходили различные ярмарки России. Яков увидел большую разницу цен на разные потребительские товары  и , пользуясь этим, отправлял жене покупки.
                Он вышел на палубу и стал смотреть на мимо проплывающую Панскую слободу. В ней не было ещё своей пристани и все проходящие пароходы останавливались в Шиловке.

                Такая чёткая периодичность разлук с женой, вносила в их жизнь радости, а порой и грозовые вспышки ревности Якова. Но Прасковья Андреевна понимала его и прощала наносимые ей обиды.
- Дык, когда мне колобродить – то? Вона какое хозяйство и всё на мне, дети ещё малы. Да и мужики то все на заработках. Одни бабы и остались.
- Ладно, ладно! Потрепав жену по голове, - отойдя от ревности ответил Яков, - вижу хозяйство в хорошем состоянии,  да и дети сытые и не рваные.
- Сколько можно штопать то, вся одёжка уже сгнила совсем.
- Ну ничего на недели справим им одежонку, не печалься.
                * * *
                Утром Туманов встал спозаранку и выйдя на улицу, начал поднимался с поймы по косогору своего огорода. Весь косогор зарос садом,  в основном сливой и вишней. Надо бы порядок навести: дичками всё заросло. Нет, это уж осенью. Вон пойма уже подсохла, пора овощи сажать. Он еле пробрался через заросли ежевичника, который цеплялся за брюки, рукава, полы рубахи.
- Да ни куда я не уеду! Хватит, хватит цыпляться, - смеясь воскликнул он и направился   дальше, посмотреть, как прирастают привитые почки на яблонях. В это время какой – то внутренний голос заставил его глянуться, и ему показалось, что кто то, его позвал. Оглянувшись, он понял: Волга его звала. Она на десятки вёрст открыла свой простор, но и этот простор был Якову тесен. Он вышел на вершину косогора. По всей кромке каменистой, необрабатываемой земли здесь каждый год росла короткая полынь да хилый пырей. Задетая ногами полынь мгновенно пахнула ему в лицо. Он даже взглянул на неё, «смотри - ка ты, какой аромат»!
                Сел на эту вечно сухую грядку, сорвал стебель полыни, поднёс к носу, резкая горечь рассмешила его: совсем забыл и поля, и леса, и луга и запах земли, и запах трав. А ведь эту полынь, он,  когда - то, собирал, её сушили на зиму, что - то,  с ней родители делали.
                Отбросив полынь, взгляд его опять устремился на Волгу. Какой-то буксир как раз поворачивал, выходя из Панской  воложки, огибая мыс Застенного острова. Его взгляд скользнул по берегу острова вниз: там, пассажирский пароход, уже подходил к прорану, сейчас повернёт на Шиловку.  И сейчас,  какое - то, мгновенье он ощутил себя на палубе и мысль ошарашила его: «Фу, ты, уже два лета дома, а не привыкну». Сразу в его груди пробежала  волной  теплота и он чувствовал волнение, глядя на уходящий белый пароход.  Да! Шиловка для него была точкой встреч и с женой и другими родственниками.
                Если прошлую весну он ещё ощущал себя волгарём, даже и боцманом и лоцманом, плывя по  Вятке,  Каме и Волге, то в эту, ему и взглянуть то на Волгу некогда было - дом строить нужно. Свежесть воздуха и солнце,  возбудили,  какое-то, блаженство и лёгкость.
                Несколько дней назад он договаривался с Вяткой о поставке брёвен. Денег не хватало, а подрядчик требовал готовые брёвна, на что Яков категорически отказался и сказал:
-  Знаю я все ваши заначки! Поэтому контролировать и сочленять новый плот, буду сам, чтобы исключить попадание низкосортной древесины.
                Целый день он бегал и оформлял бумаги, контролировал качества сочленения плота.  Первые дни  отплытия по Вятке,  не давали времени для покоя. И только на Каме они почувствовали лёгкость, освободившись из рук суматохи,  подготовки к отплытию. Вроде  бы  ничего  необычного,  но  запастись  надо  было  всем,  чтобы  можно было  автономно  прожить  на  плоту весть  путь,  до  дома  своего. Да  и на  плоту,  от  ветра,  от  дождя сделать  укрытие.  Кирпичами  устлали  место для  костра,  дров  запасли.
                И вот они одни и кругом только вода и нет обременительных мыслей, сплошной отдых. После обеда усталость взяла своё и он передав управление помощнику крикнул:
- Васька! Давай принимай управление, а я немного сосну. Да, следи за течением, за мелями, за бакенами, за встречными и обгоняющими судами.
