Москве с любовью, часть 1. 2

          Продолжаю публикацию мемуаров Натальи Константиновны Веселовской
          «Записки выездного врача скорой помощи», напечатанных в составленной
          мной книге «Москве – с любовью».
                Ольга Постникова
         
   
             Первая военная зима
В декабре 1941 года, когда началось массированное наступление наших войск под Москвой, воздушные налёты прекратились, немцам было не до нас. их отогнали на 250-300 километров. Хотя кончились воздушные тревоги, но положение москвичей оставалось тяжелым - отопление почти всюду не действовало из-за отсутствия топлива, водопровод замерз, а там, где было центральное отопление, поддерживалась температура чуть выше нуля, лишь бы не замёрзли батареи и трубы. Снабжение продуктами по карточкам было минимальным, кроме хлеба почти ничего не выдавалось или выдавалось с большим опозданием. Больше всего люди страдали от холода (морозы были до 30° и ниже), ставили в комнатах маленькие железные печурки, вывод трубы к окнам, ютились в кухнях у дровяных плит, топили их кто чем: мебелью, газетами, книгами.
Газа в Москве тогда не было, его провели из Саратова в послевоенные годы. Городские бани не работали, лишь весной, в марте-апреле их затопили и москвичи смогли помыться. В дома, где еще кое-как действовало отопление и водопровод, сселяли жителей из других полуопустевших квартир: многие москвичи эвакуировались, многие были взяты в армию, мобилизованы на трудфронт для заготовки топлива.

Днём жители в квартирах не снимали с себя верхней одежды и валенок (если они были) или самодельных ватных чулок с галошами. На ночь ложились в постели тоже в верхней одежде по два три человека и наваливали на себя все, что было тёплого, вплоть до тюфяков. Если не было возможности обогреться железными «буржуйками» первых лет революции, жгли что попало, просто на полу в тазах или корытах. Нередки были случаи тяжёлых отравлений угарным газом, даже смертельных. По мню такой случай в доме на Варшавском шоссе: два трупа, старика и старухи, на кровати и погасший костёр из бумаг и щепок на железном листе на полу рядом с ними.

Возросла вшивость - люди месяцами не мылись, не меняли белья, спали не раздеваясь. Цена за кусок хозяйственного мыла доходила до 150-200 рублей на рынке из-под полы.
К концу первой военной зимы мы часто подбирали на улицах упавших от слабости, истощённых стариков с диагнозом «БО» - безбелковый отёк. Их одежда буквально кишела вшами, приходилось ставить рядом с ними носилки, самого лежащего накрывать простыней, перекатывать его на носилки и завязывать концы простыни узлами у головы и ног, чтобы не дать насекомым расползаться. Сдавши такого человека в приёмное отделение, мы тут же дезинфицировали машину внутри и сами тщательно осматривали свою одежду.

К весне, когда стаял снег на полях и огородах Подмосковья, люди стали копаться в земле и выковыривать замёрзшие, неубранные с осени овощи: картофель, морковь, мелкие кочешки капусты на срезанных высоко кочерыжках. Когда появились крапива, щавель и другие годные для еды травы, их тоже собирали, часто не замечая мин, поставленных нашими сапёрами против неприятельских танков.

Мне вспоминается вызов в Верхние Котлы. Там в большом овраге с отлогими склонами было минное поле, ещё не разминированное сапёрами. Снег уже стаял и одна из мин обнажилась и привлекла внимание четырёх мальчишек-подростков. Они стали ее расковыривать, мина взорвалась, образовалась яма диаметром не менее трех метров. Мальчиков всех не только убило, но и части их тел раскидало на большое расстояние. Голов не нашли совсем, вся одежда сгорела и лишь на одном обгорелом туловище сохранился кожаный поясок и под ним полоска хлопчатобумажной рубашки в белую полосочку. Овраг был оцеплен, собралась громадная толпа жителей из близлежащих домов, были вызваны сапёры. Мы были здесь совершенно бесполезны и уехали с тяжёлым чувством от увиденного.

