Глава 28. Шёпот уходящего заката

Ли Синьи провела у семьи Люй две недели. Дни текли неторопливо. Она обошла всю усадьбу, запомнила повадки слуг, выучила клички собак, научилась различать мелодии женщин на кухне. Всё здесь жило в тишине и точности, в ровном дыхании, будто само место хранило порядок. Но больше всего поражал не покой.
Глава дома, Люй Цзиньфэн, оказался не таким, каким знала его прежде. Без костюма выглядел почти домашним. В халате, с чашкой чая на веранде, мог часами говорить с детьми, поправлять садовые верёвки, наблюдать за птицами. Он не заполнял пространство строгостью, а просто присутствовал.
Но стоило ему надеть пиджак, и всё менялось. Осанка, голос, взгляд: в нём проступала сила, не требующая доказательств. Здесь люди чувствовали его, уважали и любили с тем особым доверием, которое не вымолишь ни страхом, ни приказом.
Синьи смотрела на него, и в душе шевельнулось странное, двойственное чувство. В ней боролись гордость за то, что рядом с ней стоит такой человек, и тихая, почти неосознанная зависть — желание однажды обрести такую же незыблемую внутреннюю силу. Ей на мгновение представилось, каково это — одним лишь взглядом, без слов и приказов, выстраивать мир по своей молчаливой воле.
Мысленно она возвращалась в свой дом, и контраст был разительным. Её семья была шумным, ярким вихрем. Порядок там поддерживался, но он был живым, динамичным, на грани с лёгким хаосом — вечная суета, беготня, множество лиц: друзья, партнёры, гости. Она не припоминала, чтобы отец мог позволить себе вот так, в халате, часами просиживать на веранде. Ей казалось, он даже спал в своём безупречном костюме. А мама... мама с её бездонной мягкостью, которая многое им прощала и никогда не повышала голос. Здесь же, в семье Люй, тишина и порядок были, как суть жизни.
У Люй Цзиньфэна были дочь и трое сыновей. Старший, девятилетний Аоян , сразу привлёк её внимание. Он был приёмным. Со стороны могло показаться, что мальчик холоден и отстранён, но Синьи быстро разглядела другое: в семье его любили искренне, а он отвечал тихой, сдержанной преданностью.
И всё же, наблюдая за ним, Синьи ловила себя на мысли, что видит отголосок детства Лунцзяна. Манеры, слова, тот же пронизывающий, безжалостно-взрослый взгляд, в котором читалась память о тьме. Он был умён не по годам, и его молчаливая серьёзность выдавала в нём ребёнка, что повзрослел за одну ночь.
Второй, Люй Вэймин , пяти лет, оказался полной противоположностью старшему брату. Его круглое личико с живыми, бойкими глазами, казалось, всегда было готово сложиться в улыбку. Он и подошёл к Синьи не как к важной гостье, а как к новому, неисследованному объекту, кружа вокруг неё и изучая с ног до головы.
— Сестрица , — начал он, остановившись прямо перед ней и уставившись снизу вверх. — А правда, ты главнее папы?
Синьи чуть склонила голову к нему. «Сестрица» — это звучало так непривычно и тепло.
— Пока нет, Вэймин.
— Значит, папа самый главный? — не отставал мальчик, его брови поползли вверх от важности открывающейся истины.
— Да.
— А почему ты не кланеешься?
— Потому что я выше по статусу, — ответила Синьи, проговаривая это правило, всё ещё такое непривычное для неё самой.
Вэймин нахмурился, не удовлетворённый.
— Но... ты же не главная.
В её памяти на мгновение вспыхнул образ Байхэ. «Ты должна всегда всё видеть». И её собственное решение, принятое давно, — больше никогда не склонять голову.
— Потому что Глава должна видеть всё. Даже то, что скрыто за спинами тех, кто перед тобой склоняется, — тихо сказала она, и в её голосе впервые прозвучала не детская обида, а та самая сталь, которую в ней все эти годы так безжалостно ковали.
