Часть 2
Гнусавый бормоток селектора по поводу совещания застал Хауса по дороге в буфет. В другое время он проигнорировал бы любое его сообщение, но Уилсон никогда прежде не собирал внеплановое совещание, тем более в расширенном составе, не известив о нём заранее. Хаусу сделалось и любопытно, и как-то несколько тревожно.
Не только ему. В кабинете, когда он подошёл, уже собрались почти все заведующие и ведущие врачи их немного необычных, условных отделений. Тауб и Корвин от трансплантологии, Кэмерон от приёмного, Буллит из отдела мониторирования и дистантной диагностики, Чейз и Колерник от хирургии, Сабини от ОРИТ, Блавски - от психиатрии, Чэн - из детского, Лейдинг - от онкологии, Хедли - от амбулатории, Куки - от функционально-лабораторного отдела. Ней, как всегда, держалась отстранённо, готовая не давать в обиду свой подопечный средний персонал.
Корвин, всё ещё не настолько оправившийся, чтобы лазить по столам, устроился на диване рядом с Чейзом и что-то говорил ему на ухо - Чейз заинтересованно наклонился к нему и кивал. У Корвина после сращения переломов осталась не слишком бросающаяся в глаза хромота, но он раздобыл где-то маленькую, почти игрушечную, трость и, расхаживая с ней по коридорам, упоённо передразнивал Хауса.
Тринадцатая переплела пальцы в «замок» и оперлась на него подбородком. Лейдинг подпирал стену и слегка поёрзывал по ней, словно его донимали блохи, Буллит согнал с остатка дивана Куки - «уступите безногому инвалиду» - и вальяжно развалился, сквозь брючную ткань потирая натруженную протезом культю выше ремней. Блавски сидела на подоконнике и, увидев Хауса, похлопала ладонью, приглашая его сесть рядом. Колерник что-то чертила на вырванном из блокнота листке для Сабини, но заглядывал туда и Тауб. Кэмерон разговаривала с Чэн на чисто педиатрические темы - о зубах, запорах и кошмарных сновидениях.
Лёгкое жужжание-свист мотора инвалидного «болида» заставил всех прервать разговоры и поднять голову - прибытие главврача в кабинет стоило внимания. Он влетел в дверной проём не сбавляя скорости, развернулся волчком возле стола и застопорил ход, едва не вылетев на пол - дёрнулся всем телом вперёд-назад, вцепившись в подлокотники, посидел долю мгновения, приходя в себя и поднял голову:
- Ещё кого-то ждём, или все собрались?
- Твоего ангела-хранителя из глубокого обморока, - подал голос Хаус. - Свернёшь шею когда-нибудь.
- Когда-нибудь каждый свернёт - в прямом или переносном смысле, - без заострения внимания, даже не взглянув на него, парировал Уилсон. - Если все здесь, я сразу скажу то, что собирался. Итак, к нам поступил сегодня пациент Леон Харт, которого многие хорошо знают. Он уже лечился у нас по поводу тяжёлого аутоимунного процесса, у него развилась терминальная почечная недостаточность. По поводу неё он получил здесь же пересадку почки от условно-живого донора в ходе экспериментальной операции одновременной трансплантации, взят на дистантное непрерывное мониторирование, от которого отказался, просто отключив браслет и не поставив никого в известность... - он поднял голову и, чуть покраснев, обвёл аудиторию взглядом. - Нет, ничего… я просто напоминаю.
- Да мы помним, босс, - с места насмешливо сказал Корвин. От его голоса Уилсон словно бы слегка вздрогнул, но продолжал:
- Мы не будем ставить человеку в вину его наплевательское отношение к своему здоровью - мы никогда так не делали. В том, что случилось со мной, виноват я сам, виновато моё паршивое здоровье и стечение обстоятельств. Не Харт. Тем более, не Орли. Харт поступил в тяжёлом состоянии, и его поведение или характер не являются определяющими величинами при выборе тактики обследования и лечения.
- Харт числится за больницей Кадди - мы только предоставляем место с диализом и, если придётся, гнотобиологию, - сказал Хаус негромко и лениво, как будто уже устал в стотысячный раз повторять одно и то же.
- Харт - диагностически неоднозначный случай, - заявил в ответ Уилсон с плохо скрытым торжеством в голосе. - Я забираю его у Кадди - глупо человеку, нуждающемуся в медицинской помощи диагностического отдела, диализного отдела, нефролога и, возможно, гнотобиологии, числиться за учреждением, в котором нет диагностического отдела, диализного отдела и гнотобиологии, и чей нефролог на три головы ниже по уровню, чем наш.
Хаус вскинул подбородок и открыл было рот, но, подумав мгновение, снова закрыл его, усмехнулся и стал молча заниматься пенспиннингом, отобрав для этой цели у «колюще-режущей» ланцет.
«Палец отхватишь», - мельком подумал Уилсон, но не задержался на этой мысли.
- Что там диагностически неоднозначного? - спросила Блавски. - Отторжение трансплантата - диагноз на уровне третьего курса.
- Доктор Куки? - полувопросительно произнёс Уилсон, выглядя точь-в-точь, как дирижёр, указывающий лёгким взмахом палочки, кому когда вступать.
- Отчётливых признаков отторжения трансплантата в биоптате нет, - сказал Куки, ради такого неожиданного сообщения даже поднявшийся со стула. - Я видел отёчность и ишемию ткани, но этого недостаточно. Нефроны функционально способны. Если это и отторжение, то оно ещё в самом начале.
- В самом начале оно не вызвало бы уремию,- возразил Чейз.
- Значит, это вопрос не гистологии, - невозмутимо откликнулся Куки. - Ищите сами.
Хаус оставил в покое ланцет и заинтересованно приподнял бровь.
- Я сейчас прочитаю вам небольшую лекцию о тромбоэмболии, - сказал Уилсон. - Причиной тромбоэмболических осложнений может служить внезапное изменение кровотока в зоне локализации неподвижного тромба, как то сбой сердечного ритма, перепад давления или спазм сосудов по той или иной причине. Иногда тромбы формируются, например, на повреждённых створках сердечных клапанов. Их формированию способствует временная иммобилизация, нарушение реологических свойств крови, некоторые тромбогенные медикаменты, особенно принимаемые в нежелательном сочетании - например, не так давно мы установили высокую тромбоопасность одной из наших рутинных схем подавления - коррекции, используемой при лечении онкологических заболеваний у реципиентов органов и тканей.
- И к чему это всё? - не утерпела Колерник. - К патологии Харта едва ли имеет отношение.
- Это имеет отношение к моей патологии. Для неё были объективные причины, Харт их не создавал и не провоцировал. Вы все - в достаточной степени врачи, чтобы это понимать. Всё, что он сделал - просто прекратил мониторирование, не предупредив пульт. Это - не такая вина, чтобы за неё обрекать на смерть, не пытаясь помочь. Не такая вина, чтобы за неё наказывать небрежностью процедур или резкостью тона. Это вообще не вина для человека, имеющего слабое представление о медицине и нашей работе. Кажется, это должно быть понятно взрослым людям, врачам и медсёстрам. Однако одного из наших врачей уже ждёт дисциплинарное разбирательство за необъективное отношение к этому пациенту. Может, и хватит уже, а?
- Да ладно, - раздался писклявый дискант Корвина. - Признайся: тебе ведь это нравится.
И снова Уилсон едва заметно вздрогнул.
- Не имеет значения, нравится мне это или нет, доктор Корвин, - проговорил он, помолчав и не поднимая глаз. - Важно, чтобы это прекратилось, потому что теперь Харта нужно диагностировать, а наша диагностика лучше, чем в «ПП». И отказываться вести пациента, начинавшего лечиться здесь и получившего в итоге результат неудовлетворительный, непохоже ни на «Двадцать девятое» - в целом, ни на отделение Хауса и самого Хауса - в частности. Если у нас теперь допустимо забить на пациента и на медицину без настоящих веских причин, то чем мы тут вообще занимаемся?
Хаус негромко хмыкнул, но не возразил, и непонятно было, согласен он с Уилсоном или просто не находит нужным возражать здесь и сейчас, приберегая разговор на потом. Надо отдать ему справедливость, с момента прихода Уилсона на место главврача, Хаус сделался едва ли ни самым дисциплинированным врачом в штате. Уилсон старался не злоупотреблять, но и он приходил в лёгкую оторопь, видя, как Хаус безропотно спускается в амбулаторию, согласно расписания ротации, и ведёт приём или как он дежурит в пультовой. Его не оставляло ощущение, что это какая-то тонкая и хитрая долговременная игра, но дни шли за днями, а Хаус не предпринимал никаких действий, хотя бы отдалённо напоминающих его прежние приснопамятные выходки. Уилсон не был уверен, что это радует его, но пока молчал.
- Значит, с этим вопросом, я думаю, что нашёл у вас понимание, - выждав небольшую паузу, которую с ним выдержали и все остальные, сказал он. - Теперь что касается дисциплинарной комиссии и других способов самобичевания… Я не имею ничего против справедливого возмездия за реальную вину, какие бы неудобства оно мне, как главному врачу клиники, ни доставляло, но давайте сразу уговоримся: разговор со мной должен предшествовать обращению за поркой к Кадди.
- Да ты прямо тиран, милашка, - снова с места выкрикнул Корвин.
Хаус поглядывал то на него, то на Уилсона заинтересованно, как будто прикидывал, на сколько ещё Уилсону достанет терпения. Корвин намеренно и постоянно задевал Уилсона - так повелось, и ему это нравилось. Надо думать, он приглушал таким образом своё чувство ущербности и неполноценности, даже несмотря на то, что Уилсон был лёгкой добычей - хоть и не бросался в словесную перепалку и демонстративно игнорировал едкие реплики в свой адрес, но, как и Хаус, Корвин прекрасно видел, что делает ему если не больно, то, во всяком случае, здорово неловко, и словно бы вдохновлялся этим.
- Дело не в моём желании держать руку на пульсе, - проговорил Уилсон, словно не отвечая Корвину, а просто продолжая свою мысль. - Дело в том, что некоторые вещи не должны выходить за пределы больницы. Вы же все знаете, что мы уже давно на особом контроле. После той эпидемии неизвестного вируса, в которой мы понесли потери, и «ПП» тоже. Невосполнимые потери: Хурани, Биби, сестра Уитнер… Потери, о которых мы ещё не знаем хорошенько: отдалённые последствия, мутации…
На этом месте Хаус закашлялся, как будто чем-то поперхнулся, и Уилсон быстро взглянул на него, но потом снова упёр взгляд себе в колени.
- Любой скандал, любое разбирательство - это новое привлечение внимания из вне, - продолжил он. - А между тем, есть целый ряд вопросов, решаемых внутри больницы. И прежде, чем сделать их достоянием гласности, мы будем что-то с ними пытаться сделать здесь, внутри, в нашей команде. Если кто-то не согласен с этим, пусть лучше сразу скажет и… покинет нас.
- А если этим «кем-то» окажется Хаус? - снова с места спросил Кир. - Громкие заявления с последующим тихим отползанием?
-Ты за меня не переживай, - со своего подоконника откликнулся Хаус. - Уилсон, если я забью тростью этого не в меру бойкого оратора, я тебе первому признаюсь, обещаю.
- Но-но! - вздёрнул подбородок Корвин. - У меня найдётся, чем ответить, - и продемонстрировал свою детскую, словно игрушечную, трость.