- Хорошо Потапыч! Не впервой, отдыхай.
                Проспав часа три он тревожно проснулся и осмотрелся.
                Наступал вечер и где - то нужно было выбрать место для ночлега.
Направив плот к берегу он тяжело вздохнул и выдавил:
- Причалим  к берегу, чтобы не мешать ночным пароходам. А ведь хорошо  Васька, смотри, какая чистота воздуха, как легко дышится.  Скоро наша Волга, скучаю я по ней.
Когда  вышли  на  Волгу,  Яков  совсем  успокоился и воскликнул:
– Теперь свои  места! Какая ширь, какая мощь!
Утром, когда отчалили от берега он всматривался  в  проходящие  пароходы:
- Нет моего не видно,  наверное где - то,  на  юге. 
Наконец, его  внимание  переключилось на  буксир,  выходящий из - за  мыса   Застенного  острова.  Он смотрел на него, тянувшего две баржи: 
- Сухогруз!  Чего это он, пустые,  ведёт?
                Через неделю плот подогнали к Шиловке, и на лошадях стали перевозить в Панскую слободу. Всё это время, шумная ватага ребятишек, постоянно сопровождала эту перевозку.
                Наконец вначале осени застучали топоры, плотники вырубали посадочные канавки в брёвнах и шипы для стыковки в углах, сверлили и долбили гнёзда под шипы на звеньях венцов для простенков. Работа спорилась. Венцы дома  росли быстро.
                К нему подошла Прасковья и положив руку на плечо спросила:
- В зиму – то успеем перейти?
- Успеем! – авторитетно заявил Яков.
Всё это время семья ютилась в маленьком, заброшенном домике, находившимся через два соседних двора от Тумановых. Поэтому все весь день находилась при стройке и занималась огородом и подготовкой перестройки дворовых построек. Срубы дома, кладовой и сеней были уже готовы, стропила установлены  и обрешётку  заканчивали.
                Неожиданно, в  бригаде строителей  появился  разлад. В чём он выражался было непонятно. Только через день он заметил, что вся бригада была в сильном подпитии, а утром вообще не вышли на работу.
Якова это обидело, он не терпел пьянства и рассчитавшись с ними за выполненную работу, расторг договор. Остальная работа для Потапыча было привычным делом и плотников нанимать не стали.
                Каждое утро в четыре часа начинали петь петухи и их трели разливались по всему селу поднимая сельчан на работу. Прасковья Андреевна вставала первой и начинала доить свою бурёнку.
                Вскоре на окраине села защёлкал кнут. Это был сигнал выгонять скотину на выгул. Пастух им так хлопал, что на любом конце села был слышен его хлопок как выстрел.  Сначала собиралось стадо коров, а затем остальная скотина. Коровье стадо жёстко контролировалось на пастбище, оберегая их от поедания отдельных трав, которые дают молоку  горчинку. В семье выгоном скота всегда занималась Паша -  старшая,  из оставшихся в доме дочерей.
                Прасковья Андреевна, подоив корову, начинала заниматься печью. Выгребет с пода печи золу и уголь, если он остался. Золу хранили в сухом месте, для бани или выкидывали в огород, а угли сначала в ведро, а затем в специальную корзину. Угли нужны были для самовара и утюга. Золой смягчали колодезную воду, насыпая её в банный котёл с водой. Золу  ещё  использовали  для  хранения  яиц,  засыпая  их  в  корзине  золой.
                На Волгу ходили за водой только для питья и приготовления пищи. Летом использовали дождевую воду для бани: крыша большая, стоки все аккуратно собирали воду, спуская её по трубам в бочки.
                Печь топится долго, Завтрак не скоро. Но рассвет  уже позволяет работать и в огороде и на стройке. Мужчины, как правило, выпивали по кружке молока и принимались за дело. Поработав часа полтора, все собирались на завтрак. Плохим аппетитом никто не страдал. Работа требовала компенсации затрат.
Хотя и ограничено разнообразие пищи в селе, что даёт семейное хозяйство, у опытной хозяйки на столе всегда было разнообразие, менявшейся в зависимости от времени года. И, чтобы в течении года это разнообразие было как можно дольше, во дворах имели по нескольку погребов для хранения различных продуктов.
