Товар против творчества. Запись в дневнике 4. 12

Синоптики меня обнадёжили! На одном сайте обещают достаточно тёплую погоду до самого рождества и много солнца на следующей неделе. Меня как-то достали эти туманы и высокая влажность, однако, если бы не они, то я бы едва ли так радовался ясной и сухой погоде. В ясную погоду, я бы даже решился проехать на поезде пятнадцать минут от дома, чтобы погулять по морскому берегу, но в туманную погоду взморье мне кажется слишком пустым и однообразным, потому там трудно искать что-то, за что можно зацепиться и что-то об этом рассказать. Пока я о чем-то рассказываю, я живу, а стоит мне остановиться, как жизнь превращается в жалкое существование. Был бы я художником слова высокого уровня, я смог бы о каждой палке, выброшенной морем на песчаный пляж, месяц печатать увлекательнейший роман, но мне ещё далеко до этого уровня, потому надо больше тренироваться, каждый день. А ещё надо всё же как-то начать тренировать своё тело, делать зарядку по часу каждые сутки, потому что после сна у меня ноет поясница. Возможно мне следует с широкой кровати с мягким матрасом перелечь на более жёсткий походный матрас, брошенный на пол. В путешествии такое у меня всегда было, когда я ночевал в низинах, на мягких и влажных мхах.

Каждый раз, когда я смотрю те места в квартире, которых ремонт ещё не коснулся, я понимаю, как далеко ещё до того момента, когда я смогу отправиться в настоящее путешествие на велосипеде, не по родным краям в радиусе пары сотен километров от Риги, а чтобы на несколько месяцев, чтобы увидеть то, чего я ещё не видел, чтобы побить те рекорды, которые я поставил много лет назад, чтобы взобраться на горные хребты повыше норвежских, ирландских и шведских. Да, ехать на велосипеде с горы под восемьдесят километров в час для меня не особо интересно, куда интереснее, обливаясь потом, ползти в гору со скоростью километров десять в час, и надеяться на то, что, вставшая на дыбы, дорога склонится наконец вниз или хотя бы побежит дальше прямо, но выбравшись на некое плато, обычно понимаешь, что это только очередная ступенька перед следующим подъёмом. И в эти моменты только и думаешь о том, как же много лишних вещей в твоих сумках, сколько всякого ненужного барахла, и как было бы хорошо, если бы его хоть на один килограмм было меньше. И это прекрасный стимул для того, чтобы избавиться от всего лишнего в сумках, а заодно и от лишних мыслей в голове, лишних людей, с которыми общаешься, лишних занятий, лишних действий. Но потом катишься вниз, не вращая педали, только давя на тормоза, и думаешь, что не так уж и много лишнего в твоей жизни, настолько мало, что при скорости в сотню километров в час при такой массе, вместе с сумками и велосипедом можно и взлететь, во всяком случае поворачивать или тормозить ужасно трудно. Потом едешь по равнине, где гуляет ветер, который дует обычно навстречу и сильно тормозит движение, и тогда снова думаешь о том, сколько же в сумках всего лишнего…

И я подумал, после воспоминаний о своих путешествиях о том, не лишние ли в моей жизни такие вещи, как обратная связь с публикой. Вернее сейчас эта связь практически отсутствует, но я иногда всё же совершаю лишние действия, иду против своих творческих замыслов, чтобы творчество было более релевантным, чтоб была хоть какая-то вероятность того, что меня кто-то воспримет и поймёт, то есть узнает, что-то для себя новое. Сколько же раз я слышал от весьма примитивных людей зацикленных на формальном общении, советы быть проще, чтобы народ ко мне потянулся. Им было очень трудно допустить то, что кто-то может не хотеть общения с народом. Потому я спрашивал их, для чего им нужно, чтобы народ к ним тянулся, и они отвечали, что хотят быть нужными народу, чтобы народ им помогал в трудную минуту, вернее помогал постоянно, потому что их жизнь — это сплошная борьба за разные примитивные излишества. Как же им хочется быть востребованными у большинства, чтобы продать себя подороже и на выручку купить побольше ненужных вещей со скидками! Это страх нужды в чём бы то ни было, страх оказаться один на один с какой-то незнакомой задачей, для решения которой следует немного задуматься. А познание не даётся без боли, как утверждал Аристотель. Правда этот философ, которому истина дороже друга Платона, не упомянул, что боль бывает разная, и если человек чего-то не знает и ничего не делает, чтобы узнать, то это тоже больно, и боль от незнания более страшна, нежели боль от познания, вслед за которой следует приятное чувство облегчения.