Этот обмен репликами разрядил обстановку - присутствующие, включая самого Корвина, засмеялись. Уилсон даже не улыбнулся.
- Спасибо за понимание, - проговорил он и, выждав немного, продолжал уже более раскованно: - Ну, и теперь ряд мелких вопросов. У доктора Лейдинга истекает срок условно продлённой лицензии. Лейдинг, вам нужно очень быстро получить зачёт по необходимому минимуму и представить документы ещё до первого числа, иначе я буду вынужден отстранить вас от работы. Не скажу, что я это сделаю совсем без удовольствия, но всё же отделению уход специалиста вашего уровня будет не на пользу. Хаус, я тебе третий раз напоминаю, чтобы ты подошёл к Венди и подписал пакет документов для собрания акционеров - оно уже сегодня. На твой приход, конечно, никто не рассчитывает, но хотя бы роспись поставить ты можешь? И теперь главное: создавая психолого-психиатрическое отделение, мы руководствовались необходимостью: старая схема терапии давала много побочных эффектов в виде галлюцинозов, апатии, депрессивных состояний, даже клинических психозов. После коррекции схемы мы наблюдаем гораздо меньше подобных осложнений, однако терять уже налаженное, работающее отделение так же невыгодно, как и заставлять его простаивать. Поэтому больничный совет - вы уже знакомы с этим нововведением и сами избрали его членов - на первом же заседании постановил открыть на базе детского отделения амбулаторно-коррекционную группу. Небольшую, не больше десяти хроников, которым мы обеспечим индивидуальные программы наблюдения и развития навыков. Таким образом мы оправдаем расширение психиатрии и ничего не потеряем.
Хаус хмыкнул. На заседании совета он голосовал против этой затеи, но правом вето не воспользовался из-за умоляющего взгляда Уилсона и, в какой-то степени, из-за Мастерс и Кэм - их детям такая группа при больнице могла бы помочь, если не продвинуться в развитии, то, по крайней мере, чаще видеть матерей. И если дочку Чейзов ещё не слишком волнуют вопросы, не касающиеся питания и сна, то девочка Кэмерон довольно взрослая и, если верить Кэм, сознаёт свою неполноценность, а значит, внимание матери для неё лишним не будет.
- Ну, кажется, всё, - сказал Уилсон. - Хаус, если ты по-прежнему не хочешь заниматься Хартом, я передам его Старлингу, но…
- Но?
- Я прошу тебя, - Уилсон сделал ударение на «тебя».
- Ладно, взгляну, - буркнул Хаус, спрыгивая с подоконника и привычно секундно балансируя на одной ноге, пока вторая осторожно пробует себя в качестве опоры.
Уилсон развернул кресло и вылетел из комнаты со скоростью всё того же пресловутого болида. Хаус, глядя ему вслед, как раз прикидывал, не сломать ли чудо-агрегат Кадди, пока приятель реально шею не свернул, как вдруг очень негромкий голос над ухом спросил:
- Ну, а в остальном вы как?
Все прочие уже практически покинули комнату, расходясь по рабочим местам, и только Блавски осталась сидеть на месте, даже не шелохнувшись. Хаус подумал вдруг, что вот так, не о работе, она заговорила с ним впервые за пару месяцев.
- Что «как»? - сделал он вид, что не понимает.
- Ну… вообще, - неопределённо пожала плечами она. - Ты ничего мне не рассказываешь, не разговариваешь, как будто злишься. Мы больше не друзья?
- Нет, и не были, - отрезал Хаус, но, тут же смягчившись, добавил: - Я ведь уже говорил тебе: наш статус на «друзей» не тянет.
- Ладно, пусть приятели. Но ты злишься?
- За что бы я мог на тебя злиться?
- Ну, не знаю… За то, что я бросила Джеймса, например.
Хаус укоризненно посмотрел на неё:
- Не передёргивай, рыжая. Это не ты его - это он тебя бросил. О чём я тебя, кстати, предупреждал с самого начала. Сочувствую, но помочь нечем.
Блавски кивнула. Она не выглядела виноватой или подавленной - только очень грустной.
- Ну а в остальном как вы… - повторила она, - справляетесь?
- Да нормально справляемся. Видишь же: Шумахер, чтоб ему… Он и по квартире так летает, я всё жду: в стенку вмажется.
- Да, кресло удачное. Я знаю, это Кадди ему достала. А у тебя, кстати, что с ней сейчас?
- Что обычно. Потрахушки по обоюдному согласию со сведением вербальной составляющей до минимума. Ну, а ты сейчас с кем? - он спросил просто из вежливости, но тут же почувствовал, что ему, действительно, интересно.
Блавски легонько неопределённо шевельнула плечом:
- Ни с кем.
- А злобный карлик что же, от тебя отступился?
- Злобный карлик не принимает жертв и уступок, - чуть усмехнулась уголком рта Блавски. - И никакой он не злобный - несчастный человек, раздражённый на весь свет, как и ты.
- Я хоть с крыши не прыгал, - парировал Хаус. - Ну, и ещё по мелочи: не выгонял коллег из операционной гипнотическим внушением, не заталкивал неугодных в психушки, а угодных - в свою постель, пользуясь своими гениальными способностями влиять на психику и волю, не лелеял планов убить соперника…
- Да, - согласилась Блавски. - Ты - ангел. Но ты обязан Киру жизнью - и своей, и Джима. Если бы он не отвлёк внимание тех русских авантюристов, они бы успели тебя убить. А если бы он не провёл операцию Джиму, Джим был бы уже мёртв. Об этом ты не помнишь?
- Помню. Поэтому и терплю его выходки, не отвечая. И ещё кое о чём помню - о том, что он - гениальный хирург, например. И о том, что он нашёл управу на Лейдинга. Но это не мешает ему быть злобным карликом.
Она задумчиво кивнула. Помолчав, спросила:
- Так ты берёшь Харта?
- Видимо, да.
- Потому что Джим попросил?
- Потому что я не знаю, что с ним. А должен бы знать.
- Хаус… - она снова слегка помедлила.
- Что?
- Как ты думаешь, Джим - он… в порядке? Он… смирился?
Хаус поднял голову. Их глаза встретились, и в который раз она поразилась глубине и яркости его светлых глаз, а он - необычно сочной зелени - её.
- Не в порядке. Не смирился. Но он старается. И я буду последним, кто ему в этом помешает.
Уилсон объезжал свои главврачебные угодья, старательно избегая ОРИТ. Следом почти бежали, чтобы не отстать, Тауб, Кэмерон, Рагмара и Ли. Ли умудрялась при этом не только держаться в пелетоне, но ещё и записывать.
- Йену Дега перенести перевязку на сегодня и взять отпечатки на цитологию с поверхности грануляций, - отрывисто распоряжался Уилсон, раскатывая из палаты в палату. При этом он успевал просматривать листы наблюдений, щупать, слушать и задавать пациентам короткие вопросы, причём не только по поводу их заболевания.
- Мистер Доулет, как у вас со стулом? Так и не смогли сходить? Вам придётся поменять схему терапии и, скорее всего, вас снова начнёт тошнить, но ничего не поделаешь - придётся немного потерпеть, иначе мы провалим всё лечение. Ли, здесь ипратропий отменить, оxiкодон коротким курсом и уходим опять на традиционную схему. Пусть Хаус взглянет, только заставьте его, ради всего святого, расписаться в карте… Мистер Сеймур, как ваша бессонница? Вам перенесли стероиды на утро - это должно помочь. Да-да, я знаю, как это мучительно, и очень вам сочувствую. Добавьте лоразепам, Ли, но только на сегодня… Так. А здесь у нас что? Показатели крови не изменились? Отлично, мистер Брэнд. Сейчас мы вас выпишем домой, а когда воспаление совсем утихнет, вы приедете сюда ещё раз, и мы постараемся закрыть дефект уже окончательно.
Он крутнулся на своём кресле, чуть не стукнув подножкой Кэмерон, и устремился в детское отделение - небольшое, всего на пять мест, занятых сейчас двумя чёрными мальчишками, девочкой-подростком и безволосым бледным пареньком лет двенадцати, только что переведённым из гнотобиологии. Он сидел в постели, безучастно перекладывая карточки с фотографиями бейсболистов.
- Трилли, я тоже собираю карточки «Chicago White Sox», можем поменяться…, - сказал Уилсон, вешая карту на место. - Лейкоциты нарастают слишком медленно, тебе придётся пробыть здесь дольше, чем мы рассчитывали, извини. Гэдж, тебя больше не рвало сегодня? Вот и хорошо, - он повернулся к Рагмаре. - Вечером метоклопрамид отменить, посмотрим, как пойдёт… Кайла, ты первая в очереди, мы ждём твою почку сегодня-завтра, поэтому, пожалуйста, никаких мармеладов и чипсов - только больничная еда, вечером не ужинаешь. С утра повторить весь спектр, пусть её осмотрит Старлинг и будем надеяться на лучшее. Да, у Джуда мне не нравится состояние шва - скажите Колерник, чтобы ещё раз посмотрела… Всё. Карты мне на стол, - развернул кресло и, жужжа моторчиком, улетел в конец коридора, оставив свиту в безнадёжном арьегарде.
- Иногда я его боюсь, - помолчав, проговорил Тауб. - Хотя сам не понимаю, почему.
Кэмерон, поджав губы, покосилась на него, но ничего не сказала. На самом деле Тауб высказал и её смутные ощущения тоже. Она уже которую неделю не могла отделаться от дурацкой фантазии, будто настоящий Уилсон лежит где-нибудь под кроватью у Хауса в зоне «В», а вместо него на жужжащем кресле по больничным коридорам носится говорящая кукла, от которой неизвестно, чего ожидать. Конечно, это был бред бредский, но что-то же за ним стояло. Может быть, то, что Уилсон всё время выглядел чуть загруженным, чуть ушедшим в себя, может быть, стёртые с его лица следы живых эмоций, привычка не смотреть в глаза. Точно так же он выглядел, когда вернулся из психиатрического отделения Сизуки, но тогда это быстро прошло, а вот теперь как будто вернулось. И Кэмерон впервые сейчас, после слов Тауба, всерьёз задумалась, а не подсел ли их главный врач и друг Хауса на какие-то сильнодействующие препараты.
- Не ты один, - наконец, проронила она и пошла в амбулаторию помочь Тринадцатой с первичным приёмом.
