Тайны старинных коллекций 1904 год

Дело об ожерелье Марии Антуаннет



Глава 1


— Эх, дорогой вы мой, Василий Петрович… — с наслаждением откусив ватрушку, мечтательно начал золотопромышленник Кучерин. — Есть у меня две мечты…

— И какие же? — с искренним интересом спросил Савинов, аккуратно опуская чашку чая на блюдце.

Квартира Василия Петровича дышала уютом и теплом, почти домашним — оттого, что Евдокия Прохоровна, суетившаяся вокруг гостей, вкладывала в каждое движение душу.
«Ватрушечки… расстегайчики… варенице… А коли кто захочет — медок!» — приговаривала она, расставляя угощения так, будто это маленькое пиршество могло отвести беду.

Любила она своего барина, как родного брата. Когда-то осталась ни с чем — без семьи, без работы, без крыши над головой. Муж в горячке помер, детей Бог не дал… И если бы не Василий Петрович, что встретил на улице эту молодую, несчастную женщину и не дал ей пропасть, неизвестно, на чем бы судьба завершилась. Уже пятый год он заботился о ней, а она отвечала тем же — тёплым, почти сестринским участием.

— Так вот… — продолжил Кучерин, прожевывая кусочек. — Хочу я Евдокию Прохоровну к себе переманить — управляющей на кухню!

Женщина едва не выронила вазу с вишнёвым вареньем.

— Тьфу ты, барин, совсем рехнулись? Куда ж я от Василия Петровича уйду? Он же без меня пропадёт! Барина накормить, постирать… А коль кто хулиганить вздумает — так я и кулаком могу! — и она веско сжала пухлый кулак.

— Ну, я, если что, тоже могу кулаком, — засмеялся Савинов. — Ты уж не выставляй меня совсем беспомощным.

Он поднялся, чмокнул женщину в щёку — но та уже разошлась: любимая тема!
И понеслось: «Холостой… Жениться… Детей ему надо… Голодный… Несчастный…»

Когда её аргументы иссякли, Евдокия так же спокойно спросила:

— Ещё ватрушечек, Андрей Алексеевич?

— Ох, не откажусь! — обрадовался гость. — Не поверите, господа: лучшей стряпни, чем у Евдокии Прохоровны, я сроду не пробовал! У меня и рудники, и повара — что хотите. А лучшие ватрушки — у Евдокиюшки.

Она порозовела от удовольствия, всплеснула ручкой и, вытирая носовым платком набежавшие слёзы, выскользнула из гостиной.

Князь Оленьев добродушно рассмеялся:

— Ну вот, с первой вашей мечтой мы разобрались. Не бросит она своего барина!

Кучерин, всё ещё улыбаясь, поднялся и подошёл к окну. Весна в Петербурге только набирала красоту, но день выдался теплым: на крыше дома напротив, блаженно ленясь, растянулся рыжий кот. По карнизу суетился воробей — кот лениво махнул лапой, но решил, что усилий ради обеда не стоит.

Чуть выше в окне показалась барышня, что-то живо объяснявшая молодому господину под окном.
«Адюльтер», — равнодушно отметил про себя Кучерин и тяжело вздохнул.

— Вторая мечта… — произнёс он, вновь оборачиваясь. — Простите, Василий Петрович, но… есть у вас одна вещица.

Он кашлянул, словно собираясь с духом.

— Помните историю с картинами? — Савинов и князь обменялись взглядами. — Так вот… покривил я тогда душой. Подозревал вас. Не со зла — я человек деловой. Золото добываю не только из земли, но и на земле. Беру в дело толковых людей… даже бывших жандармов. От них, сами знаете, и выучка, и бдительность. Послал людей — они и досье ваше собрали. Тогда-то и понял: дружите с князем, а князь мои дела ведёт…

Он заметно смутился.

— Да и в ресторации по описанию узнал, что это вы… И решил: если не вы украли картину — наводку на художника дадите. Работы моих гениев нынче по всему миру идут, слыхали?

Савинов с Оленьевым кивнули.

