Обеча

Никто не помнит его имени.

Всех поспрашивала, даже тех, кто всю жизнь в универе работает. Ну так назовем его Красиков Павел Иванович. Почему Красиков? Что-то нейтральное, но позитивное. Павел – Паша в простонародье. А Иванович, потому что, помню точно, что так очень ответственное лицо на факультете звали. А Павел предполагался его внебрачным сыном...

Был он маленький и тихий такой! Воспитанный. И умел даже улыбаться иногда, опустив глаза. Словно самому себе. Виноватой такой улыбкой. Голова кругленькая, аккуратно подстриженная и умные глубокие глаза. В которые, правда, никто не заглядывал, потому что как-то неинтересно было.
 
Был он человек скорее добрый, чем злой. Скорее положительный : не пил и не курил. Но такой одинокий! Это сквозило во всем его облике. Говорили, что жена его бросила, что с дочкой общаться не давала: «Да и зачем она тебе, Паша? Ты же и слова сказать не можешь. Ни мне, ни ей. Да и никому.» Ну и правильно. Он не чувствовал в себе силы передать что-то кому-то: ни мысли, ни тем более эмоции. Даже дочке. Ведь ему что воля, что неволя...

Но он умел мечтать... Работал в университете на всеми и богом забытой кафедре диалектологии. Лекции вроде не читал. Ну разве что семинарские проводил. И всем, конечно, и без слов было понятно, что попал он сюда не за какие-то научные заслуги, а чисто по блату, из одномоментно нахлынувшей виноватости отца.
Ходил в невыразительном сереньком костюмчике с засаленными от времени рукавами. Всегда в рубашечке с галстуком.

Так в деревню и приехал. Дунилово, Дуляпино, Дуравино, Душино. Ду-ду-ду... Ивановской области.

А мы с ним. Двадцать пять восемнацатилетних девчонок с ветром в голове и разными прическами. Беленькие, черненькие, в основном хорошенькие, в разноцветных платьицах. Такой вот цветник.

Студентки нашего курса, которые приехали учиться в Иваново из деревень, открепились проводить практику в их родных районах, поближе к дому, поэтому остались одни городские.

Многие из нас русскую деревню видели первый раз в жизни – ну в лучшем случае второй после прошлогодней фольклорной практики. По странной случайности она тоже была в глухой деревне на «Ду».
 
Воспоминания о ней остались скорее хорошие, чем плохие. Скажем, нормальные. Ездили мы с нашим профессором по фольклору по прозвищу Пропп: очень уж восхищался трудами этого ученого. Разместил он нас в каком-то интернате, кормили в фабричной столовой бесплатно. Правда, за это мы пару раз должны были очень мощно впрячься в уборку территории вокруг какой-то усадьбы, видимо, ставшей со временем Домом культуры или школой. Помню, помню, как я ворочала каменные глыбы, пытаясь по моей обычной привычке сделать самые большие и самые зрительно заметные дела. Ох, силушка богатырская! Комсомольским задором разгоряченная! Возможно, даже повязанная революционным красным платком.

Условия проживания были очень скромные, но сносные. И дисциплина была и даже комендатский час, которыми я, конечно, не преминула пренебрегать – бегала со скуки и любопытства к молодым художникам, которые работали неподалеку, и могли угостить иногда вином и сигаретами.
 
На фольклорной мы должны были собирать сказки, песни, прибаутки, бытующие в народе. Пропп нас научил очень многим интересным и практичным вещам: например, он объяснил, что разговорить деревенских жителей можно очень просто (а вот сейчас попытайтесь себе представить, что вас ни с того ни с сего просят сказку рассказать!): у бабушки надо спросить сначала, как она выходила замуж, а у дедушки, как он служил в армии. Действительно, работает безотказно! Надо сначала терпеливо, участливо выслушать рассказ, ну а потом будут уже тебе и песни, и прибаутки...

