Как мы плевали с Эйфелевой башни

Давняя мечта увидеть Париж поселилась во мне ещё тогда, когда я впервые ступил на трап судна. Как только море стало моей профессией, где-то внутри поселилась тихая мысль: «Дай бог однажды оказаться у Эйфелевой башни…»
В 1984 году судьба, наконец, подвела меня к цели. Мы зашли в Руан — городишко на Сене, куда французские клерки сплавляют бумагу, зерно и всякий хлам. А главное — оттуда до Парижа ракета электричек: всего два часа.
Официально нам разрешали выход только «тройками» — строй, дисциплина, социалистическая ответственность. Старшим — обязательно офицер или комиссар, чтобы никто в буржуазных пороках не утонул. О Париже речи не могло быть — времена холодные, Афган, политика.
Но мечта — она ведь не спрашивает разрешения.
Я уговорил двух ребят — механика и боцмана. Сначала они округлили глаза:
— Ты что, в Париж? Нам же потом головы открутят!
А потом в них что-то щёлкнуло. Мальчишки проснулись, и они сказали:
— Поехали!
И мы сорвались.
На руанский вокзал долетели бегом, взяли билеты в одну сторону — на обратные денег не хватало — и тронулись. За окном мелькали французские хутора, вылизанные лужайки, коровы, похожие на чистые игрушки — и всё это казалось кино, в котором случайно оказались.
А потом был Париж.
Не тот, который на открытках — романтический и золотистый, а настоящий — шумный, пахнущий жареными каштанами и дизелем. Народ вокруг — как на станции пересадки в ад: негры, арабы, люди в лохмотьях, никто не знает английского. Мы «Эйфелева тауэр-тауэр», они смотрят как на сумасшедших.
Единственный, кто нас понял, был глухонемой.
Мы показывали ему башню жестами, а он кивал и шарил пальцем по карте.
Вот так, через язык жестов и надежды, мы узнали, куда ехать.
Метро вынесло нас наверх — и вдали торчала стальная спица, как заноза в небе.
Мы побежали.
Лифт — дорого.
Сэкономленные франки утаяли где-то между сигаретами и французскими булками.
И мы, как молодые горные козлы, забрались пешком на второй уровень башни.
Когда оказались наверху, нам открылся Париж целиком: крыши цвета пепла, тёмные просеки улиц, спина Сены, переливающаяся бликами.
Я стоял и думал только об одном:
«Ну вот. Доскакал».
Ребята рядом матерились от восторга. И хочется сказать, что мы там были культурно и благородно, но нет — мы, как в песне Высоцкого, просто плевали вниз и хохотали, потому что счастье не всегда бывает степенным.
Но счастье — оно короткое.
Вернуться надо было ко времени.
Мы летели к электричке, перепутали линии метро, опоздали, но какой-то бог моряков дёрнул нужный рычаг — и мы всё-таки прибыли на судно почти вовремя. Комиссар спросил строго:
— Где были?
А мы ответили спокойно:
— В городе гуляли. Магазины смотрели.
И он поверил.
Париж потом случился ещё раз — но уже пролетом. Тогда я сопровождал нашу повариху, которой в Африке мясорубка намотала руку по локоть. Местные медики отказались оперировать — испугались. Сказали:
— Вашим — в Москву надо.
А я летел рядом и смотрел на Париж уже не как беглый моряк-романтик, а как человек, которому есть кого спасать.
Но это уже другая история.