— Был у меня знакомый в Париже — Люсьен де Молье…

— Как тесен мир, — усмехнулся Савинов.

— Это ему вы «Мадонну с вуалью» продали… а потом она исчезла. Но — дело прошлое. Не продадите ли вы мне вашу копию? Моя мечта. Не могу купить художника — так хоть его творение…

Молчал Савинов недолго. Затем поднялся и жестом пригласил гостей следовать.

— Боже мой… — выдохнул Кучерин, увидев картину. — Невероятно… Не верю глазам…

Он стоял, поражённый. Князь же разглядывал самого золотопромышленника: плотный, рыжеватый, сияющий здоровьем — словно самородок, только что поднятый из земли.

— При всём уважении, Андрей Алексеевич, — тихо сказал Савинов, — эта картина не продаётся. Память о прошлой жизни. Но… иногда мечты должны сбываться. Я вам её дарю.

Кучерин, казалось, не слышал. А когда смысл дошёл — свалился в обморок.

На шум вбежала Евдокия, строго глянув на обоих мужчин:

— Это ж надо до обморока довести человека! Барин, сейчас чайку, ватрушечек — и всё пройдёт.

Уложила гостя на диван, положила мокрое полотенце на лоб.

— Что же за оказия? Как кто картину увидит — так и хлоп! Что же в ней такого-то…

— Шедевр… — едва слышно прошептал Кучерин.

— Шедевр… — передразнила Евдокия. — Лежите уж, герой…

И пошла за чайником.




 Глава 2



Когда Кучерин окончательно пришёл в себя и понял, что теперь владеет копией одного из лучших художников мира, Евдокия Прохоровна ворчала уже в полный голос:

— Что ж ты, барин, удумал? Картину подарил! На что ж я теперь молиться-то буду? В доме ни одной иконы!

Савинов только улыбнулся, похлопал домработницу по плечу — и отправился туда, куда никому из живущих в доме не дозволено входить: в мастерскую.
Сколько раз Евдокия пыталась туда проникнуть…

— Хоть пыль протру! Хоть пол подмою! — умоляла она.

— Это пыль вдохновения, — с невозмутимым видом отвечал Василий Петрович. — Она полезная.

— Полезная! — бурчала женщина. — Запрёшься и сидишь часами без дела — вот и всё вдохновение!

Но сегодня он вышел оттуда не с очередной отговоркой, а неся в руках картину.

— Вот, Прохоровна. Хочешь — молись, хочешь — так на стену повесь.

В богатой резной раме сиял образ женщины необыкновенной красоты: в строгих линиях силы и тихой скорби, но с теплотой, способной разжечь сердце.

— Попробовал изобразить Марию Магдалину, — негромко сказал Савинов.

— Господи… — только и смог вымолвить Кучерин. — Ты узнаёшь? Лицо до боли знакомо…

Гости вновь посмотрели на Евдокию.
Она стояла, раскрыв рот — и видела в глазах Магдалины своё отражение. Только моложе, хрупче — почти ангельской юности.

— Евдокия Прохоровна… — прошептал Кучерин. — Божественно…

— Эту картину не отдам, — отрезала женщина. Взяла раму — будто щит — и решительно ушла с ней прочь.


Вечер окутывал город мягкой синевой. Кот уже давно покинул крышу, улицы начинали дремать, а колокола Казанского собора раскатывали по Невскому последние удары.

Друзья уже прощались, когда Кучерин хлопнул себя по лбу:

— Ай-ай-ай, Василий Петрович, я ж к тебе по делу приходил!

Тут же возникла Евдокия:

— Какие дела? Садитесь ужинать! Телятина с грибами, щи — домашние!

Запах запечённого мяса разлёгся по квартире таким манящим облаком, что, казалось, дошёл до Литейной части.
Кучерин сглотнул:

— Переманю… хоть что хотите делайте — переманю я Евдокию Прохоровну…

— Ты про дело лучше рассказывай, — перебил Савинов.

Пока домработница накрывала на стол, Кучерин вынул из внутреннего кармана бархатную коробочку и протянул её Савинову.
Тот открыл — и замер.