                Скоропортящиеся, как молоко, масло, мясо, творог, хранились в погребе – холодильнике, который к весне набивался снегом или льдом. Другой погреб для хранения фруктов, третий для картофеля, репы, свёклы и других подобных.  По нескольку бочек хранили разные соления:  капусту разную, помидоры, огурцы, грибы, мочёные яблоки, солили мясо. По разному хранили рыбу, арбузы, тыквы, калину, рябину, яйца, на период, когда куры не несутся и конечно разные варения, сушёные  ягоды к чаю и киселю.
                Большой потребностью пользовались разные, домашнего приготовления, квасы. Вообще  на селе у хорошего хозяина круглый год помнится о заготовке необходимого и достаточного для семьи, для её жития в условиях полного обеспечения. То, что сами выращивали или закупали разную рыбу для солки, вяления, сушки или  арбузы для солки или хранения в натуральном  состоянии – это было обычным для многих.
                Но сбор в лесу и лугах разных трав и плодов как для приправы и как лекарства требовал много времени и знаний, что позволяло выполнить в тех семьях, где умели хорошо подготовить для этого детей. Эти лесные богатства приносили домой, сортировали, связывали в пучки и развешивали в местах хранения: на чердаке,  погребнице, в доме, в кладовых, ибо каждый вид требует своих условий хранения. Морозили фрукты и ягоды, после заморозков собирали рябину и боярышник. Всё это и появлялось  на  столе  семьи.
                Завтраки, как правило, были  после полутора – двух  часов утренней работы, если они были при доме. Но когда приходилось работать в поле, в дальних садах, то перед отправкой, так же, выпивали молока, завтрак и обед брали с собой, конечно в виде «сухих» продуктов, квас, воду.
                В это время над Слободой показался краешек солнца, потому что туман над деревней зарозовел, заискрился и сквозь него начали проглядывать очертания церкви. У Тумановых ошалело закудахтали куры. Потом оттуда вышел Яков. В одной руке у него был кухонный ножик, в другой — только что зарубленная курица.
— На вот Прасковья, — сказал муж, подходя к плетню. — А то давно мясо то не ели…
Сквозь ветви тополей, раздирая космы тумана, прорывались теперь бледно-жёлтые солнечные полосы. Полос было много — и широких, как плахи, и тоненьких, как струнки, меж них по-прежнему крутились, болтались туманные лохмотья, отчего казалось, что солнечные полосы покачиваются, деловито щупают землю.
Неподалёку пастух на площади, погонял коровье стадо на выпас. На крыльце показалась старшая дочь Паша и стала выгонять корову в стадо.
- Ты сильно то её хворостиной не бей, шуганная она у нас, - деловито подсказал отец.
                В это время из дома вышел старший сын, он  прищурился на солнце, и с хрустом потянулся.
Из дома послышался голос Прасковьи:
- Ты картошку то не забудь, опять на речку сбежишь. Когда сын ушёл в огород,
                Прасковья присела у окна, долго глядела на тот же собирающийся расцвести подсолнух. Ей вдруг почему-то показалось, что он никогда не расцветёт, никогда не раскроет жаркое своё лицо навстречу солнцу. И фартуком вытерла бесшумно наплывшие слёзы.
Коллективизация

                В избе было темно и душно, не останавливаясь трещал сверчок в сенях. Яков слез с кровати, открыл окно, и закурил, сидя на подоконнике, и, возвратившись, пропахший махоркой, прижимал к себе Прасковью Андреевну, ласкал, миловал ее, как в первые годы замужества.
- Ох!  Заживем, Прасковья чую, наше время пришло, — говорил он, вороша ей спутанные волосы. - Мир, гражданская война заканчивается. Хватит, навоевали досыта. Землю мужикам отдадут.
- Наверное дадут! – с облегчением вздохнула Прасковья.
-  Ленин, он не обманет. Видел я его на Финляндском вокзале в Питере. И в Таврическом дворце, на съезде, доводилось встречаться. Горой стоит за бедноту. Он нас не выдаст, а мы его и подавно.
- Да! Власть своя будет. Никаких тебе господ, сами себе господа.
- Эх, мать заведем мы с тобой, лошадь, козу, курей десятка три. А? Ребят народим кучу, ведь не старые еще.
Постепенно голос его перешёл в сонный шепот, и он затих.
                С открытыми глазами, не шевелясь, лежала Прасковья Андреевна у стены, боясь потревожить мужа. «Господи, — молилась она, — дай - то Бог, чтобы всё получилось, как задумали. Пожить ведь хочется, по-доброму, по-хорошему».