Мальчик задумался, его пальцы теребили край своей рубашки. Мысль о том, что знакомый и незыблемый мир может перевернуться, видимо, будоражила его воображение.
— И… и папа тогда будет тебе кланяться? Как мама? — он произнёс это с лёгким испугом и любопытством.
Синьи невольно улыбнулась. «Как мама» — вот оно, детское, но точное наблюдение за иерархией в их собственном доме.
— Будет. По правилам Ордена — будет.
Вэймин на мгновение застыл, переваривая эту новость. Потом его взгляд снова оживился, перескакивая на новую тему, на которую его натолкнуло слово «слушаться».
— А у тебя есть дети? Где они?
— Нет у меня детей, Вэймин.
— Почему? — искренне удивился он. — А твой папа где? А где ты живёшь?
Вопросы, простые и невинные, кольнули её глубже, чем он мог предположить. Она искала, как ответить, не погружаясь в пучину сложных объяснений.
— Моего папы нет. И дома тоже нет. Поэтому я и живу тут.
Лицо Вэймина выразило крайнюю степень недоумения. Жить без дома и без папы — это было так же странно, как жить без неба.
— А тот дядя… который тебя привёз… — мальчик понизил голос до конспиративного шёпота, — он твой муж?
— Нет, — Синьи едва сдержала смех. — Он мой наставник.
— А почему тогда ты ему не кланеешься? — выпалил мальчик самый главный, видимо, мучивший его вопрос. — Если ты ещё не главная? Наставник же главный!
И вот здесь Синьи поняла. Для ребёнка, выросшего в клане, где каждый жест и поклон имеют значение, эта картина — она должна была кланяться Лунцзяну и Байхэ, но этого не делала, — была нарушением всего миропорядка. В его мире так не бывало. В этом одном, детском «почему?» заключалась вся странность и тяжесть её положения.
Но сильнее всех Синьи поразила их дочь — Люй Сюахуань. Девочка искрилась и горела. В ней не было ни жеманства, ни нарочитой послушности. Бегала босиком по саду, взбиралась на деревья, тащила домой щенят, плакала над птенцами, метала ножи в солому и не отводила глаз, когда ей показывали, как защищаться. Её не учили быть «хорошей» — ей разрешили быть собой.
— Так нельзя воспитывать девочку, — говорила Миньхуа , глядя на мужа. — Совсем ведь дикая растёт.
— Женщина из рода Люй должна уметь постоять за себя, — отвечал он.
Синьи слушала и улыбалась про себя. Слух на мелодии человеческих душ, отточенный Байхэ, не подвёл её: уже в первый вечер она уловила ту особую, сдержанную ноту, что звучала в сердцах Сюахуань и Аояна. Детская, чистая влюблённость, которую старшие, погружённые в свои заботы, попросту не замечали. «Если бы вы знали», — думала она.
И глядя на эту девочку, Синьи будто заглядывала в другую реальность. Ей вспоминалась Шуян, сестра Лунцзяна, жена Хошэня — кроткая, тихая, утончённая. А Сюахуань — живая ветка со стальными жилами. Трудно было поверить, что они из одного мира.
Она и сама не понимала, что сильнее — восхищение той девочкой или тихая зависть к её свободе. Наверное, и то, и другое. Всё вокруг казалось правильным, даже добрым, но под кожей оставался неясный укол, и он не проходил.
Мир за воротами поместья дяди и базой «Гнезда Феникса» оказался иным, чем в её представлениях. На свадьбе Уцзи и дочери Тяньшу, Синьи впервые вдохнула воздух большой жизни — наполненный музыкой, смехом и неторопливыми разговорами. Эти улыбчивые, искренние люди казались такими далёкими от жестокого Ордена с его железными законами. Сложно было поверить, что за их спинами висели убийства и тень её погибшего отца.