На чёрной подушечке лежало ожерелье, камни которого играли всеми цветами радуги. Будто солнечные зайчики собрались на ночное гулянье.

— Ну? — не выдержал Кучерин. — Что скажешь?

Савинов надел очки, взял лупу. Несколько минут рассматривал драгоценность, затем снял очки и задумчиво прошёлся по комнате.

— Работа хорошая. Но не идеальная. Камни — белые топазы. И, — вздохнул он, — кто-то продал тебе подделку под ожерелье Марии Антуанетты.

— Подделку? — возмутился гость.

— Точнее, копию. Об оригинале легенды ходят — но никто его не видел. Скорее всего, сделано по гравюре Николя Антуана Тоне. Я её помню.

— Меня интересует не история, а хозяин, — хмуро ответил золотопромышленник.

— Так у кого покупал — к тому и вопросы.

Кучерин тяжело сел.

— Год назад, на театральном вечере, такое ожерелье я видел на жене своего лучшего друга. Ночью их убили. Обвинили кучера. А ожерелья… не нашли.

Он сжал кулаки.

— Вчера мой скульптор… пьяный как свинья… принес это. Говорит — выиграл в карты. Где? У кого? Не помнит. Принёс, лишь бы на опохмел дали…

Князь нахмурился:

— Андрей, этим должна заниматься полиция. Или твои жандармы.

— Ах! — золотопромышленник всплеснул руками. — Где искусство, там нужна тонкая работа. А жандармов узнают за версту. Кто с ними говорить станет? А вы — аристократы! С вами двери сами откроются.

— Где убийство, там нужны не аристократы, а закон, — проворчал Оленьев.

— Вот и отлично! — радостно подвёл итог Кучерин. — Значит, по рукам?

Спорить было бесполезно.
К тому же… дело обещало быть любопытным.




 Глава 3



Дождь мелко накрапывал, словно не решаясь состояться всерьёз.
Два кучера напротив Александринского театра громко спорили, отвоёвывая лучшее место для подъезда экипажей.
По воздуху стлался запах ванили и свежей выпечки от ближайшей булочной.

Мальчишки с газетами, стараясь перекричать друг друга, надрывались что есть сил:

— «Петербургский листок»! Зверское убийство генеральши Похомовой!
— В своём особняке убита генеральша Похомова!
— Кто зверски убил генеральшу Похомову?!

Савинов и князь Оленьев под зонтами мерно шагали по Невскому в направлении театра.
Князь на ходу сунул монету первому попавшемуся мальчишке, взял газету, мельком взглянул на крупный заголовок и небрежно спрятал её в карман.

— Видите ли, друг мой, я в тупике, — произнёс Савинов, тяжело вздохнув. — Не знаю, за что ухватиться.

— Надо найти мастера ожерелья, — предложил князь.

— Легко сказать. Если бы это была работа гения — я бы его нашёл в два счёта. Мир гениев мал.
А вот мир обычных мастеров огромен — и различить их трудно.

— Но в чём же разница? — удивился Оленьев.

— В почерке! У гения — рука, мысль, дыхание. А здесь — ремесло. Хорошее, но ремесло.

Князь остановился:

— Тогда зачем мы идём к Зиночке?

— Потому что нашему дорогому золотопромышленнику нужен не вор, а убийца.
А я, признаться, в убийцах понимаю мало…
— Савинов пожал плечами. — Зиночка умна, наблюдательна… и умеет молчать. Быть может, подскажет нам путь.


В костюмерной пахло пудрой, старыми перьями и горячим чаем.
Зиночка сидела за столом и неспешно хрустела баранкой.

— Дорогие мои! Василий Петрович! Игорь Владимирович! — вспорхнула она к ним.
Но, заметив их мрачные лица, приглушила голос:
— Что стряслось? Опять приключение?

Савинов устало опустился в кресло, князь сел напротив, скрестив ноги.

— Зиночка… нам нужна помощь.

Без лишних слов она достала ещё две чашки, налила горячего чая, пододвинула вазу с баранками.

— Говорите, — деловито произнесла она.