Забрезжил рассвет, и из окна потянуло опять холодом. Осторожно приподнявшись, опершись на локоть, Прасковья Андреевна подолгу смотрела мужу в лицо. От него веяло спокойствием и силой.
                Она тихонько поправила смятую подушку, окутала мужа и себя в лоскутное одеяло и, прижавшись к теплой просторной  груди Якова, забылась коротким предутренним сном.
                Начало 20-х годов было очень тяжёлым. Только что  закончилась гражданская война. Дефицит был во всём, кроме трудностей.  Крестьяне  получили землю, но ещё не смогли её  всю освоить. И в такие условия началось новое испытание народа – засуха! Поволжье стало голодать. Люди побежали из села на любые заработки, только бы выжить. Наступили неясные перспективы жизни крестьян.  Ходили слухи, а потом и прислали правительственные документы о необходимости реорганизации ведения  сельскохозяйственных работ и создания колхозов.
                Неясное представление этого будущего, обволакивалось многими домыслами, страшилками. Крестьяне поняли главное, что придётся ломать свою жизнь, свой уклад. В низах толком никто не знал, что это за колхоз.  Членам сельского Совета в райцентре сказали: новая форма ведения хозяйства – коллективная, и создаётся она для  увеличения сбора зерновых - хлеба. Для них это был лозунг,  ибо они не знали ещё,  как это сделать.
                Вскоре из области прислали агитатора и в самой большой избе собрали всё село. Яков пришёл на собрание последним и зайдя в избу удивился. Вся изба гудела от десятков голосов.
- А для чего ето энтот колхоз, стало быть нужен? Он что даст крестьянину? Значить раньше работали на хозяина, а теперя стало быть на себя. Это как понимать, что всем вместе работать? Тута у нас много вопросов к товарищу агитатору.
- Колхоз – это коллективное ведение хозяйство, если раньше вы работали на кулаков, то сейчас будете на государство.
- А что энто государство нам даст? - не унимался Цыбин
- Вы будете хозяевами земли и над вами больше не будет хозяев, - в ответ примечал агитатор.
- А кто ж хлеб стало быть продавать будет? – Цыбин опять встрял в разговор.
- Я уже сказал, что вы будете хозяевами земли, а хлеб будет продавать государство.
- Энто как? – с первой скамьи поднялся старик, - мы хозявы земли, а хлеб значить будут у нас забирать. Это что ж получается? От одного кулака уйдём и к другому придём штоля?
- Вам хлеб будет выделяться по едокам, а излишки будут передаваться в города, чтобы рабочий класс тоже не голодал. Он вам взамен пришлёт технику всякую для обработки земли.
- А на кой ляд нам ента техника, - не унимался Цыбин.
Председатель Сафронов поднялся со стула и назидательно погрозил пальцем в сторону Цыбина.
- Это ты брось Петрович, сам голый, а выступаешь против коллектива.
- А чё я? Я ничо, хочу только урузуметь, на кой ляд эти колхозы.
Больше двух часов шла перепалка с колхозниками и наконец к вечеру утихла. Однако, перед самым концом снова поднялся гам, после разъяснения положений о колхозах.
Инструктор при поддержке председателя пытался снова всё объяснить.
- Вы просто не понимаете в силу своей неграмотности, и плохо понимаете содержание.
- Причём тута содержание? Вот ты граматной и объясни, кто такой «кулак»? Ведь здеся нет никаких указаний. Вот если бы было указано, что кулак – это хозяин, имеющий столько то коров и использоват  наёмный труд, тогда я могу согласиться с энтим определением, - встрял в разговор Яков. - Это что ж получается, если у меня две лошади и работаем мы семьёй, стало быть вы нас в кулаки запишите?
- У нас нет никакой разнарядки по этому поводу, но лишнюю лошадь придётся сдать в колхоз. Неустойчивых крестьян много и все они объединятся. Нужно помочь такому образованию. Поэтому прошу сознательно подходить к ентому вопросу. Недовольные могут остаться поговорим отдельно.
- Знам мы ваши разговоры, - не унимался Цыбин, - уведёте к речке, да шлепните, как Матвеевых Ивана, да Ляксея. Чем они были виноваты, сожги рыболовные сети и за это посадили в тюрьму и потом расстреляли.
- Это скорее всего ошибочно, не проверили, - отпарировал агитатор.
