13. Наталия Еремина мост в будущее-2026

13.Наталия Еремина (Курск)

Номинация «Короткая проза для детей, о детях и детстве».

Это тёплое слово – бабушка

Я родилась и выросла в городе, но моя родословная глубоко корнями уходит в деревню. Родители, потомки крестьян, до совершеннолетия жили в селе. Папа, по окончанию войны ставший круглым сиротой, после прохождения военной службы по призыву принял решение остаться на сверхсрочной службе. В очередном отпуске, как тогда говорили во время побывки на родине, сделал предложение моей маме, которая ответила согласием бойкому голубоглазому блондину, давно волновавшему её девичье сердце. Отыграв свадьбу, родители переехали к месту службы папы. К сожалению, первая родившаяся у них дочь умерла от диспепсии, после чего мама стала часто болеть, что послужило основанием перевода папы для прохождения военной службы в родную область, ближе к родственникам мамы.
Они переехали уже со мной, тоже родившейся со слабым здоровьем. Мама была вынуждена пойти работать, а меня устроили в детские ясли-сад. Но частые болезни побудили родителей отвезти меня к бабушке в деревню, которая к тому времени жила одна: дедушка умер сразу по возвращению с войны, дочки (их было у бабушки четверо, включая мою маму) все выпорхнули из-под материнского крыла и устраивали свою городскую жизнь, а сын, женившись на односельчанке, построил свой дом и обзавёлся хозяйством.
В раннем младенчестве я себя плохо помню. Но момент приезда в деревню почему-то всплывает в памяти: бабушка нежно и бережно обнимала меня, когда родители уходили по дороге на станцию. Помню бабушкину хату. Именно хату-мазанку, не избу, не дом. Перед жилой частью находились огромные (мне тогда все вокруг казалось большим) сени с кладовой, за которыми был вход в горницу с глинобитным полом, устланным домоткаными половиками. В красном углу висели иконы, накрытые вышитым бабушкой рушником, и лампада, тускло освещавшая горницу ночью. Слева к стене была прибита вешалка для верхней одежды, и рядом с ней размещалась большая железная кровать с периной и горой подушек, а справа от входа в горницу стояла русская печь с отгороженной частью хаты под кухню, где большую площадь занимал стол с лавками.
Бабушка была крепкой и статной, с крупными и всегда горячими руками. Её карие глаза, казалось, излучали свет и доброту. Не знаю, какие наряды были у бабушки, но помнится, что летом она ходила в темно синем платье в мелкий цветочек с рукавом ниже локтя и в синем однотонном переднике, голову покрывала белым платком в горошек. Зимой выходила на улицу в валенках, тулупе и шали в клетку.
Бабушка выхаживала меня, как могла. От невестки после вечерней дойки она приносила крынку парного молока и сразу наливала мне половину алюминиевой кружки, брала у неё же топлёное масло, отпаивала куриным бульоном, изредка  баловала - покупала в сельмаге карамельки-подушечки или яблочную пастилу. Я любила есть ещё не остывший до конца хлеб с положенным на него кусочком топлёного масла, наблюдая как оно, плавясь на ещё горячем хлебе, медленно протекает в воздушные дырочки.
Бабушка не читала мне на ночь сказок, наверное, потому что таких книжек просто не было. Да и образование, как говорила сама бабушка, у неё было «один класс и девять коридоров». Зимними вечерами, укладывая меня спать, прижимала к себе и тихо напевала какую-то грустную песню, быстро убаюкивая неспешной размеренной мелодией.
Все мои ранние воспоминания, связанные с бабушкой, имеют удивительные запахи. Я помню, как от неё всегда пахло хлебом, выпекаемым ею в своей печи. Бабушка вынимала его специальной деревянной лопатой, раскладывала на застеленную чистым рушником лавку, сбрызгивала водой и накрывала другим рушником до остывания.  От неё пахло не только хлебом, но и молоком, травами и ещё чем-то неповторимо тёплым. Вспоминаю, как она купала меня поздно вечером в корыте, натирая душистым земляничным мылом мочалку. Мыло, наверное, предназначалось только для меня. Сама бабушка, как я теперь понимаю, пользовалась хозяйственным, которое имело темно коричневый цвет и резкий неприятный запах. Земляничным  мыла себе только голову и споласкивала настоем трав, собранных и высушенных ещё летом.