Савинов достал из внутреннего кармана ожерелье.
Канделябр брызнул по камням золотистыми бликами.
Зиночка ахнула, поднесла украшение к шее, полюбовалась в старое зеркало — будто времён Наполеона.

— Генеральша Похомова в точности в таком была…

— Кто? — одновременно спросили оба мужчины.

— Генеральша Похомова, — спокойно повторила Зиночка.

Князь торопливо достал газету и пробежал глазами заметку:

— Так и есть. Вчера вечером убита у себя в особняке…
Если это её ожерелье…

— Погодите, — Савинов нахмурился. — Ваш скульптор принёс ожерелье позавчера.
Значит, тут что-то… не сочетается.

Зиночка фыркнула:

— Всё сочетается, если не верить газетам.
Две недели назад я видела это ожерелье на генеральше.
Четыре дня назад пошли слухи, что у неё его украли.
А три дня назад говорили, что вор-домушник по кличке Редька искал, кому бы его сплавить…
Да и проиграл он его в карты — весь театр судачил.

Она пожала плечами:

— А убить Похомову могли и по другому поводу.
Жестокая, скандальная… слуг могла до смерти загнать.
Её ненавидели почти все.

— Редька… — задумчиво повторил князь. — Это фамилия?

— Фамилия — Редькин. А имя никто не помнит.
Вот его и ищите, голубчики.


Савинов, забывшись, расцеловал Зиночку в обе щёки и торжественно преподнёс флакон духов:

— «Любимый букет императрицы». Только для вас.

Зиночка просияла и крепко обняла его, чуть не задушив в объятиях.

— Ну! Разве я не золотце?
А вы мне ещё скажете «спасибо», когда всё распутаете!




Глава 4



Князь три дня искал Савинова по всему Петербургу.
Он обошёл всех общих знакомых, объехал гостиницы, где тот мог бы остановиться. Евдокия только разводила руками — «барин уехал», и больше ни слова.
Зиночка же что-то подозревала, но молчала так стоически, будто дала присягу.

На вечер третьего дня у дверей Савинова князь столкнулся с каким-то подозрительным типом, от которого за версту несло помоями, мышами и чем-то ещё, о чём нос аристократа предпочёл бы никогда не узнавать.

— Милейший, вы что тут делаете? — строго спросил князь.

Незнакомец обернулся и громко расхохотался:

— Али не признали, ваша светлость!

— Василий?.. Чёрт бы тебя побрал! Я три дня ищу тебя. Что это за маскарад?


Они вошли в квартиру. Евдокия, увидев барина в таком виде, едва не закричала, схватила трость и встала в позу грозную, как генерал на параде.

— Евдокия, это я, — сказал Савинов. — А позади меня князь.

— Батюшки святые! — всплеснула она руками. — В какой помойной яме вас валяли, барин? В острог же можно угодить с таким видом, не приведи Господи!

Савинов ушёл в ванную, а князь, полностью утратив терпение, начал мерить шагами коридор, как на заседании суда:

— Вы, сударь, подвергли себя опасности, пока я искал вас по всему Петербургу. Вы не доверяете мне, сочли меня трусом. Это, сударь, не дружба… а чёрт-те что!

Евдокия одобрительно поддавала к каждому слову, как хор в греческой трагедии.

Скоро из ванной вышел Савинов — чистый, благоухающий «Имперской кёльнской водой» Guerlain и абсолютно довольный собой.

— Заседание суда объявляю закрытым, — улыбнулся он. — Евдокия, барина покормить можно?

— Всё готово, — фыркнула она, будто только этого и ждала.

За едой Савинов причмокивал от наслаждения:

— Боже, как это вкусно. Евдокия, если бы ты знала, какие помои мне пришлось отведать…

— Лучше молчи, барин, — отрезала та. — А то уйду к господину Кучерину.

— Всё, сдаюсь, — поднял руки Савинов. — Слушайте.


Рассказ Савинова

Искал он Редьку по всем подворотням и трактирам. Там видели, здесь видели. Пришлось и по полвалам пробежаться, и в дома терпимости заглянуть. Ускользал Редька, как угорь.