Уилсон остановился в маленьком закутке раздевалки, наклонился вперёд и закрыл лицо руками. Он устал за это утро так, как не уставал за месяц работы без выходных. Невозможно, но обычная утренняя «летучка» и обычный обход вымотали его так, словно он в одиночку разгрузил товарный вагон. Голова налилась тяжестью и болела, ноги дрожали и подергивались в своём автономном танце, в груди словно разом отекли все послеоперационные рубцы и спайки. Но даже это было не главным. Он ловил себя на том, что всё время чувствует какое-то внутреннее смятение, тревогу, как будто над его креслом главврача, и инвалидным по совместительству, подвешен хорошо заточенный меч прямо под надписью про мину, шекель и ещё пару центов. Он отгородился ладонями от всего, пытаясь расшифровать настойчивые сигналы подсознания. Что это может быть, сообщение организма о нарастающем неблагополучии и стремительном приближении того смутного и страшного, о чём не хочется думать? Или дело не в организме, а в больнице, в сотрудниках? Откуда эти сторонящиеся взгляды? Почему Кир постоянно цепляет его, как бы находя в этом удовольствие? Не выглядит ли он в глазах всех их узурпатором, не по праву сместившим Хауса, или, ещё хуже, психом на реабилитации, и «Двадцать девятое февраля» со всем его персоналом, в таком случае, адаптированный тренажёр для психов? Тогда их можно понять - никому не хочется быть элементами тренажёра для психов. Но если задумываться об этом всерьёз, то сама абсурдность таких подозрений наводит на мысль о паранойе и, значит, пора звонить Сизуки и проситься на очередной курс терапии. Дома, с Хаусом, ему легко и хорошо - почему же здесь, в больнице, среди своих, он чувствует себя не то агрессором на оккупированной территории, не то оккупированной территорией под агрессором. Что он делает не так? А может быть, всё? А, может быть, стоит послать всё к чёрту, уйти, остаться жить на инвалидское пособие? Потребности у него сейчас самые скромные, этого бы хватило. С другой стороны, если «уйти» это значит, запереться в жилой зоне «С», когда «Двадцать девятое февраля» всё равно за стеной, то такой уход будет выглядеть чрезвычайно бессмысленно и глупо. К тому же, себе-то можно было в этом признаться, должность главврача позволяла ему реализовывать никогда до конца не утоляемую жажду признания своей значимости. Если не в душе, то, по крайней мере, в видимости. И, возможно, его и беспокоило сейчас больше всего ощущение наигранности этого признания. «Я только играю главврача, - подумал он. - Как Орли. Я - актёр. Характерный актёр на одну роль - роль демо-версии самого себя».
- Я никак не могу понять, что здесь вообще происходит…
Он вздрогнул от звука этого голоса, как будто его ткнули булавкой, и вскинулся. В самом тёмном углу, неподвижно и невидимо, замер похожий на призрак, бледный и измождённый Джеймс Орли.
- Господи! Орли, почему вы здесь?
- Искал местечка потемнее и потише. Подремал часок, а то меня уже ноги не держали.
- Здесь? Вам поставили кушетку в палате Леона, если уж в гостиницу не хотите.
- Плохой вариант. Леона я раздражаю. Да и всех остальных, кажется, тоже, - Орли невесело усмехнулся, и ещё раз Уилсон отметил его внешнее сходство с Хаусом: узкое насмешливое лицо, седые кудри, ярко-голубые глаза. Он даже и небрит был сейчас, как Хаус.
- Да уж, выглядите вы дерьмово, - безжалостно сказал Уилсон.
- Вы не лучше. Тем более, в этом кресле. Лиза говорила, что на вас напала какая-то сумасшедшая пациентка, но я думал… Ох, чёрт! Я же обещал Хаусу не поднимать этого вопроса - вы не выдадите меня?
Уилсон ответил не сразу - запрокинул голову и уставился на тусклый плафон верхнего освещения. Плафон задрожал и туманно расплылся.
- Вы - сама тактичность, Орли, - хрипло проговорил он. - Впрочем, я, видимо, тоже, потому что… Сумасшедшая тут не причём. Ну, то есть, она, действительно, ткнула меня ножом, и было мало весёлого, но кресло не поэтому… Тут другое, и, может быть, вы даже лучше поймёте, почему Хаус так себя повёл… Из-за меня… Я вообще-то не хотел об этом говорить, но чувствую, что дальше всё только хуже, и недоразумение затягивается. В общем, когда Леон отключил браслет мониторирования, не предупредив пульт, мне и в голову не пришло, что он просто устал от нашего слежения и решил порвать поводок - я сдуру решил тогда, что у него остановка сердца. Основания так решить у меня были, хотя, конечно… Нет, серьёзно, я почему-то даже не допустил другого толкования - наверное, привык к буквальному соблюдению инструкции всеми носителями браслетов. Я даже вызвал спасателей на его адрес в Эл-Эй. Ну, пока они разобрались, пока отзвонились мне, я, сами понимаете, был как на иголках, потому что даже если бы Леон был мне безразличен, а он мне не безразличен, это всё равно, как минимум, человеческая жизнь... От волнения у меня повысилось давление, сбился сердечный ритм - электрическая нестабильность миокарда, так это называется по-научному. И когда это произошло, в кровоток полетели тромбы с тех мест, где сосуды были повреждены. Они закупорили ветви артерий, вызвали мелкие инфаркты везде, куда попали - в частности, оказались повреждены субталамические ядра в мозгу и двигательный центр. Из-за этих повреждений непроизвольные сокращения мышц получаются у меня куда лучше произвольных, и ходить я не могу. Хотя, могло быть и хуже, - он улыбнулся побледневшему растерянному, огорошенному Орли. - Я мог лишиться разума, получить полный паралич, впасть в кому, умереть… Хаус, как я понимаю, уже просчитал про себя все эти варианты, и они его не устроили. Поэтому он и не хотел иметь дела ни с Леоном, ни с вами, хотя вас-то, уж точно, не в чем винить, а его почти не в чем…
- Я понятия не имел, что с вами произошло несчастье из-за нас, - пробормотал Орли так виновато, словно это он, а не Леон, отключил браслет мониторирования.
Уилсон покачал головой:
- И сейчас не имеете, как и я не имею. Это же неопределённо. Всё то же самое могло произойти со мной в другой момент и при других обстоятельствах - мне уже лет пять, как забронировано место на кладбище. Это знают все. Это знаю я. Поэтому то, что Хаус и ещё кое-кто из моих коллег связывают это моё, как вы сказали, несчастье с выходкой Леона, не совсем оправдано. Я пытался донести это сегодня до заинтересованных лиц, возможно, мне удалось, и всё будет в порядке... А вам я говорю об этом только потому, что вы, кажется, в недоумении, и это тягостное состояние. И ещё потому, что вы - высокомерный осёл, Орли, даже не допускающий, что не для всех мир имеет гелиоцентрическое устройство, где под «гелио» понимается ваш с Хартом великолепный дуэт.
Орли безропотно проглотил «осла», во все глаза глядя на красного от нахлынувших эмоций Уилсона.
- Да, - не словам, но взгляду, ответил Уилсон. - Я зол, хотя это иррационально. Зол на Харта, хотя это, повторюсь, иррационально. Моё здоровье получило очередной удар, от которого так и не оправится, скорее всего. Мои чувства получили очередной удар, а там и так живого места нет. Мои сотрудники сторонятся меня и жалеют. Моя любимая тоже оставила меня из жалости. И, хотя в этом вообще никто не виноват, я теперь ещё и исправить ничего не могу, потому что прикованный к креслу и лягающийся, как цирковой кенгуру, сумасшедший депрессивный, зависимый от препаратов, по определению, не может ничего исправлять и не вызывает ничего, кроме всё той же проклятой жалости! И - да - я тоже высокомерный осёл, как и вы, неудачник и эгоцентрик, поэтому мне чертовски сложно всё это преодолеть и быть с вами обоими приветливым и внимательным врачом, прах меня побери! И я завидую Хаусу, который никому ничего не должен и не заморочивается этим! И мне жаль, что я не могу так!!! - он уже орал Орли в лицо, сжимая ручки своего кресла так, словно в следующую минуту вскочит из него.
Орли отступил назад, теперь он выглядел совершенно растерянным. Но тут Уилсон резко выдохнул, как будто выпуская разом весь пар, и снова закрыл руками лицо, наклонившись вперёд, почти улегшись грудью на колени.
- Хаус… знает о таком вашем состоянии? - помолчав, осторожно спросил Орли, почти невесомо касаясь его плеча.
- Догадывается, - буркнул Уилсон.
- И… вы сказали о зависимости…
- Амфетамины. Не могу без них.
- А об этом Хаус знает?
- Не говорите ему. Он думает, что я чист. Не надо его волновать.
- Рано или поздно он всё равно…
Уилсон поднял голову.
- Мне осталось жить пару лет. Я просто не успею опуститься.
- И от чего вы рассчитываете умереть так скоро? - ещё тише и проникновеннее спросил Орли.
Уилсон засмеялся:
- О, тут у меня полно вариантов! Сердечная недостаточность, очередной тромбоз, фибрилляция, отказ почек, отёк лёгких… Вероятность каждого этого события выше фифти-фифти, что-нибудь, да сыграет.
- А если эта чаша вас всё-таки минет?
- Минет сегодня? Завтра? Тридцать дней? Триста? Я не такой безумный оптимист, Орли. Монета рано или поздно упадёт решкой, но до этого дня я хотел бы брать от жизни всё, что могу, а вот получилось так, что не могу почти ничего. Это… бесит.
- Уверен, Леон даже не подозревал, что последствия могут быть…
- Знаю. И злюсь не поэтому. И Хаус не поэтому тоже. Просто… просто ему объяснили правила, а он наплевал. А мы - врачи, у нас тут жизни подвешены на волосках. И плевать нельзя.
- Но, мне кажется, Хаус сам иногда… - робко попытался сопротивляться и спорить Орли.
Средний палец Уилсона чуть не воткнулся ему в кадык.
- Хаус никогда не делает ничего, о последствиях чего может не подозревать, - проговорил он веско и раздельно. - Ни как врач, ни как игрок, потому что он - самый расчетливый игрок из всех, кого я знаю. И если он идёт на риск, этот риск взвешен. И оправдан. И он не станет просто плевать, даже когда нарушает правила. Не сравнивайте их. Хаус никогда бы не сделал мне больно.
- Леон тоже не хотел сделать вам больно, доктор Уилсон.
- Мне? - Уилсон широко раскрыл глаза, и они сделались из тёмно-карих почти бежевыми. - Да при чём тут я? Я говорю о вас.
- Мне? - Орли слегка побледнел.
- А какого чёрта вы прячетесь по тёмным углам, если вам не больно? Какого чёрта вы мечетесь между ним и Хаусом, пытаясь заручиться моей поддержкой? Я про тот телефонный звонок говорю. Вы спасаете ему жизнь, а в благодарность он вас видеть не может. И вы хотите меня уверить, что вам от этого не больно?
- Господи, Уилсон… - выдохнул Орли. - Я… я не узнаю вас в человеке, с которым говорю сейчас…
- А кто вам сказал, что я хочу быть узнанным? Не сейчас. Не вами. Хаус согласился его лечить, вы можете прекратить своё неотступное соглядатайство и пойти в гостиницу выспаться. Во всяком случае, отсюда, точно, убирайтесь: это служебное помещение.
- Уилсон…
- Проваливайте, бога ради!
Орли открыл было рот, но тут же закрыл его, отступил к двери, не поворачиваясь к Уилсону спиной, как к незнакомому хищнику или опасному сумасшедшему, и выскользнул из раздевалки.
«Зачем я всё это ему наговорил? Нашёл, на ком срываться…», - Уилсон потёр кулаком лоб, прогоняя досаду и головную боль. Ни то, ни другое не прогналось. Самым тяжёлым камнем на душе оставалась Марта. Уилсон понимал, что дисциплинарная комиссия при всей нелепости ситуации - дело серьёзное, и, как камень, катящийся под гору, с определённого момента, её уже не остановить. Хорошо, если этот момент ещё не наступил. И хорошо, если Леон не вздумает подавать жалобу. Впрочем, тут, пожалуй, можно больше не беспокоиться: конечно, Орли ему сольёт их разговор - хотя бы частично, и это не будет выглядеть манипуляцией, исходя от Орли. Нет, можно бы было поговорить начистоту с самим Леоном, но Уилсон по-прежнему не мог заставить себя показаться в ОРИТ, словно какой-то невидимый барьер не пускал его туда. Оставалось признать, что Леон Харт для него - далеко не просто безалаберный пациент, хотя если кто-то в этом и виноват, то, уж точно, не Орли. В конце концов, плодом этих раздумий сделалась почти физическая потребность увидеть Хауса и, может быть, даже попытаться поговорить с ним об этом, получив гору насмешек, пару советов, с напёрсток сочувствия и, чем чёрт ни шутит, облегчение. Он вытащил из кармана телефон и набрал номер:
- Ты ел?
