Дельфиненок

В Серебряном бору отдыхающих уменьшилось ровно втрое. Небо враз поменяло цвет из нежно-голубого в темно-серый с фиолетовым оттенком. Упали первые капли дождя. 

– Смотри, кого я тебе принес? – сказал худощавый мужчина, держа на руках девочку лет четырех, обернутую полотенцем.

– Ми те принесви дефиненка, – звонко воскликнула малышка, приземляясь на оранжевое покрывало с белыми вышитыми цветами, на одной половине которого сидела полная женщина с распущенными волосами и грызла огурец.

Мужчина растянулся на песке, опираясь на локоть правой руки, и зажмурился так, как жмуришься, когда бывает очень хорошо.

Капли воды стекали с тела, и он, не желая вытирать ее полотенцем, как дорогую мазь, предоставил расправиться с ней солнцу.

Девочка дрожала, обняв колени, при этом зубы стучали так, что вибрировала голова, передавая звон всему маленькому организму.

Этот холод достался и женщине. Она достала термос, налила полчашки чая и дала дочке выпить. Та жадно прильнула к отдающему лимоном и мятой напитку и после каждого глотка поднимала голову, давая понять, что ей все нравится.

– Мамувя, когда я пвавава, то вовичка такая ховодная-ховодная. А потем она става гоячей-гоячей. Как так? Я запутавась.

Женщина пожала плечами, достала из сумки расческу, подсела ближе к девочке и стала ее причесывать. Делала она это резко, как будто хотела быстрее закончить.

На лице у малышки выступило недовольное выражение, а на каждое движение расческой она вся сжималась, как будто получала электрический разряд.

– Ай, – вскрикнул маленький, не способный бесконечно терпеть, ребенок, – бовьно. Путь папа васчешет. У него вучше повучается.

Но женщина как будто не слушала ее, продолжая дергать волосы там, где они были спутаны. 

– Ма-ма, ты не свышишь? – отстранилась от нее девочка, закрывая голову руками. – Па-па!

Женщина сердито взглянула сперва на дочь, что перестала дрожать от холода, но не перестала бояться, потом на мужа, что наблюдал за всем этим со стороны, ее глаза наполнились влагой, готовой прорваться в любое мгновение, но, по всей видимости, оно уже наступило – мать нервно бросила расческу в песок и отвернулась.

– Что ты сдевава? – заплакала девочка, доставая расческу и не зная, что с ней делать дальше. – Она же… испачкавась.

Мужчина был уже рядом, он очистил расческу от приставшей грязи, сполоснул водой из бутылки и стал проводить по волосам, приговаривая: 

– Один осьминог плавал на глубине пять метров, другой – на глубине целый километр. И они встретились, потому, что тот, который сидел на глубине целых тысяча метров, решил поздороваться с сидящим на десяти метрах. Он кричал: «Привет», «Доброе утро», «Как поживаете», но тот упорно не хотел его слышать, тогда он протянул руки-щупальца и дотронулся до своего собрата.

Он нежно провел расческой по голове дочки, показывая, какие длинные щупальца у того, отчего она вздрогнула и засмеялась, затем повернулась к маме, которая в этот момент сворачивала полотенце, и сказала:

– Я не токо дефиненок, я ефе и осьминег.

– Осьминожка ты моя, – бодро провозгласил мужчина. Женщина в тот самый момент слила чай, стряхнула песок с покрывала и громко сказала:

– Нам пора.

Мужчина с удивлением посмотрел на жену, показал на часы, что прошло совсем немного времени, как они здесь, понятно, что погода испортилась, но дождик уже перестал капать и тучи побагровели не от перспективы разлиться, а  скорее запустить сквозь их толщу нетерпеливое солнце.

– Ну, позавуйста, есе немного, – канючила маленькая, дергала за юбку маму и с мольбой смотрела на отца. – Я чу быть дефиненком. Всего аз.

Мать покачала головой и направилась к кабине для переодевания. Девочка заплакала. Она прижалась к отцу.

– Не переживай, – весело сказал мужчина и поцеловал дочку в щечку так звонко, что та сморщилась и воскликнула:

– Ты цевуешься, как бабувя. Она ведь пвохо свышит, поэтому ей надо, чтобы все быво гомко. Ты же не бабувя.