Получается, что про фольклорную мне даже и нечего рассказать, кроме странных, порой постыдных, запутанных отношений с художниками, но это уже совершенно лишнее.

И вот сейчас практика диалектологическая: надо было собирать встречающиеся только в этой области или даже населенном пункте слова, являющиеся или полностью самобытными, этнограческими, или аналогами общеупотребительных, и записывать каждое на карточках, сопровождая описанием значения, указанием георафического названия места хождения диалектологизма, фамилией информатора и в целом словарной статьей. И карточек таких у нас в итоге должно быть 100. Хорошая цифра. Но где же столько слов набрать?
 
Помню, что аспирант или доцент Красиков поехал с нами, потому что наша преподавательница, руководитель кафедры «не смогла». Но получилось как получилось.

И вот мы вышли из автобуса.

Павел Николаевич спускаться на землю не спешил. Он все делал как-то медлительно-осторожно, ходил, как будто все время на змею боялся наступить.
 
А мы уже высадились со своими пожитками и хохотали. Стояли на заброшенной автобусной остановке и весело язвили про всех и про вся. Деревня нас встретила обманчивой тишиной и напряженным вопросом в воздухе. А мы еще были несведущи, наивны и потому счастливы.
 
Прямо у остановки высился симпатичный с виду дом, правда, с разбитыми стеклами. Но что нам с того? Павел Николаевич остановился в нерешительности. «А жить-то где мы будем?» - атаковали мы его. «Да я не знаю,» - он пребывал в задумчивом оцепенении. – «И все-таки?» - мы уже начинали привыкать к его особенностям поведения. – «Так, по-моему, прямо здесь.» - «И где же? - не поняли мы. – Прямо в этом доме?» - «По-моему, да.»

Сруб был добротный и достаточно просторный. Сохранилась даже обнадеживающая вывеска «Библиотека».
 
«А ключ-то у Вас есть?» - но ключ был и не нужен: дверь была гостеприимно приоткрыта. «Нам можно войти?» - «Наверно, - протянул он. – Проходите.» И деликатно пропустил нас вперед.

Мы шагнули. В нос ударил предательсткий запах туалета. Этому логично последовало увиденное: дом внутри был совершенно пустой. Только повсюду были кучи человеческих испражнений, в простонародье дерьма. Ну и конечно, разбитые стекла, но это уже никого не испугало.
 
«Здесь же повсюду фекалии,» - настороженно заметила Марина. Уже давненько мы договорились с ней употреблять это слово. Оно ей постоянно требовалось в общаге, где частенько гадили на лестнице в отсутствие лампочек. Мы даже мечтали с ней приобрести как-нибудь надувную фигуру человека и сажать ее как сигнал опасности в необходимом месте с надписью «Осторожно, фекалии!»

Видимо, бывшую Библиотеку аборегены уже давно использовали в качестве туалета. «Жить здесь невозможно!» - возмущенные, мы выкатились на улицу. Павел же Николаевич, как водится, долго еще оставался внутри, видимо, обдумывая ситуацию.
«Что тут думать? - напирали девчонки. – Идите в деревенскую администрацию, идите ну не знаем к кому, хоть к старосте, хоть к председателю!» - мы не разбирались в представителях местной власти. «Идите к тому, кто Вас сюда послал! Стукните по столу! И скажите, что мы не согласны! Мы же не свиньи какие-то, чтобы в дерьме жить!» Думается, Павел Николаевич тоже не особо знал, к кому ему можно обратиться, но послушно поплелся в какую-то туманную даль. Вернулся неожиданно быстро и с порога решительно (первый и единственный раз) заявил: «Другого места проживания для нас нет. Будем обосновываться здесь.» - «Как Вы это себе представляете?» - студентки были в ярости. – «Да очень просто: сейчас мы все уберем. А кровати и матрасы скоро подвезут.»

Под окнами начал собираться народ. Оказалось, что это было постоянное место встречи деревенских байкеров. И вот уже вся земля содрогнулась и задрожала от рева мотоциклов. Парни засели на остановке, с интересом наблюдая за нашими действиями по устранению общественного туалета.