            Злоупотребление личным оружием
Во второй половине войны, после перелома в военных действиях, в Москве стало появляться много военных или в отпуске, после ранений, или в командировках из своей части. У офицеров было личное оружие. Привыкнув в фронтовых условиях мало ценить чужую жизнь и не обладая должным достоинством, люди часто считали себя героями, которым теперь все дозволено. Возвращавшиеся с фронта мужья порой стреляли в неверных жён, в их любовников, иногда и в себя.

Расскажу ещё один случай не вполне обычный Вызов на квартиру: «огнестрельное ранение». Несмотря на то, что о происшествиях дежурному по городу сообщалось одновременно с нами, выездная бригада попадала на место раньше, чем наряд из военной комендатуры. Так случилось и здесь. Приехав на место, обнаружили на кухне труп молодого парня в штатской одежде с простреленной головой. Плачущая старуха рассказала, что её дочь в начале войны получила похоронную справку на мужа. Осталась с двумя детьми. Жили трудно, так как пенсию за отца дети получали маленькую. Года через полтора она познакомилась с молодым парнем, демобилизованным вчистую по ранению, который потерял всех родных. Несмотря на то, что он был на несколько лет ее моложе, они сошлись, дети его полюбили, он к ним относился очень хорошо, и она была спокойна и счастлива. Прошло около года и вдруг... явился живой и здоровый муж. Из-за детей женщина решила вернуться к мужу. А тот другой сильно переживал, что оказался лишним, на него не действовали никакие уговоры. Сегодня он пришёл к своей тёще с поллитровкой водки, они ее выпили, он плакал и жаловался на судьбу, а потом вынул трофейный револьвер и выстрелил в себя. Подобные трагедии были не редкость.

Вот ещё одна драматическая история. Вызов в Нагатино: «огнестрельное ранение». Одноэтажный деревянный барак, коридорная система, в одной из неприглядных комнаток старая женщина с огнестрельной раной в груди. С трудом, задыхаясь, с помощью дочери, она рассказывает. С фронта вернулся по ранению муж дочери, имея с собой трофейный пистолет. По-видимому соседи что-то наговорили ему на жену, он очень ревновал и сегодня, напившись пьяным, стал гоняться за ней. Жена убежала и заперлась с матерью в комнате на крючок. Так как они ему не отпирали, он стал стрелять через дверь и таким образом ранил тёщу. Испугавшись содеянного, он убежал, а соседи вызвали «Скорую». Милиции там ещё не было, я записала этот рассказ, имя и фамилию зятя. Старуху мы отвезли в больницу, где она вскоре скончалась.

Вскоре, еще до окончания войны был отдан приказ всем офицерам без исключения сдать личное оружие. Его выдавали только на период несения службы. Было предписано также сдать и трофейные пистолеты, которые многие привозили с фронта. Инциденты в связи с применением оружия случались и после войны. Иногда и наша работа была небезопасной.
 
Однажды в оперативную комнату «Скорой» ворвался пьяный офицер с требованием немедленно госпитализировать «умирающую жену». Перед этим к ней уже ездила бригада и был поставлен диагноз - обострение хронического гинекологического заболевания с умеренной температурой и без какой бы то ни было угрозы для жизни. Больная была оставлена дома для обычного лечения. Муж, явившись самолично, стал требовать от старшего врача, доктора Марковича немедленной госпитализации жены и угрожать оружием. На громкие крики скандала из соседней комнаты вышел Александр Сергеевич и, увидев оружие, направленное на Марковича, тут же заслонил врача собою. Потом Пучков увёл офицера в свой кабинет «для разговора».
Танк Юльевич Маркович очень переживал случившееся. Через несколько дней у него развился инфаркт миокарда, и он скончался. Мы были потрясены потерей прекрасного врача и товарища.