- Вот теся ошибочно! Это значит и меня ошибочно могуть шлёпнуть ненароком.
Яков толкнул соседа вбок и тихо сказал:
- Уймись наконец, а то ведь тоже шлёпнут.
- И то верно, - вздохнул Цыбин.
                Вскоре народ стал расходиться, за колхоз проголосовали. Каких либо протестов у крестьян села не  проявлялось. В этот же  время проводился оргнабор на  Дальний Восток. Несколько мужиков воспользовалось этим и, чтобы их не «не донимали» колхозом, уехали из села.
Тумановы попали в список кулаков. Им пришлось продать выездную лошадь и их вычеркнули из списка.
                Волки

                С началом войны, в окрестностях  появилось  множество  волков, голод не тётка, хоть на фронте и много еды, но лучше от него подальше.  Сельчане говорили,  что  если  встретишься  с  волком,  зажигай  какой  - либо  факел,  костёр,  и они  не  подойдут.  Голодные,  они  бродили  около  дворов,  которые граничили  с  полем. 
                Во  время  войны, волки,   видимо,  тоже  отступали  с  запада,  гонимые  грохотом  боёв  и  пожарами,  они  боялись огня  и громких ударов по железу. Видно серые здорово натерпелись в районах, где проходили боевые действия. 
                Жители  села  всегда помнили  о  волках,  и  на  ночь  скотину  загоняли в сараи. Хотя что такое сарай для голодного хищника, никакие запоры, не замки от них не спасали. Каждый день, то у одного, то у другого пропадали куры, козы, то найдут задранную корову.
                В  летнее  время  пастухи  всегда  были  настороже,  овраги,  занятые  кустарниками,  обходили  стороной.  Но,  как  бы  не  были  внимательны  пастухи,  главными  хранителями  стада  были  собаки.  Они  чуяли  приближение  волка  и  бежали  в  ту  сторону,  за  стадо  с  лаем, оповещая  пастухов  и  стадо. 
                Собаки,  видя,  что  пастухи  их поняли  и  идут  к  ним,  становились  уверенными  и  сильными.  И  волк,  видя  пару  собак, с человеком, нехотя  удалялся    в  ближайшие  заросли.  С  одной  собакой  он  бы  справился,  не  столько  с  надеждой  на  свои  силы, а  в  надежде  на  свою  хитрость. 
                Вот  поэтому,  как  только  волк  скрывался  в  зарослях,  пастухи  отзывали  собак.  Если  одна  из  них  не  слушалась,  увлечённая  преследованием,  её считали погибшей  в  бою.  Волки  всегда  бродили  по  двое - трое, а  на  разведку  выходил один  из  них, самый сильный.  Встреча  с  волком  в  те  времена  не  была  редкостью. 
                Не менее примечательный случай произошёл напротив  где  жили  Крайновы.  Из окон  Солуяновых хорошо  просматривался  их  двор.  Он  не был  традиционным  замкнутым.  А  был  огорожен  г-образно,  и  в сторону  улицы  и  огорода  был плетень из жердей.
                Поздним  утром  послышался  лай  крайновой  собаки.  Он становился  неистовым,  и дети  прилипли  к  окнам:  что  -то,  случилось!
Женя подозвал мать и указал на улицу.
- Смотри мама, там кто – то стоит.
Елизавета выглянула из раскрытого окна и крикнула соседке:
- Клавдя! Волки у тебя во дворе.
                Собака  в  сенях,  около  отверстия в  двери, предназначенного  для  неё,  заливалась  лаем,  высовывая  морду, в отверстие  двери.
                На крыльцо, услышав голос соседки вышла Клавдя с ружьём,  чтобы  выяснить  причину  тревоги  собаки.  Во  дворе  стоял  волк.  Собака  при  хозяйке  осмелилась и  с  лаем  бросилась  на  волка. Тот не стал ввязываться в драку и  не спеша  перепрыгнул  через  загородку. Затем  оглянулся  на  собаку  и  стал  уходить.  Собака  пролезла в  загородку,  пытаясь преследовать волка, как он  мгновенно повернулся,  и  собака  замолчала:  горло  её  было  перехвачено  его клыками.
                Дети продолжали смотреть на разыгравшуюся трагедию.
- Эх! Попался бы мне он в тёмном переулке, - заключил Саша, - я бы ему хвост то отодрал.
А волк,  так  же,  не  спеша  перепрыгнул  с  собакой  в  зубах  через  следующий  плетень  и  скрылся  из  глаз.
