Мне-потом

Что такое выездные реабилитации?
Это когда приглашают нескольких специалистов в определённой области и детей с определёнными проблемами. И целый курс — десять дней, две недели, а то и больше — проводят с ними занятия. Как правило, все эти мероприятия за счёт родителей, и лишь иногда их субсидируют. Для родителей это, хоть и дорого, но очень удобно: есть возможность попасть на занятия к разным специалистам из других регионов, пообщаться с родителями, у которых похожие проблемы, да и в принципе — выехать из дома.

Я была таким приглашённым специалистом много раз. Я сурдопедагог и пионер по реабилитации после кохлеарной имплантации в Сибири. Где только не приходилось работать: на снятых частных квартирах, в захламлённых кабинетах при школах, в специально отведённом месте в садике, в загородных оздоровительных лагерях, на закрытых курортах и в реабилитационных центрах.

Иногда моё утро начиналось с того, что я открывала глаза, смотрела в потолок и вспоминала, где я. На это уходило несколько минут. Снятое жильё было под стать помещениям для работы — разным. Питание тоже. И лишь чемодан с игрушками почти 30 кг оставался неизменным. Для личных вещей — ручная кладь. Но беречь и жалеть себя тогда было некогда. Да и, зная истории своих клиентов изнутри, своя судьба мне казалась лёгкой. По крайней мере, силы, знания и опыт были. А главное — желание помогать. Это встроенная моя конструкция.

В череде таких бесконечных занятий, когда одна мамочка завела своего сына на занятие, она села на стул рядом, и я услышала странный звук для этого кабинета. Напомню: я сурдопедагог, и обладаю той слуховой чувствительностью, которая необходима для распознавания не только речевых, но и неречевых звуков. Но акцентировать не стала — да и ребёнка надо было увлекать в занятия.

Пацан шебутной, смышлёный, но, несмотря на кохлеарный имплант и регулярные занятия, речевая реабилитация шла с трудом. Сочетанная патология. Но его мама настырно проходила все реабилитации, объездила всех специалистов по теме и всегда добивалась индивидуальной консультации с приезжими педагогами. У неё была одна цель — «вытянуть» сына, и вся семья ей в этом помогала.

Я была знакома с этой мамой раньше — по другим реабилитациям и лекциям. Я видела её старания, слёзы и целеустремлённость. Её любовь к сыну была видна в каждом жесте и взгляде, а её желание помочь — в полном погружении в его проблемы.

Мы провели очередное замечательное занятие, на котором целью было проверить настройки имплантов. И было очевидно, что пацан не разбирает многие частоты, а громкие звуки его раздражают. Всё это я зафиксировала и отдала маме в конце занятия.

Она стала выходить из кабинета лицом ко мне — так же, как мы уходим от Стены Плача в Иерусалиме. Но я не святыня, чтобы до двери не терять со мной визуальный контакт. Оказалось всё прозаичнее: на маме от ветхости порвались джинсы — именно тогда, когда она садилась, и образовалась брешь на видном месте сзади. И как только она повернулась к двери, это стало видно мне.

Она извиняющимся взглядом посмотрела на меня и сказала:
«Мне — потом. Сначала речь ему»,
и поцеловала сына в лоб.

Я обняла её взглядом. И вечером, на реабилитационных посиделках, рассказала свою историю.

Я мама троих детей, старшие сыновья — погодки. Мы с первым мужем — учителя в 90-е. Я повезла старшего на маршрутке от логопеда на танцы в другой район мегаполиса. По дороге у моего ботинка отошла подошва, а нам ещё возвращаться домой по осенним лужам. Пока сын пытался двигаться в паре, я в коридоре оторвала от напольного паласа капроновую нитку и перевязала ботинок.

Обратно мы бежали под дождём, и сын не видел моих слёз. Но тогда я дала себе слово: работать много, чтобы крепкой обуви было много.

Теперь, когда я слышу, как подросшие дети прощают своих родителей, я думаю: какое счастье, что родители довели до ума своих детей — и те не помнят, да и не знают, чего это стоило родителям.

В особенном родительстве всегда так:
«Мне — потом».