Как бывает с детьми, через десять минут она уже забыла об этих неприятностях Ехали в автобусе, она разглядывала чудо-ресторан под куполом неба и высотное здание, напоминающее ракету.

– Когда я стану взос… бошой, то буду жить оково воды. Я тогда и пвавать буду,  как… вы сами знаете кто. Я ведь мавенькая, поэтому мне тудно гововить о том, что хочется. Вы же все авно мне скажете, это невьзя, это невьзя, ну – азве что это мовно, а это снова невьзя, и это бось.

За этими комментариями она и уснула. На плече у отца, прошептав:

– Пап, а пап, давайте заведем осьминовку.  Самую мавенькую. Я сама буду ее комить и выгувивать.

Родители молчали. Автобус ехал медленно, колеса монотонно перебирали по раскаленному от солнца асфальту, позволяя пассажирам ворошить в памяти что-то упущенное – кто забытое полотенце, ну а кто слово, с которым нужно непременно расстаться.

Она смотрела в засвеченное окно, спрятав глаза под солнечные очки, а он, в свою очередь, на нее, не совсем понимая причину ее поведения.

– Что с тобой? – прошептал он.

– Ничего, – тихо ответила жена. – Просто устала.

Конечно, его это не убедило, и он хотел продолжить расспрос, но автобус переехал  «лежачего полицейского», подпрыгнул и разбудил «дельфиненка». Она потянулась и, как будто не зная, что ее держит папа, попала рукой ему по носу, потом резко обернулась и поцеловала ушибленное место. Папа ответил ей тем же.

Игра в поцелуи могла бы продолжиться, если бы не очередной «полицейский», который словно давал команду на смену действия. Девочка попросила отца рассказать сказку. Он не мог ей отказать. Женщина глубоко вздохнула.
 
– Встретились дельфиненок с осьминожкой, – начал мужчина. 

– Это по меня, по меня, – взвизгнула девочка.

– Да, – кивнул головой отец.

– А с каким он встетився? С тем, что очень гвубоко, иви не очень?

– С тем, что не очень.

– Тогда понятно, почему они встетивись.

– Слушай дальше. Встретились они в обеденный перерыв. Дельфиненок питался мелкой рыбешкой, а осьминожка – водорослями.

– Они поженивись?

– Да, если хочешь.

– Конечно, хочу.

– Да будет так. Они поженились, и родилась у них девочка.

– Дефийская осьминожка?

Девочке это очень понравилось. Она захлопала в ладоши, понимая, что речь идет о ней.

– А потом пошли купаться.

– Но они же и так живи в воде.

– Если мы, живем на суше и купаемся в воде, то они, живущие в воде, купаются на суше.

Оставшуюся часть дороги сказка становилась все интереснее, и казалось, что  автобус приехал слишком быстро, а в метро было трудно разговаривать, разве что знаками. И тогда снова возобновилась игра в поцелуи, которой не помешали никакие «полицейские», которых в подземке просто нет. Женщина отстранено смотрела в сторону и не спала.

Дома ели оставшийся с обеда борщ. Девочка лениво купала в тарелке ложку, зевая, едва не падая в суп лицом. Мужчина съел две порции и сделал себе кофе, заварил чай жене, а дочке приготовил какао с горячим молоком.

Но родители все также сидели каждый на своей молчаливой ветке, а девочка продолжала зевать, и отпив глоток горячего «почти шоколада», попросилась в свою комнату.

Она посмотрела на отца, потом на мать, увидела в их глазах одобрение и вышла из-за стола, захватив с собой бокал с какао и два «батончика». 

Женские руки торопились убрать тарелки со стола. Мужские попробовали приостановить эту суету.

– В чем дело? – спросил он. – Ты мне можешь сказать?

– Ни в чем, – резко сказала она, продолжая создавать движение на кухне – руки включали воду, создавая мини-фонтаны в раковине, ноги в шлепанцах перебегали с места на место, руки брали полотенце, вытирали тарелки, чашки, столовые ножи, ноги торопились к столу, отдавая сигнал рукам, чтобы убрать нарезанный хлеб обратно в пакет.

– Остановись! – громко прошептал мужчина. – Последние дни ты странно себя ведешь. То есть не так, как обычно. Обычно ты не такая. Правда, ты стала какой-то чужой. Немного агрессивной и холодной. Я стараюсь уловить твое настроение, но мне очень трудно, и каждый раз, собираясь понять тебя, я терплю поражение. Каждый раз. И еще мне не дает покоя мысль. Странно, но я никогда не думал об этом, но сейчас эта мысль возникла, и я хочу спросить.

