Тифлис тбилиси xxi век, долгая дорога

               
                (трилогия) янв2012 

    «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» Евангелие от Матфея, Глава 12, стих 25 сестры иветта и Луиза стр 73

                ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 

  Недавно, перелистывая старый номер литературного журнала, я наткнулся на рассказ армянского автора — короткая, но до боли узнаваемая зарисовка о первой постперестроечной зиме в Ереване. Холодной, голодной, без газа и электричества. Сердобольный старожил многоэтажки пристроил на своей кухне буржуйку и вечерами собирал у себя пожилых соседей: согревал, поил крепким чаем. Сахар, понятно, закончился быстро. Когда прожорливое пламя «съело» весь гардероб прабабушки, дошла очередь до наследства отца — собрания сочинений В. И. Ленина. За ними в топку ушли и почти все книжные полки. Что уж говорить, нынче многие бывшие книголюбы без сожаления избавляются даже от тех трофеев, за которыми когда-то стояли в очередях у книжных магазинов, выносили из библиотек, готовые уплатить любой штраф. А сами библиотеки, те, что ещё уцелели, немало своих фондов сдали в макулатуру. Иные словесники теперь вздыхают: «Общество перестало быть литературоцентричным!» — и, может, правы. Но авторов это не останавливает: не смиряя писательский зуд, издают книгу за книгой, тратя последние сбережения. Просторы Интернета для многих из них тесноваты, непременно несут свои рукописи в типографию. Там напечатают всё — даже без намёка на редактуру.
  Бог весть, какая участь ждёт и мою книгу. Для кого-то она, может, станет реликвией, а для кого-то — всего лишь материалом на кулёчки.
  Недавно я купил семечки у старушки, насыпав в кулечек, из листа некой книги. Кулёчек я не выбросил. Развернув дома, прочитал: «…Маршал Бриссак, гуманист и мухолов, собрал в этом городе несколько знатных господ…» Ой, так это же из книги «Зрелые годы короля Генриха IV», именитого тезки ее героя Генриха Манна!         

         Глава первая. 1994 год. Семейная рутина.
   
  Ужинали поздно. Сидя спиной к телевизору и дожидаясь выпуска новостей, Ованес, он же Ваник Ерамов доел гречневую кашу, потянулся к печенью. Сериал, который с упоением смотрели жена Алина и дочь Инга, его не просто не занимал, он раздражал. Южноамериканская мелодрама, где с напускным страданием отстаивалось «право на счастье».
  Недавно мать с дочерью уже досмотрели весь этот сериал по российскому каналу. Разве мало? Теперь тот же самый, только переозвученный на грузинский, они поглощали с прежним азартом.
  Ваник не выдержал, когда на экране две жизнерадостные блондинки начали расхваливать жевательную резинку:
  – Неужели находятся лохи, клюющие на эту рекламу?! – поморщился он, надкусив печенье и запив его чаем без сахара.
  – А вот тебе «лох»! –  усмехнулась Алина и кивнула на дочь.
  – Правда?! – поперхнулся Ваник. – Вот, дура набитая!..
  – Я что, рыжая?.. –  обиделась Инга. – Сейчас все только эту и жуют!
  Расплескивая чай, он резко повернулся к жене:
  –  Вот!.. Типичный образец массового сознания! А где индивидуальное мышление?!
  У дочери на глазах выступили слёзы, и мать тут же вступилась:
   – Эти твои философские изречения уже тошно слушать! Забыл, как ты сам говорил, как ходил на улицу Кецховели, в старый двор напротив публичной библиотеки, покупать поштучно контрабандную жвачку?
  – Я не о самой жвачке, – смягчился Ваник, – просто не понимаю: неужели люди и вправду клюют на рекламу? Кстати, у той старушки брали ещё и сигареты «Кент»… С таким ароматом сейчас не найдёшь!
  – Придёт время, Инга тоже с тоской будет вспоминать свои молодые годы, –заметила Алина.
  – А что приятного вспомнится ей из этой жизни? – скривился он.
  Чтобы не злить мужа, Алина убавила звук телевизора.
  Они были женаты с середины восьмидесятых, хотя знали друг друга почти полвека. Когда-то ходили к одной учительнице музыки. Алина играла на фортепиано строго по её указаниям: плавно поднимать руки над клавиатурой, скруглять кисти, словно обхватывая мяч. Ваник терпеть не мог эти «девчачьи манеры» и играл, оттопырив пальцы. За это часто получал по ним линейкой. Переезд в другой район, далеко от музыкальной школы, стал удобным поводом бросить занятия. Но любовь к музыке у него жила с детства. Он заводил патефон с довоенными пластинками Главпласттреста, слушал «Блоху» в исполнении Шаляпина и марш «Медвежий пикник» – так было написано на этикетке – оркестра «п/у Бунда».
  Судьба снова свела его с Алиной много лет спустя, в доме её кузена, аспиранта-физика, жившего в районе Сололаки. Там часто собиралась молодёжь, увлечённая философией Ницше. Алина тогда заканчивала педагогический институт имени Пушкина. Вскоре кузен с семьёй переехал в Москву, и их общение прервалось…
  Воспоминания о тех годах невольно навели Ваника на мысль о нынешних порядках:
  – Настоящим горожанам теперь и высунуться из дома некуда! – проворчал он. – Кругом дороговизна. Даже Тбилисоба стала одной показухой для туристов и провинциалов. Молодёжь какая-то необузданная: шумят, орут, сами не знают, куда себя деть…
  – Итальянцы тоже громко говорят и руками размахивают! — парировала Алина.
   – При чём тут итальянцы? – отрезал Ваник. – Я о культуре поведения!

  Раньше было полно домов культуры, там приобщали к искусству, кругозор расширяли…
  – Зато сейчас у молодёжи полно баров и дискотек! – вставила Инга.
  – Тоже мне, сравнила! – фыркнул он. – Где там приобщают к искусству?  От тамошнего грохота оглохнуть недолго. Раньше в учреждениях устраивали для сотрудников «Голубые огоньки»: живая музыка, угощения — и всё бесплатно!
  – «Голубые»? – ехидно хихикнула Инга.
  Ваник усмешку пропустил мимо ушей:
  – В клубах можно было записаться куда угодно: в эстрадный ансамбль, кружок кройки и шитья, на курсы автолюбителей, или хоть на фортепиано и аккордеон…
  – Ох!.. Ну кто теперь на аккордеоне играет? – скривилась Инга.
  – Тебя никто и не принуждает, – резко возразил он, – а в Европе он очень даже популярен! – и, увлекаясь, продолжил: –  Вот, например, в Доме работников госторговли, в Собачьем переулке, курдский народный театр был. Руководил мой приятель Мраз Джафаров. Там же и русский театр режиссёра Нирванова. А во времена моих родителей клубов было ещё больше: Клуб ремесленников возле Михайловской больницы, Клуб дворников на Воронцовской площади — там моя тётка Ануш познакомилась со своим будущим мужем Сакулом…
  – Они были дворниками? – съехидничала Инга.
  Не обратив внимания на реплику, Ваник продолжил, уже с явным умилением:
  – А ещё был клуб «Стелла», там первая турбаза стояла, теперь – Дом актёра. В Ворошиловском клубе я чуть было не записался в студию бальных танцев к знаменитым в городе преподавателям Горскому и Кафиеву. Кстати, до революции там был караван-сарай Арцруни. А в клубе завода имени Кирова танцевальный кружок вёл Толя Хорошилов, дядя моего сокурсника…
 – Фу! Терпеть не могу бальные танцы! – перебила его Инга, будто окончательно поставив точку в отцовских воспоминаниях.
  – Почему не можешь? – удивилась мать. – Ты ведь ни разу на эти танцы не ходила!
 – Достаточно и по телевизору увидеть! От них нафталином несёт!
 – Не скажи, – возразила Алина. – Они никогда не выйдут из моды. В молодости я тоже мечтала туда поступить, но заранее стеснялась будущего партнёра.
  Тут же Алина набросилась на мужа:
 – Неужели не понимаешь, что задеваешь самолюбие дочери? Отдаляешь её от себя… Она уже не ребёнок!
– Э-э! – отмахнулся Ваник. – Сама спровоцировала, ляпнула с этой дурацкой жвачкой, а теперь упрекаешь?
  – «Ляпнула»… А ты рад стараться!
  В дверях появилась Инга. Ваник сделал вид, что её не заметил, поднял громкость телевизора на полную. В тот же миг комнату потряс оглушительный взрыв, а в динамиках телекомментатор истерично вёл репортаж откуда-то с Ближнего Востока.
  – Да опусти звук! – разом вздрогнули мать и дочь. – Ещё злишься, что смотрим сериалы о спокойной семейной жизни!
 Ваник выключил телик и мечтательно произнёс:
  – Сейчас бы сходить нам, всей семьёй в кино. Только на весь город всего пара кинотеатров осталась. Билет дороже, чем в иной театр. И что там крутят? Жуткие «триллеры-миллеры»!
 – Я бы с удовольствием посмотрела «Лев зимой»! – улыбнулась Алина. – Тоже Голливуд, между прочим, однако фильм серьезный, исторический!..
 –  Тут вопрос вкуса! – ответил Ваник. – кому-то лишь индийский товар подавай. В кинотеатре «Колхозник», у Дезертирского базара, только и крутили их! Там наш сосед наверно раз двадцать смотрел «Любовь в Симле».
 – Сам сказал, кому что! – напомнила Алина – Вот ты обожал «Великолепную семерку», и всё повторял оттуда: «Друг мой, Сотеро! Как я рад тебя видеть!», надоедал всем…
 – А я уже пять раз смотрела «Сахару» по телевизору! – призналась Луиза.
 – Мы все про кино, – спохватился Ваник, – Раньше люди в театр как на праздник ходили! Женщины наряжались, золотом и алмазами блистали! В антракте валили в буфет, шампанского выпить, увиденное обсудить.
 – Смотря какой театр! – вставила Алина. – Терпеть не могла ТЮЗ! Особенно, когда толстозадые тётки играли роли мальчишек.
 – «Травести» называется это амплуа. Они меня тоже раздражали!

 – А что надо купить?
 – Всё, что угодно!.. В доме уже никакой провизии не осталось!  – сказала Алина.
  Смачно позевывая, она пошла спать. За нею последовала дочь.
  Ваник мысленно погрузился в воспоминания: «Елки-палки! Как же я сразу не вспомнил, что в 1967 году под мостом Бараташвили открылся джаз-клуб под кураторством горкома комсомола!»
 Руководили клубом Боря Петров и Гайоз Канделаки – заядлые джазмены. Там звучала музыка, которую Ваник прежде никогда не слышал вживую. Она наполняла зал осязаемой атмосферой драйва. Публика ловила каждый зигзаг музыкантских импровизаций. Ему льстило, что он первым из своих однокашников попал в тот мир, о котором те и не подозревали. Он буквально трепетал от восторга, стоя в двух шагах от сцены, когда бархатный тембр саксофона мягко, словно сливочное масло на тёплом хлебе, ложился на пульсирующие, глубокие звуки контрабаса. Сутулый басист сосредоточенно щипал струны, прижимая инструмент к себе, будто любимую девушку, и, казалось, шептал ему что-то сокровенное.
  Юркий барабанщик, вертя головой и подмигивая барышням, без устали тарахтел по барабанам и звенящим тарелкам, чётко держал ритм. Казалось, он сидит на козлах лихой тачанки, а палочки в его руках вожжи и кнут, которыми подгоняет весь ансамбль, особенно толстого, вспотевшего пианиста, не давая ему ни минуты передышки. Публика в такт музыке дружно притопывала ногами.
  В клуб приходили коллекционеры виниловых дисков обмениваться своими сокровищами, прослушивать Эллингтона, Эллу Фитцджеральд, Арта Блейки, Чарли Паркера, Дизи Гиллеспи, Джерри Маллигана, Стэна Гетца, Билла Эванса…
 Крутили пластинки на чьей-то американской вертушке Capitol. Мощный звук из больших колонок усиливал и без того мистическое для Ваника ощущение. Казалось, музыка из другого мира льётся прямо в душу.
 О фирменных дисках он тогда не смел даже мечтать, радуясь хотя бы тому, что здесь можно было услышать их живое звучание. С почтением он поглядывал на обладателей такого богатства.
  Коллекционеры нередко обменивались пластинками, полагаясь на собственный вкус, и наблюдать за этим «ченджем» было для Ваника сплошным развлечением. Откуда попадали в руки коллекционеров эти заморские пластинки, подчас потрёпанные, но всё же драгоценные, Ваник не знал. Лишь однажды Гайоз Канделаки принёс в клуб несколько новеньких, пахнущих типографской краской дисков и рассказал, что купил их в Риге у меломана, державшего связь с моряками дальнего плавания.
  Сам Ваник довольствовался записями джаза на катушках своего магнитофона «Комета», купленного в рассрочку за двести рублей, почти за три месячные зарплаты. Первым, что он записал себе не за просто так, был дуэт саксофониста Чарли Паркера и трубача Дизи Гиллеспи — запись досталась ему от заядлого коллекционера, таксиста по прозвищу Педро.
Однажды в джаз-клуб заглянул ныне легендарный пианист Вагиф Мустафа-заде. Его игра, как и он сам: открытый, доброжелательный, излучала какое-то особенное тепло. Во время джем-сейшна он предложил коллегам сыграть традиционный 12-тактный блюз, но не в привычной тональности, а в фа, да ещё и в до-мажоре. Видно, так ему было удобнее вплетать в мелодию свои изысканные мугамные пассажи. Кто-то из музыкантов не смог сходу перестроиться на другой лад, и тогда Вагиф, едва заметно улыбнувшись, мгновенно вернулся к привычной для всех тональности. Жаль только, что в тот вечер под рукой не оказалось даже самого обычного магнитофона…
  Как-то Ваник привёл в клуб своего знакомого – студента-филолога Рамзеса Адамова. В тот день туда как раз завезли новый кожаный диван и два кресла. Рамзес, с удовольствием утонув в мягком сидении, деловито оглядел стены и, прищурившись, произнёс:
  – Здесь нужно развесить портреты корифеев джаза! У меня есть потрясающий Эллингтон – сидит за роялем, как и положено Дюку, по-королевски!.. Увеличить – будет здорово!
  Рамзес бредил Америкой. Из-за невозможности попасть туда, намерился переехать в Таллин, в самый, как он говорил, «фирменный город в Союзе!». Трапезничая дома, ставил перед собой настольный флажок США, который стащил в интуристовском ресторане.
  Он жил в районе Мейдан в стареньком дворике, вместе с матерью. Она трудилась на фабрике. Несколько раз, когда Ваник заходил к нему в гости, говорил, что его мама играет у соседки в нарды. 
То ли по идее Рамзеса, то ли кого-то другого, вскоре стены клуба украсили несколько портретов известных американских джазменов…
  Когда Ваник в очередной раз пришёл в джаз-клуб Гайоз, слегка смущённо, кивнул на новый диван: кожаное сиденье оказалось порезано ножом или бритвой.
 – Извини, пожалуйста, но мы тут думаем, что это сделал твой приятель…
  Кровь ударила Ванику в голову: «Неужели он?! Почему?..»
 …Рамзес всё же уехал в город своей мечты – Таллин. Там устроился работать в русскоязычную газету. Спустя пару лет Ваник неожиданно наткнулся в центральной профсоюзной газете «Труд» на крошечную заметку за его подписью – о каком-то празднике песни в эстонской столице. С тех пор Рамзес полностью «исчез с радаров».
  Другой приятель Ваника, завсегдатай клуба Дима Джорбенадзе, взялся как-то починить там электрооборудование и трагически погиб от удара током высокого напряжения. После этого на дверях клуба повесили замок.
  Многие, впрочем, считали, что настоящая причина была иной. Недавно отгремели события Пражской весны 1968 года, и советские идеологи вновь закрутили старые гайки: слушать джаз, по их логике, значило проявлять симпатии к его родине – Америке, главной противнице советского строя.
 …Утром, по настоянию жены, Ваник отправился на Дезертирский базар. И там, среди суеты прилавков и криков продавцов, он неожиданно наткнулся на своего бывшего сокурсника Толю Стручкова – в студенчестве его звали просто Стручок. Давненько о нём не было вестей, разве что кто-то говорил: женился на сотруднице аэропорта, увлечённой парашютным спортом, чуть ли не чемпионке мира.
  – А я думал, ты уже давно смазал лыжи! – Ваник крепко пожал Толику руку.
  – Мыслишка была, – усмехнулся тот. – Но, как говорится, хорошо там, где нас нет.
  Однажды кто-то, ради шутки, спросил Стручка, не приходилось ли ему, скажем, спасаясь от жажды в безводной пустыне, выпить керосин из

_______________
1. Крупный городской рынок, получивший это название после того, как там дезертиры, бежавшие с турецкого фронта в период Первой мировой войны, торговали своим скарбом.


походного примуса. Техническое невежество будущего инженера поразило Стручка. Покрутив у виска указательным пальцем, он наставительно произнёс:
— Как может керосин заменить человеку воду? У бензола нет ни одной молекулы кислорода!
  В другой раз Ваник увидел Стручка с его товарищами, старше его самого, возле станции метро «Руставели». Даже пожилые женщины тащили огромные рюкзаки. Уставшие, с обветренными лицами и залитыми потом спинами, они казались частью походной экспедиции, и в этом упорстве было что-то одновременно комичное и внушающее уважени замызганных кедах и штормовках, он начисто отбили у Ваника охоту оказаться в их компании.   
   При встрече на базаре Стручков поведал ещё кое-что о себе. После института он работал в каком-то НИИ.  В начале 90-х, когда их институт угас, выполнял там работу токаря, фрезеровщика, слесаря. К этому времени директор прибрал к рукам большую часть их территории, превратил в автопрофилакторий. Стручкову там принадлежат лишь старенькие токарный и небольшой фрезерный станок, с которыми может справиться только он сам.  Дочь, слава Богу, замужем за неплохим человеком, врачом в некой больнице. Имеют двоих детей, уже старшеклассников. О судьбе остальных сокурсников Стручуов, как и сам Ваник мало что знал.
 – А как твой туристический рюкзак? – вдруг почему-то вспомнил Ваник.
 – В полной боевой готовности, как раз завтра будет задействован!.. Слушай, может, и ты с нами сходишь на природу?.. Будет почти детская прогулка. Идём в цхнетский лес. Ровно в 9.00 сбор на Вокзальной площади, возле метро.
 Не зная, что ответить, Ваник пробормотал:
 – Уменя нет рюкзака!
 – Не нужно! Вовсе не нужно!..
 – А что нужно?
 – Оденься попроще, и возьми что-нибудь пожевать. Спиртного – чисто символически! Соберется стоящая компания, заслуженные люди!.. Уверен, некоторые из них тебе очень понравятся! 
 – Наверно… – замялся Ваник.
  Пообщавшись еще минуту, оба разошлись.
    Едва переступив порог своего дома, Ваник учуял там большую стирку. Он с детства не терпел запах хозяйственного мыла. Ещё когда их соседка тётя Маня варила на керогазе свои бесчисленные наволочки и простыни у Ваника будто сжимались носовые пазухи.
  Вспотевшая Алина стояла у газовой плиты и палкой вываливала бельё из выварки с клокочущим кипятком в тарахтящее «чудо» советской бытовой техники, которое верно служило семье уже полвека: стиральную машину марки «Рев-труд». В это время другие домохозяйки продолжали драить бельё на ребристой доске. Пересилив рёв машины, Ваник чуть не взывл:
 – Сколько раз просил не затевать больших стирок!..
 – А как ты хочешь?! – взорвалась Алина. – Сегодня простыню, завтра твою майку, послезавтра занавески… Стать ежедневной прачкой?!
 – А что мне, прищемить нос шпилькой? Не переношу этот запах!
 – Купи современный автомат — твоя проблема исчезнет!
 Ваник хлопнул дверью и удалился к себе, в галерею. Открыл окно и высунулся всем торсом наружу. Алина вошла и заговорила уже другим тоном:
  – Ну, как помочь твоему аллергическому носу? Ведь завтра у меня тоже стирка… Сходи к дяде Коле, давно не был. Поиграешь в нарды…
  – Вот и пойду!.. – оживился Ваник. – Но не к Коле… Пойду в поход!
  – Куда-а?.. – опешила Алина. – В какой поход? С кем?..
  – В туристический! – с энтузиазмом сообщил Ваник. – С заслуженными людьми!
  – Что за «заслуженные»? С кем снюхался?.. – занервничала жена.
  – Что значит «снюхался»? Мой институтский приятель Толя Стручков пригласил меня в компанию туристов. Между прочим, его жена была почти чемпионкой мира по парашютному спорту!
  – И что ты этим хочешь сказать? В отличие от неё, твоя жена ничем не примечательна?
  – Почему «не примечательна»?.. – усмехнулся Ваник. – Ты могла бы стать чемпионкой мира по отыскиванию второго смысла в словах собеседника!
  Будто не расслышав мужа, Алина перешла на деловой тон:
  – Так сразу, с бухты-барахты, собрался в поход? А экипировка?!
  – Стручок сказал, что ничего не нужно! Только одеться попроще и взять что-нибудь пожевать. Спиртное, предупредил, «чисто символически».
  – Сварю тебе яиц, как раз принесла… Сходи в магазин, докупи колбасы… Что еще берут в поход?..
  – Не знаю. Вот пойду, узнаю!..

                Глава вторая. Загородные идиллии

  Ночью Ванику снилось, как он с трудом взбирается на крутой утёс, а Стручков с вершины подсказывает, за какой выступ ухватиться руками…
  Он проснулся когда в доме все ещё спали. Провиант, аккуратно уложенный вечером Алиной в цветастую кошелку, уже ожидал его на кухонном столе. Ваник добавил к нему гераневую наливку, оставшуюся с Нового года, перелив в полулитровую пластиковую бутылку. Вспомнил, что туристы берут с собой запас воды: вылил отстоявшуюся из литровой бутылки, которой Алина поливала фиалки, и залил свежую. Наспех пожевав пару оставленных ему бутербродов, запил чайным грибом и вышел из дома.
  На назначенном месте уже стояло человек десять. Все выделялись из массы прохожих, напоминая горячих рысаков перед скачками. Гораздо степеннее вели себя пара-тройка ребятишек.
  Заметив Ваника, Стручков широко заулыбался:
– Молодец, пришёл! – крепко пожал руку и представил его компании.
  Все приняли появление Ваника так, словно заранее знали, что он придёт именно сейчас. Дружески закивав новичку, тут же забеспокоились о некой Аде Леопольдовне, которая почему-то опаздывала.
  Стручков представил Ваника главной «застрельщице» их походов, долговязой женщине интеллигентной внешности, Изольде Павловне:
  – Мой институтский кореш, Ваан Ерамов, бывший инженер-механик.
  – Почему «бывший»?! – живо возмутилась дама, будто всегда была знакома с Ваником.  – Диплом инженера нам выдан навсегда! 
 Тут вырулила пустая маршрутка и остановилась недалеко от походников. В тот же миг к ней кинулась юркая женщина в широкополой клетчатой шляпе. Стаскивая с себя рюкзак, другой рукой ухватлась за дверную ручку, чтоб не впустить в салон посторонних.
   – Полина, вернитесь! Вернитесь! – крикнула ей Изольда. – Поедем на следующей! Дождемся Ады Леопольдовны! 
   – Идите, идите! Ада Леопольдовна не придет! – закричала Полина.
 Она впустила в салон сначала своих, а уж потом позволила войти посторонним. Полина забыла вовремя предупредить, что накануне Ада Леопольдовна сообщила её о недомогании супруга. И уж если всё-таки сумеет прийти, то присоединится к группе на конечной остановке маршрутки. В дороге Изольда взялась собирать деньги за проезд. Все шумно засуетились, выуживая из карманов и кошельков мелочь, разменивая купюры. В конце оказалось, что кто-то не заплатил. После поименного опроса «виновницей» оказалась сама сборщица, увлекшаяся сбором денег.
   – Вы едете за грибами? – поинтересовался у Ваника посторонний пожилой пассажир. Рассказал, что в молодости работал в Сибири и там с удовольствием ходил за грибами. Но здесь его домочадцы панически остерегаются лесных грибов. Пожелав Ванику удачи, пассажир сошел на своей улице…
 Подъезжая к конечной остановке, кто-то их женщина радостно взвизгнула: «Ада Леопольдовна!», и почти каждый вышедший из машины счел своим долгом обнять и расцеловать поджидавшую походников щупленькую старушку. Стручков пояснил Ванику, что она профессор филологии, душа их компании. Ей уже за восемьдесят. Там же к группе присоединились еще двое мужчин. Когда все ступили на лесную тропинку, один из них раскрыл свой здоровенный рюкзак и настоятельно предложил Ванику:
 – Вот! У меня полно места, «ложи» ко мне!.. Легче станет топаешь в гору!
 И правда, идти стало гораздо приятнее, развязались руки. Пройядя ещё с десяток шагов, ощутил состояние, нередко именуемое как «слиться с природой». Опьянённый влажным воздухом леса, отстранился от всей компании, окунулся в собственные мысли, не чувствуя ног под собой.
 Удивительно устроена человеческая память. Лесная прохлада, запах прелого листа и влажной почвы живо вернули Ваника в юные годы. Однажды, 19 мая, во Всесоюзный день пионерии, он вместе со всей школой поехал на пикник на крытых тентом грузовиках шефствующего над школой авиазавода. Во главе колонны шли директиса, завуч и военрук. С ними поехали классные наставницы и две мамы из родительского комитета.
  Неподалёку от монастыря Бетания в лесу ребята расположились по классам. Кто-то сразу начал гонять мяч, кто-то пошёл за хворостом. Как только горнист подал сигнал: «На линейку становись!», вся пионерская дружина, вместе с комсомольцами-старшеклассниками, собралась на лесной поляне для приёма октябрят в пионеры.
  Председатель Совета дружины доложил старшему пионервожатому и одновременно учителю истории Мэлсу Сергеевичу, которого все звали Мэлсевичем, а за спиной – Индюком, что все готовы к церемонии. Тот одобрительно кивнул, и пионерожатые повязали новоиспечённым пионерам алые галстуки. Кому-то достались шелковые, кому-то – сатиновые, в зависимости от того, что купили родители. Затянув узел на шее, вожатый салютовал косым взмахом руки: «Будь готов!» В ответ звучало бодрое: «Всегда готов!».  В конце Мэлсевич пожелал ребятам достойно исполнять завещание Ленина: «Учиться, учиться и учиться!»
  Младшеклассники относились к Мэлсевичу с почтением. Его имя было аббревиатурой: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Прозвище «Индюк» он получил за привычку то и дело вытягивать шею вперёд.
  Как-то языкастый Марик Шмулевич, сын одноногого инвалида Отечественной войны, задал ему вопрос:
  – Мэлсевич, скажите, пожалуйста… Я всё думаю, думал и у папы спрашивал, а он меня заматюкал… Когда пионеру говорят «Будь готов!», он должен ответить «Всегда готов!» А если у человека сильный понос?
  Весь класс расхохотался. Индюк покраснел, как пионерский галстук:
  – Понос – это расстройство желудка, а у тебя расстройство мозгов! «Всегда» вовсе не значит «в любую минуту», тем более, когда сидишь на горшке!
  Учительский ответ ребята восприняли как убедительную победу в интеллектуальном поединке. К сожалению, звонок на перемену помешал третьему раунду…
 …Услужливый мужчина, взявший у Ваника ношу, увидел в нём незрелого походника, решил взять над ним покровительство. Представившись Станиславом Зубовым, сообщил, что он радиотехник, а ещё инструктор по туризму. Исходил вдоль и поперек весь Кавказ. В глухих дебрях между Сванетией и Абхазией знает места с безестными языческими капищами. А ещё где растёт священный дуб, которому поклонялись скифы.
 – Скифы поклонялись богу Аресу и своему мечу – акинаку? – вспомнил Ваник. Инструктор не стал возражать и предложил включиться в его небольшую группу, которая готовится вскоре совершить многодневный поход в верхний Джавахети. Там летом отшельниками живут несколько чабанов и пасечников из местных армян. Всякий раз встречают походников как родных, угощают вдоволь овечьим сыром, мёдом…
 – Куда там, в дальний... Я здесь уже едва передвигаюсь! – признался Ваник.
 – Всё у тебя отлично! – взбодрил инструктор, – судя по твоему ровному дыханию, в резерве еще столько сил, что и до Манглиси хватит дойти! А спальный мешок и остальное снаряжение я тебе за так устрою!
  С благодарностью, Ваник сослался на занятость, отказался от любезного предложения.
 Вдоль дороги появились кусты ежевики, и кое-кто из группы остановились поесть ягод. Инструктор посоветовал Ванику не сбавлять темпа. Скоро привал, а там ягоды гораздо крупнее и сочнее. Подошел Стручков:
  – Осталось идти чуть больше ста метров!
 Ваник вдруг ощутил прилив сил и машинально прибавил скорость, и все втроем догнали долговязово мужчину в минусовых очках. Сосредоточенно глядя себе под ноги, он шёл, мурлыча мелодии из оперетт Дунаевского, Кальмана, Штрауса... Стручок шепнул Ванику, что это Реваз Иванович Санадзе, один из наиболее уважаемых людей в их компании. Он физик, стажировался в Дубне. Стручков представил ему Ваника:
 – Сегодня у нас пополнение. Прошу любить и жаловать, Ваан Ерамов, мой институтский приятель. Человек, который не испортит нашу с вами игру!
 – Что наша жизнь? Игра! – в ответ пропел Реваз. 
 – Вот именно! – тут же вставил инструктор и нараспев добавил, – «Мы братскою дружбой народов сильны!..»
 Наконец, дошли до небольшой поляны, вокруг которой и правда буйствовали заросли ежевики. 
 Ваник внезапно ощутил жажду и попросил у инструктора свою кошелку. «Вам возвращаю ваш портрет», – пропел тот слова из танго Розенфельда. Артистично протянул кулёк. Только было Ваник собрался глотнуть воды, но от вопля инструктора «Не пей!», чуть не выронил бутылку. застыл на месте.
 – Хлеб-соль кушай, добрый совет слушай! – воскликнул инструктор. – Это уже мертвая вода! Вылей, и пойдем за живой водой, к роднику!
 Стручков кивком подтвердил слова инструктоа, и Ваник смиренно последовал совету, и они спустились в овражек, весь в зарослях ежевики. Вдруг инструктор озадачил Ваника дилеммой: набрать в бутылку живой воды или ежевики? Ваник выбрал второе.
  Инструктор показал на тонекую струйку воды из расщелины в скале:
 – Раньше этот родник тёк в три струи! – сообщил инструктор, – мы строили здесь запруду и уже через час можно было запросто поплескаться! 
 – Хорошо, хоть такой родник сохранился! – произнесла подошедшая Полина. – а то вокруг уже несколько родников повысыхало.
 – И всё потому, что богачи понастроили тут виллы! – уточнил инструктор.
 – Значит, не только вы одни любите природу! – пошутил Ваник.
 –  От такой любви природа страдает и плачет! – воскликнул инструктор, сполоснув алюминиевую кружку. – На, попробуй! Сравни: эта вода – живая, а та, из крана, – мёртвая. Эта стимулирует все внутренние органы, доказано! Язву лечит! Я только её и пью. Раз запасусь – хватает на три дня!
  – И каждый раз сюда поднимаетесь? – удивился Ваник.
  – Когда как! – улыбнулся инструктор. – Часто набираю прямо во дворе, на улице Энгельса, сорок два. Там родник из Ботанического сада стекает.
  – Значит, жильцы там долгожители? – с улыбкой предположил Ваник.
  – А почему бы и нет! – резюмировал инструктор.
  В колючих зарослях уже копошились двое сборщиков. Раиса любезно уступила Ванику своё место и удалилась с полным лукошком ягод. Рискуя расцарапать лицо и руки, Ваник продрался в самую чащу кустарника. Вскоре литровая бутыль была заполнена крупными ягодами, а пальцы окрашены бордово-фиолетовым.
  Когда он вернулся к месту стоянки, женщины уже расстилали клеёнки и выкладывали мисочки, пластиковые коробочки, баночки с закусками. Мужчины удобно расставляли «стол и стулья» – объёмистые валуны.   
  Неподалёку инструктор вместе с юными походниками разжигали костёр, над которым висел котелок с водой. Чуть погодя в нём заварили душистый чай из только что собранных лесных трав.
  С честью исполнив миссию главного кострового, инструктор сполоснул из фляги вспотевшее лицо и окинул стол хозяйским взглядом:
  – Начнём, пожалуй!
  Выразительно подмигивая Ванику, он достал из безразмерного рюкзака пузырёк со спиртным и удобно уселся на подготовленное место.
  – Потерпи минутку! – воскликнула Раиса Аркадьевна. – Ещё не все собрались. Дождёмся и тогда сядем!
  – Да-да, конечно! – согласился инструктор. – Уф-ф… Жарковато сегодня… Самое время принять душ!
  Чуть отошёл в сторону, набрал воды в рот, запрокинул голову и пустил фонтан брызг, наслаждаясь процессом.
  – Стаси-и-к!!! – завопила Раиса Аркадьевна с ужасом. – Ты что, рехнулся?! Перестань немедленно!
  – А что? – удивился Стасик, совсем по-детски.
  – Как «а что»?! – лицо Раисы Аркадьевны перекосилось. – Слюни… прямо на общее кушанье!
  – Откуда же? – возразил Стасик. – Кушанье вон там, а я здесь!
  – А ветер?! – воскликнула она. – И всё прямо сюда!
  – Какой ещё ветер в таком духотище? – недоумевал инструктор.
  – Не делай таких противных вещей! – строго поддержала балетоманку госпожа Изольда. – Просим тебя по-хорошему.
  – Сколько раз говорила: на дух не переношу мерзкие манеры! – взволнованно добавила Раиса Аркадьевна и пересела как можно дальше.
  – Не делай таких противных вещей! – строго поддержала балетоманку госпожа Изольда. – Просим тебя по-хорошему.
 – Сколько раз говорила, на дух не переношу мерзкие манеры! – воскликнула Раиса Аркадьевна и пересела как можно дальше от инструктора.
 Реваз Иванович постарался замять инцидент и предложил начать пиршество.   
  Ваник не додумался взять с собой подстилку. У Стасика обширная, свободно уместила их обоих.
 – Идя в поход, я всегда предусмотрителен! – гордо произнёс Стасик.
 – Недаром ты у нас считаешься главным инструктором! – похвалил Реваз.
 – Тоже мне, «главный»… Ведёт себя как шалопай!.. Никакой культуры поведения! – фыркнула балетоманка Раиса Аркадьевна.
  – Хватит всякий раз придираться ко мне! – взорвался Стасик. – Одна ты тут такая нервная! Не нравится ходить со мной, иди с другими!..
 – Это ты мне говоришь?!.. Ты… Ты… – у Раисы Аркадьевны от возмущения перехватило дыхание, глаза наполнились влагой.
  Кое-кто зашикал на Стасика, госпожа Изольда резко визгнула: «Стасик, сейчас же уймись!». Тот резко сжал кулаки, на скулах заиграли желваки.
 – Я вас прошу!.. Очень прошу!.. – Реваз Иванович вскочил с места, – Мы пришли сюда отдыхать, а не сводить счёты друг с другом!
 – Да, да!.. – поддержала Ада Леопольдовна, и чтоб разрядить обстановку, стала говорить о своих теперешних студентах. Их не то, чтоб обучить тонкостям литературы, им бы прежде подтянуться в знании русского языка.
 – Какие сейчас педагоги, такие и ученики! – сказала Изольда.
  Она описала то, чему сама была свидетелем. Моденькая учительница проводила в столице экскурсию с учениками. Возле памятника Грибоедову дети спросили: «Кто это?» Та вспомнила, что в городе есть театр имени Грибоедова и, по аналогии с театром Марджанишвили, ответила: «Он режиссер!»
 – Ничего странного, – сказал Реваз. – пришла эпоха постмодерна!
 – Правильно, правильно! – живо и уже дружелюбно произнёс Стасик, потёр руки и потянулся за хлебом. – Давайте-ка начнём наш пир!
 Компания невольно разделились на несколько секторов с примерно одинаковым ассортиментом еды. У женщин, в основном, пирожки, оладьи, закуски из баклажанов, салат с рисом и мясом криля...  Мужчины выложили колбасу, хлеб, консервы… Из спиртного лишь коньячный напиток в пол-литровой Стасикиной фляге и чьи-то два литра домашней «Изабеллы». Ваник решил свой ликер оставить на десерт. 
 Авторы какой-нибудь оригинального кулинарного изделия старались угостить застольщиков и в ответ получал самые лестные отзывы.
 Тамадой избрали Реваза Ивановича. Тот, следуя наступившей эпохе демократии, дал всем право провозглашать «экстренные» тосты. 
Выпили за матушку-природу, за лес, который безропотно принимает всех и бескорыстно дарит радость, за детей, придающих жизни особый смысл, и ещё за многое другое. Тамадой избрали Реваза Ивановича. Выпили за матушку-природу, за детей, придающих жизни особый смысл, и ещё за многое другое. Когда спиртное закончилось, в том числе и принесённое самим тамадой, кто-то вдруг вспомнил, что у него сегодня день рождения. Стасик вскочил с места:
– Как же так, дорогой Реваз!.. – умоляюще обратился он к компании. – Друзья, у кого есть что-нибудь ещё из градусного?! Нужно срочно выпить за здоровье батоно Реваза, персонально!
  Когда Ваник достал свой ликер, инструктор обрадовался так, будто выиграл крупный джекпот, и похлопал Ваника по спине:
  – Я сразу понял, что ты настоящий мужчина!
  Все стали поздравлять Реваза. Тот, в свою очередь, благодарил за добрые пожелания и попросил минуту внимания. Многие будто только этого и ждали.
  – Вот уже несколько лет, – с пафосом произнёс Реваз, – наш всеми любимый друг, заядлый походник Гриня Гольдберг, живёт за границей. Для каждого из нас он дорог по-своему: кому-то коллега, кому-то родственник, кому-то сосед и, чего уж греха таить, объект воздыхания множества женщин!   
  Последняя подробность вызвала среди многих легкий ажиотаж и скрытую улыбку.
 – Гриня всегда восхищал нас, – продолжил Реваз, – своим многогранным талантом. Весельчак, душа компании, и физик, и лирик! Недаром фамилия Гольдберг означает золотая гора! Вследствие обстоятельств он уехал на свою историческую родину, но постоянно тоскует по Грузии, где прошла большая часть его жизни… В будущем году он намерен приехать, и мы соберёмся, разожжем костер, поднимем бокалы, споем под его гитару! Вчера он звонил мне! Просил передать всем привет!.. А теперь сюрприз: он высылает нам пятьдесят долларов! Завтра деньги поступят на мое имя. В следующее воскресенье отметим, как подобает, его юбилейную дату! 
 Сюрприз от Грини оказался секретом Полишинеля. Любитель розыгрышей, Гриня просил всех помалкивать, пока Реваз сам не объявит новость.
 Чтоб с толком прокутить деньги, избрали комиссию во главе с Изольда. Наперебой посыпались ей советы по поводу меню. Тут встала пока ещё не проронившая ни звука сероглазая особа с испуганно-грустным лицом. В руках у неё клочок бумаги. Многие походники, разгоряченные обсуждением меню, и не посмотрели на неё, от чего её лица стало более пугливым.
 – Внимание сюда!.. Прошу тишины! – Раиса перекрыла гвалт своим мощным сопрано, – Давайте послушаем новый стих нашей Дианочки!
  Когда все, наконец, сосредоточили внимание, лица у Дианы стало как у Алкесты, главной героини в трагедии Эврипида, узнав, что её мужу скоро суждено умереть, она решила пожертвовать своей жизнью... 
 – Вчера я посвятила Грине акростих… – пробормотала она и застыла, будто в ожидании окончательного разрешения читать.
 – Прекрасно! Все мы внимательно слушаем! – воскликнул тамада.
 Глубже вздохнув воздуха, Диана стала читать, делая паузу после каждого третьего слова:
                Грядет пора, итог – в раздумьях,
                Раденье славу принесет!
                И как забыть нам дни безумий,
                Наяривая твой фокстрот?
                Являя жизнь в эфир сознанья,
                Грядущих встреч и провожаний,
                О, не забудем юмор твой!
                Любитель смелых похождений,
                Дитя природы и любви,
                Богат душевными  чертами,
                Едва ли нас забыл вдали!
                Растает снег, весна настанет,
                Года прошли – любовь не вянет!
 Последнюю строку Диана произнесла на предельном фортиссимо, однако заключительное слово почему-то прозвучало почти шепотом.
 – Замечательно!.. Великолепно!.. – бурно зааплодировали несколько человек.
 Мадам Раиса тут же предложила тост:
 – Давайте выпьем за всё то, что хоть на мгновения, делает нас счастливыми!
 – Отличный тезис! – оживился инструктор, – выходит, пьем за любовь!
  Инструктор аккуратно разлил всем ликёр, смакуя, выпил свою порцию. Тамада попросил Аду Леопольдовну высказать свое профессиональное мнение о стихотворении Дианы. И сразу испуганные глаза Дианы умоляюще вонзились в Аду Леопольдовну:
   – Ой, нет!.. Критика – не мое дело, я всего только лингвист!   
   – Ну, да! И так всегда! – обиделась поэтесса. – Взяли бы пример с Белинского!.. Теперь наши знатоки посвящают диссертации только поэтам «Серебряного века»…
   – Критик – штучный товар. Тем более такой, как Виссарион Григорьевич! – попыталась оправдаться профессор.
   – А разве лингвист не штучный товар? – возразила Диана.
  Стручков шепнул Ванику на ухо:
  –  Никто не решается ей сказать, что она бездарь. Кому охота связываться с этой чокнутой?
  –  А кто она вообще по жизни? – тоже шёпотом спросил Ваник.
  –  То ли массажистка, то ли пианистка, то ли хористка… Знаю только, что книжку издала. Хочешь, сейчас скажу, и она тебе с радостью подарит!   
  Может, ещё и стихи посвятит.
  –  Ой, не надо!.. – сдрейфил Ваник. – Такой чести я не заслужил…
  –  Между прочим, в своё время меня хвалила сама Байсоголова, – гордо заметила Диана.
  – Мы это уже слышали раз сто, – с лёгкой подковыркой воскликнул инструктор. — Но я тебя и сейчас, и всегда хвалю…
  – А кто эта Байсоголова? – спросил Ваник.
  – Профессор! – заулыбался инструктор. – Неужели не слышал? – И путано процитировал студенческий стишок, посвящённый Байсоголовой и её коллеге, профессору Гиголову, популярный среди филологов прежних лет. 
  –  Вопиющее безобразие! – вдруг огорчился уже захмелевший инструктор.   
  –  Такой день, а гитары нет! Почему никто не взял?
  – Эх, всё равно тут никто не превзойдёт нашего Гриню, – вздохнула Раиса.   
  – Хотя… пардон, может, новичок? –  Она жеманно повернулась к Ванику.
  – Я возле консерватории только мимо прохожу! – хитро отшутился он.
  – Тогда, может, споёте вы, Реваз Иванович? — обратилась Раиса.
  Тот долго упрашивать себя не заставил, и его лиричное а-капелла исполнение романса Глинки «В крови горит огонь желанья» растрогало походников.
  – Орфей, однако! – восхитился Стасик и плеснул всем по чуть-чуть ликёра.   
  – Пьём за таланты!
  – Чай убегает! – вдруг закричал кто-то. Двое мальчишек опередили остальных и спасли бурлящий отвар из благоухающей смеси клевера, душицы, чабреца, лимонника, зверобоя, шиповника, мелиссы…
  Ароматный напиток с лёгким дымком, вприкуску с карамелькой и кусочком орехового рулета, стал настоящим протрезвляющим бальзамом. И тут на Ваника нахлынули воспоминания о школьном пикнике.
  …Тогда, после торжественного ритуала принятия в пионеры две родительницы приготовили картофельное пюре и сварили сосиски — такие же, как в их буфете: необыкновенно вкусные, сочные, с нежной кожицей. Там, в буфете, порция была скромной — одна сосиска, ломоть серого хлеба и клякса горчицы, от которой, казалось, из ноздрей валил дым, всего только разгоняла аппетит, а тут – ешь, сколько влезет!
  Когда Ваник уже с трудом доедал, наверное, четвёртую, через весь стол полетела недоеденная сосиска Ромы Чипуряна и попала прямо в лицо мальчику по прозвищу Лосик — его профиль и правда напоминал лося. Лосик вздрогнул, вызвав взрыв хохота у обидчика. Ответный бросок Лосика задел другого шалопая — Коку Цикуридзе, который метнул в ответ уже целую сосиску. Весёлую перестрелку мгновенно пресекла возмущённая родительница.
  Много лет спустя, расспрашивая одноклассников о том эпизоде, Ваник удивился: никто ничего не помнил. Валера Гагнидзе, оказалось, в тот день вообще не поехал — его растила одна мама, и никто тогда, включая наставницу, не подумал, что дело могло быть в деньгах. А ведь можно было пригласить его тактично, без всякого взноса.
  Зоя Гуцаева вспомнила другое: однажды на перемене Рома лопал плитку шоколада и отказался отломить Валере кусочек, хотя ей предложил. Зоя отказалась и отлупила его – благо, ростом и силой она тогда обгоняла всех мальчишек.
 …Изольда Павловна объявила, что до возвращенья домой осталось ровно полтора часа. Многие разбрелись кто куда. Реваз Илларионович остался. Ваник тоже никуда не двинулся и между ними завязалась тёплая беседа. Оказалось, что Реваз был внуком одного из учредителей Общества изящных искусств, основанного в Тифлисе в 1912 году. Это общество устраивало выставки, концерты, лекции, литературно-музыкальные вечера. Дед Реваза дружил с самим Шаляпиным, а вместе они когда-то брали уроки у Дмитрия Усатова.
  Неудивительно, что и Реваз мечтал о вокальной карьере. Во время учёбы в университете он пел в студенческом хоре, который нередко выступал совместно с их симфоническим оркестром под управлением известного дирижёра Джемала Гокиели. После окончания университета он поступил в аспирантуру в Москве, по его словам, это был «самый приятный период жизни».
  Сын Реваза, как и отец, стал биофизиком. Уже около десяти лет он живёт с семьёй в Германии, работает по специальности, но прежде прошёл через тяжёлые экзамены и строгие проверки компетентности.
  – А что ему ещё оставалось делать здесь, в середине девяностых? – вздохнул Резо. – Представьте: у них выходит из строя прибор, без которого работу продолжать невозможно. Швейцарский аналог стоит в десять раз дороже. И что? Директор, не моргнув глазом, предлагает закрыть тему и «идти на все четыре стороны»!
  – А прибор нельзя было починить? – удивился Ваник.
  – Ещё как можно! – горячо ответил Резо. – Сын договорился с заводом в Нижнем Новгороде: они готовы были прислать наладчика и запчасть почти за копейки. Директор сказал: «У меня нет денег даже крышу ремонтировать». Итог? Крышу починили, а весь институт вскоре расформировали.
  Ваник сказал, что похожая судьба постигла и его завод, куда он попал по распределению после института:
   – Поработав пару месяцев, я понял, что оказался вовсе не там, где могу развивать свой творческий потенциал.
   – Эта проблема была везде, где технология очень устарела! – закивал Резо.
   – Как вы думаете, батоно Резо, какой из моих институтских предметов оказался на заводе самым востребованным? — с загадочной улыбкой спросил Ваник.
  – Ну-у… наверное, технология металлов… сопромат?..
  – Не-е… не угадали. Берите шире!
  – Общее материаловедение?.. Или детали машин?.. Термообработка?
  – Опять мимо! – засмеялся Ваник. – Это была самая что ни на есть марксистско-ленинская философия! Благословляю своего лектора, Рашида Георгиевича Кетхудова!
   – И что же именно оттуда пригодилось?
   – Я разу убедился в правильности Закона соответствия производственных отношений уровню производительных сил. Я ощутил себя на том заводе, как говорят, не в своей тарелке… А теперь, пожалуй, лучше насладимся природой! – Ваник широко раскинул руки и глубоко вдохнул воздух.
  – Что, стало неприятно говорить о серьёзном? – усмехнулся Резо. – Именно из беспокойства за будущее нашей науки я вместе с коллегами участвовал в парламентских выборах девяносто пятого года. У нас был замечательный лозунг: «Интеллект спасёт страну!». Но, в итоге, подтвердились слова Сталина: «Важно не кто голосует, а кто подсчитывает голоса!»
   – И вы всерьёз надеялись, что с таким лозунгом избиратели проголосуют за вас? – с лёгкой иронией спросил Ваник.
   – Подумайте: разве возможно, чтобы даже наша родня голосовала против нас? – развёл руками Резо. – По итогам мы не насчитали даже их голосов!
  Ваник поднял с земли сухую еловую шишку и прицельно метнул её вперёд:
  – Чем больше в советское время старались воспитать в народе гуманизм, тем, получалось наоборот! Сколько крови пролилось, сколько беженцев…
  Резо проследил взглядом за полётом шишки, угодившей в овраг:
   – Не так воспитывали… На словах было одно, а на деле другое!
   – Натуру человека одним воспитанием не изменишь, – пробормотал Ваник и запустил вторую шишку.
  Тут батоно Реваз перешёл на щепетильную тему – национализма:
  – Я не большой любитель футбола, хотя игру мировых звёзд смотрю с интересом. Вы помните, чтоб в какой-нибудь армянской команде играл грузинский футболист, хотя и наоборот почти не было. Тысячи людей шли на стадион не игру оценить, а посмотреть, как одна национальная команда побьёт другую. А вот Марадона – выдающийся игрок и большой патриот Аргентины – спокойно играл за итальянские клубы. Я уверен, что в такой обстановке бытовой национализм стирается.
  Их беседу прервали вернувшиеся с прогулки. В руках – букеты ромашек, охапки лекарственных трав. Все принялись собираться домой. Мусор сложили отдельно, детвора тщательно затушила остатки костра. Решили идти пешком до центра города каким-то укороченным маршрутом. Стручков поддержал эту идею, и Ваник, скрепя сердце, согласился.
   Дорога вела по верховьям Черепашьего озера, а затем резко спускалась в городскую котловину. Ничем не уступая молодым, старенькая Ада Леопольдовна шагала бодро, перебрасываясь с попутчиками короткими репликами.
  Захмелевший Стасик всю дорогу расхваливал Ванику вкусовые достоинства виноградных улиток. По его словам, эту «пищу богов» обожают во Франции и Италии, где улиток разводят на специальных фермах. Он в голодные послевоенные годы, будучи мальчишкой, ходил ранней весной собирать их за чертой города, после зимней спячки в них «ни капли шлаков». Предлагал Ванику приобщиться к этому деликатесу, тем более что католическая церковь разрешает его даже в пост.
  Минут через сорок они вышли на городскую окраину. Из каждого двора их встречал оголтелый собачий лай. Стручкову отсюда было рукой подать до дома, и он, откланявшись, свернул в сторону. Остальные выбрались к метро «Руставели» и начали шумно прощаться, так же как утром при встрече, привлекая взгляды прохожих. Реваз Санадзе и Ваник обменялись номерами телефонов.
   Алину встретила уставшего, но довольного Ваника чуть ли не с радостью Пенелопы, но не обошлось и без колкости:
  – От тебя пахнет, как от копчёной колбасы!..
  – Вот, учуяла! – ухмыльнулся Ваник. – Кстати, эта «колбаса» имела большой успех у женской половины компании.
  – Вижу, это ещё цветочки! – мгновенно парировала Алина. – Ягодки, значит, впереди?
  – Вот поэтому в следующий раз пойдём вместе, – предложил Ваник. – Чтобы и тебе ягодки достались!
  – Мне только этого не хватало – по горам лазить! – тут же отмахнулась Алина. – Сейчас принесу чистое бельё, а ты иди выкупайся и освежись.
Спустя несколько дней Ваник встретил на улице своего знакомого, коротышку Эдика Маилумяна. За глаза многие недолюбливали его, называя Маимуняном1. Однажды Ваник помог пристроить его сына в секцию тенниса, и с тех пор при каждой встрече Эдик говорил только об успехах отпрыска, как о почти готовом обладателе Кубка Дэвиса.  Но в этот раз Эдик был явно не в духе.
  – Видишь, что творится? – буркнул он, оглядываясь по сторонам.
  – А что творится? – удивился Ваник.
  – Э-э, ты и глухой, и слепой вдобавок! – процедил Эдик сквозь зубы. – Не слышал лозунг: «Грузия – для грузин»? Как нам теперь жить дальше?!
  – Как жили, так и будем, – пожал плечами Ваник. – Я никогда дармоедом не был. Всегда своими руками и головой зарабатывал, так и буду.
  – Не скажи, не скажи… – покачал головой Эдик. – Сейчас другие времена. Вот пойдем со мной в Историко-этнографический институт. Там двое специалистов помогают выяснить настоящую фамилию. Могут сразу оформить паспорт.
  Ваник был наслышан о таком, знал, что фамилии чаще всего выдумывают «с потолка». Показалось, что Эдик проверяет его на «вшивость».
  – Зачем мне это? Я и так знаю, кем были мой дед и прадед.
  – Наивный! – вспыхнул Эдик. – Не видишь, какая тенденция пошла?
  – Сейчас пошла такая, потом пойдёт другая, – отрезал Ваник.
  – Потом, если всё устаканится, вернёмся к прежним фамилиям!
  – Знаешь что, – помрачнел Ваник, – я со своими корнями в кошки- 
мышки играть не собираюсь.
Не попрощавшись, Ваник пошел своей дорогой. Позже стало известно, что Маймунян сменил фамилию и место жительства тоже.
Другой знакомый Ваника, Людвиг Дарбинян, признался, что уступил жене, когда та настояла сменить фамилию их сына на материнскую:
____________
1. Маимуни – обезьяна (груз.).               

– Какой же наш сын армянин?!.. Языка не знает, окончил грузинскую школу, институт, все друзья – грузины. Зачем быть у них белой вороной! А так будет иметь хорошую перспективу!
 – Выходит, ты не отец своего сына, а только его производитель! – ответил Ваник.
 А вот третий знакомы Ваника, Давид Манусаджев, узнав, что в том Институте уточняют фамилии, поспешил туда, чтоб помогли добавить к его фамилии армянское окончание «ян». Волей судьбы там он познакомился с симпатичной особой, пришедшей туда ровно по той же причине. И тогда случилось как в кино: знакомство друг с другом определило их судьбу, вскоре они поженились…


                Глава третья. Дед Баграт.
 
 По рассказам своего отца Ваник знал, как однажды его дед Баграт прибежал домой и взволнованно сообщил на армянском языке: «Такаворин тахтиц кцецин! – царя скинули с трона!» и тогда Арам, в то время восьмилетний пацан, недолго думая, воскликнул: «Ну и что! Трон-то его, пусть снова сядет!» Слова мальчика сильно развеселили старших, но стали, пожалуй, они стали чуть ли не последним поводом к веселью на долгие годы вперёд. Баграту тогда было лет сорок. Он работал интендантом по части сукна и других тканей для пошива мундиров и шинелей офицерам в русской армии и нередко посещал её штаб на Дворцовой улице. Часто ездил в командировки в Польшу и всякий раз привозил домочадцам подарки. В первую очередь жене Машо – как бы тем самым компенсируя шуры-муры с польскими пани. Себя баловал покупкой разных книг. Бывало, что к Баграту домой присылали служебный автомобиль, в то время как многие из соседей даже на фаэтоне никогда не ездили! А ещё семья позволила себе нанимать для младенцев осетинок-кормилиц. Их молоко считалось самым питательным!
   Когда царская армия покинула Тифлис Баграт стал безработным. В дом пришла нужда и безденежье. В один из летних дней 1918 года немецкие войска вошли в Грузию, и часть из них расквартировалась на территории бывшей российской жандармерии. Машо упросила своего безработного мужа пойти просить у них какую-нибудь работу. Благо у него имеля богатый опыт интендантской службы в русской армии. Скрепя сердце Баграт поддарся уговорам. Нарядился в смокинг, белоснежную сорочку с бабочкой на новеньком съемным воротничке с такими же манжетами, направился к немцам. Опять же, по совету жены, взял с собой своего младшего сынишку… Вернулся ни с чем. Такой расфуфыренный абориген немцам был не нужен, а взяться за чёрную работу Баграт и не сумел бы. Единственное, что принёс тот визит, это были несколько армейских галетов и шоколадка в руках у маленокого Коли.
  После того, как германская армия проиграла Антанте войну и её военные покинули Грузинскую демократическую республику, им на смену пришли англичане, Но и от них Баграт ничего не добился, хотя и пошёл к ним в самой скромной одежде.. Подразделение шотландцев среди военных Великобритании было воспринято горожанами с изумлением. Но не столько из-за их экзотичных юбок-килтов, а из-за того, что те кормили своих лошадей не только овсом и кукурузой, но и грцкими орехами с изюмом. Вездесущие мальчишки нисколько не чурались их, а с ними и Кола со своим средним братом Суреном. Целыми днями вертелись возле их казармы, нередко получая какую-нибудь сласть. Но вскоре те сурово отвечали: «Шоклик финиш!» (Шоколад кончился).
И вдруг Баграту подвернулась работа бухгалтером в фирме «Санович & Куперман и компания». Но вскоре, как рассказывала Ванику его бабка Машо, она услышала со стороны подъёма Сурб-Карапета истошный крик о помощи. Оказалось, грабители напали на запозднившегося с работы Баграта. Мало того, что отняли кошелёк и сняли с него драповое пальто, он ещё и надорвал голосовые связки. С того дня его жизнь пошла под откос. К тому же один из учредителей фирмы допустил подлог, разоривший компаньонов. Кстати сказать, спустя почти восемьдесят лет, Ваник, в беседе со своим тбилисским знакомым, Шуриком Тедеевым, узнал, что у того тоже дед пострадал в той же «Санович и Ко» .
   Позже Баграт затеял дело со своим шурином Тиграном Марцваловым. Открыли магази тканей на Пушкинской. Тандем не сработал, Баграту пришлось искать новое занятие. Сын священнослужителя церкви Сурб-Карапет Нико Сагоян уговорил Баграта выпускать с ним вместе эрзац-кофе. Но и эту затею постиг крах – местная беднота была к кофе непривычна, с состоятельные горожане не стала пить подделку.
  Неудачи так надломили Баграта, что он пристрастился к алкоголю и, особенно, к табаку. Даже когда основательно слег в постель, всё ещё просил курить. Его одеяло было сплошь прожжено пеплом и выбросили тотчас как он скончался.
  Машо было тогда всего двадцать восемь лет. Оставаясь жить в одной семье со свекром, свекровью и тремя детьми, а ещё племянником свёкра, сиротой Тухо. Старшему сыну Араму тогда было тринадцать, среднему Сурену – девять, младшему Коле – пять. С неимоверными усилиями ей удалось поставить детей на ноги, дать им образование, о котором для себя помышляла лишь в грёзах. Полностью поседевшей, приходилось и семечки продавать, и уборать у богатых, в том числе и в доме своего брата Тиграна. Тот не очень уж щедрился платить сестре, зато делится, что называется, излишками «с барского стола».
  Замуж Машо выдали в 15 лет.  Вдовец Баграт был почти втрое старше. Венчались в церкви Сурб Карапет. Машо мечтала стать, как тогда говорили, институткой. Её совсем не прельщал образ Кэкел – персонажа знаменитой пьесы Г. Сундукяна «Пэпо», для которой столо трагедией, когда из-за скудного приданного жених от неё отказался. Спустя годы, когда внучки спрашивали у Машо, любила ли она своего мужа, та отмахивалась: «Пусть могильный камень его любит!». По мнению Машо, муж её предал, не сумев приспособиться к новым реалиям, оставил одной тянуть семейную лямку. 
  Ещё во время болезни мужа Машо отдала Тиграну для коммерческого оборота десяток николаевских золотых червонцев. Спустя несколько лет она послала к брату своего младшего сына Колю, попросить, чтоб дал хоть половину стоимости тех червонцев. Однако жена брата, толстозадая Маргарита с бранью прогнала мальчика:
  – Мы всегда переплачивали твоей матери за работу у нас в доме, да ещё и продуктами снабжали! Так, что она у нас в долгу, а не мы у неё!..
 Когда Кола передал матери эти слова, та закусила губы. С того дня больше ни разу не упоминала и детям запретила даже вспоминать о том случае. Сохранить мир с братом ей было дороже денег, хотя всякий раз старалась избегать контактов с его женой… 
  После смерти Баграта за гроши продали все его книги, но в первую очередь перекупщик унёс два чёрных и один былый фрак, и ещё смокинг, вместе со всеми батистовыми рубашками и прилагаемые к ним новенькие воротнички и манжеты. Половина сундука прежде использованных позже ушла на растопку печи. Спустя три десятилетия чудом сохранились три толстые книги с надписью на обложке: «Библиотека великихъ писателей. Шиллеръ». На титульных листах красовался каллиграфический автограф их обладателя. Впрочем, они сохранились вовсе не благодаря «чуду». Они служили подставкой под старый колченогий буфет с инкрустациями на дверях.
  Ещё одну книгу из библиотеки Баграта нашли во время уборки в старой кладовке сёстры Ваника – роман Веры Крыжановской «Торжище брака», изданный в 1893 году, и тоже с автографом деда. Изольда Луиза взахлеб прочитали роман, а потом ту книгу взяли читать их подруги, и кто-то из них присвоил…
  Ко времени, когда Ваник повзрослел, из личных вещей деда ничего в доме не сохранилось, лишь только разрозненные воспоминания Арама о своём отце.
  Ваник нередко задумывался об испытаниях, постигших его деда и находил много общего с участью людей своего поколения, да и лично его тоже.  Те же поиски новых мест приложения собственных сил, такие же титанические усилия и заботы о прокорме семьи. Можно ли забыть тот период, когда в и так уже пустых магазинах исчез хлеб? А когда вдобавок к отключенному газу ушло и электричество!  Как раз в тот момент, когда на электроплитке варили макароны. Пришлось всей семье уплести недоваренную массу, запивая водой из крана. Затем несколько дней вместе с соседями варили еду на костре, прямо во дворе. Когда, наконец, в город поступил керосин, многие запасливые люди достали из чуланов старые керосинки и примусы.
   Однажды вечером Ваник пережил, как и его дед Баграт, нападение грабителей. В подъезде их дома кто-то крепко обхватил его из-за спины, зажал ладонью рот. Попытался вырвать у него из рук матерчатую кошелку. Да черт с ней, с кошелкой, стоило ли отстаивать её ради всего одного килограмма чернослива? Но в ней был еще и бумажник с двадцатью долларами. Опасаясь карманников, в то время наводнивших метро, Ваник переложил «лопатник» в кошелку. Когда грабитель стиснул ему рот ещё сильнее, Ваник изловчился зубами впиться в его ладонь, к тому же издавать резкие носоглоточные звуки. Грабитель разжал руки и вместе с напарником пустился наутёк, только успев ударить Ваника кулаком по голове. Позже соседи признались, что услышали непонятный шум, даже собирались выйти, поглядеть, в чем дело. Когда вдруг стало тихо, так и не высунулись наружу. Пролежав пару дней с небольшим сотрясением, Ваник опять пустился в марафон за выживание семьи.
     …Баграта похоронили на Ходживанском кладбище. О том, чтоб нанять катафалк и речи быть не могло. Денег от продажи золотых серёг Машо осталось на самые скромные похороны и поминки. Гроб повезли на телеге пожилого молоканина с Саманной площади на Песках, где обычно кучковались извозчики. Похоронная процессия была небольшой. Ухоженная каурая лошадь, будто осознавая свою печальную роль, шла, понуро опустив голову. Возница шагал рядом с вдовой и ее тремя детьми, одной рукой держа вожжи, другой поглаживая седую, раздвоенную бороду. Он успокаивал Машо, негромко выговаривая:
 – Господь послал тебе испытание, голубушка, но ты не отчаивайся! Сохрани силы, чтоб вырастить ребятишек, поставить их на ноги. Мальчики у тебя, вижу, славные. Вырастут, опорой тебе станут. Гордиться будешь. Радоваться за них!..
 – Спасибо вам, добрый человек… – так же тихо отвечала Машо, до того плотно сжимавшая покусанные губы. – Прошу вас, после похорон прийти к нам, помянуть отца этих мальчиков.
– Благодарствую… Но нам никак нельзя! – строго подняв брови молоканин, погладил бороду, и натянул вожжи. – Мы за него отдельно помолимся Богу, псалом споем!
 После похорон он взял с Машо только половину обговоренных денег:
 – Эти лошадке на овес, а у нас самих есть чем сегодня пропитаться! 
Вскоре после Баграта умерли ровно в один день его родители Геворк и Эфимия. Похоронили возле могилы их единственного сына. Затем от воспаления легких умер их племянник – сирота Тухо.
Машо навещала могилу мужа лишь раз в год, в поминальный день после Пасхи. Когда же Ходживанкское кладбище упразднили и на его месте разбили огромный парк, исчезли не только могила её мужа, но и захоронения свёкра со свекровью. Спустя много лет Ваник всё недоумевал: как это отец так ни разу не отвёл его хотя бы раз туда — показать последнее пристанище предков?  И кто знает, на что власти употребили надгробие с их могилы: на облицовку колонн ИМЕЛСа – Института Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, на лестницы, ведущие к зданию госцирка, или еще куда?..
 Но не только семья Машо с неохотой ступали ногой в новоявленный парк. Люди вообще обходили его стороной, остерегаясь топтать там землю. Лишь одна тропинка была проторена жителями района Элиа, – так идти было намного короче. Даже когда там построили Дом пионеров, а позже установили аттракцион с электромобилями, и то там редко звучали детские голоса. Безлюдный парк облюбовали лишь подозрительные субъекты с криминальной внешностью, азартные игроки в кости.
 К Геворку, своему свекру, Машо относилась с большим уважением, особенно за терпеливость к капризной свекрови Эпо (Ефимию), Он происходил из простой армянской семьи, жившей в кахетинском селе Норио. Двенадцатилетним подростком отец привез его в Тифлис и определил шагирдом-подмастерьем в амкар каменотесов. Парень ещё долго бы пребывал в этом статусе, хотя уже полностью освоил ремесло – подмастерью-то платили гораздо меньше. Но когда Геворк Шариманов, истинный тифлисский карачогели, согласился отдать ему в жёны свою дочь Эпо звание «усты» присвоили ему без промедления. Геворг имел большой авторитет в среде цеха-амкара каменщиков. Иначе, кто бы ему доверил роль подрядчика каменных работ на строительстве Михайловского моста, позже именуемого Воронцовским. Вскоре он дал молодоженам «кртам» – деньги для покупки собственного жилья. Денег хватило лишь на небольшой дом на левом берегу Куры, на Сурб-Карапетовском подъеме, в версте от строящегося моста. Эпо ежедневно носила еду для всей бригады мужа. Ей помогал болезненный сирота Тухо. Он же нянчил единственного сына своего дяди. Баграт с детства проявлял смышлёность. Поступив в Нерсесяновскую школе, помимо армянского и грузинского языков, неплохо освоил и русский, давший ему возможность начать казённую службу интенданта в русской армии.
 Эпо, выросшая на Аббас-Аббадской площади, в то время престижном и старейшем районе города, так и не свыклась с новым местом проживания. Раздражала и близость их дома от губернского жандармского управления, не очень уж почитаемого в народе.  Но именно это местоположение впоследствии помогло выжить её овдовевшей невестке и всей их семьёй. Тигран, старший брат Машо, преуспевающий коммерсант, был для неё всего только моральной опорой.
 …Вступление красноармейцев в Тифлис Машо восприняла без особых эмоций. В её сознании, далеком от всяких политических взглядов, была полная неразбериха – что преподнесут ей и её малолеткам эти красноармейцы с матерчатыми шлемами, так похожих на бутылку? Её мысли только и были заполнены заботами о прокорме. Прежде, при меньшевиках, хоть понемногу, но питались хлебом для бедноты – фуражной смесью отрубей и кукурузной муки. Стоя весь день возле бывшей жандармерии, теперь уже солдатской казармы, она продавала семечки, а в знойные летние дни носила на Дезертирку воду в чайнике… К слову сказать, спустя годы родственник Алины, дядя Манук, осиротевший во время армянских погромов в Адане, и попавший в тифлисский приют Красного креста, рассказывал, что он тоже бегал по городу с кувшином воды. Не шибко зная русский язык, вопил: «Вода, вода кому нада! Если топли – дэнги не нада!» 

 …Тем временем красноармейцы приступали к «отъему собственности и уплотнению буржуев». В обиход вошло словосочетание: «экспроприация экспроприаторов». Популярным стало имя Арсена Одзелашвили – грузинского Робин Гуда раздававшего беднякам награбленные деньги и имущество. Позже театральные режиссеры посвящали ему спектакли, а в 1937 году об Арсене вышел с успехом фильм Михаила Чиаурели. 
  Тогдашние газетны изобиловали журналистскими штампами: «Барские хоромы наполнились звонкими голосами пролетарских детей». И кто обращал внимание на такую для того времени «мелочь», что десяток семей пользовались одним кухонным помещением, одним туалетом. В таких условиях были неизбежны бытовые склоки, хотя и не исключалась взаимовыручка. Овдовевшая Машо со своими тремя малолетними детьми попала в разряд пролетариата и за ней сердобольно сохранилась её частная собственность на крохотный домик, перешедший в наследство от мужа и свёкра.
  Как-то некий красноармейский командир угостил Колу шоколадкой. На другой день, издалека заприметив его, Кола подбежал к нему и упросил зайти к ним в дом. Лишь самый бездушный человек остался бы равнодушным к трем голодным худосочным мальчуганам и изможденной молодой матери. С этого дня командир, как мог, подкармливал семью. То приносил кулечек макарон или крупы, то фунт сахару с батоном настоящего белого хлеба, то осьмушку сливочного масла... Но вскоре его направили в другие края. Придя попрощаться, он принес несколько кусков банного мыла. У Машо глаза наполнились влагой – совсем не такой, когда провожала в последний путь своего Баграта. Пожалуй, в единственный раз в жизни она выдала состояние чуточку оттаявшего сердца.
               