                Прошло около месяца, и чья - то  собака,  стала заливаться  лаем  снова у  дома Солуяновых.  Своей собаки у них не было уже полгода, померла по возрасту.
                Около  уличного  крыльца  сидел  волк, а из – под крыльца раздавалось её тявканье. Волку это не нравилось и он продумывал  метод  извлечения  её  оттуда. 
                Дети сразу начали стучать по  рамам.  Маманя, так её стали в это время звать подошла к окну и погрозила детям, чтобы они не дразнили волка. Однако волк даже не отреагировал. 
- Подожди маманя, я разберусь с этим серым разбойником, - сказал старший брат Александр и вышел на веранду.
- Кудышь ты идёшь, ведь это волк, не собака.
                Александр не послушался матери и стал  кричать  и  при этом шлёпать  дверью,  чуть  приоткрывая  её. 
                Волку это не понравилось и он  медленно  переваливаясь ушёл  в  сторону  поля,  мимо  дома  Ильиных.  Собака  поняла,  что  волк  прогнан,  и стала  выбираться  из - под  крыльца,  но  отверстие было слишком мало.  Саше  пришлось очень долго её оттуда вытаскивать.  Он  удивился,  как  она  могла  туда  пролезть. 
                Не менее удивляло,  спокойствие  волка  при  отступлении,  в обоих случаях. Создавалось ощущение, что они чувствовали свою силу и считали территорию своей. Хотя,  может  быть  это  их  обычная  тактика  вызывать  собаку  на  простор, где  легче  её  схватить.
                Летом ребята рыбачили  на  удочку  в  заливе  малого  оврага.  Было  предвечернее  время.  Солнце  освещало,  лишь  одну  сторону  оврага,  другая  была в  тени.  Волк  гнался  за  зайцем.  Анатолий  сначала  услышал,  а  затем  увидел эту погоню.  До  зайца  с  волком  было  метров  сто,  когда  он  услышал  тяжёлое  дыхание  волка.  Первое  мгновение  ему показалось,  что  они  бегут  рядом  «друг  с  другом», так  как  они  бежали по  оврагу  на  него,  но  вот  заяц  резко  повернул  в  гору. Дыхание  волка  стало  ещё  слышнее.  Заяц  заметно  стал  увеличивать  расстояние  до  волка,  но  там,  наверху,  поле,  если  волк  не  задохнётся,  он  настигнет  зайца..  Неизвестно,  чем  закончилась  эта  гонка,  но  после этого все,  смотали  удочки  и  ушли  домой. Испытывать состояние жертвы никому не хотелось.

                Колхоз

                Степан услышал сзади шаги, но оборачиваться не стал. Участковый молча глядел в широкие плечи председателя, а затем разогнал свой велосипед с облупившейся краской на раме и с залатанной шиной, подпрыгнул, сел и поехал дальше.
                Он обогнал идущего Степана, намеренно проехал мимо на полной скорости, обрызгал его сыпучей пылью из-под узких колес. Степан чуть посторонился, он уже не помнил о предостережении высказанном ему на правлении.
                Вчера прошло самое шумное собрание за все время его председательства. Принимали письмо товарищу Сталину, в котором благодарили его за счастливую колхозную  жизнь,   обещали  трудиться  не  покладая   рук   на благо народа. Много говорили и вспоминали, как было до войны. Когда зачитывали текст письма, изобилующего словами любви и благодарности в адрес отца и мудрого вождя, все умолкли, некоторые женщины, подходя, чтобы поставить свою корявую подпись, расплакались.
                У дверей вертелись двое, приехавшие вместе с уполномоченным — молодой, решительной женщиной из райкома партии, ее все уважительно называли Екатериной Сергеевной. Некоторые потом рассказывали, что не все это письмо хотели подписывать. Степан знал точно, что его соседка, письмо не подписала.
                Собрание прошло, и письмо, исчерченное сотнями подписей, увезли в город, где его присоединили к сотням и тысячам подобных, упаковали в мешки и спешно отправили по назначению. Кому не приятно получить хорошее письмо?
А Степану сейчас некогда об этом думать. По простоте душевной, по занятости. Ему говорили: нужно, и он делал. Потом, не первое благодарственное письмо отправляли туда, вверх. Раз нужно, так нужно!