И вот — везение. В одном трактире, где собирается вся сбродная братия, Савинов нашёл его пьяным. Вывел наружу, дал пару добротных зуботочин — и тот раскололся.

Околачивался Редька возле Александринского театра: народ там ходит богатый. Ожерелье генералши и заприметил, проследил за ней. Ну и… как водится, с горничной Анфисой адюльтер устроил, а затем ограбил. Кроме ожерелья ещё кое-чего прихватил.

Ожерелье продать не мог — никто из его окружения такие деньги не подымет. В скупку нельзя. Вот он его на кон и поставил — и проиграл какому-то скульптору.

Когда Савинов добавил ещё одну зуботочину, Редька признался, что в округе есть шайка, а атаман их по прозвищу Клык. Где живёт — не знает. Но барыгу назвал: некий Шалый Анютий.

Нашёл Савинов Анютия, помял как следует, и тот сознался: год назад было у него ожерелье от Клыка — продал его мелкому золотопромышленнику.

— Где Клык обитает, тоже не знает, — закончил Савинов.

— Может, врёт? — усомнился князь.

— Нет, уж под моими ударами… точно не знает. Остаётся малость — найти самого Клыка.

Евдокия слушала, затаив дыхание. А когда барин закончил, как гаркнет:

— Ещё чего удумали! Не пущу! Я вас, барин, в мастерской шкафом подопру!

Развернулась и гордо ушла.

Князь, глядя ей вслед, заговорчески прошептал:

— Где искать будем?

— Надо подключить людей Кучерина, — так же шёпотом ответил Савинов. — У меня есть план.



Глава 5



Рано утром, когда над Петербургом ещё висел сыроватый туман с Невы, а простой люд уже открывал лавки, тогда как аристократы мирно нежились в мягких перинах, у квартиры консультанта по антиквариату раздавался настойчивый звонок, перемежаемый громким, почти грубым стуком.

Евдокия Прохоровна, ворча и поправляя наспех накинутую шаль, подошла к двери и распахнула её так резко, словно намеревалась одним движением спустить незваного посетителя со ступенек. Но на пороге стояла вовсе не бродяга, а… гостья.

— Вам чего, барышня? — недовольно спросила Евдокия.

— Пусти, тётка, — коротко бросила Зиночка. И, отодвинув домработницу как лёгкую штору, шмыгнула в квартиру. Она стремительно открывала подряд все двери, пока не нашла нужную. Савинов спал так крепко, как спят люди с чистой совестью. Евдокия, сбив дыхание, поспешила за нахалкой и причитала вполголоса:

— Барин спят… Девица к холостому мужчине… утром… позор… стыд… бестыжая…

Савинов шевельнулся, сеточка для причёски сползла ему на глаза. Он сонно сдёрнул её, несколько раз моргнул и наконец увидел перед собой красную от негодования Евдокию и возбужденную Зинаиду.

— Что случилось, дамы? — хрипло спросил он.

— Редьку убили! — скороговоркой выпалила Зиночка.

Эти слова разбудили бы и мёртвого.


День сразу покатился под откос. Евдокия постоянно роняла то чашку, то ложку — посуда гремела, как будто дом подбирался к землетрясению. Фортуна явно решила позабавиться: у Савинова оторвалась пуговица на сюртуке, а у туфли — подошва.

Князю, который терпеливо ждал друга в фаэтоне, на голову выплеснули нечто неопознаваемое с третьего этажа. Выругавшись сквозь зубы, он вытирал сюртук платком, заглядывая вверх в поисках негодяя.

И уж совсем в издевательском финале у их фаэтона лопнула рессора.

Друзья переглянулись и одновременно поняли: упрямиться против судьбы — бесполезно.
Пришлось менять экипаж и новый возница покатил их к золотопромышленнику.


— Господа, да что же с вами приключилось? — воскликнул Андрей Алексеевич, едва увидев их. — Вас будто медведь мял!

— Сейчас и ты будешь выглядеть не лучше, — буркнул Савинов, шагнув мимо хозяина дома.

