Поэты будущего. в мире цифровых облаков

               
  В будущем, в мире цифровых облаков и сияющих голограмм, поэты не сидели за столами, исписывая перьями бумагу. Они сидели в креслах из адаманта, погруженные в виртуальные миры, где слова рождались из взаимодействия человеческого замысла и безграничных возможностей ИИ.
  Поэт, назовем его Арион, надевал нейрошлем. Его мысли, его смутные образы и эмоции — мимолетное чувство меланхолии, образ заката над марсианскими дюнами — мгновенно преобразовывались в код. Искусственный интеллект, этот безмолвный сонетмейстер, анализировал терабайты мировой литературы, симфонии языков всех времен и народов. Он предлагал рифмы, метафоры, целые строфы, отточенные и безупречные.
  Арион лишь слегка корректировал, выбирал из тысячи вариантов самое точное слово, самый пронзительный образ. Стихотворение возникало на экране его сознания за считанные секунды, безупречное, структурно совершенное, наполненное глубочайшим смыслом.
Тем временем, в астральных библиотеках времени, тени поэтов прошлых эпох наблюдали за этим процессом. Пушкин, скрестив руки на груди, хмурился. Блок, с его вечной тоской, тяжело вздыхал.
«Где муки творчества?» — вопрошал Байрон, поправляя воротник. «Где бессонные ночи над чистым листом, где отчаяние и радость найденной строчки?».
«Они создают совершенство без души, без боли», — шептал Лермонтов, глядя на экран сознания Ариона. «Они получают результат, не проходя путь. Их стихи — это прекрасные, холодные статуи, высеченные машиной, а не выстраданные сердцем».
Поэты прошлого грустили. Они понимали, что их методы, их страдания и их борьба за каждое слово ушли в небытие, превратившись в архаизм. В новом мире поэзия стала легкой, как дуновение ветра, мгновенной, как вспышка света. Но в этой легкости, в этой мгновенности, они видели потерю чего-то бесценного — самой сути человеческого творчества, его боли, его борьбы и его триумфа.
Арион, закончив творение, снял шлем и улыбнулся. Его новое стихотворение уже собирало миллионы лайков в сети. Он был доволен. Поэты прошлого же продолжали грустить, ибо понимали, что машина может создать идеальные слова, но никогда не сможет почувствовать тоску бессонной ночи над чистым листом.