Громко

Сегодня был день рождения. Не мой. Мой был давно, весной, когда деревья ещё не решили, какими быть. Сегодня – чей-то другой. Женщина сказала: «Твоей сестры». Я кивнул. Сестра – это девочка, которая живёт в комнате напротив. У неё на двери наклейка с лошадью. Лошадь смотрит влево. Всегда влево. Я проверял.

Утром дом начал готовиться. Я это почувствовал – он задышал по-другому. Быстрее. Кухня загремела кастрюлями. Кастрюли не любят, когда их достают всех сразу. Они толкаются. 

Мама надела на меня рубашку с пуговицами. Я вспомнил как её зовут. Я сказал. Она заплакала. Не сильно – только водой.

Пуговицы были жёсткие. Я посчитал – семь. Нечётное число. Это хорошо. Чётные пуговицы давят сильнее, я знаю.

Потом пришли люди. Много. Дверь открывалась и закрывалась, открывалась и закрывалась. Каждый раз в дом залетал кусок улицы – холодный, громкий, чужой.

Я стоял в углу коридора и считал ботинки. Их становилось больше и больше. И потом они скучились. Я не мог им помочь – люди. Всё время мимо проходили люди.

Кто-то потрогал меня по голове. Я не видел кто. Только руку. Рука пахла чем-то сладким и холодным. Я отступил. Рука ушла.

В гостиной стало тесно от голосов. Голоса летают под потолком, сталкиваются, иногда падают на пол. Сегодня их было слишком много. Они не помещались. Некоторые залетали в меня. Я зажмурился. Так они меня не трогали.

Мама нашла меня. Я был за диваном. За диваном всегда остаётся немного тишины. Диван прячет тишину под собой. Я лежал и трогал ковёр. Ковёр был правильный – каждая ворсинка.

Мама сказала: «Пойдём, торт». Торт – это когда выключают свет и зажигают огоньки. Мне не нравится "торт". Темнота становится неправильной, когда в ней горит огонь.

Мама держала меня за руку. Её рука всегда знает, как держать – не сильно, не слабо.

Все стояли вокруг стола. Стол хотел спрятаться – я слышал, как он скрипит. Слишком много тарелок. Я мысленно сказал ему потерпеть. Он замолчал. Может, услышал.

Выключили свет. Включили свечи. Огоньки были маленькие, но громкие. Они шипели. Все начали петь. Песня была ненастоящая – все пели о своём и слова разбегались. Я закрыл уши, но не сильно. Чтобы мама не видела.

Сестра выключила огоньки. Все захлопали. Хлопки – это удары. Удары – это плохо. Я зажмурился опять. Но стало хуже.
Потом включили свет. Я повернулся к стене. Стена была белая и тихая. Я смотрел на неё, пока торт не закончился.

Потом принесли тарелку в которой был настоящий торт: красный сверху и коричневый внутри. Я не люблю, когда еда разного цвета. Но это красное можно снять. Я снял. Положил на край тарелки. Коричневое съел. Оно было хорошее.

Подошел ребёнок и сказал: «Почему ты так сидишь?» Я сидел как обычно. Он ушёл. Мне часто задают вопросы, на которые нет ответов.

Потом все бегали. Бегать – это когда воздух рвётся. Мне не нравится рваный воздух. Я сидел на стуле и смотрел. Стул был доволен. Он меня узнал. На других стульях сидели чужие люди. Некоторые стулья любят перемены. Мой – нет.

Сестра подбежала ко мне. Она тяжело дышала. От неё пахло потом и этим красным сверху. Она сказала: «Тебе весело?»

Я подумал. Весело – это когда внутри прыгает. У меня внутри не прыгало. Но и не болело. Я сказал: «Мне нормально». Она кивнула и убежала.

Вечером люди уходили. Мы с домом выдыхали их по одному – иногда по двое.

Вернулась тишина. Тишина, тоже не любит чужих. Ботинки разошлись. Остались: мои, мамины, сестрины и человека.
Я подошёл и поставил мои ровно. Мои стояли отдельно, у стены. Они всегда стоят отдельно. Так должно быть.

Я вышел на балкон. Небо было тёмное и тихое. Ни одного лишнего звука. Воздух снаружи был целый, нерваный. Я набрал его в себя побольше.
Мама встала рядом. Просто стояла. Она умеет быть рядом, не трогая мой воздух. Я не знаю, как она это делает. Может, она тоже – такая, как я. Или просто внимательно смотрит.

Звёзды висели ровно. Одиннадцать. Нечётное число. Это хорошо.

Сегодня было громко. Теперь – тихо. И это значит, что день закончился правильно.