Разговоры 10-го подъезда. 1 Часть

Лестничная клетка на втором этаже девятиэтажки на проспекте Маршала Жукова воняла сыростью, старой краской и — чуть слышно, но настойчиво — кошачьей мочой из подвала. Александр спускался осторожно, будто боясь разбудить что-то древнее и недоброжелательное, затаившееся в этих бетонных стенах. Он жил здесь всего третью неделю, и дом всё ещё ощущался чужим: слишком громкие шаги соседей над головой, слишком резкий запах жареного лука из-под двери 42, слишком пристальный взгляд старушки на первом этаже, что выглядывала из глазка, едва он проходил мимо.

На перекур он вышел не ради удовольствия — курил редко, почти как ритуал, чтобы отвлечься от мыслей, — а потому что на балконе было душно, а в квартире ещё пахло картоном от коробок и растворителем от только что поклеенных обоев.

На площадке между первым и вторым этажами, прислонившись спиной к облупившейся стене, сидел мужик лет сорока пяти. Рабочая куртка с вытертыми локтями, потрёпанная кепка на затылке, сигарета в углу рта. Он не смотрел вверх, но как только Александр ступил на последнюю ступеньку, бросил, не оборачиваясь:

— Ну, здорОво. Тоже дымить пришёл? Или мусор выносить?

— Здравствуйте, — ответил Александр, слегка смутившись. — Да, покурить. 
Он достал пачку — «Душа Парламента» — и предложил:

— Не хотите?

Мужик повернул голову, прищурился, потом усмехнулся, показав жёлтые зубы.

— Ёптать... «Душа Парламента»? А ты, Сашок, не из тех, штоле, что смузи пьют и про экологию трындят? Ну ладно, спасибо, — взял сигарету, но махнул рукой на зажигалку Александра. — У меня своя. Эта, она надёжней. Живу тут, блин, с тех пор, как дом только построили. Восемьдесят восьмой был, если не вру. Ты чё, новенький?

— Да, переехал недавно. На третьем. Квартира от родителей осталась... Ну, знаете...

— Ага, понятно. Родители — значит, покойники. Или в дом престарелых упекли? — Он прищурился, но в глазах не было злобы, скорее — привычка проверять на прочность.

— Умерли. Оба в прошлом году. — Уверенно с вызовом, намекая на извинения, бросил Александр.

— Етить твою мать... Прости, брат. Я не со зла. Просто у нас тут все свои. Долгожители. А новые — либо алкаши, либо студенты, либо вот такие — с «Душой парламентской» и галстуками. Ты кто?

— Александр. Работаю в аналитике. Банковской.

— Банк? Ну, тогда точно умный. Хотя умный — это не всегда умный, если ты понял мысль. Я — Миша. С второго. Работал на «Красной шишке»... Пока его не превратили в торговый центр для китайских спинеров. Теперь — ремонтник в ЖЭКе. Хотя, по совместительству, — философ подъездный. Ха! — не щадил себя Миша с второго этажа.

Он глубоко затянулся, выпустил дым в щель между ступенями.

— Дом, конечно, старый. Но хороший. Стены — как танк. А соседи... Ну, тут всё как в жизни: кто-то — человек, а кто-то — жопошник. Вот, к примеру, тётя Люба с шестого — божий человек. Мало того, что пироги печёт, так ещё и до получки занять может. Главное — в срок вернуть. А вот этот, с восьмого... Красная кофта, очки в золотой оправе... Здороваться не будет. Собаки, говорит, у него аллергия. На чё, на собак или на соседей? Ёптать, не пойму. Жопошник.

Александр слушал, стараясь не улыбаться, но в уголках губ дёрнулось.

— У вас... тут всё живое, — осторожно сказал он.

— Живое? Ещё бы! Тут и смерть живая. В смысле — бабки помирают, как мухи. Но не от болезней, нет. От тоски. От того, что дети в Москву уехали, а внуков не видели лет по десять. А мы — остались. Живём не тужим.

Он поглядел на Александра с интересом.

— Ты вроде нормальный. Не выёживаешься. Не морщишься, как будто тут — помойка. Хотя, конечно, ремонт бы не помешал. Но ёптать кто сдаст на него да? Понимаешь паря?