– Что? – раздражаясь, спросила женщина, повернувшись к нему.

Мужчина еще медлил, наверняка ему было трудно сказать это, он неторопливо подошел, встал так, чтобы можно было увидеть ее глаза в хорошем свете, без единой тени и помех, неожиданно прикоснулся к волосам, вызвав у нее смущение и оторопь в одно мгновение.

Однако она оставалась недвижимой, позволяя ему как прикоснуться, так и убрать руку, но перед этим опустила голову – как будто чтобы убрать руку, нужно обязательно смотреть не в глаза, а в сторону.

– У тебя кто-то есть? – наконец спросил он и указательным пальцем направил ее подбородок вверх, чтобы увидеть, как поведут себя глаза.

Они забегают, чувствуя себя загнанными в угол, или замрут в растерянности от такого несправедливого обвинения.

Но женщина застыла, и глаза ее никуда слишком не торопились, они замерли, но не от растерянности, а скорее, от этой нелепой мысли.   

– Не говори глупостей, – сказала женщина, улыбнувшись. Мужчина как-то странно посмотрел на нее. Вероятно, она очень давно не улыбалась или ранее ее улыбка не была такой циничной.

– А что я могу думать? – воскликнул мужчина. – Ты приходишь поздно, говоришь ночами по телефону, постоянно о чем-то думаешь. И сегодня напугала Машку. Мне кажется, что мы должны это выяснить раз и навсегда.

– Ты действительно хочешь знать? – спросила женщина. Полумрак лампочки на 60 ватт превратил их тела в мрачные силуэты и даже тени, которые не имеют содержания, а только форму.

– По крайней мере, это будет честно.

И снова ее глаза, только теперь они были сосредоточены на чем-то очень важном, казалось, стали искусственными на мгновение, чтобы ничто не могло изменить их  гладкую форму.

– Мне кажется, что нам надо развестись, – произнесла она, сухо и просто, как что-то вполне обыденное.

Он не думал, что она ответит. Предполагал, что вопрос так и останется висеть в воздухе, быть может, она посмеется и забудет уже под утро.

А сейчас, когда прозвучало запретное слово, которое если звучит, то возникает напряжение, от которого так просто не отделаться… Ладно бы в мыслях, но она же сказала, да так, что хоть уши зажимай.

Это слово сейчас так расплылось, заполнило всю квартиру своим зловонием (или ароматом?).

– Что? – опешил он. – Я не ослышался?

– Нет, – спокойно сказала она. – Нам…

Он зажал уши. Она еще что-то произнесла, но он уже не слышал. Когда же он осторожно убрал руки, то прозвучало тоже не самое приятное, чего бы хотелось:

– Так будет лучше.

Самая нелепая фраза в таких ситуациях. Меньше всего хочется слушать о том, что все будет хорошо, лучше, проще… в этом кроется одно – неизбежное, и делается для одного – чтобы сделать то, что неизбежно.

– Но как же? – он едва не плакал. – Я не могу.

– Я тоже, – сказала она, но скорее повторила за ним.

– Да что он, лучше что ли? – негодовал мужчина, сам того не осознавая, что повысил голос. – Зарабатывает больше? Интереснее? В конце концов, он больше любит детей? Этого быть не может. Не может!

– Да кто? – крикнула женщина, желая прекратить этот балаган. Она посматривала на комнату дочери, время от времени, кивала головой, как делают, когда больше не хотят продолжать говорить и мечтают о тишине и одиночестве.

– Ради кого ты хочешь меня бросить? – закричал он, и его голос неожиданно пропал, превратившись в быстрое движение губами с каким-то глухим звуком из горла, как во время ангины, но она поняла все.

– Дурак, – ответила она ему громким шепотом. – Нет никакого другого. Да если бы даже и был.

– Так нет же? Нет? – продолжал он безмолвно с заметным облегчением.

Она помотала головой. Мужчина сделал большой вздох, закрыл глаза, выдохнул, как будто откинул от себя, наверное, один из самых тяжелых камней, мешающих дышать.

– Ну, слава Богу. С другими сложностями обещаю справиться до следующих выходных.

