Не ходи за мной вслед по тонкой жердочке

Мы – простые рыбаки. Кто-то ушел ловить души человеческие, а мы остались, чтобы ловить рыбу.
По утрам мы выходим на лодках в море и забрасываем сети. Кто-то разбрасывает бисер, а мы – сети. Так завещали нам пращуры, а им – непознанные далекие боги.
Нам известна рыба трех цветов: пурпурная, синяя, черная. Пурпурную – мы варим в котлах и делим похлебку, похожую на кровь, между всеми сородичами. Синюю – вялим на солнце, и она, как глоток молодого неба, утешает наши голодные животы по зиме. Черную – выпускаем обратно в море. Между жабрами у неё скрывается жемчужная железа, а в ней – непредназначенная для нас мудрость. Горе рыбаку, кто посмеет вкусить черную рыбу.
Ночи и унылые зимние дни мы проводим в низких и темных жилищах, похожих на норы тарантула, оплетенных изнутри, как паутиной, рыбацкими сетями, пропитавшихся за века рыбьим соком, кровью нашей невинной добычи. Иногда, чтобы скоротать хромающее время, мы говорим друг с другом, но чаще – молчим. Мы – рыбаки, а рыба не дается в сети болтливым. В нашем языке мало слов, но нам хватает, чтобы желать братьям удачной ловли, проклинать ленивых жен и поучать сыновей. Кому этого недостаточно, тот давно ушел прочь с нашего берега. Мы слышали, у других народов есть сказители и певцы, но нам что с того? Глупой многословной песней не утолишь голод, не загарпунишь глубоководное чудище, не уважишь память немых пращуров.
Пол в наших обиталищах ничем не покрыт, мы спим на голом песке, без снов, без сожалений, на том самом песке, что покрывает весь берег. Этот песок – обыкновенное золото, женщины чистят им посуду, мужчины чистят им молчаливые рты, дети играют с ним, пересыпая из ладони в ладонь. С песком у нас связана одна радость: когда в начале летней поры солнечный витязь выходит на ратную гладь небосклона, то сияние его огненных доспехов отражается на золотых россыпях, и кажется тогда, что наш берег – пылающая равнина, окаймленная полями сине-зеленого мака. Это лучшее время для рыбной ловли.
Есть у нас и своя напасть. Это туман, что спускается на наш берег поздней осенью. Он окутывает всех нас густой непроницаемой пеленой, рождая бесконечную череду странных видений: двуглавые девы предаются греху с многорукими существами; огромные железные колесницы несутся над землей, изрыгая дым; тонкие голые дерева пронзают небо стволами, а ветви их кричат младенческим криком. Эти видения не опасны, но они отвлекают наше зрение, лишают покоя. Шаман говорит, это рыбьи души мстят нам за свою погибель. Ему видней, когда-то в иной жизни он сам был рыбой. Мы лишь ждем, когда пройдет положенное время и туман рассеется.
Той осенью морок ушел раньше обычного, и когда разметалась его седая накипь, мы увидели ветхую лодку, что стремительно приближалась к нашему берегу. Волны выбросили её на песок, и из лодки выполз молодой мужчина, одетый в лохмотья, с ног до головы покрытый грязью, так сильно пахнувший человеком, что мы отшатнулись, наблюдая за ним издали. Мужчина  был сильно изможден, видимо, долгое время он плыл без воды и пищи, щеки его ввалились и почернели, из-под лохмотьев и грязи глядели острые ребра. Глаза незнакомца дрожали от непроизнесенной мольбы, но он не в силах был промолвить и слово. Протащившись по песку несколько метров, он замер. Мы надеялись, что он умер. Нам всё равно нечем и незачем было его лечить, а даже если бы наши старухи выходили его отварами из окаменевших рыбьих пузырей, какая нам была бы с того польза? Чужеземец он и есть чужеземец. Душа его дарована не нашими богами, слова и мысли его будут нам непонятны.