                Глава четвёртая. Партийный функционер.
 
Ваник познакомился Робертом Шатакяном в конце 80-х и через призму его образа партийного функционера увидел в некой степени анатомию крушения советской системы…
  Роберт только и слышал с самого детства от своей мамы Аси жалобы на своего свекра и свекровь. Дескать, не дали сыну «стать человеком» – вынудили сразу после школы зарабатывать деньги, стать сапожником. «Его одноклассники тоже нуждались, – твердила Ася, – но родители всё-таки дали им возможность окончить вузы и тем самым затем занять высокие посты! А твой отец так и остался рабочим!» Сама Ася имела только среднее образование. Для тех времен – тоже уровень: ей доверили работу оператора в госбанке. Замужество и рождение детей помешали, сожалела она, стать старшим кассиром.
  Дед Аси был судебным приставом в Карсе. Когда город по Брестскому договору отошёл к Турции, семья деда перебралась в Тифлис. При большевиках в семье строго хранили тайну о прежней должности деда, служившему царскому режиму. Позже его сын, он же отец Аси, работал счетоводом на бывшем кожзаводе Адельханова. Пришло время и другой семейной тайной стало то, что он был близок к Амаяку Кобулову. Оба они в начале 20-х, были слушателями курсов кооперации, подружились, участвовали в общих пирушках. Позже Амаяк, благодаря своему брату Бахчо, попал в ближайшее окружение Лаврентия Берия, и кто знает, как бы сложилась судьба Аси и всей её семьи, если бы не быстротечная скарлатина, отправившая на тот свет её отца.
 Нередко, в ночных беседах родителей Роберта они грезили о его месте на вершинах советской иерархии. Мальчик рано проявил смышленость, и давал повод родителям строить крутые планы. Уже в четыре года он показывал на карте разные континенты и столицы государств. Отправляясь всей семьей в гости, брали с собой атлас, показать талант своего чада:                               
 – А ну-ка Робик-джан, назови дядям и тетям столицу Франции!
 – Париж! – тыкал мальчик в потрепанную страницу атласа.
  Все вокруг с умилением интересовались, кем он собирается стать, когда вырастет, и тот безапелляционно отвечал: «Академик!»
 В народе говорят: «Пьет и матерится как сапожник». Хотя сапожное дело для семьи Шатикян было фамильным, но пристрастия к алкоголю не наблюдалось. Наоборот, в доме гордились тем, что их дед, мастер Погос, имел высокий авторитет в городе. Ему заказал сшить сапоги даже член Закавказского крайкома ВКП(б) Грузии, затем ЦИК СССР, командарм Михаил Карлович Левандовский. За свою работу Погос получил и денежное вознаграждение, и ещё лист отличной хромовой кожи, вместе с толстым мотком дратвы. И всё-таки Ася сумела перестроить супруга на свой лад, и оба грезили о доступе к тогдашнему «закрытому распределителю» для советской элиты. Хоть и слыхом не слыхивали об итальянце Гаэтано Моска и его «Теории элит». Постоянно внушали сыну проявлять учтивость к старшим по положению, держать нос по ветру, уметь лавировать. И, главное, придерживать язык за зубами. Одно «не знаю» – гораздо лучше, чем девять раз сказать: «Здравствуйте!». Назидательно повторяли: «Жизнь – курдюк! Отрезай, сколько сумеешь, главное, заполучить в руки нож!»   
 Робик был отличником по всем предметам, но предпочитал историю. Заучивал наизусть целые главы из учебника по истории.  Помимо школьной библиотеки записался в районную на Авлабаре, там старенькая библиотекарша, зная о его интересах, подбирала ему подходящую литературу. Один из шаловливых одноклассников, увидев у него книгу о видном партийном деятеле Куйбышеве, из серии «Жизнь замечательных людей», так и прозвал его, при единодушном одобрении всего класса. Всех раздражало его чрезмерное активничание на комсомольском поприще. Тот нахрап, с которым брал на себя роль комсомольского вожака. Особенно, когда взял на себя роль сопровождающего ребят в райком, поступать в комсомол.  По дороге учил, как там отвечать на вопросы членов комиссии. Те же, кроме как: «Что такое демократический централизм?» ничего другого обычно не спрашивали. Интересно, что такую же картину, но только в Питере, описал Юрий Поляков в своей повести «ЧП районного масштаба».
   Роберт собирался поступить на исторический факультет госуниверситета. Туда был громадный конкурс желающих пойти по стопам Эдуарда Шеварднадзе, который с дипломом учителя истории возглавил республику.
 На вступителных экзаменах не хватило одного балла. Полгода, поработав подсобником на стройке, пошел в армию. Там стал кандидатом в члены КПСС, затем, окончил-таки желанный вуз и сразу получил место инструктора в идеологическом отделе райкома комсомола. Вскоре его перевели на ту же должность в горком. Надо отдать ему должное: не каждый взял бы на себя ответственность работать идеологом в период модных анекдотов про Чапаева и Брежнева. Тем не менее, на всех курируемых им предприятиях и учреждениях регулярно обновлялись плакаты с очередным призывам компартии, без всяких эксцессов проходили отчетно-выборные собрания, а на праздничных демонстрациях 1 мая и 7 ноября рабочие и служащие с флагами в руках, транспорантами и портретами членов Поитбюро ЦК КПСС в руках вливались в общие колонны шествующих мимо правительственной трибуны. Так, шаг за шагом стала сбываться мечта его родителей.
 – Ты бы еще дал сыну в руки и наше ремесло, – как-то сказал отцу один из его коллег, – гарантия на кускок хлеба, мало ли что может случится завтра! Жизнь, она как лестница, одни идут вверх, других судьба ведёт вниз. Гурген только молча кивнул. Вечером пересказал Асе слова коллеги, и та сочла их проявлением зависти.
  Вскоре Роберт поступил в Высшую партшколу, нет, не в бакинскую, а в самой Москве! Но тут беда: Асю неожиданно свалил инсульт. Гурген заклинал сына не
приехать на похороны, провалить сессию. Однако в ректорате однозначно настояли поехать домой: «Экзамен сдадите отдельно!»
 В партшколе Роберт познакомился со своей будущей женой – армянской девушкой из Краснодарского края. Её имя было Азгануш, но все ласково звали Азгуш. Сразу после окончания учебы молодые поехали за благословением к её родителям. Отец занимал высокий пост в сфере торговли, был лидером тамошней парторганизации. Тесть справил помолвку скромно, чтобы не вызвать кривотолков. Зато одарил зятя кругленькой суммой и массивным золотым перстнем, с которым Роберт никогда и нигде не появлялся. Свадьбу в Тбилиси тоже сыграли без всякой помпы. Тамадой был молодой, но уже влиятельный партработник ЦК, у которого Роберт вскоре стал референтом. Рождение первенца совпало с получением квартиры в престижном районе. «Эх, как теперь радовалась бы мама моим успехам», – сокрушался Роберт. Но и его отцу не довелось долго радоваться достижениям сына…
 С первой же ступени своей карьеры Роберт старался найти себя покровителя на вершине власти. Сначала его потянуло к кумиру тогдашней интеллигенции Виктории Сирадзе. Своей простотой и отзывчивостью она резко отличалась от выдвиженцев из периферии, тонко скрывавших провинциальные комплексы под напускной солидностью. Роберт не мог понять: как ей удаваётся сочетать в себе сугубо женское обаяние и одновременно силу волевого руководителя. Начав с обычного комсомольского вожака в школе, быстро поднялась до секретаря ЦК КП Грузии. 
 Вскоре после смерти Сталина её, уже молодому партийному лидеру, было поручено взять шефство над возвращёнными после депортации в 1947 году на Алтай ни в чём не виноватых тбилисцев. Виктория Моисеевна старалась хоть как-то обустраивать быт и одаривать душевным теплом и заботой высланных без суда и следствия обычных граждан, в ответ заслужила их глубочайшее почтение. Роберт стал поддерживать с нею самые тесные отношения. Но вдруг в рядах партийной верхушки произошли резкие перетрубации, Викторию Сирадзе переместили на почётную, но уже не столь влиятельную должность. Молодые партийные коллеги Роберта, и, главное, его непосредственный шеф тотчас отмежеваплись от неё, и стать среди них белой вороной Роберт посчитал самоубийством. Вообще, он как «дважды два» усвоил для себя правило: не нагружать начальство, быть безоговорочным исполнителем, служить тихо и спокойно. Он оказался просто находкой для своего шефа. Весенним утром 1985 года, услышав по главному каналу ТВ траурную музыку, тотчас сел писать... Когда приехал на работу, и шеф велел ему срочно составить текст соболезнования, он тотчас представил уже готовую бумагу, посвящённую Константину Черненко.
  Но вот началась горбачёвская перестройка. В народной массе забродили свежие дрожжи. Роберт сориентировался мгновенно, усерднее стал применять навыки аппаратной работы. Вооруженный в партшколе теорией психологии масс, применительно к коллективизму и дружбе народов, взялся писать диссертацию и поехал к московским кураторам. Те благословили. 
 В свою работу включил идею проведения фестивалей и конкурсов национальной кухни. Но вскоре ввели талоны даже на обычные продукты. Идея Роберта оказалась игрой в песочнице, но он не отчаялся, заявил, что она вовсе не для сиюминутного применения, рассчитана на перспективу.
 Как-то Роберт узнал из сообщений в прессе, что недавно назначенный американский посол в СССР Джек Мэтлок, знающий русский язык, взялся учить ещё и грузинский и латышский языки. «Зачем ему они? – удивился Роберт, – вряд ли из «спортивного» интереса». Явно, чтоб наладить контакт с грузинской и латышской элитой. Спинным мозгом учуял, что произойдут некие большие перемены. Стал штудировать английский язык.
 По совпадению или случайно, резкий всплеск национального движения проявился именно в тех республиках, где говорят на языках, которые заинтересовали американского посла… Позже Роберт узнал, что мистер Джек приезжал в Тбилиси, и у него была встреча в Союзе писателей. К великому восторгу присутствовавших посол прочитал аж целый абзац из грузинской газеты…
 … В 1989 году, на волне повсеместного всплеска национального самосознания, группа армян и с ними Ваник, обратились к Роберту, дабы посодействовал воссозданию в Тбилиси дореволюционного Армянского культурно-благотворительного общества, ибо никак не удавалось получить от властей юридический статус. Роберт обескуражил ходаков: 
 – Вы просите от меня засучить вам рукава?.. Вы и так уже в безрукавке! Для благих дел статус не требуется! Он будет только сковывать вас. Действуйте, флаг вам в руки… Недаром сказано: «Сделай добро, положи у дороги – воздастся!».
  Однажды к нему на работу поступили несколько разнарядок на стажировку молодых специалистов в Америке. Он слёзно упросил шефа отправить туда своих сына и дочь. При этом велел любой ценой там зацепиться. Вскоре советская страна развалилась и Роберт, недолго думая, используя наработанные связи, открыл в Тбилиси филиал крупной армянской торгово-посредническиой компании. Как только на банковский счёт Роберта перечислили крупную сумму, начал освоение с аренды квартиры с совершенно свежим ремонтом, расположенной в центре города. На самом деле заказал ремонт и благоустроил собственную квартиру.
  Первым его заданием от хозяев было срочно найти изготовителя бутылок особой формы, для нового коньячного¬ напитка. Он тут же, по своим каналам, вышел на некоего батоно Гугули, директора стеклозаво¬да. Тот не мешкая приехал на переговоры к Роберту в офис. Армянский коньяк подогрел беседу. Коротко остриженный, упитанный мужчина. По его словам, в молодости был легкоатлетом, нередко общался с пятикратны¬м участником¬ Олимпийских¬ игр, Игорем Тер-Аванесяном¬.
– Эх, если б не мой перебитый мениск, я бы тоже так прославился! – горько вздохнул Гугули и провозгласил тост за их успех обоюдного дела.
  – Дайте мне нужные вам образцы, и если утром будут деньги, вечером будут бутылк – заявил Гугули, при этом потребовал денег на изготовлен¬ие пресс-формы.
 Он скрыл, что его завод совсем мёртв и он собирался разместить заказ где-то на Киевщине. И пока суть да дело, ереванские шефы приобрели подходящие им бутылки в Италии.
 Следующе¬е задание Роберт выполнил на отлично: подыскал для семьи своего босса прекрассное жильё, недалеко от моря в Кобулети. Хозяева – пожилые армяне. Узнав, что их внук оканчивает Ереванский государственный университет, Роберт клятвенно обещал устроить его на хорошую работу в Ереване. Однако посул осталось пустым.
 Роберт отлично зарекомендовал себя, когда босс вместе с парой его сотрудников приехали в Тбилиси на некий бизнес-форум. Он обеспечил им лучшие номера в гостинице и взял на себя роль экскурсовода по городу. И, главное, отыскал на старом Кукийском кладбище чудом сохранившуюся могилу какого-то его предка. 
  В период девяностых, когда в Армении были серьёзные энергетиче¬ские проблемы, атомная электростанция не работала, каждый грамм топлива – на вес золота, Роберт полез в совсем незнакомую ему сферу бизнеса. Он соблазнился предложением некой посреднической фирмы на поставку в Армению нескольких цистерн керосина. Не посоветовавшись со своими хозяевами, вышел на руководителя крупного «Арм…» ведомства. Убедил его всего на несколько дней пустить в оборот зарплату сотрудников, а после перепродажи поделить выручку, и кое-что подкинуть коллективу, как бы компенсируя задержку их зарплаты. Однако в результате сделки вместо керосина прибыл мазут. При тогдашней постсоветской анархии в накладной не была точно указана марка нефтепродукта. Разразился крупный скандал! Избегая огласки, Роберт обратился к «черным» – в третейский¬ суд криминальных авторитетов. Те с готовностью вызвались спасти положение. Роберт и представить себе не мог всю серьёзность заваренной им каши. Тут откуда-то возник еще один персонаж: бывший экспедитор армянского «Нефтеснаб¬а», который нашёл покупателя мазута: армянина из дальней диаспоры, готового заплатить даже наличными. Экспедитор и правда продал ему мазут, но в ту же ночь отмочил фортель: вместе с семьей укатил в неизвестном направлении, прихватив с собой все деньги.
  После этого руководитель «Арм»-ведомства повесился в своем кабинете.
 По итогам официального расследования Роберт фигурирова¬л пострадавш¬ей стороной. Но для «чёрных» это не оправдание! Они потребовали заплатить им штраф за «беспокойство». В один прекрасный день у подъезда его дома подкараулил солидного вида брюнет. Несмотря на жаркое лето, одет был в наглухо застегнутую темную рубашку со спущенными¬ рукавами:
  – Здравствуй¬те, господин Роберт, – вкрадчиво начал он, – мне поручено серьезно поговорить¬ с вами. Вопрос касается безопаснос¬ти ваших детей в Америке.
 – Что за чушь, что за ещё «безопасность»!.. – Роберт поспешил к лифту.
 Незнакомец¬ резко последовал¬ за Робертом:
 – Разговор очень серьезный! ¬Поэтому лучше продолжим его у вас дома.
 – Вы что, с ума сошли?..  Да я сейчас же вызову полицию!
 – Американск¬ую полицию, чтоб уберегла ваших детей?.. У вас до неё руки коротки!
У Роберта помутнело в глазах, кровь бросилась в голову, и ничего осталось, как впустить незнакомца в дом. Развалившись в кресле, тот оценивающе¬ оглядывал недавно отремонтированн¬ую гостиную:
 – Вижу, вы не отстаете от моды: кухня и столовая вместе… это чтоб хозяйка одновремен¬но и готовила, и общалась с гостями?..
 – Жены сейчас нет дома, не рассчитыва¬йте на угощение! – Роберт нашел в себе силы соврать, хотя шокированная Азгуш затаилась в спальне.
 – Жаль, что нет дома, она тоже бы увидела фото своих детей! – он вытащил из кармана фотоснимок, сделанный в Америке – Они в курсе о грехах своего папы?..
 – А ты тут причем?.. – осекся Роберт.
 – Не ты, а «вы»!.. Хочу предупредить как можно в культурной форме: после моего визита о вашей квартире будут заботиться другие, не такие веждивые люди, как я. Вам придётся продать эту квартиру и уплатить штраф за всю тяжесть вышей вины, связанной с керосином. Неужели эти стены вам дороже судьбы ваших детей? А на деньги, которые останутся ваи после уплаты штрафа, отпраьтесь к своим детям. Станете артачиться, штраф заметно возрастёт!
  Роберт с огромным усилием собрал волю в кулак и решительно заявил:
  – Наглец, шантажист!.. Ты, видно, понятия не имеешь, с кем говоришь!¬ Если я использую свои связи тебя в порошок сотрут! Учти, твой визит уже зафиксирован!
  – Не кричите, и так слышу, и ваши угрозы для нас ничего, в сравнении с судьбой ваших детей. – Мужчина спокойно показал пальцем на фото на стене, – Позвоните вашему сыну, он как раз сейчас дома. Спросите, был ли он вчера в китайском ресторане, вместе с девушкой в красной бейсболке?… 
  У Роберта будто отнялись ноги. Вчера его сын вёл в ресторане переговоры с девушкой-юристом. 
 – Ну, я пошел, – промурлыкал визитер, – советую не злить нас, и прошу, поберегите цветущая молодость ваших деток!
 С улицы донесся грохот мусоросборной машины, ей вторили вопли мусорщиков. Роберту померещилось, будто состоялась обещанная расправа и из контейнера извлекли чей-то труп...
 С того дня Роберт перестал ходить в свой офис, поручив жене его ликвадацию. Панический страх затаился в нём настолько, что перестал выходить из дома и лишь  спускался в магазин, купить хлеб. Азгуш удивлялась, прежде муж никогда туда и не заглядывал. Объяснение было простым: там продавали недорогую чачу. Выпив пару стопок, снимал с себя стресс!..
 Тем временем Азгуш каким-то образом распродала всю оргтехнику и мебель из их офиса и из собственного дома. Сама на блошином рынке спихивала домашние вещи: хрусталь, фарфор… Маклеры и стандартные объявления¬ о продаже квартиры не помогли найти подходящего покупателя. В итоге Азгуш осенила идея: «У наших людей завышена самооценка, надо сыграть на их амбициях!» Поместила соответствующий текст в газете бесплатных объявлений: «Продается¬ удобная квартира для творчески одарённых личностей!» Расчет Азгуш блестяще оправдался: сразу объявились несколько покупателей, готовых заплатить желаемую ей сумму!
 Дав взятку какому-то медику, Азгуш получила фиктивную справку с диагнозом болезни лимфатичес¬ких узлов у её мужа. Посольство США дало супругам разрешение попасть в Америку, и об их дальнейшей судьбе ничего неизвестно.

                Глава пятая. Потомок моурави.
 
 На другой день после знакомства Ваника с Ревазом  Санадзе тот позвонил ему:
 – Мы вчера коснулись таких вопросов, что хочется продолжить их обсуждение!..
 – Приду с радостью! – ответил Ваник – Меня взяла за живое история вашего сына.
 – Об этом поговорим за чашкой чая!
 – Мой любимый напиток!
 – Прекрасно! Недавно сын прислал особый сорт, вот и продегустируем!
 Ровно в назначенное время Ваник пришёл на улицу Барнова. Дверь открыла миловидная, худенькая женщина, из-за её спины появился Реваз.
 – Милости просим! – воскликнул он и представил гостя жене. – Прошу любить и жаловать. Лили, это Ваан Арамович!
  Ваник вручил женщине картонный коробок:
 – Это дополнение к чаю – ванильные сухарики, времен нашего детства!
 – Прелесть! – обрадовалась Лили. – Давно их не было в продаже.
   Реваз повел Ваника к себе в обширный кабинет со старомодный письменным столом, на нём стояла высокая настольная лампа «сталинский ампир». По всему периметру стен тянулись набитые книгами полки. Прежде чем усадить Ваника в кресло, Реваз показал на единственный промежуток между полками, завешенный ковром. Там висели старинная сабля с пожелтевшей костяной рукояткой:
 – Семейные реликвии! – показал Реваз на клинок. – Достался мне, когда я в детстве гостил у деда в Имеретии. Мы с ним обновляли старую лестницу, и я откопал прямо под первой ступенькой в дом. Дед сам удивился.
 – Кем были ваши предки? – спросил Ваник. 
 – Мой прадед был деревенским моурави, часто устраивал пиршества у себя в доме.
 – А может саблю припрятал кто-нибудь из гостей, чтоб показать своё миролюбие, а потом, пьяный забыл о ней?
 – У вас хорошая фантазия! – рассмеялся Реваз. – Тогда разбойничало немало абреков.
 – А вообще скажу: после кончины СССР на барахолке вдруг появилась масса ржавых сабель, кинжалов, кольчуг… – сказал Ваник – Знакомый коллекционер мне говорил, что они добыты мародёрами из старинных погребений.
 – Голод не тетка! – вздохнул Реваз. – Когда припрет, люди на всякое способны!
 Вошла Лили, быстро расстелила скатерть, разложила чайные принадлежности, поставила глубокую фаянсовую тарелку c сухарями: 
  – Эх… У нас была настоящая сухарница, очень красивая, из мельхиора! – вздохнула Лили – Но пришлось отдать почти за бесценок! 
Ваник понимающе закивал:
  – Да-а… После горбачёвского развала Союза многим пришлось туго! – сказал Реваз.
  – Думаю, в некой мере развал начался сразу после смерти Сталине.
  – Да?.. Это как?!.. – удивился Реваз.
  – Развалу посодействовал… родной язык, уж хотя бы у нас в республике!
  – Как так?.. – снова спросил Реваз.
  – Ещё мой отец подметил, что после 1953 года большинство родителей предпочти патриотично отдать своих детей уже не в русские, как прежде, а в грузинские школы. Новые поколения все хуже знали базовый язык уже покойного СССР.
   – Неужели думаете, что это сыграло роль в его кончине?
   – Но и не последнюю! Вспомните, как член Политбюро Егор Лигачев недовольно спросил тут: «Почему у вас так мало русских факультетов?» 
– Это да... Помню, тогда у нас всполошились, подняли кампанию по углубленному изучению русского языка.
  – У английского шире ареал применения. Вот у нас и передвинули стрелки.
 Ваник рассказал, как незадолго до краха у них на предприятии угрохали уйму сил и средств на перевод техдокументации на грузинский, чтоб рабочим и мастерам легче было читать её, хотя она, фактически конца 19-го века, очень устарела. Недаром, Маргрэт Тэтчер уничтожила у себя предприятия с архаичной технологией.
  – Но вряд ли масса нашей молодёжи овладеет английским, как в своё время все знали русский – вставил Реваз – особенно в провинции.
 Разговор зашёл о профессии педагога. Отпивая чай с ароматом имбиря, Ваник рассказал, как в девяностых, когда многие учителя ушли из школы, его приятель, завуч упросил работать у них учителем черчения. Ваник согласился и вёл уроки вовсе не по учебнику. Приобщал ребят к конструкторской работе. Большинство с удовольствием выполняло задания, но кое-кто пытались сорвать урок, чтоб в таком хаосе не отличить их от толковых ребят. «Ну, зачем мне ваше черчение? – признался один из шалопаев. 
  Ваник просил завуча разрешить таким как этот гонять мяч на спортплощадке, но тот никак не соглашался.
 – Многие не оценили возможность бесплатного образование для всех! – сказал Реваз, 
  – смотря что за школа, что за учителя!
 – И ещё, каков контингент учеников в школе! – добавил Ваник и коснулся темы безобразий в системе школьного образования.
  По признанию того же завуча, оказалось, что если в следущем учебном году прогнозировался недобор первоклашек, искусственно создавали второгодников, чтоб заполнить класс. Что уж говорить о тоговле аттестатами и махинациями на вручение залотой и серебряной медали сомнительным претендентам. Затем Ваник рассказал несколько эпизодов из своей школьной жизни, оставивших на душе медный осадок.
 – Почти в шесть моих лет родители отдали меня в школу, решив, что до призыва в армию у меня в запасе будет целый год. Даже небольшая разница в возрасте сказывалась и в общениях с одноклассниками, и на моей, не очень успешной учёбе… 
 Расскзал, что, когда в школах ввели трёхмесячное производственное обучение на предприятиях, их направили на радиозавод. Там были чудесные классы по слесарному и токарному делу. Но несколько родителей добыли своим детям врачебные справки, по которым директриса направила их трудиться у школьной библиотекарши. Все знали, что такую гуманность проявила вовсе не бескорыстно…
 Однажды к Ванику в дом позвонила его классная наставница. Попросила позвать… папу. «Зачем вдруг «папу» – сразу забеспокоились мама и сёстры, – неужели мальчик что-то натворил?» Пока отец мрачно слушал «учиху», мальчик чувствовал себя преступником, ожидающим приговора — но не понимал, в чём его вина. Вскоре выяснилось: отца просили об «одолжении»: сдать металлолом с их завода от имени школы. Неужели, думал Ваник с горечью, и те самые школьники, о которых восторженно писала «Пионерская правда», и за это получали право поехать в Москву, чтобы поклониться у мавзолея?
  Циничная фикция вызвала у парня глубокое раздражение. Единственным утешением было то, что подлог так и не состоялся: отец не имел ни малейшего отношения к металлолому.
Завершив разговор, Ваник попрощался, пообещав чаще навещать семью Реваза.
________________________________________


                Глава шестая. Арам – сын Баграта.
 
 Ваник помнит себя чуть ли не с двухлетнего возраста. Тогда его семья жила в прадедовском доме, в Казарменном околотке, в то время не очень престижном среди высшего сословия Тифлиса. Однако почти рядом с их домом жил писатель Нар-Дос, ныне причисленный к классикам армянской литературы. С ним близко общался Баграт, дед Ваника, а сам он застал в живых ещё многих, кто были знакомы с писателем и даже, возможно, стали прототипами его рассказов.
  Один из них, невысокий и сухощавый холостяк, всегда носил гимнастерку, летом хлопчатую, зимой – суконную. А ещё брюки-галифе. Особая деталь его зимнего наряда – краги, плотно облегавшие тонкие икры. Прежде он был прапорщиком царской армии, а сейчас исполнял поручения военкомата, разносит призывникам повестки. Он опекал жившую по-соседству мать одиночку Клавдию и её юную дочь. Соседи звали ее «Шульженко», в честь популярной в то время эстрадной певицы. Когда помер, а вслед за ним и Клавдия, её дочь, оставшаяся одной, пошла по рукам, стала босячкой… 
 Другой пожилой сосед всегда ходил хмурым. Говорили, что он тайно торгует икрой и балыком на авлабарском базаре, и наверно в любой момент ждал неприятностей от ОБХСС.
  Вечерами к ним в переулок с шумом и свистом заезжал на тачке лихой мужик, все звали его Шаво. Его пара гнедых резко, будто шахматные кони, заворачивали из-за угла и на всём скаку влетали в распахнутые ворота дальнего двора. Когда Шаво напивался, а это было почти ежедневно, с их двора далеко разносился его раскатистый возглас: «Джигаро-о!»-«Печёночка». Так он звал свою жену. Соседи сторонились его, а родители пугали непослушных детишек тем, что увезет их на своей тачке. Угроза действовала безоговорочно. В конце пятидесятых в городе запретили гужевой транспорт, Шаво вместе с женой и лошадьми переехали в свою Кахетию…   
   Большинство семей в переулке были армянами и именовали друг друга по роду их
занятий. Ближайших соседей звали «Бурт цахоганк» – то есть торговцы шерстью. За другой семьёй, которая преже у себя во дворе содержала корову. закрепилось прозвище «Мацон цахог» (Торговцы мацони) Дальше жила семья шапошника – «шлапка-карог». А еще жило семейство с прозвищем Депешанц, за склонность разносить сплетни-«депеши». А ещё жили две одинокие старушки Фаре и Мактах. Спустя годы Ваник узнал, что их имена те же Фира или Фера, Магда или Магдалена
 Ваник помнил и рябого старика с прозвищем Болоч1 и с воровскими наколками на
морщинистых руках и груди. Добрую половину жизни отмотавший в тюрьме, нынче в теплые дни выходил посидеть за порогом своего дворика. Оглядывая прохожих,
бросал им вслед какую-нибудь колкую фразу. Нередко к нему на колени запрыгивала рыжая кошка, которую он ласково поглаживал, и та довольно мурлыкала.  Проголодавшись, Болоч ковылял домой и тут же выходил с хлебом и сыром в руках. Понемногу откусывая то одно, то другое, ещё и делился с воробьями: «А это вам, твари беззаботные!»
 В том же переулке жил страстный голубятник Гагик. Его часто навещали столь же одержимые приятели. Он с гордостью демонстрировал им своих питомцев, одного за другим вытаскивая из вольера. Те внимательно изучали мельчайшие детали на перьях, всматриваясь на зрачки, выясняя их породные качества. Затем Гагик с пронзительным свистом выпускал птиц на волю, и те высоко в небе выделывали кувырки. Даже ничего не смыслившие в тонкостях голубеводства зеваки с восхищением наблюдали за высшим пилотажем Ноевых птиц. Для Гагика эти минуты были всё-таки волнительыми: в любую минуту со стороны Махат-горы мог налететь ястреб... 
  Возле Гагика подвизался мальчик по имени Ишхан. Его дразнили «Ишхан – чорс-глхан», то есть «четырехголовый». Но его стриженной налысо макушке и в самом деле четко выделялись две перекрестные впадинки...  Чуть ли не во всей округе он был чемпионом среди игроков в «кочи»1. Прицельным броском «джилы», той же костяшки-фаворитки, выбивал за пределы очерченного круга шеренгу «рядовых» костяшек, и с ними грецких орехов. С достоинством завзятого биллиардиста исполнял заказные броски, имевшие свои названия, в этимологию которых никто не вникал: «Гаакни като», («;;;;;;;» разгони «коток»), или «сприм наминос» («С прямой на вынос»). По мнению Ваника, это было искаженное грузинское словосочетание: «С прямым, на вынос». Конечно, с таким «открытием» в языкознании не защитить диссертацию, но все-таки приятно осознавать себя хоть малюсеньким открывателем в лингвистической науке.
 Машо, строго опекавшая внука, фанатично оберегала его от азартных игр. Однажды, заметив у внука всего один кочи, ой, что с ней стало. «Все!.. Азартник!..» –
запаниковала она, усмотрев в этом явный переход внука на «скользкий путь»! Почти такого мнения придерживались и во многих интеллигентных семьях. Игра в «орлянку», а тем более в «зари-кумари» считали атрибутом криминального мира.
 Астхик нередко с ужасом описывала случай, произошедший в годы войны, когда услышала мужские голоса из их сарая с опилками для топки печи. Туда проникли «заристы-кумарбазы», сидевшие на корточках и поочередно бросавшие на кусок
фанеры игральные кости те же «зари-кумари». Каждый бросок сопровождали хлёстким шлепком ладонью по своему бедру. Говорят, что в пылу азарта они нередко
превращают это место в сплошной синяк... Нередко, потеряв над собой контроль, проигрывали сестер, жен, уж не говоря об имуществе…
В разговор о «заристах» живо подключалась их соседка, старая Калоанц Этер. Она жила в мансарде облезлого двухэтажного дома её родителей, уже находившегося в ведении ЖАКТа. Её жильё очень походило на голубятню. Ежедневно «вылетая» оттуда за свежими новостями, а точнее, за сплетнями, и возвращалась прямиком к нам в дом. Машо и Астхик тотчас угощали ее чаем, как бы в поощрение за её «репортерский» труд, и та обычно рассказывала о каких-нибудь пустяках, но с таким жаром, и так смачно, что не слушать её было невозможно.   
 Своего первого мужа, скромного оружейника Аршако, она проводила в последний путь на Ходживанкское кладбище, буквально за месяц до того, как кладбище закрыли. 
 На склоне лет Аршако отправил в подарок Сталину свою лучшую работу – кинжал с серебряной инкрустацией. Сопроводить его на почту увязались чуть не все жители переулка. В ответ никакая реакция не последовала.
 Этер занималась шитьём и переделкой женской одежды. За работу брала недорого.
________________
1. Игра в кости, те же бабки, которой увлекались Пётр Первый, Суворов, Пушкин...


Летом из её открытых окон слышался бойкий стрекот ее старенький ручной швейной машины «Зингер». Как-то раз, когда её орудие труда забарахлило, некий мастер отремонтировал так, что машину вовсе заклинило. И если бы все проклятия, которые с утра до вечера Этер посылала ремонтёру, обрели силу, он бы околел одновременно от всех болезней на свете и сгорел дотла на смертном одре. Кто-то посоветовал обратиться к мастеру по прозвищу Зингер-Хечо. Большой хлебосол и тамада жил в Ереване и нередко приезжал Тбилиси. Его надёжный ремонт, к тому же, бесплатный ремонт был вознаграждён такими благословениями, что уж точно бы прожить Хечо двести лет в золотом дворце и питаться яствами из такой же посуды.
 С клиентурой у Этер было не густо. Сантиметром она не пользовалась. Размеры отмеряла пядями и «цкеплой», то есть ногтевой фалангой большого пальца. Записи делала на клочках бумаги, только одной ей понятными метками.
 Вторично она вышла замуж за вдовца, рябого парикмахера Алексо, которого очень ревновала. Украдкой ходила следом, надеясь застукать мнимую соперницу. Своими подозрениями о ней делилась с Машо и Астхик. В один прекрасный день пришла к ним с видом победительницы. Те подумали, что наконец она сумела разоблачить неверного супруга, оказалось вовсе иное. Этер с жаром рассказала, как муж повёл ее в кино. Возле кассы было вавилонское столпотворение, однако Алексо сумел заполучить билеты в первый, по её мнению, престижный ряд. Названия фильма не помнила, да ещё не смогла толком объяснить о чём он. Вспомнила единственный эпизод: «Там один красивый мужчина из бухари1 вылез»! Ваникина сестра Изольда догадалась, что это был недавно вышедший на экраны фильм «Фанфан-Тюльпан».
 … В памяти у Ваника осели ещё более ранние эпизоды из его жизни. Тот же поход в баню, вместе с мамой и бабушкой. Там резко пахло серой. В густом тумане растворялся звучный гвалт голосов и баханье жестяных тазиков, подставляемых под краны с обильно струящейся горячей водой из подземных источников. Ваник обратил внимание на особу с кудрявой, коротко стриженой смоляной шевелюрой. Изумило, что такая же выделялась еще и внизу живота. Та свирепо крикнула что-то его маме. Мама ответила так же, рассердилась и бабушка… С того дня Ваника уже не водили в баню, да и надобность в этом отпала. В их новой квартире была ванная комната.
 А еще помнил, как в старый их дом пришел какой-то мужчина, приставил стул к стене, выдернув печную трубу из отверстия и приложил зажжёную газету. Домашние что-то закричали. Мужчина перенес стул к столу и начал что-то писать… Когда он ушел, и бабушка стала кричать на маму, та что-то отвечала…Вечером пришел папа и снова начались крики. Потом папа взял Ваника на руки: «Переедем в новый дом?»…
 Оказалось, что пожарный инспектор выписал штраф за нечищеный дымоход. Бабушка обиделась на маму, посчитав, что та вовремя не приняла меры… И уже не первый скандал в доме вынудил Арама постараться переехать жить отдельно от матери и брата. Вскоре пришли муши-езиды и выносли вещи. Истошно перекрикиваясь, вынесли пианино и водрузили на грузовик. Мальчишки постарше тотчас вскочили на борт с стали бренчать, прежде чем муши загрузили всё остальное. Так семья переехала в новый, пятиэтажный дом, выстроенный для работников авиазавода.
  Позже Ваник узнал от своего отца, что подвальное помещение кочегарки и первый этаж – работа пленных немцев. Выходя зимой поиграть во дворе, нередко спускался с ребятами в кочегарку. Всякий раз, когда повзрослевший Ваник спускался туда, его восхищали залитыеи немцами бетонные стены, вовсе не нуждавшиеся в штукатурке.
 …Ваник нередко ругал себя за то, что в своё время мало расспрашивал отца о своих предках, о прошлом города… Впрочем, что мог Арам рассказать сыну о своём отце Баграте, поскольку осиротел в 13 лет. Разве что помнил, как ещё при царе к Баграту иной раз заездал служебный автомобиль, на котором пару раз его тоже подвозили в частный пансион сестер Оганезовых. Там его приобщали к правилам этикета, обучали русскому языку, прежде чем отдать в приготовительный класс 1-й тифлисской мужской гимназии.
  Из интереса к её прошлому, Ваник узнал, что в разное время там учились такие знаменитости, как Рater-patriae Грузии Илия Чавчавадзе, поэты Бараташвили и Гумилёв, режиссер Немирович-Данченко, премьер-министр России Сергей Витте, генерал русской и армянской армии Багратуни, видный большевик Лев Каменев (Розенфельд)…
  Однажды с инспекторской проверкой гимназию посетил Александр Грибоедов. Тогда там преподавали Закон Божий, латынь и немецкий языки, арифметику, алгебру, геометрию, историю мира, России и Грузии, общую географию, рисование и живопись. А ещё вели уроки «туземного языка» – в зависимости от национальной принадлежности учащихся. Совет директоров гимназии выписывал через фирму в Лейпциге учебники и внеклассную литературу. В тамошней библиотеке числилось более 160 тсяч книг. Ставились спектакли на иностранных языках. Был создан школьный симфонический оркестр. Его фотография и сегодня украшает музей нынешней школы №1, преемницы той гимназии. Велись уроки танцев, гимнастики и фехтования. Русский и армянский священники, католический и лютеранский пасторы, иудейский и мусульманский законоучители занимались с представителями этих конфессий. Поступить в гимназию могли все, однако высокая плата за обучение и хорошее знание русского языка все-таки ограничивали прием. В 1901 году общее число учащихся составляло 890 человек; из них: русские – 358, грузины –178, армяне – 239, татары – 37, евреи – 38, других национальностей – 40. Кроме 1-й мужской гимназией в то время были ещё две другие, столько и женские. Среди армян была очень популярна еще и Нересяновская духовная семинария, по статусу близкая к гимназии.
 26 мая 1918 года, в бывшей резиденции наместника прошло заседание 42 членов национального Совета Грузии. Председатель, социал-демократ Ноэ Жордания зачитал «Акт о независимости Грузии» – демократической суверенной республики с постоянным нейтралитетом в международных войнах и добрососедскими отношениями с граничащими с ней странами и народностями. Всем давались гражданские и политические права, независимо от их национальности, вероисповедания, социального положения и пола. Позже в Тифлис приехал Карл Каутский, живой классик марксизма! Прожив в Грузии более трех месяцев, у себя дома в Германии написал книгу о строительстве социализма на лад грузинских меньшевиков…
  Каждая новая власть совершает реформы в системе образования. Мнгбшнвики ввели бесплатное начальное образование. Преподавали уже не на имперском русском, а на грузинском языке. Там, где сочли нужным, открыли школы для детей не титульной национальности.
  Вот так Арам попал в армянскую школу. С ним, за одной партой посадили круглолицего крепыша Сако, самого слабого по успеваемости. Его отец работал распиловщиком бревен – весь день тянул на себя двухметровую пилу «бир да бир», стоя внизу помоста, где нужна особая выносливость и воздух переполнен пылью. Жена его, неграмотная домохозяйка, растила троих детей. Обращалась к мужу на «вы». «Вай, вай!» – ужасалась она, видя шастающих по улицам девиц, коротко стриженых, в коротких юбках, выкрикивающих что-то непонятное.
  С приходом в Грузию 11-й Красной у Арама снова сменилась школьная программа. Учителей и продвинутых учащихся обязали опекать пролетарских детей. Считалось, что они были жертвами капиталистов-эксплуататоров. Араму поручили взять шефство над Сако и Марго Милиловой, почти не знавшей армянского языка. Марго определили в армянскую школу лишь потому, что грузиноязычные родители крестили девочку в армянской церкви.
 Из всех школьных предметов Араму лучше всего удавалась математика. Когда рыботорговец Беглар Гулиев взял Арама подрабатывать помощником приказчика у него в лавке, не мог им нарадоваться. Смышленый юноша бойко обслуживал покупателей и безошибочно вёл расчёт.
  Когда учитель математики узнал, что его любимого ученика намерены забрать из школы и определить старшим приказчиком в лавке, он примчался к Машо и умолять не допустить безумие: «Он достоин поступления в институт!»
 Беглару не хотелось отпускать его, в глубине души он видел Арама женихом своей дочери Нато. Но всё-таки отпустил, лишь попросив, чтоб тот всё-таки помогал вести «давтар» – учетную книгу, как он говорнил, «налогблажения». Слишком уж фининспекторы стали придираются. Беглар ведать не ведал, что надвигается «Год великого перелома», окончательно закроется ленинская страница НЭПа. Страна переходила на рельсы индустриализации и коллективизации.
  Зато отец малыша Сако боготворил Советскую власть. Еще бы! Какой другой благодетель переселил бы его семью из сырого подвала возле Саманной площади в две просторные комнаты в аристократическом районе Сололаки? И его ли вина, что это жилье отобрано у владельца лесопилки, которую новая власть оснастила американским распиловочным станком! Работать стало сущим удовольствием: распиловочный диск с веселым визгом превращал громадное бревно в доски. 
 Тем временем его сынишка Сако и Арам всё ещё сидя за одной партой, снова попали под реформу образования. Советская власть ввела «Положение о единой трудовой школе». Отменила преподавание всяких религиозных учений, упразднили оценки в классном журнале, аннулировала задания уроков на дом, да еще и все экзамены. Перевод из класса в класс решал педсовет, неуспевающих учеников направлял в фабзавуч. Сако стал первым кандидатом перейти в горнило трудовых резервов страны, но возле Арама всё-таки дотянул до выпускного класса. Затем он пошёл в ученики электрика на лесопилке, где трудился его отец. В этом его убедил друг их семьи – Ушанги Габриеладзе, уполномоченный по вопросам пролетарской молодежи на государственных стройобъектах. Та лесопилка обеспечивала пиломатериалом возведение жилого комплекса архитектора Числиева для работников городского электрического транспорта, в конце Плехановского проспекта. В основе проекта была концепция «нового быта» советских рабочих и служащих: общая прачечная, кухня, детский сад и ясли. На ту стройку водили экскурсии школьников. В народе эти корпуса называли «трамвайными домами»
 …Ушанги, как и Сако был родом из Боржомского уезда, из села Ахалдаба. В шестнадцать лет, заложив за пояс топор и вооружившись длинным багром, отправился вместе с отцом сплавлять лес из верховьев Боржомского ущелья до самого Тифлиса. Не счесть, сколько плотовщиков утонуло в мутных водах Куры. Нередко, напоровшись на подводные препятствия, плот разваливался так, что бревна раскидывало как спички. Однажды, не успев вырулить на перекате, Ушанги упал в воду, прищемил руку и навсегда остался с искалеченной кистью. Тогда семья переехала в Тифлис, и её глава стал работать там же, где и родитель Сако. Шестнадцатилетнего Ушанги отдали учиться в духовную семинарию, из которой в свое время исключили Сталина. Витавшая в тех стенах «революционная бацилла» вселилась и в бывшего плотовщика. С приходом большевиков кумиром Ушанги  стал председатель Ревкома Грузии Мамия Орахелашвили – выпускник Харьковского медицинского института. Как-то, заметив искалеченную руку Ушанги, покачал головой: «Дать народу бесплатную медицинскую помощь – наша первейшая задача!» 
  На этот раз над Сако шефство взял Ушанги, который был на пять лет старше. Их отцы тоже сдружились. Ушанги занял высокий пост, убедил Сако вступить в комсомол и направил в совпартшколу. Позже дал рекомендацию для вступления в ВКП(б).
  Арама вовсе не тянуло «задрав штаны, бежать за комсомолом». Пределом его общественной активности стало вступление в профсоюз, когда он работал в лавке у дяди Беглара. Арам и в школе чуть не кожей ощущал, что даже самые дружные с ним дети из бедняцких семей все-таки отличают его от себя. Как-то мама одного из таких ребят, пусть и любезно угостившая его фасолевой похлебкой, вдруг едко напомнила Араму, что он когда-то учился в царской гимназии, и что к ним заезжал служебный автомобиль. Араму уловил в ее интонации неприкрытую зависть. Эту деталь в его биографии запросто могли бы отметить «бдительные товарищи» при вступлении в комсомол. Сектор учета внеёс бы его в список сочувствующих буржуям. И пойди, докажи, что ты не верблюд! «Но почему, – Ваник нередко задавался вопросом, – все помалкивают, что родители и Маркса, и Энгельса, и Ленина, вовсе не были сплавщиками леса или распиловщиками брёвен» 
  Машо, в общем-то, равнодушная к религии, симпатизировала новой власти, но когда узнала, что церковь в районе Нахаловка превратили в баню, возмутилась. Затем, сурово глянув сыну в глаза, шепотом заклинала сторониться «отчаянных». И уже никогда больше не возвращалась к этой теме.
 Арам тогда напомнил матери о комиссаре, который в самое трудное для семьи время помогал их семье. Машо сжала тонкие губы: «Он военный: куда направят, туда и обязан поехать!... А вот ты выбери себе другую профессию!» 
 По совету того же учителя математики Арам поступил на частные курсы коммерческих знаний, к Тиграну Матвеевичу Филояну, жившему на Михайловском проспекте № 24. Полученные там знания были, по сути, теорией того, что Арам практически усвоит в лавке у дяди Беглара. Ну и что, если старик никогда не слышал терминов: «дебет», «кредит», «сальдо»?...
После того как лавка Беглара перешла под эгиду Треста общественного питания «Трестопит», его назначили там старшим продавцом — уже не только рыбы. Но вскоре, из-за хронического дефицита, из прилавков исчезли и ценные сорта рыбы, а прочие продукты не спешили заполнять полки.
К полудню перед магазином всё же собиралась двойная очередь — отдельно мужская и женская. Люди терпеливо ждали специально оборудованный фургон, привозивший белый и серый хлеб из бывшей пекарни Самсона Харазова, где недавно установили новую печь на мазутной горелке и две механические тестомески. Советский способ торговли не позволял директору магазина самостоятельное плавание в рыночной стихии. Для честолюбивого молодого поколения эта сфера стала непривлекательной, и Арам, как и многие его сверстники решил учиться на инженера!
 …Да и вообще, всякая новая революционная власть начинает радикальные реформы. Нередко меняют форму одежды в армии и в полиции, вводят крутые реконструкции в архитектуре, обновляют и строят новые, усовершенствованные дороги! С чего начал Гитлер в первую очередь? И сегодня построенные при нём бетонные автобаны остаются гордостью немцев. Их строительство сопровождалось небывалой пропагандистской кампанией. Тогда издали море почтовых открыток, плакаты с изображением фюрера, держащего в руках лопату – символ новой эры обустройства Германии и резкого снижения безработицы. Но масштабы фюрера ничего, в сравнении с более ранними в Российской империи. Император Александр Третий, «дедушка русской индустриализации» и его министр путей сообщения Сергей Юльевич Витте прославились строительством Великого сибирского пути – Транссиба, рекордсмена мира среди железных дорог, составившего 9298,2 км.  В 1886 году император установил национальный праздник День железнодорожника, отмечаемый понынче.
 Эпоху сталинской индустриализации не составила исключения. В 1932 году начали возводить БАМ – железную магистраль от Байкала до Амура. Правда, спустя шесть лет строительство заморозили, зато уже в эпоху Леонида Брежнева возобновили дальнейшее прокладывание рельсов, вместе с небывалой пропагандистской кампанией.
 …Итак, в 19 лет Арам на общих основаниях сдал вступительные экзамены в тогдашний Грузинский политехнический институт им. В.И. Ленина. Спустя пару лет этот вуз получил звонкую аббревиатуру ЗИПС – Закавказский Институт путей сообщения. Арам поступил на автодорожный факультет. Среди преподавателей было немало специалистов ещё дореволюционной закваски. В одной группе с Арамом учились немало великовозрастных выдвиженцев из рабфака. У них были особые льготы. Преподаватели побаивались их: диктатура пролетариата была в самом разгаре!    
  Арам рассказывак Ванику о том, как им разрешалось сдавать зачёт бригадным методом, когда всего один человек мог за всех отвечать на вопрос профессора, в то время как остальные не проронили и слова. Если и тот не был готов ответить, все дружно уходили доучивать тему. Во время сдачи зачёта по геодезии Арам с первой попытки вытянул всю бригаду. Профессор Бенашвили старательно записал четкое «зачтено» в его матрикул. Остальным небрежно вносил свою запись в зачётную книжку и брезгливо отталкивал от себя. 
 Некоторые профессора старой плеяды всё-таки осмеливались проявлять недовольство введёнными порядками. Тот же Бенашвили требовали, чтоб к нему обращались по имени-отчеству или «профессор», но никак не «товарищ».  Властям пока ещё невольно приходилось терпеть такое.
 Арам бережно хранил групповое фото выпускников ЗИПСа 1932 года, где были запечатлены профессоры В.И. Гнедовский, В.К. Олевский, А.З. Джорджадзе, П.А. Микулин, доценты Н.М. Гвинчидзе, В.А. Пащенко, М.К. Квирквелия.
               
                Глава седьмая. Новый Ереван.
 
… После окончания института Арам получил распределение в Армению, участвовать в модернизации 20-километровой автомагистрали Ереван – Аштарак. Назначили его начальником участка возле села Ошакан. Его поселили в каменном домике с плоской земляной крышей. Армения – страна камней. Прежде принадлежал некоему раскулаченному крестьянину. В сравнении с особняками тифлисских армян-магнатов, это была лачуга. Из мебели бывшего хозяина сохранилась одна только обшарпанная панцирная кровать и колченогий комод.
 По иронии судьбы на участке у Арама работали несколько лишенцев – раскулаченных крестьян из Кубани. Они поражались убожества армянского коллеги по несчастью.  У местного кулака – всего-то две коровы, виноградник в десятину и несколько десятков абрикосовых деревьев, высаженных с большими усилиями на скалистом участке. Соседи пояснили Араму, что раскулаченный приютил двоих парней-сирот, которые помогали ему по хозяйству, нередко за счёт хождения в школу, а платил им лишь тем, что кормил и одевал. Те и этому были рады, дожидаясь призыва в армию.
    Часть своей зарплаты Арам отправлял домой, прося мать приодеть своего среднегшо брата Сурена, уже окончившего школу и ходившему в обносках. Сам уже успел заиметь коверкотовый костюм и добротное пальто.
  Вскоре Арам получил письмо: «Дорогой брат, спасибо тебе! Мы купили коричневый отрез, и Гаго-портной сшил мне двубортный костюм. Сказал, что я стал похож на американца. Я устроился санитаром в Арамянц-больницу. Хочу учиться на хирурга. Разреши приехать к тебе, чтоб поступить на медицинский факультет». В ответ Сурен получил телеграмму: «жду если мама согласна будешь жить у меня Ошакане».
 Сурен приехал незадолго до приемных экзаменов. Он заметно возмужал, девушки заглядывались на него. Арам даже забеспокоился, как бы ни увели брата от намеченной цели. По натуре задорный, неплохо пел, играл на таре. Приемные экзамены в институте сдал успешно. Ездить после лекций к брату в Ошакан уже не имело смысла, перешел жить в студенческое общежитие.
 Тем временем в Армении происходили грандиозные перемены. Произошёл резкий всплеск культуры, зарождался серьезный научно-промышленный потенциал, кругом шло бурное строительство. Откуда только не прибыли сюда полные энтузиазма виднейшие представители армянского народа. Из Крыма – один из зачинателей армянской классической музыки, композитор Александр Спендиаров, из Москвы –академики архитектуры Александр Таманян и Николай Буниатян, художники Мартирос Сарьян из Ростова, Фанос Терлемезян из США, основатель Арменфильма, режиссер Амо Бекназаров из Тифлиса, оттуда же Левон Калантар вместе с группой актеров, заложившие основу академического театра имени Сундукяна. Что уж говорить о сотнях не столь именитых специалистов, работавших не обязательно в Еревана. Наведываясь в столицу, с головой окунались в культурную жизнь. Старались не пропустить театральные премьеры, концерты, ну и, понятно, пофлиртовать с раскованными столичными девушками. 
  Очень популярным местом стал Клубе строителей на улице Абовяна. Помимо чисто развлекательных мероприятий там проводились научно-технические конференции, собиравшие широкую аудиторию.
 Как-то, накануне выходного дня, Арам приехал по делу в их проектный институт Армдорпроект. Ночь он решил провести у брата в общежитии, а на следующий день от души «разгуляться по всей программе». В техническом отделе его неожиданно встретила задорная Надя Гиносян, заведующая культурно-массовой работой во всём учреждении. В ней чувствовалась особая артистичность — казалось, будто она по ошибке оказалась здесь, среди чертежей и бумаг, тогда как её настоящее место было на сцене. Из-под светло-голубого берета, гармонировавшего с небесной глубиной её глаз, выбивалась лихо подкрученная чёлка, придававшая облику особый шарм. Завидев Арама, она кокетливо заулыбалась и, словно артистка на репетиции, подняла над головой какие-то билеты.
 – А вот, ещё одни представитель советской технической интеллигенции! Здравствуйте, товарищ! Вы как раз пришли вовремя. У меня билеты на симфонический концерт в филармонии!.. Осталось всего три!
  Симфоническая музыка для Арама было диковинкой. В студенческий период он посещал только оперный театр. На предложение девушки Арам лихо ответил:
 – Если рядом со мной будете сидеть вы, то незамедлительно возьму все три билета!
 – Чудесно!..  Мы и будем сидеть рядом!..
 Арам немедленно приобрёл билеты и тут же поинтересовался:
 – Итак, когда и где встречаемся?
 – Прямо в зале! – с чарующей улыбкой ответила Надя. У меня с моим мужем Бено соседние с вами места.  Вы с ним знакомы?
 Весь отдел, ещё не проронивший ни звука, разразился хохотом!
  – Как же не знать Бено! – смутился Арам. – Главный инженер нашего проекта… Только почему я никогда не видел вас вместе?..
 – Вот, завтра и увидите! – Надя бабочкой выпорхнула из помещения.
 После недолгого замешательства Арам даже обрадовался такому сюрпризу. Помимо брата Сурена решил пригласить его сокурсницу Анаит Заргарянц.
 Несмортя на желание стать врачом, Сурен не проявлял к учёбе особого рвения. Тем не менее, на удивление Арама, легко сдавал зачеты и экзамены. Оказалось, что этом была немалая заслуга Анаит. Она тоже из Тифлиса. Родители скончались пару-тройку лет назад. Брат её отца был врачом-ларингологом, в начале двадцатых укатившим со всей семьёй в заграницу и никаких сведений от него не было. Впрочем, иметь там родственников грозило серьёзными неприятностями. Собственно, это и побудило Анаит уехать в Ереван. Сурен не очень-то баловал её амурным ухаживанием. Она чуть припадала на ногу, но внешне была привлекательной и очень нравилась Араму. Он поручил брату отнести ей третий билет. Сурен не очень горел желанием идти на концерт, но отказать брату не посмел.  Зато Анаит была в восторге.   
 В то время в Ереване гремели имена дирижеров Микаэла Тавризиана, ученика Александра Гаука и Георгия Будагяна. А еще заявил о себе тифлисец Сурен Чарекян, с которым Арам был немного знаком. Оба молодые, в расцвете сил,  активно пропагандировавшие классическое творчество.
 Накануне по городу прошел слух, что пятую симфонию Бетховена в зале филармонии будет дирижировать прибывший из Москвы Александр Мелик-Пашаев. Однако у пульта оказался Сурен Чарекян. До его выхода на сцену выступил некий музыковед, пояснения которого помогли дилетантам сосредоточиться на музыке...
 После концерта все расходились в приподнятом, весеннем настроением. Арам весело описал Бено «финт» его супруги, то, как та ловко уговорила купить три билета:
 – Я не удивлюсь, если директор Армфилармонии переманит вашу Нину к себе на должность заместителя по вопросам пропаганды симфонической музыки…
  Спустя еще недели три Арам снова приехал на выходные в Ереван и первым делом отправился в общежитие, навестить брата. Там сказали, уже несколько дней, как он вместе с группой медиков отправились куда-то в район, делать профилактические прививки. Анаит тоже не было. Араму не оставалось ничего, кроме как погулять по городу, и, конечно же, завернуть в Клуб строителей. Во всём городе ощущалась деловая атмосфера, чувствовался дух активности и напряженной работы, точно как весной у ласточек, спешивших слепить новые или обновить старые гнезда, подгоняемые вечным инстинктом продолжить свой род.
На улице Астафяна, позже переименованной в Абовяна, он задержался возле строившегося кинотеатра «Москва». Авторы проекта – маститые зодчие Тиран Ерканян и Геворк Кочар. Прежде здесь стояла церковь Петра и Павла. Торжественное открытие кинотеатра намечалось накануне нового, 1937 года. Поэтому несмотря на выходной день, на разных этажах строительных лесов вовсю трудились рабочие. Одни облицовывали часть вогнутого фасада туфом, другие там же штукатурили отдельные места, третьи укладывали гранитные ступени перед парадным входом. На крыше грохотали жестянщики. На той же площади, возле гостиницы «Интурист», спроектированного Николаем Буниатяном, рыли траншею для коммуникаций. Здешнее кафе было излюбленным местом тогдашней ереванской богемы. Многие среди них приходили сюда пообщаться с поэтом Егише Чаренцем, почти семь лет жившим на втором этаже гостиницы, в номере 21люкс. Поэт получил в народе огромную популярность, что и вызывало огромную ревность у стоявших на вершине власти.
 Арам тоже было собирался выразить поэту своё почтение, но вдруг по городу пошёл слух, что тот попал под домашний арест, а может быть и тюрьме. Обвинён в контрреволюции, национализме, троцкизме и терроризме! «Как же так?» – изумлялся Арам, мысленно не согласный с этим. логикой, ни интуитивно не верил этому. Ну, возможно ли, чтобы автор знаменитой, с такой страстностью написанной поэмы, посвященной Ленину стал вдруг троцкистом?!
 Когда Арам зашёл в Клуб строителей, там пока еще было пусто. Лишь в дальнем углу, на бильярдном столе шары гонял мужчина лет сорока, в элегантном клетчатом костюме, белоснежной рубашке, с узким темным галстуком. Арам знал его издали, якобы он ростовский армянин, уже второй год живет в гостинице «Интурист».
Ходили слухи, что там его отдельный номер оплачивает Всесоюзный Наркоматом по делам торговли и промышленности. Мужчина курирует поставки иностранного оборудования для строящихся предприятий Армении. Нередко исчезает на пару недель. Вокруг него всегда вертелась студенческая молодёжь. Он угощал их пивом, лимонадом, пирожными. Те в нем души не чают и доверяют свои сердечные тайны, в случае раздоров он выступает в роли примирителя.
 По городскому телефону у дежурного вахтёра Арам позвонил своему сокурснику Левону Ваганяну. Тот жил на бывшей Тархановской улице, позже ставшей имени Кнунянца, а в 1949 году Пушкинской. Левон снимал малюсенькую комнату, скорее чуланчик. У пожилой одинокой хозяйки. Спал на такой узкой кушетке, что товарищи надсмехались: «в гробу просторнее!»  Левон очень обрадовался звонку приятеля. Он был родом из сюникского села Качаван и состоял в близком родстве с известным революционером Вагаршаком Тер-Ваганяном. В 1923 году тот поддержал Троцкого, а недавно его репрессировали. Незадолго до ареста дядька приглашал Левона поступить в аспирантуру Московского автодорожного института. Узнав, что Арам звонит ему из Клуба строителей, попросил непременно дождаться его прихода. В ожидании Левона Арам устроиться на диванчике и стал листать газету. Вдруг он услышал над головой чей-то голос:
 – Извините, вы бы не оказали мне любезность составить компанию за бильярдным столом, играть самим с собой как-то не интересно?
  – Я всего-то пару раз в жизни держал в руках кий… – чуть растерялся Арам.
 – Вот вам и представится возможность умножить эту статистику!
 – Да я же вообще не умею, какая еще «статистика»? – усмехнулся Арам.
 – Идемте, идемте, я открою вам некоторые секреты игры рыцарей и аристократов!
 Арам не уловил в его речи ни аристократических, ни рыцарских интонаций, скорее, лесть и желание с кем-нибудь пообщаться. Тем не менее Арам невольно поддался.
 – Меня зовут Агаси Цатурян, а вас как? – промурлыкал биллиардист.
 Чуть касаясь локтя Арама, он семенящим шагом сопроводил его к бильярдному столу:
 – «Больше играю – больше везет!» – вот главное кредо бильярдиста!.. И если хотите преуспеть, сражайтесь с сильными игроками!..  При ударе держите кий возле лица, даже если нужно лечь на стол... Бить легко и прямо, чуть выше центра шара, чтоб сразу закрутился, и чтоб траектория не пострадала...
 Арам и сам удивился, как ловко ему удалось загнать несколько шаров в лузы. Агаси захлопал в ладоши, строго кинул на Арама косой взгляд:
 – И вы ещё утверждали, что всего пару раз брали в руки кий?!
 – Не верите? – обиделся Арам.
 Появился весь запыхавшийся Левон, бледный как мел. Он часто моргает, покусывает губы, зрачки сильно расширены... Извинившись перед партнером Ваника, попросил остановить игру. Агаси мигом насторожился. Уже вовсе не как воркующий голубок, а охотничьей собакой, заслышавший подозрительный шорох. Навострил уши, впился в Левона едва заметным, но цепким взглядом:
 У Арама молния пронеслась в голове догадка: его напарник – филёр! Он и прежде вызывал у Арама смутное подозрение. Мгновенно решил: от него нужно оторваться.
 – Я же говорил тебе! – Арам закричал Левону. – Предупреждал, что точно подцепишь от той шлюхи какую-нибудь «награду»! А теперь скорее, на поклон к эскулапам!
  Ничего не поняв, Левон изумлённо заморгал, в то время как Арам незаметно наступил ему на ногу. Агаси участливо засиял и понимающе предложил отвести Левона к доктору Даниеляну, лучшему венерологу Еревана. Арам любезно ответил, что в этом вопросе он тоже не щенок, и спешно потянул друга на улицу. 
 Когда Арам пояснил Левону причину своей театрализованной импровизации, тот истерично захохотал и пройдя пару шагов, сказал, что у него на нервной почве разыгрался волчий аппетит. Предложил зайти в популярную среди мужчин столовку, неподалеку от рыбного рынка. 
 – Мне тоже сразу захотелось кушать, – признался Арам.
 В столовке был занят всего один стол, да и сидевшие за ним уже собирались уходить. Это были инженеры-проектировщики из Армдортранса, во главе с Бено, главным заводилой компании, таким же бойким, как и его жена Нина. С ними был мужчина, смахивавший на иностранца. Поприветствовав вошедших, Бено пригласил Арама прийти сегодня вечером в Клуб строителей, смотреть заграничный фильм.
 Буфетчик, пожилой татарин, предложил взять баранью каурму или жареную форель из Севана.
 – Давай и то, и другое, и всё что к ним полагается! – заявил Левон.
 Из спиртного предпочли литровую бутылку белого сухого вина. Пить вино без тостов – не порядок! Первый тост был шутливым – за «счастливое излечение» Левона от дурной болезни!
 – А если этот тип начнет выяснять? – вдруг разволновался Левон.
 – Не проблема! – нашелся Арам. – В случае чего, скажем, что была ложная тревога.
Второй тост Ваник посвятил Вагаршаку Тер-Ваганяну, дядьке Лнвона.
 – Никак не могу примириться с его арестом!.. Просто поражаюсь предъявленным ему обвинением! – шепотом возмущался Левон. – Ну, как может считаться «врагом народа» человек, который стал революционером во имя народа?! Вступил в партию еще в 1912 году, близко знал Плеханова, Ленина?.. Ну, как мог бы ответственный редактор всесоюзного журнала «Под знаменем марксизма», идти против этого же учения и стать участником антисоветского заговора? Ну и что, если в каких-то вопросах когда-то был согласен пусть и с тем же Троцким или Каменевым?»
 – Теперь настало время всем вместе петь в унисон. Полифония Баха – не по уму и слуху наших дирижеров, – Арам употребил термины музыковеда, выступившего перед недавним симфоническим концертом.
 – Так выходит, что Бах или Бетховен писали свои симфонии неправильно? И наши композиторы решили переписать их ноты заново? – Левон тихонько прыснул в кулак.  – Только с той разницей, что вместо Баха у них теперь Карл Маркс!
 Арам посоветовал другу быстрее уехать из Еревана. Закончив трапезу, друзья сердечно распрощались. Арам поспешил обратно в Клуб строителей, а Левон пошел собирать свои скромные пожитки. С тех пор Арам ни разу в жизни его не видел…
 … Позже оказалось, что уловка Арама возле филёра стала для Левона спасением. Уже на другой день двое хмурых мужиков заявились в дом к его хозяйке, спрашивали о нём. Ей только и осталось развести руками.
  … Задолго до начала киносеанса в Клубе строителей собралась обширная аудитория, мелькнул Агаси и где-то исчез… К Араму подскочил сияющий нормировщик Авгян, пожал руку. Щуплый мужика, лет под пятьдесят, приехал в Армению из Армавира, сейчас он тут чуть ом не счастлив моментом своего присутствия. Предстоял просмотр научно-популярного фильма на тему экологии.
   Двое парней возились у американского узколенточного кинопроектора «Bell & Howell», настраивавшие изображение на экран – обычную белую простыню. Бено, представил аудитории режиссёра фильма, того самого иностранца в столовке. Он и привёз этот кинопроектор и отснятый им фильм. Там показана система отстойников и фильтров для очищения загрязненной воды, которая в итоге вливается в речку, на берегах которой буйствует зелень. Впечатлили последние кадры: инженеры в белых халатах, подставили стаканы под струю воды из выпускной трубы и выпили до дна.
    Восхищенные зрители оценили фильм бурными аплодисментами. Их воодушевило не столько инженерное достижение спецов, сколько бережное отношение к природе. Уже тогда вопрос экологии ставился в Америке на видное место…
 После просмотра фильма официанты внесли несколько бутылок  портвейна «Айгешат» –  темно-янтарного вина с благоухающим ароматом винограда из солнечной Араратской долины. Бено поднял тост в честь режиссёра фильма:
 – Индустрия в Армении, несомненно должна развиваться… Но, не менее важно думать о нашей природе, иначе мы оставим потомкам среду, не пригодную для жизни! Этот фильм как раз учит нас этому!..
   Не сумев сдержать эмоции, Арам прибавил:
 – Вода – богатство каждой страны, и в Америке это хорошо понимают!
 В то время армянская интеллигенция была озабочена будущим озера Севан. Для развития индустрии нужна уйма электричестве, полэтому планировалось строить систему гидростанций на каскаде, стекающем из высокогорного озера.
Еще в 1920 году по предложению В. Ленина Совет труда и обороны направил в Армению разное промышленное оборудование. Большая Советская Энциклопедия гласит, что Иваново-Вознесенск прислал в Александрополь18 тысяч веретен и 850 ткацких станков… Кроме развития индустрии собирались орошать всю Араратскую долину. Поэтому в течение полувека уровень воды в Севане опустился бы на 50 метров, терялось 93% вековых ресурсов озера, с неминуемой экологической катастрофой. К счастью, со временем удалось предотвратить авантюру горе-ученых и полуграмотных руководителей советской державы. Что им было до этой крохотной жемчужины Армении, если позже намечалось переброска сибирских рек на юг, ради наращивания плана по сбору хлопка в Средней Азии.
  Спустя несколько дней после показа фильма Арам узнал, что Бено арестовали, а с ним и всех организаторов просмотра ленты. Их обвинили в троцкизме и в пособничестве иностранному шпиону. В пятницу вечером из Еревана приехал перепуганный нормировщик Авагян и забежал к Ванику, сообщив, что арестовали еще несколько работников «Дорпроекта», в том числе и Нину Гиносян. «Неровен час, и до нас доберутся!.. Надо нам срочно уносить отсюда ноги… И какого черта меня потянуло сюда…» – бормотал он себе под нос. Еще недавно он  собирался вот-вот перевезти в Армению всё своё семейство.
 Надо сказать, что к этому времени Управление шоссейных дорог было передано в ведение НКВД, что ещё выше подняло планку ответственности дорожников.
 Утром рано в Ошакан приехала Анаит. Сурен уже собирался на работу. Вот-вот на тогдашнем чуде новейшей советской техники – служебном мотоциклете ПМЗ-А-750 за ним заедет его десятник. Анаит кусала губы и переминалась с больной ноги на здоровую. Наконец, с трудом вымучивала:
– Вчера вечером… срочно приехали наши парни из Кафана. Сказали, что в морге там лежит… Сурен. У него случился паралич дыхательных путей, асфиксия…
  У Арама ноги подломились, он медленно опустился на табурет и судорожно схватил руку Анаит.
– Какой ужас… – выдавил он из себя.
– Сурен убеждал товарищей, будто он чем-то отравился, и потому подскочила температура. Настаивал на промывании желудка… Всех ввел в заблуждение. Сам себе назначил неправильный диагноз. Оказалась скоротечная скарлатина…
 Сурена похоронили там же, в Кафане. Везти в Тбилиси не было возможности. На похороны приехал один только дядька Тигран. Сказал, что убитая горем Машо не в состоянии даже шевелиться. Сидит как окаменевшая. Только одно бормочет: «Я виновата! Не должна была его отпускать!»
 В тот же день Арам и дядька вернулись в Ошакан. Вечером к ним зашли чтоб пособолезновать соседи, рабочие и с ними нормировщик Авагян. Он ушел последним. Узнав, что дядька уговаривает племянника вернуться домой, мигом взял его сторону.
 – Вот, видите, как распорядилась судьба-«чакатагир», уважаемый дядя, – пристал Авагян к Тиграну, – я еще третьего дня долбил Араму, нужно срочно уносить ноги! Бедный наш Сурен, будто нарочно устроил: сам ушел, чтобы брат уцелел!
 – А в чем дело? – Тигран не понял, о чем тот ведет речь.
  – Ах, да, извините! Откуда вам знать, какой ужас здесь закрутился!..  Мы с Арамом оказались прямо на вершине вулкана. В любой час нас могут забрать в казематы!
 – Куда? – не понял Тигран.
 Авагян не знал армянского языка, говорил по-русски, изредка вставляя, с сильным акцентом, армянские слова. Его речь напоминала говор жителя еврейского местечка. Внешне он тоже походил на еврея: немного веснушчатый, с жидкой рыжеватой шевелюрой на макушке. Он кратко изложил суть угрозы:
  – А если кто-то на допросах расколется и подставит нас, чтоб себя выгородить?! Ох, чтоб я подавился тем глотком портвейна, когда пил за здравие того иностранца! – заныл Авагян. – Ой-й, неохота на Колыму!
  Для Тиграна это стало последней каплей, окончательно утвердившей его в намерении вернуть племянника обратно в Тбилиси – под родную крышу...
  Утром Арам направился в студенческое общежитие повидать Анаит.
  – Уезжаю… – с трудом выдавил из себя Арам, – Нельзя там одной оставить маму с моим младшим братом. Дядя говорит, что она не перенесёт потери сына. А ещё тут начались аресты, я вероятный кандидат. Очень хочу, чтоб и ты была рядом со мной. Но не смею настаивать о переводе в тбилисский мединститут. Арам мягко обнял девушку и ласково поцеловал в губы. Анаит беспомощно прижалась к нему и заплакала. Арам достал платок, осушил слёзы и поцеловал глаза:
 – Писем пока мне не пиши, это очень опасно, будем общаться через надёжных посредников…
 В тот же вечер Арам и дядя Тигран, а с ними и Авагян, укатили на поезде в Тбилиси. А спустя несколько дней в дом, где жил Арам, пришёл некто, стал расспрашивать о нём у соседей… Те только пожимали плечами. Обычно суровая Машо встретила Арама громким рыданием. Он никогда прежде не видел мать в таком состоянии. Арам обнял её за худые плечи и прижал к груди:
 – Пожалуйста, успокойся, мама, теперь я тут, рядом. Жизнь продолжается…
 Через несколько дней Арам встал на учет в бюро по трудоустройству строителей. В анкете Арам указал, что он инженер-строитель – строительство автодорог включает в себя и возведение самых разных сооружений.
В Тбилиси (город уже успели переименовать из Тифлиса) шло бурное строительство. Вскоре Арам узнал, что известный итальянский строительный предприниматель Карл Моретти1 возглавляет государственную «Контору отделочных работ» – КОР, занимавшуюся интерьером и экстерьером зданий, – и подыскивает толковых прорабов.
Контора располагалась на Плехановском проспекте, дом 61.
  Стоило Араму обратиться к Моретти, как тот сразу же назначил его старшим прорабом: над бригадирами маляров-альфрейщиков и штукатуров-отделочников. Их возглавлял ассириец по имени Бено Сархошевым, евреем Семёном Мизрахи, русским Василием Сотниковым.
 Одним из объектов КОРа был кинотеатр «Руставели, по проекту архитектора Северова. Прежде там были Калаубанская церковь и Комендантское управление русской армии, в народе называемого «Гауптвахтой».  Николай Северов регулярно проводил строгий архитектурный контроль строительства цитадели идеологов коммунизма.
 Арам всякий раз старался не упустить случая пообщаться с известным зодчим – одним из авторов проекта моста имени Героев Челюскинцев, который удобно соединил Плехановский проспект с районами Ваке и Сабуртало. Задчий был ровно на двадцать лет старше Арама, но, как истинный интеллигент, всегда обращался к нему на «вы».
 – Пожалуйста, – как-то обратился он к Араму, – строго соблюдайте рецепты раствора для наружной штукатурки! Она ничем не должна уступать каменной облицовке!
 Арам и сам прекрасно осознавал возложенную на него ответственность — в то время никто не позволил бы себе халатного отношения к делу. Тем более что ход строительства регулярно контролировали различные комиссии. Объект находился под личным надзором самого главы горкома компартии — Лаврентия Берии.
  Особенно напряжённым оказался процесс установки культовых скульптур в сводчатых нишах фасада кинотеатра. Работы Валентина Топуридзе и Шоты Микатадзе, выполненные в стиле сталинского ампира, изображали представителей рабочего и крестьянского классов, а также прослойку между ними — народную интеллигенцию. В день водружения скульптур собралось множество зрителей, прежде всего — сами авторы, которые поблагодарили Арама за безукоризненный монтаж. Араму и его рабочим пришлось серьёзно подготовиться, чтобы надёжно установить изваяния. И вот уже несколько десятилетий фасад кинотеатра сохраняет свой первозданный вид.