Летние запахи - это запах свежих огурцов, редиски и зелёного лука, кваса и парного молока, полыни с пустоши, где мы играли с детьми, пыли, поднятой возвращающейся с пастбища скотины. Коровы у нас не было, но овец и птицу бабушка держала. Когда стадо возвращалось домой, бабушка выходила из ворот и встречала овец, послушно сворачивавших в наш двор. Из овечьей шерсти она вязала колючие варежки и носки. Поздно вечером, закончив работу в огороде и накормив хозяйство и меня, бабушка принималась за вязание. Я тихо лежала в нашей кровати и следила за её быстрыми движениями рук. Летом у меня находилось много дел и забав, поэтому набегавшись за день с подругами, под мерное позвякивание спиц я немедленно засыпала. Мне казалось, что вот бабушка летом никогда не спала. Её горячие руки не знали отдыха и покоя. Бабушка все время была чем-то занята. Когда я просыпалась, она уже работала в огороде, либо уходила по воду к колодцу, или отбивала пральником белье на ручье. Я всегда находила её сама. Увидев меня, она все бросала, и мы шли в хату завтракать. За огородом, который находился у ручья перед хатой и назывался «овощником», помогали ухаживать мои родители, приезжавшие на выходные проведать меня, да иногда и мои тёти, но основная работа ложилась на бабушку.
С ней было покойно и уютно. Не помню, чтобы она ворчала или ругалась с кем-то. Однажды бабушка послала меня нарвать огурцов к обеду. Я с гордостью выполнила это ответственное поручение, сорвав три самых больших, перевязанных у основания красной нитью. И каково же было моё огорчение, когда бабушка, милейший и добрейший человек на земле, топнула ногой и отругала меня за бестолковость. Увидев на моих глазах слезы, бабушка присела, обняла меня, погладила  по голове и сказала: «Ладно... Шут с ними... Мы отдадим их курам, а себе сорвём получше.» Потом, много позже, бабушка, смеясь, рассказала маме об этом курьёзе, оправдывая меня малолетством и неопытностью. Оказалось, что это оставленные на семена самые лучшие огурцы. Таким был мой первый опыт огородничества.
Зима пахла дымной печью, картошкой, запекавшейся в печи по завершению топки,  топлёным молоком, супом с домашней лапшой, сваренным на курином бульоне, морозным воздухом, врывавшемся из сеней при открывании двери во двор, овцами и курами, находящимися в одном хлеву, но отгороженными нехитрой перегородкой, которую куры частенько не замечали и могли усесться подле овец.
На улицу зимой я выходила редко, при этом бабушка поверх цигейковой шапки и пальтеца повязывала огромный, как мне казалось, пуховый платок. На руках неизменно были связанные бабушкой колючие рукавички. Я обувалась в толстые негнущиеся валенки с калошами. В таком снаряжении много не побегаешь. Но иногда все же бабушка отправляла меня с соседскими детьми покататься с горки на деревянных санках. После прогулки я не приходила, а вкатывалась снежным комом в сени, где бабушка обметала меня веником. Она специально клала на печку вязаные носки, которые заставляла надевать, едва я снимала валенки с набившемся в них снегом. Что интересно, я там никогда не болела. Если возникали первые же признаки, бабушка поила меня горячим молоком с медом и отправляла спать на печь. На том лечение заканчивалось, потому что утром о надвигавшейся простуде ничего не напоминало.
Зимой мы  иногда ходили на посиделки к соседям, жившим в большой избе. В гости приходили и другие люди, иногда тоже с детьми, и ребятню загоняли на печку, стоявшую посередине избы. Мы баловались, порой начинали ссориться и сильно шуметь. Достаточно было строгого окрика хозяина, чтобы мы сразу притихали. Женщины занимались рукоделием, слушали радио, подпевали звучавшим по трансляции певцам, да и сами напевали какие-то песни. Мужики играли в карты, обсуждали насущные дела, курили самосад, от дыма которого слезились глаза и першило в горле.
Когда мне исполнилось пять лет, у меня родилась сестра. В то время до родов и после них женщинам давали непродолжительный отпуск около двух  месяцев каждый. Нас с сестрёнкой девать было некуда, да и отвезти к бабушке в деревню грудничка не представлялось возможным. Поэтому после долгих уговоров родители убедили бабушку переехать к нам. К тому моменту в городе они построили свой большой настоящий дом. Переезд был назначен на лето, незадолго до маминого выхода на работу. Часть своего хозяйства, практически только овец, бабушка продала в деревне. Голосистого задиристого петуха подарила соседке. Одну овцу зарезали, которая потом оказалась котной.  Помню, как бабушка закапывала у себя за огородом овечьи внутренности и долго безутешно плакала. Кур  в клетках погрузили на грузовик с бабушкиными нехитрыми пожитками, и поехали по ухабистой дороге в город, где у нас началась новая жизнь.
Бабушке понравился наш дом с большими по тому времени окнами и высокими потолками, в котором было проведено паровое отопление. Она поселилась со мной и сестрой в одной комнате. Казалось, что бабушку все устраивало, но потом часто в её воспоминаниях проскальзывала затаённая грусть Я думаю, что переезд ей все же дался нелегко, однако терпение, доброту и душевную теплоту она продолжала источать до последних дней своей жизни.