            Последствия амнистий
Первая амнистия после окончания войны вызвала в зиму 1945-1946 гг. громадный наплыв в Москву отпущенных из лагерей, исключительно уголовников. Все они ехали домой через Москву и стремились чего-либо в ней добиться или просто пограбить жителей. Участились квартирные кражи и нападения на прохожих. Между напуганными москвичами ходили слухи о том, что происходило на пути следования амнистированных по сибирской магистрали. Им при отъезде выдавался проездной билет до места жительства, а денег и продуктов на дорогу так мало, что этого было совершенно недостаточно даже для лиц, не собиравшихся заниматься экспроприациями.

На московских вокзалах скоплялось множество людей, которые днём рыскали по городу, а на ночь возвращались на вокзалы, совершенно не торопясь покинуть столицу. На всех вокзалах круглосуточно работали врачебные медпункты, к тяжёлым больным вызывали и нас. То курьёзное что происходило в городе, тоже не миновало нас.

Вспоминаю такой случай. Моя бригада была вызвана в приёмную председателя Верховного Совета М.И. Калинина, что напротив Манежа. В большом зале ожидания полно народу, съехавшегося со всех сторон страны со своими бедами, прошениями, жалобами. Предварительно всех принимают инспекторы, которые выясняют суть дала, а потом направляют людей по принадлежности по разным ведомствам и учреждениям. Очень небольшую часть просителей отбирают на приём к самому Калинину.
Когда мы приехали, нас встретил один из инспекторов и рассказал, что к нему обратился гражданин с непомерными требованиями о помощи и устройстве, причём все это высказывалось в агрессивном тоне с угрозами и упрёками. Закончилось же вот чем: этот гражданин, заявив, что ему не дают сказать ни слова, затыкают рот и т.д., схватил молоток и прибил свой язык к фанерному чемодану...
Действительно, на скамейке в приём ной сидел здоровенный молодой мужчина, держа на коленях чемодан, на котором лежал его длинный язык с торчащим в нем гвоздём. Рядом суетилась молодая женщина, его сожительница. Она громко кричала, взывала к жалости и просила о помощи: - «Вот до чего довели!» Кругом ахала и возмущалась толпа. Он же не давал возможности хорошо осмотреть свой язык.

Таких необычных по поведению субъектов нам полагалось отвозить в специальный психприёмник. Пришлось взять его с чемоданом и со спутницей. Когда к нам вышел дежурный врач психприёмника, более, чем мы, искушённый в подобных случаях, он быстрым и неожиданным движением схватил язык за кончик и снял его с гвоздя. Оказалось, что в языке имеется старая дырка с омозоленными краями и мужчина пользуется ею, надевая язык на заранее приготовленный гвоздь без шляпки, для воздействия на тех, к кому обращается! А молоток был только для усиления эффекта!
Мы уехали, смущённые своей недогадливостью, а психиатр выгнал эту пару из приёмного покоя, описав, конечно, случай в журнале для сведения другим врачам отделения. Когда через день я снова пришла на дежурство, один из врачей рассказал о продолжении истории. Тот самый тип с помощницей явился в приёмную ЦК комсомола и там снова разыграл комедию с языком, чемоданом и гвоздём. Но так как врач «Скорой» уже знал о том, что было накануне, он тут же на месте разоблачил симулянта. Начальник охраны, капитан МВД обещал немедленно вышибить обоих мошенников из Москвы.

О подобном же случае рассказал нам один старый врач, выезжавший в детский сквер на Красносельской улице. Туда пришел мужчина из амнистированных уголовников, недовольный отказом в своих требованиях на приём в Сокольническом райисполкоме. Как «амнистированный и пострадавший невинно» он хотел жилплощади в Москве, денежного возмещения убытков и т.п., не имея никаких на это прав. Желая привлечь к себе внимание, он спустил штаны, сел верхом на лежавшее в сквере большое дерево и с помощью молотка и большого гвоздя прибил к бревну свою мошонку по средней сухожильной перегородке. Все это сопровождалось громкими разглагольствованиями о несправедливости властей. Он требовал, чтобы к нему сюда немедленно вызвали председателя райисполкома. Публика, привлечённая его криками, собралась в изрядном количестве. Явилась милиция и... вызвала, как это бывало во всех затруднительных случаях, «Скорую». Гвоздь выдернули, а человека отправили на экспертизу.
      