 _______________
1. Еще до революции прибыли с ним в Тифлис специалисты по мозаичным и скульптурным работам  Анджело Андреолетти и Винченцо Рицци.



В те дни, Араму сообщили, что у его бывшей одноклассницы Марго Милиловой  скончался отец, и он пошёл выразить ей соболезнование. Панихида уже давно закончилась, остались лишь самые близкие. Вдруг появился их бывший одноклассник Сако. Его приход удивил даже Марго – уж слишком давно он отдалился от школьных друзей. Арам не видел его лет десять. Сако заметно изменился, выглядел солидно, серьёзно. На нём было серое пальто, напоминавшее сталинскую шинель. Увидев Арама, он искренне обрадовался, нервно обнял его за плечи. Лицо у него было бледнее полотна. На вопросы о жизни и делах он сначала замешкался, насторожённо оглянулся, затем резко дёрнул головой:
  - И не знаю, что сказать тебе.
 После этого начал сбивчиво и почти шёпотом рассказывать: Мамия Орахелашвили исключён из состава Центральной ревизионной комиссии, изгнан из партии, выслан в Астрахань, а там — арестован и приговорён к расстрелу.
– Ты, наверно, слышал о выступлении Лаврентия Берия? – Сако испытующе уставился на Арама.
 – Понятия не имею. Я в политике не разбираюсь… Когда и где он выступал?
 – На пленуме Цека, четвёртого марта.
 – Меня туда не приглашали… – улыбнулся Арам.
 – Ну, да!.. Лаврентий говорил там о национал-уклонизме и обвинил в этом Мамию Димитриевича? Ну просто и смех, и грех! В этом же обвинили моего друга Ушанги Габриеладзе и тоже арестовали… Какие же они грузинские националисты, если мне, армянину из простой рабочей семьи сделали столько хорошего! Дали рекомендацию учиться в партшколе, а оттуда на серьезную должность поставили – секретарь партбюро в Стройтресте номер два...
  У Ваника невольно мелькнула мысль: «Чему этот бедняга мог бы обучиться в партшколе, если в обычной, даже с моей помощью, с трудом тянул…»
 Сако ещё стал рассказывать о своей семье. У него жена, родила двойню, мальчика и девочку, им два года. Жена окончила 82-ю трудовую армянскую школу, получила специальность счетовода, но пока сидит дома, занята детьми, к тому же опять беременна.
 – Ну, а ты как? Еще не женился? – спросил Сако.
Услышав «нет», Сако будто почувствовал необходимость заполнить возникшую паузу и снова заговорил о себе. Рассказал, что три года назад умер его отец, а мать теперь живёт то у него, то у других детей. Всё это он говорил таким тоном, словно извинялся за какие-то невидимые грехи и просил пощады. Араму стало неловко, когда Сако вдруг попросил: не оставлять его семью без внимания, если и его самого заберут. Никогда он не выглядел таким жалким и беспомощным. А ведь ещё недавно поговаривали, что он возгордился — начал свысока смотреть даже на школьных друзей. Особенно после того, как членам партии разрешили носить оружие.

 – Зачем так говоришь?..  – рассердился Арам. – Хочешь сам себе накаркать? Сако будто не услышал укора — рассеянно пробормотал: «Никак не думал, что всё обернётся так глупо…»
 Не попрощавшись с Марго и несколькими женщинами, скорбно восседавшими вдоль стены у гроба, Сако быстро удалился. Видно было: он уже знал, что его ждут большие неприятности. Вскоре он действительно оказался в следственном изоляторе Ортачальской тюрьмы — в одной камере с видным партработником Александром Кулиджановым, отцом будущего известного кинорежиссёра. За что их арестовали, никто так и не понял. Оба исчезли. Навсегда. Арам, как и все вокруг, начал опасаться произносить что-либо опрометчивое, даже рядом с близкими. Кто знает, чем это обернётся, как будет истолковано, если вдруг дойдёт до наводчиков? Постоянный стресс подтачивал нервную систему, ослаблял иммунитет. В свои двадцать девять Арам уже ощущал внутренний надлом: его донимали мигрени, не отпускали навязчивые мысли об Анаид, с которой всерьёз собирался связать свою судьбу. Как она найдёт общий язык с его матерью, с братом Колей?.. Тот уже окончил фабзауч и работал слесарем на Арсенале. Обладая хорошими способностями к математике, Арам убеждал его поступать в институт — стать хотя бы учителем. Вскоре Арама настиг новый тяжёлый удар. Из Еревана пришло известие: у Анаид обнаружена тяжёлая форма туберкулёза. Арам решил немедленно поехать к ней. Вспомнил, как она и раньше покашливала. Каждый раз, когда он просил обратить на это внимание, отмахивалась… И всё же именно она повела его к врачу, который обнаружил у него самого признаки стенокардии. Арам успел прибыть только на похороны и по его инициативе и содействии они прошли в Кафане, рядом с могилой Сурена,. Увы, самому Араму так и не довелось ни разу побывать на том кладбище. Впереди его ждали тяжелейшие годы.

                Глава восьмая.  Арам и Андраник.
 
  Судьба обычно чередуется светлыми и тёмными полосами, другое дело, у кого какие преобладают. Жизнь Арама не стала исключением. Просветление началось, когда в КОР поступил работать выпускник строительного техникума Андраник Бархударян. Моретти назначил его десятником, под присмотром Арама и его коллеги — прораба Валико Накашидзе.
  Свою первую зарплату Андраник отметил с ними в ресторане при гостинице «Ориент». Выпили немного, но Андраник захмелел, видно, с непривычки. Арам вызвался проводить его до дома, предложил идти пешком: всего-то и нужно было пересечь Александровский сад, пройти по Воронцовскому мосту и выйти в Чугурети, на Гончарную улицу, где жил Андраник.
  По дороге хмель у того выветрился, и он уговорил Арама зайти к ним домой, попить чайку. Отказать было неудобно.
  Дверь отворила мама Андраника, тётушка Сона, сухонькая женщина в стицевом платке. Она любезно предложила повесить пальто в коридорчике и проводила в комнату. Разговаривая c сыном на карабахском диалекте, быстренько выложила на стол два разных варенья: кисловато-терпкое кизиловое и сладкое, из грецких орехов. Медовые лепёшки она называла «кята» – на карабахский лад, вместо привычного для тбилисских армян грубоватого «гата». Приготовленный ею чай был ароматизирован поджаренным инжиром. Для сладкоежки Арама всё это оказалось приятным сюрпризом. И вся атмосфера в доме представилась ему тёплой, без всякой слащавости и притворства.
 Сона Ионесян была из знатного карабахского рода. Несмотря на неодобрение родни, она по любви вышла замуж за простолюдина — Акопа Бархударяна. В Шуши, где он родился, Акоп занимался бондарным делом — семейным ремеслом, передававшимся из поколения в поколение. Сона родила ему троих детей: двух дочерей и сына. Содержать семью становилось всё труднее, и Акоп уехал в Тифлис — устроился на маслобойный завод, в верхней части Авлабара и принадлежал одному зажиточному армянину.
   Акоп нанял жильё в районе Чугурети, в полуподвальном этаже домовладельца, обедневший князь Кваквидзе. С приходом большевиков и началом «уплотнения» жильё оказалось у Акопа. Завод национализировали, а местный ревком, не особо спрашивая, записал его в свои члены и велел назвать прежнего хозяина «эксплуататором». Ошеломленному хозяину предприятия, отдавшему делу годы жизни и все свои средства, только и осталось шепнуть Акопу: «Ты неблагодарный изменник!». С угрызением совести и раскаянием Акоп уехал в Кахетию, где на его ремесло спрос был столь высоким, что несколько жителей села Анага упросили мастера взять их сыновей в ученики-шагирды.
   Вскоре после того как в Шуши вспыхнула очередная межэтническая стычка, к беременной Соне пришла соседка-мусульманка. Почти шёпотом она посоветовала: лучше перебраться к мужу, ещё не поздно. Муж соседки пообещал увезти её с детьми в безопасное место. Соне не пришлось долго раздумывать. Уже той ночью он спрятал всю семью под сеном в общирной телеге, запряжённой двумя лошадьми, и вывез до самой Гянджи. В награду он получил целый дом с раскидистым садом и искреннюю признательность спасённых. В Гяндже Сона наняла извозчика, отдала ему золотое колье и вместе с детьми отправилась в Сигнахи, где без труда нашла своего Акопа. Через пять месяцев там родился их сын Андраник, а спустя год — дочь Астхик.
Каждую зиму семья перебиралась в Тбилиси, в полуподвал у Квиквидзе. Акоп расплачивался с ним не только деньгами, но и щедро отдавал продукты — топлёное масло, мёд, муку, которые в городе стоили дорого.
  Со временем здоровье Акопа серьёзно ухудшилось, почки начали беспокоить всё сильнее. Семья осталась в Тбилиси навсегда, там он скончался. Похоронили на Ходживанкском кладбище, и, кто знает, может быть недалеко от могилы Баграта, отца Арама…
  В доме у Андраника Арам сразу ощущал себя как в оазисе уюта и аккуратности. Атмосфера в доме его матери ни в какое сравнение не шла. Во время чаепития в комнату вошла стройная сероглазая девушка со светло-пшеничной кожей, густыми каштановыми волосами и ямочкой на подбородке. Араму она показалась похожей на тогдашнюю кинознаменитость — Грету Гарбо.
 – Моя сестра Астхик,1 пришла с работы! – пояснил Андраник и тут же, представив гостя, прибавил, – Сегодня мы обмывали мою первую зарплату!
Бросив на гостя любопытный взгляд, и едва кивнув в знак приветствия, учтиво, но с долей смешинки, Астхик отреагировала:
   – Поздравляю, такое стоит отметить!
 Арам оценил её достойную реакции на слова брата:
 – Уверен, Андо не оставит свою сестру без подарка!
 – Я в этом и не сомневаюсь! – с задором ответила сестра.
 …Возвращаясь домой, Арам чувствовал необычную лёгкость — словно скинул с ног размокшую глину после долгой дороги. С того дня он стал всё чаще заглядывать в дом к Андо.
   Не дай Бог, если при Астхик он забудет вытереть ноги о половик или войдёт в комнату с намастиченным полом, не встав на суконки. Астхик без особых церемоний могла развернуть его в прихожую — «переобуйся, как человек!».
Он не раз сравнивал Анаит и Астхик: одна – покладистая, как шёлковая лента, другая – колючая, упрямая, как сиамская кошка. И всё же тянуло его к ней, к этой – с характером.
   Астхик трудилась в бухгалтерии «Трестопита», сводя в единый порядок отчётные ведомости, поступавшие из столовых и продмагов. Если какой-нибудь завмаг приносил коряво оформленные бумаги – она, не моргнув глазом, отправляла его переписывать всё заново.
Управляющий трестом, Владимир Кучулория – бывший бухгалтер Дворянского земельного банка – был ею искренне восхищён. Попыхивая трубкой, он порой восклицал с придыханием:
  – Джигит в юбке! Амазонка Приама! Любого завмага в бараний рог скрутит!
Астхик понятия не имела, кто такой Приам и при чём тут амазонка, но переспросить не решилась – шеф говорил с вдохновением.
  Её деловой напор, впрочем, ничуть не мешал личному обаянию. За ней ухаживал театральный деятель Костя Пугинов, обитавший по соседству, на улице Панасевича. Холостяк лет за тридцать, всегда благоухающий дорогим одеколоном, набриолиненный, с тщательно ухоженными ногтями. Говорили, что он состоял в родстве со знаменитой актрисой Ольгой Майсурян.
Каждый раз, встречая Астхик, он сыпал комплиментами и предлагал контрамарки – то в театр, то на концерт. Но Астхик неизменно раздражённо отвечала резким «нет!».
  – Ох!.. «Нет, нет, сказала Кет, не троньте меня, а то я повяну!» – с апломбом парировал Пугинов словами из популярного фокстрота Матвея Блантера «Джон Грэй» и, обиженный, удалялся.
  Арам, напротив, действовал осторожно – почти как принц Калаф из сказки «Турандот». Уже успев понять гордый нрав Астхик, он пытался разжечь в ней ответное чувство. Был симпатичен, чуть выше среднего роста, но всё же не дотягивал до тех параметров, о которых мечтает каждая девушка: высокий, широкоплечий, мускулистый…
  И всё-таки он надеялся, что сможет тронуть её сердце – не внешностью, то хотя бы терпением и искренностью. Когда у одного из молодых инженеров КОРа родился первенец, группа его друзей и коллег решила скинуться и отметить это событие у него дома.
Договорились собраться после праздничной демонстрации 7 ноября 1937 года.
Андраник, зная о серьёзных намерениях Арама, пообещал втянуть в компанию и Астхик – хоть и без особой надежды на её согласие.
Однако та не стала упрямиться – и, к своему удивлению, неожиданно согласилась.
В то время на улицах, за исключением проспекта Руставели, было безлюдно. После недавнего выступления товарища Молотова, люди старались оставаться дома, подальге от греха.
Сегодня, перечитывая стенограмму его речи, поражаешься тогдашней риторике: «Теряя всё новые и новые позиции в открытом, так сказать, в мирном соревновании с победоносным социализмом, буржуазия — и особенно её фашистские громилы  – пускается на всё: на всякие подкопы, на все и всякие подлости из-за угла.
Это наглядно видно на примере троцкизма, давно уже превратившегося в шпионо-троцкизм, в ораву шпионов, вредителей, провокаторов и террористов...
Шпионо-троцкизм — это банда разведчиков, убийц и вредителей, с которой надо поступать так, как поступают со злейшими врагами народа. (Аплодисменты)...
Всей этой дряни, сколько бы её ни нанимали на службу иностранные разведки, мы, конечно, прижмём хвост…»
  Тем не менее, компания шли в гости, перебрасываясь шутками, особенно в адрес глуховатого приятеля:
– Наш Самсон совсем уж ослеп, – усмехался бойкий Ёска. – Красивых девушек больше не замечает! Надо бы его к ушному доктору отвести — прочистить каналы!
 – Да он не глухой! – подхватил Микич Кесоян, школьный приятель Арама.   
 – Прикидывается! А сам к глазному ходит — я своими глазами видел его возле дома доктора Малаева!..
  В этот момент, когда компания проходила мимо распахнутого окна дома Арама, изнутри, заслышав знакомые голоса, выглянула Машо:
  –  Эй, Арам-джан! Куда это вы? Ко мне, что ли, заходите?..
  – На обратном пути непременно заглянем к вам, тётя Машо! — доверительно пообещал Ёска. – Чайку попьём – и заодно хоть на минуту уложим спать нашего младенца!
  – Какого ещё младенца?.. – изумилась Машо.
  – А вот! – Ёска показал на почти двухметрового Самсона, вполне оправдывавшего своей комплекцией ветхозаветного героя.
  Все расхохотались. Улыбнулся и сам здоровяк. Машо отреагировала с доброй укоризной:
  – Ты себе на нос куриный помёт намажь, тоже будет смешно!
Самсон победно заулыбался, послал тётушке воздушный поцелуй, и вся компания двинулась дальше — отмечать праздник в доме товарища. Машо и не подозревала о сердечных чаяниях сына, зато хорошо знала почти всех его приятелей.
  Когда недолгое застолье у инженера закончилось, и захмелевшие ребята шли обратно, Ёска с грохотом заколотил в дверь Арама. Открыл Кола, и тут же, за его спиной, появилась Машо.
  – Мы вас заждались! – воскликнула она, внимательно окидывая взглядом девушку. Кола тоже поддакнул матери, не сводя глаз с Астхик.
  –  А куда бы мы делись, тётя Машо! – с жаром ответил Ёска. – Мы ж должны в целости сдать вам вашего Арама! Дайте расписку, что не подменили. За таким женихом, ой, как охотятся холостые девушки!
Астхик в тот же миг насупилась и остановилась как вкопанная.
  – Я пойду домой. Мне завтра рано на работу, – буркнула она брату.
Все удивлённо уставились на Андо, а тот только развёл руками.
  – Как это – домой? – растерянно переспросил Кола. – А у нас разве не дом? Зайдите к нам, очень вас просим!
К его просьбе присоединились и остальные, но никакие уговоры не подействовали. Пришлось Андранику молча последовать за сестрой.
Настроение у всех заметно упало, хотя Ёска всё ещё продолжал тараторить, как ни в чём не бывало. Посидев у Арама ещё немного, ребята разошлись по домам.
Через пару дней Арам снова завернул в дом к своему приятелю. Астхик пришла позже. Ваник не посмел упрекнуть её в том, что не уважила его маму. Астхик сама заговорила об этом – словно оправдываясь:
 – Если бы этот пустомеля Ёска не ляпнул глупость, я бы зашла к вам.
 – Ёска очень нетактичный, – живо отозвался Ваник. –  Я тебя понимаю...
 Затем Астхик рассказала, что у них в актовом зале Трестопита сегодня было собрание. Она сидела рядом со своим начальником Кучулория, внимательно слушая оратора. Строгий, сухопарый человек в военной гимнастёрке громко рассуждал о врагах, которые, по его словам, окопались повсюду — возможно, и в самом Трестопите. Поэтому, заявлял он, нужно усилить бдительность: лазутчик может подсыпать яд в продукты и отравить трудящихся.
  – Что за глупости он говорит… – шепнула Астхик своему начальнику. – В каждой столовой ответственный дежурный первым пробует еду. А на расфасованных продуктах всегда указан упаковщик.
  В ответ Кучулория легонько ущипнул её за руку и велел прикусить язык…
  Не дав сестре договорить, Андраник резко оборвал:
   – А ты не лезь в бутылку! Значит, ему виднее… Не так ли, Арам?
   Не знаю, насколько «виднее», –пожал плечами Арам, – но дело, как по мне, идёт к закручиванию гаек.
  В этот момент вошла тётушка Сона:
  – Сейчас принесу вам покушать кутап. Идите на кухню, помойте руки.
  На кухне висел пузатый умывальник, под ним стояло оцинкованное ведро. Но оба предпочли умыться во дворе – под краном, возле туалета для жильцов нижнего этажа.
  Когда вернулись к столу, на нём уже были расставлены тарелки, чайные ложки, плошка с топлёным маслом. Сона внесла на плетёном подносе, застелённом льняной салфеткой, пышущие жаром пирожки с начинкой из шпината, зелёного лука, щавеля и какой-то ещё зелени.
  Арам был наслышан о карабахском кутапе, но попробовать раньше не доводилось.
  Андо сковырнул кусочек масла деревянной лопаточкой и положил на тарелку Араму. Затем показал, как правильно есть кутап. Осторожно откусил кончик пирожка, стараясь не обжечься, дуя на пальцы, сделал в мякише ямку и вложил туда ложечку топлёнки. Потом слегка сжал пирожок пальцами и, втягивая в себя сочную начинку, продолжил есть.
  Астхик сделала то же самое.
  Арам неуклюже повторил процедуру, но сразу ощутил во рту приятный, насыщенный вкус. Следующий пирожок съел уже сноровистее.
  Сона тем временем принесла новую партию:
  – Ну как, понравился? – заулыбалась она.
  – Прелесть! – искренне признался Арам.
  – В эту партию я вместо щавеля положила кислый лаваш – тклапи. Попробуй! – предложила тётушка и выложила на его тарелку ещё пару пирожков.
  Астхик поела всего пару и пошла отдохнуть. Она уже благодушно относилась к присутствию Арама в их доме.
  Арам тем временем узнал, что у Андо и Астхик – один брат и три сестры. У всех свои семьи.
  Пятеро детей у самой старшей сестры — почти ровесники Астхик. Она замужем за дорожным мастером на станции Джульфа.
  Вторая сестра живёт неподалёку от Батума, её муж – мелиоратор.
  Младшая сестра — в Москве, замужем за парнем из армянской провинции, он окончил после рабфака какой-то столичный вуз. У обеих сестёр по двое детей.
  О брате Андраник сказал, что его зовут Михаил, он член ВКП(б), заведует гостиницей в районе Мейдана, женат, но детей не имеет.
  …Ещё до того, как скончался главный кормилец семьи — Акоп, домочадцы подрабатывали разведением тутового шелкопряда: коконы сдавали на шелкоткацкую фабрику. За листьями тутовника – кормом для гусениц – часто ездили в самый конец Плехановского проспекта, на плантацию Кавказской станции шелководства, возле сада Муштаид.
Притаскивая листья в туго набитых мешках, дети ощущали братское чувство взаимной поддержки – чувство, сохранившееся у них на всю жизнь, несмотря на различия в характерах. Араму нравилось, что покладистый Андраник снисходительно относился к строптивой сестре, уверенный в её преданности. И это чувство, как он чувствовал, было у них взаимным.
  Ещё при жизни Акопа, главного кормильца семьи, все в доме подрабатывали разведением тутового шелкопряда: коконы сдавали на шелкоткацкую фабрику. За листьями тутовника, кормом для гусениц, ездили в самый конец Плехановского проспекта, на Кавказскую станцию шелководства, рядом со старинным садом Муштаид. Листья доставляли централизованно — с большой плантации на краю Дидубе, там, где сегодня раскинулся Дигомский жилой массив.
  Таская туго набитые мешки с листьями, дети ощущали братскую поддержку – чувство, сохранившееся на всю жизнь, несмотря на различия в характерах.   
  Араму нравилось, что покладистый Андраник терпеливо относился к строптивой сестре, уверенный в её преданности. Он был почти уверен, что это чувство у них было взаимным.
  В один из воскресных дней Арам направился к Бархударянам с билетами в оперный театр. Вечером ожидался спектакль с участием Мери Накашидзе – певицы, прославившейся в Москве на Декаде грузинского искусства. У билетных касс было столпотворение: недаром её хвалил сам товарищ Сталин, пригласив однажды артистов к себе на дачу.
Мери была родной сестрой Валико Накашидзе – приятеля и сослуживца Арама в КОРе. Однако раздобыть престижные билеты Араму помог не он, а сосед по переулку – молодой певец Нар Ованесян, будущий народный артист СССР.
 Арам заметил Астхик неподалёку от её дома. Она куда-то торопилась, стройная, собранная, в кремовом берете, кокетливо сдвинутом набок, на высоких каблуках. По ногам тянулся ровный шов светлых фильдекосовых чулок , чёткий, будто нарисованный, подчёркивал их изящную линию.
Заметив издали Арама, она поприветствовала его взглядом.
  – Ой, хорошо, что я тебя застал. Здравствуй! – заулыбался Арам. – У меня три билета в оперу. Ложа-бенуар. Сегодня "Риголетто". Поёт Мери Накашидзе, сестра нашего Валико.
  Слова Арама немного напомнили Астхик назойливого Пугинова, которому она всякий раз говорила «нет». И сейчас, почти по инерции, собиралась ответить отказом. Но вдруг её взгляд скользнул по плохо отутюженной сорочке Арама. В другой раз это вызвало бы в ней отторжение — а теперь, к удивлению, стало почему-то жалко Арама: «Ну что ему поделаешь, если мама у него неумелая, некому присмотреть…»
– Ну что ж… пойдём, — сказала Астхик, будто сама не веря, что согласилась. – Я сейчас спешу в «Пассаж», на Дворцовой. Вернусь скоро. Андо дома.
– Я могу тебя проводить.
– Не надо! – оборвала она так, что у Арама отпало всякое желание спорить.  Чуть позже во двор Бархударянских домов зашёл пожилой мужчина с хурджином на плече и прокричал на весь двор:
 – Мацо-о-ни! Молоко!
Никто не откликнулся. Крикнул ещё пару раз, громче, но ответа не было. Недовольно сдвинув на затылок шерстяную кахетинскую шапочку, он уже собирался уходить. И тут на веранде второго этажа появилась сухопарая пожилая дама с папиросой в зубах. На ней был поношенный махровый халат, висевший, как мантия из былых времён. Это была вдова князя Квиквидзе, прежнего владельца дома. Сделав глубокую затяжку, она повелительно крикнула: 
  – Эй, молоко! Подожди-даицадэ!
  Спрятавшись за дверью своих двух комнат, вдова вновь появилась, торжественно развернув перед собой, словно транспарант, пурпурную кружевную скатерть из венецианского фриволите, только что сдёрнутую с ломберного столика.
Молочник, видимо, был к такому давно привычен — молча кивнул. Вдова опустила на верёвке корзину со скатертью и двумя пустыми крынками. Взамен получила мацони и молоко. Обмен занял всего пару минут. 
  Астхик вернулась часа через полтора, за это время Арам с Андраником успели сыграть несколько шахматных партий. Арам всё проигрывал, лишь однажды свёл вничью.
  «Не везёт в игре – повезёт в любви», – всякий раз мысленно повторял себе Андо. А тут и тётушка Сона пригласила к столу. Вынесла ароматнейшие соленья: чеснок, капусту с розоватым оттенком от свеклы, свежий хлеб, зелень, сыр. Потом подала горячий суп с тефтелями. Из спиртного – вишнёвая наливка.
  Совсем не сговариваясь, Арам и Астхик к чесноку не прикоснулись: предстояло идти в театр.
  Ещё в дореволюционном Тифлисе горожане относились к оперному театру с благоговением – благо, цены были рассчитаны на разную публику.
Галёрка – тем, кто победнее: студентам, гимназистам... Стоимость билета туда была в двадцать-тридцать раз ниже, чем в ложу или партер. Благодаря этой доступности опера для Ваника, как и для большинства тбилисцев, не была заморским яством.
Пару раз он даже подрабатывал статистом в массовых сценах. Иной кинто насвистывал на улице популярную арию – ещё со времён гастролей итальянских оперных трупп.
 После трапезы Арам и Андо снова взялись за шахматы, а Астхик пошла наряжаться. Наконец, после долгих прихорашиваний, она появилась в новой чёрной блузке с широким белоснежным гипюровым воротником, придававшим её облику лёгкость и изящество. Тёмная приталённая юбка и такие же чёрные туфельки-полулодочки на невысоком каблучке подчёркивали стройность фигуры. Из косметики — только бледно-розовая помада да модные духи «Красная Москва». И вдруг Андо «вспомнил», что ему срочно нужно кого-то навестить, попросил передать свой билет кому-нибудь другому.
  Едва Астхик с Арамом вышли на улицу, как, грохоча по булыжной мостовой, примчался фаэтон и резко остановился у их парадной двери. Из фаэтона высунулся мужчина в чёрном кожаном комиссарской куртке, в такой же фуражке. Такой наряд вызывал у народа далеко не самые нежные ассоциации. Рядом сидела белолицая дама в темно-синей велюровой шляпе, обмотанной вуалью и украшенной причудливым бантом сбоку. В руках она нарочито высоко держала круглую белую картонную коробку с тортом.
Мужчина ловко спрыгнул из фаэтона и помог сойти спутнице, подав ей руку. Затем, бесцеремонно оглядывая Арама с ног до головы, резко обратился к Астхик:
   – Ты куда собралась, «мадмазель»?
  В другой ситуации рассудительный Арам постарался бы не связываться с нахалом, но сейчас ощутил в себе боевой инстинкт самца, стоящего рядом с соперником. Ещё одно слово – и он был готов схватить его за грудки.
 Тут Астхик опередила его:
   – Во-первых, не «мадмазель», а «мадемуазель»!.. –  поправила она, презрительно окинув взглядом спутницу мужчины. –  Во-вторых, не «собралась», а «собрались»!.. А в-третьих, сначала здороваются, а уже потом задают вопросы!
  Арам, скорее всего, по голосу узнал мужчину. От удивления у него отвисла челюсть. В юные годы тот был отъявленным шалопаем района. Звали его Мишка, по прозвищу Цурвиз, на армянском означало «кривая шея», потому что она была слегка скошена набок. Невысокого роста, жилистый, он всегда первым лез в драку, не задумываясь, что сам тоже может пострадать. 
  Учёба в школе стала для него горькой пилюлей. Пришлось отцу определть его учеником слесаря в бывшей мастерской электрической станции Ивана Камоева.
  …После смерти Ленина, когда начался массовый набор в большевистскую партию – так называемый «ленинский призыв», Мишка, как и многие полуграмотные «пролетарии», получил партбилет и должность директора небольшой гостиницы в районе Майдана. До революции там находились меблированные комнаты Хечо Харатова, где нередко останавливались приезжие цирковые артисты.
  После того как Астхик резко осекла брата, тот тут же переменил тон:
  – Мы к вам в гости, а вы уходите…
  – Мама и Андо сейчас дома. А у нас билеты в театр! Пока! – объявила Астхик так, что ни о какой отмене похода в театр не могло быть речи.
 «Вот это номер!» — мелькнуло у Арама, и он тут же подал знак вознице придержать лошадей.
Астхик всё поняла без слов: гордо вскинув голову, она махнула Мишке рукой, проигнорировала его даму и легко запрыгнула в кузов. Следом за ней – Арам.
Только возница было поднял кнут, как Мишка крикнул:
  –  Алё, стой! –  Он сунул ему купюру и строго велел, – твезёшь мою сестру и её кавалера, куда скажут. Только без фокусов, понял?
 Затем, широко улыбаясь, дружелюбно кивнул Араму:
 – Это от нашего стола – вашему!
 – За нами не заржавеет! – уже на ходу крикнул Арам.
 Всего за пару минут доехали, через Воронцовский мост, на бывшую Барятинскую улицу, переименованную в честь Арсена Джорджиашвили, убившего генерала Грязнова. Оттуда свернули направо, к оперному театру. У входа толпилась кучка безбилетных меломанов. Среди них Арам заметил старичка, своего школьного учителя пения. Тот вряд ли узнал своего бывшего ученика. Арам всучил ему лишний билет:
 – Вот, пожалуйста, вам на здоровье, место в ложе!
 Старичок радостно расшаркался, спешно засеменил к дверям театра.
  Арам не захотел обсуждать с Астхик встречу с её старшим братом, тем более выражать мнение о нём, сложившееся ещё в юности.
Астхик сама поспешила рассказать то, чего Арам знать не мог.
О том, что плата за обучение Мишки в Манташевской коммерческой школе для их родителей уходила впустую:
сын предпочитал школе «университеты» на берегу Куры, плескаться в её мутных водах, изощряться в умении пускать табачный дым кольцами.
А ещё, оттачивать сноровку в выпрыгивании из трамвая на полном ходу, что нередко заканчивалось трагически: немало мальчишек попадало под колёса заднего вагона – оставались без ноги, а то и лишались жизни.
Как-то Акопу сообщили, что Мишка опять не пошёл в школу, и сейчас резвится возле пристани Мухранского парома. Недолго думая, Акоп схватил попавшийся под руки моток электропровода и поспешил к «месту преступления». На глазах уличных «преподавателей» своего сына, преподнёс ему дополнительный «урок», следы которого ещё долго кричали на спине паренька. Но и спустя годы он оставался заядлым курильщиком...
  Жену, с которой Мишка приехал на фаэтоне, звали Феня. Она работала машинисткой в нотариальной конторе и участвовала в любительской театральной труппе при Клубе дворников. Мишка был от неё без ума и исполняет все её прихоти, что, собственно, и было главной причиной недовольства Астхик. В Торгсине обменял часть семейного золота на пустячные подарки для невесты, закатил пышную свадьбу. А потом ещё и уговорил мать повесить на шею невестки золотую цепь, семейную реликвию, со всеми предосторожностями вывезенную из их исторической родины.  Спустя полтора года от той цепи остался лишь короткий кусочек, в один обхват на запястье благоверной.
Остальное снова ушло в Торгсин – на её любимые сладости. Другие подробности о брате Астхик рассказать не успела: спектакль уже начинался...
 В тот вечер в оперном театре Мери Накашидзе, как всегда, блистала колоратурой и обаянием в дуэте с несравненным Петре Амиранашвили. За дирижёрским пультом стоял Шалва Азмайпарашвили. Исполнение арии Джильды покорило публику. В те годы популярность Мери была на вершине. Почитатели с удовольствием цитировали кем-то придуманный стишок: «Мери – душка, Мери – свет, Мери – оперный букет!» После каждого спектакля её осыпали цветами. В то же время Мери уже знала: в застенках томится главный дирижёр театра Евгений Микеладзе, а его тесть, Мамия Орахелашвили, уже расстрелян. Возможно, именно затаённые переживания тех страшных дней со временем отразились на её здоровье — в пожилом возрасте певица тяжело заболела диабетом, что в итоге привело к ампутации ноги.
  Астхик и благодарный молодым старичок упоённо слушали оперу. В то же время в голове Арама роились сумбурные мысли: о неожиданной встрече с Мишкой, о партийце, глупо внушавшем сотрудникам Астхик пролетарскую бдительность… Иррациональность действий и одного, и другого была очевидна, но при этом совершенно разная. Он вспомнил строки из недавно купленной книги Эразма Роттердамского – «Похвала глупости», где с едкой иронией воспевается то, чего у людей в избытке. Хотя, усмехнулся про себя Ваник, некоторые ведь не глупы, а просто ловко маскируются — на самом деле ушлости хоть отбавляй…
Неожиданно Ваник почувствовал, как что-то сжалось у него в груди… Он вспомнил, как однажды врач обнаружил неполадки в сердце. С сожалением подумал: недуг одного органа не могут компенсировать даже идеально здоровые остальные. Так и в устройстве всякого государства, учреждения, семьи...
 В партере и ложах бросалось в глаза обилие людей в военной форме. Многие пришли в сопровождении богато наряженных дам — ещё несколько лет назад такое считалось признаком мещанства. На верхних ярусах толпилась молодёжь, рядом с ней – пожилые опероманы, помнившие ещё дореволюционные времена.
  Закончилось первое действие. Арам и Астхик направились в буфет. У стойки уже выстроилась небольшая очередь. Там же стоял Валико Накашидзе в окружении поклонников своей сестры. Завидев Арама, он помахал ему рукой – мол, занимай столик, остальное беру на себя.
Когда Валико и ещё пара его знакомых выложили на стол полные тарелки и бутылки с лимонадом, он громко заявил:
  – В буфете нет ни борща, ни котлет, пришлось взять только пирожные! 
 Все расхохотались и потянулись за сладостями.
 Перед началом второго действия обычно приветствовуют дирижера. Когда тот поклонился залу, повернулся к оркестру и поднял руки, чтобы сконцентрировать на себе внимание, с яруса вдруг задребезжал старческий голос:
  – Ой, а сегодне должен был быть Женечка Микеладзе!
По залу прокатился нервный шёпот. «Эта старуха не в курсе – или не боится так громко трепать языком?..» – подумал Арам и тут же спросил себя: «А я кто, неужели трус?.. Конечно, нет. Просто нужно знать, когда и где что произносить вслух». Ваник вспомнил, как однажды в Ошакане загорелся мотор грузовика, гружённого цементом. Он тогда сидел в кабине, рядом с водителем и бригадиром, когда из-под капота повалил густой дым. И только шофёр успел откинуть капот, как вдруг вспыхнуло пламя. Шофёр и бригадир беспомощно отпрянули в сторону. Арам сорвал с себя бушлат, набросил на огонь и сбил пламя. Кто мог бы тогда упрекнуть его за то, что он не отскочил вместе с другими? Узнай об этом журналисты, запросто сделали бы из него героя. Но всё прошло тихо и незаметно. Ваник тогда и не слыхивал ни о Николае Бердяеве, ни о его словах: «Панический страх гибели унижает человека, и в конце концов он становится безнравственным». Однако вирус страха в те годы уже успел разнестись по всей стране. Арам ощущал его и в себе, и ничего не мог с этим поделать.
  ...До свадьбы Арам решил сделать в доме ремонт. Маляры КОРа почти даром взялись поработать. Но и после свадьбы, ещё долго Астхик наводила порядок в доме. Даже пришлось с трудом выскоблила затвердевшую краску в бронзовой ступке. Неужели, изумлялась Астхик, нельзя было использовать что-нибудь другое? Вскоре весь дом заблестел и восхитил близких: «Астхик вернула к жизни «разваленный очаг!».
Поход в оперный театр окончательно склонил Астхик отдать Араму руку и сердце. Свадьбу назначили на Первое мая. В те годы к суевериям относились пренебрежительно: мол, если пожениться в мае — всю жизнь маяться.
Наоборот, их брак оказался крепким и на всю жизнь.
 До свадьбы Арам решил сделать ремонт в доме, но вскоре понял, что сам едва ли справится. Маляры из КОРа почти даром согласились помочь. Но и после пемонта, став уже женой, Астхик ещё долго наводила порядок. Однажды она вдруг обнаружила под лестницей бранзовую ступку с затвердевшей в ней краской.
  – Неужели нельзя было использовать что-нибудь другое? – изумлялась она, выскабливая краску. Вскоре весь дом заблестел и восхитил близких:
  – Астхик вернула к жизни разваленный очаг!
               
              Глава деватая. Слова вождя: «Жить стало лучше…»
 
 При регистрации в ЗАГСе свидетелем Арама был Андраник, а у Астхик – её соседка и ближайшая подруга Лиза Джалалова, бойкая и весёлая девица, недавно поступившая на работу медсестрой в роддом.
Свадьба длилась всю ночь. Тамадой был уважаемый в городе человек — Иван Николаевич Ашхарумов, кузен Машо по материнской линии, один из основателей первой и крупнейшей в Тбилиси государственной обувной фабрики. Обычно уравновешенный и сдержанный, сегодня он будто преобразился – с задором поддерживал всеобщее веселье.
Ёска тоже не отставал: остроумничал, куражился, то и дело подтрунивал над Сократом и многозначительно подмигивал Лизе в его сторону – намекая, что тот ею очарован и что ей не стоит выпускать его из своих «сетей».
Сократ и правда увидел Лизу сегодня впервые и, похоже, всерьёз увлёкся...   
Мишка явился на свадьбу без жены, зато с громадным букетом роз, похожим на цветочный фейерверк. С ним был его закадычный приятель Окса Аракелов, виртуозный гитарист, неплохо игравший ещё и на таре.  Мишка на нём не остановился: притащил ещё и трио сазандаров – кяманча, тар и дайре. На дайре играл и одновременно пел молодой, но уже прославленный Глахо Захаров. Его, между прочим, сам Бахчо Кобулов, друг Лаврентия Берии.
  Когда сазандары делали паузу, Окса вступал в бой: его гитара звенела, как весенний водопад.  Он играл Саят-Нову так проникновенно, будто лично с ним нередко проиходилось ему пировать.
  На Мишке был купленный в Торгсине двубортный тёмно-коричневый кашемировый костюм, белоснежная сорочка, галстук в тон, подобранный по принципу «элегантно, но не вызывающе». Всё это венчал его личный девиз: «Умри, но фасон держи!»
Что ни говори, а оставленное в Торгсине фамильное золото в итоге стало пусть и скромной, но всё же лептой в индустриализацию советской державы.
  Мишка щедро осыпал музыкантов, когда те заиграли зажигательное «шалахо», в тот самый момент, когда гости, отбросив скромность, наперебой выскакивают плясать с невестой. В обмен на возможность поплясать — впаривали ей в кулак деньги, которые по традиции потом отдавались музыкантам.
  Даже дядька Тигран расчувствовался, растрогался, раскошелился и всучил невесте двадцатипятирублёвую облигацию Государственного военного займа. Народ одобрительно загудел – мол, человек не просто плясал, а с идеологическим посылом!
  К утру всё постепенно пошло на убыль. Кто-то вышел на улицу встречать рассвет и подышать прохладным воздухом, кто-то прикорнул прямо за столом, а кое-кто во дворе уже помогал Коле жарить шашлык — то самое блюдо, которое по доброй традиции подавалось в финале тбилисских застолий как торжественное «послевкусие».
  Мясо удалось на славу: мягкое, сочное, с аппетитной румяной корочкой. Коля принимал комплименты, как настоящий мастер-шеф: слегка смущённо, но счастливо улыбаясь.
  Вскоре на пороге появился мужик в костюме кинто, с шарманкой через плечо. Энергично завертел ручку музыкального ящика, и наружу брызнула бодрая мелодия старинной мазурки. Шарманщику тут же сунули чарку с вином. Он залпом осушил её, торжественно провозгласив тост за семейное счастье молодожёнов и долголетие. А потом, как заправский фокусник, ловко извлёк из-за пазухи пару белых голубей. Передал их Араму и Астхик – у одной птицы к лапке была привязана голубая ленточка, у другой – розовая. Тут все пирующие разом высыпали на улицу – зрелище предстояло почти мистическое: нужно было увидеть, какой голубь взмоет в небо первым.
  В дружбанах Мишки всегда была хулиганистая шпана, хотя кто-то из них был из порядочной, интеллигентной семьи. Особенно разухабистый блондин Сашка Пронин, очень смахивававший на Сергея Есенина. Он тоже сочинял стихи, но не совсем складные. При всяком удобном случае читал их девушкам. Знакомясь, первым протягивал руку, гордо произнося: «Александр Пронин, сын профессора по виноделию!»
 Буквально на следующий день после свадьбы пришла ужасная новость: арестовали Ивана Ашхарумова – вчерашнего тамаду, душу праздника. Позже стало известно, что его приговорили к десяти годам лагерей – без права переписки. Эти три слова уже тогда звучали как приговор без возвращения. Арам долго не мог прийти в себя. Как позже он конфеденциально узнал от одного из состуживцев, что якобы его вина была связано с тем, что он бросил опрометчивые слова неким партийным верхушкам: «Хотите вашим конвейером переплюнуть самого Генри Форда?»
  Родне и без того хватало бед, а тут на голову свалилась новая: к тётушке Соне примчался сторож из Мишкиной гостиницы – весь запыхавшийся, как будто сам бежал от облавы. Сообщил, что её сына вдруг забрала милиция. Не объяснили за что, зачем, просто пришли и увели прямо с работы.
  Ошалевшая Сона моментально помчалась в КОР, к Андранику. Но тот был на объекте. К счастью, в конторе она застала Арама, который как раз оформлял отпуск – собирался с Астхик провести медовую неделю в профсоюзном Доме отдыха в Джава.
  Не раздумывая ни минуты, Арам бросил бумаги и тут же побежал в ближайшее отделение милиции, на проспекте Плеханова. Там служил знакомый инспектор – Заур Бестаев, курировавший КОР и слыл человеком не жёстким. Арам был с ним в добрых отношениях, помогал его сынишке подтянуться по математике. Как раз Заур и рекомендовал Араму ехать в Джава, где его брат работал лесничим.
  В этот раз Заур посоветовал срочно обратиться в ближайшее от Мишкиной работы отделение милиции, на площади Бебеля. Там и оказался Мишка, в камере предварительного заключения, вместе с пьяным и вшивым босяком. 
Мишка узнал его, он тоже в своё время учился в коммерческом училище и носил прозвище «Цванциг». Его поймали, когда пытался возле Мирзоевской бани стащить сушившиеся мокрые простыни.
  Когда Мишку завели в какой-то мрачный кабинет с облупленным шкафом и портретом Ягоды, ко входу подошёл русоволосый, коренастый крепыш. Он с минуту пристально изучал лицо Мишки, как будто вспоминал, где видел, а потом, откинув подбородок и прищурившись, представился:
  – Старший следователь Самарин… Где храните оружие?
 – Какое оружие, товарищ следователь? – не понял Мишка. А дальше, если коротко, это лучше пересказать от самого Мишки, в его стиле:
  –  И вдруг – рах-х-х!!!  Я — шмяк! — на пол, как мешок. А ведь чего-чего, а драк в жизни у меня было сколько хочешь. Но такого удара я ещё не получал. Никогда! С трудом поднялся. А он, этот амбал, стоит, будто ничего не случилось, и сухо так:
  –  Не "товарищ следователь", а гражданин следователь. Вам понятно, гражданин задержанный?!
 – Да, конечно, гражданин следователь… Про какое оружие вы спрашиваете?
 – Вы не исполнили приказ для рядовых членов ВКП(б) о всеобщей сдаче личного огнестрельного оружия. Да еще им угрожаете своим близким!
 – А-а... Теперь понял, гражданин следователь! Значит, моя жена пожаловалась…Скажу, как есть!.. Да, у меня имеется дамский никелированный браунинг. Но я им не угражал ей. У пистолета сломалась пружина, он уже детская игрушка. В ящике комода лежит, у моей мамы. Можете проверить, в любой момент…
 Пока шел допрос, подъехали Арам и Сона. О них сразу доложили Самарину. Сона подтвердила, что пистолет и в самом деле хранится у неё дома. Пригласила удостовериться:
 – Мы сами повезем вас на фаэтоне к нам домой, и привезем обратно.
 Самарин оказался хоть и грубым, но справедливым человеком. Запротоколировав показание, согласился поехать. Арам выскочил на улицу нанять транспорт. Вместе с ещё одним милиционером поехали убедиться в истинности алиби…
 Вся эта история окончилась конфискацией дамского пистолета с перламутровой ручкой и штрафом за нарушение приказа… Кстати сказать, из такого пистолета сербский студент Гаврил Принцип убил австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда.
  Но почему, спрашивается, Феня устроила Мишке такую подлянку? Что могло так заесть человека, чтобы сунуть брата мужа под карательный каток? Причина, как выяснилось, была до банальности приземлённая: Феня была возмущена, что её муж собирался раскошелиться на церемонию бракосочетания его сестры. Деньги, по мнению Фени, должны были идти исключительно на нужды семьи. Их семьи. То есть — на неё, любимую, и будущих детей. Слово за слово, спор перешёл в ругань, ругань — в крик, а крик – в драку. Мишка, вспылив, не выдержал: отдубасил Феню. Не по-настоящему зверски, но так, чтобы навсегда запомнила. А Феня  –  запомнила. И затаила. А когда подвернулся удобный случай – отомстила.   
Мишка купил этот пистолет у одинокого отставного офицера русской армии, который жил на их улице. Старичок часто сидел у своего порога на стульчике с точёными ножками, обитым потёртым бархатом и украшенным давно обтрёпанной бахромой. Когда Астхик была совсем маленькой, старик, увидев её, каждый раз по-своему заигрывал: «Ах, вот и она, вот она!» — но Астхик панически шарахалась, боясь, что «Вотан» утащит её в свою коморку.   
  Благополучное завершение своего ареста Мишка отпраздновал в доме матери. Стол ломился от яств, и от одних запахов кружилась голова: пряная маринованная осетрина, нежный балык, мерцающая маслянистым блеском чёрная икра, самый дорогой овечий сыр «гуда» из Алвани, отдающий свежестью горных трав. Сона и Астхик, соревнуясь в скорости и аккуратности, готовили толму, ловко заворачивая фарш в упругие виноградные листья. Белое кахетинское вино из подвальчика Гоги Геуркоа, терпкое, с густым ароматом спелого винограда, ещё и приятно отдающий оттенок глиняного кувшина-квеври…
 Тамадой был Арам – важнейший персонаж всей истории. На почетное место усадили сторожа гостиницы, вовремя сообщившего об аресте своего директора! О присутствии Фени за столом и речи быть не могло, развод был намечен безоговорочно.
 … Окончание строительства кинотеатра «Руставели» в 1939 году власти отметили более чем торжественно. Строителей наградили по-разному. В своей конторе Моретти тоже высоко оценил старания подчинённых. Арам, например, получил премию, Андранику досталась путёвка в дом отдыха Цихисдзири. Там он познакомился с девушкой из Ленинграда — Руфиной Корховой, дочерью известного архитектора. Вскоре Андо навестил её, и именно там решил связать с ней свою дальнейшую судьбу. Мишка же перебрался жить в родительский дом.
  Тем временем Астхик родила дочь, столь желанную Араму, — назвали её Иветтой. Спустя год появилась и вторая девочка, Луиза.
О работе Астхик уже и не мечтала: помощь свекрови в хозяйстве была слабой. Луиза уродилась смугленькой, и Машо с Колой, хоть и с любовью, звали её «Чернявкой» – в некоторых армянских семьях, почему-то, есть эта идиотская привычка поддразнивать ребёнка. Поэтому долго ещё в семье вспоминали, как она, стоя на стуле у тогдашнего «чуда» домашней мебели — умывальника «Мойдодыр», так старательно пыталась «отбелить» лицо намыленной мочалкой, что вода перелилась через сливное ведро и залила весь пол.
…В молодых семьях с малолетними детьми почти всегда напряжённо с деньгами. Поэтому Арам вечерами подрабатывал составлением строительных смет. Хорошие сметчики ценились на вес золота — особенно те, кто умел включить в смету даже такую мелкую операцию, которую вряд ли выполнит и самый добросовестный рабочий. Зато время будет сэкономлено, а время, как известно – это деньги!
  Астхик неплохо пела и всегда мечтала иметь в доме музыкальные инструменты. Правда, над кроватью Машо висел тар её покойного сына Сурена, но к реликвии никто не смел прикоснуться.
  Окса Аракелов выбрал для Астхик в Центральном универмаге самую звучную гитару. И всё же супруги твёрдо решили: их дочери будут играть на пианино. Такая покупка тогда была почти как сегодня — новенький «Мерседес». Как раз в Тбилиси открылся филиал московской музыкальной фабрики «Красный октябрь», в прошлом – немецкой фирмы «Jacob Becker». Местное пианино с витиеватой надписью на панели «Музфабрика Тбилиси» в дом втащил районный силач Айро. О его невероятной мощи по всему городу ходили легенды.  Этот безграмотный беженец из Западной Армении преодолел все жизненные невзгоды, создал крепкую семью, дал детям высшее образование. Спустя пару дней в дом пришёл лучший в городе настройщик Иван Харисчаров. В момент перерыва, когда Астхик угостила его какао с оладьями, он с гордостью рассказывал, что является внучатым племянником католического священника Петроса Тер-Харисчарова, служившего в Ахалцихе…
                Глава десятая. Война.
  …В прежние времена пассажиры городского транспорта привычно смотрели на порядковый номер билета. Если совпадали первые и последние цифры, билет считался счастливым и его оставляли на память. Некоторые пассажиры даже съедали такие билеты – ради пущей надёжности «счастья». Но кто из советского народа мог назвать счастливой цифру 1941 – год, когда фашистская Германия напала на советскую страну?
Даже простоватая, но смышлёная Машо, окончившая всего лишь церковно-приходскую школу и при этом не очень уж религиозная, была изумлена, услышав в радиообращении товарища Сталина 3 июля слова: «Братья и сёстры…».
А вскоре, в самый разгар войны, открылись многие храмы, ещё недавно закрытые большевиками. А тут уж ремонт тбилисской армянской церкви Сурб Эчмиадзин на Авлабаре стал для Машо настоящим сюрпризом. Вскоре, особеноо после того, как её сына Колу отправили на войну, она стала ревностной богомолкой.
А вообще первым из всех близких и знакомых на фронт ушёл Мишкин приятель – сын профессора виноделия, Сашка Пронин. Он успел прислать всего одно письмо домой, которое заканчивалось в его привычном стиле: «Еду бить фашиста Фрица. Как набью – пойду напиться!»… Но Сашка погиб в Керчи, как и многие другие, ушедшие из призывного пункта возле станции Навтлуги...
  Из Ленинграда Андраник сообщил: ему дали звание капитана он со своим батальоном строит укрепления на Лужском оборонительном рубеже.
 Колу, получившего специальность слесаря в фабзауче на улице Гудовича, мобилизовали в ремонтные мастерские Тбилисского арсенала. Там он вместе с Шалвой Мецхваришвили, парнем из Нахаловки, участвовал в самодеятельном ансамбле, разыгрывал веселый скетч, в котором были слова: «;;;;, ;;;;, ;;;;;; ;;;;!» – «Кола, Кола, с бутыль ростом!» И в самом деле он был метр с кепкой.
  По воле судьбы Кола попал в зенитное подразделение тылового полка. Их пушка 52-К образца 1939 года так и не сделала ни одного выстрела по врагу. Да и в случае необходимости это оказалось бы бесполезным: орудие было неисправно, весь расчёт предпочёл скрыть это от командования.
Особисты не стали бы долго разбираться, наказание гарантировано!..
  Машо пришла к убеждению, что именно её ежедневные походы в церковь и молитвы спасли сына.
  В сентябре 1941 года из Таганрога в Тбилиси был эвакуирован авиастроительный завод № 31. Его директору, Сурену Ивановичу Агаджанову, был дан приказ немедленно приступить к выпуску истребителей ЛаГГ-3. Оборудование, выгруженное прямо с железнодорожных платформ на окраине города тотчас включили в производственный процесс.
Арам был одним из первых, кто пришёл туда работать. Он возглавил жилищно-коммунальное хозяйство для эвакуированных. Его команда управдомов решала все повседневные заботы — от крыши над головой до воды и тепла. Араму приходилось с раннего утра до позднего вечера оставаться на работе, аж когда и трамваи не ходили. Приходилось добираться домой пешком час, а то и полтора. Каких только нештатных ситуаций ни выпадало на долю начальника и его ремонтно-строительного цеха! То в разгар зимы прорывало отопительную трубу в общежитии, то в кочегарке взрывался котёл, то ураган срывал крышу с детских яслей. Случалось и хуже: магазин обчистили воры, приходилось срочно ставить новые решётки. Нередко партком требовал что-то починить в заводском клубе или библиотеке — главных очагах идеологического воспитания. А для всего этого нужны были материалы, которых хронически не хватало. Жильцы домов и бараков то и дело жаловались на неудобства…   Один штрих о тогдашней бытовой обстановке и даже когда отгремела война, в середине пятидесятых. В парикмахерской под клиентом развалилось старое деревянное кресло, и старший парикмахер прибежал к Араму пожаловаться. Недолго думая, Арам откомандировал его в Москву, в главк, добиться разнарядки на получение современных импортных кресел с механическим регулированием высоты сиденья – это было тогдашней новинкой. Цирюльник поехал с подарками: бутылки марочного вина, чурчхелы…Вернулся триумфатором: помимо кресел получил добро ещё на одну новинку – электрические машинки для стрижки. Ни в одном тбилисском салоне тогда их ещё не было. Спустя месяц на заводском служебном грузовом самолете «Дуглас» снабженцы доставили несколько кресел.
 
Постепенно, после окончания войны, на завод, помимо эвакуированных, стали приходить и местные рабочие и служащие, особенно из провинции. Не проходило и дня, чтобы к Араму в кабинет не заглянул какой-нибудь новичок: резолюцию на койку в общежитии он ставил без лишних разговоров, а вот отдельная комната, тем более квартира для семейных, нередко доставалась только после долгих препирательств и скандалов.
  Однажды Ваник зашёл к отцу по делу и невольно стал свидетелем заседания комиссии по распределению жилья в новостройке. В тесной комнате шумела группа претендентов. Особенно выделялась пара из Таганрога: муж, один из лучших станочников, сжимал в руках разнарядку от дирекции и кипел от возмущения. Его беременная жена, тоже работавшая на заводе, стояла рядом и украдкой вытирала слёзы. Мужчина размахивал бумагой, доказывая, что на ту же квартиру, по странному совпадению, выдано точно такое же направление другому рабочему из соседнего цеха.
  – А мне что делать?! – перекрикивал гул голосов Арам. – Я всего лишь проводник в вагоне этого поезда! Разве я виноват, что в кассе продали два билета на одно место? Кто пришёл первым – тому и достаётся. Остальным придётся подождать… ну, хотя бы полгода, пока достроят следующий корпус.
 – Мы уже который год ждём! – сорвался рабочий. – Так что же, наш ребёнок должен сидеть у матери в утробе до нового распределения?!
 …Осенью 1942 года в Тбилисском горкоме партии состоялось собрание коммунистов, непригодных к строевой службе. Собирали народное ополчение для обороны Кавказа. Мишка, из-за кривой шеи, был освобождён от армии, но тоже был в списке. Поздно вечером он пришел к Араму за советом. Казалось, его шея вообще уже не способна держать голову. Разговор Мишка начал издалека:
 – Что говорят ваши военпреды, какое сейчас положение на Северном Кавказе?
 – Откуда им это знать? – удивился Арам, – Им говорят то же, что и нам с тобой.
 – Меня призывают ополченцем, мне как быть, поехать туда?.. – с отчаянием спросил Мишка. – Там не опасно?!..
 Было известно, что первая группа ополченцев стоит в горах, над рекой Дамхурц... Осенью 1942 года в Тбилисском горкоме партии прошло собрание коммунистов, непригодных к строевой службе. Формировали народное ополчение для обороны Кавказа. Мишка, из-за кривой шеи, был освобождён от армии, но тоже оказался в списках. Поздно вечером он пришёл к Араму за советом. Казалось, шея у него совсем не держит голову.
  – Что говорят ваши военпреды? — начал Мишка осторожно. — Как там сейчас на Северном Кавказе?
 – Откуда им знать? – удивился Арам. – Им то же говорят, что и нам с тобой.
 – Меня призывают в ополченцы. Как быть? Поехать?.. – голос Мишки дрожал. – Там ведь опасно, да?
  Было известно, что первая группа ополченцев стоит в горах, над рекой Дамхурц... Арам молча посмотрел на друга. В его глазах вспыхнуло напряжение.
  – Там, – сказал он наконец, – действительно тяжело. Горы, холод, и враг не дремлет.
  – А я… боюсь, – Мишка опустил глаза.
 Мишка кивнул и, кажется, немного успокоился.
   – Спасибо, Арам. Я подумаю.
Посидев ещё несколько минут, озадаченно почесав затылок, он поднялся и растворился во тьме светомаскированного города.
По дороге, стаскивая с себя верхнюю одежду и ежась от пронизывающего холода, Мишка добрался до дома. Распахнул окно, впуская в комнату позднеосеннюю стылость, и, клацая зубами, юркнул под лёгкое покрывало. Наутро, к собственному удивлению, даже насморка не подхватил.
  «Может, с таким везением всё-таки податься в ополченцы?» — размышлял он. Но решиться так и не смог. Итог был печальным: исключение из партии и снятие с должности директора гостиницы.
  «Как же обидно!» – корил себя Мишка, когда вскоре стало известно, что всех ополченцев, с которыми он мог бы уехать, вернули домой невредимыми: фашисты поспешно отступили. «Эдельвейс испугался второй группы тбилисских ополченцев – вот и драпанули!» – с усмешкой повторяли вокруг.
  Вскоре он устроился проводником на поезд «Тбилиси—Батуми» и ещё долго упрекал Арама за то, что тот не подсказал ему более дельного решения.
…Как-то раз Арам принёс домой дюжину старых простыней, списанных в общежитии. В то военное время, при всеобщей нехватке товаров, даже такая ветошь имела хоть какую-то цену.
 Когда Арам вошёл в дом, у них гостила соседка Калоанц Этер: пили мятный чай, вместо сахара – изюм. С Машо и Астхик они оживлённо обсуждали предстоящую поездку в Башкичед (ныне Дманиси) – хотели обменять на продукты что-нибудь из одежды и утвари.
Дочурки, заметив свёрток в руках отца, тут же кинулись его развернуть, но Арам поспешно остановил:
 – Дети, не трогайте!.. Там старые, нестиранные простыни!
 – Вай, вай! – всполошилась Машо. – Принёс скверну в дом?! Унеси обратно, выбрось к чёрту!
  С тех пор как её сын ушёл на фронт, Машо стала особенно суеверной: в каждом случайном явлении ей мерещился дурной знак.
– Нет, нет, не выбрасывай! – замахала руками Этер. – Я постираю. Повезём менять: если дадут хоть горсть кукурузы – и то дар Божий!
– Да они изношенные, местами порваны… – признался Арам.
Этер сразу погрустнела.
– А если из уцелевших кусков сшить юбки? – робко предложила Астхик.
– Ой, правильно! – оживилась Этер, обращаясь к Араму и его матери.– Видите, какое «баджагло»; попало к вам в дом! – тут же повернулась к Араму:
  – А ты не мог бы ещё принести таких простыней?..
Оказалось, что на складе у коменданта общежития ещё с полсотни таких «добрых» запасов.
  Уже с утра во дворе у Этер простыни бултыхались в выварке над полыхавшим костром. Дров было вдоволь — недавно Арам привёз для домашней буржуйки отходы пиломатериала из их ремонтного цеха. Ткань покрасили мареной-эндро, ею во многих семьях красят пасхальные яйца.
  Спустя пару дней в доме у Этер весело тарахтела швейная машина. Астхик ловко протягивала через пояс английскую булавку, тянувшую за собой плотную бечёвку — замену дефицитной резинки. Так, одна за другой, появлялись на свет семь юбок: простые, но добротные, вполне подходящие для повседневной жизни крестьянок в глухих сёлах.
  В воскресенье ранним утром Астхик вместе с Этер и парой знакомых женщин выбрались из дома. Первым рейсом трамвая они доехали до автостанции, откуда пересели на автобус в Тетри-Цкаро — тот самый Белый Ключ, Агбулаг. Там их ждал путь в Башкичет, нынешний Дманиси.
 Трудно вообразить, как все пассажиры с багажом умудрились втиснуться в ЗИС-8 с брезентовой крышей, но сработал неписаный «закон резинового транспорта». Одни стояли, цепляясь за поручни, другие сидели на чужих чемоданах, а мешки, корзины и узелки чудесным образом находили себе уголок. Автобус, кряхтя, взял разбег и покатил по ухабам, увозя женщин к обмену, полному неизвестности.
  В багаже Астхик лежали полдюжины аккуратно завёрнутых стёкол для керосиновой лампы и запас фитилей, а ещё — две пары кирзовых сапог, каким-то образом раздобытых Арамом. Нашлось место и шерстяной гимнастёрке с брюками-галифе, выданными Коле во время работы на Арсенале. Машо согласилась отдать эту одежду невестке только после того, как Кола в письме матери предложил её продать.
________________________________________
1. Червонное золото
В дороге шофёр несколько раз останавливал автобус: то ковырялся в моторе, то возился с покрышкой, то доливал воду в перегретый радиатор.
В Агбулаге автобус сразу окружили перекупщики-коробейники, готовые скупить чуть ли не всё подряд. В их мелком ассортименте ещё встречались довоенные нитки, иголки, ножницы, карандаши, самодельные ножи, помазки и бритвы. Особенно ценились мыло и частый гребень для вычёсывания вшей. Астхик с Этер отказались от перекупщиков — им был милее прямой обмен на продукты. Неподалёку стояли пустые подводы. Оставив Этер с сумками, Астхик поспешила к возницам. Они были в основном местными русскими поселенцами, обосновавшимися здесь ещё со времён квартирования 14-го Гренадерского Грузинского полка генерала Котляревского. Юноша лет пятнадцати первым окликнул её:
 — Хозяйка, вам в Башкичет? Пожалуйста, повезём! Махорка есть?
  – А не рановато ли тебе курить? – строго спросила Астхик.
– Да я не себе, деду!
– Ну, будет твоему деду махорка! – махорки у Астхик хватало: муж получал её с пайком, а сам не курил.
Костя, возница, выедет через полчаса. Ему нужно было отвезти в Башкичет какую-то деталь из мастерской здешней МТС. Значит, есть время ещё немного походить по базару возле остановки.
 Тем временем Этер отбивалась от назойливых коробейников, которые глазели на её привезённый товар.
 …Многое из привезённого – слюда для окошка керосинки, фитили, спички – уже не дефицит. Закон торгашества сработал: вчерашний дефицит сегодня кто-то уже восполнил. Поэтому Этер и Астхик решили «засветить» только своё.
 – Почём эти юбки?! – вскочил назойливый коробейник.
  Астхик чуть не спросила: «А ты их для себя берёшь?» — но сдержалась. Мало ли, как примет, и какую пакость устроит.
– Деньгами не берём! – сказала она. – Меняем на продукты!
  – Вот и хорошо! – по-хозяйски ощупывая ткань, оживился коробейник. – За все эти юбки дам три кило красной фасоли, и по рукам! Цена реальная!
Из-за его спины вырос Костя и резко замахал руками, мол, не соглашайтесь. Да и сама Астхик вовсе не собиралась уступать.
Торговец прищурился, повернулся к Этер и, перешагнув с мешанины русского и грузинского на армянский, зашептал:
– Ещё дам кило кукурузных отрубей. Поверь, сестра, хорошая цена за ваше тряпьё.
 – Три кило сухой фасоли – правда, хорошая цена! – бойко откликнулась Этер. – Только не за всё вместе, а за каждую юбку! А отруби можешь оставить себе!
  Женщины аккуратно уложили юбки обратно в сумки и с достоинством пошли за возницей. По дороге Костя с заметной гордостью рассказывал, что один из его предков был близок с известным толстяком – князем Дмитрием Хилковым, который когда-то отбывал ссылку у них, в Башкичеде.
Когда они доехали до какой-то деревни, Костя посоветовал женщинам сойти и ходить от двора к двору, предлагая товар, а потом перейти в соседнюю деревню. Через четыре часа он обещал приехать и забрать их обратно на автобусную станцию. За свою услугу он попросил всего пять пачек махорки. Женщины без раздумий согласились.
 Советы Кости оказались дельными. Натуральный обмен принёс полпуда фасоли, столько и пшеничной муки, фунт очищенных грецких орехов, десяток яиц, и даже небольшую крынку меда. Но всё это досталось не просто. Приходилось отбиваться от обозленных, тощих собак, неистово кидавшихся не столько на нежданных пришелиц, сколько на их кошёлки. Война оставила отпечаток даже на этих животных – они словно чувствовали тревогу, царившую вокруг. Почти из каждого двора исчезали мужчины, которые раньше дарили им ласку и заботу, оставляя и собак в растерянности и страхе. Хозяева в большинстве случаев охотно соглашались на обмен, но попадались и скряги, похлеще перекупщика из Агбулага. Несмотря на то, что во дворах копошились куры, а из подсобок доносилось хрюканье свиньи, женщины вынуждены были упорно торговаться, каждый раз сдерживая раздражение и усталость.
  Иногда Этер и Астхик обменивались взглядами – в этих молчаливых диалогах читалась и усталость, и надежда на лучшее.
 Возвращаясь домой, от всей души благословили возницу Костю! И кто знает, как сложилась его дальнейшая судьба…
 Ещё долгие годы Астхик вспоминала ту нелёгкую, но такую важную для семьи первую поездку за продуктами. Потом она несколько раз ездила в разные отдалённые места – в Тианети, в Душети – но уже в компании жён нескольких сослуживцев Арама. К изумлению Астхик, далеко не все были готовы к такому. Одна из женщин постоянно хныкала и жаловалась на мужа, который уговорил её ехать в такую глушь. «Неужели, – возмущалась про себя Астхик, – ей чуждо благополучие и достаток в своей семье?»
  Арам же, несмотря на занятость, старался поддерживать тепло семейного очага. В какой-то момент он даже приносил мешки, полные кукурузных початков. Вместе с сослуживцами он вырастил на пустыре возле ремонтного цеха целое поле кукурузы. Урожай оказался настолько обильным, что варёной и жареной кукурузы хватало не только им, но и соседям.
О положении на фронте Арам и все остальные граждане страны узнавали из «чёрной тарелки» – радиоприёмника линейного радио. Кстати, подобное дозирование радио информации практиковалось и в гитлеровской Германии. Рассчитывать на письма от Колы, проходившие через цензуру, не приходилось: часто они приходили с вымаранными строками. Прослушивание коротковолнового радио строго каралось.
  Ещё до войны Миша купил у приехавшего на гастроли артиста цирка новенький немецкий радиоприёмник «Volksempf;nger». 23 августа 1941 года вышел приказ о сдаче радиоприёмников в местные органы связи. Наученный горьким опытом после приключения с злополучным «браунингом», Мишка сразу поспешил выполнить предписание и сдал приёмник. На квитанции было указано, что радиоприёмник вернут в шесть часов вечера после окончания войны. Однако в назначенный день, придя на склад, расположенный в подвальном этаже разрушенной немецкими военнопленными лютеранской церкви, Мишка ничего не получил. Оказалось, что детали из лучших конфискованных приёмников уже использовали для бортовых авиационных радиопередатчиков. 
  Незадолго до окончания войны в дом к Машо пожаловал демобилизованный одноногий инвалид на костылях. Он привёз письмо от Колы, в котором сообщалось, что сейчас его полк стоит в пригороде Вены – родины Моцарта, Иоганна Штрауса, яблочного штруделя… О чём, вряд ли, гость имел хоть какое-то представление. Его тотчас усадили за стол и выставили перед ним всё съестное, что было в доме. Но он лишь опорожнил графинчик чачи, закусывая кислой капустой.
  Письмо от Колы, написанное почти месяц назад, не очень успокоило Машо,    с фронта всё ещё приходили похоронки.
  Чем ближе День Победы, тем больше рвение Машо ходить в церковь и долго молиться за сына. Астхик же приходилось одной справляться с двумя маленькими детьми. Рассчитывать на помощь Арама было невозможно – он приходил с работы совершенно разбитым и падал мертвецки спать.
  Несколько раз Астхик вместе с соседями по ночам взбиралась на крышу, чтобы предотвратить пожар от возможного падения немецких зажигательных бомб. К счастью, над Тбилиси фашистские самолёты пролетали всего пару раз, и ведомство по гражданской обороне вскоре отменило такие дежурства.
  Годы спустя Ваник всё больше осознавал героизм народа не только на фронте, но и в тылу.  Восхищала статистика: за годы войны страна выпустила 100 тысяч пушек и 136 800 боевых самолётов. И если даже всё это было достигнуто, как позже писали некоторые авторы, командно-репрессивным методом — победителя не судят!
 