— Понимаю, — кивнул Александр. — Просто... привыкаю.

— Привыкай. Только не забывай: если нужна помощь — стучи. Не в дверь, нет. В пол, кулаком. Я всегда слышу. А если я — тебе? Тоже стучи. Хотя... я, скорее, сам приду. Уж больно ты мне в тему. Мужик что надо. Несмотря на «Душок Парламентский».

Он спустился, стряхнул пепел на бетон, затушил окурок подошвой.

— Ладно, Сашка. Пошёл я. Завтра смена с шести. Надо старухе на девятом кран поменять — у неё течёт, как у коровы после отёла. Ты тут докури, не спеши.

— Спасибо, Миша.

— Да не за что. Главное — не становись таким, как восьмой. С собачьей аллергией. А то тогда... етит твою мать, придётся тебя на лестнице не пускать. Хотя... хрен там. Всё равно пущу. Шутка! — наиграно засмеялся Миша.

Он кивнул, как будто закрепляя договор, и пошёл вниз, тяжело ступая по ступенькам. Александр остался один, но лестничная клетка вдруг стала чуть теплее, чуть живее. Он конечно охренел, ой то есть опешил от вульгарности Мишы, но всегда любил повторять себе, что живёт среди людей, а они разные.

Где-то за стеной залаяла собака. Где-то на этаже выше зазвенела посуда. А внизу, уже у подъезда, Миша бросил через плечо:

— До скорого, Сашок! Обязательно наговоримся! 

И исчез за дверью.




Глава 2.Лорды так не разговаривают.


Пятница. Вечер. Воздух на лестничной клетке был густой — не от дыма, а от усталости, будто сам бетон впитал недельную унылость завода, офисов и вечных счетов. Александр вышел на перекур чуть позже обычного: весь день провёл на видеоконференциях, где каждый говорил много и ни о чём. Голова гудела, как будто внутри неё забыли выключить сервер.

На площадке между первым и вторым этажами, как и в прошлый раз, сидел Миша. Только теперь он не прислонялся к стене — сидел на корточках, локти на коленях, сигарета дрожала в пальцах. Выглядел так, будто только что выжали из него всё до капли — и не только в смысле сил, но и терпения.

— Привет интеллигенции, — бросил он, не поднимая глаз.

— Здравствуйте, Миша, — ответил Александр, подходя ближе. — Тяжёлый день?

— Да ёптать... Начальник сегодня такой пришёл — глаза горят, как будто ему в задницу лампочку вкрутили. Требует отчёт, который я ещё вчера сдал. А когда показал — говорит: «Нет, не то». А что не то? Он сам не знает! Просто хочет, чтобы я ещё раз всё переписал, чтоб почувствовал себя терпилой, собака, сука сутулая! Етить его мать, ну сколько можно?!

Александр поморщился. Впервые за всё время его буквально «передёрнуло» от мата — не от звука, а от бессилия, что за ним стояло. Но он промолчал. Просто закурил, сел на ступеньку напротив.

Миша покосился на него, потом вздохнул, будто спустив пар.

— Ладно... Забей. Я уже остыл. Просто думал — вот бы сейчас пивка ёбнуть, да с тобой. По-мужски. Ты ж не из тех, кто водку с лимонадом мешает?

Слово «ёбнуть» ударило в ухо, как гвоздь. Александр не выдержал:

— Миша, может, поменьше... грубить? Я понимаю, вы с работы, но... соседи же слышат. Да и вообще — можно же без этого.

Миша замер. Медленно повернул голову. Потом фыркнул.

— По-смотрите-ка! Лорд Байрон тут изыскался! В девятиэтажке на Жукова! С пиджаком и моралью!

Александр онемел. Он не ожидал, что Миша вообще знает, кто такой Байрон — не то что употребит имя в речи. Ошарашенно моргнул.

— Вы... вы читали Байрона?

Миша расхохотался — громко, хрипло, так, что где-то наверху скрипнула дверь, и кто-то с раздражением хлопнул замком.