- Ты трахался? - весело откликнулся Хаус.
- Имело бы смысл отвечать, если ты хочешь предложить мне проститутку.
- О`кей, я понял ход твоих мыслей. Спускайся в кафетерий, я сейчас. Справишься?
- Лифт работает, так что справлюсь.
Он выкатился из раздевалки, оказавшись в полутёмном коридоре перед эскалатором, рядом с дверью из гистологии и архива - лифты находились в другом конце, но едва он попытался развернуться, как вдруг чья-то рука крепко схватила его затылок, не давая повернуть голову…
За соседним столиком Чейз что-то обсуждал с Колерник, в углу потягивал через соломинку молочный коктейль Лейдинг, у стойки буфета выбирала себе десерт Тринадцатая, и ещё один пациент из стационарного уныло тыкал вилкой в морковный салат.
- Лифт работает? - спросил Хаус «в публику».
- Только что работал, - откликнулся Чейз.
- А Уилсона кто-нибудь видел?
- Он закончил обход уже с полчаса, как, - сообщила Тринадцать, остановив, наконец, свой выбор на пончике с повидлом. - Заплатить за ваш обед, Хаус?
- Я пользуюсь неограниченным кредитом, как владелец больницы, так что не парься, - машинально откликнулся Хаус, снова в очередной раз набирая номер, но его сбил резким зуммером встречный входящий звонок с пульта:
- Хаус, Уилсон «погас». И не отвечает.
Хаус выругался, чувствуя, как кровь отливает от лица.
- Где он? Смотри «маяк» быстро!
- Да там же, где и в прошлый раз. Около «архива».
Буллит был отличным оператором пультовой, но бегуном никаким, и Хаус повернулся к тому из присутствующих, в ком сочеталось проворство ног с высоким профессионализмом. Однако прежде, чем он успел хоть что-то сказать, ожил селектор. Голос Венди дрожал и вибрировал, готовый сорваться:
- Всем, кто меня слышит: красный код. В помещении архива красный код. Охране явиться к зоне «С», движения между этажами временно прекращено. Красный код!
Чейз и Колерник вскочили с места, Лейдинг опрокинул стакан, Тринадцать отшвырнула надкусанный пончик. «Красный код» мог означать всё что угодно - от террористической акции до обрушения потолка психиатрического отделения, но он никогда не означал сердечного приступа или даже первичной коронарной смерти. Однако, Хаус привык доверять интуиции, а интуиция его сейчас кричала во весь голос, что без Уилсона там не обошлось.
Когда ему удалось преодолеть половину пути, по коридору к зоне «С» пробежали охранники. Потом он увидел непохожую на себя, растрёпанную, перепуганную Блавски.
- Кто поднял тревогу? Что случилось? - Блавски схватила его за руку, чуть не свалив с ног.
- Я не знаю!
- В «архиве» убийство! - рявкнул кто-то ему прямо в ухо.
Хаус привалился к стене, чувствуя себя близко к обмороку.
А в следующий миг он увидел Уилсона. Двое охранников и Чейз несли его на руках. Уилсон стонал но, кажется, был в сознании.
- Это просто ужас, - сипло сказал Чейз. - Там всё в крови. Ножом. Обоих насмерть. Вызывайте полицию - он, может, ещё где-то здесь.
Хаус провёл ладонью по лицу.
«У меня дежа-вю», - подумал он.
На Уилсоне, однако, следов крови не было, и мёртвым он не выглядел.
- Кто убит? - наконец, догадалась спросить кто-то из женщин - кажется, Кэмерон.
- Эта новенькая, Лора. И Куки.
Полицейские прибыли в считанные мгновения. До их появления тела не трогали - там с порога видно было, что трогать их уже незачем. Крови пролилось предостаточно, и на её фоне хаос из перебитой посуды и разбросанных препаратов казался гротескным, словно Бич с компанией успел перебраться сюда для съёмок и использовать мастерство художников-декораторов для создания картины апокалипсиса. Лора лежала на спине - пижама была расстёгнута и распахнута, открывая нескромным взглядам великолепную грудь, широко раскрытые глаза смотрели в потолок.
- Смерть наступила мгновенно, - сказал полицейский инспектор. - Он её прямо в сердце ткнул - профессиональный удар.
Куки успел дотянуться до телефона, но выронил его, умирая. Впрочем, позвонить ему всё равно бы не удалось - горло его было широко, от уха до уха рассечено, он не смог бы ни закричать, ни заговорить.
Ли и ещё одна девушка плакали. Ней стояла у стены с мёртвым белым лицом.
- Нужно сообщить родным, - сказал Хаус скрипучим, не своим голосом. - Ты позвонишь, рыжая?
- Почему всё это происходит именно в твоей больнице? - Кадди выглядела одновременно и воинственно, и растерянно - только одной ей так и удавалось.
- В других тоже происходит, - буркнул Хаус. - Статистику хочешь посмотреть? Между прочим, это в твоей больнице в меня стреляли, и в твоей больнице меня брали в заложники.
- Значит, дело не в больнице, а в тебе.
- Вряд ли. Куки, а тем более, Лору трудно перепутать со мной.
Очевидно, вспомнив, что она уже не начальник, а паритетный партнёр, Кадди слегка сбавила накал.
- Послушай, но у вас же охрана есть. Как он прошёл?
- Поймают - спросим.
- С тобой инспектор уже говорил?
- А о чём ему со мной говорить? Он аудиенции Уилсона добивается.
- А он… как?
- В порядке. Напуган, травмирован, но жив и почти цел.
- Почти? Что значит «почти»?
- Лёгкое сотрясение, повреждение лучезапястного сустава - рентген ещё не делали, может, трещина, ушибы, ссадины.
- Ты с ним виделся? Что он говорит?
- Говорит, что увидеть этого мерзавца не успел - тот набросился сзади, блокировал движения, сам защищённый спинкой кресла, толкнул кресло к выходу с эскалатора и спихнул по ходу ленты на ступени.
- Господи! Как же он не разбился!
- Повезло. И потом… - Хаус чуть улыбнулся. - У него есть опыт падений с эскалатора с минимальным ущербом. Кресло опрокинулось удачно - не назад, а вбок, он сумел и смягчить падение руками, и удержаться от кувыркания через голову. Ладони там в хлам, конечно, но это - мелочи, заживёт через неделю. Ну, а потом он сгруппировался, как мог, и, видимо, поэтому обошлось без серьёзных переломов. По голове его креслом стукнуло, и он вроде бы на пару секунд отключился. А уже внизу сообразил выключить браслет, чтобы поднять тревогу. Кричать-то оттуда - сама знаешь - практически бесполезно.
- Ужасно! - Кадди покачала головой. - Как этот тип и его ножом не ткнул!
- У него к этому моменту ножа при себе уже не было - он оставил его в теле этой девочки, медсестры.
- Да? - Кадди вздрогнула. - А я почему-то подумала, что он её прежде Куки ударил…
- У неё пижама была расстёгнута. Я думаю, там у них… начиналось что-то вроде прелюдии. Куки стоял к двери спиной, и этот сразу махнул ему по горлу ножом, а потом ударил её спереди. Умерли они почти мгновенно, а он оставался в помещении архива ещё какое-то время и переворачивал его вверх дном. Вот только странно получается…
- Что?
- В помещении всё перевёрнуто. Беззвучно такое не устроишь. А Уилсон и Орли в двух шагах от архива разговаривали в раздевалке. Причём, когда Уилсон прикатил туда, Орли там уже был, и довольно давно.
- Подожди. А инспектор об этом знает?
- Я, во всяком случае, работать его осведомителем не собираюсь. Захочет знать - спросит.
- Ты что, Орли подозреваешь? - ужаснулась Кадди.
Хаус невесело хохотнул:
- Да уж… Орли с окровавленным ножом в руке - зрелище не для слабонервных.
- Знаешь… Любой убийца с ножом в руке - зрелище не для слабонервных, - укоризненно поджала губы Кадди, но Хаус словно не расслышал.
- И ещё одно, - проговорил он, хмурясь. - Там полно крови. Что закономерно. Куки он горло перерезал - кровь должна была фонтаном ударить, так что совсем не запачкаться он не мог. Так как же получилось, что на постороннего человека, перемазанного кровью и шатающегося по больнице при объявлении «код - красный», никто внимания не обратил?
- Знаешь ответ? - подозрительно спросила Кадди.
- Нет. Но если бы это был оперирующий хирург в униформе…
- Бросивший операционную, чтобы перерезать глотку паре сотрудников? А в это время вообще-то шла какая-нибудь операция?
- Да, и кровавая. Корвин удалял ангиому из перикарда, ассистировали Мигель и Чен, из педиатрии. На наркозе - Дженнер и Сабини.
- И что, думаешь, Корвин прервал операцию и…
Хаус поморщился:
- Корвин Куки до горла бы не достал, и Уилсона с эскалатора спихивать надорвался бы.
- Ну, видишь, никуда не годится твоя версия.
- Это не версия. Версия другая: униформа, шапочка, маска… лицензии у него не спросили бы. А потом просто пойти в душ и…
- Тогда в душе мы найдём униформу, шапочку и маску, перемазанную кровью Куки и Лоры.
- Стоит пойти поискать, а?
Когда Хаус вошёл в палату, Уилсон пытался встать, хватаясь за спинку кровати забинтованной рукой. Запястье другой сковывала циркулярная повязка с туром на ладонь.
- Ты куда? - Хаус подхватил его свободной рукой под мышку.
- Хочу отлить.
- Утки улетели на юг?
- Здесь два шага.
- И один идиот.
- И кто мне это говорит? Ты вспомни, как после хирургии в ванной на меня рычал, когда я тебе помочь хотел.
- У меня хоть одна нога нормально действовала. И обе руки.
- Зато мне не больно.
- Да ну? А запястье? На рентгене, кстати, что?
- Ничего. Старый перелом. Несколько лет назад неудачно упал - показалось, меня один безголовый мудак хочет автомобилем протаранить.
- До старости попрекать будешь? Я, между прочим, отсидел за это.
- Не за это… - и после паузы: - Она здесь, да?
Хаус вздохнул:
- Здесь. У неё, по-моему, встроенный датчик на все наши косяки и внештатные ситуации.
- И стремление тебя поддержать. Это плохо?
- Стремление на меня наорать, ты имел в виду? Слушай, сам ты не дойдёшь, я тебя не дотащу. Может, всё-таки подстрелить утку для тебя?
- Дойду. Дома же у меня получалось. Расстояние здесь не больше.
- Дома ты поцелее был, а сейчас дёрнется нога - и полетишь не хуже, чем с эскалатора, доламывая то, что не успел поломать.
- А вот одолжи-ка трость на секундочку, - потянулся было он.
- И не мечтай, - Хаус поспешно отвёл руку. - Трость, как именной пистолет или персональный компьютер, в чужие руки не даётся.
- Тогда тумбочку двинь сюда. Мне всего-то один раз опереться надо.
- Да ты весь мокрый уже. Хватит играть с самим собой в полную дееспособность - чего нет, того нет. Упадёшь сейчас… Ну, держись, держись, чёрт с тобой! - сдался он, наконец.