Она не отходила от Байхэ, подсознательно вцепившись в его рукав, будто он был единственным защитником в этом праздничном вихре. Её положение ощущалось двойственным и неловким: когда ей кланялись, всё нутро рвалось ответить тем же, но Ян Шаньу тихо постукивал по её пальцам, заставляя держать спину ровно.
«Считай, что ты королева, а это твои подданные», — прошептал он ей на входе.
Со стороны, наверное, зрелище было комичным: Байхэ склонял голову перед Лунцзяном и другими Столпами, а она застывала рядом, отвечая на приветствия лишь взглядом. Столпы, в другие дни никогда не удостаивавшие её поклоном, сегодня делали это — но она не понимала, кланяются ей или Байхэ .
И сквозь это смятение пробивались чужие взгляды — любопытные, оценивающие. Шёпот, долетевший из-за спины, обжёг её словно раскалённым железом:
— Они с господином Ян Шаньу пара. Я слышала, господин Люй одобрил.
Сердце укололо, и лицо запылало. Ей хотелось выкрикнуть: «Вы не знаете его, не знаете меня!» Но слова так и остались внутри. Она лишь сжала пальцы, пряча в складках платья дрожь.
Байхэ, будто почувствовав это движение, сказал негромко:
— Плечи ровнее. Грудь вперёд, а не щёки.
Он не смотрел на неё, но Синьи знала: сказал это не для виду.
Все эти годы он был рядом. Каждое утро его шаги в пять часов казались ей ударами в сердце: снова. И всё же, когда он открывал дверь и произносил тихое «Вставай», она вставала.
— Ещё немного… — однажды выдохнула она, закрывая глаза.
— Немного — это роскошь, — ответил он спокойно и сдёрнул одеяло.
Слёзы упрямства она прятала, поднималась и бежала. До восьми утра — удары, падения, растяжка.
— Я не могу… — однажды сорвалось у неё в крике.
— Можешь, — ответил он и протянул руку, поднимая её с пола.
После завтрака начинались часы учёбы. Это было не просто изучение предметов — это была ковка ума и воли. Байхэ выстраивал образование как многослойную крепость: фундаментом служили точные науки и языки, стенами — история, экономика и право, а крышей — риторика, психология и политические стратегии. Он не просто объяснял формулы — он заставлял её вычислять баланс сил в древних империях. Он не просто учил каллиграфии — требовал, чтобы каждый иероглиф дышал несгибаемой волей. Он вбивал в неё своды законов и заставлял заучивать наизусть стихи, видя в одном — каркас порядка, а в другом — душу народа. Он был безжалостно терпелив, строг до сухости, но в его требовательности не было раздражения — лишь непоколебимая, почти фанатичная вера в её возможности, которой сама в себе не находила.
— Смотри, — он взял её кисть в свою. — Линия должна дышать. Ты держишь её, будто боишься упасть.
— А я и боюсь, — тихо призналась она.
— Тогда держи ещё крепче.
Но однажды чаша терпения переполнилась. Не давались ей фамилии нынешней правящей партии, и она, не выдержав, расплакалась от бессилия.
— Перед врагом тоже рыдать будешь? Считаешь это эффективным методом борьбы? — спросил он, даже глазом не поведя.
И тогда в ней что-то сорвалось.
— Ненавижу тебя!
Она кинулась на него в драку. Справедливости ради, Байхэ дал ей себя пару раз ударить — то ли позволил, то ли у неё действительно получилось, она до сих пор не знала. В тот миг она металась, пуская в ход всё, что попадалось под руку. А когда подходила ближе, он делал захват и кидал её на кровать.
Всё закончилось тем, что она, заливаясь слезами, поклялась не вставать больше с постели.
— Хорошо, — невозмутимо ответил он. — Я передам Е Цзишэну.
Игра была проиграна. Она встала.