Кучерин распорядился привести костюмы друзей в порядок, а сам пригласил их в кабинет, подал кофе, сигары. Лишь когда жизнь перестала на них падать кирпичами, Савинов начал рассказ.

Он поведал всё — от поисков Редьки по подворотням и трактирам до того, как вывел его из притона, слегка «вразумил» и вытянул признание. Рассказал о воровстве ожерелья, о домушнике, адюльтере с горничной, о проигрыше украшения скульптору, о барыге Шалой Анютии.

И — главное — что весь след упирается в шайку, возглавляемую неким атаманом по прозвищу Клык.

— Итак, господа, — повел он деловой разговор, — предлагаю вот что.
Мы нанимаем нескольких актёров-мужчин. Зиночка из них сделает светских львиц — нарядим в дорогие женские туалеты, дадим украшения. И пусть эти «барышни» после вечернего спектакля разъезжают в фаэтонах. Пока Клык или его люди не клюнут.

— Зачем актёров? — удивился Кучерин. — У меня свои ребятки из жандармов есть.

— Андрей Алексеевич, — устало вздохнул Савинов. — Это не ребятки, это гвардейцы. Ростом с оглоблю, плечи — в сажень. Вы где таких барышень видели?
Из ваших Зиночка может сделать разве что баринов — толстоватых, ленивых, глуповатых. И то… под вопросом.

Кучерин хмыкнул.

— Они будут ездить парами, — продолжил Савинов. — Кучера — тоже из ваших. Двое в фаэтоне, двое в слежке. А вы, Андрей Алексеевич, выкупите контрамарки в театральные ложи на несколько дней. Найдём мы этого Клыка.

— Ну, это не сложно, — кивнул золотопромышленник, уже воодушевляясь.

И план начал обретать очертания.




Глава 6



Несколько вечеров подряд Александринский театр обретал новых, необычайно усердных завсегдатаев. В ложах, где обычно блистали барышни высшего общества, теперь неторопливо разворачивали веера весьма крупные и подозрительно плечистые «дамы». Их манеры — чересчур решительные, голоса — слегка простуженные, а фигуры — чрезмерно прямоугольные — вызывали у публики некоторое недоумение. Но, к общей радости, светская публика была слишком воспитанна, чтобы задавать вопросы.

Рядом с этими дивами сидели их кавалеры — люди с каменными лицами и видимой тоской в глазах. Бывшие жандармы играли роль супругов, которым театр смертельно надоел, а семейная жизнь — ещё больше. Они громко зевали, откровенно дремали, а один, по слухам, даже тихонько похрапывал под конец второго акта, чем вызвал раздражение «жены», которая ткнула его веером в бок так профессионально, что любой истинной даме стоило бы поучиться.

Так прошло три вечера. Неудачник Клык, похоже, никак не решался напасть — то ли его отпугивала слишком пёстрая публика у театра, то ли он не мог понять, отчего в последнее время у лож внезапно появилась такая концентрация подозрительно крепких барышень. Но план был долгим, терпеливым, и именно терпение должно было привести его в ловушку.

На четвёртый вечер удача наконец улыбнулась сыщикам.

Чуть позже полуночи, когда улицы поредели и подъездные фонари мерцали, словно устали от собственной службы, одинокий фаэтон с очередной «дамой» и её сонным «супругом» выехал на боковую улочку. Это была улица, где обычно никто не гулял после одиннадцати, если дорожил собственным кошельком. Старинные стены, мокрые от ночного тумана, словно ждали развязки.

И развязка наступила.

Из темноты выросли сразу четверо. Один, пониже ростом, но с глазами, блестящими, как уголья — Клык. Остальные трое — с мешками, дубинками и выражением лиц, намекающим, что их школьные годы прошли без особых успехов в арифметике, зато с твёрдыми пятёрками по кулачному делу.

— Эй, барышни, — процедил Клык, — пора делиться украшениями. А господа пусть тихонько сидят… если жизнь дорога.

«Дама» приподняла подбородок так грациозно, что на миг даже можно было подумать, что она действительно барышня, если бы не размер её перчаток, которые подойдут разве что грузчику с Новой Голландии.