Хотя… ему вдруг, действительно, показалось, что Уилсон держится на ногах как-то увереннее - не то гиперкинез сделался меньше, не такой частый и размашистый, не то опирался он увереннее.
- Эй, старик, тебе явно лучше, - озадаченно нахмурился он, ибо не делал различия между хорошими и плохими новостями если те и другие явились непредвиденно. - Что произошло? Может, тебя полезно время от времени скидывать с эскалатора?
- Или это твоя нежно нелюбимая психосоматика, или какой-нибудь недоорганизовавшийся сгусток от удара сдвинулся с места и сейчас ищет, где бы ещё мне нагадить, - высказал предположение Уилсон.
- И, конечно, самое умное с твоей стороны - при таком раскладе начать практиковать забеги на короткие дистанции. Хотя, про сгусток ты, конечно, чушь городишь, но мозги твои я всё-таки посмотрю ещё раз сканером. Чуть попозже. А сейчас их полицейский инспектор страстно желает просканировать.
- Зря время потратит - я ничего не видел, - пропыхтел Уилсон, сражаясь с молнией на брюках. - Ну, вот… получилось. А ты боялся…
- Ага. Теперь бы ещё обратно добраться без потерь. Передохнёшь?
- Нет. Пошли, пока я ещё могу.
- Я тобой горжусь, Геракл.
- Можешь не гордиться, только держи крепче.
Уилсон, задыхаясь, упал на постель и с полминуты просто лежал, прикрыв глаза. За несколько мгновений и от силы десять шагов он устал, как ломовая лошадь, но при этом настоял на своём и справился без ходунков и кресла.
- Может быть, действительно, сотрясение как-то повлияло на гиперкинез? - вслух задумался Хаус. - Ты - везунчик, у меня до сих пор поджилки трясутся, как представлю этот твой полёт кубарем с креслом наперегонки.
- Что с ним, кстати? - спросил Уилсон, не открывая глаз. - С креслом? Я же не могу здесь лежать долго - в больнице преступление, убийство, а я главврач пока ещё.
- Креслу, похоже, аминь. Но Кадди уже позвонила в сервис - может быть, они смогут его реанимировать.
Уилсон помолчал немного и совсем другим тоном тихо спросил:
- Родным… сообщили?
Хаус мрачно кивнул:
- Блавски позвонила отцу Куки, он должен приехать, а у Лоры контактов родителей нигде не оказалось. Вроде, где-то в Канаде старшая сестра, у неё семья, Венди сейчас разыскивает её данные.
Уилсон приподнялся на локте.
- Странно, что ты настолько в курсе. Раньше ты бы не смог имени Лоры запомнить. Ты изменился, Хаус.
Хаус криво усмехнулся, покачал головой:
- Я не менялся, изменились обстоятельства. Это - моя больница, и всё, что в ней происходит, меня касается. Особенно, когда происходит чертовщина. Послушай, ты ведь думал над этим? Всё-таки гистоархив - не аптека, ценных препаратов там нет. Что он искал? Перефразирую: что он пришёл искать такое важное, что у него не заржавело убить двух молодых ребят, как двух куриц зарезать?
- Я думаю об этом с первого мгновения.
- И что надумал?
Уилсон пристально посмотрел ему в глаза:
- Ты знаешь.
Хаус отвёл взгляд, потыкал серебристым наконечником трости в пол, словно проверяя его покрытие на прочность, наконец, спросил:
- Как думаешь, Куки мог оставить те образцы… себе?
- Нет. Ты же помнишь: когда мы вошли, у него было только одно стекло, ты его разбил.
- А рассказать кому-нибудь - например, о том, что я его разбил?
- Это вряд ли - гистологическое исследование удалённой матки - не та тема, на которую станешь непринуждённо болтать с девушкой за обедом.
- Но гистология получилась необычной.
- Всё равно даже с девушкой-медиком за обедом непринуждённо болтать об этом не станешь.
Глаза Хауса вдруг посветлели.
- А если… не за обедом? - медленно раздумчиво проговорил он. - Если во время перепихона в гистологической лаборатории?
- Подожди… - Уилсон тоже переменился в лице. - Так ты думаешь, она…
-Откуда она вообще взялась? Она - новенькая. Ты видел резюме?
- Ничего особенного. Училась и практиковалась в Чикаго. Уехала оттуда, потому что вышла замуж. Потом, очевидно, муж испарился, потому что сейчас она одна, снимает… снимала, - поправился он мрачно, - комнату в этом районе, недалеко. Отзывы отличные, нареканий не было.
- Почему ты её выбрал?
- В смысле?
- Ну, наверняка, Ней дала тебе не одно резюме. Почему выбрал именно её?
- Не знаю… - Уилсон пожал плечами. - Это важно?
- Может быть. Не могу пока сформулировать определённо, но… что-то же тебя подтолкнуло к тому, чтобы выбрать именно её. Вспомни.
- Ну… может быть, потому что она тоже из Чикаго - я почти всё детство провёл в Чикаго. Потом, духи… Девушки её возраста и типа предпочитают лёгкие, цветочные тона, а от страниц её резюме пахло чем-то таинственным, томным, восточным. Мне стало интересно…
- В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, - словно ни к кому не обращаясь, проговорил Хаус, - одной известной компанией «Эрокс Корп» были изготовлены первые духи с феромонами, имеющими в своём составе парфюмерную композицию. Но многим потребителям не понравился именно парфюмерный запах, и тогда компания вплотную занялась разработками более привлекательных пахучих основ. Было выяснено, в частности, что мускус и амбра, являясь, по сути, имитаторами естественных запахов тела, наилучшим образом маскируют, но ничуть не ослабляют добавленные в духи феромоны, придавая, в то же время, аромату пикантный восточный оттенок.
- Ты думаешь? - Уилсон нахмурился, вспомнив «сеанс массажа. - Для чего ей?
- Не знаю. Может быть, просто чтобы получить фору в конкурентной борьбе за место. Несколько капель на страницу резюме, несколько капель на запястье - Не то, чтобы полностью решает дело, но при прочих равных условиях - гирька на весы. Видишь, ты вот, например, купился.
На внезапное движение бесшумно открывающейся двери, вздрогнув, обернулись оба: парень в штатском - именно так, «в штатском», а не просто в джинсах и коричневой куртке - задержался на миг у входа в палату, давая себя рассмотреть.
- Да уж, - словно отвечая на какую-то мысленную реплику, кивнул Хаус. - После событий в архиве вламываться в служебные помещения без удостоверения наперевес небезопасно для обеих сторон. Но вы ведь не резать нас пришли, инспектор… как вас?
- Хиллинг, - поморщившись, признался парень. Он был отчаянно рыж, как осенняя шубка лисицы, и волосы его явно не желали иметь ни с расчёской, ни с муссом для укладки ничего общего. - Доктор Хаус? Доктор Кадди предупредила, что возможно, застану… Доктор Уилсон? - он энергично и бесцеремонно протянул руку, которую смутившийся Уилсон пожимать не стал, а вместо этого виновато улыбнулся и показал забинтованные ладони.
- Ах, да, я слышал. С эскалатора? Удивительно, да. В инвалидном кресле. Движущаяся металлическая лестница. Легко отделались. Только боль и испуг. Без переломов. Нужно снять показания. Недолго. Не утомлю. Вы могли слышать. Совсем близко. Но нет. Ведь нет? - инспектор говорил не фразами, а только их смысловыми обрывками, как будто глотал пищу крупными кусками. - Вы - главный врач. В любом случае, пришлось бы. Официально. Подписать бумаги, протокол. Заодно уж. Вы были в двух шагах. Не в кабинете. Не в палатах. В раздевалке. Не слышали. Очень странно. Ведь нет? - повторил он, глядя на Уилсона с такой надеждой, словно от ответа зависела чуть ли ни судьба его детей. - Или что-то всё-таки…?
- Нет, - Уилсон, кажется, заразился оригинальной манерой инспектора. - Ничего. Только потом почувствовал руку. Даже не увидел лица - рука и толчок. И падение.
Хаусу стало смешно, не смотря на серьёзность обстоятельств. «Ты - зеркало», - подумал он про Уилсона, тут же молча ужаснулся обрывистой краткости своей мысли и - не удержался - фыркнул.
- Что рассмешило? - удивился инспектор.
- Оригинально вы разговариваете, - не стал скрытничать Хаус. - И что, вам удаётся так допросы вести?
- Да. Удавалось, - отрезал инспектор и снова повернулся к Уилсону. - В раздевалке. Зачем? Рабочий день. Не уходили. Не только пришли. Почему раздевалка?
- Вообще-то, я живу в этом здании, - сказал Уилсон. - И раздевалкой по прямому назначению не пользуюсь.
- По какому косвенному? - не замедлил с вопросом инспектор. - Назначенная встреча?
- Нет. Просто это пустое помещение, в которое среди дня, как правило, никто не заглядывает. Я не слишком хорошо себя чувствовал - хотел собраться с мыслями.
- В раздевалке? - ещё раз уточнил инспектор с непередаваемым сарказмом интонации. Уилсон вскинул голову, и Хаусу некстати припомнился Монгольфьера из Министерства.
- Ну и что? Я обычно медитирую в туалете, - попытался он спасти положение. - Дело вкуса.
- Да, в раздевалке, - твёрдо повторил Уилсон. - Это запрещено законом?
- Пока нет, - с некоторым сожалением признал инспектор, словно ему не терпелось припутать Уилсона за нахождение в раздевалке. - Инвалидное кресло. Узко. Порожек.
- Моё кресло приспособлено к узким помещениям.
- В своём праве, - кивнул Хиллинг. - Преступление совсем близко. Убийство. Насилие. Могла вскрикнуть. Падение тел. Разбитые стёкла. Бесшумно не разбить. Вы - в двух шагах. Ничего не слышите. Странно. Слух нормальный?
- Нормальный у меня слух, - буркнул Уилсон.
- Были отвлечены? Музыка? Наушники? Разговор на повышенных тонах? Ссора? Были один там?
- Не один. Там был мистер Орли, сопровождающий одного нашего пациента, который прибыл на лечение из Эл-Эй, - неохотно признался Уилсон. - Я не договаривался с ним о встрече - увидел его там уже, когда, - он запнулся, с трудом выбирая между «пришёл» и «приехал», и, наконец, остановился на «появился там»… - И - да - мы разговаривали довольно резко. Но всё же не настолько, чтобы пропустить крик и грохот в соседнем помещении.
Хиллинг с интересом посмотрел, как на скулах главврача выступают красные пятна, контрастируя с бледным лицом, сочувственно кивнул:
- Вас раздражает? Можно понять. Я - полицейский. Никому не приятно. Но нужно восстановить. Что делал мистер Орли? Служебная раздевалка.
- Он спал, - неохотно ответил Уилсон. - Он спал, и, как я понял, проснулся только когда я… сам там оказался - Уилсон упорно избегал слов, обозначающих способ его передвижения.
- Спал в раздевалке? - снова с удивлением уточнил Хиллинг. - Она для персонала? Служебная? Посторонний человек. Необычный выбор.
- Думаю, он руководствовался тем же, чем и я - полутёмное пустое покойное помещение, где никто не застанет.
- Медсёстры называют её «рыдальня», - вставил Хаус, и Уилсон сердито зыркнул на него.
- Действительно, спал? - решил уточнить насчёт Орли инспектор.
- Действительно. У него голос был хриплый, и глаза заспанные, когда он со мной заговорил.