                Оперативный отдел станции «Скорой помощи
                Конец 40-х годов
В результате наплыва в Москву амнистированных и жителей разорённых войной местностей в городе сильно развилось нищенство. Милиция забирала бродяг в специальные приемники. Против москворецкого универмага, там, где теперь выстроено большое здание и находится поликлиника им. Семашко, в те годы стояли небольшие одноэтажные домики спецприёмника. Привезённых туда нищих, бездомных и людей без документов регистрировали, держали по несколько дней, пока собиралась достаточная партия, и под небольшой охраной сажали в поезда, отправляя по месту жительства. Многие, наиболее ловкие и упорные, убегали с пути и возвращались обратно, не доехав до родных мест.

Спецприёмник этот вмещал одновременно до 200-500 человек, на них получали в какой-то столовой горячую пищу и хлеб. Систематически людей подвергали санитарной обработке от вшивости. Днём часть их расходилась на работу по городу, но к вечеру все собирались в тепло, под крышу. Днём там дежурил милицейский фельдшер, а «Скорую» почти ежедневно вызывали к кому-нибудь из задержанных  (или к действительно больным, или к симулянтам). Ночной спецприемник являл собой ужасное зрелище. В комнатах, разделённых не до потолка фанерными перегородками, в коридорах, на голом полу лежали вдоль и поперёк спящие люди, мужчины и женщины. Приходилось шагать через ноги и кое-как пробираться к больным. Невольно вспоминались рисунки ада художника Доре.

Однажды ночью я была вызвана на Калужскую площадь по поводу «судорожного припадка». На месте выяснилось, что милиционер вёз с вокзала в троллейбусе задержанного в поезде за нищенство гражданина средних лет, оборванного и грязного. В дороге, желая вызвать сочувствие пассажиров и освободиться от своего провожатого, задержанный симулировал эпилептический припадок. Троллейбус был остановлен, публика разошлась, вызвали «Скорую».

Молодой милиционер рассказал нам, что этого гражданина он хорошо знает. Он подмосковный житель, неоднократно снимался с поездов за нищенство в вагонах, женат, имеет дом и даже  корову. Но так как жена не даёт ему денег на водку, он систематически «подрабатывает» на выпивку в поездах. Так как спецприёмник находился рядом, я решила отвезти туда симулянта, тем более, что он мог снова повторить свой припадок. Приехав и объяснив дежурному, в чем дело, я написала на нашем обычном бланке, что тут имеет место факт симуляции, чтобы дежурные не поддавались на новые его проделки. Все было нормально. Фельдшеры пошли к машине.

Я уже собиралась уходить, когда в дежурное помещение из внутренних комнат вошёл майор МВД в состоянии опьянения и грубо заявил мне, что он никого не примет, и потому я должна взять этого нищего симулянта обратно. Майор этот оказался заведующим спецприёмником, про него наши фельдшера говорили, что он постоянно пьян и, видимо, хорошо наживается на питании задержанных, оставляя в списках и тех, кто уже отправлен в места своего проживания. На мой решительный отказ майор начал на меня кричать, обращаясь на «ты», а потом схватил за отвороты шинели и стал трясти.
Я поняла, что надо обратиться за помощью. Когда я сказала, что хочу позвонить старшему дежурному врачу и спросить, куда мне девать этого нищенствующего, майор не помешал мне. Я набрала 03. Дежуривший врач из моих слов моментально понял, в чем дело и сообщил обо всем дежурному по городу. Не успела я положить трубку, как раздался телефонный звонок из комендатуры. Майору приказали немедленно выпустить меня. Тот повиновался, и я ушла.