  …Кола вернулся домой неожиданно. Машо была на воскресной службе в церкви, Арам с Астхик с утра отправились на Сабурталинскую барахолку — прикупить дочкам кое-что к началу учебного года. Дверь ему открыли девочки. Сначала они растерялись, не сразу поняв, кто этот военный, а потом, как поросята, взвизгнули от радости. В их воображении он был героем с грудью, увешанной орденами и медалями, едва ли не лично сокрушившим проклятого Гитлера… На деле же перед ними стоял невысокий Кола в куцей солдатской гимнастёрке, стоптанных кирзовых сапогах, с выцветшей пилоткой на голове и большим вещмешком за спиной. Но главное — в руке он держал трофейный чемодан. Роскошный, тяжёлый, из фибры, дерева и металла, он казался совершенно чужеродным в руках усталого фронтовика. И как он сумел дотащить до дому эту махину?..
В чемодане лежал рулон тонкого габардина цвета индиго – аж целых сорок метров! Из такой ткани можно было сшить больше дюжины костюмов и платьев, а можно было и выгодно продать модное «добро». Огромную радость девочкам принесли нарядные плиссированные юбочки в серую диагональную клетку, белые блузки, шелковые ленты и носочки – всё как раз к началу учебного года.
  Когда, наконец, пришли остальные домочадцы, никто не решился будить Колу, спавшего мертвецким сном. Он почти неделю добирался из Мелитополя на перекладных, прибыв туда военным эшелоном из Австрии. Завтра в дом непременно нагрянут визитёры, поэтому Арам поспешил за провизией, прихватив к тому же кварту кахетинского вина. Но гости начали появляться уже спустя пару часов. Всем не терпелось услышать хоть какие-то подробности «оттуда». Машо же стояла на своём, стойко защищая драгоценный отдых сына: «Дайте ему отоспаться!»
  Лишь поздним вечером, несмотря на протесты матери, Арам разбудил брата  – утром рано идти на работу, да и прийти мог он неизвестно когда.
  Кола проснулся с осоловевшими глазами, но после крепких объятий и пламенных поцелуев раздал всем подарки. Брату – острую «опасную» бритву «Золинген», а для дома – ножницы и кухонные ножи той же знаменитой фирмы. Астхик получила серебряную пудреницу с зеркальцем, а маме достался тёплый жакет из верблюжьей шерсти. Что оставил Кола себе – никто из домочадцев не спросил, деликатность не позволила.
  Наконец, все сели за накрытый стол: тонко нарезанная ветчина, сыр, тушка вяленой шемаи. Овощной салат – непременная сезонная закуска. Горячими блюдами были жареная картошка и зелёная фасоль в стручках, а подлива к ним – мацони с чесноком. Хлеб, всё ещё выдаваемый по карточкам, дополнили кукурузные лепёшки.
  «Зачем, зачем о луди злие ви сокрушили молодца!» – на свой лад запел быстро захмелевший Кола песню, усвоенную на фронте. Он часто повторял её, так и не научившись правильно произносить слово «люди», но всегда чётко выговаривая букву «ы»…
Май 1945 года принёс долгожданную Победу, и народ ликовал. Даже название нового советского легкового автомобиля — «Победа» — стало символичным. А вскоре по соседству у шапочника родился внук, которого ласково назвали Победик.

               
                Глава одиннадцатая. Ура, наступил мир!

 «Чем же заняться Коле в новой, мирной жизни?..» – размышляли домочадцы на семейном совете. Арам настоял, чтобы тот поступил на математическое отделение пединститута, и сам стал помогать брату готовиться к экзаменам. В итоге первого сентября Коля и его племянницы чинно потопали учиться.
  …12 сентября 1946 года на авиазаводе снова началась горячая пора. С почти немыслимым заданием из Москвы приехал зaм. министрa авиационной промышленности Алексaндр Кузнецов, и с ним авиаконструктор Евгенией Адлер и его бригада из десяти человек! Они привезли чертежи первого серийного реактивного истребителя, разработанного в КБ Яковлева. Почти за два месяца требовалось построить пятнaдцaть машин Як-40 и доставить их в Москву. Там предстояло подготовить летчиков для воздушного парада 7 ноября нaд Красной площадью.
 Аналогичное задание получил и Горьковский авиазавод: изготовить девять реактивных самолетов МиГ-9 конструкции КБ Микояна-Гуревича. Обе модели стали новой вехой в истории советской авиации.
Прибывшим специалистам выделили отдельное помещение в заводской столовой, обеспечив их всем необходимым. Весь завод работал круглосуточно и точно уложился в намеченный график. Награды и премии получили все отличившиеся, в их числе был и Арам. Но в первую очередь были отмечены директор Саладзе, главный инженер Пивоваров, начальники цеха Цхадая и Шмаров, старший военпред Быков, начальник производства Делерзон, парторг Гоглидзе…
  С годами завод достиг того, что там работало аж 20-тысяч человек. Из здешнего аэродрома взлетали не только новые испытуемые машины, но и регулярно отправлялся в рейс служебный самолёт со снабженцами, оперативно обслуживающих производство. Из заводского подсобного хозяйства поступали в столовую свежие продукты: молоко – бесплатно для работников вредных производств, детсадам, яслям… Заводская оранжерея облагораживала рабочие места станочников, конструкторов, технологов, столовую, кабинеты начальства экзотическими растениями… Завод стал оказывал техническую помощь разным коммунальным службам и предприятиям города. Даже 20-метровая дюралевая статуя Матери-Грузии, возвышающаяся над Тбилиси, изготовлена авиастроителями!.. А после того, как в оперном театре, спустя четверь века после Деня победы, именно 9-го мая случился большущий пожар, на авиазаводе спроектировали и изготовили главную люстру в зале и всё остальные светильники.
                *** 
 Во время очередного чаепития Ваника с Ревазом Санадзе разговор зашёл об артелях, сыгравших заметную роль в послевоенном восстановлении народного хозяйства.
  – Вообще, традиция артелей сложилась ещё в царской России – отметил Реваз –  Между прочим, на картине Репина слишком уж сгущены краски.
  – В блокадном Ленинграде, оказывается, была артель по производству автоматов. – сказал Ваник.
  – Я тоже об этом слышал! – подтвердил Реваз, – У нас был родственник, инвалид войны. Организовал в Ваке артель по производству кирпича. Кстати, у него работали армяне из Цалки – трудились на отлично! Немало домов в том районе, включая и его собственный, были отстроены его кирпичами. 
 – И что потом? – заинтересовался Ваник.
 – Суп с котом. – вздохнул Реваз, – дядьку обвинили в каких-то несущественных махинациях, довели его до инфаркта. А его кирпичный заводик тоже вскоре скончался.
  – Артельщики стали богатеть и выделяться на общем фоне. Вот и началась их травля и удушение – сказал Ваник и кратко рассказал историю дяди Самсона — школьного друга его отца.
Фронтовик, служивший в ремонтной роте 11-го гвардейского танкового корпуса маршала А. Бабаджаняна. В Германии их полевая мастерская расположилась в крошечном заводике грампластинок. Самсон быстро раскусил всю технологию и попытался создать аналогичное уже и дома.
  Вечером, в самом начале пятидесятых, дверь в дом Арама распахнулась — и ввалились трое: Самсон, Ёска и Микич. Лица раскраснелись, глаза блестят — явно уже «под шафе».
  – Ну здравствуй, хозяин, мы к тебе по делу, хотим наладить праздник для людей! – и, как фокусники из шляпы, из-под пальто извлекают бутылки вина, гирлянду охотничьей колбасы. Детям – по плитке шоколада.
 – Садись, слушай! – командует Самсон, хлопнув Арама по плечу.
 – С ума сошли? – Арам вскакивает. – Да это же целое производство! Оборудование, сырьё… И вообще, что вы собираетесь издавать? Музыку? А я-то тут при чём? Играть не умею, петь – тем более, дирижировать?
  Самсон делает паузу, ухмыляется, расправляет плечи.
  – Вопрос музыки, друг мой, самый лёгкий! С торжественным жестом, будто козырь на стол, бросил: – Договор с дирекцией филармонии уже подписан!
  – А добро от партийных органов, отвечающих за идеологию?! – ехидно прищурился Арам, решив, что загнал визитёров в угол.
  – Дорогой мой! – оживился Микич, точно школьник, вытянувший на экзамене удобный билет. – Я в первую очередь издам речи товарища Сталина! Райкомы и горком только спасибо скажут! – Он самодовольно улыбнулся, гордый своей находчивостью.
  – Неплохо…  – тут же посерьёзнел Арам.
  – Так ты нам только помоги арендовать подходящее помещение! – вставил Самсон, потирая руки.
 Для Арама просьба была вполне решаемой. Он вспомнил, что в одном из заводских общежитий пылится полуподвальный склад гражданской обороны, там были свалены ржавые противогазы, списанный хлам, никому не нужный.
  – Напишите заявление в партком завода, – предложил он. – И укажите, что арендную плату будете перечислять в пользу заводского детсада.
  Расчёт друзей оправдался на все сто процентов! Разрешение им дали немедленно. Не прошло и трёх месяцев, как вышла первая партия пластинок с речью вождя на VIII Всесоюзном съезде Советов 1936 года – в честь принятия новой Конституции. Артельщики торжественно отнесли стопку пластинок в заводской партийный комитет и в горком партии. Подарки приняли с радостью, как раз намечался крупный партийный форум, и было очень кстати наградить активистов.
 Вскоре Микич преподнёс Араму несколько пластинок с записями популярных грузинских и армянских народных песен.
 Однако после смерти товарища Сталина, спустя почти год, дверь в артель была профессионально взломана, и часть оборудования похищена. Обычные домушники вряд ли стали бы охотиться за таким железом. Беднягу Микича чуть не хватил паралич. Ещё бы — он вложил в дело столько трудов, сил и средств, и всё оказалось напрасным. Выпуск грампластинок — дело серьёзное.
 Ясно было одно: воры пришли по чьему-то заданию. Если бы кто-то завтра или послезавтра начал выпускать грампластинки, Микич и компания обязательно заявились бы туда и обнаружили своё оборудование. Но ничего подобного не произошло.
  Батони Реваз отметил хрущёвский период, когда легитимные артельные производства уложили в административное прокрустово ложе планов.
  – В самом деле! – подтвердил Ваник. – Артельщиков перевели в разряд цеховиков, укоренивших теневую экономику. Недаром Василия Леонтьева, лауреата Нобелевской премии по экономике, пригласили к горбачёвцам с рецептом: перевести цеховиков в легальное положение.
  – Совершенно верно! – закивал Реваз. – Существуют официальные цифры: треть всего производства товаров народного потребления в СССР была обязана теневой экономике!
  Ваник пожалел, что Микич не дожил до дня выхода закона Верховного Совета № 8998-XI «О кооперации в СССР». Микич непременно реализовал бы свой предпринимательский талант.
  – Не обольщайтесь, – махнул рукой Реваз, – государство не помогало кооператорам официально получать сырьё для производства. Неразбериха между государственными и реальными ценами на чёрном рынке лишь стимулировала хищения из госпредприятий…
                Глава двенадцатая. Родился наследник.
 
В 1948 году у десятилетней Иветты и девятилетней Луизы появился младший брат. Его назвали Ваан, но для всех близких он сразу стал просто Ваником. Для всей родни его рождение было настоящим праздником: наконец-то — продолжатель рода!.. Однако радость омрачилась: незадолго до выписки из роддома у Астхик внезапно обнаружили брюшной тиф и её перевели в отдельную палату. И откуда взялась эта страшная зараза? Арам метался между домом, работой и больницей. Младенец почти две недели оставался под наблюдением врачей, а к Астхик изредка заглядывала дородная сиделка, бывшая кубанская колхозница с крепким здоровьем, но напрочь лишённая такта.
  Она смотрела на едва живое лицо Астхик и с жалостью тихо шептала:
  – Ах, бедная моя, помираешь ни за что… Дитя сиротой оставляешь… А мужа такого, заботливого, доброго… Не помирай, милая, не помирай…
  Эти слова резали сердце как нож — в них звучала искренняя забота, но без малейшей надежды.
 Слава Богу, осталась жива. Когда к ней, наконец, поднесли сына, ребёнок весь был в опрелостях. Неужели няням легче было терпеть детский плач, нежели вовремя сменить пеленки? Кто знает, может быть тогдашние страдания ребёнка навсегда вызвали в нём острую впечатлительность и чуть не аллергию на резкие запахи…
 Жену и ребенка Арам привез из роддома на фаэтоне, одном из последних в городе. Пожилой извозчик протянул Астхик маленький складной нож:
  – В дороге убережёт тебя и ребёнка от дурного глаза!
   Астхик с благодарностью спрятала нож под одеяльцем малютки: «Как он учуял, что я со всех сторон ощущаю на себе зависть.» 
 Позже Ваник часто слышал от мамы, как вокруг «лопаются от зависти» от того, что у неё любящий, непьющий и покладистый муж, многие ходят к нему за советом, и что у неё родился сын, что она умело и экономно ведёт домашнее хозяйство…    
 Как-то Арам получил путёвку в дом отдыха в Кобулети и решился взять с собой трёхлетнего сына. Астхик обрадовалась: значит, муж сможет полностью посвятить внимание ребёнку и не отвлекаться на чужих женщин. Память ребёнка на всю жизнь запомнила отдельные эпизоды с курорта. Несколько дней шёл дождь, и с крытой террасы он, вместе с другими отдыхающими, с затаённым трепетом наблюдал за бушующим морем. Вдалеке от берега постепенно вырастали водяные горы, которые яростно накатывались на сушу. Казалось, они соревнуются в силе и мощи, но каждый раз безропотно отступали, унося с собой лишь песок и гальку.
  Только было море утихло и выглянуло солнце, отдыхающие устремились на пляж. Там было полно безжизненных медуз. Кто-то предостерёг мальчика не прикасаться к ним – они могут обжечь. «Но как это возможно, – удивлялся он, — как такое холодное существо может причинять боль?» Украдкой он взял в руку небольшую, самую красивую медузу, но ничего, кроме липкой гадливости не почувствовал. Быстро побежал к морю ополоснуть руки...
  Однажды он вместе с отцом отправились в самый конец пляжа — повидать кого-то в небольшом домике. За оградой залаял большой лохматый пёс. Увидев ребёнка, тотчас умолк и завилял хвостом. Вскоре вышел мужчина и пригласил отца с сыном во двор. Под навесом висели гирлянды из вяленой рыбы. Отец дал мужчине деньги, и тот отрезал кусок шнура с рыбёшками. Вкус этой вяленой рыбы мальчику понравился сразу и навсегда.
  Ещё запомнилась экскурсия на чайную фабрику. Там громыхали механизмы, вокруг суетились люди в белых колпаках. Один мужчина насыпал Ванику в нагрудный кармашек рубашки горсть свежего чая — на память.
Спустя два года Ваник особенно ясно вспоминал тот день, когда сестры вернулись из школы в слезах, с чёрными траурными бантиками на форме. Они без конца твердили одно и то же: умер товарищ Сталин. Почти сразу, будто откликаясь на эту весть, с городских фабрик и заводов протянулись протяжные гудки, заголосили автомобильные клаксоны. Мама тихо сказала, что народ провожает вождя в последний путь, и скоро его положат в мавзолей рядом с Лениным. 
  Летом Арам отвёз всю свою семью в Коджори, на дачу авиационного завода. За невысокой оградой просторной территории в уютных финских домиках жили семьи заводских начальников –точнее, их жёны с маленькими детьми. Сами начальники приезжали сюда лишь по выходным, а будни на даче проходили под тихий шёпот листьев и пение птиц.
 Жители дачи — люди разных национальностей и судеб легко находили общий язык и тепло ладили друг с другом. Вечерами взрослые рассаживались за длинным столом под большим навесом беседки и с азартом раскладывали на карты с цифрами маленькие деревянные бочонки, тоже с цифрами. Каждое число имело своё «кодовое» название, звучавшее как маленькая загадка: «одиннадцать» звали «барабанными палочками», «шестьдесят шесть» – «туда-сюда», а цифра восемь сопровождалась фразой «сено косим» – словно приглашая к игре.
 Тем временем дети играли неподалёку в простые, но весёлые дворовые забавы, их смех и крики наполняли воздух радостью.
  …Почти каждый день местные жители приносили на продажу яйца и живых кур, свежий сыр и молоко, диковинную грушу-панту, а ещё — изящные кружева, зимними днями сплетённые молодыми девушками из тончайших катушечных ниток. Но особое внимание всех привлёк старичок, который на маленьком ослике привозил кукурузные початки. Как только женщины покупали их, дети торопливо сдирали кожуру и радостно угощали длинноухого гостя. Ослик с жадностью уплетал угощение, и казалось, что в его грустных глазах загорается теплый, благодарный огонёк – искра взаимной дружбы и доверия.
   С детства спокойный и наблюдательный Ваник не доставлял особых хлопот родителям. Тем не менее, отпуская его погонять с детьми мяч, ловить бабочек с сачком или возиться в песочнице, мама всегда держала сына под присмотром – мало ли что может случиться рядом с шалопаями.  И вот однажды случился случай, который сильно взволновал Астхик. Став взрослым, Ваник понял, откуда у мамы была та тревога.
  Горное солнце в тот день пекло нещадно, время фиесты. Даже куры в зарослях сирени распластались, разинув клювы. Астхик вынесла раскладушку и уложила сына под тенью липы. Вокруг пахло свежескошенной травой, но у мальчика не было никакого желания уснуть.
  Приговорённый к бессмысленному лежанию, он стал фантазировать — будто сидит в засаде охотником с луком в руках. Только что выпущенная им стрела застряла в кроне липы, и он придумывал, как вернуть её обратно. Лук из ветки орешника, с изящным резным узором, смастерил для него соседский старшеклассник.
  Вдруг откуда-то возник младший брат этого парня и боком улёгся рядом с Ваником. Обхватил его руками, крепко прижался и перекинул ногу через мальчика. Ваник растерянно съёжился, словно комочек. В ту же минуту Астхик подскочила, как ошалевшая, схватила сына на руки и бегом понесла домой. С перепугу Ваник заплакал, а мама, побледневшая как мел, усадила его за стол, дала воды и, опустошив свой стакан, мягко спросила:
  – Если этот мальчик ещё раз подойдет к тебе, беги домой!.. Что он тебе сказал?
 – Ничего не говорил… – растерянно ответил Ваник. – А что он хотел? Астхик лихорадочно искала слова:
 – Он… больной. Заразный. Мог бы и побить.
 – Но я ведь не шалил… – прошептал мальчик. – Это ты меня бьёшь, когда я шалю.
 – Я мама, – мягко, но твёрдо сказала она. – Шлёпаю тебя, когда заслуживаешь. А он… мог задушить. Как хорёк, который душит кур! – выпалила Астхик, словно пытаясь отогнать собственный страх.
  Затем мама велела дочерям сбегать в продуктовый ларёк вместе с их братиком – купить Ванику любимый грушевы лимонад и всё, что он захочет.
  Астхик, даже не зная теории психоанализа, почувствовала, что с соседским ребёнком что-то не так. И действительно, годы спустя выяснилось: супружеская жизнь того мальчика длилась меньше месяца, он попал в психиатрическую клинику и вскоре покончил с собой.
Нынче ведётся много споров о родительском рукоприкладстве. Одни считают уголовным преступлением даже лёгкий шлёпок по попе, другие — лучшим способом воспитать послушного мальчика. Именно такое воспитание посоветовала Астхик одна многодетная мать из Кахетии. И вот результат: если какой-нибудь сорванец обижал Ваника, дать в ответ «по мозгам», как учили мама с папой, у него не поднималась рука — он знал, как больно тому будет. Однако во время школьной экскурсии на гору Мтацминда, у могилы Грибоедова, произошло нечто небывалое.
  В трамвайчике фуникулера его одноклассник Рома-Бочка громко ляпнул в лицо девушке из параллельного класса:
   – А у тебя ноги кривые!
  Затем, со словами «старшим надо уступать», столкнул Ваника с его места.
  Все вокруг отреагировали равнодушно — чего ещё ждать от нахала? Задетая девушка посмотрела на него с омерзением. Сжав зубы, Ваник налетел на Бочку и головой врезался ему в лицо. Затем отскочил в сторону и встал в боевую стойку, крепко сжав кулаки. Бочка, совсем не ожидавший такой ответки, растерянно прикрыл лицо руками. Чуть погодя осторожно раздвинул ладони и открыл глаза:
  – Э-э!.. С ума сошёл?! Да я сейчас тебе голову оторву!
  –  Только попробуй! – твёрдо ответил Ваник, не меняя стойки.
 Вдруг между ними встал какой-то крупный мужчина и грозно произнёс:
  –  Так тебе и надо! Ну-ка встань, сам сказал: «старшим надо уступать!»
  –  Не встану, у меня нога болит! — дерзко ответил Пустая Бочка.
  Тогда мужчина ловким силовым приёмом сдёрнул его с места, словно хилый росток сорняка на грядке. Все вокруг расхохотались.
  Пристыженный Бочка ретировался в дальний конец трамвайчика, который спустя минуту подъехал к верхней станции фуникулёра.
  – Я с тобой потом разберусь!  – тихонько прошипел он Ванику
  – Вот, выкуси! – в ответ Ваник показал кукиш.
  С того дня Бочка держался подальше от Ваника.
…Говоря о детской жестокости, кто в юные годы не совершал чего-то такого, за что потом вспоминал с неловкостью?
На даче в Коджори один из соседских мальчишек, будущий профессор в ветеринарном институте, что символично, показал Ванику способ «надуть» лягушку соломинкой. Увидев это, пожилая соседка немедленно пожаловалась Астхик. Та, не вдаваясь в разбирательства, так отшлёпала сына, что доносчица поспешила заступиться за «бедного ребёнка».
  Позже, уже в городе, какая-то старушка попросила Ваника зарезать курицу. Он, хоть и впервые в жизни, без тени колебаний выполнил просьбу, а затем и не раз повторял, по всем правилам. Но годы шли, и в начале голодных девяностых он купил на базаре молодую курочку-рябу, мечтая радовать детей свежими яйцами. Курятник устроит в галерее, из большущего картонного короба, который притащил из магазина бытовой техники. Ровно под Новый год птица вдруг прокукарекала: вместо несушки ему достался петушок с ободранным хвостом. Жена восприняла это как дурное предзнаменование, а Ваник, каким бы он ни был в детстве, теперь так и не смог поднять на него нож. С величайшим облегчением он отнёс петушка на базар и, не торгуясь, отдал перекупщику.

…И снова Коджори.
Раннее утро предвыходного дня. В дачном посёлке авиастроителей воздух дрожит от ожидания: дети отсчитывают минуты до приезда отцов, жёны возятся у плит. И только Мурка, рыжая дворняга сторожей дяди Яши и тёти Нины, уже на ногах. Лает, повизгивает, тянется носом к шоссе, там, за поворотом, должно появиться главное событие недели.
  Ближе к вечеру у ворот собираются дачники. Кто-то уже притащил стульчик , ждать, возможно, придётся долго. На заводе директор, Яков Романович Хведелиани, может внезапно собрать совещание, а полуторка по серпантину ползёт, как усталая черепаха. И вот, Мурка настораживается, вытягивает шею… Лай! Она бросается по дороге вниз. Всё ясно: машина идёт.
Через минуту старенький грузовик с тентом въезжает во двор. Женщины и дети обступают его, вытягивают из кузова мешки и корзины с провизией. Гул голосов, смех, крепкие обнимания – толпа расходится к своим коттеджам. Посёлок быстро стихает: за стенами домов звенит посуда, вкусно пахнет жареным мясом и свежей выпечкой.
Мурка обходит котедж за котеджем. Она знает: сегодня ей перепадёт в каждом доме: огрызок кости, куриную лапку, колбасные шкурки…
На следующий день после приезда в дачу — воскресенье, 12 июля 1953 года Арам с сыном отправились прогулку в соседний лес.
Широкая тропа вела их меж сосен к невысокому штакетнику ведомственной дачи. Там, на столбе за забором, звенел в полуденном воздухе серебристый колокол репродуктора. Голос диктора был напряжён, будто натянутый канат. Внизу, прямо на траве, полукругом расположились несколько солидных мужчин, все с застывшими лицами, с поворотом головы в сторону источника звука. Арам замедлил шаг, остановился, вцепился в ладонь сына, вслушиваясь. Ваник переступал с ноги на ногу, бросал взгляд то на отца, то на странных слушателей.
  – Ну пойдём!.. – наконец жалобно пробормотал он. – Мы же вышли гулять, а не стоять тут!
  Один из мужчин криво усмехнулся, не отрывая взгляда от репродуктора:
 – Ах, сынок… Лучше уж стоять здесь, чем сидеть там, куда попал наш Лаврентий Павлович..
Арам молча кивнул и поспешил с сыном дальше. Разговаривать с незнакомцами об аресте Берии постарался избежать, тем более, что в центральной прессе об этом сообщили ещё позавчера, в пятницу.
  Тропа вела сквозь лес, и вскоре они оказались у сетчатого забора детдома. За ним, точно по команде, сбежались мальчишки и девчонки. Их голоса взвились, как жалобные птичьи крики:
 – Дяденька, дяденька, возьмите меня, пожалуйста!..
 Арам остановился. Несколько секунд стоял, глядя на худые, загорелые лица с горящими глазами. Потом тихо, почти шёпотом сказал:
 – Не могу… простите.
И, сжав ладонь сына, быстро увёл его прочь. Ваник ещё долго мысленно оборачивался туда, где за забором оставались детские вытянутые руки и их надежда, разбившаяся о проволоку.
  Два года спустя, летом, Луиза и Ваник поехали рейсовым автобусом в Тбилиси, встречать Джавахарлала Неру и его дочь Индиру Ганди. Город гудел: тысячи людей толпились на улицах, канаты вдоль тротуаров едва удерживали напор толпы.
 В открытом автомобиле гости медленно проезжали мимо.
 – Хинди, руси – бхай, бхай! – скандировали десятки голосов.
  Ваника поразил смуглый пожилой мужчина в белой одежде — брюки почти как у отца Арама кальсоны. Рядом — Индира, тоже вся в белом, улыбалась сдержанно и тепло.
  После их отъезда в Грузии многие новорожденные девочки получили имя Индира. Возможно, столь горячее отношение объяснялось тем, что они были живыми символами национально-освободительного движения Индии. И, может быть, для кого-то из толпы это был не просто парад дружбы народов, а напоминание о праве на суверенитет.
 
                Глава тринадцатая. Студенчество и бас-гитара. Неожиданное знакомство Ваника с Ревазом Ивановичем быстро переросло в тёплую дружбу. Вместе они ходили на концерты, выставки и другие культурные мероприятия, навещали друг друга, пили чай, играли в шахматы.
  Реваз любил показывать гостям свою обширную библиотеку, особенно книги из серии «Физики шутят». Многие шутки родились в советских «шарашках» – закрытых конструкторских бюро НКВД. Эта тема была ему особенно близка: когда-то там работал его отец.
 – Юмор интеллектуалов рождается под давлением извне, — любил рассуждать Реваз. И, вспоминая одно из заседаний Политбюро, цитировал едкую реплику президента Академии наук СССР Мстислава Александрова, когда обсуждали отставание страны в электронике:
«Нужно срочно вернуть к нам Лаврентия Павловича!»
   В разговоре на любимую для Реваза тему о физике, Ваник поморщился:
 — Нас заставляли зазубривать горы правил и формул, но не обучили элементарному: работе обычного электромонтёра. На экзамене в институт меня выручили шпаргалки. Но когда увлёкся джазом, сам удивлялся, как мгновенно запоминал фамилии даже рядовых музыкантов, названия альбомов и композиций.
 – Мозгам не прикажешь, что им помнить, а что – нет, – рассмеялся Реваз.
  Выбор был и прагматичным: на русском секторе обучения кроме этой программы предлагали лишь «Водоснабжение и канализация». Ваник сознательно пошёл на вечернее отделение, где конкурс был небольшим. А с полученным в школе удостоверением слесаря 2-го разряда его сразу приняли в бригаду ремонтного цеха под ведомством отца.
Политехнический институт славился разнообразной художественной самодеятельностью, особенно своим знаменитым джаз-оркестром, который принес ему широкую известность в 1957 году. Тогда оркестр стал лауреатом VI Московского всемирного фестиваля молодежи и студентов, где собрались 34 тысячи гостей из 131 страны. В его составе играли преподаватели и студенты разных факультетов, где существовали собственные небольшие ансамбли.  Еще на первом курсе Ваник подружился с парнем, который одновременно учился и в музыкальном училище по классу трубы, и сразу был принят в оркестр их факультета. Ваник часто бывал на его репетициях. Контрабасист, солидный мужчина и научный сотрудник, подыскивал себе замену и предложил примелькавшемуся там Ванику освоить этот инструмент. Ваник с радостью согласился. Музыкальные мучения с бывшей учительницей по фортепиано оказались кстати.
  Спустя месяц Ваник уже хоть как-то заменял наставника. Их ансамбль нередко приглашали играть на «голубых огоньках» в НИИ и заводских клубах. Играли почти даром, исключительно ради удовольствия и любви к музыке.
  Однажды они выступали на ювелирной фабрике, ещё на улице Леселидзе. Местный профорг — пузатый коротышка с роскошными усами — с пафосом объявил, что каждому музыканту изготовит серебряный значок с рельефом их инструмента: контрабаса, гитары, трубы и саксофона.
 Через пару недель ребята пришли за наградой. Профорг расплылся в улыбке и пообещал: «В понедельник». Прошло семь дней, они снова стояли у проходной, проторчали больше часа, но услышали то же самое: «Приходите через неделю… в понедельник». Ребята быстро усвоили, что «придите в понедельник» здесь означает вовсе не дату, а вечное завтра.
  Музыкальные увлечения Ваника злили Арама:
– Ты кем собираешься стать, ресторанным зурначи? Хочешь, чтобы пьяные клиенты лепили тебе деньги на лоб? – возмутился отец, увидев сына уже с бас-гитарой в руках.
 Ваник в ответ упомянул известного саксофониста Георгия Гараняна, который окончил Московский авиационный институт.
 – Принеси мне диплом инженера, а дальше делай, что хочешь! Но помни – за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь! – разозлился Арам.
 «Если очень постараться, думал Ваник, толк будет». В городе действительно было немало успешных музыкантов с техническим образованием.
  По примеру своего сокурсника Ваник решил поступить на вечернее отделение музыкального училища. Приёмная комиссия охотно зачислила его на первый курс – дефицит парней в таких заведениях был ощутим.
  Когда Арам узнал, что Ваника приняли в музучилище, он отреагировал с энтузиазмом:
— Там полно девушек! Даже дочка моей сотрудницы учится. Я бы с радостью взял её в невестки.
  Ваник не возражал против самой идеи, но девушки, с которыми он общался, казались ему слишком ограниченными. Его удивляло, что многие вовсе не стремились учиться —  часами болтая в коридорах о пустяках. Конечно, встречались и те, для кого занятия были на первом месте, но по-настоящему сблизиться ни с одной из них ему так и не удалось.
У самого Ваника не было контрабаса, поэтому помимо уроков с педагогом он ловил любую свободную минуту, чтобы позаниматься в классе. Спустя годы он не раз задумывался: «А может, те ребята и девушки, что беззаботно флиртовали, оказались мудрее меня?» Особенно часто вспоминалась одна брюнеточка, явно питавшая к нему симпатию. Позже её подруга призналась: родители хотели выдать её замуж против её воли. Ваник тогда лишь пожал плечами: она казалась слишком юной, и общаться с ней ему было неинтересно.
 Разрываясь между двумя «фронтами», учёба Ваника в ГПИ шла тяжело. Особенно мучили непрофильные предметы, в частности, физика.
«Какой в этом смысл? –  возмущался он. – Три семестра жевать то, что лишь отдалённо связано с основной специальностью?..»
   Однако Ванику насолила химичка, пожилая дама с усталым лицом. При том, что некий заочник из провинции списал из учебника все ответы на экзаменационный билет, она, якобы этого не заметив, грустно сказала:
  – Здесь тянет всего на тройку. Хотите более высокую оценку?
  – Нет, мне и тройки достаточно! – радостно ответил заочник. А вот на аккуратные формулы Ваника, добросовестно выученные наизусть, даже не взглянула. Принялась гонять его по разным параграфам, пока не подвела к «хвосту» на осень. Опытный студент позже растолковал Ванику: если бы он вложил в зачётку червонец — всё бы пошло как по маслу.
 Курс истории КПСС вёл у Ваника старый большевик Цагарейшвили. В тот послехрущёвский период имя Сталина ещё держали под негласным замком. Но студенты знали тайный пароль: стоило на его вопрос «Кто выступал на шестом съезде РСДРП?» бодро ответить «Иосиф Виссарионович Сталин», как глаза лектора загорались, и он был уже почти готов поставить добрую оценку. С особой гордостью Цагарейшвили любил вспоминать, как сам участвовал в бою с меньшевистскими юнкерами на высотах Коджори...
Вскоре Ваника вместе с его приятелем-трубачом пригласили играть в институтском оркестре. И вдруг — сенсация: Пражский государственный университет позвал музыкантов ГПИ в Чехословакию! Репетиции пошли одна за другой, и это стало веским поводом для руководителя перевести Ваника на дневное отделение.  Так он оказался в группе, где учился походник Толя Стручков. Поездка в страну, куда три года назад, в 1968-м, вошли войска соцлагеря, насторожила участников оркестра: «Как там нас примут?» Однако никто не ощутил даже отголосков тех событий. Все выступления коллектива принимали на бис и с удивлением: большинство-то студентов будущие инженеры! В конце проректор вуза вручил всем участникам памятные подарки и сувениры. Ваник же получил особую номинацию: «Симпатия девушек Чехословакии» – грампластинку с песнями популярного певца Карела Готта.
 На дневном отделении учёба у Ваника наконец выровнялась. Но и здесь, на старших курсах, хватало предметов, которые казались ему лишними. Целый семестр, к примеру, ушёл на подробное изучение радиоламп и полупроводников — будто без этого инженеру-механику не прожить. А профильные дисциплины, наоборот, тонули в горах архаичных знаний, давно списанных в архив, но всё ещё упорно навязываемых студентам.
  Особенно запомнился предмет «Станки», который преподавал сам завкафедрой, с прозвищем Джагга, в честь героя индийского кинофильма «Бродяга». С прищуренными веками он медленно и дотошно диктовал студентам число зубьев и модули каждой шестерёнки в кинематической схеме какого-то зубодолбёжного английского станка, больше полутора веков давности. Мировой прогресс уже неумолимо шагал вперёд, к принципиально новым технологиям и методам обработки материалов. Ваник чувствовал, что кафедра застыла во времени, как букашка в янтаре.
Многие студенты предпочитали доверять свои курсовые и дипломные проекты профессионалам. Ваник с энтузиазмом воспринял навык, полученный от преподавателя черчения доцент Ивана Моисеевича Малунцева. Немалую роль сыграл и подарок от мужа его сестры Иветы — добротная чертежная доска с кульманом, заметно облегчавшие вычерчивание конструкций.
Тем временем его сокурсник-трубач бросил институт и отправился работать в оркестр Киевского «Мюзик-холла». Там он вскоре женился и благодаря еврейскому происхождению жены они эмигрировали в Америку. Музыка осталась в прошлом — трубач пересел за руль грузовика-дальнобойщика. Казалось бы, жизнь вознаградила: собственный дом, обеспеченность. Однако за внешним благополучием пряталась беда: сын оказался в плену наркотиков. Тяжёлые переживания подорвали силы отца — инсульт прервал его путь.   
 В своей непрерывной гонке за «двумя зайцами» Ваник всё же находил время, чтобы сходить с сокурсниками на вечеринки или, в день получения стипендии, заглянуть в пивной бар – но ненадолго. Отведав всего одну кружку пива и пару закусок, он сразу куда-то спешил, нередко оплачивая счёт и за «того парня».
  Деньги у него водились: он охотно поддерживал приятеля Костю, подменяя его в пригородном ресторане «Казбек», когда тот был занят на второй работе – в государственном симфоническом оркестре.
  Когда Костя впервые познакомил Ваника с музыкантами ресторана, один из них, почтенный саксофонист лет сорока, спросил с лёгкой усмешкой:
  – Скажи, пожалуйста, что пили Карл Маркс и Фридрих Энгельс, когда впервые встретились и познакомились?
  – Понятия не имею... — замешкался Ваник.
  – Я тоже не знаю… Но ты согласен, что в честь нашего знакомства и общего духа стоит кирнуть с нами доброго винца?
  – Я всегда за гуманные идеи! – не раздумывая, ответил Ваник.
  Все музыканты дружно улыбнулись, и худощавый гитарист, он же солист-певец, размашисто протянул руку для знакомства:
  – Феликс! Ну-ка посмотрим, какую удачу принесёт нам сегодня твой приход?
  – Э-э, Фело, опять серьёзно смотришь на жизнь? — хихикнул клавишник, и все коллеги заулыбались в ответ.
  – Деньги – штука серьёзная! – пафосно воскликнул Феликс.
  Раньше Феликс работал снабженцем на радиозаводе, а в свободное время играл в самодеятельном ансамбле. Его покойный отец, набожный еврей, привил сыну бережное отношение к деньгам — в отличие от большинства музыкантов, которые к ним относились безалаберно. Но во многом другом Феликс старался не отставать от коллег, особенно от саксофониста: ходил с задранным воротником пиджака, носил чёрную вельветовую кепку, отрастил густые бакенбарды. Спиртного употреблял мало, но быстро напивался и начинал задавать тон.
Однажды, перебрав с выпивкой, он возвращался домой, где ждали супруга и маленький сын. По пути зашёл в подъезд по малой нужде — и столкнулся с атлетически сложенным жильцом с первого этажа. На его справедливое возмущение Феликс резким жестом отправил того «на три буквы». Сосед, возмущённый и не желавший терпеть хамства, скрутил ему руки и вызвал милицию. Неожиданно оказалось, что этот жилец — важная шишка в республиканской прокуратуре.
  Феликсу хватило бы лишь извиниться перед служителем Фемиды, чтобы выйти на свободу. Но, как он сам говорил, «идти на унижение» — по принципу отказался. В итоге, по статье «хулиганство», провёл полгода в колонии общего режима. Когда вернулся на работу, первым делом громко заявил:
– Я всех, мать-перемать, кто серьёзно смотрит на эту жизнь!
  Перед тем как Ваник вышел на сцену, музыканты с почтением представили его администратору ресторана — пожилому человеку с медалью участника войны на груди. Довольный их учтивостью, он одобрительно пожелал успеха новому коллеге.
  Администратор строго следил за регламентом: музыка должна была стихать ровно к половине одиннадцатого вечера. Только по пятницам и субботам ансамбль мог играть на полчаса дольше. Так заботились о здоровом сне посетителей, чтобы те утром не опоздали на работу.
  Барселон: так назвали родители своего сына, будущего саксофониста, в свидетельстве о рождении. Все вокруг ласково звали его Барсиком.
«Я у своих родителей был экспериментальным ребёнком, и имя мне дали экспериментальное!», с улыбкой говорил он о себе. Барсик появился на свет в 1939 году, в пограничном с Арменией районе. В тот самый день из Тбилиси приехали сестра его отца и её муж, недавно прибывший из Барселоны, где он сражался в составе интербригады против франкистов. В знак уважения к зятю младенца и нарекли Барселоном. Тётка с мужем, оставшись бездетными, попросили отдать мальчика к себе на воспитание, пообещав оставить ему всё своё состояние и просторную квартиру в центре Тбилиси.
Барсик вырос жизнерадостным балагуром с широкой душой и неуёмным характером. Особым объектом его весёлых насмешек почти постоянно становился Феликс.
 Как-то так случилось, что почти неделю не было чаевых. Феликс воспринял это чуть ли не как трагедию. Но вдруг пришёл на работу сияющий:
  –  Сегодня получил по почтовому переводу десять рублей, –  с улыбкой сообщил он, – не понял только, от кого...
  –  «Десять рублей»? – удивился Барсик. – А я получил двадцать! Эти деньги прислал Шалико Вашаломидзе!
  –  Да, я тоже получил двадцать, – подтвердил другой музыкант, а с ним и все остальные. Шалико, крупный чин в ОБХСС, часто уединялся в отдельном кабинете ресторана вместе со своими коллегами и красивыми женщинами. После одиннадцати туда приглашали музыкантов и щедро одаривали их чаевыми. Администратор, конечно, тоже не оставался без внимания.
– Видать, у Шалико на тебя денег не хватило! — усмехнулся кто-то из компании, и все рассмеялись.
– Э-э! — заскулил Феликс. –  Опять я крайним оказался? Почему именно на моей голове палка сломалась?
 – Холодный компресс приложил? — хохотнул Барсик.
  –  Ты ещё издеваешься? – Феликс стал ещё расстроеннее.
Все попытались его успокоить: мол, не надо терять надежду. Как только Шалико снова придёт покутить, надо будет ему напомнить, и всё наладится.
 –  Интересно, как Шалико узнал наши адреса? – почесал затылок Феликс.
 –  Администратор же их всех знает! –  ответил Барсик.
Феликс резко вскочил:
 – Всё ясно!.. Мои деньги зажилил администратор! Пойду разбираться!
 – Погоди! – остановил его Барсик. – Нам пора на сцену, хоть пару копеек заработаем.
Вечер выдался на редкость удачным. Чаевых получили даже больше обычного. При дележке Барсик недодал Феликсу десять рублей:
 – Эти деньги прокутим все вместе, в честь удачного дня!
 – Как это «все вместе» и за мой счёт?.. Сначала спросите, я согласен или нет? – Обиделся Феликс, – Вы забыли про мой убыток!
 – Почему «убыток»? – якобы не понял Барсик.
 – Вы получили от Шалико в два раза больше меня!
 – Ариф1! – рассмеялся Барсик. – Неужели и сейчас не догадался, от кого ты получил ту десятку?..
Феликс смущённо опустил голову:
  – Я не обязан догадываться о ваших смурных шутках...

___________________
1. Простак.
 

 Вообще музыканты любят побалагурить не меньше, а то и больше, чем физики, о которых так любит рассказывать профессор Резо Санадзе. Ваник, посмотрев фильм великого Федерико Феллини «Репетиция оркестра», окончательно убедился: музыканты повсюду одинаковы — со своими привычками, шутками и причудами.
 Однажды пожилой скрипач рассказал Ванику случай из своей молодости. Они с коллегами шли навеселе откуда-то с «халтурки». Внезапно один из них, самый неуёмный балагур, рухнул прямо на дороге, словно умер. Все с ужасом склонились над ним, не зная, что делать, и только спустя пару мгновений услышали:
 – Хохма, чуваки!
 – Ах ты дурак! – рассмеялись друзья, – нашёл же, как схохмить!
 Этот случай надолго остался в памяти Ваника – и не только как забавная история, но и как живая иллюстрация того, что с музыкантами не соскучишься.
  В следующий раз, когда Ваник пришёл сменить приятеля, в ресторане всё было по-прежнему: официанты суетились между столами, кухня гудела, буфетчик сноровисто выдавал официантам бутылки с напитками, сыр. зелень, соленья… Администратор с важным видом стоял у входа в зал, зорко наблюдая за происходящим.
В дальнем углу зала шумела компания местных мужиков, среди них выделялся красавец славянской наружности в генеральской форме, явно важная персона.За соседним столом шумно веселилась компания молодых ребят. Феликс быстро выяснил у официанта, что они празднуют чей-то день рождения. За тремя сдвинутыми столиками расположилась группа туристов. Феликс позвал официанта и узнал, что они приехали откуда-то из Сибири и остановились в ближайшей гостинице.
 Феликс стал лихорадочно перебирать страницы своей затрепанной тетрадки, будто отыскивал там заветное снадобье от внезапного недуга. Ни одна песня не казалась подходящей, всё не то. Вдруг его осенило:
  –  Спою «Бродяга судьбу проклиная…»! Там же прямо сказано про сибирское озеро Байкал, вот это им будет по сердцу!
  – А ещё из вытекает река Ангара! – не остался в стороне Барсик, щеголяя своими знаниями географии. – Осмурнел что ли? Какой ещё «бродяга», хочешь их обидеть?
  – А что нам делать? – Феликс трагично развёл руками.
  – Отправь воздушный поцелуй той блондинке с высокой прической, будет достаточно и спой ей что-нибудь любовное! – весело предложил Барсик.


 – Ну, да! – хохотнул клавишник – Чтоб потом ее чувак отчукал нас всех?!
 На помощь Феликсу пришёл Ваник:
– Помните, еще Майя Кристалинская вместе с Кобзоном пели песню «По Ангаре, по Ангаре… Навстречу утренней заре…»..
 – Молодец! – обрадовался Феликс и снова полез в свои записи.
– Я знаю эту песню! – подхватил клавишник и замурлыкал мелодию:
 – Та-ра-ра, та-ра-та, ра-ра, та, та…
 – Ва-ах... И этой песни тоже нету у меня… – заныл Феликс.
 – Когда я работал в филармонии у Венеры Майсурадзе, она как раз пела эту 
песню. – сказал клавишник, – Только, вот, никогда слова песен не держу в голове!
– Я кое-что помню: «Две девчонки танцуют, танцуют на палубе», – напел Ваник и добавил припев, – «…навстречу утренней заре, по Ангаре, по Ангаре…».
– Отлично! – обрадовался Барсик, – Во время перерыва что-нибудь слепим...
 После перерыва клавишник, чередуя аккорды, стал наигрывать мелодию, Барсик субтоном поддержал на саксофоне. Ваник дал басы, после чего Феликс подошёл к микрофону и торжественно провозгласил:
 – Эту песню посвящаем нашим дорогим гостям из Новосибирска! Желающим петь её вместе с ними просим подключиться. Мы тоже ищем таланты!
 Туристы с изумлением повернулись в сторону музыкантов. Барабанщик задал ритм. Глядя в наспех надиктованную Ваником шпаргалку, Феликс запел и тут же что-то напутал. Приглянувшаяся музыкантам красавица бойко вскочила на сцену, и Феликс галантно отдал ей микрофон. Эту песню она знала назубок. Подзадоривая оркестрик, вдохновенно спела от начала до конца, вызвав бурные овации в зале.
 – Брависсимо!.. Звание безоговорочного лауреата нашего конкурса очаровательной гостье из Сибири! – заголосил Феликс.
 Когда певунья вернулась на своё место, официант тут же поставил на её стол две бутылки шампанского – подарок от компании, пировавшей вместе с генералом. Феликс отреагировал мгновенно: задорно запел песню «Как хорошо быть генералом».
 Прошла минута — и кто-то из гостей заказал песню, посвящённую городу Гори, где, как известно, родился советский генералиссимус... Вслед за этим официант принёс музыкантам купюру, завернутую в салфетку, на которой было написано: «Ах, Одесса…» Молодые люди, отмечавшие чей-то день рождения, ринулись в пляс прямо перед сценой. К ним быстро подключились многие от других столов. По своей инициативе Феликс запел «Мясоедовскую улицу». В ответ кто-то заказал «Семь сорок…», и танцующих стало ещё больше. Повеселившись до упаду, все постепенно разошлись по столикам.
  Спустя минуту к музыкантам поступил заказ на бодрую мелодию «От мельницы до вокзала». Барсик отложил саксофон и взялся за кларнет. Залился звонкими трелями, играя так вдохновенно, что вскоре встал и демонстративно отделил раструб от инструмента — продолжил играть уже на укороченном кларнете, а закончил вовсе на одном мундштуке.Не успев поклониться под овации, Барсика неожиданно окликнул какой-то пьяный мужчина, сунул в руки червонец и потребовал повторить «Семь сорок»…
 В разгар всеобщего веселья администратор помахал музыкантам руками, дескать пора закругляться!.. Феликс утвердительно кивнул. Тут пришла весть, что тбилисские динамовцы на выездном футбольном матче одержали победу, и кого-то заказал «Футбольный марш» Блантера, прозвучавший незамедлительно, а Феликс торжественно объявил залу радостный для местных болельщиков результат игры. Тут же кто-то сунул Феликсу червонец, чтоб запел популярную песню «Динамо» композитора Важи Азарашвили!..
 Уже исчерпан весь лимит работы музыкантов, и вмиг появился администратор. Феликс умоляюще оттопырил пятерню, мол, пожалуйста, еще пять минут!..
Семь бед – один ответ! Всё равно придётся отстегнуть администратору пятёрку, а может и червонец. Нельзя упустить жирный улов: молодые люди, отмечавшие день рождения, заказали танец «Шалахо»! В середине пляски пухленький, но пластичный парень поставил на пол стакан с вином и, расставляя ноги в стороны в такт музыке, приблизился к стакану и ухватил его зубами. Затем, выравниваясь той же «ёлочкой», запрокинул голову и залил вино себе в рот. Захватывающий номер эстрадного ревю закончился бурными аплодисментами всего зала.
  Наконец музыканты поспешили в свою комнату, расположенную в подвальном этаже рядом с кладовкой с продуктами. Там их уже ждали пара бутылок вина и кое-какая закуска – всё это Барсик заранее велел принести официанту. Феликс первым влетел в комнату, одной рукой прижимая к груди старый потрёпанный портфель, в другой руке держа гитару. С этим портфелем Феликс ходил ещё в школу. По его убеждению, портфель обрел магическую силу сохранять денежный достаток – «бараку». Мурлыча песню «И ваше нежное шуршание приносит сердцу трепетание…», он осторожно сдвинул закуску в сторону, высыпал «парнас»; на стол, затем бережно разглаживая каждую купюру, разложил их отдельно по номиналу. Закончив сортировку, посмотрел на Ваника с нежностью влюблённого:
– Я так и знал, что нога нашего нового друга принесёт нам удачу!
– Потому что он в нормальной обуви ходит, а не в твоих шлёпанцах с историей, – хмыкнул Барсик.
– Опять за своё? – обиженно буркнул Феликс. – Я же просил не копаться в моём гардеробе!
  Феликч уже который год не расстаётся со своими башмаками – стоптанными, чиненые до состояния музейного экспоната. Все уговоры о новых туфлях он встречает будто с ужасом, словно речь идёт о лишении свободы.
Разделив выручку, Барсик отложил червонец на долю администратора, плеснул вино в стаканы и, закатив глаза, произнёс тост, явно наслаждаясь собственным ораторским искусством:
  – Сегодня ты, товарищ Ваник, героически спас весь наш коллектив от позора! Помог нам исполнить песню для гостей из далёкой Сибири, проявив ум, находчивость и способность держать ноту! Мы глубоко ценим твой талант и гордимся знакомством – во славу нашей страны, родной компартии и правительства, да будет всем крепкое здоровье!
  Все одобрительно зашумели, Фелик с чувством хлопнул Ваника по спине, и компания синхронно осушила стаканы. Не теряя времени, Барсик уже отдавал распоряжение:
  – Фелик, раздобудь полный текст «сибирской» песни, вноси в репертуар и наливай заново – мы же ещё не выпили за дружбу народов!
  Выпили ещё: за благополучие в семьях, за женскую половину человечества, которая толкает сильный пол на великие подвиги… На том пирушку и завершили.
  Через пару дней, когда музыканты закончили работу и вышли из ресторана на улицу, троица внезапно накинулась на Феликса. Несмотря на его отчаянное сопротивление, его скрутили, стянули стоптанные башмаки и с торжественным прицелом метнули их куда-то в темноту. На ноги жертве тут же натянули новые лёгкие сандалии.
 – Ва-ай!.. Папины туфли!.. Что вы наделали!.. Это ведь были папины туфли!.. – почти всхлипнул Феликс, глядя в сторону, куда исчезла его «реликвия».
Ванику нередко приходилось работать и с музыкантами классического жанра, особенно во время ежегодных композиторских пленумов. Перед столь важным событием каждый автор стремился подыскать исполнителей, способных точно воплотить его замысел. Ещё бы! Авторы требовали особой тщательности, дотошно указывая на каждую динамическую метку и паузу.
  Правда, в современной классической музыке, большей частью атональной, слушатель вряд ли заметит одну неверную ноту. Но Ваник принимал все указания с готовностью, за что и пользовался уважением. Нередко его приглашали участвовать в авторских концертах даже за пределами республики.
Ещё в школьные годы Ваник вместе с матерью и отцом поехал на море, в посёлок Головинка неподалёку от Сочи. У Арама была путёвка в местный санаторий, а Астхик с сыном остановились в частном секторе.
  По вечерам на территории санатория играл танцевальный оркестрик из городка, о котором Ваник прежде никогда и не слышал, – Рубежный Луганской области. Музыканты исполняли ничего особенного, но пользовались неизменным успехом у публики. Работали они за бесплатное питание и ночлег.
Ваник без труда собрал остальных музыкантов – всех моложе себя. Каждый, к кому он обратился, сразу согласился вступить в команду, хотя прежде они и не были знакомы друг с другом. Скинулись по пятнадцать рублей и завели общую кассу. Карманные расходы – отдельно.
  Самое щекотливое – достать микрофонную аппаратуру и ещё кое-какие инструменты, решилось  в два счёта: завхоз факультета оказался на редкость сговорчивым.
Репетировали в подвале у Саши, на Авлабаре, и за неделю подготовили репертуар. Клавишник Резо уговорил Ваника взять с ними своего пятнадцатилетнего брата Зуру. Даже в поезде саксофонист Эмиль, барабанщик Костя и гитарист Датка не поинтересовались, где им предстоит жить и на каких условиях, их устраивало всё! Лишь певец Осик раздражал всех бесконечными вопросами:
– А если затея провалится? А вдруг мы нигде не сумеем устроиться?.. От такого нытья Датка вдруг скорчил трагическую рожу...
  – Тогда пойдем топиться в море, вместе с твоим австрийским микрофоном! Датка изначально невзлюбил Осика за то, что тот никому не позволял петь в его микрофон, якобы настроенный исключительно под его голос. Прокуковав ночь на жестких сиденьях полупустого общего вагона, выгрузились в Хосте.   
  Прямо на перроне наспех поели прихваченное из дома и кинули жребий: кому в какую сторону идти на поиск работодателей в здешних санаториях и домах отдыха. Один только юный Зуре остался сторожить вещи. Увы и ах, все вернулись без утешительного результата. Первым пришел Осик. Ему предстояло высоко подняться по крутым ступенькам в помпезное строение, возвышавшееся вблизи от вокзала. Пройдя половину расстояния, Осик узнал от двух пожилых дам, по-видимому, идущих на пляж, что в их санатории нет никакой танцплощадки, и сразу повернул обратно. По дороге неожиданно встретил неуих своих близких, приехавших отдыхать «дикарем». Узнав, что Осик попал в сомнительное положение, они посоветовали ему вовремя унести ноги и гарантировали надёжную крышу над головой…
  Последними из разведки, едва волоча ноги, вернулись Датка и Эмиль. Им досталось топать в самый конец хостинской бухты, к белоснежному зданию, напоминавшему круизный лайнер, чудом выброшенный морской стихией в зелёную гущу горных субтропиков.
  Чуть отдышавшись, Датка с жаром начал рассказывать: как они долго стучали в дверь, пока наконец появился заспанный сторож. Тот, не говоря ни слова, позвал такую же заспанную пожилую женщину.
 – Вам чего надо? – строго спросила она.
 – Мы музыканты, – гордо ответил Датка. – Хотим у вас играть на танцах!
 – Ещё танцев тут не хватало! Валите отсюда! — отрезала женщина и захлопнула дверь.
  Не дав договорить Датке, панически взвыл Осик:
  – Я так и знал! Так и знал! Чуяло моё сердце, что едем на явную авантюру!
Даже всегда уравновешенный Эмиль не выдержал:
 – Осик, если ты ещё раз откроешь рот, тебя придётся пристрелить, как паникёра на корабле. Лучше спроси, куда мы там попали!.. Это был санаторий для даунов и слепоглухонемых детей!
 – Ну и что! – скривился Осик. – Всё равно ничего путного я у вас не предвижу. Лучше вовремя бросить эту затею! Я о себе уже позаботился, а вы   
 – как хотите!
 – Скатертью дорога, вместе с твоим австрийским микрофоном! – брякнул Датка и, обернувшись к Ванику, добавил: – Верни ему часть денег сразу, а то ещё передумает!
 – Этого ещё не хватало – «передумает»! – фыркнул Осик.
 Пока «бременские музыканты» совещались, не обращая внимания на перронную суету, к ним подошёл загорелый мужчина спортивного вида — в тенниске и шортах.
 – Вижу, вы музыканты! Приехали или уезжаете?
 – Приехали... А что? —– живо отозвался Ваник.
 – Так!.. И к кому приехали, если не секрет?
 – Ещё неизвестно, – честно сказал Ваник. – Ищем, где тут играть на танцах.
 – Та-а-ак!.. – глаза «теннисиста» загорелись. –А что играете?
 – На все вкусы! – с достоинством ответил Датка. – И не только играем, но и поём!
 – Тогда айда в санаторий «Аврора». Бесплатное жильё и питание гарантирую. Согласны?!
 Слова «теннисиста» ошеломили музыкантов. Он предлагал им играть именно там, куда Осик поленился подняться.
  –Так точно! Конечно, согласны! – опомнился Ваник.
 – Сегодня День Военно-Морского флота, – деловито продолжил «теннисист». – Неплохо бы вам уже вечером дать концерт, прямо на вокзальной площади. Согласны? Всем, что надо, обеспечим!
 – Идёт! –не скрывая радости, закивали музыканты.
 Новый знакомый оказался физоргом санатория и, по совместительству, культработником. Рассказал, что раньше у них играл ансамбль из Арзамаса
 – его руководитель приходился роднёй главбуху санатория, но теперь от них ни слуху ни духу. Да и играли они, признался, слишком уж старомодно. Затем культурник повёл ребят к начальнику клуба, а Зура, как всегда, остался сторожить вещи.
  Начальником клуба оказался сухощавый мужчина с гладко зачёсанными жидкими волосами, в летней желтоватой рубашке морского офицера без погон, брюках в тон и сандалиях на босу ногу. Изо рта у него торчала сигарета в костяном мундштуке, выточенном, как он с гордостью сообщил позже, из зуба кашалота.
  Узнав, что музыканты приехали из Грузии, он сразу нырнул в воспоминания: во время службы начальником военно-морского политотдела в Мурманске к нему как-то записался на приём грузин по имени Тариел. Просил помочь раздобыть крышки для консервирования – в те годы большой дефицит.
  – И ради этой пустячины вы записались ко мне? — рассмеялся он тогда и позвонил жене, велев поделиться домашним запасом.
Но тут уже расхохотался Тариел: ему нужно было не меньше пяти тысяч крышек! Он достал из портфеля официальное письмо от грузинского райпотребсоюза «Цекавшири», готового заключить договор на вполне законных основаниях. Начальник политотдела посоветовал искать счастья у мурманских рыбаков – у них с крышками проблем не бывает.
  Закончив историю, завклубом внимательно осмотрел музыкантов. Узнав, что большинство из них студенты, заметно повеселел, крепко пожал каждому руку и прокуренным голосом представился:
  – Капитан первого ранга в запасе Юрий Петрович Янтарёв! Кто из вас старший?
  – У нас нет старших, мы все равны, товарищ капитан, – ответил Ваник.
  Ещё при сборе ансамбля он предложил коллективное руководство, чтобы каждый чувствовал ответственность за общее дело.
  – Как?! – нахмурился Янтарёв. – Даже если двое идут по пустыне, кто-то один должен быть старшим, чтобы принять решение в критический момент!
  Ребята переглянулись и дружно повернулись к Ванику.
 – Тогда вот наш старший! – Датка ткнул пальцем в него, остальные закивали.
 – Это уже другой табак! – одобрил Янтарёв и, повернувшись к культработнику, скомандовал:
 – Клюев, этих парней – под твою личную ответственность!
 – Есть! – отчеканил Клюев.
  Быстро организовав переброску скарба музыкантов, Клюев отвёл их в столовую. На их столе, пусть и скромно, но всё же красовалась красная икра – в честь Дня военных моряков, 26 июля. Санаторий, как оказалось, находился в подчинении Северного флота.
  Пообедав, музыканты расположились в просторной комнате с несколькими солдатскими двухъярусными кроватями. Здесь уже жили двое матросов, которые со дня на день ожидали демобилизации. Их командировали из Северодвинска «на подхват» – помогать поварам, садовнику, да и вообще везде, где требовались крепкие руки. Эти парни и помогли перетащить музыкальный скарб. Держались они особняком и в свободные часы исчезали неизвестно куда.
  Как и на всяком приморском курорте, стоило лишь ярко-оранжевому солнечному диску коснуться морского горизонта, уступая место вечерней свежести, как у отдыхающих наступало время наводить марафет и готовиться к новым развлечениям.
Когда из динамиков, наконец, прекратились выкрики «Раз, два… раз!», сопровождавшие настройку аппаратуры, залихватски грянул джаз-рок-хит Билла Чейза «Бачава». И тут же, словно мошкара на свет, налетела публика. Под тогда ещё непривычную для большинства музыку несколько пар ринулись выделывать такие буйные движения, что приехавшие из глубинки провинциалы изумлённо разинули рты.
  Затем прозвучала куда более близкая им «Песня о добрых молодцах» Юрия Антонова. Датка пел так вдохновенно, что, пожалуй, и сам Антонов позавидовал бы.
  Сзади толпа всё напирала. Клюев и оба матроса с трудом сдерживали границы импровизированной танцплощадки. И когда Датка запел «Толстый Карлсон» из репертуара «Поющих гитар», толпа взорвалась восторженными визгами.
  Культурник, жестикулируя, подал Ванику знак перейти на что-то более спокойное. Тот понимающе кивнул и торжественно объявил:
– А теперь приглашаем любителей медленного танца!
  Бархатный звук саксофона вывел вступление к танго 1934 года Ефима Розенфельда «Вздыхая розы аромат…». Текст этой старинной песни Датка выучил по граммофонной пластинке, оставшейся у родителей с их молодости.
  Во время перерыва к ним подошёл Осик:
– Привет, земляки! – воскликнул он так, будто не видел их целую вечность.
  С ним была загорелая толстушка в шлёпанцах и шортах.
  Датка, схватившись за живот, изобразил страдальца:
– Ой, не могу-у!.. Сегодня в нашем санатории так объелся икрой, что… ну никак!
 – «Икрой»?! – переспросил Осик, с почтением повернувшись к Ванику
 Тот кивнул и, ухмыляясь, добавил:
 – А ты поленился подняться в тот санаторий!.. Сейчас объявим белый танец, смотри, чтоб твоя дама не выбрала себе другого кавалера!
  После перерыва ажиотаж среди публики только усилился. Клюев довольно потирал руки. Но вдруг к площадке подошла разнузданная компания хмельных местных парней. Клюев сразу скомандовал музыкантам сворачиваться:
 – Хорошего – понемногу!
  Наутро он заглянул к ещё сонным музыкантам и сообщил, что начальство их выступлением довольна, но в самом санатории, на открытой веранде, придётся играть что-то более спокойное.
  – У нас большой репертуар! – разом отозвались музыканты.
 – Добре! Сегодня отдыхайте, а завтра, ровно в двадцать ноль-ноль, начинайте.
  Позавтракав, все поспешили на море, только Ваник и Саша остались подготовить ещё пару аранжировок. К обеду купальщики вернулись полные впечатлений.
  – Представьте! – возбуждённо рассказывал Датка. – На диком пляже — давка, а на нашем почти никого. Всё чисто, аккуратно. Только просили говорить тише. «А мы разве громко?» – спрашиваю, а мне: «Вы просто орёте!». А ещё — не разрешили играть в карты. Шахматы, пожалуйста, а карты – ни-ни!
  Потом он рассказал, как подошёл к стройной красавице, полулежавшей в шезлонге с книгой; рядом стояла шахматная доска. Следуя полученному наставлению, он тихо предложил сыграть партию.
 – Я загораю, – сухо отрезала она.
– А нельзя ли играть и загорать одновременно? – удивился Датка.
– Никак! – ответила она с таким видом, будто он предложил перепрыгнуть пропасть в два прыжка.
– Извините, я не думал, что это так сложно!
– Прощаю. Можете взять эти шахматы и играть со своими друзьями.
– Спасибо… – почти шёпотом произнёс Датка. – А я ведь так хотел сыграть с вами!Женщина вновь погрузилась в книгу. Позже парни узнали, что перед ними была жена одного очень крупного флотского командира.
Строгая дисциплина, даже при идеальном питании и безупречных бытовых условиях, вскоре начала угнетать музыкантов. Особенно после того, как в разгар танцевального вечера на них налетел лысый коротышка средних лет в идеально отутюженных, но явно допотопных парусиновых брюках:
  – Что за порнография, что вы играете?! – зашипел он, сверля их взглядом.
– В чём дело? – опешили музыканты, обмениваясь тревожными взглядами.
– Где вальс?! Почему не играете вальс?! – продолжал коротышка, вскакивая на носочки, как будто хотел дотянуться до потолка.
  До этого он, странно, ни разу не пропустил ни одного танца, охотно приглашая дам бальзаковского возраста. Теперь же казался судьёй всех мелодий в мире.
  К нему тут же подбежал Клюев:
  – Что случилось, товарищ капитан второго ранга?
  Выслушав причину недовольства, коротышка повернулся к растерянным музыкантам:
  – Вы что, не знаете, что всякий танцевальный вечер должен начинаться с вальса?
  – Нет, не знали… Извините, – смущённо сказал Ваник. – Завтра обязательно сыграем!
  – Чистосердечное признание смягчает вину! – торжественно объявил коротышка, будто вручал орден.
 Выяснилось, что он — один из командиров подлодки, недавно вернувшейся с ответственного задания в дальних морях.
  Утром музыканты, словно на соревновании, начали предлагать вальсы для репертуара. Ваник выбрал знакомый всем «Синий платочек» и с заметной гордостью добавил имя автора — польского композитора Ежи Петербургского, о котором недавно узнал от старика Гриши Амдура. Тот рассказывал о довоенных временах в тбилисском цирке и лично знал Петербургского, автора также популярной песни «Утомлённое солнце». Саша предложил вальс Берлиоза из «Фантастической симфонии». На следующий день оба вальса оказались приятным сюрпризом для придирчивого подводника.
  Тем временем кто-то из комнаты музыкантов умудрился стащить транзисторный приёмник «Рига-103». Ваник купил его в комиссионном магазине, надеясь ловить джазовую программу Уиллиса Кановера на «Голосе Америки» на морском побережье. Подозрение пало на матросов, но те вели себя так, будто никогда в жизни не видели радиоприёмников. Как говорится, «не пойман — не вор». Подозрение пало на матросов, но те вели себя так, будто никогда в жизни не видели радиоприёмников. Как говорится, «не пойман — не вор».
  На другой день, во время планёрки начальник санатория расценил пропажу как ЧП. Янтарёв и Клюев получили выговор. Спустя пару дней Клюев виновато сообщил музыкантам:
– Я и начальник клуба довольны вами, – сказал он, – но главбух у нас стоит выше. Скоро приедут её музыканты. У вас на сбор ровно двое суток! 
  Новость даже обрадовала ребят — сами они подумывали «улететь» из этой «золотой клетки». В тот же день Ваник поехал на электричке в санаторий «Головинка». Тамошний массовик-затейник, баянист из Вильнюса, ликовал: наконец-то можно разбавить свой заезженный репертуар. Литовец немедленно повёл Ваника к начальству…
  Уже за полночь ребята выгрузились на полустанке, в двух шагах от пляжа. Разумеется, никто не отказался от удовольствия плескаться в лунном свете, словно они снова были детьми.
  Утром их поселили в аванзале клуба, где можно было репетировать на всю катушку, никого не тревожа. Выспавшись днём, вечером они вышли на здешнюю танцплощадку, вызвав не меньший фурор, чем когда-то на вокзальной площади в Хосте. Утренние отдыхающие на пляже встречали музыкантов почти как звёзд мирового масштаба.
 После строгих правил и ограничений санатория «Аврора» здесь ребята почувствовали полное раздолье. С упоением оттачивали профессионализм, почти забывая о других соблазнах приморского курорта.
  Спустя день к музыкантам подошли парень и девушка и пригласили присоединиться к их компании на пляже, попеть под гитару. Датка немедленно рванул за своим инструментом.
  В тени аэрария собралась большая компания, чтобы послушать его.
 – Я спою вам романс «О, позабудь былые увлеченья»! – объявил Датка. – Его пела моя мама, не хуже знаменитой Тамары Церетели!
 Вдохновенное исполнение, особенно финальные слова «Пойми, и всё прости!», растрогало всех, особенно женщин. Среди них внимание Ваника привлекла молодая хрупкая шатенка с грустными глазами.
Датка спел ещё пару грузинских лирических песен, а потом, со словами «А теперь ты!», всучил гитару Ванику. Хотя прекрасно знал, что тот почти не поёт и с гитарой на «ты» не слишком. Но дать «задний ход» Ваник не захотел, тем более перед приглянувшейся шатенкой.
  – Скажите, он друг мне или враг? – улыбнулся Ваник, показывая на Датку. – Знает, что я едва пою и играю на гитаре. Но сейчас, назло, возьму и спою!
 Вокруг повисло напряжённое молчание. Ваник нащупал на грифе три знакомых аккорда, дернул струны и, напрягая слух, едва промурлыкал первый куплет песни Дунаевского «Как много девушек хороших…». Закончив, Ваник вернул гитару. Аплодисменты вспыхнули вокруг, словно летние фейерверки. Он мельком встретил взгляд шатенки — в её грустных глазах мелькнул одобрительный блеск. Ваник почувствовал, как внутри что-то мягко щёлкнуло: вроде бы маленькая победа, но настоящая.
  – Я свой лимит исчерпал! – сказал он, сдерживая улыбку.
  Вечером на эстраде появился массовик-затейник. Лихо вскинув баян на плечо, он заиграл что-то в ритме вальса — литовскую песню о море. Всего одна, к тому же пожилая пара, закружилась в танце.
  Ваник стоял в стороне, наслаждаясь мягким шумом прибоя и запахом вечернего солёного ветра. И вдруг к нему подошла миловидная брюнетка, чем-то напоминающая певицу Зыкину. Её глаза искрились, а улыбка была такой широкой и искренней, что Ваник почувствовал лёгкое тепло внутри:
  – Вы все ведёте себя не так, как другие ваши земляки… – сказала она, кокетливо наклонив голову. – Вы совсем не такие…
  Ваник не сразу ответил. Ему хотелось сказать что-то остроумное, но слова застряли где-то между горлом и сердцем. Вместо этого он просто улыбнулся, и улыбка его, казалось, отвечала за него. 
  – Какие мы? – удивился Ваник.
– Хорошо говорите по-русски. И вообще… ведёте себя как-то не так…
– Как «не так»?
– Как монахи… Не ухаживаете за женщинами.
– Вы так считаете? – смутился Ваник.
– Чего тут «считать», это и так заметно!.. – усмехнулась брюнетка. В тот момент массовик пригласил ансамбль на сцену.
  Вскоре танцплощадка была переполнена до предела. Музыканты играли на все вкусы, полностью в ударе. Ваник тщетно искал глазами ту самую шатенку с грустными глазами…
  Вдруг в середине быстрого танца погас свет – кто-то нечаянно наступил на шнур. Остались слышны только барабаны и саксофон. Пока Датка бросился восстанавливать соединение, Эмиль тоже остановился.
  – Эмиль, ты чего?! – тихо рявкнул Ваник.
  – У меня паузы… – невозмутимо ответил тот.
  – Играй мелодию, не видишь, люди танцуют!..
  Спустя годы музыканты всякий раз подшучивали над Эмилем: «У меня паузы!»
Быстрые танцы сменялись медленными, а брюнетка ни один не пропускала, постоянно появляясь с разными кавалерами и кидая Ванику многозначительные взгляды.
 Когда танцы закончились, музыканты быстро свернули аппаратуру и поспешили в клуб – усталость после переезда на новое место давала о себе знать. Ваник даже завалился спать, а ночью ему приснилась шатенка…
  Утром он проснулся как никогда бодрым. Завтракать пришли с небольшим опозданием, многие отдыхающие уже покидали столовую. У порога музыканты столкнулись с брюнеткой, которая радостно улыбнулась:
  – Скорее заканчивайте завтрак, мы ждём вас на пляже! Места в аэрарии уже забронированы! И чтоб гитара тоже была! – обратилась она к Датке.
  – Гитара сама играть не может. А у меня горло болит, придётся ждать до вечера… – хмуро произнёс Датка.
  – Ой, бедненький… – жалобно сказала брюнетка, нежно погладив Датку по плечу. – Приди без гитары, я вылечу моим бальзамом, вечером будешь как огурчик!..
  Датка почти не притронулся к завтраку, дожидаясь, пока все уплетут свои порции. Накануне музыканты наметили репетировать новую оркестровку Саши, сделанную в модном тогда стиле джаз-рок, поэтому идти с утра на пляж они не планировали.
  – Очень болит горло, даже говорить трудно… А ещё и в животе что-то горит… Может, правда, эта девица поможет?.. – сказал Датка, собираясь идти на пляж.
  У Саши заиграли желваки на скулах. Целых два дня он трудился над партитурой, и теперь, да и всем музыкантам, не терпелось услышать её звучание. «Неужели флюиды брюнетки, – подумал Ваник, – так повлияли на Датку, что он готов покинуть репетицию?» Тут Ваник сам поймал себя на мысли, что и его тянет на пляж, увидеть ту шатенку с грустными глазами.
  Тем не менее он объявил:
 – Первым делом, первым делом – самолёты!.. Попробуем на зуб оркестровку.
  Все согласились, и Датка тоже остался, скрепя сердце.
 Оркестровка получилась яркой и упругой, как раз для быстрого танца, но из-за Датки репетиция шла без драйва. Его электрогитара моментами звучала невпопад, аккорды путались… Ваник объявил перерыв.
  – Как ты назвал свою оркестровку? – спросил он у Саши.
  – Пока никак, – ответил Саша. – Я об этом не думал.
  – Давай вместе подумаем… – предложил Ваник. – Датка, что скажешь? Как назовём эту вещь?
  Датка тупо выпучил на Ваника глаза, и вдруг раздалась отрыжка с резким запахом – то ли жжёной резины, то ли тухлого яйца. Тут Ваник мгновенно догадался:
  – Назовём «Тухлые яйца»!
  Все дружно поддержали идею, и уже через пару минут весело двинулись на пляж. Датка уныло плёлся сзади.
  – Послушай, я не понял, – обратился Ваник к Датке. – У тебя горло болит или живот? Случайно не отравился?..
  –  Наверно, да… - вяло произнёс Датка.
  – Что ты поел такого? – Ваник приложил ладонь ко лбу приятеля. – Температуры вроде нет…
   – Сам не пойму, – пробормотал Датка. – То горло болит, то живот… Наверное, мне надо промыть желудок. Я вчера выпил сырого молока…
  – Чего же тащиться на пляж? – удивился Ваник. – Немедленно иди в медпункт. Та девица никуда от тебя не убежит!
  Оказалось, что вчера какой-то местный парень принёс Датке крынку сырого молока и попросил научить разным аккордам на гитаре. Спасибо медпункту – Датке хоть как-то помогли, но вечернее выступление ансамбля всё же пришлось отменить.
 Тем временем, под тенью аэрария брюнетка и вся её компания весело резалась в карты. Оставшемуся в дураках, под всеобщий хохот, ставили на лице чёрную метку от жжёной пробки. Всего одна точек «украшали» широкий лоб брюнетки, у остальных почти всё лицо было в саже.
  От предложения к музыкантам подключиться к их забаве, те решительно отказались и пошли поплавать.
 Ваник быстро уплыл прямо к линии буйков и лёг на спину. В таком неподвижном состоянии он может держаться сколько угодно. Вглядываясь в небосвод, среди плывущих облаков он вдруг различил силуэт всадника на коне, словно застывшего в раздумье о выборе своей дальнейшей судьбы. Ваник невольно уподобил его самому себе — мысль, до сих пор никогда не приходившая ему в голову. Скоро придётся возвращаться домой, и снова начнутся мотания между институтом и манящей к себе музыкальной средой. «Отец все-таки прав, перспектива рядового музыканта не так уж радужна. Да и всю жизнь пилить смычком в симфоническом оркестре – для него удовольствие сомнительное. Хотя и работать до старости рядовым инженером – тоже не фонтан!».  Ваник понимал, что никогда не достигнет музыкальных вершин Георгия Гараняна, но и не видел себя автором принципиально новых разработок на инженерной ниве. Так, что своё будущее представлялось ему туманным и неопределённым.
 Плавать он научился на бассейне стадиона «Динамо» в секции у Бориса Никитина, призёра Олимпийских игр. Спортивных достижений особых не было, но чему научился – на том и спасибо.
  Вдруг кто-то на надувном матрасе энергично подгреб к буйку. Ваник сразу узнал пёструю расцветку купальника. «Так это же та… с грустными глазами!». Пара энергичных взмахов руками – и он уже рядом с ней.
  – Вы не боитесь так далеко уплывать на матрасе? – спросил Ваник.
  – А что? – её грустные глаза округлились от удивления.
  – Вдруг ваш матрас пронзит рыба-меч?
 Она мгновенно уловила шутку:
  – Не знала, что и они тут водятся. Скорее боялась, что кит опрокинет меня!
  – Правильно. Для плавающих на матрасах особенно опасен синий нарвал, а ещё и касатка!
  – О-о… Вы так хорошо знакомы с фауной этого моря?
  – У меня был хороший педагог биологии.
  – Но даже у хороших учителей не редкость тупые ученики.
  – Я был почти отличником!..
  Перекинувшись ещё несколькими фразами, они поплыли к берегу. Солнце уже припекало так, что оставаться в воде становилось неудобно.
  …Вечером, после танцев, Ваник и Таня, так звали сероглазую шатенку, пошли гулять вдоль берега, любуясь отражением луны в воде. Потом они устроились в аэрариуме, удобно прижавшись друг к другу, и целовались. Мимо прошли трое пограничников, как обычно совершавших ночной обход берега. Посветив на них фонариком, они лишь заулыбались и двинулись дальше.
  К огромному сожалению Ваника, всего через день у Тани заканчивался отпуск. Она работала в секретариате какого-то всесоюзного министерства в Москве. Ещё никогда в жизни Ванику не было так хорошо, как наедине с Таней. На прощание он оставил ей, на всякий случай, свой домашний адрес.

