Фордо. Дом призраков

23 Хордада 1404 г. (13 июня 2025 г.)

Утро в деревню пришло без рассвета. Свет словно просочился сквозь пыльные ставни, как вода сквозь трещины в глиняной стене.

Дом госпожи Йезди был похож на шкатулку, которую забыли закрыть. Он стоял в глубине сада, где полусухие гранатовые деревья сплетались ветвями, создавая узорчатый купол, под которым время текло иначе — медленнее, гуще. Стены из красной глины дышали теплом даже ночью, а окна, узкие и высокие, смотрели на мир с мудрой близорукостью.

Когда мы вошли, нас накрыло запахом шафрана и старой бумаги. Это был запах памяти.

Нилуфар Йезди встретила нас на пороге. Она была маленькой, сухой женщиной, похожей на суриката, пережившего зиму. Её седые волосы были аккуратно убраны под платок, а лицо, изрезанное морщинами, светилось той особой, мягкой радостью, которая бывает у людей, давно переставших ждать хороших новостей.

Но в ней не было траура. В ней было смирение, превращённое в гостеприимство. Одетая в простое тёмное платье, она улыбалась нам так, будто мы приехали на праздник, а не бежали из-под обстрела.

— Добро пожаловать, — её голос был тихим, но звонким, как серебряный колокольчик. — Проходите, проходите. Амирхан-ага, Захра-джан. И вы, девочки. Какие же вы красавицы!

Она обняла Зейнаб, потом меня. Её руки были сухими и тёплыми, как пергамент.

— Зовите меня тётя Нилу, — сказала она, улыбаясь. — Для друзей моего сына я всегда тётя Нилу.

Я посмотрела на маму. Захра стояла, опустив глаза, словно боялась, что стены начнут кровоточить, если она поднимет взгляд. Папа замер у порога, сжимая ключи от машины так, что побелели костяшки. Мыльная опера продолжалась. Мы вошли в дом, который должен был нас ненавидеть, но вместо этого он предложил нам тапочки.

— Вы же с дороги, — хлопотала тётя Нилу, усаживая нас за низкий стол на ковре. — Надо обязательно поесть. Я приготовила багали поло. И испекла барбари. Свежий, ещё горячий.

На столе действительно стояли блюда, достойные шаха. Рис с бобами и укропом, от которого шёл пар, золотистые лепёшки, вазочки с вареньем из розовых лепестков.

— Не стоило так беспокоиться, госпожа Йезди, — голос отца звучал хрипло, как будто он глотал битое стекло. — Вы, наверное, всю ночь готовили.
— Пустяки, — отмахнулась она, наливая чай. — Мне всё равно не спалось. Слушала радио. Говорят, тревожно в мире. Но здесь, в Абьяне, всегда тихо. Здесь война — это то, что показывают по телевизору, а не то, что падает на голову.

Наверное, она не знала. Она слушала радио, но слышала только то, что хотела слышать. Или радио здесь ловило другую волну — волну прошлого, где всё ещё было хорошо.

Мы ели молча. Еда была вкусной, домашней, настоящей. Но каждый кусок застревал в горле. Я смотрела на отца. Он ел механически, не чувствуя вкуса. Он сидел за столом женщины, сын которой, погиб по его вине. Он ел её хлеб. Он пил её чай.

Если есть ад, то он выглядит именно так: уютная гостиная, запах укропа и добрая старушка, которая подкладывает тебе добавки, не зная, что ты — чудовище.

Зейнаб, наевшись, начала клевать носом.

— Иди, милая, ложись, — тётя Нилу указала на дверь в соседнюю комнату. — Там постелено. Спи.

Когда Зейнаб ушла, я встала и прошлась по комнате. Это был музей. На стенах висели фотографии. Чёрно-белые, цветные, выцветшие. Вот молодой мужчина в военной форме, с усами и автоматом. Он улыбался той бравой, глупой улыбкой, с какой уходили на войну с Ираком, думая, что вернутся через месяц.

— Это её муж? — спросила я маму шёпотом.