— Ах, батюшки! — пролепетала она голосом, который в лучших традициях оперного театра был на полтона ниже тенора. — Муж мой слаб нервами… не пугайте!

«Слабый нервами» муж вздохнул так, будто вот-вот соберётся рыдать, накрыв глаза ладонью.

Секунда тишины.

И — сигнал.

Бывшие жандармы действовали так, словно часы внутри них сработали одновременно. Один ударил Клыка дверцей фаэтона так ловко, что тот взлетел выше собственных мыслей. Второй вывернул дубинку из рук ближайшего громилы. Третий, сидевший на козлах, сиганул вниз с такой скоростью, что успел связать двух оставшихся прежде, чем они осознали, что происходит.

Через минуту всё было кончено.

Клык лежал лицом в пыли, сопя и извергая ругательства, которых даже портовые грузчики, пожалуй, не знали. Его шайка, в полном составе и со слегка потерянным выражением на лицах, сидела на мостовой, аккуратно привязанная, будто праздничные подарки.

Жандармы, теперь уже без париков и шляпок, стояли над ними величественные, как колонны Исаакия.

— Ну что, Клык, — произнёс старший, поправляя выбившийся локон парика, — досиделся в тенях?

— Да чтоб вас… — начал было тот, но получил такой выразительный взгляд, что решил, что молчание — золото.

Файтоны с оставшимися «дами» и «мужьями» подъехали буквально через несколько минут. План, наконец, сработал. Мужчины переглянулись: дело сделано. А одна из «дам» даже всплеснула веером, заметив, что её парик слегка перекосился от бега.

Но к утру в газетах появилось лаконичное известие:
«Опасная шайка, известная под руководством преступника по прозвищу Клык, задержана благодаря действиям отставных сотрудников жандармерии».

О переодевании, естественно, никто не написал.
Скандал — это лишнее.



Эпилог


В гостиной стоял такой живой гомон, что даже статная пальма в углу покачивала листьями, будто тоже слушала. На столе — чай, пирожные, конфеты, самовар булькает, и все давно забыли, что обещали вести себя чинно.

Золотопромышленник, красный от смеха, хлопнул ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули:

— Когда ваши актеришки отказались ловить шайку. Пришлось моих ребятушек в дамочек вынарядить.
Вы бы видели, как этот ваш Клык взвыл, когда Карпыч дверцей фаэтона его прихлопнул! Я думал, у бедняги душа из сапог вылетит!

Карпыч, бывший жандарм с солидным животом и тонкими кружевными перчатками (оставшимися со спектакля), возмущённо поднял брови:

— Я, между прочим, действовал по инструкции! Там угол идеально подходил, чтоб его в чувство привести!

— В какое чувство? — хмыкнул князь. — В чувство полёта?

Смех прошёл по комнате.

Второй бывший жандарм,  что тоже играл «скромную барышню»,  сказал:

— А я вам так скажу… На меня какая-то настоящая дама косо смотрела весь второй акт. Я думал, раскусит. А она, оказывается, просто пыталась понять, где я покупала такую широкую талию.

Снова взрыв смеха.

— Да ладно талия! — встрял третий. — Вы бы на свои ножищи глянули! Из-под юбки торчат, как полозья саней! Я их сам видел! Сапоги огромного размера, в розовых ленточках!

Все зашлись хохотом.

Кучерин, утирая слёзы, продолжил:

— А как Клык проглотил язык, когда «барышня» на него «Ах!» таким басом выдала, что у меня усы задрожали?

Тут от смеха уже и усы золотопромышленника, и плечи князя, и волосы всех присутствующих тряслись в едином такте.

И только Савинов, прихлёбывая чай, наконец сказал, когда смех чуть стих:

— Господа… Главное — дело сделано. И сделано, между прочим, блестяще.

Он приподнял чашку, как бокал:

— За наш театр операций! В самом буквальном смысле.

И дружный звон чашек, смех и оживлённый пересказ самых нелепых моментов ещё долго наполняли гостиную.

Так и закончилась история про ожерелье, Клыка — с пирожными, париками набекрень и легендами, которые будут пересказывать ещё много лет.