Говорливый и общительный курсант лётного училища, бакинский армянин Артавазд быстро подружился с музыкантами. Он с улыбкой рассказывал о своих нежных чувствах к девушке, которая вскоре должна была приехать. А потом попросил устроить для неё сюрприз: спеть песню под аккомпанемент ансамбля. После того, как он напел даже один куплет, парни поддержали его:
  – Почему бы и нет! – поддержали его парни. – Голос у тебя тоже неплохой!   
  Саша быстро сделал оркестровку. Спевка с ансамблем не была долгой, и вечером, в качестве обкатки на публике, Ваник торжественно объявил:
 – А сейчас выступит один из тех, для кого небо «любимый дом!». Это курсант лётного училища, Артавазд. Он споёт «Песню первой любви» композитора Арно Бабаджаняна!
 Тут подскочил невзрачный коротышка лет сорока, уставился на Артавазда так, будто с небес спустился сам ангел, а не будущий лётчик. Как только он закончил петь, последовал шквал аплодисментов. Коротышка завизжал в экстазе:
– Бис! Браво!
 Эпрос – так почему-то прозвали музыканты этого странноватого мужика.
  Утром на пляже он завертелся возле Артавазда, словно преданная собачка.   
  С того момента, как только музыканты появлялись на пляже, Эпрос тут же оказывался рядом. Когда парни плескались в море, он вдруг выныривал там же, в маске и с трубкой для подводного плавания. Сверкая ярко-голубой резиновой шапочкой, он, как бы невзначай, прикасался к кому-нибудь из них и всхлипывал от восторга. Такое его поведение только смешило парней.
 Спустя пару дней никто уже не видел его. Возможную причину исчезновения пояснил Артавазд. С бакинской манерой мягко растягивать окончания слов, он, сверкая белоснежными зубами, с жаром рассказал о произошедшем с ним вчерашнем случае:
 – «Ман олюм!» – Чтоб я сдох, если вру! От чистого сердца говорю, да-а! Эпрос мне сказал: «Порадуй меня, пожалуйста, я отблагодарю!» Я не понял: «Чем порадовать?», а он: «У меня в номере поясню»…
 Не представляя себе, что нужно Эпросу, он переступил порог его комнаты. Там на столе стоял бутылка дагестанского коньяка и блюдце с дорогими московскими конфетами «Грильяж». Эпрос плеснул напиток в два граненых стакана, и, любяще глядя гостю в глаза, чекнулся, пододвинув конфеты. Артавазд залпом осушил янтарный напиток кизлярских виноделов и с удовольствием захрустел конфетой. Эпрос с тем же сладким голоском пояснил свою просьбу, так удивив будущего летчика, что тот чуть не подавился грильяжом. Откашлявшись, он быстро взял себя в руки и, как бы в знак согласия, потянулся за следующей конфетой.  И тогда тот, не мешкая, спустил портки, уперевшись ладонями в стенку, застыл в ожидании. Артавазд со всей силой дал ему пинок в зад и вышел из комнаты...
 И вот уже конец августа, пора было возвращаться домой. В Тбилиси все участники ансамбля с упоением рассказывали налево и направо о своих приключениях на сочинском побережье. Несколько профессиональных музыкантов, имевших в городе немалый престиж, предложили Ванику свои услуги в следующем году.
  Вскоре он неожиданно получил от Тани теплое письмо, которое вызвало у него бурный всплеск эмоций. В ответ он написал с такой же искренностью, сожалея о том, что их общение было столь недолгим. Он признался, что часто вспоминал о ней и испытывал огромное желание встретиться вновь, на этот раз в Москве.
               
                Глава пятнадцатая. «За двумя зайцами…»
 «За двумя зайцами погонишься…» – вслед за Арамом стал твердить Ванику педагог в музучилище, настаивая, чтобы он поступил в консерваторию. Но Ваник оказался между двух огней.
  На последнем курсе политехнического института, в самый разгар первой экзаменационной сессии, его застала внезапная повестка из военкомата. Один из сокурсников, так же перешедший с вечернего на дневной стационар, знал все хитрости призыва и строго предупредил: «Не ходи туда! В первой повестке написано только «предлагаем явиться», а не «приказываем». Учти!»
  Спустя годы Ваник не раз ловил себя на тяжёлых мыслях: «Ах, сколько глупостей я наделал в своей жизни! Неужели я был настолько неразумный?..
  Несмотря на настойчивое предупреждение сокурсника, какая-то неведомая сила в тот день буквально вытолкала его на улицу, к самому военкомату на Марджанишвили. Шёл, словно во сне, не в силах свернуть в сторону. А уже следующая повестка не оставила ни малейшего сомнения: «приказываем…»   
  Сдавать экзамен по «Зуборезным станкам» у заведующего кафедрой Джагги предстояло всего за один день до призыва. Ваник решил действовать решительно: первым вышел на экзамен, чтобы сэкономить время. Джагга заносил оценки сначала в блокнот, а потом, после опроса всей группы, переносил их в зачётки и экзаменационную ведомость. Ваник оставил свою зачетку старосте, попрощался и поспешил домой, готовясь к неизбежному.
Произошло непредаденное: староста группы, немного глуповатый и чересчур уверенный в себе переросток, уже служивший в армии, получил от Джагги «неуд». А когда преподаватель стал переносить оценки в зачетки, староста подсунул вместе с Ванкиной своей зачетку. Джагга вспыхнул и, отбросив обе книжки, заявил, что пересдача у Ваника состоится только после демобилизации.
  В группе старосту после этого случая недолюбливали окончательно, и все с ним перестали разговаривать. А после демобилизации Ваник сдал экзамен другому лектору: Джагга и химичка Биадзе успели уйти к праотцам.
  В толчее призывного пункта в Навтлуги Ваник вдруг заметил смуглолицего прапорщика с лирой на петлицах.
  –Товарищ прапорщик, видно, вам нужны музыканты. Вот он я, с багажом музыкального училища! — сказал он с надеждой.
 Глаза прапорщика сразу заблестели, но, услышав, на чём он играет, он сник:
  – Я как раз уже нашёл себе бас-гитариста. И тоже с образованием.
  – Ещё и на духовом инструменте немного умею! – поспешил добавить Ваник.
 Год назад он почти даром купил в комиссионке старую педальную трубу и за это время освоил на ней несколько простых мелодий.
  – Вот это другое дело! – оживился прапорщик, доставая блокнот.
Тогда Ваник ещё не догадывался, что эта самодовольная откровенность принесёт не только пользу, но и обернётся тяжёлой обузой. В армии ведь как: кто тянет, того и нагружают…
  До отправки эшелона оставалось пару часов. Новобранцы, словно муравьи, рассыпались по обширной территории призывного пункта. Подойдя к воротам, которые время от времени распахивались для проезжавших «уазиков», Ваник заметил за оградой в толпе провожающих Арама, а с ним и своего дядьку Мишу. Тот, завидев племянника, радостно замахал кепкой и засвистел, как заядлый голубятник. Ваник крикнул в ответ:
  – Всё в порядке, я в музроте!
  В тот же миг ворота снова закрылись.
  Среди массы призывников он неожиданно встретил Хуана, которого знал лишь по рассказам тромбониста Саши. Тот когда-то дружил с его семьёй и восхищался мальчишкой: в шестнадцать лет Хуан уже зарабатывал в ресторане игрой на гитаре и помогал родным. Теперь же он выглядел, как беспомощный щенок, выброшенный на улицу. Ваник тут же взял его под опеку и повёл знакомить с музыкальным прапорщиком. Но вскоре эта «опека» напомнила о старой истине: чтобы узнать человека по-настоящему, надо съесть с ним пуд соли…
                Глава шестнадцатая. Дядя Миша.
   
  После развода с Феней дядя Миша недолго ходил в холостяках — женился на Вале, кассирше с центрального вокзала. Но и этот брак треснул.
 – Да она упрямая как бык! – жаловался Миша. – По любому поводу спорит, всё своё проталкивает.
 – А перевоспитать пробовал? – спрашивали его.
 – Пробовал… Не получилось.
 Валя ушла с фингалом под глазом…
 Постепенно его начал донимать правый бок. И, как назло, особенно он ныл в самый разгар застолий, когда гости в доме. Миша кряхтел, подпирав бок кулаком, пересаживался с места на место и стонал:
  – Вах, мама-джан… ох, деди-джан…
А гости, между тем, нахваливали закуску, достанную Мишей, и уплетали всё, что наготовила его мама.
 И вот однажды, когда уже подняли тост за его здоровье, Миша не выдержал: схватил вилку и…  чпок! – ткнул себе в бок.
  – Миша-а-а! – завизжали сестры.
  – Ты что творишь?! – растерялись их мужья.
  Рана была пустяковая, но с того дня главная тема всех семейных разговоров стала одна – «Мишкин бок».
 Миша обошёл всех, кого только мог из медицинских светил. Меньше доцента он даже не рассматривал, и платил, не торгуясь.
  – Это межрёберная невралгия! – говорил один.
  – Да нет, желчный пузырь чудит, – возражал другой.
  – Похоже на опухоль надпочечника, – задумывался третий.
  – А я вижу аденому, – подытоживал четвёртый.
  Рентген был бессилен, да и других методов пока не знали. В конце концов, ради торжества медицинской науки, Миша лёг на стол к самому известному хирургу города. Профессор вышел из операционной, закатил перед роднёй медицинскую лекцию… и никто так и не понял, что он там нашёл.
  Одна польза от операции была очевидна: после наркоза Миша бросил курить. Даже у парикмахера морщился, когда тот жёлтыми от никотина пальцами касался его щёк.
  А вылечила его, в итоге, вовсе не профессура, а молодая врачиха из районной поликлиники.
  – Гастрит у вас. Диета, пару таблеток — и будет как новенький.
 Так и вышло.
   После долгих холостяцких лет дядька, уже в свои сорок, привёл в дом Тосю, девицу почти вдвое моложе себя. Женщина, что называется, кровь с молоком, приехала из Тихорецка. Поверила сладким речам вербовщиков, суливших золотые горы и радужные перспективы на ткацкой фабрике.
  Очень скоро поняла: пример Екатерины Фурцевой, сделавшей карьеру от рядовой ткачихи до министра культуры и секретаря ЦК, это не просто журавль в небе, а пылинка в космосе. Вот и ухватила «синицу» – Мишку, одарив его тремя сыновьями и дочерью.
  Кормить стольких едоков, да ещё и старенькую мать, Мише удавалось без особых усилий. В те годы он работал электриком на Дезертирском базаре, а заодно контролёром.
  В школьные годы Ваник никак не мог понять, чем «базар» отличается от «рынка». Однажды он напрямую спросил учителя обществоведения:
— А в чём, собственно, разница?
— «Базар» — устаревшее слово! Надо говорить: «Колхозный рынок»! — отрезал тот, даже не моргнув.
  Вряд ли учитель догадывался, как на самом деле работали эти «колхозные» рынки. Формально там запрещалось требовать у продавца справку, что товар выращен им самим, а администрация и милиция обязаны были пресекать спекуляцию. Но какой нормальный крестьянин бросит хозяйство и будет целый день стоять за прилавком? Привёз товар — и тут же продал перекупщикам, чтобы вернуться к своим делам.
  Перекупщиков же контролёры знали всех в лицо. Те исправно платили им ежедневную дань, часть которой шла директору рынка, а тот передавал её ещё выше по цепочке.
  С приходом к власти Шеварднадзе «Дезертирка» попала в его сферу интересов. Началась масштабная реконструкция, и рынок полностью перешёл под контроль новых сил.
  Кстати сказать, спустя Саакашвили, под предлогом борьбы с «мясной мафией», устроил очередную перестройку, после которой цены на мясо резко взлетели.
  Миша контролировал «пятачок» на краю базара, под открытым небом. Здесь в основном торговали настоящие сельчане из пригородов, дорожившие каждой копейкой, добытой в поте лица. Но и с них, скрепя сердце, приходилось брать — за «нарушение санитарных норм», то есть за торговлю не с прилавка. которого там и в помине не было, а с подстилки на земле. По их поверью, земля-кормилица способствует удачной продаже всего выращенного на земле!
Другое дело — контролёры на мясном и рыбном рядах! Настоящие миллионеры. Они доили перекупщиков икры и прочих осетровых деликатесов, добытых браконьерами из Баку и Махачкалы, наживались на битой птице и свинине, привезённую правдами и неправдами из Кубани и Ставрополья, и говядине из высокогорий Грузии. Неплохой доход приносил и фруктовый павильон. Правда, какой нормальный колхозник вырастит на своём скромном участке столько отборных яблок и груш? Конечно же, «слямзили» на колхозно-совхозной плантации, а колхозная продукция тоже иногда приезжала, чтоб совсем уж не пустовать.
Не только Миша, позавидовал бы кладовщику, выдававшему мясникам толстенную обёрточную бумагу. Бумага-то входила в стоимость мяса, но мясники умудрялись виртуозно подсовывать туда ещё и ломтик с костью. Местная бумажная фабрика, работавшая в основном на макулатуре, тоже получала свою долю от этого «навара».
  Мишка рассказывал, как иной раз контролёры базара потешаются над лохами. Завидев какого-нибудь случайного знакомого, радостно и нежно перекидывают руку через его плечо, и, как бы невзначай, жмут большим пальцем ему на нос, «по-секрету» шепча на ухо что-то интригующее, скажем, про «интимные отношения между кассиршей и директором рынка… Лох, не поняв стёба, уходил довольный услышанным откровением.
 Разыгрывали и такую сцену. Один из базарников склонялся над канавой, полной смердящей жижи, демонстрируя зевакам белый след на загорелом запястье, проклинал сломанный замок на браслете золотых часов. При этом шуршал крупной купюрой – наградой тому, кто сумеет извлечь дорогое изделие. Кто-то из приятелей «пострадавшего» безуспешно ковырял палкой в жиже. Тут находился доброволец! Засучив рукава, принимался уверенно шарить по дну... Бесплодные усилия всё же вознаграждались суммой, достаточной на бутылку водки… 
Мишка частенько навещал Арама, поболтать о том, о сём, уже давно забыв о старой обиде, будто бы тот отговорил его вступать в народное ополчение. 
 Узнав же, что Арам намерен вовремя выйти на пенсию, пришёл в восторг: теперь можно чаще заходить к зятю и весело проводить время за домино.
  Решение Арама не цепляться за кресло выглядело мудрым. Жильё для заводчан, наспех возведённое в военное время, ветшало на глазах, материалов на ремонт всё не хватало, жалобы участились — так что пенсия была как нельзя кстати. Несколько молодых «пираний» уже метили на его пост, совершенно не заботясь о проблемах, которые волновали Арама.
  Председатель районного Комитета народного контроля Гурам Цамалаидзе предложил ему работу в отделе строительства. Арам отзывался о нём с уважением: порядочный человек, настоящий коммунист – редкость, скажем прямо. Обещанная зарплата плюс пенсия, пусть и урезанная по тогдашним нормам, выглядела весьма заманчиво. Работа требовала мало усилий: рейды по строящимся объектам, ответы на жалобы граждан, немного юрисконсультской мудрости, в общем, занятие для тех, кто умеет совмещать полезное с комфортным.
…Вскоре первым секретарём ЦК КП Грузии стал Эдуард Шеварднадзе и Миша поспешил к Араму, обменяться мыслями. Сквозь грохот радиоглушилок он слушал «Голос Америки». «Новую метлу» тамошний  комментатор назвал «утилитарно мыслящим позитивистом». Арам только пожал плечами.
  В то же время местные СМИ стали взахлеб расписывать подвиги Шеварднадзе, который, засучив рукава, начал «прочистку капиталистического свинарника» Василия Мжаванадзе. За малейший обвес и обсчет в магазинах тамошних работников сажали за решётку.
 Однажды Миша, снова растерянный и обескураженный, явился к Араму:
– Наш базар будут отстраивать заново! Все наши сотрудники в панике!..
– Небось многие из них успели скопить денег больше собственного веса. Один ты, как всегда, ни гроша за душой не нажил! – усмехнулся Арам.


– Легко сказать…– надулся Миша, – Попробуй сам прокормить такую ораву!
– Поменьше бы раскармливал их свежим мясом и крестьянскими курами. – рассердилась на брата его сестра Астхик.
 – Ты забыла, что у нас маленькие дети?! – вспыхнул Миша.
– А чем мои дети хуже твоих?.. Однако замороженым мясом не брезгуем! 
 Не смея спорить с сестрой в присутствии зятя, Миша опустил голову.   
  Спустя пару дней он пришёл в таком состоянии, словно только что марсианин пожал ему руку. Оказалось, группа базарников добилась аудиенции у самого Эдуарда Амбросиевича. К великому удивлению Мишки,  первый коммунист республики неожиданно предложил объездить город и выбрать места для шашлычных, хинкальных и прочих точек общепита.
  Он пообещал помочь с документами, пробить фонды на стройматериалы и оборудование. И, главное, вложить в дело собственные деньги, хотя все эти объекты, разумеется, числились бы государственными.
Кто-то ухватился за идею мгновенно, другие предчувствовали грядущие неприятности с ОБХСС и держались в стороне. Жора Назаров, крестный старшего сына Миши, вместе с парой друзей выбрал место под шашлычную прямо возле зоопарка, на Площади Героев. Мише предложили заняться снабжением.
 Через полгода павильон открылся, и студенты окрестных вузов быстро облюбовали это место. Однако нередко, перебрав спиртного, начинали буянить, пришлось убрать крепкий алкоголь из меню. Пиво, без которого шашлычная немыслима, оказалось не менее «взрывоопасным»: его запивали тайно принесённой водкой, а потом частенько исчезали, не расплатившись. Уследить за этим было невозможно. В дни стипендий там и вовсе творился форменный бедлам. Не желая дальше трепать себе нервы, Жора продал свой пай каким-то кутаисцам, тем местные скандалы казались всего лишь лёгкой щекоткой.
Миша тоже ушёл — благо заранее позаботился о максимальной пенсии, устроившись электриком у знакомого прораба стройтреста. Теперь вместо бесконечных драк и беготни за должниками у него были спокойные дни и возможность без спешки навещать зятя.
  Для Арама самым неожиданным в кадровой чистке стало смещение Гурама Цамалаидзе из Комитета народного контроля: его перевели заведовать хозчастью в каком-то НИИ. На его место поставили человека с русской фамилией, откуда-то из провинции, едва владевшего русским языком. К Араму он относился с подчеркнутым уважением и часто советовался. Но при всём этом комитет в районе утратил прежнюю действенность.
                Глава семнадцатая. Музыка в стройбате.

До отправки эшелона его командир, подполковник Шустов, с мегафоном в руках обошёл длинную шеренгу призывников и строго предупредил: ни в коем случае не брать с собой спиртное. По уставу запрещён даже подкисший кефир с мизером алкоголя. Но, тем не менее!
  В дороге переполненные плацкарты с ужасной вентиляцией превращались в настоящую душегубку. Запах потных тел, спиртного, табачного дыма и приторной анаши делал воздух едва выносимым. Вода в туалетах кончалась ещё до первой заправки, едкий дух мочи дополнял общую картину. В некоторых купе высадили оконные стёкла, чтобы хоть как-то дышать.
Выброшенная на полном ходу из поезда прокисшая пища налипала на стены вагонов, оставляя мерзкие разводы. Военные командиры решили, что вмешательство бессмысленно: единственное, что им оставалось, – заносить особо «отличившихся» смутьянов в свой секретный список.
Трёхдневного пути до украинской станции Хмельницкий оказалось достаточно, чтобы расхристанные вагоны отправить на капитальный ремонт.   
  В одном купе вместе с Ваником ехали парни из Ортачала. Их запас анаши и «каликов», хватил и для кайфариков всего вагонах, выкуривших свой «ресурс». Полностью «задолбленные», и не подозревали, что попали в «чёрный список». Им уготовлена служба на «точках», почти что в дисбате.
   Однажды Ванику довелось попробовать «прелесть» анаши. Это было после концерта рок-певца Бояджяна в клубе авиастроителей, когда он возвращался домой на трамвае, вместе со знакомым студентом — широкоплечим русским парнем, который знал толк в музыке и с увлечением обсуждал только что услышанное. На улице, 5 декабря, на остановке возле 81-й школы, студент вдруг сказал:
  – Хочу продолжить кайф! Сойдем с трамвая, купим баш кашкарского плана.
  Ваник ухмыльнулся. Шпана возле его школы часто клянчила мелочь, выпендривалась знанием тонкостей этого зелья. Любопытство Ваника взяло верх. Студент приобрёл у кого-то в овощной лавке шарик с горошину, завернутый в фольгу.
 Дул холодный ветер, студент спрятался в подворотне, высыпал табак из папироски на ладонь, смешал с чем-то похпжим на пластилин, и ловко снова набил гильзу. В полупустом прицепном вагоне купили билеты у сонной кондукторши и устроились в тамбуре. Студент прикурил папироску и короткими затяжками вдохнул дым. Потом передал её Ванику. Неумело втянув приторный дым, он закашлялся, но эффект настиг его мгновенно. Лицо растянулось в глупой улыбке, когда взгляд Ваника встретился с кондуктором, пожилой женщиной славянской внешности с нелепо длинным носом. Её недоумение вызвало новый приступ смеха.
  Он пытался собраться, но, когда кондуктор мягко сказала: «Мальчики, нельзя курить в вагоне» Ваника охватил хохот.
  Когда сошли с трмавая, студент похлопал его по плечу:
  – Небось заторчал на полную катушку?
  Ваник, чуть приходя в себя, нахмурился:
  – Я и без этой дряни могу настроиться на веселый лад…
 С того дня он больше ни разу не искал способов искусственно развеселиться. …
   …Эшелон прибыл на железнодорожную станцию города Хмельницкий поздним вечером. Его встречали командиры стройотрядов, разбросанных по всему региону. Быстро, по особому списку, новобранцев распределили по «точкам», базировавшимся в лесных массивах. «Музыкальный» прапорщик передал своих подчинённых рослому и энергичному лейтенанту, а сам отправился домой.
  Так музыканты оказались в самом элитном батальоне Управления строительных работ (УИР), расположенном в районе Раково, на окраине Хмельницкого. Старожилы говорили, что во время войны здесь находился немецкий концлагерь…
  Лейтенант провёл новобранцев и других прибывших в фойе клуба, где на полу были расстелены матрасы, и велел лечь спать, не снимая одежды.
  Ваник увидел во сне, будто сдаёт экзамен Джагге. Тот радушно кивал ему, а затем пронзительно закричал: «Подъём!.. Рота, подъём!». Открыв глаза, Ваник увидел лейтенанта и рядом старшего сержанта.
  – Так… Всем встать! – приказал сержант. – Построиться в две шеренги! Считаю до десяти! Раз, два, три…
  Все быстро поднялись и кое-как выстроились. Только один худощавый парень с длинными черными кудрями встал лишь на «девять» и лениво присоединился к задней шеренге.
  – У тебя яйца опухли или что? – криво усмехнулся офицер и повернулся к сержанту. – Видать, борзый!
  – Завернется пыль глотать в сырую погоду! – скривался старший сержант.
  – Значит так! – представился офицер. – Я лейтенант Портнов Андрей Ильич, командир роты карантина. А это старший сержант Руслан Ошмарин. Он будет три недели, до присяги, готовить вас к воинской службе. Запомните главное армейское правило: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!»
   Ошмарин тут же гордо выпятил грудь и грозно заорал:
   – Команда, на пр-а-во!.. Рота вперед за мной, к выходу, бегом ма-а-рш!
  Новобранцы нестройной толпой побежали следом, на окраину воинской части, к солдатскому сортиру, дощатому сооружению над выгребной ямой.   
  Как только все сходили по-маленькому и вернулись снова бегом, лейтенант провёл перекличку:
  – Всем отвечать мне четким «я», никаких «я тут» или «я здесь». Всем ясно?!
  Дочитав список до конца, лейтенант произнёс фамилию, на которую никто не отозвался. Повторил ещё раз, снова молчок. Лейтенант медленно прошел вдоль обеих шеренг, тыкая пальцем в каждого, пересчитал новобранцнв.
  – Так!.. – лейтенант строго сдвинул брови. – Кого я еще не назвал?!
  – Меня-я… – кто-то почти промяукал.
  – Как фамилия?! – Лейтенант удивленно всмотрелся в кудрявого брюнета.
  – Шамиров!
  – Ёкстать!..Так я же прочитал тебя! Чего не отовался?
  – Вы прочитали другую фамилию.
   – Как так, «другую»?!
  Брюнет резко вскинул голову:
  – Вы прочитали «Шаширов»!
  – Вот, бор-р-зый?! – злобно процедил старший сержант, покачав головой.
  – Не с таких сбивали спесь! – натужно улыбаясь, лейтенант исправил букву от руки написанной фамилии. Там «м» выглядела как «ш».
  – Так, Шамиров!.. Наперед предупреждаю: из-за твоей борзости могут пострадать все остальные!..  А они уж с тобой разберутся. Ясно?!
 В ответ последовало молчание.
 – Ясно?! – резко переспросил Портнов.
 – Да…– вяло откликнулся Шамиров.
 – Не «да», а «так точно»!
 – Да… так точно?
 – Ясно?! – уже грозно переспросил лейтенант.
 – Так точно.
 – То-то! – расправил плечи довольный лейтенант.
 Шамиров буркнул что-то невнятное. Лейтенант предпочел это «не услышать» и куда-то удалился, объявив напоследок:
 – Так!.. Сейчас для вас личное время. Построение ровно в восемь тридцать!
  После окончания карантина Портнову предстояло получить звание старшего лейтенантана, Ошмарину – незамедлительный дембель. Поэтому и тот, и другой были заинтересованы откатать карантин без всяких ЧП…
 Спустя полчаса сержант повел новобранцев в столовую. У входа их жидал Портнов. Ошмарин отдал ему честь:
  – Товарищ лейтенант! Рота карантина прибыла в столовую без происшествий!
  Портнов скомандовал «вольно» и кивнул Ошмарину:
 – Заводи!
  Сержант зычно скомандовал:
 – Справа, в колонну по одному! В столовую бегом марш!
  Внутри, на двух длинных столах пирамидой лежали алюминиевые миски, отдельно –  поднос с кружками и ложками. Ножи и вилки солдатам не полагались. С краю стоял котёл с пшённой кашей, а в чайнике — полусладкая жидкость соломенного цвета.
  Только по приказу «Рота, сесть! Приступить к приёму пищи!» новобранцы уселись за столы. Но тут Ошмарин вдруг истошно рявкнул:
 – Рота, вста-а-ть!
  Все в замешательстве вскочили.
   – Садиться и вставать — всем одновременно! И чтоб ни шума, ни гама! – пояснил сержант. Вторая попытка тоже вышла не лучше, и команду пришлось повторить несколько раз, пока не получилось идеально синхронно.
  Раздатчиком каши Ошмарин назначил сидящего возле котла, велев тщательно перемешать, чтобы верхний слой с томатной подливой и кусочками жареной свинины, которые в армейском фольклоре именовались «бациллами», достался всем поровну. Но, как и в любой роте, вне карантина, равноправие это теория.
  Сидевший напротив раздатчика налил каждому по кружке чая. Пайку масла   
  – двадцать граммов – новобранцы брали сами, вместе с двумя ломтями белого хлеба.
  Вскоре раздалась новая команда Ошмарина:
  – Заканчиваем приём пищи!
  Прямо из столовой новобранцев повели в баню на другом краю воинской части. Навстречу, в сторону столовой, топала рота старослужащих. При виде «салажни» они загорланили ещё громче:
Не плачь, девчонка…
Пройдут дожди,
Солдат вернётся,
Ты только жди-и-и…
На лужайке у предбанника солдат-парикмахер принялся стричь новобранцев наголо. На верхушке дерева заливался дрозд — будто радуясь прибытию новой смены своих «коллег-музыкантов».
  Из бани вышла группа «дембелей» – чистые, как свежевытертая монета, в новеньком дембельском прикиде. Один из них, сочувственно глядя на новобранцев, крикнул:
  – Эй, салажня-зелёнка, вам принести верёвку?
  – Это зачем?.. – удивлённо спросил один из новобранцев.
  – Чтоб сразу повеситься и не мучиться целых два года!
  – Сам-то как выдержал?! – откликнулся кто-то из строя.
  – Да он много раз вешался, прежде чем стать дедом! – засмеялся другой дембель. – Всё успевали из петли стаскивать!
  – Видать, на гражданке любил ходить с галстуком! – добавил кто-то из новобранцев, и смех покатился по строю.
  Ошмарин, прервав перебранку, скомандовал тем, кто уже успел раскинуться на траве под весенним солнцем:
– Встать! В баню шагом марш!
…После помывки новобранцы получили форменное обмундирование. Ошмарин показал, как наматывать портянки и надевать кирзовые сапоги. Ваник не сумел сразу освоить эту премудрость и, дошагав до казармы, успел натёреть ноги. Это случилось и некоторыми другими новобранцами. Ошмарин заново показал всем надёжный способ наматывания на ногу полосу из хлопчатобумажной саржи. Так же научил как пришить к гимнастёрке погоны, петлички, подворотничок. Как скрупулёзно заправлять койку: три тёмно-синее поперечные полоски на одеяле должны быть непременно выставлены по линии шпагата, натянутого от начала до концов казармы. А ещё, как укладывать личные вещи в тумбочку возле кровати. Такие, по мнению Ваника, маразматические на «гражданке» мелочи, показались тут смыслом армейской жизни, вырабатывающим аккуратность и тщательность в характере.
  Испытанием на проворность стала команде Ошмарина «подъем-отбой»: пока догорит спичка в его руке нужно успеть вскочить с постели, натянуть штаны, китель, намотать портянки, влезть в сапоги и построиться в проходе казармы. После нескольких попыток Ваник наловчился и делать это не хуже остальных. Пожалуй, самым тяжким испытанием были строевые занятия на плацу, измотавшие аж до волдырей на ногах. Казалось, что их готовят к военному параду на Красной площади. Требования Ошмарина выше тянуть ноги и чеканить шаг, с его неизменным: «Не слышу запаха резины!» твёрдо убедили, что ему больше подходит фамилия Кошмарин.
  Спустя пару дней в клубе состоялась проверка кандидатов на дальнейшую службу в муззводе. В результате отобрали Ваника, Хуана и, за неимением лучшего, очень слабого саксофониста Бачиева, так и не улучшившего свою игру за всё время службы. А ещё взяли танцора из Северной Осетии, заявившего, что якобы выступал в тамошнем госансамбле народного танца.   
  На другой день, после принятия присяги, всех новичков музвзвода повезли работать на «точке». Где-то в лесу строили громадный ангар, туда надо было носилками внести мозаичную крошку, высыпанную снаружи двумя самосвалами. Тогда Ваник на своей шкуре испытал армейскую поговорку: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор», но это продлилось всего один день… Итак, Ваник оказался в крупнейшем объединении Управления Инженерных Работ (УИР). Его главной задачей была модернизация объектов ракетных войск стратегического назначения. Командовал УИРом участник Великой отечественной войны, герой социалистического труда, полковник Фёдоров, прежде возглавлявшем строительство спецобъектов на космодроме «Байконур».
   В УИРе работали и гражданские специалисты. Один из них, командированный из Москвы, жил в служебной гостинице возле клуба и нередко заглядывал туда пообщаться с музыкантами. Когда-то он играл на трубе и неплохо разбирался в джазе. О своей работе говорил скупо, но однажды приоткрыл Ванику часть секрета: оказался специалистом по стальным и бетонным крышкам ракетных шахт диаметром до четырёх метров и весом свыше ста тонн. Внутри этих крышек был залит парафин, а механизм позволял открыть их за считанные секунды.
  По его словам, разумнее было строить новые шахты глубиной с десятиэтажный дом, чем расширять старые. Те же, что выработали ресурс, можно было бы использовать хоть под силосные ямы.
Сегодня, спустя более полувека, информация о тех «колодцах», скрытых в лесах, давно раскрыта в Интернете. А тогда даже жёны самих специалистов толком не знали, чем заняты их мужья.
   Фамилия музыкального прапорщика совпадала с названием двадцать третьего химического элемента  – ванадия, открытого в 1801 году мексиканцем Андресом Мануэлем дель Рио. Откуда такое совпадение — неизвестно, но инертная игра прапорщика на кларнете вполне соответствовала химической инертности этого металла. При этом сам Ванадий был настоящим виртуозом иезуитского лукавства.
  Он пугал солдат тем, что в высшем командовании УИРа только и ищут повод упразднить нештатный оркестр, музыканты которого числятся в штате военной комендатуры. Якобы он только и борется за сохранение этого подразделения. Любое нарушение дисциплины, уверял он, повод отправить провинившегося на «точку», где свирепствует дедовщина. И это при том, что оркестр находился под личным шефством супруги начальника УИРа, председателя женсовета, в прошлом  –  участницы героического штурма Сапун-горы в Севастополе. В УИРе к ней относились с особым почтением. Когда она появлялась в клубе, Ванадий угодливо вытягивался «во фрунт», сжимал ладонями манжеты кителя и отчеканивал:
  –  Есть!.. Так точно!
  Однажды, во время увольнения в город, Ваник и трубач Пендюра, уроженец Владимиро-Волынской области, заметили на витрине кафе надпись: «Горячие пампушки с чесноком, 1 шт. –  15 коп.». Пендюра, прекрасно знавший вкус этой выпечки. На Украине говорят: «Без пампушек борщ — не борщ!», уговорил Ваника зайти.
  В небольшой очереди перед ними стояли двое подвыпивших мужчин. Увидев лиры в петлицах солдат, один из них нарочито исказил фамилию их командира:
 – У Вонядия служите?
 –  С чего вы взяли?  –  брякнул Пендюра, будто это военная тайна.
– С чего вы взяли?  –  брякнул Пендюра, будто это военная тайна.
 – Да вижу по вашим чёрным погонам! А что, ещё не околела эта тварь?
  Провокационный вопрос заметно смутил солдат. Мужик рассмеялся:
 – Видно, вы из нового призыва. Я хорошо знал всех его прежних музыкантов.
     Выяснилось, что раньше эти двое служили в Группе войск в Венгрии, в одном оркестре с Ванадием. Там его, по их словам, все остерегались.
   – Он на нас настучал, будто мы валютой торгуем! В итоге нам не дали дослужить контракт, а у него он как раз закончился.
    Ансамблем, куда попал Ваник, прежде руководил лейтенант Корхов, часто выступал перед военнослужащими УИРа. Однажды его пригласили на гала-концерт в честь областной партийно-хозяйственной конференции. Там же участвовали и музыканты из облфилармонии. Те, прямо за кулисами, тайком приняли немного алкоголя и угостили солдата ансамбля Корхова.
  Во время концерта солдат, уже подшофе, смешно покачивался на сцене, вызывая смех в зале. О происшествии быстро узнали в УИРе. Корхова перевели из клуба в стройотряд, а на его место назначили Ванадия. Никто не сомневался, что именно он донёс начальству о пьяном товарище. После этого всех солдат ансамбля переселили из клуба, где они жили «как у Христа за пазухой», в казарму комендатуры — под одну крышу с «краснопогонниками-губарями» и личными шофёрами командиров УИРа.
  Выездных концертов ансамблю резко поубавилось. Стройбатовцы завидовали музыкантам: утром они лишь ненадолго выходили на плац, чтобы сыграть марш перед отправкой строителей на объекты и вечером — на разводе караула. Остальное время — репетиции к праздникам: Дню строителя, Первому мая, седьмому ноября.
  Начальником комендатуры был пожилой майор, участник войны, готовившийся к пенсии. Почти ежедневно, по сигналу с «точек» или просто для патрулирования, «губари» спешно грузились в ГАЗ-66. Водитель, узбек Махмадустов, заводил мотор, в кузов прыгала дюжина крепких бойцов. В кабину садился сам майор или его заместитель, старший лейтенант Копадзе  – «Кацо». Его уважали за справедливость: ещё недавно он был капитаном, но после ресторанной драки, где сломал кому-то рёбра, его понизили в звании.
  Возвращались «губари» как с удачной охоты: с пьяными самовольщиками, набравшимися «бурячихи» в ближайших сёлах. Этот дешевый самогон из свёклы-бурака имел привкус горелой резины. Иногда привозили зачинщиков драк между «дедами» и «салагами» из этнических группировок. Лучшим способом «воспитания» считался кулак конвоира, но начальник гауптвахты предпочитал другое средство: угроза заставить вычерпывать фекалии из сортира вёдрами. Даже у конвоиров это вызывало рвоту, а вот старый возница и его пегая лошадь на вонь не реагировали и спокойно увозили жижу в неизвестном направлении.
  Все «губари» в комендатуре были, как на подбор, из Западной Украины. До них служили суровые прибалты, не дававшие спуска арестованным. Год спустя в комендатуру призвали группу парней из Северной Осетии. Они без особого рвения служили на гауптвахте, предпочитая тренироваться в сарайчике, с инвентарём для борцов и штангистов.
  С осетинами быстро подружились тбилисские музыканты, особенно с плечистым коротышкой по прозвищу «Домкрат». Он попросил Ваника научить его играть на бас-гитаре, но вскоре досрочно демобилизовался – у него в Беслане родился второй ребёнок.
  В комендатуре своя жизнь текла, как и повсюду в армии, по лестнице: салага, черпак, старик, дед. Всё как положено, только мягче, чем в стройбате, но ритуалы соблюдали. Самый священный из них — «соточка» 100 дней до приказа министра об увольнении. Каждый вечер кто-то из салаг, словно диктор на «Маяке», тянул дежурную колыбельную:
Дембель стал на день короче, / Старикам спокойной ночи!
Пусть им снятся горы, речки, / И приказ министра Гречки!
  …Прошёл месяц после того, как Ваника перевели в казарму комендатуры. И вот доставляют туда знакомую физиономию. Амоян, езид, с которым они вместе ехали в одном вагоне до части. Правда, теперь от прежнего лихого парня осталась кожа да кости.
  Вспомнилось, как в дороге он ехал под кайфом – анаша с ноксироном сделали своё дело. Подполковник Шустов мигом внёс его в «чёрный список» и отправил на самую дальнюю «точку», которую называли «гробницей». И вот теперь он радостно машет Ванику рукой… и тут же за спиной «бац!» – железная дверь.
  Дальше, как по учебнику перевоспитания. Рослые «краснопогонники» пару дней объясняли ему кулаками, что в армии работать надо. Как видно, не дошло. Привезли во второй раз. Но Амоян, битый жизнью и колонией для несовершеннолетних, на трудовой энтузиазм был глух полено. Тут надо проучить по козырному методу начальнико гауптвахты майор Бубашин: ведро, фекальный сортир и добровольно-принудительный черпёж. Правда, эта мера планировалась только через квартал. Пока же Амояна кинули в карцер. Приносят еду, а он туда куска алюминиевой ложки подмешал. Проглотил, зараза. Застряла в пищеводе. Пришлось отправить к хирургу окружного госпиталя. Вернулся обратно – снова карцер. Тут Бубашин уже дал указание:
  – Никакой ложки! Пусть жрёт, как собака, прямо из миски!
  Амоян не растерялся: выдернул из пилотки звезду-кокарду… и проглотил.
 Амояна комиссовали как самого настоящего дебила. без права получить даже водительские права автолюбителя. С тем же диагнозом умственной неполноценности уволили из армии Шамирова. Тот, попав на губу после массовой потасовки между стариками и салагами, произошедшей где-то на дальней «точке», порезал себе вену на запястье...
 Солдаты музвзвода хоть и жили под одной крышей с «губарями» и взводом шофёров, но особой дружбы между ними не было. «Губари» чувствовали себя здесь хозяевами, и, когда все собирались в ленкомнате смотреть телевизор, ни один музыкант не смел переключить канал на свой вкус.
  Только венгр Ферри Гонда из закарпатской Свалявы тянулся к Ванику. С незаконченным высшим образованием он был в среде «губарей» настоящей белой вороной. С первых же дней службы его взяли помощником секретаря начальника УИРа. Но даже после года службы старшина Гробовский и его зам, старший сержант Осадчий, всё ещё гоняли его «вне очереди» мыть полы в коридоре и ленкомнате. Им было всё равно, что Ферри ещё и почтальон, радующий сослуживцев письмами от близких, которые в первую очередь приходили на адрес УИРа. Только когда он получил звание ефрейтора, команда «Тряпку в зубы – и вперёд!» перестала его касаться.
  В беседах с Ваником Ферри нередко поднимал тему межнациональных отношений в советской стране. Она его волновала, но тогда Ваник к ней был прохладен, и разговор переходил в другое русло. 
  Однообразная служба стала всё больше угнетать Ваника. Каждое утро слышать душераздирающий крик «подъем» дежурного по казарме, спешно одеваться с последующими туалетными процедурами, недолгой физзарядкой и марш на завтрак, оттуда в клуб, схватить музыкальные инструменты и на воинский плац, играть всё тот же «егерский» марш, под звуки которого солдаты отправлялись на свои объекты, а самим в опостылевший клуб.
  Там, на сцене, начнётся репетиция эстрадного ансамбля, по сути, долбить по тактам какую-нибудь новую песню.
  В фойе прапорщик-тромбонист Сопрыкин занимался с духовиками. От него всегда несло приторным запахом перегара дешевого крепленого вина. Спустя минут десять Сопрыкин оставлял оркестр на попечение «дедов» и куда-то исчезал. Те, свою очередь, тихонько разбредались кто куда, и только салаги продолжали «дудеть». Остальные занимались кто чем: одни читали книжку, другие писали письма... Ближе к обеду Сопрыкин появлялся, ещё сильнее исторгая запах яблочного портвейна. Сделав салагам пару замечаний, приказывал отнести инструменты в каптерку и выйти строиться на обед. Алкоголик Сопрыкин вполне устраивал Ванадия, нисколько не претендовавший занять его должность.
 Нередко после обеда Ванадий поручал кому-нибудь из старослужащих заняться на плацу строевой подготовкой молодых солдат, а сам, вместе с Сопрыкиным и с кем-нибудь из «дедов», забивал «козла» в каптёрке. Спустя часа полтора снова начиналась та же репетиция. В пять часов вечера духовики выходили на плац, отыграть на церемонии развода караула, после которой оба прапорщика шли домой с чувством исполненного долга.
  Весь музвзвод оставался на попечение «деда» командира отделения Алика Гошояна – посредственного скрипача из Баку, окончившего там музучилище. Он сам тоже норовил улизнуть в город. Там у него была пассия, с которой намеревался связать свою жизнь, с негласной перспективой махнуть в Америку на её еврейских «крыльях». Остальные старослужащие тоже старались улизнуть, если не в город, то в соседнее село Книжковцы, прямо под боком воинской части, а оттуда, с бутылкой «бурячихи», в будку к киномеханику. Кто-то из дедов спешил наведаться в женское общежитие кирпичного завода...
 Чтоб устранить из рта запах алкоголя, выпивохи жевали засушенную мандариновую цедру, которая всегда держали в кармане. За час до вечерней проверки все уже были комендатуре, и только Гошян успевал подойти прямо к постороению.
  Все эти, пусть даже кого-то радующие эпизоды армейского быта, всё больше угнетали Ваника. Единственное отдохновение для себя он находил в библиотеке, примыкавшей к их клубу. Во всей воинской части Ваник был, наверно, основным завсегдатаем читальни. Хотя какой спрос от вернувшихся с работы намаявшихся строителей? Кого из них могло бы привлечь творчество индийского писателя, композитора, художника Рабиндраната Тагора? Кто из них хоть раз прикоснулся хоть к одному из двенадцати томов его собрания сочинений, пылившихся на полках?
  Уже немолодая библиотекарша, супруга какого-то командира в УИРе однажды совершенно серьёзно поинтересовалась у Ваника:
   – Извините, вы правда читаете этого автора или притворяетесь?
   – Он наверно еврей! – как-то отозвалась о Ванике буфетчица солдатской чайной, – книги какого-то «раввина» Тагора читает…
 А вот прапорщик Ванадий был однозначно уверен, что у Ваника интерес исключительно к библиотекарше, даже многозначительно подмигнул ему:
   – Хоть она уже и не молодка, но мышей ловит…
От всего этого Ваника уже тошнило, и он был готов «пахать» даже самой отдалённой «точке». Перспектива стать «дедом» и наслаждаться всеми привилегиями не давала ни капли утешения. Всё вокруг раздражало: привычки сослуживцев, их мелкие придирки, едва заметные взгляды неприязни, которые он теперь читал повсюду. Он ещё не знал о такой штуке, как «психологическая несовместимость в замкнутом пространстве» — этим важным фактором, когда отбирают космонавтов для длительных совместных работ на космических модулях.
   И тут, словно заметив его внутреннюю бурю, прапорщик однажды сказал: «Не держи обиду и не обращай внимания. Наступает день, когда даже самый зачуханный «салага» становится «дедом», на которого смотрят с уважением».
 Тем не менее, хандра у Ваника всё больше усиливалась. Сильно раздражал танцор, на всех концертах выступавший всё с той же лезгинкой. Ему поручили играть на тарелках в духовом оркестре. Вскоре пара звонкий шумовых дисков в его руках превратась в изувченных медяшек, потерявших своё главное назначение – звонкость. Всё большую антипатию вызывал числившийся в музвзводе полуграмотный плотник, уже старослужащий, родом из рязанского села. Ему был поручен уход за имуществом клуба, в частности, ремонт расшатанных стульев, после воскресных кинопоказов для солдат. Однажды почтальон Гонда нервно шепнул Ванику:
   – Можешь себе представить? Я сам услышал, как за твоей спиной ваш плотник назвал тебя «чуркой». Из-за таких ничтожеств эта страна когда-нибудь крякнет!
  – Несчастный!.. Пусть хоть сейчас ощутит свое превосходство – усмехнулся Ваник, – его разум ниже уровня ремонтируемых им стульев.
 Гонда недовольно покачал головой:
  – Беда в том, что в своё родное село он возможно и не вернуться. Собирается остаться служить в армии. Глядишь, и в прапорщики пробьётся, а то и в выше…
  – «Выше» – маловероятно, слишком уж тупой…               
  Ваник всё сильнее завидовал тем, кого не приняли в музвзвод. Перетерпев все тяготы начала службы: бесконечные наряды по уборке казармы, на кухне, где приходилось драить пол, который лоснится от жира, теперь они чувствовали себя превосходно.
  Бывший конкурент Ваника, басист, теперь на «точке» заведовал складом теплоизоляции и лакокрасочных материалов. Регулярно навещал соседнее село и там завёл даму сердца. Другого парня назначили ответственным за баню, работа-то безопасная. А третий, неуклюжий гитарист, попал в бригаду бетонщиков-арматурщиков, возводивших дома для офицеров УИРа. Он с трудом справлялся с работой, и когда на объекте появился стекольщик из гражданских, его прикрепили к нему на помощь. Освоив его дело, вскоре назначили штатным резчиком стекла. Грамотно раскраивая большие листы, он умел находить покупателя на излишки.
  Вообще, те края неплохо расцвели. Что мешало водителю самосвала сделать пару «левых» рейсов от бетонного завода до чьей-нибудь частной стройки? Кто проверял? Недаром здесь, вместо старых глинобитных мазанок с крышами из соломы, в сёлах, как грибы после дождя, появлялись капитальные особняки…
  Излишнее рвение – вообще штука опасная, особенно в армейской службе: «кто тянет, того и нагружают!» Очень скоро Ваник убедился в этом на собственном опыте, но было уже поздно. Помимо игры в эстрадном ансамбле, он ещё и пыхтел на альтушке в жару и стужу во время разводов на плацу. А тем временем Хуан и гитарист Мстоев беззаботно балдели в репетиционке. Позже Ваник понял, что их бездельничанье играет на руку Ванадию: во время вечернего развода караула он тоже не выходит на плац, будто репетирует с ними что-то неотложное.
  С другой стороны, такая нагрузка хоть как-то разбавляла его серые будни. Его всегда поражали люди, которых не гнетёт монотонность. Один из его сокурсников по музучилищу, подававший большие надежды, вдруг стал певчим в церкви и раз в неделю давал уроки в музыкальной школе, и за всю жизнь ни разу не попробовал заняться чем-то другим
               
                Глава восемнадцатая. Знай своего попутчика.

   Хуан обожал похвалиться отцом — заслуженным лётчиком «Аэрофлота». И вдруг выдал новость: батя собирается прилететь к ним в музвзвод и привезти три ящика мандаринов. Тут уж музвзвод зашумел от радости! Особенно те, кто обычно сушёной коркой — редкой добычей — перебивал на вечерней проверке стойкий дух бурячной самопалки, тянувшийся изо рта, будто гарь от жжёной резины. Это самое дешёвое пойло покупали у самогонщиков в соседнем селе Книжковцы.
 – Но разве есть авиарейс из Тбилиси в Хмельницкий? – спросил кто-то.
 – Отец прилетит в Киев, а оттуда друзья-вертолётчики доставят его прямо в клуб! – невозмутимо ответил Хуан.
  Прапорщик Ванадий попросил, чтобы вместе с мандаринами лётчик прихватили и лимоны – лекарство для жены.
  – Не проблема! Сегодня же напишу отцу! – тотчас обнадёжил Хуан.
  Через пару дней он с траурным лицом сообщил, что самолёт отца потерпел аварию. К счастью, все пассажиры живы, но отец – «в реанимации между небом и землёй». Хуан со слезами на глазах умолял Ванадия выбить ему отпуск. Прапорщик засуетился, поднял инстанции, но там потребовали бумагу из военкомата. Так все убедились – Хуан мастер придумывать небылицы. Тогда начальник комендатуры мрачно произнёс:
  – Недаром сказано: «Лучше иметь дело с вором, чем с лжецом!
 По поверью, дурные слова накликают беду. Только было все посмеивались над фантазиями Хуана, и вот!.. После субботней помывки в бане, когда музвзвод завалился в клуб, почтальон Гонда вручил Ванику телеграмму, заверенную военкоматом. В ней сообщалось о смерти Арама. Гонда уже успел оформить в УИРе отпуск, так что Ваник мог сразу ехать домой — на похороны. 
Первым во дворе ему встретился старенький сосед. Тот живо поднялся с лавочки и поспешил выразить соболезнования, окончательно разрушив зыбкую иллюзию, будто Арам всё ещё жив. Ваник смгом взлетел на свой этаж и, войдя в гостиную, увидел гроб. Оказалось, отца сразил обширный инфаркт. В соседней комнате, среди родных, сидела Астхик. Завидев сына в парадной форме, она вскрикнула, кинулась к нему и, поддавшись первобытному материнскому чувству, стала обнимать, целовать, прижимать его, будто не могла им надышаться. Мужественно сдерживая себя, Ваник старался показать матери, что теперь он её опора.
  На панихиду оба дня приходило много людей, и эта поддержка хоть немного облегчала тяжесть утраты. Особенно он обрадовался встрече с клавишником Сашей. Тот участливо пожал руку, спросил про армейскую службу и тут же заговорил о себе: собирается жениться, из-за ссор с братом снял недорогое жильё и теперь занят ремонтом. Поэтому, мол, на похороны прийти не сможет. «Как это – не сможет? – с болью пронеслось у Ваника. – Неужели нельзя всего на день отложить ремонт и остаться рядом с другом?» Он вспомнил, как когда-то у одного из одноклассников умер отец. Тогда Ваник не отходил от товарища и после похорон.
  На похоронах Арама собралось особенно много людей – верный знак того, что его искренне чтили и уважали. Перед самым погребением хлынул проливной дождь: все промокли до нитки, но никто не сдвинулся с места.
  Вдруг у Ваника хлынули слёзы – обида на отца, так неожиданно ушедшего из жизни, прорвалась наружу.
  Арам писал сыну почти каждый день, и сквозь каждую строчку проступала тоска: один за другим уходили из жизни его близкие друзья. В одном письме он признавался, что не ожидал от Астхик таких сильных переживаний за сына: она всегда казалась суровой, но это оказалось лишь видимостью. Почти в каждом послании повторялась настойчивая просьба: «Раз уж ты в армии, вступи в компартию. Без партбилета теперь невозможно пробиться в жизни, занять достойное место в обществе!» 
 Тоскливые письма Ваник разрывал на клочки, но никогда не задерживал с ответом, тем более что в каждом из них отец вкладывал пустой конверт с маркой и уже написанным адресом.…
Вернувшись с похорон, Ваник ощутил на себе тяжёлые, испытывающие взгляды сослуживцев. Вечером Гонда шепнул:
– Пошёл слух, будто ты уехал в отпуск по липовой телеграмме. Я сам слышал, как Ванадий сказал об этом майору. Тот спросил: «Откуда у вас такие сведения?» – а Ванадий что-то шепнул ему на ухо. Майор усмехнулся: «Это твой брехун тебе доложил? Ладно, проверим».
 – Пусть проверяют! – вспыхнул Ваник. – Лишний раз убедятся, какой Хуан подлец!
 На следующий вечер, во время поверки, майор публично выразил Ванику соболезнования, а затем обратился к музвзводу:
  – А вот среди вас, товарищи, есть пустобрёхи!
  Прошла примерно неделя после прихода в музвзвод новобранцев. Ваник брился в умывальной клуба, когда туда вошёл щупленький салага из Тернополя с засаленной гимнастёркой в руках.
 – Чья это? – удивился Ваник.
– Бачи дал… саксофонист. Попросил постирать.
– Ничего себе! Мы с ним тоже были салагами, но никто из стариков такого от нас не требовал. Пойдём в каптёрку, вернёшь ему сейчас же.
Новичок замялся, но поплёлся за Ваником. Бачи, развалившись на деревянном ящике для снарядов, где хранились ноты, лениво перебирал струны гитары.
 Ваник взял у паренька рубаху и накинул её на гриф:
– Ещё раз поручишь кому-нибудь из молодых такую работу – сразу доложу майору!
 Бачи промолчал, спокойно подложил гимнастёрку себе под зад и продолжил бренчать, будто ничего не произошло.
 Настоятельные уговоры отца вступить в компартию Ваник обычно пропускал мимо ушей. Но когда услышал, что Бачи собирается обзавестись партбилетом, сразу подумал: «Пусть хоть одной дрянью там меньше. Перехвачу у него это желание!»
 Антипатия к нему, впрочем, возникла задолго до этого — с того дня, как Бачи признался, будто подрабатывал у какого-то церковного иерарха, оказывая ему интимные услуги. Возможно, это была ложь, но сама история вызвала у Ваника стойкое отвращение.
  Партбилет достался Ванику ценой огромных нервов — особенно после стычки с командиром отделения Гошяном. Тот тосковал по временам, когда музвзводом командовал лейтенант Корхов. Ещё будучи салагой, Гошян завёл в городе подружку – ресторанную певицу. У неё он держал гражданскую одежду и при случае запросто «нырял» в самоволку.
  При Ванадии такое стало почти невозможно. Но Гошяну оставалось всего ничего до «дембеля» и прапорщик делал поблажки. Он мечтали остаться в Хмельницком и играть в ресторане.
  Как-то раз майор застал его в одном из ресторанов, в компании местной музыкальной богемы, и влепил ему трое суток гауптвахты. Но Ванадий уговорил отменить арест, у него был свой расчёт. Он собирался назначить Гошяна командиром отделения, уверенный, что ради личных привилегий тот быстро скрутит в бараний рог своих земляков из нового призыва..
  Вскоре начальник политотдела, подполковник Семён Ильич Харьковский, озарился, как ему казалось, блестящей идеей: пусть езид Омар Броев, с виду почти чукча, споёт на праздничном концерте шлягер Кола Бельды «Увезу тебя я в тундру».
  Ванадий, услышав такое, понял, это не предложение, а приказ, и тут же перекинул «инициативу» на Ваника: делай аранировку!
 Для Ваника работа над оркестровкой была почти терра инкогнита, но азарт взял верх.  К тому же – появилось разнообразие в службе.
  Через пару дней, когда отыграли развод караула и прапорщики пошли домой, Ваник раздал музыкантам аккуратно выписанные ноты и даже устроил персональные репетиции: кому фразировку поправить, кому синхронность, а особенно Бачи, который в этих нотах заблудился, как в тундре без компаса. Ваник пытался добиться свежей, непривычной для ансамбля манеры игры, будто на минуту превратив их всех в джазменов. Охваченный творческим азартом, Ваник пытался добиться свежей манеры игры, кому-то совсем несвойственной.
  Накануне Гошян побывав в самоволке, накурился анаши и напичкал себя маковым отваром. Сейчас он был явно не в духе, всё морщиться и нарочно играл не так, что надо.
  – С тобой позанимаемся отдельно, – сказал Ваник.
  – Ровно столько, чтоб песня звучала ярко. К тому же, исполнил распоряжение прапорщика Ванадия!
  – Сперва я твой командир, а уже потом Ванадий!
  – В музыкальных вопросах ты всего лишь скрипач! – вспыхнул Ваник.
  – Ах так?.. Тогда тебе наряд вне очереди! Тряпку в зубы и мыть сцену!
 У Ваника потемнело в глазах, сжав кулаки, готов был двинуть ему в пухлые губы, и тотчас взял себя в руки: майор и Ванадий обещали ему рекомендацию для вступления в компартию. Дадут ли, после драки с командиром?..
  В тот момент Ваник допустил ошибку, ставшей роковой для всей оставшейся службу:
  – Сцену-то помою, и этим докажу, что ты не музыкант! 
  – Давай, давай, тряпку в зубы!.. – хмыкнул командир отделения.
  «А может, надо было тогда плюнуть на приказ? Вывести его в сторону и там, без свидетелей, схлестнуться? Или дождаться Ванадия и при нём устроить «разборку»?» – даже годы спустя Ваника терзали эти вопросы.
  Особенно угнетало то, что партбилет так и не пригодился ему в жизни. А вот укоризненные взгляды салаг, видевших, как он безропотно исполнил волю самодура, будто рубец от ожога остались навсегда.
  Утром о случившемся Ванадий уже знал – постарались стукачи. С того дня прапорщик заметно охладел к нему. Итог оказался прост: после Гошяна командиром отделения он назначил Хуана.
…Так и демобилизовался Ваник в звании рядового. С тех пор ни разу не встречал своих земляков из музвзвода. Да и особого желания не было. Зато несколько раз в гости приезжал Ферри Гонда из Свалявы вместе с женой.
  Спустя несколько лет после демобилизации Ваник вдруг встретил на улице комиссованного Шамирова. На его запястье виднелись шрамы от порезанных вен. Посетовал, что не смог выдержать первые месяцы службы, и теперь, как «психически больному», ему запрещают получать водительские права.
  А более чем через два десятка лет Ваник пересёкся с одним из тех призывников, с кем когда-то ехал в поезде. Тот поведал, что недавно побывал в Ростове и случайно встретил там Шамирова: теперь тот живёт припеваючи, владеет большим магазином автозапчастей и дорогим автомобилем. О втором комиссованном, Амояне, он сказал, что тот погиб под машиной, будучи пьяным, вскоре после возвращения из Хмельницка.
  О себе этот бывший призывник сообщил, что давно завязал с наркотиками и теперь работает вместе с сыном маляром у состоятельных людей.
  Что же до дальнейшей службы самого Ваника, став «дедом», он тоже успел вкусить кое-какие прелести своего положения. Особенно запомнился короткий роман с голубоглазой аптекаршей, работавшей прямо напротив их клуба и вскоре переехавшей куда-то в Россию. Однако её ясные, как небо, глаза ещё долго мерещились Ванику.
  По выходным Ванадий несколько раз брал его и пару музыкантов играть на деревенских свадьбах. Снабдив простенькой гражданской одеждой, он усаживал их в свой «Москвич-412» и вёз в ближайшие сёла. Там трубач Пендюра чувствовал себя как рыба в воде, а Ванику доставался большой барабан с подвесной тарелкой. Репертуар состоял всего из нескольких простых танцевальных мелодий. Одну из них Ваник нередко слышал от своей бабушки Евгины, которая знала её от мужа Авака — того самого, что служил в русской армии и воевал в Первую мировую на турецком фронте. «Ах девушка Надя, чего тебе «нада»..?
На свадебном столе красовались свиной холодец и отварное мясо, картофель, солёная капуста, драники с грибами, свежевыпеченный ржаной хлеб… Самогон — хоть залейся! И вовсе не «бурячиха», а из чистого сахара, настоянного на молоке. Градус, правда, слабоват, хмель быстро выветривался, особенно после плясок под открытым небом. Поэтому свадьбы проходили весело и шумно, почти всю ночь. Гости за столом не засиживались — то и дело вставали и шли плясать.
  Однажды, во время короткого перерыва, когда музыкантов усадили за стол подкрепиться, к ним подсели две разухабистые девицы, постарше Ваника.
  – А ты чего не пьёшь? – с укоризной спросила одна.
  –  Я уже выпил… – попробовал отшутиться он.
 – Смотри! – она налила себе полную рюмку самогона и в один миг опрокинула в себя.
  Затем, плеснув и себе, и Ванику, предложила выпить на брудершафт. Деться было некуда – Ваник осушил рюмку без особого сопротивления.
  – А ты, мальчик, боялся! – насмешливо заявила она.
  Чуть позже девица потащила музыкантов играть, а сама, весело повизгивая, пустилась в пляс вместе с подругой и какими-то парнями…
  Под утро измотанные музыканты возвращались прямо в клуб, укладываясь спать в укромных уголках на заранее расстеленных бушлатах. Такую заботу проявляли «старички» музвзвода, с нетерпением ожидавшие угощений со свадебного стола. О деньгах за свою игру солдаты и не думали — спасибо уже за тот воздух свободы, которым удавалось хоть ненадолго подышать.
               