Когда мы вернулись на подстанцию, мне велели сразу же подать подробный рапорт о происшествии. Пучков сделал строгое внушение фельдшерам за нарушение правил: на выездах нам не полагалось «разлучаться», тем более оставлять женщину-врача одну. В последующем разговоре с Александром Сергеевичем в его кабинете я рассказала подробно о состоянии дел в приёмнике. Пучков вскоре посетил спецприёмник в ночное время, а затем доложил обо всем начальнику Управления МВД Москвы и области.

Через пару дней мне сообщили по телефону, что я должна явиться к генералу Журавлеву в его Управление. Я поехала тут же городским транспортом, в своей форме. В комнате секретаря уже сидел тот самый майор трезвый, чисто выбритый и подтянутый. Генерал принял нас в своём огромном пустом кабинете, посадив у своего стола друг против друга. Он предложил майору изложить суть дела. Тот стал всячески вывёртываться и лгать, обвиняя меня в неправильном поведении. Когда он закончил, Журавлев обратился ко мне: - «Так ли это было, доктор?» «Совсем не так», отвечала я и рассказала, все, как оно было. Майор порывался вставить слово, но генерал оборвал его и «разрешил идти», после чего сказал мне: «Доктор, еще много у нас есть этого самого хамства, я должен перед Вами извиниться за своего подчинённого». Ободрённая его словами, я рассказала о той позорной обстановке, которую видела в спецприёмнике. Через несколько дней майор был снят с работы, разжалован и отдан под суд, а спецприемник закрыт совсем.

                Огород в Останкино
В первую военную зиму Москву овощами не снабжали. Правда, иногда по карточкам выдавали полугнилую картошку, но в таком малом количестве, что её как бы и не было. Когда отменили осадное положение (к весне 1942 г.) многие москвичи стали ездить поездами или автомашинами в Подмосковье менять домашние вещи (одежду, обувь) на картошку и другие овощи. Эти «самозаготовки» были очень тяжелы физически и давали ничтожные результаты. Сельские жители, которые всегда завидовали горожанам, снабжаемым и белым хлебом, и пайками, были очень капризны и разборчивы при этих менах, брали, что получше, старались всячески прижать, а деревенские ребятишки бежали за нами следом и дразнили.

К весне 1942 года оголодавшие москвичи стали думать об огородах. А.С. Пучков выхлопотал для сотрудников «Скорой помощи» земельный участок в Останкино около пруда. Желающих иметь огород оказалось немного, человек тридцать. Большинство сотрудников-горожан отнеслись к затее недоверчиво и прозвали нас «Артель «Напрасный труд».

Первым делом огородили колючей проволокой три стороны участка, четвертой, самой длинной служил широкий пруд. Потом нарезали «наделы». На работника станции давалось 100 кв.м., а на каждого иждивенца по 25 кв.м. Я получила 150 кв.м. на себя, маму и сына. Помню, как при составлении списков Александр Сергеевич со смущением говорил мне, как ему неудобно и неприятно, что его участок оказался самый большой. Но ведь у него было четыре иждивенца: мать и трое малолетних племянников от брата-фронтовика, и все они жили вместе.

Все лето в свободные от работы дни мы ухаживали за посадками - поливали, пололи, подкармливали. С голубятни на чердаке дома, где жил Пучков, мы в рюкзаках на себе через весь город возили высохший птичий помет для удобрения. Хотя урожай в первый год был небольшим по отсутствию опыта, но когда мы зимой на дежурствах ели свою варёную картошку, это послужило хорошей агитацией, и на следующий год, число огородников возросло.