Комнаты внутри было четыре: одна огромная, видимо, в прошлом читальный зал, вторая, напротив, поменьше и сзади две маленьких комнаты. Одну из них себе облюбовал Павел Николаевич, а мы решили приняться за уборку «зала». Он был немного почище других помещений.

Сначала осторожно вытащили на улицу разбитые стекла. Потом принялись отчищать пол. Испражнения были разные: некоторые совершенно застывшие, словно в палеозоидную эру произведенные, почти истончившиеся, а другие свежие и полные жизни. Изучать их особенности не хотелось. Но делать нечего. Помню, что у нас и подручного материала особо не было: несколько железных совков и веник. И на том спасибо.

Работали с отвращением, но дружно. Часто выходили подышать. И вот зал облагорожен. У кого-то с собой были духи, у кого-то туалетная вода. Набрызгали сколько могли. Атмосфера чуть улучшилась.

Вторую комнату напротив мы очищать отказались наотрез. Очень устали и физически, и морально. К тому же прибыли кровати с панцирной сеткой, матрасы, одеяла и даже подушки. Пара заматерелых мужиков мрачно сбросили их вниз из кузова грузовика и были таковы. И мы самостоятельно принялись за установку.
 
Открытия нас снова ждали неприятные: во-первых, кроватей на всех не хватало, плюс на некоторых крепления были сломаны, и во-вторых, в зале никак не могло разместиться нужное количество кроватей, даже если бы они и были. Постельных принадлежностей хватало тоже не на всех, но это уже было дело десятое.

Снова встал вопрос очищения второй комнаты, но снова был благополучно задвинут. Решили спать по трое на двух кроватях, матрасы положили поперек, и все кровати сдвинули вместе. То есть если кто не с краю, то идти вперед по всем спальным местам или перелезать через очень высокий бортик – на такое были годны только настоящие спортсменки, которых среди нас были единицы.
 
Конечно, нам с Мариной места в этой дружной свалке не хватило. Или мы сами не очень рвались туда попасть. «Где же вы будете спать, девчонки?» - о нас все-таки показно забеспокоились. – «Да вы не волнуйтесь. Мы спать все равно не будем. Как тут можно?» Но какое-то пристанище нам все-таки требовалось. И нам досталась одинокая кровать в углу – одна на двоих.
 
Немногочисленными одеялами завесили разбитые окна – не от холода, конечно – лето, а больше от посторонних глаз. Байкеры свой пост возле нас не покидали.

Павлу Николаевичу матраса и подушки не досталось. С какой-то светлой радостью установил он для себя кровать в отдельной комнате, аккуратно покрыл ее одеялом. В его помещении было практически целое окно и даже тумбочка, на которую он сразу же водрузил извлеченную из портфеля толстую книгу. Какое-то время мы с ожесточенным любопытством спорили, что же это за издание. Было много предположений, какая книга могла бы стать для него настольной. Не отгадал никто! Только однажды, войдя к нему в его отсутствии, мы ошарашенно прочитали «1000 и одна ночь». Оказывается, он читал сказки!

У нас же все было намного проще: положенные две недели практики мы должны были провести в обнимку со скромной белой методичкой, которую мы так и окрестили про себя «Как называется?..» Это был опросник нам в помощь для сбора слов. Каждый вопрос начинался одинаково. Через три дня мы уже шалели от этого словосочетания. «Как называется мой носок, висящий на одеяле на окне? Как называется матрас, который мы делим на троих? Как называется твой взгляд, бесконечно усталый? Как называется маленькая родинка на левой ноге со стороны правой руки?» - выкрикивали мы, как лозунги, каждый вечер, офигевая от проведенного в опросах дня. И скакали в экстазе по кроватям.