Но чужак не умер, прилив не пришел за своей случайной жертвой. Спустя несколько часов, он смог подняться на ноги, заприметив нас, стоящих поодаль и наблюдавших за ним, помахал нам рукой, но мы сделали вид, словно не заметили приветствия. Никто из нас не стал приближаться к нему. Самые юные выразили желание убить его, не от злобы, а лишь для того, что скорей вернуться к привычному ходу дня, но шаман запретил: мы – рыбаки, а не охотники. Чужак постоял немного, глядя на нас, и, видя, что мы не подходим к нему, держась в стороне, стал осматривать берег. Заприметив стойки с вяленой рыбой, он бросился к ней и стал жадно поглощать жирные куски из наших запасов. Но даже тогда мы не сдвинулись с места. Насытившись, он присел на песок, зачерпнул его горстью и поднес к лицу. Через мгновенье лицо его изменилось, ни следа усталости уже не читалось на нем, лихорадочно он начал перетирать песок между пальцев, грызть его и целовать, как безумец. Вскочив, он скинул с себя лохмотья, оголив тощее измученное тело, и принялся собирать наш песок в тряпьё, набивая тугие узелки. После чего снес получившуюся поклажу в лодку и немедленно отчалил от берега.
Мы удивлялись великим удивлением и смеялись над чужеземцем. Неужели он никогда не видел золота? Он воистину лишен разума, решили мы.
Наступали трудные дни, близились холода, нам нужно было заготовить много рыбы, утеплить наши паучьи норы. За тяжелой и монотонной работой мы совсем забыли о глупом чужаке. Но прошел месяц, и он вновь появился, приплыв на добротной широкой лодке, наряженный в новые невиданные одежды, блестевшие ярче нашего песка. Теперь от него пахло не человеком, а пленительным ароматом неизвестных нам цветов. С ним прибыли еще люди, грязные и злые, похожие на сбежавших каторжников, истории про которых мы слышали когда-то от стариков. Сойдя на берег, они вытащили из лодки множество мешков и стали наполнять их песком. Чужак оставался на лодке и лишь отдавал им приказы. В этот раз он даже не посмотрел в нашу сторону. Наполнив мешки, его подельники вернулись в лодку и покинули берег.
Изумление наше не знало пределов. Кто эти люди? Зачем им понадобился наш песок? Ведь это всего лишь золото. Мы продолжили работу, но необъяснимая зловещая тревога вселилась в нас. И предчувствия подтвердились. Через месяц мы снова увидели чужеземца. Теперь он приплыл на небольшом корабле, а бродяг с ним прибыло едва ли не полсотни. Они вновь собирали наш песок, орудуя лопатами и черпаками, набивая сундуки, мешки и сосуды, и за каждую горсть они яростно дрались, как оголодавшие стервятники – за кусок тухлой плоти. Как и в прошлый раз, завершив погрузку, они покинули берег и ушли в море, не удостоив нас ни взглядом, ни словом. Впрочем, какое нам до них дело?
Но чужеземец стал появляться каждый месяц, и количество людей, что приплывали с ним, становилось всё больше, вскоре он привел с собой целый флот. Мы ушли с берега и забились в темноту своих жилищ, наблюдая за безумцами из сырого мрака. Кто-то из юных опять подал голос, говоря, что мы должны напасть на чужаков и перебить их. Но шаман запретил даже думать об этом. Мы – рыбаки, а не воины. И разве нам жалко песка, который мы топчем ногами? Разве так уж тесно нам стало жить, от того что толпы умалишенных копают наш берег? Пусть приплывают, пусть роются в золоте. К середине весны мы вернемся к своей обычной рутине и забудем о них. Так говорили мы в сердцах своих, прижимаясь по ночам к своим уродливым женам, чтобы согреться и скорей погрузиться в пустой долгий сон.
Но всё-таки одна мысль нам не давала покоя, а что если на следующий месяц чужак, приведя с собой еще больше людей, вдруг возжелает весь наш песок и прогонит нас с нашего берега?