Я часто вспоминаю, как добр и внимателен был А.С.Пучков к своим сотрудникам.
Когда летом 1946 года у меня родился Саша, встал вопрос как быть? Уйти с работы я не могла, оставлять его трёхмесячного на сутки было не с кем. Я обратилась к Александру Сергеевичу, и он на несколько холодных месяцев перевёл меня в отделение статистики. Раз в неделю я приезжала с Сашей на руках и с «аварийным запасом» для него на центральную подстанцию и забирала полный рюкзак статистических карточек. Дома работала над ними с помощью мамы. С наступлением тепла в марте 1947 года я вернулась на суточные дежурства на 1-й подстанции. При ней были небольшие ясли для грудных детей. Пучков через Мосгорздрав отдел добился для меня разрешения привозить Сашу в эти ясли на время моих суточных дежурств. Из его детской продуктовой карточки там вырезали талоны за эти дни, а я два раза в сутки ходила во время дежурства кормить его грудью. Через некоторое время Сашу устроили в районные ясли рядом с нашим домом.

За военные годы мы все очень оборвались, особенно «невыразимой» была обувь, да и платья женщин-врачей под белыми халатами были, строго говоря, неблагопристойными. Александр Сергеевич выхлопотал нам за наш счёт по паре туфель и шерстяной коричневой материи, из которой в одном ателье сшили всем врачам костюмы одного фасона. Это совпало с празднованием в 1944 году 25-летнего юбилея Московской станции скорой помощи. На его торжественное заседание мы явились достойно принаряженными.

                Смерть и похороны А.С. Пучкова
С 1949 года Пучков много работал над своей диссертацией по организации скорой медицинской помощи в СССР. Он готовил её как кандидатскую, но ему сразу была присуждена докторская степень. Вообще Александр Сергеевич давно страдал гипертонической болезнью, но не давал себе отдыха и не лечился систематически. Работал он очень много. Авторитет его в медицинской среде был весьма велик.

В июне 1952 года я была в отпуске и вдруг узнала, что девятого числа от инсульта скончался Александр Сергеевич. Он ночевал в своей комнатке рядом с помещением оперативной службы, где прожил все военные годы. Когда утром заметили, что он против обыкновения что-то долго не выходит, стали к нему стучать, потом взломали дверь и обнаружили его без сознания и в параличе. Через несколько часов он умер.

Было вскрыто завещание, в нем он просил похоронить его скромно на семейном кладбище, ни в коем случае не собирать с сотрудников денег на венки и выразил желание, чтобы цветы были только полевые и играл только квартет слепых музыкантов, которых он знал и любил.

Так и было сделано. В большом актовом зала Института был установлен гроб и нескончаемый поток людей проходил проститься с ним. Вся медицинская Москва перебывала здесь. Особенно трогательно было видеть, когда в почётном карауле стояли четыре пионера в форме с красными галстуками, трое его племянников и сын золовки - два мальчика и две девочки. Слепые музыканты негромко играли грустные классические мелодии.

Приходившие проститься от городских организаций и больниц несли большие венки. Перед выносом гроба начались речи, говорили плачущие его сотрудники, врачи, а также работники близких по профилю учреждений. Запомнилось выступление какой-то присланной из министерства величавой женщины, которая, говоря о покойном, несколько раз назвала его Александром Сергеевичем Пушкиным. Было очевидно, что она не знала ни того, ни другого, потому не делала различия между ними. Ее речь очень возмутила всех нас. Надо же было прислать эту раскормленную бабу в коллектив, который так уважал и любил покойного...

Приехали на кладбище. Могила была уже готова. После нескольких кратких слов прощания распоряжавшийся похоронами врач сказал: - «Ну, всё!»... Но тут выступил незнакомый нам старик, стоявший понурившись у самой могилы, и сказал: «Как все?! Нет, дайте мне проститься с моим другом, мы с Сашей Пучковым дружили с 4-го класса гимназии... Это был гуманист... Вся его жизнь была служением простым, рядовым людям, когда они болели или переживали какое-либо горе и несчастье. Да, он был гуманистом, таких бывает не много!»...  Мне сказали, что это профессор С.Н. Дурылин (Сергей Николаевич Дурылин — русский педагог, богослов, литературовед, религиозный писатель и поэт – примеч. О.П.).