Спали мы с Мариной в отведенном нам месте только один раз - в первую ночь. Она-то, конечно, была худенькая, а я-то не совсем. Панцирная сетка – если кто не знает – это тот еще комфорт. Мы постоянно скатывались на железяку с краю, не то что неудобно, а больно даже. Кроме того, Марина любила всем рассказывать, что вдруг среди ночи я ее очень сильно прижала к себе, ну прямо железной хваткой, так, что у нее кости хрустнули и она якобы даже дышать не могла. «Уж не знаю, что тебе в этот момент приснилось! Но я теперь с тобой спать боюсь!»
 
И дальше началась у нас ночная раздельная жизнь по интересам.

Привезенную из дома еду мы съели всю в первый же день из-за жутких переживаний. А дальше... Магазина в деревне не было, столовой тоже, и мы голодали. Фраза «Кушать очень хочется» стала наиболее часто повторяющейся. Мы канючили, ругались – Павел Николаевич только разводил руками: «Что же я сделаю?» Он, конечно, тоже ничего не ел.

Искать пищу по деревне мы отправляли самых худеньких и жалких. Помню, как репетировали с ними мизансцены попрошайничества. «Тетенька, бабушка! Кушать очень хочется! - ангелоподобная нежная Юленька закатывала глазки и плакала. – Три дня ничего не ели. Дайте, пожалуйста, ну хоть что-нибудь...» Обычно она возвращалась с небольшим уловом, который мы тут же с азартом и огромным удовольствием делили на всех. Местные жители жалели нас, что-то выносили, пытались помочь. Но нас было слишком много. А они и сами питались скромно. Кто-то из студенток пытался выкапывать ничейную картошку, некоторые собирали и ели в полях травы.

От безысходности и жажды новых впечатлений наши самые красивые и смелые девушки подружились с местными байкерами. Таким образом ночью в доме действительно мало кто ночевал – разве что самые скромные: остальных увозили в романтичное приключение развеселые мотоциклы. Но... ничто не бывает безнаказанным.
Смычка города и деревни проходила довольно сложно и даже болезненно.
 
Как-то днем мы увидели в окно двух решительно приближающихся к нашему месту проживания местных девушек. Шагали они уверенной, тяжелой поступью – высокие, грузные, кровь с молоком, с далеко выступающими грудями и бедрами. Выглядели устрашающе. И наши самые смелые попрятались по углам: «Это боевые подруги наших байкеров. Бить нас идут. Лиза, пожалуйста, спаси!» Ага, в минуту опасности они вспомнили обо мне! Не то что в момент распределения кроватей! Наташкины голубые глазки были полны слез и страха, худенькие ручонки и белые локоны лихорадочно дрожали. «Конечно,» - довольно спокойно заверила я: бояться мне было нечего, я на чужих жеников не покушалась.
 
Богатырши замешкались на пороге, и я сама гостеприимно распахнула перед ними дверь: «Здравствуйте! Вы по какому вопросу?» И тут они растерялись: «Мы здесь живем, вы приехали. Вот и пришли с вами познакомиться, пообщаться на правах старожил.» И продолжили, помолчав: «И разобраться.» - «Давайте разберемся,» - беспечно ответила я, не обращая внимания на гулкие удары сердца.
 