Но, бывало, она засыпала прямо в тетради. В такие минуты Ян Шаньу становился осторожным: убирал ручку из её пальцев, укладывал на подушку. Но утром всё начиналось заново.
Летом на базе было легче. Там позволяли спать дольше, и Синьи впервые за год могла проснуться без Байхэ. Там она смеялась с другими Столпами, чувствовала себя почти обычной.
— Отдохни, — говорил Уцзи, включая аниме на мониторе в серверной. — Ты слишком торопишься быть сильной.
Она кивала, но знала: Лунцзян всё равно узнает. Уцзи всё докладывал, всегда.
Пять лет сложились в плотный узел. Там, где другим давали десятилетие, у неё было лишь половина. Иногда она боялась, что подведёт Байхэ, ведь он отдавал ей всего себя. Но достаточно было одного его взгляда — сдержанного, без улыбки, но тёплого — и она знала: он верит.
И Синьи отвечала тем же: тянулась, падала, снова поднималась. Они редко говорили о важном, но в тишине между ними было больше, чем в любых словах.
Но сейчас она стояла перед Лунцзяном и спорила с ним об Уцзи и Шуюнь. Сердце отчаянно стучало, но она вжала его вглубь, заставив голос звучать ровно и уверенно — так, будто решение уже принято, и оставалось лишь озвучить.
— Почему они не могут жить на базе? Они муж и жена!
Лунцзян слушал внимательно, с интересом наблюдая за ней.
— Потому что род Чжан и род Сюй так устроили свой быт. Ты должна была усвоить правила и порядки других кланов.
— Я всё выучила! — возразила она, чувствуя, как заводится. — Но теперь глава Чжан именно Сюаньфэн, и он вправе остаться с супругой на базе.
— Никогда на базе не было женщин.
— А я кто тогда?
Лунцзян не ожидал что она так быстро парирует. Вопрос повис в воздухе, острый как лезвие. Она сама была этим исключением, живым упрёком устоявшимся правилам. И он это знал.
Раньше женщины появлялись на базе лишь в крайних случаях. Но теперь, после всего, что случилось, эти слова потеряли силу.
— Хорошо, пусть остаётся. До родов, — отрезал Лунцзян, и в тоне явственно прозвучало: дальше — не его проблема.
Взгляд его скользнул по чертежам, задержался на чашке, стоявшей не на месте. Казалось, он уже думал о другом.
Синьи почувствовала горький привкус. Это была полупобеда, почти что издевательство. Разлучить семью после рождения ребёнка? Это было бы ещё бесчеловечнее.
Оставался один вопрос — что будет, когда родятся дети?
И тут в голове у Синьи что-то щёлкнуло. Да, база — не детский сад. Но если изменить сам подход? Если не пытаться вписать детей в базу, а создать для них отдельное, но связанное пространство? Идея родилась мгновенно, оформившись в чёткий план.
Она предложила создать резервную точку в Чжан: автономный бункер, связанный с базой через общую сеть, с синхронизированными серверами. Интернет дотянулся и сюда.
Лунцзян выслушал внимательно. Задумался — надолго, как всегда, когда идея проникала не в уши, а глубже. Синьи замерла, следя за малейшим изменением в его мелодии.
Потом он кивнул:
— Делайте. Я не против.
Натяжение лопнуло, вытесненное из груди долгим-долгим выдохом, которого она сама не замечала. Она смогла.
Супруги оживились. Впервые за всё время они выглядели не подчинёнными, а просто молодыми людьми, у которых внезапно появилось будущее. Их переглядывание, их шёпот — даже без слов Синьи чувствовала их благодарность, и это было ей наградой.
Конечно, проект требовал затрат: переговоры, прокладка кабелей, закупка оборудования, согласования с Министерством... Но это уже технические детали. Главное случилось — Лунцзян дал им шанс стать семьёй.