                Глава девятнадцатая. На перепутье.
 
        Глава девятнадцатая. На перепутье.
  После демобилизации Ваника сразу восстановили в институте и взяли на партийный учёт. В новой группе снова преобладали парни. Особой дружбы с ними не сложилось: заметная разница в возрасте сыграла свою роль, да и толком не удалось познакомиться.
  Сроеди немногих девушек его внимание привлекла Инга, худенькая брюнетка с серыми глазами, чем-то напоминавшая ему маму, Астхик. Она внимательно слушала собеседника и почти не вступала в диалог
  Ваник старался её развеселить, рассказывал истории, сыпал анекдотами. Улыбка лишь на миг вспыхивала на её лице, подчёркивая тонкие черты и гладкую кожу, но так же быстро гасла, уступая место задумчивому взгляду, будто эти шутки были ей давно знакомы. 
  Однажды Инга чуть не расплакалась, когда руководитель курсового проекта заметил ошибку в её чертеже. Ваник попытался её утешить:
  –  Ну и плевать, ведь не перечертишь заново!
На что она резко ответила:
  –  А вот и начерчу!
  Такое рвение поразило Ваника: неужели у неё нет интересов, кроме учёбы? Даже приглашение в кино она восприняла будто это предложение бросить занятия вовсе. Разговор о музыке особой отдачи не давал, хотя, по её словам, она окончила музыкальную семилетку
  И вот наступила горячая преддипломная пора, и Ваник временно прекратил свои попытки ухаживания.
Вообще Ваник, почти подсознательно, вел себя возле Инги с определённой чудаковатостью. Ему было любопытно: уловит ли она серьёзность его намерений под этим куражом? Но понять этого он так и не сумел: то ли её женская интуиция оказалась слабовата, то ли, наоборот, она мгновенно уловила несовместимость их характеров. И всё же мысль, что Инга когда-нибудь улыбнётся ему по-настоящему, не отпускала его. 
Тем временем дипломная работа требовала полной сосредоточенности. Он уже почти исполнил завет отца — оставалось только защититься. Но вопрос «А что дальше?» всё чаще не давал покоя. Особенно он задумывался об этом после факультативных лекций Елены Семиглазовой о новых методах обработки металлов. Её книга, написанная под присмотром доктора наук, стала для него настоящим ориентиром на перспективы.
  В день зачёта по этому предмету Ванику предстояла ещё и ответственная репетиция с симфоническим оркестром. Исполняли сочинение известного столичного композитора, который сам же дирижировал. Ваник вскочил на сцену в тот момент, почти одновременно с маэстро.
  – Как можно так поздно приходить на репетицию?! – пожурил маэстро, –  Надо заранее, чтоб разогреться, просмотреть трудные места!
  –  Простите, я только что сдавал зачёт, – пробормотал Ваник, переводя дыхание.
  – Зачёт?! – вспыхнул маэстро. – Я пожалуюсь руководству вашей консерватории!
  Ваник едва сдержал улыбку: строгий маэстро вряд ли уловит комичность происходящего. После репетиции он решился подойти с просьбой об автографе. Протянув книгу Семиглазовой, сказал:
  – Простите, консерватория тут ни при чём.
  – Как так? — удивился маэстро.
  – Я сдавал зачёт в политехническом институте, — пояснил он.
  Маэстро пожал плечами и оставил подпись на титульном листе. Ваник шёл домой с лёгким чувством победы: зачёт сдан, репетиция выдержана, автограф получен. А в глубине сердца теплилась надежда, что однажды и Инга оценит его необычную настойчивость.
  Дипломные проекты по металлорежущим станкам выдавали студентам из года в год, словно по шаблону. Те, кто не хотел утруждаться, заказывали работы у профессионалов – практика привычная не только здесь, но и за границей.
На механическом факультете был выбор: защититься на кафедре «Металлорежущие станки» или на «Технологии машиностроения». Ваник выбрал второе: там можно было проявить творческий подход. Под руководством доцента Николая Боренко он спроектировал копир для плазменной резки стальных листов. Инга предпочла стандартный проект по станкам. Свой проект Ваник защитил на «отлично».
  …  Новоиспечённым инженерам выдали список вакантных мест на распределение. Время на обдумывание: с субботы до понедельника. Девушкам предоставили приоритет. Инга выбрала какое-то НИИ, где по словам сведущих полно бездельников. Ваник же приглядел два завода: «Тбилисский механический №1» на Авлабаре и «Станкостроительный завод имени Кирова». Какой выбрать?
  Чтобы решить, поехал к дяде Гарегину, близкому другу своего отца, занимавшему видную должность в СКБ «Аналитприбор» и приятелю основателя и директора Гургена Симоняна.
   –  «Мехзавод №1» – предприятие местпрома, выпускает ширпотреб: простые замки, дверные ручки, петли… Инженерный рост там не светит, зато на «леваке» можно заработать. Завод Кирова гораздо солиднее, в московском подчинении: зарплаты выше, есть премии и командировки…
  Ваник предпочёл второй вариант. Но прежде чем оформляться не упустил поездку в Москву, вместе с группой музыкантов, исполнять произведения современных композиторов Грузии. Трое других ребят, выбравших такое же распределение, поехали в Сочи отдохнуть.
  …Первым, кто встретил их за порогом проходной, был памятник Сергею Мироновичу Кирову,  его усилиями возникло это предприятие
После муторной возни со сбором кучи справок для отдела кадров, ребят принял в своём кабинете главного инженера завода  – пожилой, морщинистый мужчина с цепким взглядом.  В тёмной фетровой шляпе, с мешками под глазами и наглухо застёгнутом макинтоше он напоминал гангстера из старых американских фильмов.  В тёмной фетровой шляпе, с мешками под глазами и наглухо застёгнутом макинтоше он напоминал гангстера из старых американских фильмов.
  Устало оперевшись в кресло, предложил парням занять места по обеим сторонам длинного стола и стал зорко изучать их физиономии, будто пытаясь заглянуть им в душу. В кабинет вошёл коренастый, коротко стриженный шатен. В руке он держал разнарядки-направления, взятые из отдела кадров.
  –  Мой заместитель, Рамаз Каранадзе! – представил его Главный.
Заместитель присел рядом с шефом и принялся изучать разнарядки с таким вниманием, будто держал в руках секретные документы:
– Вы получили направление два месяца назад, а пришли только сейчас!
– Пришлось побегать за справками для оформления, – ответил один из парней, хотя его блестящий морской загар явно не подтверждал сказанное. 
   – О-о!.. А как вы хотите?.. – воспрял «гангстер». – Чтоб стать даже просто начальником цеха, придется много побегать. Иначе не бывает!.. 
 Спустя пару недель у Ваника и его сокурсников ладони покрылись ссадинами, вокруг ногтей въелась чернота. Карьера инженера фактически началась с роли подсобного рабочего и даже крановщка...
  …Ванику назначили на должность помощника мастера в цехе обработки корпусных деталей «трубных» станков, то есть для обработки бурильных труб нефтяных и газовых скважин.  Участок Ваника занимал целый пролёт обширного модуля, где в три ряда стояли громоздские расточные, строгальные, сверлильные, шлифовальные станки.  Ваник заметил в закоулках слои чугунной пыли, смешанной с парами машинного масла. Замызганные стёкла под высоченной крышей едва пропускали дневной свет, а у каждого станка горела электрические лампочки. Ваник тотчас вспомнил лекции по научной организации труда: чистоте на производстве отводилась особая роль. Восхитили габариты одного расточного станка, с высотой колонны под три метра. На ней площадка с поручнями, на которой лучший расточник завода Андрей Сукачёв, уверенно орудовал штурвалом и разными кнопками на большой панели. Он обрабатывал метровое отверстие на чугунной махине, отлитой на тбилисском заводе «Центролит».
  Начальник участка Жора Лабадзе, сутулый пожилой мужик с лисьим лицом, радушно принял Ваника. Дымя сигаретами без фильтра «Прима», он повёл Ваника осматривать вверенный ему участок, после чего завёл в конторку и торжественно обратился к распреду – женщине средних лет:
– Галя, заполни для нашего нового поммастера «дефицитку» на станок 9М14.   
  «Дефицитка» –  бланк, куда Галя внесла наименования полдюжины деталей, перешедших под ответственность Ваника. Оказалось, что этот станок выпускают почти с момента основания завода, изначально предназначавшийся для ремонта бурильных труб на бакинских нефтепромыслах. Теперь по разнарядкам Госплана отправляют везде. За все эти годы расценки на обработку его деталей урезали так, что работать с ними станочникам стало крайне невыгодно.
  Первое задание Жоры запомнилось Ванику на всю жизнь:
 – Нужно срочно перекинуть корпуса коробки скоростей от расточника Грибевича к сверловщику Нозадзе. Когда тот закончит свердить, скажи контролеру Грицукк, чтоб поставил клеймо ОТК. Затем такелажники Плиев и Даушвили отправят коробки в сборочный цех. Там их ждут как воздух!
  Грибевич, высокий стройный мужчина, был сосредоточен на обработке чего-то другого. Улучив момент, Ваник обратился:
 – Здравствуйте. Я ваш новый поммастера Иван Еганов. Начальник участка Лабадзе сказал, что сборщикам срочно нужны коробки 9Н14...
Окинув Ваника небрежным взглядом, Грибевич хмыкнул:
 –  Скажи ему, что я не многостаночница на ткацком комбинате!
 Оказалось, что он пока ещё и не прикасался к тем коробкам. Смущённый Ваник сообщил Жоре ответ рабочего, на что тот махнул рукой:
 – Он всегда так говорит... Ничего, твои слова были ему напоминанием. Через день, прямо с утра, начнёт обрабатывать эти коробки.
 – Вы сказали, что сборщики ждут их «как воздух», поручить работу другому?
 – Нельзя!.. У Грибевича есть специальная оправка, его рацпредложение, без которой другой рабочий запорет эти коробки!
 – А как же сборщики?
 – Об этом пусть начальство позаботится! Сами запихнули Грибевичу срочное дело, а от нас требуют. А пока давай мы с тобой займёмся нониусными линейками.
Обогнув бездействующий строгальный станок с поломанным суппортом, они зашли в закуток, где стояло простенькое приспособление для нанесения градусных рисок. Рядом свалены в кучу стальные полуметровые полосы толщиной с мизинец и шириной со спичечный коробок. После шлифовки пластины выгнулись дугой, и ОТК забраковал их. Теперь требовалась термообработка, чтобы заново отшлифовать их и нанести риски.
  Жора попросил Ваника сложить линейки так, чтобы их сразу можно было подхватить цепями мостового крана, и сам куда-то удалился. Вскоре он привёл такелажника — пожилого, упитанного крепыша Амирана, который прикатил маленькую тачку. Было заметно, что Амиран чем-то недоволен. Когда линейки перекочевали в тачку, втроём направились в термический цех. Амиран хмуро толкал груз и бурчал себе под нос.
  Жора, как бы невзначай, завёл разговор о Фиделе Кастро и упомянул героя Советского Союза Иссу Плиева. Амиран тотчас навострил уши — ещё бы! Имя его однофамильца звучало гордо. В 1962-м году он командовал военной операцией «Анадырь» на Кубе. Небритое лицо Амирана засветилось.
  – Интересно, до какого всё-таки звания поднялся Плиев? – спросил Жора.
 И тотчас Амиран, как лучший ученик в классе, гордо произнёс: «Генерал армии!.. Один шаг до Маршала Советского Союза»…
  Вдруг тачка наехала на колдобину и чуть не опрокинулась. С трудом удержав равновесие, Плиев разразился матюками и закричал:
– В каком законе написано, чтобы на такой тачке так далеко возить груз?!
– Разве я тебе на китайском пояснял, что наш автокар сломался? — оправдывался Жора. — Пока транспортный цех пришлёт другой, печь в термическом цеху остынет!
 Плиев перенёс свой гнев на шлифовальщика Заура, допустившего брак:
 – Судить его надо, а вы цацкаетесь! Эх, жаль, Сталин не вовремя умер!
 –Зачем тут Сталин, если в КЗоТе есть статья о возмещении ущерба государству, – вмешался Ваник. – Рабочий допустил брак – надо удерживать из зарплаты.
 – Нашёл виноватого!.. – прыснул Жора. – Откуда Заур мог знать, что эта партия линеек из другой стали?
 – А почему из другой и не предупредили? – удивился Ваник.
 – Они не обязаны предупреждать. Если бы Заур шлифовал по законной технологии, всё было бы в порядке.
 Тут уже возмутился такелажник:
– Вот видишь! Ты сам признал, что если по закону – всё было бы в порядке!
 – Да, но если бы не нарушил, шиш бы заработал! – вступил Жора. – У 9Н14 все нормы срезаны к чёртовой матери! Тебе хорошо, у тебя твёрдый оклад, а он на выработке!
  Плиев остановил тачку, приподнял её за край и яростно грохнул об землю.
– Меня не трогай! Если Зауру заплатить вдвое больше, всё равно схалтурит!
 – И ты хорош! – разозлился Жора, показав на Ваника, – Получаешь больше, чем этот молодой инженер с высшим образованием. Мне всякий раз приходится клянчить, чтоб выполнял положенную тебе работу.
– Это ты мне?! – снова взорвался Плиев. – Тогда почему тут сейчас я, а не второй такелажник Даушвили? Всегда он где-то прячется!
 – Сам знаешь, ему недавно сделали операцию грыжи!..
 – Он всегда сачковал, а получает ровно как я, – буркнул Плиев и толкнул тачку вперед.  – Но почему нормировщики срезали все нормы у 9Н14?
 Жора пояснил, что прежде нормы были вполне приемлемыми, но за столько лет жизнь подорожала, а вот повышение расценок нигде не предусмотрено.
 – С такой логикой государство оказалось в гораздо большем проигрыше, чем выгадало на недоплате Зауру!.. – вмешался Ваник.
  – Напиши жалобу в газету «Правда»!.. – рассмеялся Жора.
  – Если бы он написал Сталину, сразу был бы толк! – съехидничал Плиев.
  – «Если!» – передразнил Жора, – Сейчас все вокруг в чём-то виноваты…
На участке термообработки было пусто и тихо. Жора пошёл кого-то искать, а Ваник устремился в соседний кузнечный пролёт. Там грохотал пневмомолот, и звук отдавался гулким эхом по всему цеху. Ваник затаил дыхание, наблюдая, как кузнец работал с огнём и сталью.
  Из печи, как из пасти дракона, бушевал огонь. Жилистый мужик в брезентовой робе и каске сбрасывал длинной кочергой раскалённый до белизны кусок стали, ловко хватал клещами и метко перекидывал на наковальню. Пневматический молот гремел, а сила удара регулировалась женщиной за стеклянной перегородкой. Заготовка в его руках оживала — сталь искрилась и шипела, подчиняясь мощным ударам. Кузнец отбрасил поковку в сторону, вытер полотенцем потное лицо, схватал шланг и обдул себя свежим воздухом. Глоток воды. И снова повторение той же операции.   
  Ваник, набравшись впечатлений, поспешил обратно. Плиев уже укатил свою тачку, заработав обещанный Жорой отгул на остаток дня. Линейки лежали сваленные на полу. Жора привёл начальника участка Янджяна, невысокого, морщинистого мужчину с задумчивым взглядом и орденскими планками на потёртом пиджаке. Он один из лучших в городе специалистов по термообработке стали.
  Как только линейки переложили в дырчатое ведро, Янджян с помощью тельфера поднял их и аккуратно погрузил в печь.
  На обратном пути Жора рассказал Ванику о втором такелажнике, о Даушвили, участнике группового ограбления универмага. Тогда Амиран был милиционером и по иронии судьбы участвовал в аресте налётчиков. Позже, за некий проступок, Амирана уволили из милиции, теперь работают вместе…
  Закончив свой рассказ, Жора предложил Ванику завернуть к Самсонычу – начальнику участка УСП (универсально-сборных приспособлений) Ему заказано приспособление для обсверловки какой-то новой детали. Самсоныч – солидный мужчина с обожженным на войне лицом и с множеством орденских планок на, как и у Янджяна, пиджаке. Он сказал, что заказ уже выполнен. Жора поблагодарил ветерана и перевёл разговор «про жизнь». В те дни советские СМИ как-то и путано сообщали о событиях в Никарагуа, и Самсоныч пояснил Жоре их суть:
 – Там революционеры-сандинисты не хотят оставаться колонией, воюют с проамериканским диктатором Самосой.
– Если так, то чем же мы тут не колония? По всем вопросам нужно одобрение Москвы. – усмехнулся Жора.
 – В колониях люди живут гораздо беднее, чем в метрополии. Я сам свидетель тому, что на заводе «Красный пролетарий» в Москве рабочие получают зарплату меньше, чем у нас! – резко возразил Самсоныч.
 Жора почесал голову, молча пожал Самсонычу руку и вместе с Ваником направился на свой участок…
   Спустя пару дней Жора сообщил Ванику:
 – Вышел из отпуска начальник цеха Коридзе и в конце смены у него будет планёрка.
  Когда Ваник зашёл в невзрачный, прокопчённый табачным дымом кабинет начальника цеха, там уже чинно сидела вся его «гвардия» мастеров. Коридзе, худощавый коротышка едва возвышался над облезшим письменным столом довоенных времен. Глубоко затянувшись сигаретой, медленно выпустил дым в сторону Ваника, сидевшего возле двени, с пренебрежением бросив на него взгляд, начал совещание. Расстелив перед собой составленный производственным отделом завода обширный лист-«простыню» с графиком обработки всех деталей в его цеху, начал опрос:
 – Что у нас со станиной 91Н18Ф3? – не поднимая головы от бумаги, глухо спросил шеф – Главный инженер срочно ждёт унформацию.
 – Сегодня, к концу смены Сукачев заканчит свою работу, а завтра, до обеда, Нозадзе обсверлит, и через малярный участок передадим сборщикам – чётко отчеканил Жора.
 – Это хорошо. – продолжил шеф, – а «салазки» М171, что с ними?
 Жора перевел взгляд на мастера Ткебучава. Пожевав губы, тот сообщил:
 – Первая партия пока ещё у строгальщика Кочорадзе. Послезавтра, прямо с утра отправлю к шлифовщику Зауру.
  – Как так, «послезавтра»? – побагровел Коридзе, ткнув пальцем в «простыню» – Еще вчера вы должны были передать Зауру!
 – Станок у Кочорадзе забарахлил, ремонтники долго возились.
 – А что сейчас со второй партия «салазок»? – кисло спросил начальник.
 – Распред Кузнецов поехал на завод «Центролит», поторопить их доставку, но пока ответа нет. – ответил Ткебучава
 Коридзе громко шлепнул ладонью по столу и вскочил как ужаленный:
 – Как так «пока нет»?!.. Как раз сегодня я был на эстакаде и видел там эти «салазки»!.. Где Кузнецов, почему он не тут?!
 – Он в отпуске, но по моей просьбе поехал на «Центролит», чтоб поторопили прислать. Но привезти в цех сегодня не удалось, наш автокар на ремонте.
 – Довольно! – взревел Коридзе, – надо было обратиться к начальнику транспортного цеха, он прислал бы другой автокар!..
 В той же манере Коридзе продолжал опрос других мастеров. Когда Жора доложил о линейках, отправленных на термический участок. Коридзе взвизгнул:
  – Втроем повезли линейки... Что за показуха?!.. Не позволю!.. – Коридзе снова громко хлопнул кулаком по столу.
 – «Втроём» потому пошли, что нужно было ввести молодого мастера в курс дела...
 В ту же минуту позвонил главный инженер, и сразу ржавый тон Коридзе стал сахарным. Коридзе победно доложил, что станина 91Н18Ф3 завтра будет передана сборщикам, поэтому с его стороны угроза срыва квартального плана исключена.
 В голове Ваника зароились разные мысли, мешали сосредоточиться. Вдруг ясно вспомнил о книге «Лицом к лицу с Америкой», в своё время купленную его отцом, которую он с упоением читал описанную там поездку Никиты Хрущева в Америку, осенью 1959 года. Ваника, тогда ещё мальчишку, привлекли лишь фотографии в книге, но позже, когда осознанно прочитал её, сильно впечатлся особенно тем, как советского лидера пригласили на какой-то завод. Там с помощью электронно-вычислительной машины отслеживали информацию о каждой детали – сколько и в какой стадии обработки, сколько передано сборщикам, сколько на складе. А еще машина блеснула знанием русского языка – распечатала данные о наобум взятой детали… «Хороший завод, – сказал тогда Хрущев. – Мы тоже развиваем такое!..»   

Сейчас, спустя двадцать лет, в кабинете у Коридзе и слыхом не слыхивали об описанном в той книге...
 Получив всю информацию о состоянии дел в своём цеху, начальник стал рассказывать о том, как провёл отпуск у себя в деревне. Все внимательно слушали его, то и дело вставляли реплики, выражавшие абсолютные знания сельского быта, так далёкие от Ваника. Было заметно, Коридзе упивается своим положением начальника. Ваник заёрзал на месте, торопясь в Дом композиторов. Там ради него репетицию инструментального ансамбля перенесли на вечернее время: скоро пленумный концерт Союза композиторов, в котором он участвует в исполнении произведения его приятеля. Этот концент для Ваника прекрасный повод размять уже задубевающие руки. Но другой аргумент поважнее: пригласить Ингу на концерт. Ваник нервно поглядывал на часы: «Ну, скалько ещё потянется эта волынка? Надо ещё забежать домой, помыться, переодеться, поесть…  Вдруг позвонила секреташша директора завода, срочно вызывла Коридзе на планёрку…
 Когда все вышли из кабинета, четверо мастеров пошли в конторку, играть в домино. «Видно, им некуда спешить, – подумал Ваник, – и никто из даже квалифицированных станочников не намерен передать эстафету своему ребёнку, чтоб тот со временем освоил его профессию». Вообще-то и сами мастера, и тут долго не задерживались. Пожалуй, один только Жора никуда не собирался уходить. Вообще, этот цех считался трамплином для продвижения и по партийной или другой линии, в том числе и в ряды работников госбезопасности.
 Ровно поэтому Павле Квачадзе перевёлся сюда из вспомогательного штамповочного цеха. Он тоже попал на завод по распределению из института. Жил в общежитии завода, и гордился тем, что он и Эдуард Шеварднадзе земляки. Как-то Ваник тихонько подошёл к нему сзади и, подражая диктору заводской радиосети, произнёс: «старший мастер Павле Квачадзе, вас вызывает директор!». С изумлением обернувшись, Павле расцвёл в счастливой улыбке:
 – «Старший мастер»?.. Сахар твоим устам!.. А то я уже четвёртый год ни на шаг вперёд не продвинулся! 
 …За день до концерта Ваник позвонил Инге. Трубку взяла её сестра, сказала, Инги нет дома, и, поблагодарив за приглашение, уточнила адрес Союза композиторов, обещав прийти вместе с сестрой. Не пришли, якобы к ним нагрянули гости…
– Надеюсь, в другой раз такие сюрпризы от гостей не повторятся. – сказал Ваник.
– Я тоже надеюсь. – вяло ответила Инга.
  Спустя пару дней Ваника подозвал расточник Семенов, внешне –  вылитый актер Смирнов в роли хулигана Феди из кинокомедии «Операция Ы…», попросил уточнить какую-то неясность на заковыристом чертеже. Тут же подошёл расточник
Гришин. Ваник подробно пояснил им особенности чертежа, на что Гришин одобрительно похлопал его по плечу:
  – А вот твоему напарнику Павле я и Семёнов показщали этот чертеж «вверх ногами», а он и не понял. Что-то ответил невпопад и смылся!
 Оба расхохотались и, довольные результатом проведённого ими теста продолжили свою работу.
...Несколько раз Ваник просил в инструментальной кладовке выдать ему рабочие рукавицы, но всегда получал отказ, дескать, нету! И когда такелажнику Плиеву выдали совсем новенькие, Ваник психанул не на шутку, пошёл к кладовщице, разбираться. Кладовщица и сейчас отказалала, пояснив:
 – Мастерам руковицы не положены!
 – А разве положено мастерам иметь такие замызганные руки?! – взорвался Ваник.
 – Что я могу поделать? По закону, вам полагается только мыло.
 Женщина имела в виду малюсенькую дольку стирального мыла, запах которого Ваник с детства терпеть не мог . Не долго думая, попросил у распреда Тамары лист бумаги и вывел крупными буквами «Куплю или приму в подарок пару рабочих рукавиц.  Поммастер цеха №8 Вано Ерамов» .
 Сказав Жоре, что намерен вывесить это бумагу в проходной завода, того будто молнией шарахнуло:
– Ради Бога, не руби нам голову!..
 Через минуту Жора торжественно вручил Ванику пару новеньких рукавиц. 
 Об поступке Ваника моментально узнал весь цех, рабочие пришли в восторг. Расточник Семенов пригласил его завернуть после работы в пивнушку, недалеко от завода. Ваник благодарно отказался, сославшись на строгую диету…
  То, что касается Семенова и его земляка Грибевича, они приехали из Белоруссии. В конце сороковых их пригласил рабатать директора завода Николай Кизивадзе. По словам Семёнова, во время немецкой оккупации оба они, совсем пока юноши, трудились на мебельной фабрике у некоего немца. Когда изгнали фашистов, все, кто работали на них потеряли доверие государства, получили клеймо предателя. Семёнов показал Ванику свою оголённую спину, на ней были ещё заметны рубцы от плети. Так выпытывали информацию о связях с фашистами. Семенов тут женился на крановщице Даухан, осетинке из Цхинвали, детей у них не было. Зато Грибевич, у которого тоже сохранились на теле следы от пыток, обзавелся большим семейством. Он часто выступал с критикой на собраниях, недовольный ассортиментом в столовой завода. Считал её по своей важности «цехом номер один». Наверно, всё остальное на заводе вполне устраивало его.
 …Уже три год на заводе действовал участок станков с числовым программным управлением (ЧПУ), и запросто там могли бы обрабатывать «коробки Грибевича». У Ваника сложилось мнение, что власти намеренно не спешат с загрузкой нового участка. Сохраняя побольше рабочих мест, повсюду в мире трубят об отсутствии безработицы в стране. Ценил ли рабочий класс такую заботу государства?.. Как-то, по просьбе мамы, Ваник взялся исправить на балконе скривившиеся прутья для сушки белья. Попросив фрезеровщика Миракишвили подрезать в размер «накладку» шириной с пол-ладони, тот заявил: «Если тебя надо – сделаю даром, если государству – принеси «наряд!» Так были настроены и другие работяги.
 И если оба работавших на участке у Ваника белоруса пострадали от бдительных служак МГБ, то немногословный строгальщик Хачидзе как раз-таки служил командиром роты в тех войсках. Теперь он, дымя сигаретами, нередко допоздна просиживал возле огромного станка, не спуская глаз от снующего взад-вперёд стола с закрепленными на нём деталями. С четырёх суппортов, миллиметр за миллиметром, в них вгрызались крупные резцы, придавая им нужный профиль. Во время перерыва Хачидзе не обедал. Продолжая дымить, сражался в шахматы со сверловщиком Пайчадзе, уплетавшим припасенный бутерброд.
 Однажды Хачидзе было поручено обработать партию деталей новой модели. Технологи разработали, а нормировщики рассчитали время строжки с учётом необычной работы. Хачидзе ухитрился выполнить её так, что его зарплата превысила директорскую. Разразился скандал, дошедший аж до министерства в
Москве. Рабочему выплатили деньги, а вот начальник отдела труда и зарплаты, как и главный технолог получил строгий выговор.
 Как-то молчуна Хачидзе прорвало. Он поведал Ванику о своей воинской службе в дивизии особого назначения, подчинявшейся Лаврентию Берия, и едва только его расстреляли, дивизию сразу удалили от Москвы подальше. Вскоре Хачидзе был демобилизован, без права несколько лет жить в крупных городах…
 Возле станка, на котором работал Хачидзе, стоял такой же, только допотопный, с одним сломанным суппортом, не подлежащим восстановлению. За ним обычно ставили какого-нибудь молодого новичка из провинции. В отделе кадров ему советовали идти в строгальщики, обещая «заоблачные» заработки, как у Хачидзе. Поселившись в заводском общежитии, новичок получал городскую прописку. Парень начинал с простейшей работы, стоившей гроши. Первое время спасала «ученическая» доплата, но через полгода она прекращалась, и, получив на руки почти ничего, новичок без сожаления писал заявление об уходе. Прописка уже была в кармане — можно было искать в столице что-то повыгоднее и прощаться с общежитием. Спустя шесть месяцев доплата прекращалась, и получив на руки почти 
 …Однажды в цех заглянул фотокорреспондент: редакция поручила ему снять фрезеровщика Кобаладзе — кандидата в депутаты Верховного Совета республики, известного своими рекордами перевыполнения плана. Отфрезерованные им «тяги» для отрезных станков уже заполнили склад до отказа. Фотография вышла в газете, но почётное место всё же досталось другому рабочему: его анкета куда точнее совпадала с нужными «параметрами» того времени.
               
           Глава двадцатая.  По служебной лестнице вверх.

… В один прекрасный день свершилась мечта Павле: он получил-таки должность старшего мастера — и к тому же прибавку в десять рублей. Ваник тоже поднялся на полступени: стал мастером цеха с зарплатой в сто двадцать рублей.
К слову, в те годы буханка белого хлеба стоила всего тридцать копеек, а билет на трамвай — три.
  Продвижение по службе решили обмыть в ресторане вместе со всем начальством цеха. Но Жора посоветовал деньги потратить с умом: собраться у него дома, в верховьях Нахаловки. Там можно было гулять хоть до рассвета и самим во дворе пожарить шашлык. Вино — десять литров — обещал привезти из своей деревни один из мастеров, но при условии, что начальник цеха Коридзе приглашён не будет. Его не любил никто из мастеров. Скрепя сердце, Жора согласился. Тем более что недавно на планёрке, почти ни за что,  сам схлопотал от Коридзе нагоняй.
– Ты раскормил распреда Галю! – взвился Коридзе, почти лопаясь от злости.
– Я её не раскармливал, – спокойно ответил Жора.
– Нет, раскормил!.. Раскормил!.. Раскормил! – захлёбывался тот.
– А чем же я её раскормил?.. – робко уточнил Жора.
– Она весь день сидит в конторе!
– А где ж ей ещё сидеть? Там её рабочее место.
– «Рабочее место»!.. – передразнил Коридзе. – А работа-то в чём?
– Да всё, что распред должен делать, то и делает.
– Мне такие работники не нужны!
  Галя за время своей работы сменила с полдюжины начальников цеха, и никто из них не придирался. Коридзе хотел посадить на её место свою родственницу.  Галя была не из робкого десятка. «Дитё войны», воспитанница Коджорского детдома, закалённая судьбой. На заводе таких было немало, и держались они друг за друга крепко. Муж её – тоже детдомовец, токарь, вместе живут в заводском доме. Когда придирки Коридзе окончательно ей надоели, она сходила в райком партии. После этого Коридзе поджал хвост и стал обходить её стороной.
  После ночного ливня протекла крыша. Утром на обработанных коробках 9Н14 выступил красно-оранжевый налёт ржавчины. Ванику ничего не оставалось, как под зорким глазом придирчивого контролёра Грицука скрести наждаком пятна. Отступать некуда: без клейма ОТК и печати на сдаточной бумажке готовые коробки висели бы на нём мёртвым грузом.
  Сам Грицук – костлявый старикашка с колючими глазами, сверкавшими из-под густых нависших бровей. Даже летом ходил в своём тёмном, вылинявшем пиджаке с орденскими планками. На маленькой, чуть больше гондбольного мяча, голове неизменно красовалась узкополая фетровая шляпа. Вдовец. Рабочие его терпеть не могли. Карусельщик Косолапов как-то сказал:
  – Мы с ним раньше соседями по бараку были. Видел своими глазами, как он вместе с матерью изводил придирками свою жену. Молодая, болезненная была — и всё им не так.
 А потом, понизив голос, добавил с ехидцей:
 – А на пиджаке-то у него не колодки боевыех наград нет… Всего лишь юбилейные медальки.
  Уловив в Ванике внимательного слушателя, Грицук нередко изливал перед ним душу. Говорил о своей дочери и зяте, с которыми не ладит, хвалил свою покойную жену, вспоминал о своём участии на войне.
  Как-то Косолапов и Тучин, отключив свои станка, подошли послушать, что «травит» Грицук молодому мастеру? Тот вдохновенно описывал эпизод, произошедший после возвращался с фронта.
 – Приехал я на поезде… На мне гимнастерка офицерская, медаль на ней сверкает; папаха-кубанка, галифе с широкими лампасами, сапоги хромовые скрипят. И вдруг у вокзала меня задержал патруль!.. 
 Тут Ваник бесхитростно вставил:
 – Задержал из-за нарушение формы одежды?
– Нет же, нет! – Грицук, высокомерно глянул на слушателей – Задержали потому, что начальник патруля узнал меня! Оказывается, мы с ним проходили учебку в Кубанской кавалерийской дивизии...
 Косолапов и Тучин смущённо переглянулись, подмигнули друг другу и отошли в сторону. Утром оба весело обсуждали с другими рабочими откровения Грицука. Издали завидев Ваника, радостно подозвали к себе:
 – Ну как он тебе говорил: «Папаха!... Галифе…Куба-а-анская дивизия…» А ты ему: «Нарушение формы одежды!..» – расхохотался Косолапов.
 Остальные рабочие тоже загоготали. Семенов ржал как жеребец:
– Какая ещё «кавалерийская», он в жизни-то не сидел на лошади!
– Недаром говорят, вруну нужна хорошая память! – сказал Тучин, раньше он только и трепался налево-направо, якобы служил зенитчиком, а потом ушёл в танкисты. Теперь вот стал кавалеристом…
  Если бахвальство Грицука развлекло Ваника, то другой его рассказ изумил-таки.
 – Это сейчас, – сказал Груцук, – направляющие токарного станка фрезеруют, а прежде строгали. Как-то я один в цеху работал в ночную смену, и вдруг уснул! Как очнулся, ужас!.. Резцы уже вгрызлись в станину! У меня подкосились ноги…
  И после войны сталинские строгости были в силе, Грицук сразу представил себя сосланным на Колыму. Недолго думая, переключил станок на максимальный режим работы. К концу смены все полторы тонны чугунной махины превратись в стружку, которую он ссыпал в бункер. Взамен установил ещё не обструганную. Утром, как и положено, всю стружку увезли на эстакаду. Исчезновения станины никто не заметил.
   Спустя время Грицук, наконец, достиг-таки своей мечты, стал контролёром ОТК. По положению, этот отдел подчиняется лишь директору завода. Но какой директор посмеет сорвать выполнение государственного плана если даже от потребителя придёт рекламация? Исправить брак можно и потом! Тем более, когда премии за выполнение плана съедены, и никто их обратно не требует! Однако со временем рекламиции стали бичом для всей страны и власти создали особую структуру – «госприемку»... Зарплата там гораздо выше, желающих перейти туда полно. У Ваника даже мысли не возникло попасть туда, зато возникло жгучее желание подробнее узнать историю своего завода. Старые заводчане отвечали ему сбивчиво, да и сами мало что знали. Вдруг однажды, на поминках приятеля, старого музыканта, которого упокоили на католическом участке Кукийского кладбища, Ваник познакомился с пожилым интеллигентным мужчиной. У которого были чешские корни и даже некие родственные связи с первым директором завода имени Кирова – Вацлавом Бурешем. В 1923 году он вместе с семьёй приехал из Чехии в Грузию. С ним прибыла артельная группа рабочих-коммунистов завода «Прага-машина». Они стали участвовать в возведении Тбилисского завода имени 26 комиссаров, где предстояло выпускать оборудование для винной промышленности. Буреш работал мастером в модельном цеху. Там его выдвинули на пост директора. Затем высокое начальство направило его возглавить станкозавод имени Кирова. В канун десятой годовщины Советизации Грузии он получил орден «Трудового Красного знамени». В 1937 году Буреша почему-то расстреляли. Вообще, за всю историю завода там сменилось много директоров, и все ушли вовсе не по своему желанию…
 …Точность станков, выпускаемых кировчанами измеряются микронами, а вот параметры корпуса самолёта на порядок ниже. Но вот парадокс: культура производства у авиастроителей была гораздо выше чем у станкостроителей.
  В момент, когда Ваник пришёл на завод, директором был выдвиженец с авиазавода. Чтобы хоть как-то поднять культуру производства, при нём построили «Дом быта», обновили здравпункт и столовую. Правда, ради этого пожертвовали волейбольной площадкой, на которой затем выстроили новый механический цех. Мекстные власти сняли директора с должности, якобы из-за слабой загрузки оборудования во вторую смену. Заводчане сочли причину надуманной: на самом деле директор не сумел повысить долю национальных квалифицированных кадров. Новый руководитель тоже прибыл с авиазавода, где возглавлял отдел подготовки кадров. Высокое начальство надеялось, что он уж точно вырастит нужную плеяду рабочих…
Именно тогда Ваник перешёл работать из цеха в отдел главного технолога. Там упразднили должность нормировщика: их работу возложили на самих технологов, которые разрабатывали цикл обработки деталей и сборку узлов. 
  Опыт Ваника, полученный в цеху, оказался кстати: женщины-технологи, работавшие в отделе, были далеки от практической стороны производства. Ваник быстро освоился на новом месте, и ему стали доверять ответственную работу. Вскоре в отдел поступил посторонний заказ: срочно расписать техпроцесс и нормировать обработку страховочных «башмаков» для канатной дороги в Кахетии, между Цнори и Сигнахи. Без них котлонадзор не давал разрешения на запуск транспортного средства. Главный технолог составил карту техпроцесса и передал Ванику её для нормирования времени обработки. Как только Ваник взялся за работу, заказчики – главный инженер проекта и ещё кто-то подошли к нему и умолял поторопиться. Срыв сдачи объекта грозил лишением премии для всего их коллектива.
  – Какая нагрузка ложится на ваши «башмаки»? – спросил Ваник, изучая чертежи.
  – Почти никакая.
  – Тогда эту дугу можно получить одним махом, а не фрезеровать сегменты!
  – Это как? – оживились заказчики.
  Ваник предложил кузнечный способ создания дуги.
  – А это реально?.. – с надеждой спросил главный.
  – Я это себе четко представляю! – уверенно ответил Ваник.
   Главный технолог отнесся к идее скептически:
  – Сделать приспособления для горячей гибки отнимет ещё больше времени!
  – Вместо приспособления пригодится обычная поковка для крупных шестерен! – уверенно пояснил Ваник.
 Заказчики упросили главного технолога испытать этот вариант. Уже через день «башмаки» были готовы. «Канатчики» были на седьмом небе и клятвенно обещали Ванику пригласить его на торжественное открытие канатной дороги, с грандиозным банкетом, по всем традициям кахетинцев. Увы, Ваник не поехал, так как в тот же день дирижёр оркестра в госцирке Рудольф Коняев попросил его заменить музыканта, убывшего на гастроли в Южную Америку, вместе с объеденённой труппой Союзгосцирка …

 … Вскоре Ваник неожиданно встретил Ингу в автобусе, вместе с её мамой и сестрой. Приветливо оглядев Ваника, мама сказала, что знает его заочно, восведомлена и о его второй профессии. С гордостью сообщила, что ее супруг в молодости играл на аккордеоне, тем и вскружил ей голову.
 – Неужели? – изумился Ваник. – Инга мне об этом никогда и не заикалась.
 – Она у нас серьезная!.. – чуть с иронией ответила мама.
 Такое откровение вдохновило Ваника – потенциальная теща расположена к нему лояльно! На другой день он позвонил Инге, трубку взяла её сестра. У Ваника с нею диалог более-менее получался, но к ней его не тянуло. Вдруг она браво объявила:
  – Инга выходит замуж!
 От неожиданности Ваник чуть растерялся, но мигом взяв себя в руки. Поздравил и спокойно добавил:
  – А я хотел пригласить вас обеих на концерт!
  – Нам надо готовиться к свадьбе!
 – А кто ее избранник? – искренне полюбопытствовал Ваник.
 – Он грузин! – прозвучал ответ с таким пафосом, будто он лауреат Нобелевки премии.
 – Какая удача! – чуть с сарказмом воскликнул Ваник, – А кто он?
 – Окончил университет, экономист. Отец хирург.
 – Чудно! Как что, пооперируемся у его отца! – прощаясь, сказал Ваник.
 Спустя полгода Ваник вдруг встретил Ингу и её супруга в филармонии. Он оказался знакомым Ваника. Неприметный парень, когда-то играл на гитаре в рок-группе, которая скоро распалась. Пожав ему руку, он артистично пропел: «Ох, как тесен этот мир!». Инга заулыбалась. Было видно, она рада этой встрече. Зато смутился супруг, сказав что-то невнятное, резко взял жену под руку и потянул в концертный зал. Ваника изумила такая покорность Инги.
               
                Глава двадцать первая. ИТР  - заводская аристократия! 

 Почти все сотрудники отдела главного технолога трудились в комнате, чуть меньше баскетбольного поля, сидя за письменными столами в три ряда. В одном секторе писали или обновляли технологию обработки деталей, в другом вели учёт всего, что нужно было получить со стороны, в третьем описывали сборку узлов, способы окраски и упаковки продукции.
 Из декретного отпуска вернулась Лили, молодая и симпатичная женщина. Заняла место за пустующим столом, возле Ваника. Её супруг, далёкий от искусства, работал инженером на авторемонтном заводе.
 Спустя несколько дней Лили повела в цирк своего маленького сынишку, неожиданно заметила Ваника в оркестре. Её изумление было чуть ли не высше купола цирка. Во время антракта она подбежала к оркестровой площадке, прежде чем музыканты успели уйти в оркестровую комнату:
 – Вот ты и попался на месте «преступления»!.. Почему скрывал, что работаешь здесь?.. Позволишь моему мальчику потрогать твою бас-гитару? – залпом выпалила Лили.
  – Я тут временно, заменяю коллегу, – буднично ответил Ваник.
  – Тем более, если временно!.. Нехорошо скрывать свои таланты…
  На следующий день Лили сагитировала несколько сотрудниц отдела повести своих детей в цирк, решив сходить с ними вторично. Сотрудницы попросили Ваника купить им билеты на дневной спектакль в следующее воскресенье, дали деньги. Договорившись встретиться у нижних ступенек цирка. Там сынишка Лили вдруг закапризничал и разревелся, отказавшись идти вверх по лестнице. Ваник ласково поднял ребёнка себе на плечи и пошёл. Лили ахнула: родной отец не смог бы так просто уломать малыша…
   Играть вечерами в оркестре цирка, да еще подряд во время трёх представлений в воскресные дни, а утром торопиться на основную работу измотали Ваника. И когда ему предложили ещё один месяц участвовать уже в программе иллюзиониста Игоря Кио, наотрез отказался. Зато сменивший Ваника музыкант отдыхал вместе со всем оркестром: в программе Кио были в основном фонограммы.
  В день рождения Ваника вдруг Лали вместе с сынишкой неожиданно пришла к нему в гости и принесла испечённый ею торт. Астхик подарила ребенку какую-то игрушку. Малыш пришёл в восторг и всех развеселил кувырками на отполированном до блеска паркетном полу. Тут явился и дядька Кола. Ему сразу приглянулась Лали, по его мнению, подходящая для его холостого племянника. Тихонько осведомившись у Астхик, кто она и кем ей приходится этот ребенок, мгновенно изменился в лице, панически зашептал: «Отдали её от своего сына!.. Отдали, подальше от греха!» Дадька понятия не имел, что Лили вскоре предстоит ещё один декретный отпуск...
 
Вскоре Ваника назначили заведовать сектором КС УКАП и ЕСТПП (Комплексная система управления качеством продукции и Единая система технологической подготовки производства). Этот сектор в техотделе ранее возглавлял опытный технолог Ташевич. Он идеально разработал техдокументацию, получившую одобрение в Главке, но в заводских цехах на эти «бумажки» махнули рукой. Продолжать заниматься рутиной Ташевичу надоело, и он ушёл на пенсию. Его единственная сотрудница вскоре тоже уволилась.Так Ваник и оказался в отгороженном от всего отдела закутке, по соседству с Израилем Абрамовичем Гершковичем, бывшим главным механиком завода. Теперь тот работал на полставки, занимаясь вопросами обновления станочного парка. Ваник многое воспринял из его мудрых советов. А ещё Гершкович охотно делился воспоминаниями о том, как после победы над Германией ему поручали демонтировать немецкие заводы и переправлять оборудование в СССР.
Как-то он предложил Ванику съездить в командировку в город Куйбышев, то есть в Самару, чтобы срочно согласовать на местном заводе приобретение особо точного станка — пока его не перехватили другие. Ваник согласился без колебаний, но начальство, почуяв удобный случай, нагрузило его ещё и другими поручениями в соседних городах.
  В Самаре он управился удивительно быстро. Начальник отдела сбыта, встретивший его в просторном кабинете с ореховыми панелями, только усмехнулся:
— Да такой вопрос и по телефону решить можно было!
 Узнав, что Ванику ещё предстоит заехать в Бугульму, Ульяновск и Кузнецк, он аж поднял брови:
— Маршрут у вас какой-то замысловатый. А что вам нужно в Кузнецке? Я ведь сам оттуда родом.
— Ускорить на заводе «Конденсатор» срок поставки нашего заказа.
— Так вы им позвоните, глядишь — и помогут! — он раскрыл блокнот, испещрённый телефонными номерами, и пододвинул его гостю.
  Переписав несколько нужных контактов, Ваник тут же провернул всё через ближайший узел связи. В результате у него появилось пару свободных дней в Самаре, чтобы «выполнить культурную программу». Сначала отправился в знаменитый пивной бар при ресторане «Парус». Там густо пахло жареной рыбой, а за длинными столами сидели шумные компании. Пили кружками золотое пенное и спорили о футболе. Ваник взял две кружки, «чтоб наверняка», и почувствовал себя на редкость уютно.
  Вечером пошёл в драмтеатр, гордость города, возведённую по проекту архитектора Чичагова. Там шла лёгкая комедия: актёры играли с задором, публика смеялась, аплодировала, и Ваник даже на миг забыл, что он всего лишь командировочный с кипой поручений от начальства.
  Наутро он выехал в Бугульму. Город встретил его сонными улицами. На местном мехзаводе он быстро договорился о копиях нужных чертежей: Через пару часов главный конструктор вручил Ванику все чертежи – в порядке советской технической помощи. В благодарность преподнёс сувенир –недорогой рог для вина. Тот улыбнулся, но чувствовалось: и без подарка они не стали бы чинить препятствий.
  Остаток дня Ваник потратил на экскурсию: прошёлся по тихому центру, а затем непременно заглянул в местную диковинку — единственный в стране музей Ярослава Гашека. Там он увидел фотографии, прижизненные издания, а так же его зонтик, шляпу, гармошку и, главное, часы.
 Экскурсовод сказала, что данное помещение до реворюции принадлежало по тамошним сведениям купцу Нежарадзе. Ваник сразу поправил её: «эта грузинская фамилия произносится через «и» – Нижарадзе, то есть «Ракушкин»». Экскурсовод обещала доложить об этом своему начальству. Она же отговорила Ваника ехать в Альметьевск: там всегда проблема с размещением в гостинице.  Тогда он не замедлил снова сходить в отделение связи и достал бумажку с недавно переписанными им номерами телефонов...   Получив от альметьевцев нужные сведения по телефону, Ваник сразу возвратился в Тбилиси.
 Начальство осталось довольно результатами вояжа, зато в бухгалтерии, куда Ваник сдал отчёт о командировке, ему устроили взбучку: уж слишком много денег потратил на телефонные разговоры.
  – Это вместо «спасибо»? – изумился Ваник. – Я ведь вам столько средств сэкономил!
  Тогда ему объяснили разницу между бухгалтерией в обычной семье и в госучреждении. Здесь деньги на командировочные расходы раскладывались по разным «кошелькам»: транспорт – отдельно, гостиница – отдельно, телефонные разговоры – отдельно. А вот последний «кошелёк» у них оказался почти пуст.
 – Но разница между тратами на телефон и всем остальным же несоизмерима! – воскликнул Ваник.
 – Не я пишу законы! – сухо ответила главбух.
 
…А вот и новая командировка: трёхнедельные курсы повышения квалификации по КС УКП и ЕСТПП в городе Горьком, то есть в Нижнем Новгороде. Вместе с Ваником туда направили и технолога Тамаза Лепсая — шустрого менгрельского парня. Узнав об их поездке, почти все женщины техотдела попросили привезти электроутюги; некоторые даже заранее оплатили пересылку почтой. В Горьком оборонных заводов было множество, и многие из них выпускали хорошие товары народного потребления: ими были полны хозяйственные магазины. А вот продуктовые прилавки пустовали. Зная это, перед отъездом Ваник и Тамаз купили на Навтлугском базаре десять литров кахетинской чачи и полторы дюжины чурчхел. В Москве взяли билеты на поезд до Горького и совершили небольшую прогулку по центру города. В Елисеевском купили большой кусок венгерского шпика. В Горький добрались только к вечеру. В общежитии их встретила дежурная - солидная пожилая женщина. Недовольно покачав головой, она пожурила за опоздание. Тогда Тамаз протянул ей пару чурчхел и пояснил:
 - Мы не ожидали, что из Москвы дорога займёт столько времени.
  Женщина мигом смягчилась и разместила их в резервной, самой просторной комнате общежития.
  Утром в аудитории собралось около трёх десятков слушателей, преимущественно женщин. Оказалось, что для некоторых это была не первая командировка на такие курсы. Вдруг на парту Ваника и Тамаза откуда-то скользнула сложенная записка: «Приглашаем для знакомства в 20.00, комната №…». Ваник оглядел зал, но никто и бровью не повёл.
  Вечером, придя по указанному адресу, они застали в комнате несколько человек. Авторами записки оказались их соседки с задней парты - Елена и Ольга, миловидные женщины средних лет. Одна приехала из Перми, другая — из Краснодара. Обе уже бывали на курсах и на этот раз приехали скорее отдохнуть от домашней рутины, чем углубляться в методички.
Смеясь, они признались, что едва удержались, чтобы не выдать себя: из последних сил старались сохранять каменные лица, пока Ваник и Тамаз безуспешно пытались вычислить авторов послания. Кто бы мог подумать, что за строчками конспектов и серьёзным видом скрывались именно эти, на вид самые прилежные слушательницы скучной лекции.

   В небольшой комнатке компанию составили приветливый ленинградец по фамилии Шпитальник и две девушки: Соня из Минска и Таня из Томска. Стол был накрыт почти из оставшегося от взятого в дорогу. Для настроения
  – две бутылки сухого болгарского вина.
Первый тост предложили поднять за знакомство. Ваник пожелал, чтобы оно оказалось не только приятным, но и полезным, а со временем переросло в дружбу. Все горячо поддержали его слова.
  Шпитальник тут же добавил анекдот:
— Дружба разная бывает… Для меня собака — четвероногий друг, а для берёзы — трёхногий враг!
Комната взорвалась смехом. После паузы Елена, хитро прищурившись, повернулась к Ванику:
— Ну что ж, теперь ваша очередь! За что будем пить? Предлагайте тост. – Вы тут хозяйка, вот и предложите. – чуть смутился Ваник.
 – Причём тут «хозяйка»?! – запротестовала Ольга – давайте тост!   
 – Да-да, тост, тост! – весело подхватил Шпитальник.
– Тогда выпьем авансом за всех, кто принял нас здесь, от кого будем получать тепло, знания и внимание, – предложил Ваник.
  – А почему за них? Это же их работа… – удивилась минчанка и, будто невзначай, поправила бретельку своей красной плиссированной юбки.
  Шпитальник пояснил:
  – Одно дело, когда «обязан» и исполняешь формально, и совсем другое, когда делаешь от всей души!
  – Вот именно! Это я и хотел сказать! – радостно подхватил Ваник.
 – Если то, что нам сегодня дали в столовой, формально называется «харчо», то я уже не Тамаз, я Вася!.. – воскликнул Тамаз и шустро вышел из комнаты. Вскоре он появился с бутылкой острой сацебели, прихваченной из дому.
 – Вот, что придаст вкус настоящему харчо! – объявил Тамаз.
 Шпитальник радостно потер руки и протянул вперед хлебную корочку:
 – Обожаю грузинские специи!
Тамаз капнул на корочку хлеба острую смесь с щиплющим ноздри ароматом.
  – Добавьте, пожалуйста! – почти умоляюще попросил Шпитальник.
  – Это наша менгрельская подлива — сацебели, – предупредил Ваник.
  – Обожаю! – смело повторил Шпитальник, получив добавку.
  Но уже через секунду, от вспыхнувшего во рту пожара, его глаза округлились, а лоб покрылся бисеринками пота. Спасая товарища от перцового ожога, Ваник поспешно запихнул ему в рот ложку капустного салата.
  – Ты же сам сказал «обожаю»… – виновато пробормотал Тамаз.
  В оправдание он тут же намазал слой приправы на кусочек колбасы и съел, даже глазом не моргнув.
  – Вот видите! – подхватил Ваник. – Кому-то привычное, а кому-то — настоящее испытание. Поэтому предлагаю тост за взаимопонимание вкусов и пристрастий, за согласие и любовь!
  – Замечательно! – умилённо воскликнула Ольга.
  – Согласен… – с трудом выдавил из себя Шпитальник и поднял стакан.
  Тост приняли на ура. И тут Елена чуть ли не взмолилась:
  – Пожалуйста, скажите ещё что-нибудь в этом духе!
  Остальные дружно поддержали восторженную пермячку.
   – За тех, кто провожал нас сюда и с нетерпением ждёт нашего возвращения! – произнёс Ваник, ещё раз вызвав всеобщее одобрение. 
Тост за здравие, благопоручие и успехи детей присутствовавших тоже был воспринят безоговорочно.
 – Моей дочке семь лет и уже прославила нашу семью! Её танцевальный ансамбль «Ромашка» стал городским лауреатом! – с гордостью сообщил Шпитальник. Ольга и Елена тоже рассказали об успехах своих детей.
 Когда содержимое и во второй бутылке стало опустошаться, Тамаз предложил принести чачу, но дамы сочли её в данный момент неуместной.
 Из репродуктора весь вечер тихонько звучала камерная музыка. Лариса бросила в его сторону брезгливый взгляд:
 – Уж хоть бы допотопный патефон был тут!.. В самый раз потанцевать с такими достойными кавалерами!
 Ваник отреагировал моментально:
 – Когда на душе поется, можно танцевать хоть под диктора Левитана!
 Отключив репродуктор, галантно поднял Ларису и, напевая что-то в ритме медленного вальса, «рам-та-та, рум-тата-та…» закружил с нею на одном пятачке, нежно обнимая тонкую женскую талию. Ощутил упругость её груди, вдруг прилив мужских сил. Шпитальник последовал его примеру, пригласил Ольгу... Тамаз, в свою очередь, обратился к Соне... Вдруг послышался стук в дверь. Дежурная по этажу строго предупредила: Уже одиннадцать вечера! Следуя внутреннему распорядку общежития, велела всем расходиться...
Вечер у Елены и Ольги удался на славу — всё благодаря грузинским тостам!
  Выяснилось, что и другие участники курсов устраивали свои посиделки, но у них всё равно было не так весело, как с «грузинами». Поэтому они пригласили Тамаза и Ваника на свою очередную вечеринку. Чтобы никого не обидеть, друзья великодушно назначили всеобщую «дегустацию» чачи у них, в самой просторной комнате.
  К вечеру туда набилось с добрый десяток человек. Хозяева же выглядели так, словно они завалили экзамен, к которому готовились весь год. Причина была веская: чача, налитая в голубой пластиковый бачок, неожиданно приобрела тот же голубой оттенок — словно её благословил сам небесный виноградник.
  – Что делать? – простонал Тамаз, показывая на стакан небесно-виноградной жидкости. – Вылить все десять литров?
  – Дай сюда, – сурово сказал Шпитальник с видом маститого профессора. – Я ведь химик-технолог!
  Гости притихли, будто ожидали, что сейчас последует взрыв. Шпитальник уткнулся носом в гранёный стакан, вдохнул. Потом плеснул пару капель на ладонь, лизнул, закатил глаза к потолку, потер ладони и снова вдохнул аромат. Театральная пауза…
  – Жить будем! – торжественно провозгласил он. – Заливайте фужеры!
  Под «фужерами» он, разумеется, имел в виду всё те же гранёные стаканы, которые каждый предусмотрительно прихватил из своей общежитской тумбочки.
 Необычный цвет, оказалось, не повлиял на все остальные свойства чачи.  После благополучной дегустации-распития напитка ему придумали романтическое название «Синяя птица». На всех последующих вечеринках эта «птица» было гвоздём программы, на всякий случай, перелитая в стеклянные бутылки.
 …В близжайший выходной день куратор курсов повёл слушателей на экскурсию по городу. Более всего Ваника восхитило старинное здания госбанка с его дверьми. На обоих створках золотом сверкали царские двуглавые орлы. Экскурсовод пояснил, что эти произведения искусства охраняются  государством. До революции Нижний Новгород называли «карманом России», здесь был сосредоточен центр российских финансистов и хлебная биржа. 
  Краеведческий музей располагался в старинной церкви. Там ничего особенного Ваник не увидел. Старые прялки, деревянные игрушки, матрёшки... Вдруг одна из музейных работниц, строго наблюдавшая за экскурсантами, подошла к Ванику и тихонько шепнула:
 – Спасибо!
  Ваник удивлённо поднял брови:
 – За что «спасибо»?
 Та показала взглядом на шапку-ушанку в руке Ваника и с укоризной сказала:
 – Не понимете?… Вы, вот, сняли её в храме, хоть и не русский чекловек, а эти, – она кивнула в сторону остальных мужчин группы, –  и не подумали. 
В ответ Ваник мягко улыбнулся:
 – Видно, у них были сильные преподаватели атеизма…
  Когда все вышли из храма, экскурсанты спросил у куратора, что ему известно об академике Сахарове, сосланном в то время к ним в город? Тот знал лишь то, что учёный на виду у прохожих ежедневно выгуливает на улице собачку, ходит в магазин за хлебом;  дома  работает над теоретическими вопросами по своей специальности…
 Окончание курсов отметили весело, но с грустинкой расставания.
  Что касается самих ЕСТПП и КС УКП, все слушатели, кто раньше, кто позже,  убедились в почти бесполезности детища советской управленческой системы. У каждого предприятия своя специфика, едва ли годная для единой системы подготовки производства и достижения качества продукции.
 Как только Ваник возвратился к себе на работу, ему было поручено исполнить срочное задание Главка: составить «паспорт завода», то есть, заполнить все графы подробного вопросника. Для этого нужно опросить всех руководителей заводских подразделений, уточнить все тамошние сведения и цифири. Кто-то из начальников отбарабанивал всё наизусть, а кто-то тянул с ответом. Главный механик завода, крикливый пожилой мужик, тотчас выложил все данные о станочном парке на заводе, но впал в ступор от вопроса насчёт ОЦ – «обрабатывающих центров». Такой термин он и не слышал, хотя уже не первый год в одном их цехов завода работали фрезерные станки с числовой программой управления, те же ОЦ. 
  Ровно за десять дней Ваник справился с заданием и пришёл к окончательному выводу: его предприятие глубоко нездорово. Закоулки завода были завалены неликвидным дорогостоящим добром. Громадные электродвигатели старой модели были сложены штабелями под ветхим навесом у склада электрооборудования. В таких же закоулках с хлипкой оградой, на стеллажах покрывавлись ржавчиной ненужные поковки и отливки для деталей давно уже снятых с производства изделий. На железнодорожной эстакаде уже не первый год вереницей стояли возвращенные по рекламации станки, обмотанные толем и обшитые горбылём… 
  В те же дни Ваник получил отказ на его рацпредложение выпускать разборные гантели в цехе ширпотреба. Для них использовать «выдры», полученные после кузнечной пробивки отверстия в стальной поковке крупной шестернки. На заводе их сотнями выбрасывали в металлом. Забегая на десятилетий вперёд, когда жизнь заставила беречь всё, что добывается из невозобновляемого сырья, простая идея Ваника явно опередила своё время… Идею сочли лишней морокой, из-за которой пришлось бы отчитываться уже и по выполнению плана по гантелям. Зато сам Ваник заказал токарю для себя и своего приятеля очень даже удобные гантели весом до трёх килограмм. Они обошлось лишь угощеним токара пивом и хинкали в ближайшей забегаловке.

                Глава двадцать вторая. Дела сердечные. 
 ¬
 После успешного исполнения «Вариаций» композитора Д., он, окрылённый успехом, пригласил Ваника и ещё пару музыкантов к себе на обед.
Старенькая мама композитора, обаятельная и словоохотливая, познакомившись с Ваником, тут же предложила сыну свести его с одной из их родственниц. Идея показалась сыну удачной: он моментально оживился, подмигнул приятелю и с жаром заверил:
  – Отличная партия для тебя! Инженер в проектном институте. Ген –здоровый!.. Отец умер, живут втроём: она, мама и младшая сестра.
  Отказаться идти было бы малодушием, подумал Ваник.
  – Как скажешь, тогда и пойдём! – решительно ответил он.
  Договорились на ближайший выходной. Жили они на Авлабаре, в старом доме, в уютной квартирке на втором этаже, с окнами во двор, густо населённый и шумный. По дороге Ваник хотел купить дорогих конфет, но приятель отговорил:
  – Не стоит. Её мама работает в кондитерском магазине, даже импортные конфеты воспримут как будни. А вот торт – куда эффектнее.
  Гостей встретили приветливо, тут же накрыли чайный стол. Симпатичное личико девушки показалось Ванику знакомым: прежде он замечал её в стенах политехнического института, в компании однокурсников. Белокожая брюнетка с живыми чёрными глазами, чуть выступающими скулами и стройной фигурой.В семье её звали Нинусей.
В компании тон задавал композитор – кузен покойного главы семьи. Он создавал непринуждённую атмосферу, пересказывал весёлые истории о своих старших коллегах-композиторах. Ваник вставил анекдот на музыкальную тему. Девушки держались достойно, без жеманства. Торт всем пришёлся по вкусу, а конфеты и правда оказались бы лишними: их и так было полно в большой хрустальной лодочке.
 
  – Тебе не интерсен итог нашего визита?
 – Я ждал, когда ты мне скажешь…
 – Ты им понравился!
 – Очень приятно! – в душе возликовал Ваник.
 – Если «очень приятно», позвони ей, пригласи на свидание.
 – У меня нет номера её телефона.
 – Вот, записывай!..
 … В назначенное место Нинуся пришла с опозданием на четверть часа.
 – Извини, пожалуйста, за опоздание, так получилось, виновато произнесла она и  деловито продолжила, – Давай пойдём в кино?.. В Доме офицеров идут «Римские каникулы». Обожаю этот фильм, и ещё больше самого Грегори Пека.

  Несколько раз Ваник ловил на себе смелый, изучающий взгляд Нинуси — без тени смущения или неловкости.
«На своём поле и стены помогают… – решил он в её оправдание. – Жизнь покажет результат». Гостей провожали очень радушно, и ещё целую неделю Ваник ощущал на себе её цепкий, даже чуть насмешливый взгляд.
  Композитор был лет на десять старше Ваника. В прошлом молодой инженер, он неплохо играл на гитаре, но, не видя в инженерии для себя перспективы, поступил в консерваторию на композиторское отделение. Его произведения, тяготеющие к авангарду, начал закупать Музфонд, и гонорары вскоре заметно превысили прежнюю инженерную зарплату.
  Спустя неделю после «смотрин» композитор позвонил Ванику:
 – Тебе не интересно, каков итог нашего визита?
 – Я ждал, когда ты сам скажешь…
 – Ты ей понравился!
 – Очень приятно! — в душе возликовал Ваник.
 – Если «очень приятно», тогда звони ей и приглашай на свидание.
 – Но у меня нет её номера.
 – Вот, записывай!..
  В назначенное место Нинуся пришла с опозданием на четверть часа.
 – Извини, пожалуйста, так получилось, — виновато произнесла она и, почти не делая паузы, деловито добавила: — Давай пойдём в кино? В Доме офицеров показывают «Римские каникулы». Обожаю этот фильм, а ещё больше — самого Грегори Пека.
 – Жаль, что я не Грегори Пек! Но пойду с удовольствием.
 – У каждого своё место в жизни.
 – Спасибо, успокоила! – рассмеялся Ваник.
  …Ванику очень нравилось, что если Нинуся чего-то не знала, она без стеснения просила объяснить и быстро вникала в суть. Но после нескольких свиданий он заметил странность: временами её настроение резко падало, будто что-то давило на неё. Ваник старался не заострять на этом внимания: «Надо будет – сама скажет».