Девчонки при ближайшем рассмотрении показались мне яркими и очень хорошенькими. Представились. «Я Валя, Валюха...» - сказала нервным голосом черненькая, я вздрогнула: со времен летних каникул у бабушки «обожаю» это имя. «А я Василиса, - с сахарной улыбкой протянула блондинка, - но кличут меня здесь Ведьма.» Я посмотрела на нее с интересом: «А почему?» Она лучезарно улыбалась с прищуром, один глаз немного косил. Но какая же она была красавица! Эдакая местная Настасья Филипповна. Белые вьющиеся волосы, аккуратно забранные в хвост, но все равно непокорно выбивающиеся кудельки. «Так откудова ж мне знать... Обменом также называют. Типа, озепать,сглазить могу любого аль порчу навести. Но ты не боись, байки это все, я добрая.» А я и не боялась, смотрела на нее и глаз не могла отвести от восхищения: «Ведьмочка! Я так тебя буду называть.»  Помолчали. Я решила играть на опережение: «Вы что же о парнях своих беспокоитесь? Что они к девчонкам нашим ездят?» - «Да вот еще! Нужны они нам!» - был мне решительный ответ. «Понимаю. Конечно, - поддержала я, - вы ведь вот какие красотки! К тому же наши-то приехали – и уехали, а вы здесь останетесь, и уж потом если надо, этим своим пацанам головы открутите.» - «Это точно!» - довольно согласились они. Напряжение было снято. «А хотите, я вам погадаю?» - внезапно предложила я. – «Ясное дело, хотим.» В целом пообщались довольно позитивно.
 
«Как же вы живете тут, в туалете-то? - поинтересовалась Ведьмочка. - Даже стекол у вас нет.» - «Да нормально все, отчистили, - успокоила ее я, - Только вот с едой беда. Нам старушки дали, конечно, макаронов да  картошки, да только как нам это приготовить?» - «Помогу я вам: плитку притараню.» - «Вот было бы хорошо!»
И не обманула: вечером же принесла. Теперь мы и чаю попить могли и горячего поесть, если было, конечно, из чего его готовить! Шепнула мне: «Выходи сегодня ночью гулять со мной. По яблоки и груши пойдем. Нравишься ты мне.» - «А ты мне,» - я была счастлива.
 
Целыми днями мы ходили по деревне, пытаясь раздобыть слова. Сосчитали, что если в день собирать по 10, то можно и за десять дней справиться, ну а если больше, то еще раньше. Павел Николаевич не возражал, думаю, что и ему хотелось бы смотаться побыстрее из этого глухого местечка.
 
Наш опросник делился на несколько частей: «Природа и сельская жизнь», «Быт, дом, предметы», «Человек, семья, характер», «Работа, сельское хозяйство», «Еда». Последний раздел вызывал, конечно, самые сильные эмоции: «Как называются мучные изделия круглой формы из пресного теста в форме восьмерок, лебедей с нанесенной ножом клеткой? Как называются лепешки с загнутыми краями и творожным верхом?» - читали мы и обмирали от наполняющей рот слюны.
 
Молодежи в деревне осталось мало: почти все в город уехали, из девчонок только Валюха и Ведьмочка. Да и парни, на каникулы вернувшиеся из ПТУ и техникумов.
Но нам и нужно было старшее поколение, в недрах их сознания еще гнездились редко встречающие теперь словечки, ведь многие из бабушек и дедушек родную деревню никогда не покидали.

И мы вылавливали стариков на скамеечках возле дома или по дороге к деревенскому колодцу. А когда не попадался никто на глаза, так прямо в дома стучали.
Один раз благодаря этому и случились у нас с Мариной неожиданные каникулы. Баба Глаша позвала нас к себе от калитки сама: «Вы чо ль, девчонки, слова собираете? Заходьте, может, чем и подсоблю».
 
В доме все дышало чистотой. Посреди горницы стояла огромная белоснежная кровать перед телевизором, а на ней горкой штук пять подушек, покрытых вязанной крючком ажурной накидушкой.
 
«Ну давайте, задавайте свои вопросы.» И мы послушно открыли методички.

«Слыхала, живется вам не очень. Што ж за дом вам дали? Ведь грязь там одна, мерзОта.» Мы пристыженно молчали. «И што же за руководитель у вас такой? Разве ж можно так с вами, с девчатами? Надо было ему встрять за вас, наорать на кого следует по матушке, чай, скандал учинить. А он?.. Ходит гордый такой, костюмчик надел. А толку... Одним словом: обеча!» Мы встрепенулись: «А что это такое, бабушка?» - «Не што, а хто. Ну тенято просто, как хошь, иль паутина.» - «Мы таких слов не знаем. Кто же это?» -«Ды хто-хто, да человек такой, ну ни то, ни се, не годящий ни на что, больной словна, ровный ко всему и толку от него никакого нету. Обеча одним словом. Ну прямо как ваш руководитель», - подытожила баба Глаша.
«И слыхала еще: голодные всегда ходити. Так што ли?» - «Так, бабушка,» - только и прошептали – признаваться нам было стыдно.