За неделю до первого сентября Люй Цзиньфэн собрал столпов клана в своём поместье. День выдался пасмурным, воздух неподвижным — словно мир затаил дыхание в предчувствии важного. В просторном зале, пропахшем благовониями, мебель скрипела под телами Столпов. Ли Синьи стояла с опущенными руками, ощущая себя не участницей, а гостьей на собственных похоронах.
Люй Цзиньфэн говорил ровно, без гнева и тепла:
— С этого дня помощь девушке прекращается. Никто из старших не вмешивается в её дела. Госпожа Ли же не имеет права просить поддержки.
Тишина повисла тяжёлая, неподвижная. В зале не шелохнулся никто. И в этой тишине Синьи услышала их. Не слова — их музыку. Напряжённый Гуцинь Лунцзяна. Дождик Байхэ, готовый принять любой её провал как свой. Бойкие, игривые барабаны Хошэня и мелодичные колокольчики Линфэна. Они все были здесь — её братья, ставшие семьёй ближе крови. И этот приговор был их общей болью и их общей верой.
Лунцзян сидел за столом, сложив руки с привычной аристократичностью. Лицо оставалось невозмутимым, но во взгляде читалась напряженная мысль. Медленно переведя глаза на Байхэ, он спрашивал: «Ты уверен?» Тот едва заметно кивнул — молчаливое согласие, не терпящее возражений.
Лунцзян выпрямился. Взгляд невольно скользнул к Уцзи. Сюаньфэн, казалось, не слушал собрание, растворившись в тени. Но когда их взгляды встретились, он чуть улыбнулся — просто, без умысла — и сделал почти незаметный кивок.
Лунцзян понял: передатчик на месте. Она не останется совсем одна.
— С завтрашнего дня ты будешь жить самостоятельно, — произнёс Цзиньфэн.
Слова прозвучали как замок, щёлкнувший в глубине её судьбы. Внутри что-то оборвалось, и на смену панике пришла странная, оглушающая пустота.
Она всё понимала — ни обиды, ни предательства. Всё шло по плану. Их жестокость была последним уроком. Пока она цеплялась за рукав Байхэ, она оставалась ребёнком. Теперь ей предстояло стать тем, кого они растили все эти годы — собой.
Просто теперь ей предстояло жить иначе: без опоры, без права на жалобу, без их поддержки.
Осталась одна цель: закончить школу, поступить в Нанкинский университет и найти подручных. Людей, кто станет ей семьёй. Вот и всё.
«Не так уж сложно», — попыталась убедить себя Синьи. Учёба не пугала — годы с Байхэ дали больше, чем любая школа. Он не щадил времени, учил жёстко, вколачивая знания, пока не понимала всё до конца. Так же, как когда-то учили его, как будущего главу клана. Байхэ мог бы стать профессором, если бы судьба не распорядилась иначе. Клан позвал — и он ответил без колебаний.
Но под рёбрами холодела и ныла знакомая дыра — страх. Ей было всего пятнадцать, и почти всю жизнь она провела в святая святых Ордена, среди своих тиранов и ангелов-хранителей. А теперь её выталкивали в чужой, шумный мир, полный незнакомых правил и чужих лиц. Справлюсь ли? Не подведу ли их?
Она не хотела с ними расставаться. Любила. Боялась. Но приказ был отдан. Игра началась.
Поднявшись в комнату, она плюхнулась на кровать. Комната уже отдалялась, становясь чужой. В груди щемило предвкушение свободы, а горло сжимал ледяной обруч страха. Справлюсь ли без его взгляда? Мысль о школе заставила её сглотнуть. Она смутно помнила её из другой жизни, где была просто девочкой. Теперь на ней висел чужой, неподъёмный плащ — «Глава Ордена».
И тут её осенило. Этот класс — не помеха её пути. Это её первое испытание. Её первое поле боя.
Внезапный стук в дверь вырвал её из размышлений. В проёме стоял Уцзи с небольшой коробочкой в руках.