Я прекрасно понимаю поэта Летова, который начинал с того, что пел в подвалах и подворотнях свои песни, которые в стране советской были запрещены. Его творчество не приносило ему денег, которые, он особо не знал, на что тратить, но он наслаждался тем, что на его нелегальные выступления приходили люди, которые рисковали попасть в неприятности из-за посещений этих мероприятий, и это, на взгляд поэта и музыканта, подтверждало то, что эта малочисленная публика полностью понимала, о чём он поёт, это его грело, это давало ему чувствовать свою значимость, ценность своего творчества. На своих выступлениях он часто матерился на свою публику, вместо того, чтобы ей кланяться и благодарить за внимание, за покупку билетов, и это было с его стороны выражением доверия к этой публике. Но потом империя рухнула под тяжестью глупости руководителей, и творчество панка стало не только разрешённым, но и модны, и ему предложили за него неплохие гонорары. Продюсеры хотели зарабатывать на публикации музыки и стихов, которые вчера были запрещены, а запретный плод, который вдруг стало можно вкушать безопасно был весьма ходовым товаром. И тут поэт и музыкант отказался от всего этого, ему не хотелось выступать перед стадионами полными людей, которые пришли развеять свою праздную скуку. Он даже хотел вообще перестать писать стихи и музыку, но не смог. Он решил, во что бы то ни стало, снова стать запрещённым, потому примкнул к демагогам, грезившим о неограниченной власти, которые не понимали, что власть — это средство, инструмент, а не цель…

Подавляющая часть публики не нуждается ни в чьём творчестве, потому что творчество — это продукт поиска, продукт исследования непознанного, творчество даёт узнать что-то новое, а познание это больно. Публике нужен товар, публике нужно то, что подтверждает их иллюзии в которых им уютно и приятно, что успокаивает их, усыпляет, даёт им чувство собственной правоты и важности. Конечно, если массовик затейник просто выйдет перед толпой и скажет ей, что они самые умные красивые, что их все любят и скоро дадут им всё, что они хотят бесплатно, то публика может и разозлиться, восприняв это, как издевательство. В этот товар потребления нужно хоть немного подмешать творчества, чего-то загадочного, но строго дозировано. Нужен какой-то карикатурный злодей, которого положительный герой, слепленный по образу и подобию представителя народа, поборовшись немного, всё же одолеет. Хотя история знает, когда не такие уж глупые и примитивные люди выходили на сцену и с некой долей иронии, говорили людям с постсоветского пространства, что они умные и сообразительные, потому что бедные, а жители более развитых стран тупые, потому что у них есть возможность заработать деньги, и они тупо идут и покупают то, что им нужно, и их не так сильно унижали с рождения, потому у них нет этой лютой жажды самоутвердиться на ком угодно и как угодно. И под конец жизни они уже говорили это без всякой иронии, а публика уже не смеялась над своей изворотливостью от нищеты, а искренне верила в свою особенность и избранность, лопаясь от гордости.

Цирк — это шоу-бизнес во всей своей красе, без каких-то прикрас. Там всё откровенно и ясно, там акробаты рискуют жизнью, там клоуны унижают друг друга и вместе унижаются перед публикой, там дрессировщики мучают диких зверей напоказ. Это откровенная торговля страхом и унижениями. И людям это смешно, люди платят деньги за то, чтобы кто-то мучился и унижался, рисковал жизнью, и таким образом они чувствуют себя сильнее увереннее, ведь они заработали деньги, заставили кого-то унижаться за эти деньги, значит, они не на самой нижней ступеньке иерархической лестницы общества. Между бродячими артистами из средневековья и сегодняшними звёздами культуры есть разница, но она не принципиальная. Сегодня те, кто развлекает людей, живут, как аристократы, они богаты, и публика униженно просит у них автограф, на который потом молится. Но это может измениться в любую минуту, и чтобы дойти до такого уровня популярности нужно очень долго и упорно предлагать публике именно то, что она хочет, а совсем не то, что тебе хотелось бы ей сказать, что хотелось бы ей объяснить и поведать.

