Помада

Злоумышленник портил  только книги современных авторов.

К заведующей библиотекой прибежала новенькая сотрудница и дрожащими руками показала ей книгу. На развороте был отчётливо виден отпечаток помады — ярко-красный, чувственный, чужеродный на желтоватой бумаге.

Заведующая нахмурилась. Книги, конечно, портили. Воровали, вандалили, вырывали листы и рисовали на полях. Но не целовали. И уж точно не так пошло — ярко-красной помадой.

— А про что книга? — спросила заведующая.
—Про… про любовь, — почему-то покраснела сотрудница.
—Про любовь?.. Ну, тогда понятно.

Очередная сумасшедшая. Надеюсь, акция разовая.

Камеры висели только в VIP-зале для дорогих коллекционных изданий. А этот след нашли в обычном читальном зале, среди новинок. Здесь воровство было нестрашно, поэтому и следили только человеческим глазом.

Но поцелуи на книгах продолжали находить. Заведующая нервничала. Присматривались ко всем, кто красил губы. В конце концов, вывесили дурацкое объявление: «С накрашенными губами не входить!» Следили. Поцелуи всё равно находили.

В итоге поймали. Натурально устроили засаду. Айтишника под видом читателя посадили за столик в углу и наказали: глаз со стеллажа с современной прозой не спускать.

Хулиганом оказался семидесятилетний профессор-филолог, Вениамин Павлович.

— Вениамин Павлович, надо же! — всплеснула руками заведующая. — Что же вы хулиганите? Это же книги!

А он зло крикнул ей:
—А вы откройте! Откройте и прочтите!
Она начала читать про себя.
—Вслух! — потребовал он.

— «Она встала передо мной на колени и начала сосать мой член, как шланг…» — на слове «шланг» её голос сорвался.

— Вот видите? — прошипел он, и его старческая, испещрённая пятнами рука сжала воздух, будто он хотел разорвать эту страницу. — Это не литература. Это макулатура! Кошмарная, бездарная макулатура! Я ставлю на них печать позора. Печать неприятия!

— Но, дорогой, уважаемый…

И она два часа читала ему лекцию о том, что книги всякие важны и книги всякие нужны, о свободе слова и субъективности восприятия… Пожурили. Помаду отобрали — старую, дешёвую, в потёршемся золотом футляре.

Вечером, в постели, глядя на сопящего мужа, заведующая взяла ту самую книгу. Читала жаркие, криво-косо написанные эротические сцены и чувствовала, как краснеет её лицо и её охватывает странное, забытое возбуждение. Слова профессора звенели в ушах: «Печать неприятия!». А в её теле просыпалось другое, простое и тихое: «Печать голода».

Она встала, достала из ящика свою помаду — новую, дорогую, купленную по случаю и ни разу не использованную. Намазала губы густо, как тогда, в молодости, глядя на своё отражение в тёмном окне. И, найдя самое откровенное место, нежно, с нажимом, поцеловала книжный лист.

Алый, идеальный отпечаток её губ лег над описанием похабной сцены.
И было ему там место