— Это тебе, — он вошёл и, не говоря лишних слов, обнял её. На мгновение она уткнулась лбом в его плечо, жадно вдыхая знакомый запах и чувствуя, как лёд внутри понемногу тает.
В этот момент дверь снова распахнулась, впуская Хошэня.
— Обнимашки? И я с вами! — радостно вскрикнул он и, не церемонясь, присоединился к объятиям, сжав их обоих в своих медвежьих лапах. И тут снаружи, за окном, раздалось короткое цоканье языка.
На подоконнике, свесив ноги, сидел Линфэн.
— Не задушите, а то придётся вас убить, — бросил он беззлобно.
Их одновременное появление, эти неловкие, но искренние объятия, создали на мгновение атмосферу настоящего, шумного семейного хаоса. И Синьи, зажатая между ними, почувствовала прилив такой острой нежности и благодарности, что глаза её наполнились влагой. Они не бросили. Они с ней.
Уцзи, наконец отпустив её:
— Новый телефон. Пиши в QQ , если что.
— Моя безлимитка, —подсовывая ей конверт, объявил Хошэнь. — И доступ в любые мои рестораны. Почётный гость.
А Линфэн, не спускаясь с подоконника, метнул на кровать свёрток.
— Ножи. Звони в любое время. Я всегда рядом.
И когда они наконец ушли, оставив в комнате привычную тишину, Синьи смотрела на разложенные дары, и осознание накрыло её холодной волной.
Но все эти подарки, вся эта трогательная забота, означали лишь одно: она будет под постоянным, незримым контролем. И любое её обращение за помощью будет расценено как признание собственной слабости. Она обвела взглядом разложенные дары: телефон, карты, ножи.
Пожалуй, можно пользоваться только картой Лунцзяна и ножами, — холодно резюмировала она про себя. — Остальное… остальное лучше не использовать. Это ловушка. Ловушка доброты».
Они не просто поддерживали её. Они устроили ей проверку. Открытую, почти наглую. Разумеется, её не оставят, и, случись настоящая беда, они появятся. Но это будет означать лишь одно — она не справилась. Не способна. Не достойна возглавить Орден.
И это осознание — что ты можешь разочаровать тех, кто верил в тебя сильнее всех, — было страшнее любого одиночества.
И тогда, словно дождавшись своей очереди, в дверь постучали снова. Последним, как она и предполагала, пришёл Байхэ.
— Пойдём прогуляемся, — сказал он спокойно, будто это было что-то само собой разумеющееся.
Они вышли в сад усадьбы Люй Цзиньфэна. Августовский Нанкин тянулся к ним сквозь заросли: влажный, тёплый воздух пах травой, фруктами и далёким дымом. За стенами усадьбы город шумел — звонким эхом доносился трафик, редкие голоса, лай собак. А над крышами, где-то вдалеке, мерцали огни мостов и высоток. Но здесь, в саду, было спокойно, как будто между ними и городом стояла прозрачная, но надёжная преграда.
Они долго шли молча. Байхэ не торопил, не говорил привычных наставлений. Его шаги были размеренными, ровными, и Синьи чувствовала: он просто хотел быть рядом.
Мысли текли своим чередом.
— Ты вернёшься домой? — тихо спросила она, уже зная ответ.
— Да.
Байхэ не был дома ни разу за все эти годы. Она понимала — не только из-за неё. Главной причиной была смерть Чэнь Яошэня. Он никогда не говорил об этом. Даже когда они изучали клан Чэнь, он не подавал вида. Но его молчание было красноречивее любых слов, и она знала его боль. В этом они были похожи. Очень.
— Шань-гэ… — наконец нарушила она тишину. — Как думаешь… я справлюсь?
— Справишься, — ответил он сразу, так уверенно, что все её сомнения показались детской прихотью.
Синьи улыбнулась. Его вера всегда была сильнее её собственной.