  Однажды, провожая Нинусю домой, Ваник заметил, как у выхода из метро к ней обратился неказистый щуплый парень. Сумерки мешали рассмотреть его лицо. Чуть замявшись, девушка представила Ваника как своего родственника. Парень промямлил имя, которое тут же вылетело у Ваника из головы, и мгновенно исчез. Нинуся извинилась за такую «родственность», призналась, что этот субъект ходит за ней по пятам, и она лишь хотела умерить его настырность и ревнивость.
– Кто он? Чем занимается? – спросил Ваник.
– В охранном ведомстве служит, какое-то звание имеет, – ответила она с таким пренебрежением, что Ванику даже стало жалко беднягу.
 В другой раз они сидели в «кафе-мороженом». Нинуся, и без того мрачная, вдруг нахмурилась ещё сильнее:
– Хочу тебе сказать важное… – начала она и надолго замолчала.
  Ваник постарался сразу разрядить обстановку:
– Что ж ты скажешь такого в сравнении с моим серьёзным намерением? Нам надо пожениться! – твёрдо произнёс он.
  На её белых щёках мгновенно вспыхнул густой румянец. Она молча доела мороженое и всю дорогу домой почти не проронила ни слова. Ваник не стал настаивать, лишь на прощание спросил:
– Послезавтра пойдёшь с коллегами на первомайскую демонстрацию?
– Нет, лучше дома останусь, отосплюсь, да и в квартире прибраться надо.
– А мне партийный долг не позволяет отсиживаться, – шутливо заметил Ваник.
  …Когда колонна его коллектива дошла по проспекту Руставели до Колхозной площади, он увидел старика, торговавшего сиренью. Не торгуясь, купил всю охапку и направился к Нинусе, по пути наслаждаясь ароматом. Подойдя к её двору, он уловил звонкие трели кларнета, гулкий перестук двола и тягучий аромат шашлыка. На дальнем конце двора гуляли соседи, и все с любопытством повернулись к Ванику с его несуразно большим букетом. Нинуся встретила его без особой радости:
– Ой, зачем так много? – без энтузиазма приняла цветы и нещадно ободрала лишние ветви и рассовала сирень по нескольким хрустальным вазам.
– Тебе не нравится её запах? Я с детства обожаю.
– У розы аромат приятнее.
– Всему своё место… А что у вас за пир во дворе?
– У соседей «матах». С утра барашка зарезали.
– Недавно узнал значение этого армянского слова. А ты?
– Никогда не задумывалась. Жертвоприношение – и всё.
– Оно от слов: «матуцел» – возносить, и «ах» – соль. Вместе означает «вознести дар Господу через благотворительную трапезу». Вас угостли?
– Мы не нуждаемся в их благотворительности! – заносчиво отрезала Нинуся и подвинула к нему большую конфетницу. – Угощайся.
  Из обширного ассортимента Ваник выбрал барбариску, он с детства предпочитал «кисленькие» сласти. В углу комнаты лежали раскрытые нарды.
  – Ты играла? – спросил Ваник. – С кем?
  – С сестрой.
  – Хочешь сыграем?
  – А ты умеешь?.. – оживилась она. – На что сыграем?
  – Я не знаю, – замялся Ваник, –  прежде надо помериться силами.
  – Мы с сестрой играли на сорочку.
  – Какую «сорочку»?
  – Да!.. Вот эту… 
 На кушетке лежала белоснежная гипюровая дамская рубашка. Сразиться с Нинусей не получилось. Впохыхах вошла мама Нинуси, сказала, что бабушка, живущая в доме её сына, упала и сломала ногу. Обе спешно засобирались…
 – Мне поехать с вами? – С готовностью спросил Ваник, те благодарно отказались.
 На другой день Ваник позвонил и поинтересовался состоянием бабушки. Оказалось, перелома нет, только сильный ушиб. Ваник поздравил и предложил Нинусе сходить на открытие весенней выставки местных художников в «Голубой галерее». Нинуся обещала, но не пришла. 
 Вечером, на звонок Ваника, устало ответила: «Не получилось.» Причину не сказала, обещала сама позвонить.
 Ваник сразу почуял неладное. На следующий день композитор Д. будто нарочно пригласил его вечером к себе «поиграть в шахматы». Но за шахматами выяснилось: Нинуся больше не желает встречаться с ним. Сам композитор лишь пожал плечами — мол, и он толком не понимает. В шутку пожурил Ваника за «громадный веник».
  – Какой ещё веник? — вспыхнул Ваник. — Это был огромный букет сирени!
  –Лучше бы розы или гвоздики…
  – Гвоздики?! Их нынче на панихиды носят!
  Партию они доиграли кое-как. Чай выпили наспех. Ваник ушёл, чувствуя, как душу обволакивает тревога. «Не в букете же дело… Что-то скрывает», – думал он всю дорогу.
  Утром он отправился к Нинусе на работу. Позвонил из проходной. Та ответила торопливо: «Сейчас у нас аврал, спуститься не могу». Ваник настаивал, умолял хотя бы на пять минут во время перерыва. Девушка нехотя согласилась.
  Она появилась лёгкой, чуть нарочито веселой, словно пыталась сыграть беззаботность. На шее – яркий платочек, завязанный кокетливым бантом сбоку. Но глаза выдавали напряжение.
 – Знаешь… я решила замуж не выходить. Поэтому и встречаться нам больше нет смысла, – сказала она слишком бодрым тоном.
 – А что, люди встречаются только ради женитьбы? – спросил Ваник.
  – В нашем случае – именно так, – в её голосе мелькнула стальная нотка.
  – Странно… Я ведь уже собирался ехать с тобой в свадебное путешествие. В Москве мой приятель, модельер Гришка, ученик Славы Зайцева, готовит выставку. Он обещал устроить нам роскошный приём.
 – Вот и поезжай, – усмехнулась она, – а потом расскажешь.
 – Непременно расскажу… А тебе счастливо оставаться. Ступай работать, я задержал тебя на минуту дольше.
 – Пустяки одна минута. Счастливого пути, – бросила Нинуся, делая вид, что торопится обратно.
  – А тебе счастливо оставаться… – повторил Ваник уже тише, с напускной бодростью. Но в груди жгло недоумение, а в душе клубилась тяжёлая досада.
  В Москве Ваник остановился у тётки и сразу окунулся в водоворот местной тусовки. Казалось, это должно было отвлечь, но образ Нинуси упорно стоял перед его глазами. «С глаз долой – из сердца вон», – думал он, – но сердце упорно сопротивлялось. И при этом в памяти всплывала курортная знакомая Таня. «Интересно, помнит ли меня?». Чей-то усталый женский голос сообщил: Таня как раз сегодня уехала отдыхать в подмосковное Абрамцево. «Значит, не суждено», — подумал Ваник, и образ Нинуси стал ещё ярче.
  К счастью, его приятель, модельер Гришка, жил совсем недалеко. Гриша был человеком роскошной, почти театральной внешности – всегда безукоризненно одетый, с утончённым вкусом. Он нередко давал Ванику советы, помогая с подбором одежды. Сестра Гриши, жена дипломата, долго жила за границей и присылала брату фирменные вещи.
У Гриши деньги водились. У него была швея-надомница, с которой наладил выпуск мужских сорочек с воротником «баттен-даун», которых на советских фабриках не делали. Пуговицы с четырьмя дырочками добывал неизвестно где, а сорочки его стоили дешевле, чем в чековых магазинах «Берёзка». Его клиентки, дамы из московского бомонда, охотно покупали их в подарок своим мужчинам.
  Гриша познакомил Ваника с одной из своих подружек. Она работала гидом в «Интуристе» и однажды повела их с группой иностранцев в мавзолей Ленина. Судя по «прикиду» этих двух парней, стоявшим в очереди для советских граждан и в голову бы не пришло, что те вовсе не иностранцы. Вснго четверть часа пришлось им постоять в очереди, чтобы увидеть мумию вождя мирового пролетариата. Холодный интерьер из чёрного мрамора, суровые лица охранников на лестнице, ведущей вниз, навевали мрачное чувство… Здешняя сухость и строгость вновь заставили подумать о Нинусе, о её лёгком смехе, о её нарочитой кокетливости. Быстро обойдя саркофаг, они вышли наружу, и солнечный свет мигом согрел его сердце.
 Ваник шагал по московским улицам, окружённый роскошью, людьми и шумом, и всё это не могло заглушить тихую, но настойчивую тоску по Нинусе.
Аида работала телефонисткой на тбилисской междугородней станции и была неравнодушна к Грише. Ваник знал её лишь заочно. Гриша почти каждый вечер вёл с ней долгие беседы по телефону, делился светскими сплетнями, рассказывал о похождениях сынков высокопоставленных лиц, которых консультировал при покупке одежды в комиссионных магазинах. Всё это Ваника стало сильно раздражать.
  Была уже полночь. После прогулок по столице они с Гришей расслаблялись, распивая по бутылочке чешского пива, купленного по блату в интуристовском ресторане. «Опять Аида… — подумал Ваник, предчувствуя нескончаемый пустой трёп.
  Через минуту Гриша вдруг изменился в лице:
— Ва-а?.. Э-ээ!..
  Прикрыв микрофон, Гриша обратился к нему с упрёком:
— Так ты, оказывается, недавно жениховался, а мне об этом и не заикнулся!
  Ваник онемел. Как могла Аида знать о его сердечных делах, о которых не знали даже мама и сёстры? В груди что-то ёкнуло, и кровь резко прилила к вискам.
— Откуда Аида знает?.. — с трудом выдавил он.
 Гриша снова приложил трубку к уху. Ваник напряжённо уставился на него, каждая секунда казалась вечностью.
 — Догадайся, что мне только что сообщила Аида? — снова обратился к нему Гриша.
 — Понятия не имею! — выдохнул Ваник, и сердце бешено стучало.
 — Сегодня у твоей Дульсинеи была помолвка. Отмечали пышно.
  Ваник ощутил, как будто земля уходит из-под ног. У него зачесалось всё тело, в сердце защемило от недоумения.
 — С кем она обвенчалась?
  Гриша повторил вопрос по телефону. Ответ прозвучал коротко: Нинуся остановила выбор на офицере охранной службы. «Ничего себе… — промелькнуло в голове Ваника. — Так зачем же она при мне так «опустила» этого парня…»
  Он сидел, слушая их, и казалось, что в его голове образовалась пустота.
  Наконец, Гриша повесил трубку. Оказалось, Аида и Нинуся – подруги, живут в одном дворе. Аида узнала об их отношениях после того, как в разговоре с ней Нинуся упомянула приятеля Ваника – Гришу. Так, по цепочке, Аида оказалась в курсе дела…
  Пару месяцев спустя Ванику неожиданно позвонил саксофонист Гарик, с которым он когда-то играл в институтском оркестре. После выпуска тот устроился инженером по холодильным установкам на траулере грузинского пароходства. Ваник едва узнал его голос — глухой, сдавленный. Гарик признался, что находится в депрессии и хочет пообщаться.
  На следующий день Ваник купил пирожных и пришёл к нему. Выяснилось: вот уже два года он не ходит в море. Экипаж заподозрил его в стукачестве и устроил «тёмную». Доказать, что падение в трюм было не случайностью, а избиением до полусмерти, Гарик не смог. Да и какой в том смысл? В другой раз могли и вовсе выбросить за борт – кто тогда позаботился бы о его жене и маленьком сыне?.. За чаепитием Гарик с тоской вспоминал студенческие годы, говорил о несбывшихся надеждах на большие заработки в загранплаваниях. Тут жена не выдержала и резко заговорила:
— Все мои подруги давно уже в порядке: квартиры, мебель, машины… А мы всё топчемся на месте!
 Гарик, виновато поникнув, молча уставился в пол.
 — Что значит «встать на ноги»? — удивился Ваник. — У вас есть крыша над головой, чудный ребёнок. У Гарика хлебная специальность — ремонт холодильников. Он ведь уже обслуживает продуктовые магазины. Очень доходное дело!
— Доходное? — вспыхнула жена и метнула на мужа презрительный взгляд. — Да не смешите! Разве это доход? Вот вы сейчас сидите у нас не в гостиной, а на кухне. Потому что в гостиной и показать-то нечего — голые стены! Разве это прилично?
 — А что в этом зазорного? — мягко возразил Ваник. — Мне и тут уютно, приятно с вами сидеть.
 — Уютно? — она почти выкрикнула. — На табурете вам уютно? Когда у людей мягкие кресла, импортные гарнитуры, ковры на стенах?! Мы ютимся в этой однокомнатной конуре, а у его матери — четыре комнаты! Четыре! И живёт там одна, с ней ещё этот её сыночек, который всё никак не женится. Разве это справедливо?!
  – Не стоит переживать! – Ваник постарался смягчить её досаду. – У молодых семей сплошь и рядом такие проблемы. Я сам был бы рад быть на вашем месте.
 Тут вдруг Гарик оживился и выдал такое, что Ваник чуть не свалился с табурета:
— Тебе известно, что стало с Нинусей после тебя?
— Ва-а… — опешил Ваник. — Ты её знаешь? И что значит «после меня»?
— Я всё знаю! И про тебя с ней, и что было потом. Раньше я жил в том дворе, там до сих пор мой дядька обитает. Все видели, как ты ходил к ним домой. Да ещё и с цветами…
— Постой, — насторожился Ваник, — откуда твой дядька мог знать, что мы с тобой знакомы?
— Не знал, пока Аида не сказала. Телефонистка. Мы с ней на одном балконе выросли. Теперь дружим.
— Ничего себе… — поразился Ваник. — Да у вас там двор какой-то уникальный!
— Да самый обычный, таких на Авлабаре полно. Так ты в курсе, что дальше с Нинусей случилось?
— Понятия не имею, — пожал плечами Ваник. — Дай Бог ей счастья с её охранником.
— В том-то и дело, что не получилось у них счастья. Вскоре после свадьбы, когда она вернулась с работы, у закрытой двери обнаружила два чемодана с её вещами. Свекровь постаралась.
— Как же так! — изумился Ваник. — А муж что? Почему не заступился за любимую?
— А он сам накануне с ней крепко разругался. Все соседи слышали.
— Ужасно… — Ваник искренне погрустнел, представляя Нинусю в той ситуации.
С этой новой горькой историей в голове он ушёл домой.
А вскоре дошла ещё одна страшная весть: Гарик не выдержал. В приступе депрессии он заперся в ванной и повесился на дверной ручке…

¬               
 
                Глава двадцать третья. «Владеть ситуацией»
 
 Весть о кончине генсека Леонида Брежнева хоть и не удивила Ваника, но, как и для большинства народа, оказалась неожиданной. За восемнадцать лет его правления к нему слишком привыкли, хотя на закате жизни он превратился в героя бесчисленных анекдотов. О судьбе преследуемых инакомыслящих и высланных из страны Ваник знал лишь понаслышке — лично ни с кем из них не был знаком, хотя многие его приятели мечтали перебраться в Америку. Когда Юрий Андропов «закрутил гайки», особенно запомнились его публичные призывы: «Надо искоренить моральное разложение, бесконтрольность, всепрощенчество и вседозволенность». Ваник воспринял эти слова с энтузиазмом: трудно было не согласиться и с его упрёками в адрес «пассивности общества и трескучих лозунгов». Увы, на деле вся эта риторика свелась к тому, что в рабочие часы опустели кинотеатры и в транспорте стало просторно. А то, что дураки и бездельники теперь добросовестно отсиживали на работе все восемь часов — без перекуров и чаепитий, — ровным счётом ничего не изменило.
 И всё же изменения на работе Ваника настигли. Главк распорядился объединить их технологический отдел с рядом других подразделений, часть сотрудников сократили. Так появилось Специальное Конструкторско-Технологическое Бюро. Валера Гагнидзе, давний приятель Ваника, возглавил там научно-исследовательский отдел и предложил ему руководить исследовательским сектором. Ваник сразу согласился, не представляя, какая нагрузка ляжет на его плечи…
  Начальником СКТБ назначили опытного конструктора, энергичного ветерана войны. Его письменный стол утопал в бумагах, ГОСТах и справочниках. У него были крепкие связи в Москве, и, как шептали близкие сотрудники, это сильно раздражало местные органы власти. Вскоре его отправили на пенсию, заменив Анзором Манукидзе — фанатом порядка и дисциплины. В его кабинете тут же появился светлый лакированный стол, похожий на ледовое поле. Ни одна бумажка там не задерживалась: бисерным почерком он ставил резолюцию «главному инженеру, главному конструктору – отреагировать и доложить!», и секретарша мгновенно уносила её по назначению.
Манукидзе заметно поднял зарплату всем руководителям отделов. По его убеждению, начальник обязан получать больше любого, пусть даже самого грамотного сотрудника. При этом он любил повторять: «Начальник должен владеть ситуацией!» На одном из совещаний прозвучало ещё более откровенное: «Не задавайте мне вопросов, на которые я не знаю ответа!» С того дня его совещания и планёрки окончательно утратили всякий смысл.
  Раньше Манукидзе работал в каком-то НИИ. Там он готовил диссертацию по теме ЭИЛ — электроискрового легирования, то есть упрочнения или восстановления металлических поверхностей. На практике это выглядело так: крошечным электродом из твёрдого материала вкрапливались частицы в более мягкую поверхность.
  И вдруг, к удивлению всего инструментального цеха, туда привезли установку ЭИЛ. Говорили, что когда-то именно на ней Манукидзе ставил свои опыты. Но инструментальщики так и не нашли чудо-машине никакого применения. Тогда шеф предложил Ванику «покумекать». Тот сразу вспомнил старые плоскогубцы из набора «Юный техник», подаренного отцом:
– Давайте попробуем легировать насечку на плоскогубцах, – брякнул он.
 – Ггде у нас на заводе применяют плоскогубцы? – оживился Манукидзе.
– Иногда электрики. Но есть предприятия, где без них не обойтись!
– Где именно? – глаза шефа загорелись.
– Например, на фабрике роялей и пианино, – вспомнил Ваник настройщика, меняющего струну. – А ещё ими натягивают брезент на раскладушках…
– Правильно! – воскликнул Манукидзе, будто лично всю жизнь это беспокомло его. Нужно создать экспериментальный стенд, проведём испытания… Потом опубликуем статью в журнале!
  – Какой ещё «стенд»? – усмехнулся Ваник. – Зажмём стальной пруток в токарный патрон, на суппорте закрепим одну ручку плоскогубцев, другую удлиним и повесим гирю. Губки вцепятся в пруток. Включим станок на малые обороты и сравним износ обычных и легированных плоскогубцев.
  – Вот это и есть стенд! – расцвёл Манукидзе и тут же вызвал заведующего лабораторией.
  Завлаб загорелся энтузиазмом:
– Сейчас же сам вычерчу схему стенда. В инструментальном отделе закажем новые плоскогубцы…
  Манукидзе велел завотделом техинформации срочно провести патентный поиск: на случай регистрации приоритета. Фотографу Мушихину приказал тщательно фиксировать ход экспериментов.
  Эксперименты, правда, ничего существенного не показали. К тому же на фотографиях  и те, и другие поверхности выглядели одинаково блекло. Манукидзе скривился, бросил на Ваника тяжёлый взгляд. Тогда тот предложил хитрость: посыпать «легированные» губки крупнозернистой абразивной пылью и так сфоткать.
  Шеф мгновенно просветлел и вызвал Мушихина. Фотограф влетел едва не бегом, побледнел при виде начальника с его скучными снимками и пробормотал оправдание:
– Обещаю достать самую лучшую фотобумагу…
  На следующий день Ваник обмазал губки клеем, посыпал порошком и передал Мушихину. Тот, прищурившись, протянул с кривой усмешкой:
– Сты-ы-дно, однако…
  Ваник поднял глаза к потолку, ткнул пальцем вверх:
– Я сейчас ничего от вас не слышал. Делайте своё дело.
  Мушихин виновато съёжился и закивал:
  – Будет исполнено.
  Через пару дней он принёс в кабинет Манукидзе новые снимки и разложил их на лакированной столешнице. Фотографии превзошли все ожидания! Манукидзе и завлаб были в восторге. Мушихин тоже сиял, но как-то по-своему. Вскоре он уехал на свою историческую родину, в Израиль. Надо воздать ему должное: он регулярно приветствовал оттуда Ваника и некоторых бывших сослуживцев. Но ни разу не упомянул начальника СКТБ.
 …Работа в СКТБ целиком увлекла Ваника, тем более, что на его музыкальном поприще наметилась пауза. В один прекрасный день к ним в отдел заглянул главный конструктор СКТБ Луценко. Сказал, что в стране намечено резко нарастить добычу нефти и газа, поэтому, произнёс он:
    –  Нам надо посодействовать форсированию выпуск бурильных труб!..   
  Дело в том, что все трубы, которые сходят с прокатного стана, имеют негодные концы. Их необходимо отрезать. Традиционный способ отрезки резцом даже не специальном станке долгий. Поэтому, сказал Луценко, есть смысл размягчать металл плазмой и одновременно действовать резцом.
 Заманчивая идея не слишком вдохновила начальника отдела Валеру. Ещё недавно заведующий станочной лабораторией ловко, за его спиной, вывел это подразделение из подчинения отдела и превратил в самостоятельную единицу. Проводить эксперименты без участия завлаба теперь станет невозможно.
  – Этот прохиндей будет повсюду трезвонить, что только благодаря ему получен хороший результат! – с досадой заметил Валера. – Нам это надо?
  И действительно, его слова вскоре подтвердились: когда вышел информационный листок Комитета по науке и технике с сообщением об опытах с ЭИЛ, в перечне авторов статьи вторым после начальника СКТБ значился завлаб, а Ваник оказался лишь третьим.
   Итак, новую научную тему «Плазменно-механическая обработка труб нефтяного сортамента» начальство включило в план работы экспериментального отдела. Благодаря своему дипломному проекту Ваник имел неплохое представление о плазменной технологии. Согласившись с опасениями Валеры, предложил ему провести эксперименты в Ленинграде, во Всесоюзном НИИ электросварочного оборудования. Там эту тематику курировал некто Давид Быховский.
  Манукидзе тотчас согласился с предложенной Ваником идеей, мало того, и сам захотел съездить в Питер. К тому же отпали хлопоты с созданием экспериментального участка. Манукидзе решили сначала послать в командировку одного только Ваника, подготовить там почву.
  Ехать в деловую поездку с пустыми руками не принято. Ваник повёз с собой сувениры: обширные плакаты-календари с цветными фотографиями известных советских киноартистов. Эти календари повсюду имели большой спрос, издаваемые деловиками в местном «Бюро пропаганды советского киноискусства», стоили аж 80 копеек – четыре буханки серого хлеба. А ещё Ваник взял с собой пару филигранных мельхиоровых кузнечиков фирмы «Солани» – сообщества кустарей-надомников. Эта фирма подчинялась Министерству местной промышленности и обеспечивала мастеров разным сырьём. У фактических хозяев «Солани» выручка от неучтённой продукции была бешеной. Недаром из так сильно «доил» ОБХСС.
 Изготавливал эти броши приятель Ваника. Однаэжы он предложил Ванику помогать ему: резать и гнуть по шаблону тонкую мельхиоровую проволоку, аккуратно паять... Воник добросовестно корпел над этим подряд три вечера, на большее его не хватило. Вместо зарплаты получил три готовых кузнечика. В магазине стоят по тридцать рублей, и на то спасибо!
  Ваникан дядька Андраник очень обрадовались приезду племянника. Лишь пожалел, что вся его семья на даче, и из-за своей работы он не сумеет уделить ему должное внимание.
Всего пары минут хватило Ванику, чтобы пояснить Быховскому суть дела. Тот и слушать не стал о всяких «протоколах о намерениях» – сразу перешёл к практическому:
  – Привезите набор резцов и куски бурильных труб. Совместно проведём эксперименты и составим официальный отчёт! Когда вам домой?
  Узнав, что через неделю, он передал секретарше подаренные календари с портретами Гурченко и Кикабидзе:
  – Повесь в приёмной и в проходной института. И ещё поставь в командировочном листке гостя печать об убытии, дату он впишет сам!
  Быховский посоветовал Ванику сообщить начальству, что переговоры идут успешно, а оставшиеся дни посвятить отдыху. Исполнив распоряжение шефа, женщина предоставила Ванику служебный телефон и куда-то удалилась.
  Звонить на работу смысла не было, домой он лишь сообщил, что всё в порядке. И вдруг, почти машинально, набрал номер московской Тани. Та мгновенно узнала его голос:
– Ой, батюшки, откуда? – радостно воскликнула она.
– В командировке. Не так уж далеко от Москвы.
– А я на бюллетене. В понедельник выхожу на работу. Хочу тебя увидеть.
– Приеду – и увидишь.
– Только не завтра, нужно марафет навести. Иначе никак!
– Иначе и у меня никак не получится.
– Чудесно!.. Как приедешь, позвони.
– А зачем звонить? Давай сразу назначим место и время, а то вдруг у тебя телефон окажется неисправным.
– Ладно, послезавтра в шесть, возле метро «Маяковская», у первой колонны зала Чайковского.
– Замётано, договорились!
  Оставшийся день Ваник провёл, гуляя по центру города и осматривая достопримечательности. Дома его ждал обильный ужин.
– Завтра идём в ресторан! – торжественно объявил дядя Андраник.
– Завтра мне надо в Москву. А после ужина поиграем в нарды.
  Ваник знал: эта игра доставит дядьке огромное удовольствие…
  В Москву Ваник прибыл ранним утром. Дождавшись открытия магазинов, купил торт и направился к тётке Заре. Та встретила племянника с неподдельной радостью, не меньшей, чем дядя Андраник. Сразу заварила чай, подала манную кашу, брынзу, сливочное масло…
  Тётка овдовела лет семь назад, жила отдельно от замужних дочерей. Особый интерес к житью-бытию своей сестры Астхик не проявила, то ли из природной сухости характера, то ли из-за скромного образа жизни. Муж её, выходец из армянского села, в своё время рабфаковский выдвиженец, всю жизнь честно проработал в железнодорожном ведомстве. Преданный советскому образу жизни, он достиг кое-какого успеха в карьере, но достатка особого не имел: жили на зарплату и скромные премии.
  Покормив Ваника, тётка не нарушила привычного распорядка, отправилась гулять с приятельницей. На прощание обронила, что вечером позовёт дочерей на чаепитие с тортом. Такое Ваник не предусмотрел: у него назначено свидание!.. Хотя и встретиться с кузинами тоже было важно. «Ситуация сама подскажет, как поступить», – успокоил себя он.
Томительные часы до встречи Ваник заполнил прогулкой по городу и заглянул в магазины, как до этого в Питере. Андропова уже сменил Черненко, и центр снова был полон людей. Однако рядом с полупустым «Русским льном» на Комсомольском, в двух шагах от него, комиссионный магазин ломился от посетителей, особенно в отделе электроники. Там Ваник заметил иллюзиониста Арутюна Акопяна, но публика почти не обращала на него внимания: все заворожённо глазели на японскую технику — «Шарп», «Хитачи», «Акаи»… Вальяжные продавцы со знанием дела отвечали на вопросы дотошных покупателей.
В назначенное место Ваник пришёл на четверть часа раньше.
«Опоздает или нет?.. С какой стороны подойдёт?.. Как она теперь выглядит?» – с волнением думал он.
  Вдруг заметил, что какая-то невзрачная девушка уставилась прямо на него. Старомодное пальто, будто шинель, несуразный цигейковый воротник, шапка с ушами, завязанными на затылке – чистый стиль стройотрядов из послевоенных фильмов. К ужасу Ваника, девица заулыбалась и решительно двинулась к нему.
«Неужели это Таня?!» – он оцепенел.
  – У вас есть лишний билетик? – шипиляво спросила она.
У Ваника камень свалился с души.
  – Какой ещё билетик?
  – На концерт лауреатов конкурса Чайковского!
  – Нет, нету… – облегчённо ответил он.
  Толпа вокруг спешила по своим делам. Мужчины и женщины с объёмистыми рюкзаками явно были не туристами: Ваник догадался – это пассажиры «колбасных электричек», приезжие за продуктами.
  И вдруг – лёгкий шлёпок по плечу. Обернувшись, он увидел настоящую красавицу в песцовой шубе и лисьей папахе.
– Ой, ты откуда?! – радостно воскликнул Ваник.
– Из-под земли! – рассмеялась Таня.
  От неё веяло свежестью и ароматом польских духов «Быть может». На Ваника нахлынула волна восторга.
  – Великолепно выглядишь! Настоящая светская львица!
  – А ты тоже неплохо смотришься, – Таня окинула его взглядом. – Резвый, как кузнечик!
  – Ах, кузнечик! – «возмутился» Ваник, доставая коробок со своим талисманом. – Вот тебе!
  – Какая прелесть! Ты ещё и фокусник?
  – Скажи «бегемот» – достану бегемота.
  Оба засмеялись.
  – Я рада тебя видеть. Ты женат?
  – Ещё не успел, всё времени нет. А ты?
  – Было… однажды. Но не сложилось. А ты правда отлично выглядишь!
  – Спасибо. Хотя пока тебя ждал, чуть поседел: подходили какие-то девицы, просили лишний билет, и каждый раз я ужасался – неужели ты так изменилась? Слава Богу, отлегло от сердца!
  – Тут место людное, да и мне по пути с работы…
  – Раз с работы – значит, вдвойне повод посидеть в хорошем ресторане!
  – В ресторане? Разбежался! Там очередь, и неизвестно, к кому за стол подсадят.
  – Ничего, прорвёмся! – Ваник решительно выпятил грудь.
  – Неподалёку открылось кафе «Ромашка». Говорят, повар – грузин.
  – Тогда по-грузински должно называться «Гвирила»… Где это?
  – Совсем рядом, на Брестской улице.
   Когда подошли к какому-то скверу, Таня остановилась:
  – Дальше я пойду одна. Поравняемся на том конце сквера.
  – Это почему? – удивился Ваник.
 Таня пояснила: в сквере ошиваются пьянчуги, с ними её бывший муж. Увидев вместе с мужчиной, готов устроить скандал.
  Кафе «Ромашка» – рядовая столовка самообслуживания с обычным общепитовским меню, и без никаких признаков грузина шеф-повара. Заметив кислую гримасу Ваника, Таня потянула его к выходу. Две невзрачные уборщицы, судачившие в сторонке, бросили ей вслед ревнивый взгляд.
 – Смотрят так, будто я им чем-то обязана, – буркнула Таня.
 – Завистливые взоры – лучше всяких комплиментов! – ответил Ваник. –  Пойдём в кафе «Молодёжное». Там выступают джазмены.
 – Их там давно уже нет.
 – Кто сказал, с каких пор?
 – С тех пор, как там играл Джерри Маллиган.
 – Неужели? – изумился Ваника, – Ты там слушала его?
 – Нет… Мой бывший муж говорил.
 – Он джазмен?
 – Нет, только подвизался среди музыкантов…– кисло ответила Таня.
 Дальнейшие расспросы о её муже Ваник счёл неуместными.
 Они решили пойти в кафе «Метелица» на Новом Арбате — ещё недавно одно из самых злачных мест столичной «золотой молодёжи». По словам Тани, здесь любили орасслабляться советские манекенщицы во главе с легендарной Галиной Миловской, той самой, что скандально прославилась снимками для американского глянца на Красной площади, чем едва не довела до истерики партийное начальство...
  Очередь оказалась небольшой, и вскоре они вошли в зал. Меню, даже в знаменитой «Метелице», оказалось тем же, что и в «Ромашке»: скудный набор комплексных блюд. Взяли «люля-кебаб с гречкой».
  На сцене сиротливо стояла зачехлённая аппаратура — музыканты в этот вечер почему-то отсутствовали. За столиком рядом оказалась пожилая семейная пара из Новосибирска. Супруги сразу принялись осыпать Таню комплиментами и повторять, что ей повезло с кавалером. Но сам Ваник только больше мрачнел: уединиться с Таней не было никакой возможности. Снять номер в гостинице без брони и связей для приезжего инженеришки было мечтой. Вложить «червонец» в паспорт и умаслить портье тоже не выход, без штампа о браке могут не пустить. В памяти всплыл рассказ знакомого о ночи, проведённой в пустом дежурном троллейбусе. Ваник совсем скис. К тому же вспомнил, что тётя Зара просила его вернуться пораньше.
  Сибиряки вскоре ушли, их место заняли двое неотёспнных мужиков с Урала. Они были навеселе и беззастенчиво глазели на Таню. Почувствовав перемену в настроении Ваника, она мягко предложила:
  – Давай лучше прогуляемся по «Калине».
  Неоновые огни проспекта не развеяли Ваникову тоску.
– Я и не спросила, где ты остановился? – тихо поинтересовалась Таня.
– У маминой сестры, – ответил он. – Поехали к ней: там чай с тортом, познакомлю с кузинами.
– Спасибо, не получится, пора домой.
– Почему «бежать»? Ты же не маленькая девочка.
– Я-то нет, а вот один маленький мальчик без меня не уснёт. Мама, наверняка, уже волнуется. Мой Антоша очень шаловливый.
Только сейчас Ваник узнал, что у Тани есть двухлетний сын.   
– Чего же ты о самом главном умолчала? На кой чёрт мы говорили про твоё министерство и мои эксперименты с плазмой, когда у тебя есть такая важная тема? – воскликнул Ваник и, обняв Таню, чмокнул её в губы.
   У метро «Смоленская» она остановилась:
– Сможешь завтра в два часа подойти к нашему месту встречи?
– Разумеется, смогу!
– Я отпрошусь с работы, скажу, будто иду в поликлинику…
 На другой день Ваник купил игрушечный пожарный автомобиль и пошёл на рандеву. Ждать Таню долго не пришлось.
– Я попросила маму отвезти сына в зоопарк, а мы пойдём ко мне. У нас есть почти три часа.
– Ты прелесть, Таня! – улыбнулся Ваник. – Вот пожарная машина твоему Антоше. А мне бы настоящую — чтобы потушить огонь в сердце!..
  …Три часа уединения подтвердили восторженные слова пожилой пары из «Метелицы»: они подходили друг другу во всём. Эти пьянящие часы врезались в память Ваника и остались с ним навсегда.

               
                Глава двадцать четвёртая.  Трубы. Плазма.   

…Как только Ваника вернулся в Тбилиси, он и Валера стали готовиться к экспериментам в ВНИИЭСО. Главный инженер завода сейчас же дал им добро на получение отрезных резцов и кусков толстостенных труб. Для их отправки обратились к начальнику транспортного цех. Судя по заплывшему пузу и лоснящимся щекам он большой кутила. Узнав, что от него надо, сконфузился, как если бы вдруг забыл традиционную последовательность тостов за траурным столом:
 – Даже не знаю, чем помочь… Наши станки в упаковке весят почти две тонны, их отправляем на открытых железнодорожных вагонах. А у вас маленький ящик!..
 – У нас общий вес больше 100 кг. – строго поправил Валера.
 – Всё равно, это не имеет значения. – пухлые щёки начальника стали пунцовыми. 
 – А вы не посылаете заказчикам отдельные узлы, запчасти? – спросил Ваник.
  Бросив тяжёлый взгляд на дремавшего в углу щуплого старичка, начальник сказал:
 – При мне ещё ни разу не отправляли.
 – Неужели никому не понадобились мелкие запчасти?.. – удивился Валерий.
 – Обычно за ними клиенты сами приезжают. 
– Как же они увозят это железо? – от удивления у Валеры вытянулось лицо.
 – Каждый по-своему, это их дело!..
 – А как нам отправить наш груз?.. Хоть подскажите! – вспыхнул Валера.
  Закажите ящики в столярном цеху и отправьте почтовым вагоном.
 – Железная дорога без поддона не примет. – вдруг промямлил старичок.
 Он бывший начальник транспортного цеха, теперь уже диспетчер, оформляет путевые листы водителям электрокаров и заводских автомобилей.
 – Да!.. Обязательно закажите поддон! – оживился «тамада», – иначе не примут.
 – Что за такой «поддон»? – спросил Валера.
 Начальник обернулся к старикану, ожидая подсказки. Тот пояснил: на поддоне крепят груз.
 Ваник и Валера поспешили в деревообрабатывающий цех, на отшибе завода.
 – Сколотим всё, что хотите, но нам нужен чертёж! – заявил начальник цеха.
 – Я сейчас же укажу вам габариты ящиков. Ещё нам нужен поддон для железнодорожников, вы знаете, что это такое?
 – Ну конечно, знаю! Но мне нужен официальный чертёж... Иначе бухгалтерия не оплатит работу и расход пиломатериала.
  Валера и Ваник пошили к Манукидзе. Молодой конструктор техотдела, получивший от начальника срочное задание начертить ящик и поддон развёл руками. Он не знал, что такое «поддон». Его пожилая коллега пожала плечами:
 – Я никогда ничего не чертила для столярного цеха. Это делал покойный Вадик Рыбкин. Зайдите в наш архив, там отыщут нужные вам чертежи. 
Заведующая архивом Ляля Лалайская внимательно полистала трёпанную конторскую книгу, но так и не нашла слово «поддон»:
 – Вы что-то путаете!.. Такое наименование у меня нигде не указано.
  – Нужно сходить к тому сонному старику, – Ваник сказал Валере, – может он пояснит, почему в архиве не упоминается этот чёртов «поддон».
 – Вот и сходи! – взорвался Валера. – Хватит! Мне надоело блуждать в этом идиотском лабиринте. Утром на планёрке доложу начальству, пусть и они пошевелятся. Мы будто в сказке про Кащея Бессмертного: поймай зайца, из него вылетит утка, поймай утку, вырви из неё яйцо, а в нём этот поддон…
  В эту же самую минуту из Ленинграда к Манукидзе позвонил Быховский, спросил о подготовке к экспериментатам. Манукидзе признался, что ситуацией владеет его подчинённый. Обещал немедлено выяснить.  Когда Валерий пулей влетел в кабинет шефа, тот всё ещё сладко разговаривал с Быховским. Закончив словами: «Рад буду видеть вас у нас в гостях… Вот, он как раз и подошёл...» – передал Валере трубку.
 Узнав, что груз поедет малой скоростью по железной дороге, Быховский вскипел:
 – Зачем так?!.. Сколотите обычные ящики, сдайте в багаж самолёта. Мы вас тут встретим!.. У нас уже всё готово для экспериментов!
 Своими деловыми качествами Быховский обрёл известность повсюду, где была внедрена плазменная технология. У его сотрудников был комфортныей график работы даже в период андроповских мерах ужесточения рабочей дисциплины.
 Когда Ваник пошёл в столярный цех, по дороге встретил такелажника Плиева. Тот радостно приветствовал бывшего мастера, сказал, что рабочие тепло вспоминают его, и всякий раз подтрунивают над Павле, хотя тот уже стал старшим мастером. Ещё сказал, что вчера хоронили такелажника Мамулашвили.
– Земля ему пухом… Видно, в самом деле у него были проблемы со здоровьем… А что тебе тут понадобилось? – поинтересовался Ваник.
– Директор подписал моё заявление на получение отходов пиломатериала. У меня в деревне любая дощечка годится. Особенно доски от поддонов…
 – Что-о?.. Каких «поддонов»?  – ахнул Ваник, не веря своим ушам.
 – Обычных…Какие ещё бывают поддоны? – такелажник показал рукой в сторону сваленных в кучу прямоугольных палетт.
 Оказалось, что на них регулярно достваляют на завод комплектующие изделия: моторы, гидронасосы, электрооборудование.
…Когда прибыли в Ленинград, Манукидзе всего полчаса постоял возле опытной установки. Даже не ночевал в забронированной ему гостинице. Впрочем, и сам Быховский всего один раз пообщался с гостями. Зато трое его ассистентов проявили максимум внимания и к делу, и к гостям.
 …Результат экспериментов ошеломил. Резец входил в металл как нож в масло. И, главное, место реза легко поддавалось обработке резцом.
 Когда вернулись домой, Манукидзе держался триумфатором. Собрав на планёрку весь свой «генералитет», показал официальную бумагу о блестящем результае экспериментаторов. Фамилия Манукидзе стояла перед фамилиями Валеры и Ваника. 
 – Совершён прямо-таки прорыв в нашей отрасли – обратился он к главному конструктору Луценко, собственно и предложившему идею данного эксперимента.
 – Сейчас, главное, посчитать экономический эффект. – ответил Луценко.
 – Это само собой разумеется! – «успокоил» Манукадзе.
 После окончания планёрки шеф велел остаться заведующую сектором экономических расчётов Нуну Кипчакишвили, чтоб Луценко ввёл её в курс дела. Нуну – дама средних лет с грузной комплекцией, всё её лицо испещрёно глубокими морщинами. Она лишь числилась в подчинении у Валеры. Её сектор состоял из одного человека – её самой, работу которой курировало само начальство. Нуну была своим человеком в Республиканском совете профсоюзов. Однажды Ваник заглянул в памятку для профсоюзного работника, лежавшую на столе у Нуну. Там было указано, что профсоюзы – это «школа укрепления социализма и хозяйствования», заняты улучшением условий труда, быта и отдыха трудящихся. Вот и получила Нуну трёхкомнатную квартиру в новом семиэтажный корпус для заводчан. Ляля Лалайская искренне возмущалась:
 – Почему она всегда участвует в комиссии по распределению квартир, мебели, автомобилей, заграничных путёвок, неужели другие не достойны?!..
 …Получив данные об экспериментов, Нуну деловито открыла потрёпанный сборник нормативов. Послюнявив палец, нашла некую формулу, перевела взгляд на Валеру. Казалось, её морщинистое лицо прорезала новая борозда:
 – Ваших данных недостаточно для подчёта экономической эффективности!..
 – Как это? – изумился Валера.
 – Вот так! – Нуну высокомерно глянула на своего начальника отдела. 
  – Дайте список ваших вопросов, мы уточним, остальные у вас под рукой.
 – Это вам так кажется: «под рукой»!..  Всё не так просто.
  В течении нескольких дней Нуну то и дело куда-то отлучалась, уточненять неких подробности. Даже съездила на электровозостроительный завод, где действовала плазменная установка... Спустя неделю, наконец, выдала результат: Экономический эффект оказался на 40%  выше обычного.
 Валера, из чисто «спортивного интереса» уточнил методику вычислений Нуну. Там, благодаря разным коэффициэнтам, можно получить разный результат...
  Но отчёт о проведённых экспериментах Главк не ответил, как и не дал добро на проектирование соответствущего отрезного станка. Вполне вероятно,и там уже учитывали мировые цены на электроэнергию и вовсе не тем мизерные в нашей отдельно взятой советской стране.
 Уважаемый читатель, если Вам чужда производственная тема, спешу предупредить, она присутствует и в следующей главе.

                Глава двадцать пятая. На новой работе.

  Закончив «плазменную» тему, начальство поручило исследователям заняться торцевыми уплотнениям. Этот механизм разработал ведущий конструктор Саша Абрамов. Вращающийся на высокой скорости бронзовый диск диаметром почти полметра соприкасается с неподвижным, отполированным стальным диском. Между ними удерживается гидравлическая жидкость, регулирующая сжатие и разжатие губок патрона, фиксирующих обрабатываемую бурильную трубу.
  Работа предстояла ответственная: дирекция завода намеревалась установить лабораторный образец на спецстанок, который по разнарядке Госплана вскоре должен был отправиться на трубный завод в Свердловске.
  Почуяв, что итог исследований окутан густым туманом, завлаб благоразумно отстранился и предоставил сотрудникам полный карт-бланш.
 Когда о грядущем проекте узнал приятель Ваника из Института изотопов, знаток малогабаритных уплотнений, он только вытаращил глаза:
  – У тебя тема для диссертации! На это годы уйдут, чтоб был результат!
  Деваться было некуда. Пока точили нужные детали, ведущий конструктор Саша Абрамов, недовольный зарплатой, повздорил с Манукидзе и подал заявление об уходе. Тот без колебаний подписал бумагу. Луценко, к удивлению всех, не стал заступаться за ценного специалиста.
  После ряда экспериментов и бесконечных доделок удалось добиться относительного успеха, но без какой-либо гарантии долговечности. Манукидзе, довольно потирая руки, пригласил руководство завода на смотрины. Начальство распорядилась немедленно отправить устройство в сборочный цех, пообещав исследователям возможность «доводить» конструкцию «на месте». Однако уже вечером, по приказу директора, станок упаковали и отгрузили заказчику.
  Валерий в панике примчался к Луценко:
  – Зачем отправили? Конструкция ещё сырая!
 Тот только пожал плечами:
  – Приказ начальства. Отгрузили по плану выпуска новой техники.
  – Но зачем такая спешка? У нас ведь получился «избирательный перенос» – залог долговечности! Это же как эффект безопасности на шасси самолётов!
  – Вот и скажите об этом нашему Манукидзе, – едко бросил Луценко.
  Секретарша предупредила, что у начальника сегодня мрачное настроение. Она никогда не видела его таким взбешённым.
  – Наверное, тоже недоволен отправкой станка, – предположил Валера.
  Когда они вошли в кабинет, Манукидзе сидел с толстым журналом в руках.
  – Что вам? – буркнул он, неохотно отрываясь от чтения.
  Выслушав вопрос Валеры, он резко бросил ему журнал:
  – Вот, полюбуйтесь!.. Неблагодарный результат нашего гостеприимства!
  – Вы, собственно, о чём? – растерянно спросил Валера.
  Журнал оказался «Наш современник», 1986, № 5, с рассказом Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии».
  – И что там написано? – Валера неловко извинялся за своё невежество.
  –Ты переживаешь из-за каких-то железяк, а надо переживать за Родину! – резко оборвал шеф и отвернулся, показывая, что обсуждать судьбу недоработанного изделия он больше не намерен.
   Как и ожидалось, на завод пришла рекламация. Директор послал к заказчикам обычных наладчиков, не смысливших в торцовых уплотнениях...   
  Бракованный станок прибыл обратно, на задворки сборочного цеха. Дирнкция и не собиралась доводить конструкцию до ума. Вскоре рухнула советская страна, раскуроченный станок тотчас отправили в металлом.
Тогда же о работах с торцовыми уплотнениями в СКТБ узнал некто Сократ Лалашвили, кандидат наук, заведующий отделом в одном из НИИ механики Академии наук. Пообщавшись с Ваником, он уговорил его перейти к себе, пообещав двойную зарплату. «У меня прекрасные сотрудники, – уверял он, – работали в Институте физики у академика Элефтера Андроникашвили…»
  Манукидзе без колебаний подписал заявление Ваника о переводе, а вот Валерий отпускал приятеля с завистью. Сам бы с радостью бросил свою работу и пошёл вслед за другом.
  Однако на заседании учёного совета в НИИ новость встретили болезненно:
  – Как так, на должность старшего научного сотрудника – рядовой инженер?! Без защиты диссертации?! Где это видано?!
  Хотел было Лалашвили возразить, что практический опыт Ваника с лихвой компенсирует диссертацию, тем более, «заказанную на стороне», но вовремя прикусил язык. Такие слова могли прозвучасть как намёк в адрес директора института. Ходили слухи и за пределами их НИИ, что тот заказал свою докторскую диссертауию какому-то в Москве, заплатив ему крупную сумму..
  В итоге принять Ваника удалось лишь благодаря тому, что зарплату он будет получать не из бюджета института, а из фонда, который рикуда-то выбил «выбил» куратор из Академии наук – Альберт Пичхадзе.
  Собственно, он был отцом этого переформатированного отдела благодаря новым веяниям в стране, когда стали поощряться «неправительственные» организации, финансируемые не из государственных фондов. Но откуда такие фонды, если кругом тотальное госфинансирование?!  Да и сам Лалашвили, почувсвовав себя на седьмом небе, не задумывался над этим, слепо полагаясь на Пичхадзе. Наконец, радовался Лалашвили, он не будет целиком зависить от директора своего НИИ. 
  Лалашвили уже давно корпел над экспериментами с самодельным роторным двигателем, в основе которого лежала идея преобразования энергии пара в электричество.
 Детище изобретателя Феликса Ванкеля позволяет автомобилю развивают бешеную скорость, но у этого «чуда техники» был один серьёзный недостаток – мизерный ресурс: двигатель быстро изнашивался. Детище Лалашвили было столь примитивным, что Ваник, едва увидев его, вычертил более крупную и усовершенствованную конструкцию.
  Отдел Лалашвили располагал собственной лабораторией: кое-каким оборудованием и двумя рабочими-станочниками. Изготовить крупные детали на месте было бы морокой. Ваник предложил заказать их на заводе имени Кирова, но не через официальное бюрократическое оформление, а напрямую, договорившись с рабочими. Металлических заготовок там хватало: неучтённое добро валялось по закоулкам цехов в избытке.
 Для шлифовки глубоких пазов в роторе Ваник съездил в Ереван, на завод «Электромаш». Ещё его отправили в Москву, в полусекретный НИИ «Графит», чтобы добыть пластины из специального материала «Нигран-Б».
 Однако тамошний начальник встретил его сухо:
   – Вы двжды бесплатно получали от нас «Нигран-В» и оба раза, как в чёрную дыру! И не удосужились сообщить о ваших результатах! Ваник клатвенно заверил начальника, что проблем не будет. Немедленно позвонил своему шефу, и тот тут же перевёл деньги. В итоге Ваник вернулся на работу с заветными пластинами в руках
  Находясь в Москве,  ещё он набрал номер телефона Тани. Её мама ответила, что Таня уехала вместе с сынишкой в Омск, к своему новому мужу. Ваник искренне пожелал ей семейного счастья.
  …Время шло, а Ваник всё ещё оставался холостым. Мама то и дело умоляла его жениться. Сёстры тоже не давали покоя. Никто из них не знал о его фиаско с Нинусей. Чем больше проходило времени, тем мучительнее вспоминался тот вечер, когда он прервал её на полуслове и предложил пожениться: «Зачем она пошла к тому, о ком отозвалась столь брезгливо?!» Он снова и снова прокручивал в голове её взгляд – полувиноватый, полузастывший на слове. Что же она тогда хотела сказать? Ответа он так и не услышал, а недосказанность стала занозой, не дававшей покоя.
Спустя пару лет композитор Д. пригласил Ваника на свой день рождения. Среди гостей оказалась и Нинуся. Хозяева искренне обрадовались его появлению и тут же усадили за стол, почти напротив неё.
  Она держалась по-прежнему раскованно, приветливо улыбнулась. Ваник в ответ кивнул, сохраняя ту же вежливую любезность. Боковым зрением он заметил, как с разных концов стола на них украдкой посматривают, словно ждали, что произойдёт нечто особенное.
  Нинуся изменилась: стала чуть худее, черты лица заострились, но чёрные, живые, озорные глаза всё так же сверкали. На ней была белоснежная кружевная блузка. «Неужели та самая «сорочка»? – подумал Ваник, вспомнив, как когда-то она выиграла её в нарды у своей сестры. Он поймал себя на странной мысли: прежнее чувство, некогда обжигающее, теперь словно исчезло. Не дрогнуло сердце, не дрогнула душа.
  Вскоре Ванику позвонил друг Валера. Голос у него был усталый: сказал, что хочет повидаться, выговориться. В СКТБ начался полный бедлам — ещё несколько ведущих инженеров не поладили с Манукидзе и подали заявления об уходе. Их места заняли люди абсолютно некомпетентные. Среди них оказался и Павле. Сам Валера хоть сейчас был готов хлопнуть дверью. Сложилось впечатление, что Манукидзе сознательно гробит СКТБ.
  Чтобы хоть как-то отвлечься, Валера предложил сходить в Дом офицеров посмотреть фильм «Сталкер». Он уже шёл в кинотеатрах, но тогда Ванику было не до того.
  Зрителей в фойе оказалось немного. И вдруг Ваник неожиданно встретил Алину. Ту самую, с которой когда-то вместе ходил в музыкальную школу. Позже они пересекались у одного сокурсника: там собиралась продвинутая молодёжь, слушали джаз, вели долгие умные беседы. А потом он вдруг перебрался в Москву, и связь с Алиной оборвалась…
  Алина сразу узнала его. Разговорились. Она окончила пединститут, стала учителем математики, но работать в школе не захотела. Перепрофилировалась на программиста, теперь трудится в вычислительном центре Министерства связи.
  Смотреть кино Алина пришла вместе со своей тётушкой, говорливой дамой из среды старотбилисских аристократок. Она поспешила рассказать, что её мама училась в третьей женской гимназии, ставшей средней школой № 66, и потом сама там преподавала. Упомянула и о родстве с покойной художницей Бек-Мармарчевой. Имя это Ванику ничего не говорило… Тут распахнулись двери кинозала, и немногочисленная публика поспешила занять места. Уже с середины фильма люди стали уходить: слишком гнетуще действовали кадры с «ловушками» в запретной зоне. К финалу в зале оставались лишь единицы.
  Алина с тётушкой досидели до конца, но потом признались, что многого так и не поняли. Валера и Ваник тоже еле досмотрели. Валера устал настолько, что сразу ушёл домой, а Ваник проводил женщин до их дома на улице Чайковского. Тётушка пригласила его на чай. Но было уже поздно, и он предложил заглянуть завтра вечером.
  – Так лучше, – поддержала Алина. – Я испеку пирог с орехами и мёдом…
  Кроме тётушки, близкой родни у Алины не осталось.
  С того дня Ваник словно взял Алину и её тётку под свою опеку.  Однажды оба, впервые в их жизни, пошли на ипподром. Сделали наобум пару безуспешных ставок в тотализаторе и быстро поняли – вся эта атмосфера им чужда, слишком долгие перерывы между заездами, никакого интереса.
Спустя три месяца Ваник и Алина поженились. Свадьбу отметили в доме у Ваника весело и шумно. Его шафером был Валера, у Алины — скромная сослуживица. Среди гостей преобладали приятели Ваника из музыкальной среды, а из Москвы и Питера прибыли кузины. Астхик и обе сестры Ваника радовались безмерно …
  Вскоре из Москвы приехал как всегда элегантный Гришка-кутюрье, навестил Ваника. На нём был двубортный тёмно-синий итальянский костюм. Сказал, что в Европе метр такой костюмной ткани стоит 300 долларов. В Москве ухватил почти не ношенный в комиссионке всего за двести рублей – одну месячную зарплату Ваника. Костюм дополняли белоснежная сорочка фирмы «Багутта» и строгий тёмный галстук «Тревира». На ногах –  классические туфли в стиле «инспектор».  Алина он высказал дюжину комплиментов и обещал сшить платье для беременных.
  Затем Гриша отвёл Ваника в сторону и рассказал историю, которую узнал от своей подружки, телефонистки Аиды. После того как Нинусю «ушли» из дома мужа и она вернулась в родной дом, там случилось ЧП – залили соседей. Те подняли большой скандал, сквернословили. Мама Нинуси не сдержалась и ответила колко. Тогда соседи наговорили ещё больше, грязно унизив честь её дочерей. Один сосед похабно заявил, что Нинуся ещё до свадьбы успела «погулять» с его племянником. Престыженная мама ушла домой. Вскоре вся семья переехала в Москву.
  «Вот, наверное, в чём хотела мне признаться Нинуся. – подумал Ваник, –  Неужели она посчитала, что я не прощу ей этого?»
   Ваник пытался разобраться в себе: «Я бы тоже, как и тот охранник, встал на её сторону. Но уже раз и на всегда. Хотя, откуда мне знать истинную причину их развода?.. К тому же увы, всё это уже кануло в Лету!»
 ... Платье для беременных Гришка сшил Алине в течение пары часов. Вскоре она благополучно родила Ингу. «Теперь пора вам заиметь мальчика» – назойливо твердили все вокруг. Но о втором ребёнке даже думать стало невозможно, настали нелёгкие времена элементарного выживания…            
               
Глава двадцать шестая. «Процесс пошёл».
 
 Трудно сказать, что конкретно подраумевалось под невзначай брошенными Михаилом Горбачёвым словами: «Процесс пощёл», но факт, что жизнь у всех граждан огроиной станы пошла совсем не туда, как прежде…

  В феврале 1987 года Совет министров СССР дал право гражданам открывать различные кооперативы. Ваник с большим энтузиазмом воспринял это постановление. Особенно воодушевила статья в «Литературной газете» о первом кооперативном ресторана некоего Фёдорова в Москве, на Кропоткинской, 36.
Говорили, что идею кооперативов подсказал Горбачёву приглашённый из США лауреат Нобелевской премии экономист Василий Леонтьев, дабы легализовать теневую экономику.  «Если бы я работал на мехзаводе – размышлял Ваник, – сейчас там настало бы раздолье: легально выпускай прежний «левак», зарабатывай!..» Однако на деле получилось совсем не так. Вскоре импортный ширпотреб разорил всех местных цеховиков, выпускавших «левак». Без новых технологий, с новыми, ценами на сырьё, электроэнергию пропал смысл что-либо выпускать.
  Весной 1987 года в Грузию прибыла Маргрэт Тэтчер. Она возложила венок к могиле Неизвестного солдата в парке Ваке. Её возили по разным предприятиям, требующим обновление. В том числе и на завод грампластинок фирмы «Мелодия», где работал звукорежиссёром приятель Ваника. По его словам, Тэтчер обещала содействовать, но спустя несколько лет на месте того завода воздвигли жилой дом...
 Лозунг горбачёвской эпохи: «Перестройка, гласность, ускорение» взбудоражил не только Ваника, но и, пожалуй, всю страну. «Что будет и что делать?..» – эти вопросы возникали перед Ваником даже во сне.  В ноябре високосного 1988 года Луиза в очередной раз собралась ехать в Баку, там, по заказу Нефтеснаба СССР она участвовала в совместной разработке некой программы для ЭВМ «Минск 23» За день до выезда Луизе ей позвонил бакинский коллега Фархад Аскеров, настоятельно попросил воздержаться от приезда. Сказал, весь Баку лихорадит, началась всеобщая забастовка, даже метро не работает. Разъярённые фанаты отыскивают армянские семьи, над кем-то учиняли расправу, вынуждают убраться вон… «Спасибо Фархаду, порядочному человеку, – с благодарностью говорила Луиза, – таких в Баку немало!» 
 …Спустя месяц вышел проект новой конституции в котором был изъят пункт, допускающий выход отдельной республики из состава СССР. Это вызвало бурное негодование у грузинских патриотов.. Как раз в тот день Лалашвили и весь его отдел готовился к визиту потенциальным заказчикам из Агропрома. По радио транслировали заседание видных общественных деятелей и лидеров творческих союзов Грузии. Ваника впечатлило выступление академика Ираклия Абашидзе.  Хриплым голосом, из-за болезни гортани, с отчаянием заявил, что такое изменение в прежней, сталинской Конституции могли внесли только провокаторы, желающие внести смуту в жизнь людей, ведь прежде никто и не вспоминал об этом пункте …
 Волнения Лалашвили были не менее эмоциональными, но совсем по иному поводу. Он очень надеялся на визитёров, надеясь добыть от них денег для дальнейшего совершенствования своего детища. Предлагал им с помощью его установки сушить фрукты в высокогорных регионах, там, где нет электричества и невозможно подключить эти установки дегидраторы.. При этом идея никак не была подкреплена экономическим расчётом: о каких фруктах речь и какой будет себестоимость продукта?.. Чуть позже Ваник узнал, что Лалашвили обещал аграрникам заметный «откат». Те, готовые к такому сотрудничеству, сожалели, что сами теперь в трудном положении, ибо с прежним госфинансированием стало очень туго…  Позже один из сотрудников Лалашвили привёл неких офицеров из пограничного округа. Те с интересом ознакомились с устройством, весьма пригодным как аварийный резерв электрогенератора на высокогорных заставах. но для дальнейших переговоров попросили результат официальных госиспытаний, чего у Лалашвили не было.
…Спустя ровно неделю, 7 декабря в Армении произошло катастрофичное землетресение. С разных концов мира туда пошла всяческая помощь, отовсюду поехала масса волонтёров-спасателей. Ваник тоже засобирался, но Лалашвили упросил остаться, он ждал заказчиков из Новосибирска, но те так и не приехали.
 После новогодних праздников 1989-го года к ним в отдел пришёл весь сияющий Альберт Пичхадзе, их куратор из Академии наук. Он принёс госциркуляр, позволяющий учёным Академии наук создавать свои производственные подразделения, приносящие доход, используя собственные научные знания. Тут же весь отдел стал «мозговым штурмом» перебирать разные идеи. Кто-то упомянул грандиозный конвейер-эскалатор для выращивания зелёных кормов по методу гидропоники. Другой агитировал создать линию розлива лимонада или вина… Сам Лалашвили убеждал всех выпускать счётчики природного газа… Всё это Ваник посчитал утопией. Даже вычерченную им самим конструкцю изготовили благодаря его личным усилиям, что уж говорить о столь серьезных проектах?..
   Ещё в то время, когда Ваник работал мастером на заводе, знакомый настройщик фортепиано упросил его изготовить ключ для более удобного подтягивания струн пианино и показал ему московский образец. Ваник продумал технологию и договорился с несколькими рабочими…Так на свет явился десяток ключей. Настройщик и сам Ваник заимели свои экземпляры, остальные купили обычные
музыканты. Вот и предложил Ваник наладить их серийный выпуск тпеих ключей. Лалашвили поднял его на смех:
 – Чушь! В городе всего десяток настройщиков, и кажджый имеет свой ключ!
 В ответ Ваник выдал свою версию и грубо посчитал:
 – Если в нашем миллионном городе всего десять тысяч пианино, и каждый двадцатый владелец может подстроить фальшивую струну, как на гитаре, вот вам пятьсот потенциальных клиентов. И это только у нас в городе!…
Доводы Ваника сильнее развеселили учёных. Альберт Почхадзе мягко похлопал его по плечу:
 – Ты лучше найди нам какой-нибудь госзаказ, и мы с тобой его отмоем.
  Откуда мог Ваник предположить, что впостедствии его идея как раз и была основой будущих стартапов в Китае, вышедшнго в лидеры мировой экономики.
 …В марте 1989 года из Москвы приехал Отар, сотрудник отдела Лалашвили. Там он закончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. Он  с городостью говорил, что идёт по стопам американеца Ларри Спринга, который создал действующее устройство с роторным двигателям и солнечной батареей. Весь светился, когда говорил о своих научных перспективах. Ваник по-дружески прозвал его Солнечным мальчиком. Вскоре Отар зачастил на публичные лекции профессора Акакия Бакрадзе проходившие в Госуниверситете. После его выступлений Отар мощно зарядился идеей суверенитета Грузии. В те дни пришла весть, что в абхазском селе Лыхны состоялся сход тамошних жителей, желавших независимости от Тбилиси. В ответ, перед Домом правительства в Тбилиси начались протестные акции с лозунгами: «Долой коммунистический режим и русский империализм!»... Отар считал своим долгом присутствовать в самой гуще тех событий. 9-го апреля, в трагическую ночь разгона протестующих, он вынужденно оказался дома – у его отца случился инсульт.
 Утром 10-го апреля, когда Ваник ехал на работу, весь автобус бурно обсуждал ночной кошмар. Говорили, что лидеров протестующих арестовали. Из окна автобуса Ваник заметил на стене, возле гостиницы «Аджария» большую ярко-красную надпись с проклятиями в адрес лидера компартии Грузии Джумбера Патиашвили. «Кто, интересно, успел с утра пораньше принести краску и написать это?» – подумал Ваник. В тот же день были арестованы самые активные лидеры протестных акций, но сразу, по распоряжению из Москвы, всех выпустили на свободу. А ещё, проезжая мимо памятника Серго Орджоникидзе, увидел на нём яркое расплывшееся пятно – последствие в очередной раз брошенной бутылки с краской. И  вскоре, под улюлюканье толпы, по городу повезли на самосвале сброшенный памятник Орджоникидзе. Такое же произошло со всеми изваяниями Ленина…
  В те дни у Ваника начались сильные присупы мигрени. Кто-то посоветовал ему сделать рентгеновской снимок в Главной республиканской больнице. Снимок ничего особенного не показал, зато возле мединститута Ваник увидел группу молодёжи, в центре стоял Звиад Гамсахурдиа. Он сказал, что правобереждая часть города уже настроена свободолюбиво, теперь пора идти в рабочий район левобережья, агитировать за свободу и провозглашать националистические лозунги… Как ни странно, такое откровение будущего
президента страны настолько подействовало на Ваника, что у него прекратились приступы мигрени. Клин клином вышибают!
  И уже 14 апреля 1991 года на чрезвычайном заседании первой сессии Верховного Совета первым президентом независимой Грузии был избран Звиад Гамсахурдиа. А в канун новогодних праздников того же года на проспекте Руставели раздалась стрельба. Неведомая сила потянула Ваника туда, он пошёл минуя Александровский сад. Из полуподвального помещения под гостиницей «Мажестик» кто-то, пригнувшись, выскочил в сторону Голубой галереи, сжимая в руках артиллерийский снаряд. Какая-то женщина, стоявшая неподалёку, начала его проклинать. В ту же секунду возник мужчина с пистолетом и рявкнул, чтобы она убиралась прочь. Где-то, совсем  рядом, затарахтели автоматные очереди. Ваника охватила лёгкая паника: стало ясно, что дело обстоит серьёзно. На ватных ногах он бросился назад, а за его спиной уже начиналась настоящая война. И всё же в остальной части города жизнь текла как ни в чём не бывало: рынки по-прежнему изобиловали товаром…
 … Новые веяния открыли дорогу советским гражданам за границу. ОВИР, тот самый грозный отдел виз и регистраций МВД, вдруг стал без лишних справок и унижений выдавать загранпаспорта для… туристических поездок. Под этим благопристойным предлогом целые караваны перегруженных легковушек и автобусов хлынули в капиталистическую Турцию.
  Знакомый Ванику радиожурналист, служивший в отделе вещания на языках нацменьшинств, арендовал древний «Икарус» и, чтобы добить пустые сиденья, щедро поделился с ним туристическим зудом. В довершение, ещё и сунул в руки двадцать долларов «подъёмных». Ваник собрал всё, что в доме только мешало: детское складное кресло-качалку, тарахтевшую электромясорубку завода «Тбилприбор», индийскую бронзовую вазу и две ковровые дорожки, с которыой мама с радостью рассталась, наконец-то перестанут тянуть в дом уличную грязь. Из-под кушетки выудил отрез серого габардина, несколько отцовских брюк, три его фетровые шляпы, цигейковую шапку-ушанку и новенький кинаповский микрофон. Прикупил ещё пару наборов цветных карандашей и десяток-другой тетрадей.
  Преодолев в то время лужистую нейтральную зону, Ваник в два захода перетащил свой багаж: платить аджарским носильщикам было накладно. Турецкие таможенники заставляли выворачивать вещи из сумок и мешков не столько по долгу службы, сколько от чистого любопытства. Ваник с трудом уложил обратно то, что Алина заранее аккуратно сложила. И когда досмотр закончился, ехать дальше всё равно не позволили: потребовали, чтобы водитель «Икаруса» заплатил пошлину за новенькую запасную покрышку – целых сто долларов! Турки были уверены, что шофёр везёт её на продажу.
  Водитель отказался, пассажиры занервничали – время уходит. Руководитель группы предложил «соломоново решение»: собрать со всех по два доллара. Деваться было некуда, согласились. Водитель, растроганный поддержкой, пообещал возить пассажиров только туда, где товар расходится лучше всего.
  В первой же деревушке жители выглядели почти оборванцами. Но бывалые челноки из группы прямо на земле, в считанные минуты развернули барахолку. Покупатели – в основном мужчины.
  Первым к Ванику подковылял щуплый старичок с длинной седой бородой и белой вязаной тюбетейкой на голове. Увидев микрофон, ткнул в него палкой и что-то пробормотал. Ваник, решив, что тот спрашивает про назначение прибора, сказал: «Microphone». Старик повторил своё, Ваник тоже своё. Тогда бородач потёр большой палец об указательный — мол, «цена?». Ваник оттопырил все десять пальцев. Старик покачал головой и вытянул только одну ладонь. Ваник энергично замотал головой в знак несогласия. Старик, почти с трагическим выражением лица, отошёл в сторону… но вскоре вернулся снова — и опять с оттопыренной пятёрнёй, всё так же безрезультатно»
   – Давтар вар, эфенди, давтар! – с криком налетела на Ваника стайка мальчишек. Среди них был паренёк, которому минут пять назад он продал общую тетрадь. Тогда денег у мальчишки не хватило, и Ваник сбросил цену. Об этом тут же узнали приятели, и теперь каждый совал ему в ладонь ровно столько же монет, сколько заплатил первый. Устоять было невозможно. Неожиданно руководитель группы объявил:
  – Пора ехать в другое село!
  И тут снова объявился старичок, на сей раз с каким-то зачуханным калекой. Старик вновь принялся клянчить микрофон за полцены. Ваник колебался, но в конце концов оттопырил на один палец меньше. Старик заулыбался, согласно закивал и попросил дать микрофон «на пробу». В залог он оставил оборванца, который пояснил: старик – их муэдзин. Через несколько минут с низкого минарета протянулся его заунывный голос. Когда старик вернулся, он с жалким видом протянул восемь долларов и умоляюще повторял: «Тамам, тамам…» Ваник махнул рукой и спрятал деньги в карман. Так всего за два дня он распродал весь свой скарб, в то время как другие пассажиры терпеливо дожидались «правильных» покупателей.
  В Стамбуле лишь шофёр  и половина группы решились поселиться в хостеле в старой части города, удивительно напоминавшей тбилисский Сололаки. Остальные предпочли ночевать прямо в автобусе. Ваник тоже раскошелился – отдал пять долларов за койку, чтобы наконец отдохнуть по-человечески и расслабиться.
  Хозяин отеля, статный мужчина в длинном чёрном пальто, был немало удивлён, узнав, что часть группы предпочла остаться ночевать в автобусе. Поняв причину, он изобразил на лице чуть ли не всю скорбь человечества. И
____________________
1. «Тетрадь есть, господин...»(тур.)