И самое ужасное для публики, это узнать, что кто-то не хочет перед ней унижаться, чтобы заработать те же деньги, которые она готова за это заплатить. И тогда представители публики надувают губы при упоминании о таких персонажах и говорят, что им и не нужно его унижение, что оно совсем не интересно, что они за него бы ломаного гроша не дали. И не важно, как именно этот человек развлекает публику, он может писать картины, может писать прозу или стихи, может снимать кино или сниматься в этом кино в качестве актёра, может исполнять музыку, он должен как-то вплетать в свой товар послание публике о том, что он унижается перед ней, он напрягается, чтобы ей угодить, чтобы её обслужить. Если этого послания нет, то продукт для развлечения толпы остаётся невостребованным и неоплаченным.

Мир меняется стремительно, и теперь не обязательно развлекать толпу в каком-то концертном зале, не обязательно попасть в кино или театр. Теперь достаточно направить на себя камеру своего телефона и дать понять, что готов унизиться перед публикой, и если это будет сделано не совсем примитивно и искренне, то у видео будет много реакций, много просмотров, и придут те, кто заплатят за то, чтобы ты что-то порекомендовал в следующем видео, и платформа что-то может кинуть за привлекательный для большинства контент. А если кто-то выразил свою готовность унижаться для удовольствия публики, но не получил никаких реакций и просмотров, то это значит, что публике это не нужно и никто ничего ему не заплатит, а значит надо идти производить для этой публики какие-то другие товары, на конвейере пищевой фабрики, к примеру, что достаточно нудно, долго, и оплачивается плохо.

Если же человек опубликовал что-то не для того, чтобы что-то получить от публики, то ему в принципе не нужны ни реакции, ни просмотры, потому что заниматься творчеством — занятие приятное само по себе, в отличии от унижения перед публикой. И верным признаком того, что создатель контента не пытается унижаться перед публикой, а занимается творчеством, - это отсутствие у него беспокойства по поводу реакций на его контент, по поводу малого количества подписчиков и просмотров. Я предполагаю, что нет в сети тех, кто сугубо занимается творчеством, не унижаясь перед публикой. Если человек публикует свой контент, значит он всё же пошёл на контакт с публикой, согласился на некий компромисс с ней, начал с ней торговлю и надеется, получить хоть какие-то деньги, дав публике больше своих мыслей, и ничтожную толику своего унижения.

Мне чертовски жаль, что я всё-таки публикую свой контент, что всё же ещё готов на какой-то компромисс с публикой. И это не смотря на то, что у меня появилась возможность заниматься своим творчеством целыми днями и не мечтать о том, что мне за него кто-то что-то заплатит. Но меня долго мучил вопрос, откуда у меня это желание быть услышанным, эта потребность в обратной связи. И недавно меня осенило, что мне всё же мало моей пенсии, но при этом я совсем не готов развлекать толпу унижаясь. И мне осталось только вспомнить о том, что если у меня бывает денег много, то я начинаю безобразничать, тосковать и психовать из-за того, как ничтожно мало можно решить своих проблем с помощью денег. Возможно, я скоро приду к тому, что потребность публиковать напечатанное у меня исчезнет,  и я смогу, как персонаж книги Моэма «Луна и грош», просто взять и велеть сжечь свой шедевр, чтобы выразить публике своё презрение. Впрочем, тот художник всё же не был равнодушен к публике, раз презирал её. Если бы он был равнодушен к публике, то он бы не велел уничтожать плоды своего творчества, ему было бы безразлично, что с ними потом станет.