— Не позволяй мыслям тянуть тебя вниз, — продолжил он. — Ты уже умеешь выбирать и действовать. Мы изучили местность, людей, привычки. Легко не будет, но именно в трудностях проверяется характер. Помни: решение, принятое тобой, всегда ценнее, чем чужой совет.
Синьи кивнула. Он никогда не ругал её, отвечал на любые, даже самые дурацкие вопросы, без обиняков.
И она понимала — это расставание тяжело и для него. Человек, привыкший к определённому кругу общения, тяжело переносит разлуку. Байхэ был замкнут и всегда таким казался — холодным, даже равнодушным. Пожалуй, холоднее самого Лунцзяна. Но она-то знала: внутри он был не тёплым, а горячим. Иметь такого человека за спиной — не страшно совсем.
— Байхэ, можно спросить? — она замялась, чувствуя, как слова застревают. — У вас у всех есть дома, усадьбы, кланы. Но у моей семьи… я не помню ничего подобного. Почему?
Он помолчал, взгляд его скользнул куда-то в темнеющий город.
— Я тоже когда-то задавался этим вопросом. Но в юности не осмелился спросить у главы Ли. Ответ дал мне Тяньшу.
Синьи насторожилась, вслушиваясь.
— Ли Шаньвэнь говорил: весь Нанкин — его поместье.
Эти слова прозвучали в воздухе садовой тишины тяжело и просто одновременно. Синьи почувствовала, как сердце сжалось: будто и правда, весь город принадлежал ей и не принадлежал совсем.
Она остановилась и вдруг, не раздумывая, обняла Байхэ. Её голова едва доставала ему до груди. Он чуть опустил плечи, принимая её, не удивляясь. И Синьи уловила его запах — привычный, родной: смесь свежих цветов с ноткой антисептика. Этот запах был для неё знаком спокойствия, защиты, того, что рядом свой.
— Спасибо, Шань-гэ, — прошептала она.
Он не ответил, только чуть сжал её плечо ладонью.
И всё же девушка чувствовала: теперь она сама за себя. Одна.
«Я должна», — повторила она про себя, и эти слова отдались эхом в пустоте, где когда-то жил обыкновенный ребёнок.

__________________________________

  Ао — «глубокий», «сокровенный», «исполненный мудрости». Ян — «солнце», «свет», «мужское начало». Имя дал мальчику Лунцзян, что означает «Сокровенный свет» или «Глубокая ясность». Это имя отражает его замкнутый, вдумчивый характер и тёмное прошлое, сквозь которое пробивается его внутренняя сила и преданность новой семье. Оно говорит о скрытой мудрости, которую он в себе носит.
  Вэй — «великий, могучий». Мин — «светлый, ясный, яркий, просвещённый». Имя Вэймин означает «Великий и светлый» или «Ясное величие». Его живой, любознательный характер и «бойкие глаза» действительно излучают внутренний свет и ясность, недоступные его старшему брату.
  «Сестрица» (мэймэй) — фамильярно-дружеское обращение к девушке, часто незнакомой, подразумевающее «подруга», «сестрёнка». Мо Лан использует его, чтобы быстро сократить дистанцию.
  Минь — «проворный, чуткий, быстрый». Хуа — «великолепие, цветение, Китай». Имя Миньхуа означает «Чуткое великолепие» или «Проворное цветение». Имя жены Цзиньфэна отражает её роль хозяйки дома — чуткой, внимательной к деталям и поддерживающей «великолепие» их рода.
  Поклон — в контексте Ордена это не просто вежливость, а важный ритуал, демонстрирующий положение в иерархии. Тот факт, что Синьи не кланяется старшим (Лунцзяну, Байхэ), а они кланяются ей в официальной обстановке, подчёркивает её уникальный статус «наследницы», который пока не подкреплён реальной властью.
  QQ — популярный в Китае мессенджер и социальная сеть, аналог ICQ в их расцвет. Для поколения 2000-х это был основной способ общения.