- Актёр, - напомнил Хиллинг. - Мог слышать. Мог знать. Испугаться. Или соучаствовать. Варианты. Я уже говорил: шумно. Не проснулся. Не разбудили?
- Он выглядел очень уставшим, - заступился за Орли Уилсон. - Мог спать крепко. А может быть, его и разбудил шум, а не моё появление, но он этого не осознал - мне кажется всё произошло буквально за мгновение до того, как я… Ну, то есть, убийца мог как раз меня услышать и затаиться, я имею в виду.
- Шумели? - поднял брови Хиллинг. - Пели? Говорили по телефону?
- Нет, но у кресла довольно шумный мотор. Не то, чтобы, но… Я имею в виду, звук высокий, он привлекает внимание, настораживает.
- Я не смог послушать, - посетовал Хиллинг. - Кресло уже отправили. Нужен ремонт. Хорошо, пока совпадает.
- Что с чем «совпадает»? - Уилсон тоже подбавил в голос сарказма.
- Показания, - объяснил Хиллинг. - Вы и мистер Орли.
«А ты не прост, хоть и лаешь вместо разговора, как французский бульдог, - подумал про себя Хаус. - Или ты это нарочно? Про то, что в раздевалке был Орли, ты и без рассказа Уилсона знал и уже успел его допросить, как я погляжу».
- О нападении, - напомнил Хиллинг. - Что успели увидеть? Услышать? Детали? Запахи? Голос?
- Практически ничего. Он появился, когда я был спиной к архиву, схватил меня за голову пятернёй и сразу толкнул на эскалатор. А там мне уже стало не до рассматривания его.
- Мужчина? Женщина не смогла бы?
- Женщина, скорее, не смогла бы зарезать двоих в мгновение ока. Но - да, хватка была мужская, и ладонь здоровая. Он одной рукой ухватил меня за затылок - так, чтобы я не мог повернуться и увидеть его, а другой схватился за спинку кресла. Когда я попытался вывернуться, я, правда, увидел край одежды, но так мельком и в таком аффекте, что, боюсь, не вспомню.
- Белое или чёрное? Как в игре, - предложил Хиллинг.- Не бойтесь ошибиться.
- Скорее, чёрное.
- Мистер Орли?
- Он ушёл раньше.
- Не помог с креслом? Невежливо. Непохоже на него.
- Я же сказал, между нами состоялся неприятный разговор. Он ушёл, потому что я настоял. И я уже говорил, кресло удобное и приспособлено к узким помещениям.
- О чём? Неприятный разговор?
Уилсон сжал губы и нахмурился. Откровенничать с полицейским он явно не собирался.
- Это не имеет отношения к убийству, - наконец, неохотно выдавил он из себя. - Это - личное.
- Распечатаю диктофонную запись, - пообещал Хиллинг. - нужно будет подписать. Выздоравливайте , - и, кивнув, наконец, вышел.
- Последнее слово у него почти по-человечески получилось, - одобрительно кивнул Хаус. - Так о чём вы перетирали с Орли в «рыдальне»?
- О-о! - застонал Уилсон и уронил лицо в ладони.
Короткий сон в раздевалке не особо помог, а допрос у рыжего оригинала и само осознание произошедшей буквально на его глазах трагедии доконало Орли. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько разбитым, настолько угнетённым, настолько неуверенным в себе. Ему нужно было с кем-то поговорить - не с инспектором полиции и не с Уилсоном, и без того едва справляющимся со своими страстями, и не с Хартом, конечно - он вообще пока не знал, сможет ли говорить с Хартом, не испытывая каждую минуту стискивающей горло обиды. Лучше всего, конечно, было бы с Хаусом, но и это сейчас не годилось - усталый, измученный, Орли не был уверен, что выдержит безжалостную манеру Хауса ставить зеркало прямо перед носом собеседника и тыкать его в это зеркало до полного прозрения.
Оставалась Кадди. К ней он и пошёл, зная, что она как раз приехала в «Двадцать девятое» - её машина ожидала хозяйку на парковке. Была, правда, опасность, что она окажется где-нибудь вместе с Хаусом, но Орли решил рискнуть и спросил одного из хмурых озабоченных охранников, не знает ли тот, где сейчас может быть шеф «ПП»?
- В психическом, - буркнул шеф, и Орли не понял, что это - грубая шутка или просто завуалированное «отвяжись». Но тут же выяснилось, что это - правда - милая малознакомая девушка с мягкими чертами смуглого лица, изобличающего полуостровитянку Индостана, объяснила, что Кадди уединилась с завпсихиатрией Ядвигой Блавски в её кабинете, и они там что-то обсуждают по поводу некрологов и похорон. Поколебавшись, Орли отправился туда, однако, сквозь прозрачную верхнюю часть двери увидел, что «уединились» дамы с оригиналом - полицейским, и не просто уединились, а что-то внимательно изучали на экране ноутбука. Кадди выглядела при этом угнетённой и расстроенной, Блавски, скорее, сердитой. Полицейский что-то говорил ей и, похоже было, что это говоримое ей совсем не нравится.
Поскорее, пока его не заметили, Орли отошёл подальше и присел на подоконник в конце коридора. Отсюда он мог видеть дверь, практически оставаясь незамеченным.
Думать об убийстве двух почти незнакомых ему людей можно было бы куда объективнее, но он не справлялся. Куки он немного знал, девушку только видел в приёмном - всё равно этого оказалось достаточно, чтобы принять их убийство близко к сердцу. К тому же, при разговоре полицейский даже не скрывал, что поведение Орли кажется ему подозрительным, начиная прямо с самого момента поступления в больницу Леона Харта. Орли его в этом не винил - действительно, со стороны, пожалуй, вёл он себя странно: привёз друга в приёмное отделение и не остался с ним, не убрался прочь, а вместо этого затерялся где-то в больнице, слоняясь между буфетом, раздевалкой и амбулаторной зоной. Но не посвящать же постороннего человека в сложности их личных отношений и с Хартом, и с Хаусом.
Так что он сидел в неподвижном оцепенении и просто ждал, пока полицейский уберётся. Минут пятнадцать.
На робкий стук своё «войдите» крикнула Блавски, и он вошёл.
Блавски сидела за столом перед экраном ноутбука, раздражённо листая какие-то бумаги, Кадди - на диване. Вид у обеих был такой, словно они планировали генеральную битву, но в последний момент осознали, что воевать, собственно, некому, не с кем, да и следовать их планам никто не собирается.
- Орли! - выдохнула Кадди так, как будто специально ждала его и беспокоилась, встала, подошла и поцеловала в щёку - одновременно и дружески, и как-то по-хозяйски, так что он задеревенел под этим поцелуем. - Он же ведь уже говорил с тобой? Я имею в виду этого полицейского, Хиллинга? Что он тебе сказал?
- Что пытается восстановить картину преступления, - ответил Орли. - Наверное, действительно, пытается. Можно я присяду? Всего немного слишком для одного дня.
- А вы здесь что, так с утра и околачиваетесь? - одновременно и сочувственно, и раздражённо спросила Блавски. - Не завидую я вам, Орли, вы - противоположность Мефистофеля. Помните у Гёте? «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Так у вас с точностью до наоборот.
- Это не я их зарезал, - устало и беспомощно огрызнулся Орли.
- Но зато вы слишком заметная фигура, и вас, насколько я понимаю, заметили. Телефон уже полчаса в истерике. Будьте теперь готовы к публикациям - звезда Голливуда с кровавым убийством вкупе - адская смесь. Для журналистов это аттрактант хуже, чем валерьянка для кота. Хорошо ещё, что пока полиция заблокировала входы, не то парочка папарацци уже крутилась бы здесь. Кстати, напомнили, - она нажала кнопку селектора: - Венди, я временно замещаю доктора Уилсона, пока он не сможет вернуться к своим обязанностям. Пожалуйста, просмотри календарь и отмени все встречи на сегодня - скажи, у нас внештатная ситуация. Амбулаторию на приём закрыть, срочных - в «ПП». Пусть пропустят только родственников Лоры и Куки, если они появятся. Тела уже разрешили убрать, позвони в морг, пусть их подготовят.
- Как же ты ничего не слышал? - спросила Кадди. - Там, в лаборатории архива, ни одного целого стекла не осталось, он их, похоже, ногами топтал.
Орли вздохнул и, наконец, сел - вернее, свалился на диван, вытянул длинные ноги - правая всё ещё ощутимо побаливала, хотя хромать он почти перестал, и тростью уже не пользовался.
- Я уже объяснял этому рыжему типу: я спал. Крепко спал. И не против ещё часов семь-восемь проспать. Честно говоря, забери он меня сейчас в тюрьму, запри в камеру, я и не сопротивлялся бы, лишь бы меня оставили в покое.
- Устал? - Кадди ласково взъерошила ему волосы, и он почему-то подумал, что она вот так же, наверное, ерошит волосы Хаусу в хорошие минуты, и от этой мысли ему сделалось сначала неприятно, а потом смешно - ещё не хватало сейчас ревновать её к Хаусу, в такой-то ситуации - какой махровый идиотизм!
- Вы находились там, где не должны были, тогда, когда не должны были, - сказала Блавски. - Раздевалка - служебное помещение. Но дело даже не в этом.
Мы сейчас, только что, просматривали записи с камер наблюдения. Так вот, они не показали посторонних в больнице - ни на входе, ни на выходе. Более того, они не показали движения ни через центральный, ни через запасные входы с одиннадцати часов утра. Значит, тот, кто убил ребят - кто-то из своих. Из тех, кто находился внутри почти с самого начала рабочего дня и находится до сих пор. И в этой ситуации, когда уже просто не знаешь, кого подозревать, вы не в лучшем положении, чем другие.
Орли не сразу понял, что, собственно, значат эти слова, но потом до него дошло:
- То есть, вы хотите сказать, что убийца - кто-то из персонала, и он всё ещё внутри?
- Из персонала или из пациентов, и он всё ещё внутри, поэтому картинка сейчас транслируется одновременно со всех коридоров, а полицейские ищут следы крови по всем помещениям, включая жилую зону. В частности на вашей одежде.
- Моей одежде?
- Сразу после того, как вы вышли из раздевалки, вы отправились в душ и тщательно вымылись.
- О! А у вас и там камеры стоят? Можно, я потом как-нибудь посмотрю? - он ёрничал из последних сил, чувствуя, что, как и при известии об измене Минны когда-то, проваливается в некую чёрную дыру.
- Можно, - согласилась Блавски. - Вы бросили одежду в стиральный автомат. Этого Хиллинг тоже не пропустил и счёл странным.
- Знаю. Он уже расспрашивал меня, с какой стати я решил воспользоваться больничным душем и постирать нательное бельё. Это чертовски подозрительно. Но я просто провонял, находясь на ногах двое суток подряд. Человеческое тело издаёт запах, и смывать его иногда необходимо. Я так ему и объяснил.
- Ну, а почему при этом вы не поехали в гостиницу? Сами говорите, на ногах не держитесь.
- Разве непонятно? Мой друг тяжело болен, я хотел быть поблизости. Ужасно, подозрительно и незаконно, да?
- Вы не были поблизости. Вы к нему в палату ни разу не зашли - постовая медсестра в ОРИТ вас там не видела. Он спрашивал о вас, кстати, и вас не могли найти, и это не слишком похоже на желание быть поблизости.