                Он шел на колхозный двор осмотреть телеги, поговорить с животноводом о предстоящем сенокосе. Нужно было найти для косарей хотя бы немного хлеба и мяса. Хотя бы по сто граммов мяса в день. Иначе с сенокосом ничего не получится и никакого сена не будет. Недаром ведь пословица говорит, что коси до петрова дня дрова — все будет трава, а после петрова дня и трава хуже, чем дрова.
                А к осени обещали дать коров и овец, их надо кормить.
Нужно поговорить с животноводом, чтобы забить одряхлевшую корову. Только как это оформить, а то ведь обвинят во вредительстве. Можно составить на нее акт, сдохла и сдохла. А еще неплохо послать бы на речку мужиков с бреднями. Пусть бы походили по мелким местам.
                Степан задумался и не расслышал голоса уполномоченной райкома, проводившей вчера собрание. Екатерина Андреевна, догнав его, сердито сказала:
-  Вас никак не остановишь, Степан Иванович.
-  А! Вот, иду. По делам иду.
-  Вы  мне  нужны,  Степан Иванович,  на минутку.
-  Хоть на   минутку,   хоть  на   час,  товарищ   Уполномоченная.
                Он выжидающе взглянул на  нее.   Как бы спрашивая, на кой ляд он ей понадобился.   Екатерина Андреевна пошла рядом, и некоторое время молчала. Зеленый берет, старая гимнастерка и сапоги — все только подчеркивало ее молодость и шло к ней. Поэтому чувствуя эту неловкость, она заменяла её излишней строгостью. Она   еще   не   привыкла   к   своему новому положению, к работе в райкоме партии. Вначале было очень трудно. Она понимала необходимость, раньше она была на комсомольской работе, сейчас самый молодой коммунист в районе, говорят, способный организатор.
                По крайней мере, так считали старшие товарищи, и она не раз слышала их мнение. Она не придавала значения подобным разговорам, хотя в глубине души ей было приятно. Многое заставляло ее упорно работать, отдаваться делу до самозабвения, до полной отрешенности.
                Для товарищей, близко знавших ее, она имела свое лицо, для Степана, она была инструктор райкома, и он видел в ней только начальство.
-  Знаете, по моим наблюдениям, Степан Иванович, у вас не совсем благополучно в колхозе. Я пыталась разыскать парторга, а он оказывается болен.
-  А! – Вновь вернувшись от своих дум ответил Степан, - он давно хворает.
-  Поэтому я и решила поговорить с вами. Давайте отойдём куда-нибудь в сторонку.
- Пойдемте. Вон напротив, в сад можно.
-  Ваш?
-  Мой.  Сгорел  наполовину  в   войну,  хороший  сад  был.
-  Вырастет, ничего.
-  Все растет. Сад, конечно, тоже растет. Вон туда, на скамеечку, проходите, там тени больше.
                Екатерина огляделась. Сад действительно был стар и запущен, густо обсажен кустами акации. Сухой воздух затруднял дыхание, солнце чувствовалось и в тени. Степан расстегнул ворот грязной рубахи, полез в карман за табаком.
-  Все сгорит,- вздохнул он, ловко скручивая одной рукой цигарку - кисет зажат в коленях.- Рожь, считай, сгорела, еще немного и картошка сгорит. Земля — хоть яйца пеки, дождёв то нет.
                Степан подумал о новой голодной зиме, о пустом трудодне, о землянках, в которых придется жить, о болезнях, о налогах, которые нечем платить. И еще он подумал, что ничего в крестьянском деле не смыслит эта девчонка, зря их присылают.
                Он сидел рядом и курил и незаметно о спинку скамейки почесывал фантомно зудевшее плечо.
                Они разговаривали вначале о сенокосе, о ходе полевых работ. Затем инструктор расспрашивала о прополотых гектарах, о строительстве скотного двора, о многом другом, что знала по сводкам, по газетам, из разговоров на совещаниях в райкоме. И председатель терпеливо отвечал и разъяснял. А про себя думал: «Эта еще умнее других, она хоть не давала указаний по каждому поводу и не начинала тут же «выправлять положение».
-  Вот так живем, товарищ Екатерина Андреевна. Засуха. Хорошего ждать пока не приходится.
-  Я заметила. Мне вчера во время собрания показалось, дела у вас не совсем в порядке. Знаете, мне стало известно, некоторые письмо не подписали. Такие настроения.      Невероятно!  Кстати,  не  узнали, кто именно?
Чувствуя подвох он ответил:
-  Нет!
                И она поняла, что он сказал неправду. Степан  докурил,  обжигая  губы,  тщательно  затер окурок подошвой.