— Да успокойся, Сашок! Просто в передаче «Кто хочет стать мудаком» слышал. Про поэта. Про лошадей. Про любовь. Короче, засмеялся — сам над собой, над ситуацией, над этим странным моментом, когда интеллигент на лестнице учит его мане... мане... манерам! ВО! Вспомнил слово!

Он на секунду запнулся, пытаясь вспомнить слово. Александр едва заметно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку.

— Культурное и холодное слово точнее выражает суть, — тихо сказал он. — Оно не режет ухо, не вызывает агрессии. Оно — инструмент.

— А моё — молоток, — парировал Миша, уже без злобы. — И работает быстрее. Ты попробуй, Саш, со своим «уточнением сути» подойди к ребятам за гаражами или в подворотне — посмотрим, дадут ли тебе договорить. Или сразу очко к бетону приклеют, ни один мирамистин не поможет.
Саша в который раз откровенно охреневал от оборотов и нелогичности речи Мишы, но спокойно держал лицо.
— Я стараюсь не посещать подобных злачных мест, — сухо ответил Александр. — Чтобы не конкурировать с особями, которые там обитают.

Слово «особи» вырвалось само — и он сразу понял, что переборщил. Миша нахмурился.

— Особи? Ты про людей так? Про таких, как я?

— Нет! — быстро поправился Александр. — Я имел в виду... преступников. Алкоголиков. Агрессивных типов. Не вас, Миша. Вы совсем другое.

Миша смотрел на него несколько секунд. Потом, неожиданно, усмехнулся.

— Умный ты, ёптать. Это да. Но... в чужой монастырь, как говорится...

Он запнулся, поскрёб затылок.

— ...со своим уставом, — подсказал Александр.

— Вот! Точно! Спасибо, а хотя иди в жопу Саша— засмеялся Миша, показывая что шутит, при этом ответил за особей.

— Понял. — Улыбнулся в ответ Саша

— Ну и ладно. Тогда я пошёл. Завтра — суббота. Может, и правда пивка куплю. Без мата. Только «ааа, как вкусно!» — издевательски пропел он, поднимаясь.

Александр улыбнулся уже искренне.

— Спокойной ночи, Миша.

— И тебе, Сашок. И поменьше умничай — а то как бы не пришлось тебе за гаражами объяснять разницу между «особями» и «людьми». — Он подмигнул и пошёл наверх, насвистывая что-то напевное и простое.

Александр остался один. В голове всё ещё звучало: «Лорд Байрон в девятиэтажке». Он покачал головой. И с новым чувством перезарядки двинулся в сторону квартиры.Его разговоры с Мишей как наждачная бумага, что шлифует дерево — грубо, но с пользой.

Где-то внизу хлопнула входная дверь. Где-то за стеной заиграл телевизор. А лестничная клетка, пропитанная дымом и усталостью осталась в одиночестве иногда встречая жителей идущих с работы или прогулки.




Глава 3. Траву пусть козлики едят.


Утро озарилось свежестью погоды и Мишей, который возвращался с гаража, где копался в своей старой семёрке. Она уже еле ездила, но Миша с гордостью называл её своей бричкой и готов был хасанить на ней ещё добрые лет сто.
Руки у Мишы были испачканы маслом, хоть он их и помыл несколько раз, но это не мешало ему молотить за обе щеки мощный бутерброд, который с собой ему дала его жена. Поевший и починивший машину он довольный зашёл в подъезд и поднимался к себе в квартиру.
На третьем этаже навстречу ему спускался Александр — аккуратный, в светлой рубашке с закатанными рукавами, с тонкой сумкой через плечо и пакетом из «Пятёрочки» в руке. Вид у него был спокойный, собранный — но в глазах мелькала усталость, скрытая под слоем вежливости.
— О, ёптать, Сань! Здорова! — громко окликнул Миша, останавливаясь и жуя последний кусок. — Давай покурим!
Александр чуть замедлил шаг, но не остановился.
— Здравствуйте, Миша. Извините, спешу — в магазин иду, кое-что докупить забыл.
— Никуда твой магазин не денется, — отмахнулся Миша, уже устраиваясь на ступеньке. — Две минуты. А то я тут один с колбасой, как идиот.
Александр на миг задумался. Потом лёгкая улыбка тронула уголки губ — не насмешливая, а почти благодарная, ведь простого общения иногда так не хватает. Он аккуратно спрятал пакет в карман плаща, достал пачку сигарет и, не торопясь, присел на ступеньку напротив.
Сигаретный дым медленно поднимался к потолку лестничной клетки, завиваясь в причудливые спирали, будто пытался что-то нарисовать в этом сером, забытом Богом пространстве. Миша прикурил от зажигалки с ободранным корпусом — на ней когда-то красовался логотип «Лады», теперь осталась только царапина. Александр затянулся «Парламентной душой» сигаретой, коротко и точно — как человек, который курит не из привычки, а из необходимости.
— Ну чё, в какой магазин собрался? — спросил Миша, стряхивая пепел прямо на ступеньку и тут же придавливая его каблуком — привычка, выработанная годами общения с уборщицами, которые часто кричали в след ему: «Тебе чё тут насрано?»