Орли вздохнул. Его вдруг накрыло волной тяжёлого изнеможения и бессмысленности этого разговора. Блавски злилась не на него, а на обстоятельства, он это понимал. Возможно, она держалась тоже из последних сил, потому что едва знакомые ему Куки и Лора для неё были не едва знакомыми. Возможно, также, она бесконечно перебирала сейчас в уме всех сотрудников и пациентов, примеривая к каждому из них маску ублюдка, зарезавшего двух молодых людей, у которых, видимо, как раз только-только начинали складываться близкие отношения, которые могли бы жить, работать, рожать и растить детей, а теперь уже не смогут ничего, кроме как предоставить корм нескольким десяткам ленивых кладбищенских червей.. Всё это он понимал, но для чуткости и эмпатии сил уже не осталось совсем, он боялся сорваться и послать, не выбирая выражений, и убийцу, и убитых, и Кадди с Блавски, и полицейского инспектора.
С прачечной и душем получилось совсем плохо. Он был уверен, что его никто не видел, он был уверен и в том, что в душе нет и не может быть никаких камер слежения - это противоречило элементарным правилам конфиденциальности, поэтому, когда Хиллинг задал прямой вопрос, растерялся настолько, что не смог ответить сразу. Но его спасла и продолжала спасать первая заповедь актёра: «Плевать, что ты чувствуешь на самом деле, ты должен играть те чувства, которые велит тебе сценарий». Готового сценария не было, его пришлось писать на ходу, и главного героя он создал в считанные доли секунды, намесив из Хауса, Харта и, пожалуй, немного из Рубинштейн. Вот, кстати, кого бы он очень хотел сейчас видеть - с Рубинштейн можно было быть полностью откровенным, и даже про тот сомнительный разговор, с которого всё началось, а вернее, которым всё кончилось, рассказать, отвернувшись, чтобы не встречаться глазами. И признаться в том, в чём больше никому не признаешься. В том, что не можешь позволить себе выбор между дружбой с зависимостью и вольными отношениями, но без дружбы, между Хартом и семьёй, между респектом и счастьем. Можно ли так с Кадди? Поверит она ему или тоже заподозрит… в чём? В убийстве двух едва знакомых ребят? Да ну…
Нет, конечно, он не собирался молчать бесконечно, он собирался всё рассказать, но ему нужны гарантии. Ведь лица этого типа Орли не видел и, следовательно, официально опознать не мог бы. Но ощущение руки на лбу и свистящего шёпота на ухо он, кажется, теперь не сможет забыть и за десять лет.
- Мне нужно поговорить с тобой наедине, - наконец, решительно заявил он. - Не здесь. Где?
- О чём? - слегка удивилась Кадди.
- О лечении Харта. Здесь есть помещение без камер и прослушки?
- Здесь все помещения без камер и прослушки, - с ещё большим изумлением откликнулась Кадди. - Камеры только в коридоре у дверей…
Значит, с душем он всё-таки не ошибся, но тогда как Хиллинг узнал? Неужели кто-то всё-таки заметил его?
Кадди между тем явно что-то почувствовала. Её брови дрогнули, сближаясь:
- Что случилось, Джеймс?
- Наедине, - упрямо повторил он. - Это - личное. Куда мы можем пойти?
- Говорите здесь, - Блавски встала из-за стола. - Мне нужно принять дела и узнать, как там Уилсон, и даже лучше, если кто-то будет в кабинете - могут позвонить.
Она кивнула им и пошла к двери, уверенно качая бёдрами, совсем не как женщина, принимающая под начало больницу, в которой только что произошло двойное убийство и нападение, и предполагаемый злоумышленник «ещё внутри». Орли и раньше замечал, что у неё очень красивые ноги, с такими ногами уместнее ломаться на подиуме, чем беседовать «о сокровенном» с психами. Впрочем, у Хауса вообще работали красивые женщины - низкорослая Чен и немного нелепая Мастерс выглядели среди них дурнушками, хотя в иных обстоятельствах вполне могли побороться за звание какой-нибудь «мисс». «Даже сейчас, после всего, я думаю о женской красоте, - поймал себя Орли. - Хорош, ничего не скажешь!», - он хмыкнул этой мысли и потряс головой, прогоняя её.
Кадди смотрела выжидающе.
- Я хочу, чтобы ты перевела Харта к себе, - без обиняков заявил он. - Это возможно?
- Это невозможно, - спокойно ответила Кадди и подпёрла подбородок ладонью, чтобы удобнее сфокусировать пытливый взгляд на его лице. - А ты как думал? Мы положили его к Хаусу по твоей же просьбе, Хаус его взял, а теперь даже согласился вести. Согласился со скандалом, у него теперь висит дисциплинарное разбирательство с одним из сотрудников. И после этого ты отыгрываешь всё назад, зная, что Хаус - лучший диагност и лучший нефролог, чем Старлинг. Отыгрываешь, даже не узнав, что думает по этому поводу сам Харт, не поставив в известность - ты ведь не поставил его в известность - Уилсона. И пока ты не объяснишь, почему ты это делаешь, будет невозможно просто взять и перевести его в «ПП». Мы же не в игрушки играем.
- Конечно, мы не в игрушки играем, - горячо подхватил он. - Мы тут в полицейское расследование играем, в двойное убийство.
- Так это ты из-за убийства?
- Да, - поспешно ухватился он за протянутую «соломинку». - Из-за убийства, да. Я не знал, не думал, что мы можем вместо лечения нарваться на расследование. Ты хотя бы понимаешь, что здесь может начаться, когда обо всём этом пронюхают журналюги? Содом с гоморрой.
Выражение лица Кадди стало жёстким.
- Послушай, Джеймс, - не без сочувствия, но строго, проговорила она. - Мне очень жаль, что это совпало с твоим и Харта приездом, но мне вас жаль всё-таки меньше, чем убитых. Полиция работает. Скорее всего, выяснится, что это - какой-то маньяк, сумасшедший или наркоман, забравшийся в поисках бесплатной дозы. Если бы была хоть тень подозрения, что кому-то ещё что-то угрожает, думаешь, полицейские не приняли бы мер? И что касается журналистов… посмотрела бы я на смельчаков, рискнувших сюда проникнуть без спроса со своими камерами и микрофонами. Это - больница Хауса, тут не резвятся без его позволения.
- Ну, судя по двум трупам, всё-таки резвятся. Не думаю, что Хаус это позволил… Извини, - опомнился он. Зажмурился, снова замотал головой. - Я всё понимаю. Понимаю, как вам тяжело, как я некстати со своими прихотями. Но мне просто, действительно, страшно. Я слишком далёк от криминального мира, Лиза, я не хочу сталкиваться с ним, но дело даже не во мне. Леон очень болен - ты знаешь. Ему сейчас настолько легко повредить, что я всего боюсь, а меры полицейских не всегда действенные. Меня уже брали один раз в заложники, мне хватило. Я и сейчас ещё вижу иногда во сне, как он направляет на меня дуло, а потом поворачивает его к себе, и как мозг брызгами разлетается от выстрела… Я не боец, Лиза, я трус, я обыватель. Но дело даже не во мне. Главное, что Леон не должен подвергаться опасности - он не в том состоянии сейчас, чтобы подвергаться опасности…
- Джеймс, - голос Кадди вдруг сделался суше речного песка под палящим солнцем. - Что за ерунду ты мне тут лепечешь! Или говори, что тебя тревожит на самом деле, или не морочь мне голову. Ты всё-таки что-то слышал? Ты догадываешься, кто мог это сделать?
Он вдруг вспомнил почти забытый эпизод из начала их знакомства - она сидела в больничном сквере, зябко обхватив себя за плечи, а он был словно проснувшийся, потому что только что ушёл Харт, который рассказал о разрыве с Минной и принёс леденцы, мандарины и яркую футболку с разноцветными - синими, красными, зелёными, жёлтыми саксофонами - «вырвиглаз», но ему этого сейчас и нужно было. «Кончай ты уже хоронить самого себя, - сказал Харт. - В мире полно солнца, цветов и девчонок. Я тебя жду там с пивом и новыми дисками. И ещё тебя ждёт работа - до чёрта работы, чувак!» Ему не хватало этих слов, и тогда они точно встали в место пропущенного пазла - Орли понял, что выздоравливает.
«Какой ты сегодня светящийся, - сказала Лиза, окинув его внимательным взглядом. - Выписываешься? А как же мои уроки музыки?» - она шутила, на самом деле она совсем не хотела, чтобы он задержался там. «Скоро, - сказал Орли. - Не прямо сейчас. Прямо сейчас мы можем разучить ещё что-нибудь. Принесёшь гитару?»
«Не нужно, - сказала она. - Сейчас мы в диссонансе. Гитара не зазвучит. Я видела человека, который к тебе приходил, Джеймс. Ты счастлив. Счастлив любой, к кому есть, кому приходить. Ко мне никто не приходит». - «У тебя есть дочь», - напомнил он. - «Она маленькая. С ней нельзя поделиться ничем по-настоящему плохим. У человека должен быть кто-то, с кем можно делиться не только хорошим, но и самым плохим». - «Делись со мной», - великодушно предложил он. - «Ты напоминаешь мне одного старого друга, - улыбнулась Лиза. - Тебя даже зовут так же. Но у него была очень тяжёлая болезнь. Он, наверное, уже умер…» - «Ты не знаешь наверняка, жив или умер твой друг?» - изумился он. «Видимо, проблема в том, что он - не только мой друг, - сказала она с горькой усмешкой, выделив слово «мой» - Так тоже бывает».
И вдруг на следующий же день, как раскрылённая гарпия, как взбешённая ведьма, опасная и непредсказуемая: «Он жив! Господи, он жив! Они оба живы! - и затем изумительное в своей логичности заключение: - Ну, теперь я их обоих убью!»
Орли улыбнулся воспоминанию. Закон бумеранга действовал - теперь Лиза предлагала делиться плохим.
- Я его почти видел, - сказал он. - Думаю, что именно его. Но «почти» - значит «нет». И я не скажу полиции, и ты не говори. Он угрожал убить Леона, если я его выдам…
Ну вот, он сказал почти всё и не почувствовал ни малейшего удовлетворения. Сказанное было пустой тусклой оболочкой, не отражавшей ни страха, ни боли, ни запредельного отвращения, от которого его потом вырвало прямо на рубашку.
Он добрался тогда только до середины боковой части коридора, ведущего из зоны «С» и служебных помещений, потому что ему заплетало ноги потоком путающихся мыслей о Уилсоне, Харте, себе, о том, что и как будет дальше. Шум, который он услышал, заставил его вздрогнуть и остановиться. У Орли был хороший слух, он знал толк в звуках, и природу этого звука вычислил моментально - звук падения инвалидного кресла по лестнице вниз, со ступеньки на ступеньку. Не пустого, с человеком.
Он бросился туда, откуда пришёл. В коридоре было пусто - совсем пусто, из окон падали полосы света и перечёркивали пол, и он повернул за угол, а в следующий момент что-то резко и ошеломляюще качнулось ему в лицо, и он даже не понял, что это, только почувствовал боль и ослеп в чёрно красную вспышку. Это уже потом он догадался, что его ударили хлёстким, как пощёчина, ударом, не оставляющим следов, но ошеломляющим - по глазам, и одновременно ухватили за воротник, не давая упасть. Всё произошло очень быстро, и когда он снова получил возможность что-то воспринимать, кроме этого чёрно-красного, он понял, что его крепко и больно, выгнув назад, держит за промежность и за голову, обхватив потной ладонью лоб и прижимая затылком к себе, какой-то огромного размера медведь - длинный Орли макушкой упирался в планку с пуговицами.