«Знайти што, оставайтесь-ко вы сегодня у меня, я вам картошечки пожарю, баньку истоплю, хоть помоетесь.» Это верно, мыться мы, конечно, не мылись, спали в одежде прямо на матрасах, на речке умоемся – и в строю, там же и белье стирали.
Так и затусили мы на два дня у бабы Глаши на высоких ее перинах, картошечкой похрустывая, телевизор посматривая. И такой мягкой нам ее кровать показалась! И чай таким сладким!
 
Но на третий день мы ей надоели: «Пойдете к своим, чоль?» - «Да, бабушка, пойдем, спасибо Вам за все.» И в ноженьки поклонились. В общем как в анегдоте: «Хозяюка, воды налей, а то так есть хочется, что переночевать негде».

И вновь на сиротскую нашу кровать.... А на нас смотрят уж все, как на предателей! «Хорошо было вам на бабкиных-то харчах и перинах.» И снова мы особнячком. А что защитила грудью от местных – быстро то позабыли.

Марина с первого дня нашла свою аудиторию. Еще когда грациозно выпрыгнула из поселкового автобуса с гитарой наперез. Похожая на японскую дивную птичку, правда, нахохленную: ну случайно я села на ее гитару! ну правда, случайно! А трещина появилась нешуточная... По этому поводу она, конечно, ругалась, как сапожник. Куда делись прекрасные манеры и любовь к Вагнеру. Но все-таки наш первый вечер начался с ее проникновенного пения бардовских песен, а знала она их великое множество! Особенно любила лиричные и пронзительные. «Кто там завывает?» - сразу прокомментировали местные байкеры. «Они ничего не понимают!» - возмущенно выделился один из толпы. И смело обратился к трепетной певице: «Пойдем отсюда – здесь одно хайло.» И они мгновенно исчезли с нашего поля зрения втроем со страдающей гитарой.
 
Оказалось, что в деревне гостил хорошенький студент из Москвы, скучал в этой глубинке, ну и конечно, был в восторге от встречи с почти равной! С тех пор ухаживал красиво, один раз даже с розой приперся! («Лучше бы мяса принес!»)И тихонько слушал ее в немом восхищении. Где они проводили пленительные летние ночи – даже я не знала.
   
Ведьмочка заходила за мной обычно в полночь, камешек в окно бросала или посвистывала. Ну а я-то рада! В секунду оказывалась на пороге. Часто сопровождал ее улыбчивый светлоголовый парнишка. «Знакомься, - представила она в первый раз, - это наш Лешка, Лешка-дурачок.» - «А почему дурачок-то?» – удивилась я. «Да так уж прозывают... – сладко улыбнулась Ведьмочка. – Да ты не пужайся, он хороший, мы с ним с детства дружим.» И Лешка без обидняков протянул мне свою большую ручищу. Говорил он мало, больше скалился белозубым ртом да похохатывал неизвестно чему. И правда, злости в нем ни капли не было, хоть и косая сажень в плечах. Эдакий Илья Муромец, что тридцать лет лежит на печи.

Как же хорошо нам было втроем обтрясать соседские груши и яблони! Вот уж действительно «ночь нежна»!

«Да ты не боись,» - усмиряли они мой шершавый страх. «Никто у нас тута не против, что мы немного чего-то и соберем. Все ж понимают. Считай, общее тута все.» И им хотелось верить. Было весело и щЕкотно в груди.

Так и продолжалась наша практика: те, кто нервами послабее, давно сошли с дистанции, сбежали под родительское крылышко, но большинство студенток осталось. Днем слова собираем, ночью – кто куда. В доме ночевали только Павел Николаевич и самые скромные.
 
