Парилка, в которую входили вдвоём

С годами я всё чаще думаю о том, что море учит человека тишине — той особенной, внутренней, где нет больше места бахвальству и юношескому хвастовству. С годами начинаешь слышать другое: скрип старого железа, тревожный гул в тумане, осторожность людей, а главное — собственный страх. Он всегда рядом. Но именно страх и делает человека живым.
К 1984-му году я уже хорошо знал, что на судне людям верить нужно по осадке — как груз. Неписаный морской кодекс я усвоил быстро: держись от крикливых подальше, от тихих — на два метра, а от улыбчивых — на три. Именно улыбающиеся оказывались стукачами чаще всех остальных.
Они и создают ту странную атмосферу двойного воздуха — снаружи солёный ветер, а внутри кают-компании — неназванные разговоры, которые лучше не продолжать после второй рюмки.
Мне приходилось оступаться. Молодость, горячность, где-то лишний градус, где-то лишнее слово — и вот уже твоя фамилия в списке «нежелательных, но опытных». Такой я и ходил: не подарок, но профессионал. Капитаны поглядывали настороженно, но брали. Один сказал честно — так, что запомнил на всю жизнь:
— Док, мне не нужны дипломы. Мне нужно, чтобы ты сработал, если кого прихватит. А если ты не сработаешь — суши сухари.
В тот год вдруг улыбнулась удача: дали хороший рейс — Европа, Средиземка, Африка. Судно было новое, а главное — на нём была прекрасная баня. Для моряка баня — это маленькое возвращение домой. Чистая вода, сухой жар, расслабленное молчание — редкая роскошь.
Я собирался в рейс почти с удовольствием. Даже близкие обрадовались — просили привезти кожанки, барахло, мелочи. Люди на берегу редко понимают, что такое море, но всегда понимают, что такое турецкая куртка.
В отделе судовой медицины настроение оборвалось: там была Нина К. Она ходила в моря раньше меня, умела выбирать правильные знакомства и приносить начальству такие подарки, что самых осторожных делала разговорчивыми. Она жила по своим, негласным правилам: кожаные сумки, импортные сигареты, нужные люди.
Когда узнала, что хороший рейс подписан мне, она взорвалась. Припомнила все мои промахи, грехи, подозрения — и выдрала себе этот рейс. Я не спорил. Иногда судьбе не нужно мешать. Она сама доведёт куда надо.
Мы отходили в один день. Наши суда стояли  лагом (борт к борту.) На проходной Нина прошла мимо и даже не поздоровалась. Её рейс уходил в Европу. Наш — в Вентспилс, а затем в Африку.
Иногда жизнь даёт нам шанс уйти от беды. Но мы, по привычке, не понимаем, что это шанс.
Через три недели, приближаясь к берегам Западной Африки, мы услышали знакомую команду:
— Всему экипажу собраться в кают-компании!
Там нам зачитали приказ:
немедленно разобрать судовую баню.
Причина — на теплоходе «Иван Белостоцкий» в парилке погибли две женщины: буфетчица и доктор. Доктором была Нина.
Я узнал подробности позже, в Конакри. К нам пришвартовался таллинский сухогруз, и молодой коллега из их экипажа — отрешённый, за один рейс поседевший — рассказал всё, держа руки так, будто они ещё помнили тяжесть тел.
Буфетчица была большой женщиной. Они прихватили в баню сухого вина, хотели поговорить, расслабиться. Дверь парилки была установлена нарушением: открывалась внутрь. В тесном помещении это превращалось в ловушку.
Женщина потеряла сознание и, падая, перекрыла собой выход.
Доктор пыталась её поднять. Тщетно.
В жаре человек умирает быстро.
Утром электромеханик нашёл тела. Пол был покрыт расплавленным человеческим жиром. Судно взяло курс на Дакар, где молодому медику, моему знакомому, выпало зашивать тела в простыни.
Реальность моря иногда бывает такой, что её трудно принять. Но ещё труднее — забыть.
Я поставил свечку за упокой Нины, когда вернулся из рейса. Жизнь, как и море, равнодушна — но человек не должен быть.
И всё же именно тот рейс оказался одним из самых спокойных в моей жизни.
Иногда судьба разговаривает с нами языком потерь.
Но иногда — даёт понять, что ты всё ещё здесь.