- Куда спешишь? - прошипел на ухо насмешливый, вонючий хриплый шёпот. - Супергерой, спаситель инвалидов и кошечек? - и пальцы, впившиеся в промежность, стиснули её так, что Орли застонал.
Его дёрнули и так, спиной прижатой к чужой груди, протащили через дверной проём. Он запнулся задником о порог, но падать было некуда - в потных лапах гиганта он почти висел.
Они оказались в маленьком полутёмном тупичке преддушевой - Орли помнил, что этим душем и моментальной маленькой стиралкой пользовалась дежурная смена и те, кто внезапно вымазался в чьих-нибудь испражнениях, крови или рвоте - неотъемлемая составляющая труда практического медика. Тусклый плафон - не ярче, чем в раздевалке - почти не давал света, да здесь и не задерживались - проходили дальше, к душевым кабинам и шкафчикам с крючками для одежды.
- Только вякни, маэстро, - прошипел этот тип, - и я тебе яйца раздавлю.
«Раздавит, - обречённо подумал Орли. - Господи, да что же это? За что оно мне?»
- Никому ничего, - продолжал гигант, терзая его промежность. - Ни пол-слова, ни пол-звука, не то кое-кто внезапно сдохнет. Я про твоего дружка Хартмана говорю - ты же понимаешь, что довольно одного укола, одной таблетки. Никто даже не заподозрит тухлятины, типчики и поздоровее пачками дохнут. Так что только пикни, и некролог в газете ему обеспечен, - и, очевидно, для того, чтобы понадёжнее впечатать свои слова, ещё раз сильно сдавил Орли между ног. На этот раз Орли и застонать не посмел - только хватал ртом воздух. Как сквозь вату, он слышал, что в коридоре поднимается суета: что-то прогундосил селектор, захлопали двери, бегущие шаги, голоса. Но это было пока за углом, не здесь, возможно, в каком-то нормальном мире, где люди живут, общаются, где что-то происходит, где даже, не исключено, что падают с лестниц инвалидные кресла и сами инвалиды, но где никто не держит тебя в полутёмном закутке за мошонку, шёпотом воняя на ухо жуткие вещи.
- Смотри мне! - в последний раз хрипнул ему в щёку вонючий голос, а потом толстая потная лапа, стискивающая его лоб скользнула ниже, и жёсткие пальцы вдавились в глаза.
Ошалевший от боли, ничего не видя, он упал на колени, услышал, как хлопнула дверь, услышал грубый голос: «Никого нет», - и только тогда понял, что свободен.
Голоса и шаги раздавались уже прямо за дверью, кто-то вскрикнул, кто-то вслух заругался, в воздухе повисло жуткое слово «убийство». Орли привалился к стене, давясь всхлипами невыравнивающегося дыхания. Боль от надавленных глазных яблок и боль, поднимающаяся от промежности, встретились где-то в районе солнечного сплетения и ввинтились ему под вздох, как толстый потный палец. Его вырвало - сильно, фонтаном, залив рубашку - и он всё ещё ничего не видел, кроме ослепительных протуберанцев и пятен.
Не видел, но слышал. Голоса за дверью звучали всё возбуждённее. Орли с ужасом понял, что кого-то убили. Уилсона? Это первое, что приходило в голову. Его затрясло. Охранники прочёсывали этаж, искали посторонних. Кто-то задел дверь в душевую, и его прошило мгновенным страхом: если кто-то войдёт и застанет его, облеванного, на коленях, что он сможет сказать, не подвергая опасности Леона? Как он вообще объяснит своё присутствие в этой комнате? И поверят ли ему? Но, слава богу, никто не вошёл, и у него постепенно отлегло. В какой-то момент ему даже показалось, что он слышит среди прочих голос Уилсона, и толкнулась надежда, что, может, убийства никакого и нет.
Мало-помалу за дверями успокаивались, людей в коридоре становилось меньше, но выйти и даже просто выглянуть и думать было нечего. Чем дальше, тем хуже. Если его появление в самые первые мгновения вызвало бы вопросы, то теперь - подозрения: «А что это ты там делал столько времени, мистер Орли?». Значит, следовало затаиться, дождаться, пока коридор снова опустеет, взять себя в руки, привести в порядок себя и одежду, выйти отсюда, узнать точно, что произошло, и подумать над тем, как быть дальше, на холодную голову.
Орли вспомнил о стиралке. Содрогаясь от отвращения и пережитого стресса, трясущимися руками стащил рубашку и футболку, кинул в приёмный ящик «моменталки», осторожно выбрался из брюк. Ему казалось, мошонка должна была стать размером с футбольный мяч, но он увидел в паху только пару красных болезненных пятен, грозивших вскоре расцвести полноценными синяками.
В душевой кабинке, меняя воду от ледяной до почти крутого кипятка, он привёл себя в чувства довольно быстро, и теперь уже мог думать. Убийство или покушение на убийство, но что-то, определённо, произошло - «красный код» просто так не объявляют. Этот тип, ухвативший его в коридоре, счёл для себя возможным показаться на глаза остальным, когда тревога уже поднялась. Значит, он здесь не посторонний, и не опасается, что его увидят среди других. Он только единственным и первым не хотел оказаться. А из душевой выскочил со словами: «Никого нет», чтобы другие подумали, что он осматривал помещение - вот почему больше в душевую никто и не заглянул. Рост очень высокий, сложение шкафоидное - по таким приметам его можно будет вычислить. Неопрятен - вонь изо рта. Но это - всё, что у него есть. Хотя нет. Не всё… Он сказал о Леоне «Хартман», тогда как почти все знают его только, как Харта. И вот это совсем кисло.
Орли закрыл кран, забрал из стиралки тёплую пахнущую кондиционером футболку, оделся и, ещё секунду помедлив, вышел в уже опять почти пустой коридор - только за поворотом, возле одной из дверей, толпилось несколько человек.
- Не ходите сюда! - остановил его, откуда ни возьмись, появившийся охранник. - Вернитесь на свой этаж, - он принял его за больного.
- Что случилось? - спросил Орли.
Но охранник не ответил. Об убийстве Лоры и Куки Орли узнал позже.
- И что же, ты и дальше будешь об этом молчать? Так ведь нельзя.
Орли упрямо покачал головой:
- Он здесь, в больнице. Был и остаётся. Что, если его угрозы - не пустые угрозы? Допустим, я скажу этому полицейскому, он начнёт искать по приметам, расспрашивать. Если до убийцы дойдёт это прежде, чем его вычислят, и если он сам первый вычислит, что это я его сдал… Лиза, он ведь прав - Леон сейчас уязвим для любой ерунды, никто ничего даже не заподозрит. А может и ещё хуже получиться: Леон может и сам умереть. Ты не думай, я отдаю себе отчёт, насколько с ним всё… не блестяще. И если это случится, поверь, мне хватит горя для того, чтобы ещё и гадать, виноват я в его смерти только потому, что поздно спохватился, или и потому ещё, что не удержал язык за зубами.
- Значит, ты думаешь о себе, а не о нём? - упрекнула она.
- Все люди думают о себе. Я - не исключение. Да, я думаю о нём сейчас в первую очередь, вот только после его смерти о нём будет думать уже поздно - останется о себе.
- Ты так говоришь, будто его скорая смерть - дело решённое.
- Я так говорю, потому что хуже его смерти для меня может быть только его неожиданная смерть. Лучше держать бокал наполовину пустым, чем внезапно убедиться, что он полон только наполовину.
- Да ты - эгоцентрик, Джим.
- Ну и что? Думаешь, эгоцентрики не могут любить и страдать не хуже эмпатов? А может быть, они даже лучшие эмпаты? Потому что что-что, а примерять любую дрянь на себя умеют виртуозно. Ты по Уилсону не знаешь?
- Уилсон - не эгоцентрик! - возмутилась она.
- Да? Правда? А мы с тобой об одном человеке говорим?
- Ну… во всяком случае, это не делает его меньшим эмпатом.
- Квот эрат демонстрандум.
- Но так ведь всё равно нельзя! - повторила Кадди с отчаянием в голосе. - Если ты просто промолчишь, а он здесь… Это уже не только эгоцентризм, не только забота о Леоне, я имею в виду - это нечестно по отношению к другим людям, и к тем, кто попадёт под подозрение, и к тем, кто, может быть, подвергается опасности. Ты должен рассказать.
- Нет, не должен. И ты не расскажешь. Не обманешь моё доверие, не сможешь - уж настолько-то я тебя знаю.
Кадди не нашлась, что ему возразить, только напряжённо обдумывала сложившуюся ситуацию. Орли просто ждал - думать он уже почти не мог.
- Послушай, - снова заговорила она. - Я многих здесь знаю, но только врачей. Ни медсестёр, ни фельдшеров, ни санитаров, ни работников морга и архива я не знаю. Даже в лицо, тем более, близко. Ты должен сказать кому-то, кто может знать персонал лучше других, если не хочешь сообщать полиции.
- Лучше всех персонал знает секретарь главного врача. Я ещё по тем временам помню, что она у них вроде менеджера по персоналу. И ты предлагаешь мне всё рассказать ей? Хрупкой девушке?
- Венди? Ну, нет… - Кадди задумалась, покусывая уголок губы. - Послушай, Уилсон знает персонал. И он - не Венди.
- Уилсон? Уилсон его тоже не узнал, насколько я понял. Этот рыжий инспектор душу из меня вынул, сравнивая наши показания - значит, Уилсон ему ничего интересного не сказал.
- Уилсон его увидеть не успел.
- Как и я.
- Но ты заметил многое - рост, голос.
- Голос - нет, он шипел, как фонограф позапрошлого века. Телосложение - пожалуй. Он выше меня не меньше, чем на пол-головы. И ладони широкие. И вообще, он здоровый.
- Из врачей я таких знаю только двоих, - задумчиво проговорила Кадди. - Дженнер и Вуд. С натяжкой - Лейдинг. Дженнер - анестезиолог-реаниматолог, он не слишком могучий, но длинный, и руки у него широкие, Лейдинг не выше тебя, но если он, как ты говоришь, запрокинул тебе голову, мог показаться и выше, и он сильный, а Вуд - да, и здоровый, и высокий, и широкий, как шкаф, но Вуд - афроамериканец. Ты не заметил, этот тип белый был?:
- Не знаю. Я же говорю, что только слышал его - он держал меня так, что и глаз не скосить.
- А самое скверное, что перерезающим горло Куки я ни одного из них даже в бредовом сне представить не могу, - закончила свою мысль Кадди.
- Было бы лучше, если бы каждый в этой роли органично смотрелся? - хмыкнул Орли. - Как бы то ни было, он здесь, и он, скорее всего, из персонала. Хотя и из больных может быть - я видел в коридоре одного вполне подходящего по внешним данным. Вот только у него на поясе болтался мочеприёмник, а на роль террориста с ножом жёсткий кастинг.
- Как знать. Может, наоборот, удобная деталь для прикрытия. Поговори с Уилсоном, Джим. Правда, это будет означать, что о вашем разговоре тотчас узнает и Хаус, но кто-кто, а Хаус, уж точно, не болтун. Они оба не болтуны, когда речь заходит о серьёзных вещах.
- Но ты сама ведь никому не скажешь?
- Пока - нет.
Дом, который построил Грег, часть 2
© Copyright: Ольга Новикова 2, 2025
Свидетельство о публикации №225120301539
Свидетельство о публикации №225120301539
Рецензии