Из их числа была моя дорогая Леночка. Маленькая, со стоящим метелкой хвостиком. В поллица очки, а под ними – полные нежности и удивления подслеповатые глаза. Но все же мы знаем про тихий омут... Сердечко у нее было смелое и решительное.
Все мы жили тогда немного параллельными жизнями, поэтому я удивилась, когда она попросилась со мной «в ночное»: «Лиза, возьми меня, пожалуйста, с тобой!» - «Лен, да там ничего такого особенного нет. Что ты там хочешь увидеть?» - «Я не знаю, - она была настойчива. – Просто хочу увидеть твою ночь.» - «Ладно, - с сомнением согласилась я, - только тебе придется взять с собой матрас.»

Да, на ночь я уходила обыно с матрасом, потом мы прятали его на речке в кустах и гуляли уже налегке, чтоб потом забрать его спать в стог сена. Условия достаточно спартанские.
 
В эту ночь Ведьмочки не было, и Лешка явился один. Пока шли на речку с матрасами, он упрямо повторял мне, что приедет ко мне на троллейбусе. Смеялся. «Зачем приедешь? – не понимала я. – Почему на троллейбусе?» - «Ты же уезжаешь. А я приеду к тебе, - настаивал. – На каком номере мне ехать надо?» - «Вот уж не знаю,» - озадачилась я. Видеть его в городе совсем не входило в мои планы. «Думаю, что на любом,» - мечтательно не сдавался он. – «В принципе да, я в центре живу. Но где же ты возьмешь троллейбус? Он же в деревне не ходит.» - «Ходит, ходит, - смеялся Лешка, - прямо из деревни на нем и приеду.» - «Так у тебя же денег на дорогу нет, да и адреса ты моего не знаешь,» - пыталась отбояриться я. – «Это ничего, я тебя повсюду найду.» От таких разговоров у меня ехала крыша, к тому же я уже давно начала подозревать, что его не просто так называют дурачок...
Ленка шагала рядом и почему-то не удивлялась абсурдности нашего с Алексеем общения. Просто довольна была, что мы ее взяли с собой. Ей было хорошо и светло этой ночью с матрасом на голове.
 
Спрятали полосатую ношу, потом прогулялись по деревне во тьме. Луна в эту ночь была полная! Осветила закоулки. А у реки – и лавы, и филатики. Вот и добрались до пологого, немного даже песчаного берега, вдоль которого и были разбросаны мои любимые стога. И тут уж луна показала свою красу в полную силу, ярко и сочно отражаясь дорожкой в воде. Мы трое были зачарованы этой картиной. Хотелось наблюдать ее вечно. «А давайте костер разожжем!» - предложила Ленка, взмахнув, как птица, руками. И понеслась-полетела по берегу, замирая от странного счастья. Лешка только спокойно кивнул: «Што ж нельзя? Можно.» И принялся деловито сооружать костер, прямо как мужик, который трех генералов прокормил, из сказки Салтыкова-Щедрина.
 
Все получилось у него в два счета. И теперь  у нас уже горела не только вода, но и земля. «Какая же красота! – восхищалась Ленка, - а мы, как первобытные люди у костра.» Лешка только улыбался втихомолку. Как же прекрасна дружба! И вот уже мы трое сжимаем руки, держимся друг за друга прямо над сияющим костром.
А мне захотелось вдруг исполнить свою мечту: я так давно стремилась забраться на самую верхушку стога! Но все не решалась, сама не зная почему. «Айда со мной, ребята!» - крикнула я, но на мой зов никто не откликнулся, и я побежала к стогу одна. Карабкаться вверх было непросто, ежесекундно я скатывалась вниз, подниматься не получалось. Но охота пуще неволи! И вот я уже на вершине! Сено колет руки, ноги, лицо. Я в полном ощущении счастья распластываюсь всем телом, и сверху светит мне прямо в сердце луна, и знаю, что снизу ждут меня дорогие друзья.
 