                Трагедия 8-го марта 1953 года
Хочу ещё рассказать о массовых жертвах, которые были в Москве в марте 1953 года после смерти Сталина. Тело его было набальзамировано, выставлено в гробу в зале Дома Союзов (бывш. Благородное собрание) и открыт доступ публике для прощания.

В 1949 году, когда Сталину исполнилось 70 лет, был организован нескончаемый поток поздравлений со всей страны, как от различных организаций, так и отдельных лиц. Печатались они больше года в газете «Известия».

Неудивительно, что прощание с любимым отцом и учителем» было вначале задумано так: организовать всех, идти со своими предприятиями и учреждениями в Дом Союзов. Позже была дана директива идти только «желающим».

И вот 8-го марта народ пошёл стихийно. Многие шли потому, что не хотели быть замеченными как равнодушные, другие по привычке не выделяться и выполнять все мероприятия партии, было и много просто любопытствующих посмотреть на такое необычное зрелище. Приезжали из других городов и сельской местности поездами, автобусами. Двигались колоннами с черно-красными бантами на груди, семьями, даже с детьми. Пока колонны шли по радиальным магистралям города, все было спокойно, но когда они стали сходиться к центру, образовалось такое скопление людей, которое совершенно не поддавалось регулированию недостаточными милицейскими силами.

На Б. Дмитровке у подхода к Дому Союзов порядок был нарушен окончательно, возникла давка. Люди, стремившиеся вырваться из толпы, забегали в уличные подъезды домов, поднимались по лестницам, другие вдавливались через разбитые витрины внутрь торговых помещений. Паника охватила людей.

Мой сын-студент тоже пошёл с несколькими товарищами, но, увидев у Сретенских ворот настоящее столпотворение, выбрался из толпы и пришёл домой невредимым, но «растерзанным», без единой пуговицы на пальто.

Главная катастрофа произошла на Трубной площади, где колонна, идущая от Сретенских ворот по крутому склону Рождественского бульвара, должна была повернуть на Цветной бульвар. Здесь милиция поставила ряд грузовиков один к другому, которые должны были ограничить поток людей и направить его к центру. Колонна, шедшая от Сретенки, напирала все больше и больше, не зная, что внизу уже скопилась многотысячная толпа и образовался затор. Крутая и скользкая Рождественская горка бульвара ещё ускоряла движение масс людей, которых подталкивали идущие сзади. Они не могли уже остановиться в своём движении и всё прибывали и прибывали на Трубную площадь. Напор толпы был так силен, что милицию смяли, грузовики опрокинули набок.

Было много затоптанных насмерть, задавленных, с переломами рёбер, рук, ног, сотрясением мозга, ранениями от стёкол. «Скорая» работала всеми бригадами своих подстанций, туда же были брошены и санитарные автобусы центрпункта, а милиция использовала грузовые машины.

Пострадавших было так много, что работникам «Скорой» было очень трудно, иногда невозможно добраться до них в глубине толпы. Были вызваны резервы милиции и войск МВД, которые с трудом рассредоточили массы людей, ликвидировали хаос и дали возможность оказывать помощь пострадавшим.

В приёмном покое Института им. Склифосовского делалось что-то невообразимое. Безостановочно подъезжали машина за машиной с живыми и мёртвыми, из отделений были вызваны все врачи и персонал. Весь коридор был завален телами - клали прямо на пол бок о бок, без документации и скорее ехали обратно за следующими жертвами, предоставляя врачам разбираться самим, отделять мёртвых от живых и оказывать помощь. Отделения Института были заполнены сверх всякой возможности. Под конец милиция на грузовиках привезла груду сброшенных пальто, шапок, обуви, портфелей, сумок и т.п. вещей... Таких массовых жертв не было ни разу со времён Ходынки, даже во время бомбёжек Москвы.