тотчас пообещал «отказникам» бесплатный ночлег – только бы не позорить его перед соседями. Репутация турка была спасена. Ваник, растроганный такой щедростью, вручил хозяину сувенир: кинжальчик в ножнах — на самом деле пилку для ногтей, произведение полулегального цеха ширпотреба при Обществе слепых.
…На вырученные деньги большинство участников тургруппы накупили в Турции модные тогда кожаные куртки, пальто, пёстрые ковры из синтетики, по всему было видно, для перепродажи. У Ваника же хватило денег лишь на утеплённый джинсовый бушлат, маечку для Алины и трёхлитровую банку маринованных оливок. Их особенно любила мама…
Правда, куда разумнее было бы купить продукты: многие из них в Тбилиси стали отпускать только по талонам. Даже из-за хлеба приходилось отстаивать в очередях, с давкой и скандалами.
  В феврале 1990-го сестра Ваника, Луиза, принесла пригласительные билеты на учредительное собрание армянского культурно-благотворительного общества Тбилиси. Их ей передал Артак, молодой коллега, окончивший армянскую школу, а затем –  русский сектор факультета прикладной математики. Толковый парень. Он объяснил, что власти поощряют подобные инициативы, стремясь развивать лучшие черты самобытности национальных меньшинств Грузии — во благо её процветания. На фоне националистической риторики некоторых тогдашних «неформалов» слова Артака удивили Луизу, но отказаться было неловко. Тем более что, по его словам, ожидались гости из Москвы, Ростова, Риги…
 Как только зал в Доме кино заполнился публикой, кстати, не только армянами, вдруг ворвалась группка экзальтированных девушек и бородатых мужчин. Они потребовали немедленно разойтись, заявив, что собрание не санкционировано «патриотическими силами». Несколько грузинских интеллектуалов пытались урезонить их, вместе с ними выступила и известная московская поэтесса Нина Габриелян. Перепуганная Луиза вцепилась в руку Ваника и, дрожа потянула его к выходу...
  В тот же вечер иностранные радиостанции сообщили о происшедшем. Вскоре поползли слухи, что всё это – было провокацией КГБ, призванная дискредитировать «неформалов» во главе со Звиадом Гамсахурдиа. Позднее, уже став президентом страны, Гамсахурдиа попытался, «под своим флагом», собрать представителей армянской общины и выразить им свои симпатии. Но Луизе от этого не стало легче. Стресс после разгона того собрания оказался для неё роковым. Спустя месяц, в тяжёлых мучениях, она ушла из жизни от скоротечной саркомы. Это надломило Астхик — некогда крепкую и уверенную в себе женщину. Она стала терять сознание, с трудом приходила в себя. В те же дни капитально слегла тётушка Алины. Обеим больным требовался постоянный уход. Ваник разрывался между ними, не зная, за что хвататься. Алина с грудным ребёнком переселилась к тётке. Денег катастрофически не хватало, как и самих продуктов.
  Так называемая «шоковая терапия» больно ударила по всему населению. В те дни Ваник встретил на улице главного конструктора СКТБС Луценко. Тот, засучив рукава, показал огромные синяки на руках – признак авитаминоза и недоедания. Вскоре Луценко – некогда правая рука Манукидзе, перебрался куда-то в Ставропольский край,  и тот воспринял это неожиданно спокойно.   
  Когда у Алины скончалась тётя, повсюду был острый дефицит бензина, автомобили почти не ездили. Ваник пешком поднялся на Кукийское кладбище, договариваться с похоронщиками. Заплатил аванс водителю катафалка, тот потребовал обеспечить его хотя бы ещё литром бензина. Выручил знакомый водитель мусоровоза Шике, с которым они когда-то учились в школе. К слову, позже Шике, как и многие местные езиды, уехал во Францию. Там его дочь с отличием окончила Сорбонну и получила престижную работу.
 Вскоре после смерти тётушки окончательно слегла Астхик. Предчувствуя кончину, она попросила Алину застилать постель свежим бельём и помочь искупаться. После этого перестала есть и даже пить. Было видно, что её мучила жажда, но она лишь обсасывала дольки лимона. И в этом проявлялся её гордый характер: она не захотела утруждать невестку стиркой замызганных простыней.
  В те дни Ваник просыпался почти в холодном поту: вот-вот не станет мамы, и как хоронить? Транспорт почти не ходил, а достать гроб оказалось ещё большей проблемой. В гробовых мастерских иссяк пиломатериал. В некоторых семьях гроб сколачивали из разобранной мебели, а то и хоронили в полиэтиленовой плёнке. Но всё обошлось. Ваник продал мамино золотое колечко и золотую коронку от зуба, выпавшего у неё полгода назад. Немного собрали соседи. Бывшие сотрудники СКТБ тоже помогли, дали их служебный микроавтобус и заказали скромный гроб из отходов столярного цеха завода. Поминки вышли самые скромные…

               
                Глава двадцать седьмая. 1991 год.
 
…За шесть дней до наступления 1991 года стало известно, что Михаил Горбачёв, как было сказано, «по принципиальным соображениям» объявил о прекращении полномочий президента СССР. Когда Ваник поделился этой сенсационной новостью с приятелем, тот мгновенно отреагировал: «Нужно уехать!», и через пару недель перебрался с семьёй в Краснодарский край. В течение года город опустел: закрывались предприятия и учреждения, люди разъезжались кто куда.
  Ваник пытался понять, что произошло. Многие обозреватели объясняли развал страны возрождением национального самосознания. «Неужели это случилось само по себе, без чьих-то усилий?» – думал он, и тут память вернула его к музыкальному магазину на Неглинке, где он покупал у ловкого барыги английские струны «Hofner», как у Пола Маккартни. Мимо прошёл мужчина с бородой, словно у Карла Маркса. Он был художником и просил барыгу достать старый барабан для натюрморта. Торговец предложил новенький, работы мастера «Ронзани». Имя этого мастера Ваник знал: он мог бы составить конкуренцию мировым производителям ударных инструментов, если бы только получили возможность работать легально.   Художник попросил Ваника отвезти альбом с репродукциями своих картин своему кузену в Тбилиси, театральному режиссёру. Армен Чалтыкян – так звали его, профессии был архитектором: дом-музей Шолохова в станице Вёшенской построен по его проекту. После землетрясения в Спитаке он особенно ощутил свою связь с родиной, стал изучать армянский язык в культурном центре при постпредстве Армении. Но когда Ваник упомянул о московском культурном обществе «Барев дзез», Армен резко нахмурился:
  – Не желаю иметь дела с этими эмгэбэшниками! – и перевёл разговор на другую тему.
  Что он имел в виду, Ваник не понял, но из-за резкости тона уточнять не стал. Лишь годы спустя у него сложилось ощущение, что многих тогдашних национальных лидеров общин курировали со стороны.
 И не только у московича Армена, но и у многих обычных граждан в то время проснулся интерес к своим национальным корням. Ваник с тревогой отметил, что у некоторых это чувство стало сильно зашкаливать. Казалось, сам Сатана подливал керосин в бушевавшее в них националистическое пламя и радостно потирал руки...
 
 Кто бы прежде мог себе представить, что эра компьютеров отвадит людей от чтения книг? Даже в семьях, равнодушных к художественной литературе, всё же имелась хотя бы одна полка с томами в красивых переплётах. По воскресеньям в Кировском парке собиралась «книжная биржа». Там с азартом носилась Ляля Лалайская – обменивала и перепродавала «источники знаний». Иногда, под видом борьбы со спекуляцией, милиция устраивала там облавы. Жертвами становились и меломаны со своими фирменными виниловыми пластинками. Но, по сути, это были налёты ради добычи.
  В те годы Ваник не пожалел денег на репринтное издание книги Бердяева «Судьба России». Его особенно впечатлила мысль философа: «Чувствовать себя гражданином вселенной совсем не означает потери национального чувства и национального гражданства».
  –  Эти так называемые «национальные чувства» кое у кого выплеснулись в криминальный беспредел! – нередко повторял Ваник близким.
  И подтверждение приходило каждый день. В Тбилиси, прямо на глазах у Ваника, двое вооружённых мужчин подъехали на легковушке без номерных знаков к киоску возле Авлабарского базара и отняли у перепуганной продавщицы три блока импортных сигарет «LM»… 
 … В середине сентября 1992 года Медея, бывшая сотрудница Ваника, собралась вместе с двумя детьми в Москву, к мужу: тот наладил контакты с голландцами и выгодно занялся цветочным бизнесом. Медея попросила Ваника проводить их до аэропорта. Пока они ожидали рейс, на посадку прибыл самолёт из Сухуми. Из него вышли вооружённые мужчины с висящими на груди оловянными орлами. Они выгружали телевизоры, люстры, свёртки, обмотанные коврами… Встретившие помогли им уложить добычу в легковушки, после чего те торжественно распили шампанское и поспешно разъехались. Позже, по рассказам очевидцев, Ваник узнал: точно так же поступали и вояки с противоположной стороны. Древняя практика военных трофеев, как видно, неистребима, лишь у каждой войны свои моральные оттенки.  В тот момент Ваник вспомнил слова своего приятеля, полковника милиции Бориса Галустова. Тот рассказывал, как сразу после землетрясения в Спитаке он вместе с группой сотрудников МВД Грузии поспешил на место трагедии. В их служебных циркулярах был особый пункт: при пожарах и катастрофах в первую очередь необходимо обеспечивать защиту от мародёров.
  20-го ноября 1992 в Тбилиси прибыла Государственная капелла Армении под управлением народного артиста СССР Оганеса Чекиджяна. Она выступила совместно с Национальным симфоническим оркестром Грузии, возглавляемым Джансугом Кахидзе, тоже народным артистом СССР. В этом симбиозе многие усмотрели глубокий смысл: культура живёт – значит, жизнь продолжается. Ещё до приезда ереванцев музыкант оркестра грузинского откестра предложил Ванику и нескольким армянским активистам организовать в здании армянского театра встречу Чекиджяна с общественностью. За поддержкой все обратились к депутату-армянину. Тот, хоть и нехотя, согласился помочь, пообещав, что скоро поедет в Ереван и оповестит знаменитого маэстро. Когда Чекиджян приехал, оказалось, что никто его не известил, но он с радостью согласился встретиться с соотечественниками. Лишь сожалел, что заранее не успел подготовить со своими людьми хоть пару концертных номеров. Депутат в своё оправдание просил простить его забывчивость и, как только активисты получили согласие маэстро, сразу включился в обсуждение деталей приёма гостей.
  – Как вы собираетесь угостить гостей, у вас есть средства? – с ехидцей спросил депутат.
  – Директор театра обещал сервировать стол у себя в кабинете и приготовить кофе. – сказал Ваник, – А мы скинемся на хлеб, сыр, колбасу для бутербродов.
 Все одобрительно закивали. Приятель депутата, крупный мебельный цеховик, резко скривил губы:
 – Ну ладно, «бутерброды»!.. А какой сыр хотите купить?
 – Как «какой»? – осёкся Армен, – какой купим, такой и будет. 
 – Для таких гостей «какой купим» не пойдёт!.. Надо что-то солидное: сыр «гуда» из Алвани. Бутерброды с тёшкой – «сатали», очень подойдут… Икорка тоже не помешает! Слава Богу, у нас на Авлабаре ещё есть торговцы, знающие в ней толк. Хлеб – только из пекарни Попова, возле Пехотного училища!
 – Мы тоже раньше не сено жевали! – надулся Ваник, – Мой отец регулярно покупал там паюсную икру!.. Ну и что, если сейчас временно сели на мель.
 – А ты обеспечишь такое угощение? – спросили у мебельщика.
  Тот широко расправил плечи:
 – Значит так!.. Соберёмся  до приезда гостей и мигом решим все вопросы... Ещё надо прикупить пару бутылок коньяка, лимоны, чего-нибудь на десерт… Правда, сейчас коньяк везде фальшивый. Принесу из своих запасов!
 Встреча гостей с публикой, заполнившей зал, получилась очень тёплой.   
  Маэстро выступал вдохновенно, с оптимизмом глядя в будущее. Его настрой передался залу, особенно, когда солисты спели, правда, а-капелла, популярные арии из армянских опер. Знала бы публика, каких нервов стоили эти минуты для организаторов встречи: вот-вот угощать гостей, а мебельщика не видно! Депутат и какой-то мужик с лысой как биллиардный шар головой появился лишь к концу встречи и заняли место в ложе. Мобильные телефоны – пока не в ходу. Директор театра недоумённо разводит руками. Что делать, у кого имеется в кармане наличка на хоть скромное угощение? Кто-то предложил:
 – Давайте пройдем по залу, хоть что-то соберём!
 – Этого ещё не хватало, сами как-нибудь обойдёмся! – отрезал Ваник и достал пятидолларовую, «неприкосновенный запас». Кто-то ещё немного добавил При тогдашних ценах сумма не столь мизерная. Помочь вызвался один из ведущих актёров театра. На Авлабаре, он как рыба в воде. Спустя четверть часа на сервированном столе появилась хоть какая-то закуска. Не успели Ваник моргнуть глазом, как кроме самих оргазизаторов встречи за столом места заняли малознакомые и вообще неизвестные им люди. Среди них был шапочно знакомый Ванику якобы архитектор, но более известный как заядлый картёжник. С ним его смазливая пассия. Депутат и мужчина в парике сели во главе стола. Ваник оказались без места. В роли тамады выступил депутат, провозгласивший первый тост за вечную дружбу между грузинским и армянским народами… Литр кустарного, но вполне приличного коньяка приятно поднял всем тонус. Красиво разложенные пирамидки бутербродов были сметены мгновенно. Тут подоспело кофе…   
  Маэстро Чекиджян оказался весёлым застольщиком, и весь недолгий фуршет закончился на соответствующей ноте. «Биллиардный шар» вызвался доставить гостей в их отель на своей иномарке, и, как позже стало известно, дополнительно угостил гостей и депутата в неком ресторане. Спустя неделю  Ваник неожиданно на улице встретил мебельщика. Тот, не моргнув глазом, пояснил: «Я был в пригороде!». В ответ Ваник только махнул рукой и молча пошёл своей дорогой.               

               

               

            Глава двадцать шестая. Приказано выжить!
Вскоре после войны в Абхазии Лалашвили загробным голосом объявил сотрудникам, что денег на зарплату больше не предвидится. Если кто-нибудь сможет помочь ему сохранить подразделение, он будет благодарен до скончания века. Тут же, как бы для утешения, добавил, что и сам директор института тоже «сел на бобы». В тот же день Ваник попрощался с сослуживцами и отправился на базар – купить фундук, чтобы вместе с женой Алиной наладить небольшой семейный бизнес: продавать жареные орешки. Из обычного паяльника он соорудил подобие утюга для запайки полиэтиленовых кулёчков, в которые аккуратно фасовал по дюжине орешков. Хозяева частных ларьков, словно грибы после дождя разбросанных по всему городу, охотно принимали у Арама его скромный по масштабу товар.
 – И то хлеб! – сказала оставшаяся без работы Алина.
  Однако раскрутить более серьёзное производство не удалось: спрос оказался не таким большим, как рассчитывали.

В разных районах города стремительно возникли блошиные рынки. Лишившиеся заработка горожане выносили туда из дому всё, что попадалось под руку – от антиквариата до обычной кухонной утвари. Ваник тоже  расстался с семейной реликвией – старинным «купеческим» самоваром на один штоф и ни разу не надетые финские туфляи «Саламандер».
   Пичхадзе, бывший куратор из Академии наук, вынес на продажу дорогие изделия из фарфор, хрусталя... В разговоре с Ваником он признался, что метит в Америку, хотя на своей исторической родине, в Израиле, у него полно родственников. Он предложил Ванику помочь продать свой особняк в верховьях Ваке, пообещав комиссионные. Однако перспектива стать маклером Ваника не прельстила, тем более что вскоре ему повезло: приняли на работу в оркестрик ресторана тогда единственного в городе иностранного фешенебельного австрийского отеля «Метехи». Для персонала там был шведский стол с яствами, ешь сколько влезет! Вот только уносить еду домой строго запрещалось, даже одну конфетку для ребёнка.
  Спустя месяц хозяева отеля, видно из экономии, неожиданно расторгли контракт с музыкантами. Шансы найти аналогичную работу в месных заведениях испарились. Платить оркестру нигде не соглашались. Там брали к себе минимум солистов, да и те выступали под фонограмму.
  О профессиональной солидарности с коллегами, оставшимися «за бортом», никто и не задумывался. Более того, некоторые не гнушались идти на откровенную подлость. Ваник испытал это на себе.
  За пару дней до прекращения контракта он пришёл на работу на час раньше   
  – позаниматься, размять пальцы. В вестибюле отеля неожиданно столкнулся со знакомым басистом и искренне обрадовался встрече:
  – Привет, дружище! Какими судьбами?
  Тот вяло пробормотал что-то невнятное и поспешил к выходу. Вскоре один из музыкантов тихонько сообщил Ванику, что на его «живое место» уже появился претендент:
  – Я сам слышал, как он просил шефа взять его хотя бы на полставки, без притязаний на вторую.
  Ваник не поверил своим ушам:
  – С ума сошёл? Забыл, как приходил ко мне на репетиции институтского оркестра, и я ни разу не отказал ему поиграть с биг-бендом?!
  – Не всем дано всегда оставаться человеком… – прозвучало в ответ.
…Оставшись не у дел, Ваник уже и не помышлял о поисках инженерной работы. Правда, чуть раньше он помог одному мужику из пригорода наладить во дворе установку для отжима эфирных масел из розы, пихты и даже огуречной ботвы. Тот приобрёл её в каком-то научном институте чая, который спешно распродавал своё оборудование. Но недолго музыка играла: вскоре мужик прогорел — электричество резко подорожало.
  В те дни Ваник оказался на учредительном собрании группы бывших лидеров местной инженерно-промышленной сферы. Они решили консолидироваться и начать новое дело с чистого листа. Даже пригласили духовенство — благословить начинание. К изумлению Ваника, в президиуме восседал его бывший начальник Манукидзе. Тот выступил с пылкой речью, утверждая, что только промышленность способна спасти страну.
  Из зала задали прямой вопрос:
— Что производить, из чего и куда сбывать?
  Манукидзе не растерялся и бодро заявил, что эта тема закрытая — «промышленная тайна»!
  Ваник тут же вспомнил его фразу, однажды произнесённую на совещании: «Не задавайте мне таких вопросов, на которые у меня нет ответа!»
  Спустя пару месяцев Валерий сообщил Ванику о скоропостижной смерти Манукидзе. Тот не сумел пережить, что после развала советской страны оказался в положении рядового безработного. Сам Валера к тому времени устроился в автосервис — налаживать амортизаторы…
  В те же дни Ваник неожиданно встретил на улице термиста Янджяна. Тот стоял посреди тротуара, предлагая прохожим купить винный уксус: в одной руке держал поллитровую бутылку, в другой — полную кошёлку с таким же товаром. В условиях тогдашнего, ещё всеобщего дефицита, это был вполне ходовой продукт. Заметив замешательство Ваника, Янджян попытался сгладить неловкость. С воодушевлением принялся расхваливать свой уксус, уверяя, что он у него самый натуральный, без всякой фальсификации. Ваник купил одну бутылку, хотя после недавних маминых поминок дома оставалось достаточно прокисшего вина. 
  Ещё немного помыкавшись без работы, пока Алина подрабатывала уходом за больным, довольно состоятельным соседом, Ваник пристал к сапожному кустарю, жившему на окраине Авлабара. Раздобыв где-то старенькую швейную машину для кожаных изделий, он быстро наловчился строчить заготовки верха женских туфель… 

…Память – свойство своенравное! Иной раз из её недр, как из морской пучины выбрасывается на берег некая уродливая коряга, к которой и прикасаться не стоит, надо бы пройти мимо, любуясь красотами природы. Но нет, она всякий раз, то так, то сяк, вечной занозой беспокоит сознание.   В голодные и холодные девяностые. Ваник вместе с Алиной поехали за продуктами в Марнеули. Еднственный транспорт – электричка с невероятным нарушением графика. При посадке в вагоны творилось вполне сравнимое с кадрами из фильмов о Гражданской войне. На перроне адский хаос, мешанина из прибывших торговцев, шумно выгружавших сельхозпродукты, шустрых перекупщиков, носильщиков, грохочущих тачками, и обычных горожан, пробивавшихся в вагоны электрички, уже готовый ехать обратно.
 Обычно спокойная Алина, вдруг, на изумление Ваника, проявила необыкновенную решительность и резкость. Растолкав всех локтями, потянула Ваника к окну с выбитыми стёклами и потебовала подсадить её, чтоб влезть в вагон. Инстинкт матери, у которой дома маленький ребёнок взял верх на всеми правилами светского приличия. Всегда ко всем доброжелательная, любила и чтоб её хвалили. И если такое происходило, в знак благодарности, могла сделать не по карману щедрый подарок. Как-то к Ванику дом зашел по делу один из его знакомых. Алина тотчас любезно предложила ему кофе, тот завёл тёплую беседу… Когда он ушёл, отзывалась о нём как о совершенно обаятельном и уравноведенном человеке. Ваник криво усмехнулся:
 – Если б ты знала, за что он отсидел в тюрьме!..
 – В тюрьме?.. Не может быть!.. За что?
  – За убийство своей жены, в состоянии аффекта!
 – Неужели?.. – удивилась Алина, – даже не верится.
 По знаку Зодиака она была львицей, всегда рвалась вперёд, проявить героизм. Нередко на этой почве между нею и Ваником происходил семейный раздор...
   
                Глава двадцать девятая. Ляля Лалайская..
  В один из вечеров, досмотрев теленовости, Ваник удалился в свою коморку.  Стал вертеть ручку транзисторного приемника «Океан». Ничего интересного не услышав, окинул глазом книжные полки, но читать ничего не потянуло. Сел за свою машинку «Зингер». Сквозь её стрекот услышал звонок телефона.
 – Алло, узнал?.. Как поживаешь, как семья?! – это была Ляля Лалайская.
 Без всякой паузы продолжила новую серию вопросов:
 – Что нового? Как выкручиваешься в этой жизни? Кого видишь из наших?
 Ляля – бывшая жена технолога Бори Лалайского. Их сосватала Феля Прайс из бухгалтерии, но вскоре Боря не вернулся к ней, уехав в командировку.
 Лялю знали все в СКТБ. Активистка, общественница и неисправимая тараторка, она была инициатором и казначеем местных «лотерей» –своеобразной кассы взаимопомощи. В канун праздников Ляля торговала ароматными эссенциями для кексов, неизвестно добытыми. Порой у неё можно было приобрести импортную сорочку, обувь или женское бельё.
  С не меньшим энтузиазмом она сдавала макулатуру: за  двадцать килограммов полагалась книга, которой спешила пополнить домашнюю библиотеку, основанную её отцом, инженером-путейцем. Изначально в ней преобладала техническая литература и классики научного коммунизма.   Теперь чуть ли не главной заботой Ляли стало развитие интеллекта дочери:
  – Она ещё в третьем классе, а я ей уже достала рассказы Даррелла!.. Пушкин – трёхтомник!.. Толстой – Война и мир! Чапек, Гофман…
  Нередко Ляля оформляла подписку на книги, об авторах которых и не слышала. Однажды её коллега, любительница любовных романов, поддалась уговорам и, купив «кота в мешке», впала в ступор от первой же фразы: «Всякая системность есть расположение различных частей какого-нибудь искусства или науки в известном порядке, в котором они взаимно поддерживают друг друга…». «Трактат о системах» Этьена Боно де Кондильяка явно попал не в те руки.
  В голодную зиму начала девяностых Ляля обменяла свою библиотеку на ящик тушёнки. Неизвестно, пожалела ли о той сделке жена командира войсковой части, вскоре отбылая вместе с семьёй на новое место службы в Ставрополь…
 Тогда Ляля выживала как могла. Сразу в двух новоявленных сектах она получила молочный и яичный порошок, другие дефицитные продукты. Узнав в одной из общин о таком «раздвоении», Лялю немедленно изгнали.
  – Зачем я должна кого-то игнорировать? – возмущалась она. – Господь для всех один!
 Зато в другой секте ещё и благодушно пригласили дочь участвовать в интернациональном паломничестве по неким святым местам. Тогда девушке сделал предложение молодой голландец. Лялю пригласили туда на свадьбу.
 – Очень милые люди! — отзывалась она о сватах.
Однако переезжать к ним насовсем отказалась, пояснив:
 – Очень уж замкнуто они живут!
 ...Закончив свои распроссы, Ляля открыла Ванику причину своего звонка: 
– Я слышала, ты знаком с людьми из армянского общества!
– Знаю кое-кого… – ответил Ваник, не ожидавший от Ляли такого вопроса.
 – Не хотят ли они купить книги на армянском языке? Отдам почти даром!
 – На армянском?.. – изумился Ваник, – Откуда они у тебя?
 – От моей тётки!.. Десять томов Раффи.
 – Что за «тётки»?
 – Папиной сестры!
 – Она была армянкой? – изумился Ваник.
 – Кем же могла быть родная сестра моего отца с фамилией Шекоян?.. Ты не знал? – удивилась Ляля так, будто Ваник не знал собственной фамилии.
 – Догадывался! – сострил Ваник. – А ты знаешь, что означает Шекоян?
 – Имя есть такое! – веренно ответила Ляля. – В «Графине де Монсоро»!..
 – Я не помню, но у армян слово «шек», означает рыжий.
 – Да-а?.. Недаром папа говорил, что его дед был рыжим и голубоглазым.
 – Жаль, ты не похожа на предков... Если выясню что-нибудь – позвоню!
 Утром Ваник встал с тяжёлой головой.
 – Измерь мне, пожалуйста, давление. – попросил Ваник жену.
 – По телевизору объявили магнитные дни, вот и стянута! – пояснила Алина.
 Давление оказалось повышенным. Алина, принесла Ванику таблетку:
 Когда стало лучше, Ваник вышел в город. Вечером он позвонил Ляле:
– Ляля, здравствуй!.. С твоим везением мне бы в тотализаторе играть. Сегодня на Авлабаре я увидел объявление: «Скупаем армянские книги».
   Придя по указанносу адресу, Ляля попала в старый двухэтажный дом возле армянской церкови «Сурб Эчмиадзин» на Авлабаре. Ляле открыла дверь женщина в строгом тёмном платье:
– Вы по поводу книг?..
– Да... – закивала Ляля, и обе двинулась вверх по деревянной лестнице. 
   В просторной комнате, усадив Лялю за стол с белой скатертью, женщина вышла. Ляля стала оглядывать обстановку– старые венские стулья, высокий буфет с медными пайками на дверцах, кушетка, выцветшие обои. На стене вышитая шёлком картина: скорбящая женщина, присевшей на камень перед руинами древнего города… Дощатый пол натёрт мастикой. Под потолком абажур-кринолин. Вокруг книги: на подоконнике, на полу, в битком набитом книжном шкафу. Ляля оторопела: это же её шкаф, проданный скупщику старой мебели. Открылась дверь, вошёл рыжеволосый высокий мужчина в чёрной рясе. Острая бородка, на носу очки в золотой оправе.  Ляля уловила в нём мужскую силу и строгую смиренность в глазах … Ляля изумилась: «Вылитый мой дед Гевонд, на фото в семейном альбоме»
   Мужчина мягким баритоном сказал ей что-то на армянском.
 – Ой, я не поняла! – Ляля, деловито достала книгу из сумочки, – я взяла пока один том…
 – Остальные книги тоже в таком состоянии?
 – О, да, конечно, в идеальном состоянии! – замахала Ляля коротенькими ручонками.
 – А что, их никто никогда не читал?
  – Почему «никто»! Папина сестра Арек… Только очень аккуратно.
 – Арек?.. – Мужчина затискал в ладони чётки-горошинки,.
 «Кто он? – изо всех сил Ляля напрягла мозги, – Какой-то странный… ».
  – Я – отец Гевонд, прежде чем стать иеромонахом, я знал девушку… Ее звали Арек.
  – А где теперь ваша Арек? – тихо спросила Ляля.
  – В Битлисе её зарубили турецкие аскеры, за день до нашей свадьбы … Она была учительницей армянского языка. А вы хорошо помните свою тётю? Расскажите о ней.
 – Её не стало, когда моя дочурка пошла в школу. До конца жизни она работала в редакции. Все её там уважали. Жаль, так и не вышла замуж. – губы у Ляли тянулись вперёд, как у обезьяны. Темно-красный лак на ногтях контрастировал с лимонной жакеткой с пуговицами «ромашка». И вся Ляля выглядела как общипанная ромашка.
– Вы жили, наверно, отдельно от вашей тетки? – спросил отец Гевонд.
– Нет, мы жили одной семьёй! Ой, как она любила меня, души не чаяла! Какие только подарки не делала. Весь свой заработок вносила в дом!
 – Не понимаю! – разгорячился отец Гевонд, затискав четки и запинаясь от волнения. – Как же вы ели её хлеб… пренебрегая её родным языком?!..
 Ляля испугалась. А вдруг монах выставит её за дверь? Обхватив книгу, виновато вытянула губы и съёжилась. Не отрывая взгляда от монаха, пояснила, что отец женился на одесситке. Тётя, из тактичности, при ней говорила лишь на русском…
– Сколько вы хотите за ваши книги? – резко спросил отец Гевонд.
 – Даже не знаю, что сказать… Пятьдесят лари! – наобум произнесла Ляля.
– Мы дадим вам возможность получить пятьсот евро!..
– Что-о?!.. – ахнула Ляля и уставилась на свою книжку как на диковину.
– Эта сумма вас устроит?… – Иеромонах сделал паузу.
– Конечно, устроит!.. Я сейчас же поеду за остальными книгами.
 В комнату вошла уже знакомая Ляле женщина. Внесла две чашечками ароматного кофе. Густой аромат защекотал Ляле ноздри. Женщина села рядом с Гевондом.
– Вы прочитали мои мысли?! – Ляля с наслаждением отхлебнула глоток.
 Вдруг Ляля осеклась, заметив, как у женщины взгляд стал холодным, стеклянным. Ляле сразу вспомнила предсмертный взгляд тетки Арек, её последний вздох. У Ляли ноги стали ватными. «Куда я попала?.. Кто эти люди?.. Неужели какая-то ловушка?.. Как быть, подскочить к окну, кричать о помощи?..». Дрожащей рукой поднесла чашку к губам, допив кофе, привычно поставила на блюдце, как для гадания на кофейной гуще.
 – Гадание – дело не угодное Господу! – произнес священнослужитель.
 Тут вошла крохотная девочка в коротеньком платьице, с двумя косичками. Отец Гевонд заговорил с ней на армянском… Ляля снова оторопела: «Моя копия, когда мне было пять лет!» Девочка запела. Ляле вспомнила знакомую ей песенку о прялке. Гевонд заулыбался, жестикулируя в такт пению ребёнка. Ляля чётко вспомнила вечер, когда тётя разучивала с ней эту песню и когда папа пришёл с работы, спела ему на радость.
 Вдруг донесся колокольный перезвон. Отец Гевонд перекрестился. Женщина вывела ребёнка из комнаты и тут же вернулась. Ляля оторопела: теперь она вылитая тётка Арек.
 – В детстве вы пели армянские песни! – сказал иеромонах.
Ляля безвольно закивала и её унесло в далёкое детство. Праздновали Новый год. Тетка Арек испекла пирог-каркандак, внутри косточка вишни. «Счастливый» ломоть Ляле не достался, она расплакалась. Арек, сама уже готовая зареветь от досады, стала утешать племянницу. Чтоб насолить тетке, Ляля заревела громче.
– Отстань от моего ребенка! Видишь, не понимает тебя! – крикнула невестка.
 Арек тоже заплакала. Потом папа раскричался и на маму, и на Арек. С того дня Арек уже никогда не «приставала» к своей племяннице Ляле.
– У вас есть прекрасный шанс порадовать душу вашей тети, очистить совесть, к тому же получить за ваши книги указанную мной сумму. – произнёс иеромонах.
 – Пятьсот евро?! – поспешила уточнить Ляля.
– Да. Получите через три месяца, когда сумеете бегло прочитать хотя бы одну страницу из ваших книг!
– Как?..  Они же для меня как китайская грамота?.. – У Ляли задрожал голос.
– Главное, захотеть научиться!
– Боже мой! – заломила руки Ляля. – Я к языкам бездарная…
– Ничего, госпожа Арек будет учить бесплатно и оплачивать ваш транспорт.
– Зачем это вам? – придя в себя, привычным тоном буркнула Ляля. – Какой с меня толк, на старости лет браться за такую учёбу?!..
 Тут Ляля как будто провалилась в пропасть, и всё исчезло.
 Наутро Ляля снова позвонила Ванику:
 – Алло! Ваник?.. Как себя чувствуешь?.. У меня ужасно болит голова! Как бы инсульт не схватить!.. Мне всю ночь снились кошмарные сцены. Будто я оказалась в каком-то страшном доме на Авлабаре и будто бы туда ты меня направил… Обалдеть…
  – Ой, Ляля!.. А я во сне видел, будто умолял тебя уступить мне эти книги, а ты говорила, что у тебя появился выгодный покупатель…
  – Умоляю, давай встретимся, я их подарю тебе… Самая лучшая участь для этих книг.
               
                Глава тридцатая. Разные судьбы.

  Ваник и господин Реваз Санадзе так подружились, что нередко ходили друг к другу в гости – попить чаю, обсудить последние события или сразиться в шахматы. В тихой, почти домашней атмосфере этих вечеров Реваз обычно с ностальгией вспоминал свою научную работу, годы московской аспирантуры, с горечью обличал партийных вождей, погубивших советскую страну, и язвительно ругал Шеварднадзе, тщетно пытавшегося превратить Грузию во «второй Израиль» под покровительством США.
  Однажды Ваник рассказал Ревазу любопытный эпизод, произошедший вскоре после покушения на Эдуарда Амбросиевича в 1995 году. Тогда Ванику словно туз выпал: знакомый музыкант пригласил подзаработать –  поиграть в ансамбле, как он выразился, «для очень крутых мужиков». Плата сулилась небольшая, зато угощение гарантировалось. Ваник без раздумий согласился: времена были полуголодные.
  Музыкантов отвезли в чей-то загородный дом, окружённый высокой каменной стеной и коваными воротами. В просторной гостиной стояло идеально настроенное пианино. Хозяин особняка, судя по всему, разбирался в джазе и без промедления попросил расчехлить инструменты и начать играть «стандарты» – популярные джазовые композиции.
   Хозяин дома, он же тамада, торжественно водрузил на стол пару бутылок водки с портретом Шеварднадзе на этикетке. Подняв рюмку, он провозгласил тост в честь «бабу»; и с серьёзным видом объявил:
  – Кто не выпьет до дна, того посчитаю врагом нашего руководителя страны!
  Все дружно опорожнили стопки. Когда переводчик объяснил иностранцам смысл сказанного, те расхохотались и лишь слегка пригубили «беленькую».
  Затем тамада заговорил с пафосом: настала пора забыть аббревиатуру СНГ и повернуть к Европе. Все, по его словам, должны начинать учить английский язык, ибо через двадцать лет страна непременно войдёт в англоязычную зону.
  Постепенно пир достиг той стадии, когда стройно и мощно зазвучало грузинское многоголосное пение. Хозяин, вошедший в раж, незаметным жестом дал понять музыкантам: пора сворачиваться.
  Насытившись угощением с отдельно накрытого для них столика и испробовав водку специального розлива, музыканты без лишних слов собрали свои манатки. Водитель отвёз их обратно к месту сбора и вручил каждому конверт с деньгами. Суммы хватало, чтобы купить килограмм отличной говядины – чем не заработок в те полуголодные времена?
Реваз с интересом выслушал рассказ Ваника и, скривившись, прокомментировал слова тамады:
  –  Интересно, как он перекроет географическую карту, по какому маршруту будет взят «курс на Европу»? – усмехнулся Реваз. – Во времена российского самодержавия и кавказских войн здесь располагался главный штаб его армии. А где тыл – там и деньги, там и процветание! Старый Тифлис был неопрятной вотчиной иранских правителей. И только когда они убрались отсюда, город начал меняться. Появился, например, оперный театр, на сцене которого прошли премьеры мировых оперных шедевров. Выступления здесь итальянских певцов и музыкантов стали привычным делом. Бельгийцы проложили трамвайные линии и построили фуникулёр на Мтацминду, а французская почтовая компания заработала во всю мощь... — продолжал Реваз.
  _______________ 
1. Дед (груз.) Прозвище Шеварднадзе (в разговорной среде, с оттенком фамильярности и почтения).

  – Наверно, через возвращение к старым реалиям. – Хмыкнул Ваник.
  – Значит, снова слиться с Российской империей? – расхохотался Реваз.
  Со временем Реваз всё реже выбирался за город, жалуясь на боли в ногах. Ванику тоже стало не до прогулок: к тому же компания, с которой они прежде устраивали вылазки, заметно поредела. Неизлечимо заболела Ада Леопольдовна – главный инициатор их походов на природу. Скончались профессор лингвистики Изольда Павловна и балетоманка Раиса Аркадьевна. Куда-то уехала Полина, прозванная за свою неразлучную шляпу «Клетчатой панамой». Инструктор Стасик перенёс тяжёлую операцию на позвоночнике и теперь почти не выходил из дома. Диана, автор акростихов, уехала в Израиль, а овдовевший Гриня Гольдберг женился на ней. Стручков продолжал ходить в походы, но уже с другими, ничем не запомнившимися Ванику и Ревазу людьми.
  Утром 8 августа 2008 года взволнованный батони Резо позвонил Ванику и сообщил о начале войны в Цхинвали. Он сказал, что кровопролитие надолго посеет взаимное отчуждение.
  – Для будущего добрососедства понадобится немало времени, – ответил Ваник.
Резо тяжело вздохнул, кашлянул в кулак и, выдержав паузу, сказал:
  – Не могу понять, по каким соображениям на военные руководящие должности назначают случайных людей.
  – Не знаю как, но чувствую: итог будет, к сожалению, не случайным, – грустно произнёс Ваник.
  – Я тоже так думаю, – закивал Резо. – Наши власти забывают закон физики, который справедлив и в политике: «Ускорение тела прямо пропорционально действующей силе и обратно пропорционально массе тела». Политика – это вам не филармония!
  – Насчёт политики вы почти повторили знаменитые слова Джабы Иоселиани! – рассмеялся Ваник.
  Упоминание филармонии невольно напомнило Ванику о прежнем сотрудничестве с этой организацией, которая вскоре после того прекратила своё существование.
  Однажды к нему домой неожиданно пришла популярная эстрадная певица, широко известная как среди грузинской, так и русской публики. С ней были двое молодых музыкантов. Они просили срочно выручить их — заменить басиста, недавно покалеченного в автомобильной аварии. Предстояли трёхмесячные гастроли по Уралу и Дальнему Востоку. За участие обещали повышенную концертную ставку — девять рублей пятьдесят копеек, плюс суточные: два рубля с полтиной.
  – Жаль, но для меня это нереально. Я уже студент-очник… – ответил он.
   Тем не менее, однажды Ваник всё же поддался соблазну – согласился поехать на двухнедельные гастроли. Ну а что, сменить обстановку, немного море, в составе  незаметного филармонического коллектива. Его возглавляла пожилая чтица – дама с твёрдой уверенностью, что её репертуар и сегодня звучит не хуже, чем в сорок пятом. На сцену она выходила с эстрадными репризами и скетчами с простеньким музыкальным сопровождением. Звание «заслуженной артистки», полученное ещё в юности, она носила как орден — и не давала никому забыть об этом.
  Обычно дирекция филармонии отправляла эту бригаду колесить по провинциям в Средней Азии. Но на этот раз чтице каким-то чудом удалось «пробить» гастроли по здравницам Аджарии. Все концерты шли с гарантированной оплатой из какого-то государственного фонда. Для Ваника романтика закончилась в момент, когда их заселили в задрипанные гостиницы с общими номерами. Море манило, но всё время уходило на переезды. Ели кое-как, всухомятку, разве что в санаториях подкармливали обедами. Впрочем, всё это можно было бы пережить… если бы не концертная программа. Уже через пару выступлений Ваник понял, что не зря его предупреждали. После пары концертов Ваника стало мутить от скетчев и миниатюр шефини, хотя во время Великой отечественной войны для наших фронтовиков они были вполне злободневными.  Прошло столько лет, а она всё ещё пафосно восклицала: «Наши пушки!», в ответ музыканты торжественно восклицали: «Победа!» и тотчас следовал фонфарный сигнал трубы: «Тра-та-та-та!», сопровождаемый цокотом тарелок и громом барабанов «трах-тарарах!», резким щелчком по струнам бас-гитары и истеричным глиссандо аккордеона.  И снова её патетичное: «Наши танки!» с последующими «Победа!», и грохочущими музыкальными инструментами.  Окинув зал взгдядом Наполеон после битвы под Аустелицем, актриса продолжала: «Наши «Катюши!... и затем всё то же самое. В финале репризы на сцену выходила молодая певица, схожая в гриме и в гимнастёрке с Анкой-пулемётчицей, бодро запевала песню «Катюша» Матвея Блантера…
 Санаторная публика реагировала по-разному, но к концу знаменитой пушечной репризы ряды заметно редели.
   Перед одним из концертов Ваник уговорил музыкантов немного «освежить» программу. Когда актриса с привычным пафосом возгласила: «Наши самолёты» оркестр, слаженно, но так, чтобы публика едва расслышала, хором ответил:
  – Не взлетели…
  Эффект был феерический. Заслуженная артистка застыла с отвисшей челюстью и величественно удалилась за кулисы. Концерт кое-как дотянули до конца. За кулисами грянула буря: пожилая заслуженная артистка задала «хулиганам» взбучку, кричала, чуть ли не топала ногами. Грозила пожаловаться чуть не в комитет госбезопасности. Ваник заподозрил, что именно это ведомство и пошло ей навстречу, гарантировало оплату за выступления. Она сразу заподозрила Ваника инициатором безобразия, её музыканты сами бы не посмели пойти на такое. Гневно брякнула: 
 – Ваше счастье, ушло то время, когда за такой антисоветский поступок вас бы вмиг заслали туда, куда Макар телят не гнал!..
– А ваше несчастье в том, – спокойно ответил Ваник, – что не понимаете: эта реприза давно покрылась плесенью!
 Последующие концерты прошли без той, оплесневелой репризы, но только вот обиженная чтица перестала разговаривать с Ваником аж до скончания гастролей, на его радость окончившихся спустя неделю.
…По наблюдению Ваника, самой важной шишкой для рядовых филармонических артистов был умелый администратор. У такого налажен нужный контакт с принимающей стороной, чтоб получить от неё престижный зал, нормальную гостиницу, и, главное, рекламу, оповещающую местное население о предстоящих гастролях…
  Что и говорить о таких «мелочах» со стороны администратора, как доплата музыканту за «амортизацию» его личного инструмента или за сценический костюм, если он принадлежит самому артисту – скажем, иллюзионисту за его фрак, цилиндр и прочие принадлежности. Добавьте сюда ещё и компенсацию расходов солисток на косметику...
 Не каждый администратор позволял себе такие траты. Тем более, если после концерта где-нибудь в захолустье обеспечивал коллектив пусть даже «фрайнабом» (фраерским набором) – хлеб, самые дешёвые консервы «Завтрак туриста» и ещё какой-нибудь напиток с градусом. Такой администратор становился безусловной душой коллектива. Для этого нужны были наличные деньги, которые проще всего добывались именно в провинции. Там было полное раздолье для продажи «левых» билетов, не слишком опасаясь карающего ока ОБХСС…
  Именно там и попался Ваникин одноклассник Славка Кузин, администратор ансамбля «Палитра». Всем сразу стало ясно: кто-то из конкурентов настучал.   
  Славка повёз свой ансамбль на чужую «поляну». К счастью, суд отнёсся к нему снисходительно: назначили год условного осуждения и сравнительно небольшой штраф.
  Пусть Ваник и не был штатным сотрудником государственной филармонии, но время от времени ему доводилось окунаться в эту среду, общаться с её артистами. Кто только там ни числился помимо музыкантов и певцов: чтецы, фокусники, гипнотизёры, танцоры, кукловоды… А ещё существовали похоронные ансамбли – «жмуровики», составленные в основном из отставных музыкантов военных и симфонических оркестров. Старея, они с каждым годом играли всё фальшивее и небрежнее, доведя дело до того, что власти распустили их, возложив музыкальное сопровождение панихид на похоронные бюро – посредством магнитофона.
  С тех пор родные усопшего нанимали «магнитофонщика», который устраивался где-нибудь в сторонке от зала прощания. От магнитофона по проводу тянулся шнур к динамику, подвешенному в помещении, – и звучала траурная музыка в исполнении мировых корифеев.
  Когда у Ваника скончалась сестра Луиза, он пригласил знакомого музыканта-жмуровика, а ныне – «магнитофонщика», озвучить панихиду. Тот явился за пару часов до начала, чинно подготовил аппаратуру и заранее включил музыку, как бы выражая уважение к усопшей.
  И вдруг появился ещё один мужчина с магнитофоном. Оказалось, он прибыл из похоронного бюро, где друзья Ваника заказывали гроб и между делом лишь поинтересовались расценками на музыкальное сопровождение. Этого оказалось достаточно, чтобы вскоре заявился самозваный «исполнитель». Увидев, что «его место» уже занято, он поднял шум и нагло потребовал оплатить его услуги, ссылаясь на то, что ради этой панихиды отказался от другого заказа.
  Чтобы не конфузиться перед людьми, один за другим приходившими выразить соболезнования (многих Ваник даже не знал), ему ничего не оставалось, как заплатить настырному незваному «музыканту».
   В штате государственной филармонии числились и музыканты, подрабатывавшие в ресторанах. Исключение составляли лишь «интуристовские» заведения – там были совсем другие начальники и, соответственно, другие зарплаты. У филармонических же оклад был столь мизерным, что иной раз не дотягивал даже до суммы чаевых, полученных за один удачный вечер.
  Для Ваника эта ситуация была более чем знакома – хотя бы благодаря ресторану «Казбек», куда его нередко приглашал подменить коллега. Однажды Ваник зашёл к нему домой и застал занятным делом: тот, как выяснилось, будучи руководителем ансамбля, составлял ежемесячный отчёт для Всесоюзного агентства по авторским правам. В отчёт нужно было вписывать все исполняемые коллективом музыкальные произведения.
  Коллега признался, что заполняет графы как придётся, вплоть до того, что для смеха вносит в списки самые безвкусные и омерзительные песни, которых они никогда не играли. Главное – чтобы произведения соответствовали «идеологическим требованиям».
  – Сам знаешь, – сказал он, – мы исполняем только то, что нам самим нравится, да ещё то, что заказывают клиенты. А так даже самые никчемные песенники получают заметные авторские, думая, что пишут «для народа».
  Позже, когда госфилармонию расформировали, её бывший музыкальный руководитель и член худсовета, оказавшись не у дел, сдружился с Ваником. В одном из разговоров он довольно наивно поделился своим мнением о причинах гибели учреждения:
  – Раньше, когда люди не были так прикованы к телевизорам и компьютерам, они с удовольствием ходили на концерты, – говорил он. –Мы неплохо зарабатывали: принимали гастролёров, отправляли своих артистов по всей советской стране. За границу, конечно, без Госконцерта в Москве не пробиться – там всё контролировали, распределяли твёрдую валюту на расходы и доходы.
А ещё наш директор перестарался с так называемыми «гарантийными концертами»: предлагал министерствам и крупным учреждениям устраивать выступления к профессиональным праздникам их сотрудников. Те охотно гарантировали оплату, не вникая в детали. В итоге артисты расслабились – перестали работать над собой, совершенствовать мастерство…
  В рассказе бывшего музрука Ваник увидел аналогию с его СКТБС. Там тоже финал наступил не без участия начальства, в первую очередь его начальника – господина Манукидзе...
Очень скоро Ваника пригласили на собрание новообразованной партии «Производственников». На стене за президиумом висел транспарант: «Произвлдство – будущее страны!» В президиуме гордо восседал Манукидзе. Когда он поднялся к трибуне, его голос прозвучал, как закалённая сталь:
  – Мы должны создать национальный технический центр. Это –  необходимость времени. У нас есть кадры, есть потенциал... Осталось лишь объединить усилия.
  Зал слушал внимательно. Слышались одобрительные реплики, аплодисменты, особенно когда Манукидзе зачитал проект обращения в Совет Министров. Увы, всё это оказалось лишь риторикой. Почти в то же время группка начальников станкообъединения – за спиной у Манукидзе – решила судьбу предприятия: поделила его между собой, избавившись от рабочих и служащих. Но кто бы остался там, когда производство остановлено, и уже который месяц не платят зарплату!...
  Спустя пару недель Ванику кто-то сообщил, что недавно похоронили Манукидзе – после того собрания он перенёс обширный инфаркт. И его идеи ушли вместе с ним.
  Среди новых хозяев станкообъединения оказался Коридзе. Под его руководством остатвшееся оборудование отправили в Иран и Турцию. Остальное ушло в металлолом, включая старенький расточной станок Грибевича с его хитроумным приспособлением. Правда, этот станок демонтировали ещё раньше. В понедельник, придя на работу, Грибевич увидел на месте своего станка пестую яму, словно выбитый зуб после драки . Он молча махнул рукой и направился к проходной. Месяц спустя на предприятие пришла лаконичная телеграмма из его родной Белоруссии: «У меня всё отлично. Жаль, раньше не уехал».
  Вскоре Ваник встретил на улице одного из бывших заводчан, заехавшего в Тбилиси из Кубани на короткую побывку. Тот рассказал, что в его посёлке теперь живёт и бывший главный конструктор Луценко – устроился заместителем главного механика на местный птицекомбинат, большой, на несколько тысяч кур.
– Представь, – сказал он, – от одного конца птичника до другого почти треть километра! Приходится всё время колесить туда-сюда. Без автокара там не обойтись!
Ваник слушал и чувствовал, как многое ушло безвозвратно. У каждого теперь своя жизнь – кто где пристроился, кто как выживает. Разметала всех по разным краям бывшей страны, словно ветром. «Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше», – подумал он, и, тяжело вздохнув, почему-то ему вспомнились первые дни работы на том заводе...
Как-то, спустя десяток лет, Ваник зашёл на территорию бывшего станкообъединения. Цеховые корпуса там были переоборудованы под склады импортной керамической плитки и сантехнических товаров. На остальном пространстве, как грибы после дождя, выросли жилые многоэтажки. Возле одной из них Ваник неожиданно встретил своего бывшего коллегу Павле, с которым когда-то работал мастером в цеху. Павле тащил за собой самодельную тачку и, увидев Ваника, искренне обрадовался. Рассказал, что теперь живёт в трёхкомнатной квартире – в одном из тех самых новых корпусов, правда, общая площадь небольшая.  Купил, продав родительский дом в Поти и ещё приватизированную часть комнаты в заводском общежитии. Павле с живостью вспомнил их цеховую молодость – как Ваник тогда прочил ему карьерный рост. И действительно, вскоре после того, как он получил должность старшего мастера, Манукидзе взял его в техотдел, назначив заместителем начальника: к тому времени прежний старший мастер Жора сильно сдал здоровьем и оставил службу.
  Но продержался Павле там недолго: всего через две недели их «контору» ликвидировали. Теперь, с гордостью поведал он, им облюбован уличный закуток неподалёку от Республиканской больницы, куда он ежедневно возит продавать овощи, закупаемые на оптовом рынке в Навтлуги.
  – Я поступаю мудро, – сказал Павле. – У меня товар, что в один день не портится: картошка, морковь, свёкла – классический набор для борща. Не продал сегодня – купят завтра. А ещё лимоны – с них аж четверной навар!
К тому же жена без дела не сидит: торгует на ярмарке постельным бельём, сама возит из Турции. Так что всё у нас налажено, – заключил он. – Дочь учится на фармацевта, жених есть – служит во вневедомственной охране...
  – А как ты справляешься таскать тяжесть в такую даль? – изумился Ваник.
  – У меня есть тачка, сам смастерил, – заулыбался Павле. – С ней запросто ныряю в метро и так же легко выныриваю наружу.
  Тепло распрощавшись с ним и пожелав дальнейших успехов, Ваник ещё долго стоял, глядя ему вслед.
«Ну ладно, Павле не пропадёт, – думал он. – Приспособился к новым временам, нашёл себе место под солнцем… глядишь, со временем обзаведётся и собственной овощной лавкой. А как же другие? Что сталось с теми, кого я когда-то знал?» Он стал нередко перебирать их в памяти, словно старые, потускневшие фотографии.
Вот бывший партийный функционер Роберт Шатикян с женой Азгуш – уехали в Америку. Там же, как в чёрной дыре, растворился и Альберт Пичхадзе, куратор из Академии наук. Последний раз Ваник видел его на блошином рынке – тот распродавал свои антикварные вазы…  А где-то в Израиле исчез ресторанный музыкант Феликс. Его коллега, саксофонист Барсик – весельчак и балагур – уехал таксовать в Сочи, но вскоре болезнь свела его в могилу. Зять перевёз тело в Тбилиси, устроил щедрые поминки, пригласив всех, кто когда-то делил с ним сцену и весёлые застолья. Кутюрье Гришу, спившегося без меры, прямо на улице сразил инсульт.
Нинуся, Ваникина предполагаемая невеста, как и телефонистка Аида, та самая, от которой он когда-то узнал о её помолвке с другим, – обе словно растаяли в безвестности.
 Неожиданно встретив на улице одного из своих бывших сотрудников по НИИ механики, Ваник узнал, что их коллега – Солнечный мальчик, погиб на войне в Абхазии, отрядом «Мхедриони». А вот их бывший начальник отдела Лалашвили нашёл себе какую-то работу в некой газовой компании.
  Спустя много лет, после всех зигзагов судьбы, когда мебельщик подвёл инициаторов встречи маэстро Чекиджяна и его хористов с армянской общественностью Тбилиси, Ваник неожиданно снова увидел его на похоронах их общего знакомого. Мебельщик выглядел всё так же: свежий, довольный, с той же неуязвимой улыбкой человека, у которого всё в порядке. Он подошёл, протянул руку, но Ваник даже не взглянул в его сторону, просто отвернулся и отошёл. Прошла неделя. Судьба, словно подшучивая, вновь столкнула их в соборе Сурб Геворг. Запах ладана, многоголосый хор,  пестрая толпа молящихся... Мебельщик, понизив голос, мягко взял Ваника под руку и отвёл в сторону.
  – Знаю, ты на меня злишься. Прости. Тогда на меня надавили… – он поднял глаза вверх, словно показывая, кто именно, – я был у них на крючке.
От этих слов Ваник невольно растерялся.
– Не пойму, кому было нужно рушить доброе дело?
– Как это «кому»? – усмехнулся мебельщик. – Тем, кто не выносит, когда кто-то делает что-то без их ведома.
  Он хмыкнул, довольный собой, будто открыл другу великую тайну жизни. Затем, в знак примирения, торопливо пожал Ванику руку и, не оборачиваясь, быстро ушёл. Глядя ему вслед, Ваник подумал: наверное, тот поспешил уйти, опасаясь, что Ваник начнёт расспрашивать, дескать, неужели он имел в виду того депутата?  Но имеет ли это теперь значение? Тем более, говорят, он уже безнадёжно болен…»
  Сразу после распада СССР начался период полуголодного и холодного существования. К тому же Ваника внезапно охватило тяжёлое уныние: поездки в те края, куда раньше можно было добраться буквально за копейки, превратились в недоступную роскошь. Всё это ложилось на него всё более тяжёлым грузом, и он хватался за любую работу, лишь бы прокормить семью. Но вот появился доступный для него Интернет, ставший словно глотком свежего воздуха для человека, едва не попавшего в газовую камеру: появилась возможность пообщаться с близкими, услышать их голос, узнать о тех, кого уже нет, и о тех, кто далеко… Постепенно наладилась связь и с некоторыми сослуживцами по армии. Кто-то из них сам вышел на контакт, и Ванику было отрадно ощутить их тёплое, не остывшее за годы отношение. Один из них – разухабистый парень из Подмосковья – впоследствии стал ведущим музыкантом известной российской рок-группы. Он благодарил Ваника за навыки виртуозной игры, которые перенял у него в армии. От него же Ваник узнал, что их командир отделения, скрипач Гошьян, бесследно укатил в Америку. Другой сослуживец, из города Ровно, человек образованный и почти ровесник Ваника, в те годы был яростным сторонником советской власти и уверенно считал себя русским патриотом. А теперь, к полному недоумению Ваника, вдруг объявил себя потомком украинской знати и ревностным учеником Грушевского – как будто и не было прежних убеждений. А вот другой музыкант, его земляк, тяжело переживал крах страны Советов. На гражданке он всю жизнь проработал шофёром грузовика и с горечью рассказывал, как их автобазу приватизировали несколько отморозков, после чего от неё остались лишь рожки да ножки. Ему самому в итоге достался только его старенький грузовик, который вскоре окончательно одряхлел, и от него тоже пришлось избавиться. А ещё он признался Ванику, что именно благодаря ему полюбил классический джаз…От него же узнал, что их командир музвзвода прапорщик Ванадий ещё долгие годы был главным в музвзводе, и всегда среди своих подчинённых добрым словом вспоминал Ваника.
Увы, ни о ком другом из бывших однополчан узнать так и не удалось. Лишь однажды в Интернете напоролся на чьё-то предупреждение: «Внимание, мошенник!». Машинально открыв ссылку, невольно застыл в изумлении — речь шла, кто бы мог подумать, о Хуане, того самого, которого прапорщик Ванадий поставил командиром отделения. К тексту была приведена фотография – уже возмужавшего, солидного мужчины в модном костюме и галстуке. Сообщалось, что он патологический лжец и, более того, педофил, промышляющий на южных курортах России. Открыв некий офис якобы под эгидой ЮНЕСКО, он якобы соблазняет женщин и выманивает у них крупные суммы. Уверяет, что связан едва ли не напрямую с Кремлём… Но с момента публикации этого материала прошло уже много лет. Кто знает – может, он давно угодил в тюрьму, а может, и вовсе ушёл в мир иной.               
   …В день, когда Ваник вернулся домой с поминок Барсика, Алина выглядела унылой и какой-то подавленной.
 – Скорбишь по Барсику? – невольно спросил он.
 – Да… – тихо ответила Алина и сразу ушла в спальню.
 И в последующие дни она оставалась такой же грустной. Упорно не отвечала на расспросы Ваника, что всё больше раздражало его и нередко вынуждало срываться на грубость. Их дочь Инга, уже первокурсница филфака, всецело погружённая в учёбу, старалась держаться подальше от родительских перебранок.
  В то время Ванику приходилось браться за любую работу: семью кормить надо, к тому же оплачивать коммунальные услуги и теперь ещё – учёбу дочери в институте. Неожиданно соседи предложили Алине ухаживать за их лежачим больным, пообещав адекватную плату. Алина с радостью согласилась: оплата Ингиной учёбы была обеспечена. Напряжение в доме немного спало.
  В те же дни один из давних приятелей Ваника предложил ему заняться ремонтом двухкомнатной квартиры своих довольно состоятельных родственников:
 – Я уверен в твоей добросовестности. Найди себе в компаньоны нормального маляра и заработай пару копеек.
 Приятель назвал сумму, которую те готовы заплатить. Знакомый маляр, околачивавшийся на авлабарской «бирже», выслушав Ваника, только усмехнулся: за такие деньги он руки марать не станет, да ещё и на равных делиться ими. Тогда Ваник попросил взять его хотя бы подмастерьем. Маляр охотно согласился, но с условием платить Ванику как неквалифицированному подсобнику. Ваник без колебаний согласился.
  Когда они вместе пришли к клиентам, их радушно встретила молодая, симпатичная женщина в спортивном костюме. Едва переступив порог, мастер сразу деловито огляделся. Провёл ладонью по слегка выцветшим обоям, испытующе посмотрел на потолок гостиной, где висела роскошная люстра с множеством хрустальных подвесок. В дальнем углу, на стыке со стеной, он заметил чуть отвисший краешек бязи.
  – О-о… у вас бязь?! – с трагической интонацией протянул мастер, указывая на изъян.
  Женщина молча покачала головой. Маляр отреагировал мгновенно:
  – За те деньги, что вы собираетесь платить, ни один серьёзный мастер не возьмётся за эту работу!
  Хозяйка испуганно вздохнула и попросила назвать реальную стоимость. Прежде чем ответить, маляр сделал долгую паузу, снова задумчиво уставился в потолок, почесал затылок и тихо пробормотал:
  – Мне понадобится привезти высокую лестницу… – он вытянул руку вверх. – Почти три с половиной метра!
  – Нет-нет, у нас всего 3,30! – поспешно уточнила она.
 – Всё равно нужна высокая стремянка! Придётся везти её на крыше моей легковушки через весь город… Ох, морока… – он тяжело вздохнул и, смягчаясь, добавил: – Но вы, я вижу, сердечная женщина. Сделаю вам скидку.
  Он назвал сумму на треть выше той, что обещал Ванику заранее. Хозяйка тотчас облегчённо согласилась.
  Когда они вышли на улицу, маляр расплылся в самодовольной улыбке:
  – Видал, как я её раскрутил? Даже торговаться не стала!
  – В таком случае, мне тоже перепадёт чуть больше, – уверенно сказал Ваник.
  – Ой, нет! У меня принцип: подмастерьям я плачу стабильную сумму.
  Ваник промолчал – деваться было некуда.
  Работу они закончили за неделю. Но когда хозяйка попросила починить пару неисправных штепселей, маляр вдруг запаниковал:
  – Нет-нет! Я с «током» дела не имею!
  Ваник же спокойно привёл в порядок все штепсели – и, несмотря на это, получил от мастера лишь обещанный мизер. Но и ему он был рад: главное, что эта работа принесла ему первые настоящие навыки маляра.
   Вскоре он сам взялся сделать весь ремонт в квартире своего приятеля, благо, там оказалась весьма подходящая лестница стремянка. Правда, пришлось потрудиться достаточно долго, но игра стоила свеч.
 К слову сказать, спустя несколько лет Ванику поведал другой «биржевик», что тот маляр переехал жить в Америке. Там тоже малярничал, получая заказы от посредника, поскольку самостоятельно вклиниться новым эмигрантам в налаженный там малярный бизнес было практически невозможно. «Биржевик» охарактеризовал его как скупердяя и жлоба, и когда пришла весть о его неизлечимой болезни, никто из «биржавиков» не посочувствовал.
…Тем временем Алину будто подменили. Отдежурив возле лежачего больного, она прибегала домой и, лишь немного перекусив, сразу уединялась в спальне – молиться. Ваник всё чаще чувствовал, что теряет с ней взаимопонимание. Да оно и раньше нередко давало трещины: Алина умела спорить с ним даже там, где вопрос, казалось бы, был для него предельно очевиден. Достаточно вспомнить тот каверзный случай, когда она, не посоветовавшись с мужем, сдала тёткину квартиру каким-то провинциалам буквально за гроши. Мало того что квартиросъёмщики не заплатили за два последних месяца, – они ещё и прихватили с собой небольшой холодильник «Морозко», оставив взамен полностью расшатанные стулья.
 Тяжело переживал Ваник и из-за того, что Алина, опять же без его ведома, поддержала дочь поступать в институт на малоперспективную специальность. Позже Алина и сама убедилась в ошибочности этого решения: дочь бросила учёбу на самом последнем семестре и устроилась кастеляншей в один из множества расплодившихся в городе отелей и хостелов. Так и пошли коту под хвост заработанные Алинины деньги на её обучение.
     … В один из последующих дней, после сильной простуды и невыносимого кашля Алина пошла в районную поликлинику. Врач, прослушав лёгкие, заметила на её груди нечто подозрительное, настоятельно упросила пойти к онкологу. Приговор оказался трагичным – третья стадия, переходящая в четвёртую… У Алины началась истерика, и тогда её отвели в кабинет профессионального психолога, которому удалось успокоить её и вселить надежду на излечение.
 Узнав о диагнозе, у Ваника в самом деле подкосились ноги, он едва успел опуститься на стул… Как оказалось, Алина подозревала неладное: заметив на груди «шарик», надеялась, что это всего только жировик, вот и молилась, уеденившись, вымаливая у Господа благоприятный исход.
Поликлиника оперативно оформила ей направление на хирургическую операцию с финансированием от Министерства здравоохранения. Без помощи ведомства пришлось бы платить астрономическую сумму. В те же дни страна была охвачена предвыборной кампанией, и волей обстоятельств Ваник оказался на собрании, организованном известным политиком, обещавшим своим сторонникам всяческую поддержку. Услышав от Ваника о постигшей его семью беде, политик сразу предложил:
 – Позвоните мне завтра утром, мы вместе пойдём в Министерство здравоохранения…
  Когда Ваник рассказал об этом Алине, та категорично заявила:
  – Ни с какими политиками не желаю иметь дела, тем более с оппозиционными!
 – Но ведь каждый день ожидания своей очереди чреват осложнениями болезни! – закричал Ваник. – Как можно быть такой простодушной?!
 – А вот так! Не желаю влезать в политику! – резко ответила Алина.
 Кровь ударила Ванику в голову.
 – Сумасшедшая! Тут вопрос стоит между жизнью и смертью, а ты?! – он сорвался на мат.
 Алина невозмутимо смотрела на него, и это ещё больше распалило Ваника.
 – Я устал от твоего безрассудства! Как можно быть такой идиоткой?!
 – А я устала от твоей бесчувственности! Ах, если бы у меня была возможность вовремя уйти от тебя и твоей рациональности!
 – Хоть бы и ушла! – с сарказмом произнёс Ваник. – К тому, кто исполнит твою мечту – носить тебя на руках. И ещё… Знаю, наши обручальные кольца и мамин бриллиантовый подарок никуда не пропали: ты их продала. Мама одноклассницы Инги рассказала, как ты без моего ведома носила учительницам в школе дорогие подарки… Показуха и фальшивая доброта…
  В эту минуту Инга, которая всё время нервно слушала перебранку родителей, резко схватила со стола декоративную вазу из цветного стекла, с грохотом разбила её о пол и выскочила из комнаты, бросив напоследок:
 – Умоляю, прекратите! И без того тошно!..
   Наконец Алина получила финансирование на оперецию, сама, вместе с дочерью поехала в онкологическую больницу, выкинув напрочь все её прежние страхи. Когда вырезали очаг болезни, больничный психолог внушила ей, что все проблемы уже позади, только надо пернести несколько сеансов химиотерапии. Из печального примера своей сестры Луизы, при такой стадии болезни, Ваник зная тщетность этих процедур, участь Алины вызывала у Ваника оторопь.  Сама Алина, полностью доверилась психологу, внушившему ей полное избавление от напасти. Вскоре поехала вместе с Ингой навести уборку на могиле своей тётушки. И как только приехала оттуда, почувствовала сильную боль в пояснице. «Ой, радикулит схватила там на сквозяняке!» – пожаловалась Алина, попросив Ваника пойти в аптеку, купить «Вольтарен»… В последующие дни Ваник ходил по аптекам, добывать более мощные успокоительные средства. Уходила Алина очень тяжело, Инга старалась быть радом, но не всегда это удавалось. В один из вечеров, войдя в спальную, она с рёвом выскочила оттуда:
 – Мама умерла.
 Незадолго перед кончиной пришёл навестить Валерий, друг Ванике. Алина, виновато улыбнувшись ему, виновато прошептала: 
 – Ах, что я с собою сделала…
 Сознавая безнадёжность её положения, Ваник стал готовиться к предстоящему. Уже прошли ужасающие 90-е, когда даже купить гроб было проблемой. Сейчас заметно подсобили родственники, друзья. На панихиду и похороны пришло немало народу, жаль, из Москвы не сумела приехать Иветта, старшая сестра Ваника, увы, возраст уже не тот…На поминках не осталось свободных мест за столом. Все присутствовавшие с искренним сочувствием отзывались об Алине, при этом просили Ваника и Ингу не отчаиваться, ибо жизнь продолжается…

                Глава двадцать девятая. ЦЕЛЬ ПРИХОДИТ ПО НЕОБХОДИМОСТИ
 
 Недаром говорится: «Горе ушедшему»! Как бы не была тяжела утрата, оставшимся приходится смириться и продолжать жить, кто как может. Вскоре Ваник стал получать пенсию, при этом иногда довадилось исполнить какую-нибудь работку по какому-нибудь мелкому ремонту. Тут ещё и дочка окончила учёбу в институте, начала работать оперстором в крупной туристической фирме, овладев уже несколькими иностранныфми языками. Период хронической нужды закончился. И уже как дурной сон стали вспоминаться дни, когда приходилось нести на блошиный рынок «Сухой мост» что-нибудь из домашнего скарба и на вырученные гроши купить еды для семьи. Продолжение следует

   Тут он упомянул своего одноклассника Рому Чипуряна. С детства шалопай и хамло, пять лет тому назад угодивший за решётку по статье «мошенничество». Мало что обманывал клиентов, не побрезговал кинуть их общего друга и одноклассника, вместе с которым открыл ломбард. Отсидев, от звонка до звонка, пять лет и выйдя на волю, его навестили обманутые клиенты. После недолгого препирательства с ним случился инсульт.
Ровно на другой день Ваника узнал, что его бывший «питомец», пожелавший сесть на его «живое» место в ресторане «Метехи», тоже ушёл в мир иной. Подкосил цирроз печени. Его бывшая жена, с которой был знаком ещё со времён учёбы в музучилище, на похороны не пришла. Позже Ваник неожиданно встретил её на улице и пособолезновал. В ответ та едко фыркнула
  – Это должно было случиться ещё раньше,  он во всём был никчемным!
 – Но всё-таки отец твоих двух сыновей! – мягко возразил Ваник.
 – Слава Богу, к ним не перешли отцовские гены!