— В «Зелёный уголок» — там, за углом. Недалеко.

— Ага, тот, где бабка за прилавком глядит, как будто ты ей долг не вернул? — ухмыльнулся Миша. — Ладно, я тебя на «ласточке» своей до двора довезу. Ветерок, музыка в колонках — красота! Прыгай, не пожалеешь.
— Спасибо, но я пешком, — мягко отказался Александр. — Недалеко, да и.… собрался купить овощей. И фруктов ещё по пути.  Решил на пару недель попробовать... вегетарианство.

На мгновение всё замерло. Даже старая лампочка, тускло мигающая под потолком, будто заморгала в изумлении.

Миша поперхнулся дымом. Закашлялся так, что эхо разнеслось по всему подъезду. Пришлось откашляться, вытереть глаза тыльной стороной ладони и несколько раз глубоко вдохнуть.

— Ты чё?! — выдавил он наконец, глядя на Александра так, как будто тот вдруг объявил, что собирается жить на Луне на одних кислородных таблетках. — Веге... чё? Без мяса? Совсем?

— Ну, не навсегда. Просто эксперимент. Многие врачи рекомендуют разгрузочные недели. А то и месяцы — для очищения организма, снижения холестерина...

— Разгрузочные, погрузочные... — перебил его Миша, махнув рукой. — Ты слушай меня, Сань, вальяжно замахал он пальцем словно профессор кислых щей. Наша сила — у мужиков — в том и заключается, в мясе! Белки, жиры, мать его, железо! Это не трава какая-то. Это — жизнь! Траву козлики пусть кушают. Суслики ёптать. Эти... как их... йоги с гор. А мы с тобой — хищники! — Он сказал это с такой гордостью, будто только что получил титул великого князя охоты ну или гриву словно носит. — Да? Хищники! И гордимся!

Он прищурился, задумчиво потянулся за следующей сигаретой, но тут же оживился:

— Да ты только представь: мощный, свежий, наваристый борщ! С куском говядины, с косточкой, чтобы мармеладом жир блестел! Сметана домашняя, чесночок... Ухх! — Он даже застонал от удовольствия. — Аж жрать захотел, етить твою мать!

Александр улыбнулся. Он не собирался спорить — просто хотел наслаждался этой тирадой подъездного хищника. Миша в этот момент был неумолим. Он эту говядину и так, и сяк, и вдоль и поперёк, а как за курочку начал вещать, так словно оргазм гастрономический словил.

— Ну а животных не жаль? — спросил Саша, скорее для поддержания разговора, чем из истинного упрёка.

Миша фыркнул.

— Меня бы кто пожалел, ёптать! Двадцать лет на заводе, сорок градусов в цеху, жена то ушла, то пришла, дочь в Питер укатила... ещё если траву жрал бы одну, то точно либо вздёрнусь, либо замяукаю. Ёптать, да даже коты мясо жрут.
Или вот: вчера полдня под машиной лежал, а сосед — в это время шашлык жарил. Смеялся, гад! Так что не, Сань, мне жалеть некогда. Да и вообще — природа сама такая. Животные мочат друг дружку напропалую! Лев антилопу — шмяк! Щука — карася! А мышь в поле — её сова! Это не злоба, это... порядок.