- Здесь, Степан Иванович, возможны не наши влияния, нельзя так оставлять. На трудности, конечно, никто глаз не закрывает. Какие у вас соображения?
-  На сёдний день, нет никаких у меня соображений.
                Он встал. Отсутствие руки начинало сказываться, вся его фигура слегка уходила влево.
-  Чего   тут   сообразишь?   Васька! — крикнул   он   в дом.
                На зов председателя из кустов вышел худой мальчишка в грязных, прорванных на коленях штанах, остановился поодаль, исподлобья взглянул на отца.
-  Звал?
-  Звал. Поди принеси тот хлеб, что нам тетка Василиса вчерась испекла. Да, давай живо.
-  А зачем живо то?
-  Нужно. Иди, говорю тебе.
Васька потоптался на месте, почесал ногу и выпалил:
-  А! Я батя, его съел.
-  Весь? - в голосе председателя послышалась досада.
-  Немножко осталось,  все  жрать хочется, но я  тебе оставил.
-  Ладно, принеси сколько есть.
                Васька забежал в дом, и через минуту на широкой ладони председателя лежал темный бесформенный кусок, напоминающий не то влажную темную глину, не то сырой навоз.
- Вот, посмотрите. Ты беги, Васька, играйся. Инструктор взяла хлеб, разломила, понюхала,  подняла    глаза на председателя. Она не понимала. А Степан выдавил:
-  Враг, говорю.
-  Что?
-  Враг. Хуже всякого другого, скрытого. Мы его едим, такой хлеб. Конский щавель, прошлогодний гнилой картофель да липовая кора. Не понимаете? Ну, кушаем, берем и кушаем.
                Инструктор  положила   липкий   ком   на   скамейку   и   встала.
                Степан Лобов увидел как изменилось её лицо: 
-  Во время оккупации мы ели кое-что похуже,— сказала она. Однако мы верили, умирали и боролись. Нужно понимать и вынести такую войну. Только по колхозам наш ущерб составил сто восемьдесят один миллиард рублей, Степан Иванович. Тут сразу не выпрямишься. Тут жалостливыми разговорами не поможешь - идет война. Никто не говорит — тяжело будет. Подождите, скоро поставим гидростанцию. Такие разговоры в области уже идут. Вы понимаете, что это будет значить для наших колхозов?
-  Я понимаю,— ответил председатель. – А что мы с этой гидрой – то делать будем? Сейчас хоть на рыбе живём, а поставите эту гидру и рыба вся уйдёт. А старики с ребятишками? Попробуй втолкуй им.
                Екатерина Андреевна молча попрощалась, не оглядываясь пошла в направлении машины.
                Степан тяжело вздохнул и глядя в небо процедил:
- Гидра! К чему этот разговор? Хлеба он не прибавит. Говори не говори.
Голодно было в селе и дети ходили по прошлогодним картофельным полям, отыскивали редкие сгнившие клубни. Их сушили, растирали в муку и пекли оладьи. От них пахло гнилью, по цвету они были темнее подзола. На работе, доставая их из узелков, глядя на них, негромко и сквозь зубы ругались, но ели.
                Все ждали нового урожая, молодая картошка могла пойти только через месяц. Такой срок нелегко выдержать голодным. Украдкой от взрослых дети ежедневно подкапывали кусты картошки — проверяли, подрастает ли. Подрастая, картошка становилась всем. Из нее пекли хлеб, из нее варили суп, она заменяла молоко и мясо. Кто-то на самом шляху подвесил картошку на нитке, а снизу приклеил бумажку: «Картошка удавилась».
                Прохожие читали и вполне серьезно говорили, что картошка удавилась с горя, стало невмоготу терпеть. Повешенную картошку снял со столба участковый и показал ее Степану Лобову председателю.
- Это что? – участковый изменился в лице, - Это ж налицо прямая контрреволюция. Найди кто это сделал.
- А ты сам – то, что; хорошую картошку жрёшь?
- Ты это давай без агитации, сам понимашь это дело государственное. Сёдни не накажешь, а завтра кажный напишет что – то.
- Иди-ка занимайся своим делом. Пацаны наверное с голодухи и повесили.
- Пацаны! Вот и разберись сам, пока в район не написал на тебя.
- Да пиши, мне одно долго здесь не работать.
Лобов остановился и посмотрев сзади на уезжающего участкового, сплюнул и пошёл в другую сторону.

Вы прочитали отрывок повести.