Вдруг тишину нарушает какой-то отчаянный, тревожный шум: кто-то лезет ко мне на стог. «Попалась, красотка!» - слышу я под дикое сверкание волчьих черных глаз. В происходящем столько первородных инстинктов, что даже мой страх и оцепениние отступают. Чужой! Я уже чувствую на себе чьи-то грубые руки и мгновенно отбрасываю от себя незнакомое, сильное, но, к счатью, небольшое тело. «Ах вот ты как, сука! - рычит еще более озверевший парень, - не даешь, лучше других, думаешь? Да я тебя!..» - «Да отвали!» Несостоявшийся насильник летит кубарем с моей вершины и в бешенстве убегает. Поруганная происшедшим луна продолжает светить предательски ярко, а я мгновенно скатываюсь по стогу вниз.
 
Лена и Леша по-прежнему блаженно сидят у костра. «Да как же так! – начинаю возмущаться я. – Друзья называется! Вы что не слышали ничего? Почему на выручку не пришли? Меня же чуть не изнасиловали!» Они непонимающе смотрят на меня. «Что ты такое, Лиза, говоришь?» - «Правду, конечно!» - «Нет, мы ничего не слышали. Да и нет тут никого, кроме нас.»

Я рассерженная и усталая. «Да не было ничего! Забудь. Не надо было тебе от нас уходить. Это самая прекрасная ночь в моей жизни!» - и Ленка снова летает по маленькому пляжу вокруг костра. «Ну ладно.» - Мы с Лешкой присоединяемся к ней. В сердце столько любви и красоты, что хочется плакать.
      
«Вот и объярыщилось,» - с улыбкой до ушей констатирует вдруг Леша. И действительно, ночь уже уступает место рассвету. И начинают уже тянуться на работу немногочисленные деревенские жители.

«Привет, Леша!» - очень тепло здороваются они. Смеются: «А что же вы с матрасами-то спозаранку?» - «Дык, отнести кой-куда нады,» - по-деловому объясняет Лешка и шепчет нам: «Тикать надо, базары по деревне пойдут».

А нам уж все равно: 100 слов собрано, уезжаем нынче.
 
Садимся в автобус. Павел Николаевич нас не провожает. Прожито несколько дней – а как целая жизнь.
 
«Где же ваш Обеча?» - машет нам платком баба Глаша.

....Так бывает иногда, что обстоятельства или воля судьбы вдруг забрасывают тебя, ставят не на твое место. А дальше все зависит от тебя. Каждый ведет себя по-разному, каждый везде ищет то, что мило именно ему. Хорошо, когда внутри нас что-то есть: не важно хоть в голове, хоть в душе. Ведь тогда, если окружающее тебя не устраивает, но ты не можешь его изменить – это ничего страшного. Ведь не всем быть Кутузовыми и Наполеонами. Свой собственный мир мы можем создать и сами, и в нем все будет жить по нашим законам.

Но если ты Руководитель, от тебя зависят судьбы людей. Особенно если они еще маленькие и глупые...

Через год после практики мы услышали грустную новость, которая впрочем никого не удивила: Павел Иванович Красиков покончил с собой.

 
Примечание автора: В рассказе использованы собранные студентами, бытующие в Ивановской области диалектизмы:
Обеча – ни к чему не пригодный человек, пустое место.
Тенято (паутина) – больной человек, полный безразличия, равнодушный ко всему.
Чай – я думаю, я уверен.
Обмен – человек, подмененный в детстве нечистой силой и проведший значительное время у нечистой силы.
Озепать – оговорить, сглазить.
Филатик – растение с «коричневыми свечками», встречающееся вблизи водоемов, называют камыши.
Лавы – деревянные пешеходные мостки через реку.
Объярыщилось (когда был рассвет)– очистилось, просветлело, выглянуло солнце.

31.10.2025