Он помолчал, потом добавил с неожиданной серьёзностью:

— А чтобы эти ваши «травки веганские» вырастить — знаешь, сколько жучков, паучков, мышей валят? Называют их «вредителями» и давят без жалости. Тоннами! А ты говоришь — животных жалко. Как будто морковка растёт сама по себе, в облаках, под музыку Моцарта. Или получается если животина страшнее, то её и не жалко?

Александр на мгновение растерялся. Он действительно никогда не смотрел на это с такой стороны. Всё было про этику, про «не убивай», про чистоту тела. Но Миша говорил не о морали, а о земле — грубой, несправедливой, но живой. И в этом была своя правда. Грубая, как его руки, но — правда.

— Ладно, — усмехнулся Александр. — Дыню-то хоть можно?

— Да конечно! — засмеялся Миша. — И арбуз тоже! Только не говори, что он «убивает воду» или чё-то такое. Арбуз — святое! Это не еда, это — праздник!

Они рассмеялись одновременно — по-разному, но искренне. И в этом смехе что-то изменилось. Не в убеждениях — нет. Но в ощущении: они уже не просто «новенький» и «старожил». Они — двое, сидящие на лестнице, обсуждающие борщ и мораль, как два старых знакомых.

— Ладно, пошли, — сказал Миша, поднимаясь. — Раз уж ты за овощами — я тебя провожу. Вдруг там этот... как его... веган-маньяк нападёт? С пучком петрушки и взглядом убийцы?

— Боюсь, они не такие уж страшные, — улыбнулся Александр, тоже вставая.

— Ну, это ты пока не видел, как они смотрят на мой шашлык! — бросил Миша через плечо, уже спускаясь.

Они вышли из подъезда вместе. День потеплел, с лёгким ветерком. Где-то играли дети, из окна доносилась музыка — что-то старое, советское. Миша шёл, чуть прихрамывая, но с прямой спиной. Александр — чуть позади, но уже не как чужак.

Они дошли до «Зелёного уголка». Миша даже заглянул внутрь, но за прилавком действительно стояла суровая бабка, которая посмотрела на них так, будто они просрочку принесли, а не покупать.

— Ну всё, Сань, — сказал Миша, махнув рукой. — Держи свою траву. Только завтра — борщ. Обещаю. Без мяса, если хочешь. Но тогда я не отвечаю за последствия.

— Посмотрим, — ответил Александр, уже берясь за ручку двери.

Миша кивнул, развернулся и пошёл обратно — к своей «семёрке», к гаражу, к миру, где сила — в белке, а мудрость — в мате и борще.

Александр задержался на пороге магазина. Посмотрел на полки с овощами. Потом вдруг вспомнил Мишины слова: «Чтобы травку вырастить — сколько жучков валят». Улыбнулся про себя.


Глава 4. Праздник со слезами на глазах.


Ну вот — 9 мая настал. И в воздухе веет торжеством со слезами на глазах. Каждую семью коснулась эта беда, и всей страной, упершись в землю, вдарили по нацистам солью земли русской — нашими солдатами. Где-то вдалеке уже начинали репетировать салют, а по радиоточкам, открытым на балконах, тихо звучал «День Победы» — не бодро, а как молитва.

Александр спускался по лестнице, держа в руке маленький букет гвоздик — купил у бабушки у подъезда, как всегда. На пролёте между вторым и третьим этажом его остановила картина: Миша, в рабочей рубахе с закатанными рукавами и пятнами штукатурки на штанах, методично затирал трещину в стене. Инструменты лежали на газете, ведро с раствором стояло у перил. Всё было сделано аккуратно, почти бережно — как будто он не ремонтировал стену, а зашивал рану.

— Ремонт затеял? — удивился Александр, останавливаясь.

Миша не обернулся, продолжая водить шпателем.

— Сам свой этаж починю.

— Давай я тоже скинусь! Сколько кто сдавал?

— Никто. Ни сколько, — ответил Миша довольно холодно, даже резко.

Александр замер. Что-то было не так. Он помолчал, потом достал сигареты.