– Ты не понимаешь, – произнесла она, желая объяснить, но на этот раз он ее не слушал, и пусть она, в отличие от него, говорила довольно внятно, он не хотел принимать ничего другого. Понял для себя так, как ему бы хотелось, и вдыхать в себя еще один камень было нежелательно.    

– Съездим на курорт. Что будем в этой Москве торчать, подзагорим? Я покажу нашей малышке настоящих дельфинов. Вот она обрадуется!

Он не останавливался. Нельзя позволять ей ничего говорить, только так он сможет избавить ее от навязчивой идеи, и он сыпал предложениями о возможном времяпрепровождении одним за другим, как рог изобилия:

– Можно сходить в кино, а потом завернуть в торговый центр, Машулю в игровой зал, а мы в кафе. Когда мы в последний раз там были?

– Хватит! – закричала женщина. Ее трясло. Она снова схватилась за тарелки, и снова мужские руки вцепились в женские, не позволив им улизнуть. Он не спрашивал ее, приблизил к себе, дав возможность самой все объяснить.

 – Все просто, – сказала она. – Ты слишком ее  любишь.

Под «ней», конечно, подразумевалась Маша. Всего, что угодно, ожидал он, но такое объяснение было каким-то несерьезным, оно выглядело смешным, если не глупым.

Слишком любит? Ну, конечно. Разве можно любить слишком того, кто тебе так дорог? Он не понимал. Что она хочет сказать? Что его любовь может кому-то мешать? По всей видимости, да.   

– Разве это плохо? – спросил он, пытаясь услышать ответ, не дожидаясь ответа. Но глаза молчали.

– Нет, но я все равно не могу. Она перестала со мной считаться. Не слушается, папа сделай то, это, Когда тебя нет, она то и дело говорит о тебе. Специально встает рано, чтобы с тобой позавтракать, и ужинает плотно, потому что не обедает без тебя. Когда мы вместе, я пропадаю. Меня нет.

Он попытался обнять жену – сейчас она показалась ему такой непосредственной и  беззащитной, как дочка, но та оттолкнула его от себя. Каждое произнесенное слово увеличивало расстояние между ними.

 – Когда вы вместе, у тебя такие глаза… Как в юности. Ты с ней – как со мной в молодости.

Она плакала. Он как будто онемел.

– И сегодня я поняла, что может быть по-другому. Если тебя не будет, то у нас все будет хорошо. Она не будет так рано вставать, мы будем вовремя обедать, и она не станет на меня повышать голос. Она и обращается ко мне только тогда, когда ей что-то нужно, и гулять со мной не хочет, разве что выйти за пять минут до того, как ты должен прийти, чтобы встретить тебя во дворе, на качелях и попросить покачать.

– Но это же нормально…

Теперь она не позволяла ему вставить слово.

– Конечно. Вот если бы с тобой было нечто подобное? Она бы тебя игнорировала и не хотела идти к тебе на руки, то как бы ты отреагировал на все это?

Обеспечивал ее он. И шуба, и хорошие места в бельэтаже. Недавно на «Лебединое озеро» ходили. Жена, полная от природы женщина, даже плакала. Хотя он всегда думал, что она не способна на такое.

И ему казалось, что она не должна быть чем-то недовольна – он старался, приносил хорошие деньги, любил дочь, боготворил жену, и когда его спрашивали: «Ну, что старик, счастлив?», он отвечал без тени сомнения: «Еще как!».

А тут предает близкий человек, решает за тебя, как тебе жить и с кем. Может тебя позвать, использовать, а потом выбросить однажды, невзирая на все клятвы, что были когда-то даны.

Ты ему доверяешь, потому что прошел трудный путь выбора, женившись не потому, что настала пора, а потому, что нашел ту самую, с которой хочется жить, рожать детей и не думать о возможном исходе.

Ленька сразу выбрал Лену, наверное, потому что их имена были уже созвучны, а потом она его выручила, дала денег на такси и поговорила с ним, когда ему было нехорошо, когда он не мог найти работу.

Да разве можно вспомнить все, что было дорого и давило на мозг от такого количества сделанного вместе? Разве можно было все отбросить только потому, что он слишком любит свою дочь?

Конечно, когда появилась Машка, он очень изменился. Он и сам от себя такого не ожидал – он так сильно привязался к ребенку, что такие испытания, как несколько раз вставать ночью на крик и менять подгузники и приходя с работы, успокаивать ребенка, для него были подарком.

Свободное время было все отдано Машке – вечера, выходные и даже отпуск. Ленька даже не заметил, как жена осталась в тени, не способная без него укачать ребенка, накормить и даже погулять.

Ей хотелось, чтобы он был рядом и говорил с ней – ведь как было хорошо, когда после папиной сказки ребенок затихал, и не нужно этих уговоров, глупых игр и других попыток.

А потом дочка заговорила, и у него появилась собеседница. До этого говорил только он, и жена была удовлетворена, что в доме слышатся его песни, сказки на ночь, и общалась с ним разве что на кухне, а с дочерью, когда хотелось, но не когда хотела она, в противном случае отправляя Машку к отцу.

И так вышло, что с папой ей нравилось больше, а с мамой –  «так нужно». И когда он уехал в командировку, то она сильно переживала и даже заболела. Лена звонила Лене, чтобы тот бросал все и приезжал. Командировку тогда пришлось сократить на несколько дней.

И сейчас она напоминала ему и о командировке, и о том, как он забыл в Таллине про жену, так как долго рассматривал с Машкой цветочки в городском парке.

И все то, что для него было теплым, окутанным заботой и любовью, она называла грязным, несущим в себе зло. Всю ту нежность, которую каждый хороший отец несет в дом, не теряя ни единой молекулы, она превратила в грубость и яд, против которого нет противоядия. И если есть, то уже слишком поздно.   

– Если хочешь… – сказал он, взял со стола груду тарелок и свалил всю конструкцию в раковину, затем побрел в ванную, где провел последний час уходящего дня, рассматривая в зеркале свою небритую физиономию.

Перед сном зашел в комнату к дочке, она уже крепко спала, рядом на столике стоял остывший какао, отпитый наполовину. На губах у нее был тонкий шоколадный след от него. Он поцеловал дочь и пошел на кухню греть чай.

Через неделю нужно было съезжать. Девочка должна была узнать об этом. Можно было сказать, что у папы новая работа и он реже будет появляться дома, но ребенок бы этого не понял.

Она же от отца ни на шаг не отходила. Сказали, как есть. Разводятся, но каждые выходные будут проводить вместе.

Она сидела за столиком и рисовала дельфина, который перепрыгивает через огненное кольцо, как в цирке. На отца не смотрела. Он собирал свои вещи и, когда стал обуваться, девочка не выдержала:

– Ты куда?

– Я буду жить… рядом, – сказал он робко, почти не размыкая губ.

– Но твой дефиненок не хочет, чтобы ты пвавал без него, – крикнула она и прижалась к отцу. Ленька ничего не мог сказать, к горлу подступил комок, и тело было готово превратиться во что-то более твердое, чем есть, чтобы спасти ее, Машульку, от этих переживаний.

– Я тебя не отпущу, я тебя не отпущу, – повторяла она, прижавшись к отцу так сильно, что он невольно вспомнил слова Лены – «Слишком сильно».

В этот день он не уехал. Когда она уснула, у взрослых состоялся разговор.

– Она не хочет, чтобы я уходил, – говорил Ленька

– И как ты себе это представляешь? – спрашивала Лена.

– Мы разведемся, но будем жить вместе.

– Да что люди подумают?

– А мне на это наплевать. Дочка хочет, я не могу по-другому.

– Ну и мало ли что она хочет. Малявка такая. Как родители решили, так все и будет.

– Она уже все понимает.

Неожиданно в дверях кухни появилась юная леди. Глаза ее были наполовину закрыты. Она держала в руках подушку, которую покачивала как маятник на часах.

– Вы не могви бы потише угаться, – сказала она. – Я токо начава сон видеть. Он наповину цветной, наповину чено-бевый.

Сказала и ушла. Лена посмотрела на Леньку и спросила, уже шепотом:

– А вдруг я о новой жизни подумаю. Тогда что?

– Тогда и будем думать. Сядем втроем и подумаем.

– Втроем? – удивилась она.

– Да, именно. Нас же трое.

– Ты дурак, – не выдержала женщина.

Наверное, он действительно ненормальный. Безумно любит свою дочь, жену, готов на все ради них. Дурак или…

– Нет, я дельфин и осьминог в одном лице.