— Покуришь?

Миша наконец посмотрел на него. Взгляд был уставший, тяжёлый, как будто весь майский свет не мог растопить внутреннюю тень. Кивнул
Они закурили. Тишина стояла густая — не неловкая, а такая, что чувствуется, как два человека дышат одним воздухом, но живут в разных мирах.
И тут Александр, впервые за всё время — без официоза, без дистанции, как будто давно знал этого человека, — сказал твёрдо и тепло:

— С праздником Великой Победы, брат.

Миша молча кивнул. Выдохнул дым в сторону окна, где уже начинало появляться первое настоящее тепло весны.

— У меня два деда воевали, — добавил Александр.

— У меня тоже, — тихо ответил Миша.

— Я понимаю, — сказал Саша, — праздник веет грустью, в том числе. Но что же ты? Не будешь отмечать совсем? Хочешь... посидим сегодня? У меня коньяк хороший, закусить чем-то найду. 
Он говорил всё смелее, стараясь быть максимально дружелюбным, почти как друг. Как будто за эти встречи на лестнице они уже перешли черту «сосед по подъезду».

Миша помолчал. Потом, всё так же не глядя на него, бросил:

— Мы отметили уже. С женой на могилку съездили, убрались, помянули деда. На сегодня, думаю, хватит. Сейчас вот стеной позанимаюсь.

С женой у одного деда? — мелькнуло в голове у Александра так что эта информация была явно выделена.
Он нахмурился. Что-то не сходилось. И тогда, не в силах сдержать настойчивость, спросил мягко, но прямо:

— А второй дед... как же?

Миша резко опустил шпатель. Плечи напряглись. Он медленно повернулся, и в глазах его вспыхнуло что-то дикое, обнажённое — как открытая рана.

— Да Власовец он был! Власовец! — вырвалось у него хрипло, почти с надрывом. — Доволен? Один дед — Герой Советского Союза. Второй — власовец! Как тебе а?!

Он шагнул ближе, и в голосе его дрожала не злость, а боль — та самая, что не вылечить ни временем, ни словами.

— Мне этот праздник сердце напополам режет! Мы семьёй и не знаем, где он в итоге... В восемнадцать лет попал в окружение — точнее, сдал их, Армию Власов! Потом — плен. Потом — выдача. Потом — зона. Отсидел где-то лет десять... И вышел. Но домой не вернулся. Ни к матери своей, ни к жене — к моей бабке. Просто исчез. Как будто его и не было.
Александр почувствовал, как по спине пробежал холод. Он искренне, от всего сердца, сказал:
— Прости меня, Миша. Прости... Я не знал. Не имел права так давить.
Помолчал. Потом тихо спросил:
— И.… осуждаешь?
Миша горько усмехнулся.
— А что? Талоны на доппитание за это что ли выдают?
— Перестань, Миш, — мягко сказал Александр. — Время тяжёлое было. И ты сам говоришь — в плену был. Значит, не воевал за немцев. А потом... отсидел. Он своей судьбой уже всё отдал.

Миша долго смотрел в пол. Потом медленно почесал затылок, склонил голову и прошептал, почти себе:
— Да не знаю я, Саш... Ничего не знаю. Может, и съездил бы на могилку... если б знал, где она.
Тишина вновь легла между ними — но уже другая. Не отчуждённая, а общая. Боль стала их общей.
И тогда, впервые за всё время, Александр сделал шаг вперёд — не словами, а поступком. Обнял Мишу. Просто обнял — крепко, по-мужски, без пафоса. Миша сначала напрягся, но потом тоже прижал его на миг, будто выдохнул всё, что носил внутри годами.
Они сидели на ступеньках подъезда — два человека из разных миров, соединённые не идеологией, не политикой, не даже дружбой, а вечной горькой мужской печалью — той, что не требует слов, но требует присутствия.

Где-то наверху открылась дверь. Послышался детский смех. А внизу, в лестничной клетке, два деда — один с орденом, другой без имени — впервые за долгое время не были забыты и объяты домашним теплом. Они ушли в воспоминания вместе… под руку…


Продолжение обязательно следует…. Григорий К.