Захра подошла, встала рядом. Она не смотрела на фото, она смотрела сквозь него.

— Да. Он погиб в восемьдесят втором. При штурме Хоррамшехра. Рустаму тогда было три года.

А вот и Рустам. Мальчик с мячом. Подросток с книгой. Студент в очках. Молодой учёный в белом халате на фоне каких-то приборов. И последнее фото — он стоит в горах, щурится от солнца, живой, умный, с той самой ироничной полуулыбкой, которую я помнила.

«Привет, дядя Рустам, — подумала я. — Прости, что мы припёрлись. Но мои родители решили, что твой дом — самое безопасное место для его детей. Оцени иронию».

Папа сидел спиной к стене с фотографиями. Он не мог на них смотреть. Его рука дрожала, когда он поднимал стакан с чаем. Я видела это. Тётя Нилу — нет.

— Нам пора, — сказал он резко, вставая. — Госпожа Йезди… Тётя Нилу. Спасибо за всё.
— Уже? — всплеснула руками хозяйка. — Даже чаю толком не попили.
— Служба, — коротко ответил он. — Присмотрите, пожалуйста, за девочками. Мы… мы постараемся вернуться как можно скорее.
— Конечно, Амирхан-ага. Не волнуйтесь. Они будут как у родной бабушки.

Они вышли во двор. Рассвет уже красил небо в цвет синяка — лилово-серый. Где-то далеко, за горизонтом, наверное ещё грохотало, но здесь было тихо. Мама обняла меня. Сильно, до боли в рёбрах. От неё пахло дорожной пылью и деревенскими мандаринами.

— Береги сестру, Насрин. Ты старшая.
— Я знаю, мам.

Она посмотрела мне в глаза. В её взгляде была такая бездна отчаяния и любви, что мне стало страшно. Она прощалась. По-настоящему.

— Там, в сумке… — она запнулась. — В боковом кармане рюкзака. Там документы. И деньги.

Она поцеловала меня в лоб — сухим, горячим поцелуем. Отец просто сжал моё плечо.

— Не дури, — сказал он. — Слушайся тётю Нилу. И не лезь в интернет. Его всё равно нет.
— Пап, — я хотела сказать что-то язвительное, что-то в своём стиле, но слова застряли. — Береги маму.

Он кивнул. И в этом кивке было обещание, которое он не мог выполнить.

Они сели в машину. Dena Plus, покрытая пылью, выглядела как катафалк для надежд. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели вперёд, на дорогу, которая вела их обратно в ад.

А я смотрела на них и думала: они были похожи не на мужа и жену, а на случайных попутчиков в поезде, которые едут в один конец, но знают, что никогда не доедут вместе.

Машина тронулась. Шуршание шин по гравию прозвучало как вздох.

Они проехали несколько десятков метров и вдруг остановились. Стоп-сигналы вспыхнули красным, как два воспалённых глаза. Машина стояла минуту. Две. Двигатель работал, выпуская облачка выхлопа в утренний воздух.

Я затаила дыхание. Может, они передумали? Может, отец сейчас выйдет, скажет «К чёрту всё» и останется?.. Или захотел выйти, обнять нас ещё раз. Или просто не мог заставить себя нажать на газ. Но долг победил. Как всегда.

Стоп-сигналы погасли. Машина дёрнулась и, набирая скорость, рванула прочь, оставляя за собой шлейф пыли, который медленно оседал на дорогу, как занавес после трагедии.

Да, они уехали. Убийца и предательница поехали спасать мир, который сами же и разрушили. А я осталась стоять у ворот. Тётя Нилу подошла, накинула мне на плечи шаль.

— Пойдём, деточка, — сказала она мягко. — Тебе надо поспать. Утро вечера мудренее.

Я пошла за ней. В дом призраков. В дом фиников. В дом, где мне предстояло пережить конец света. Я легла на диван в гостиной, под фотографией улыбающегося Рустама, и провалилась в сон, чёрный и бездонный, как старая нефтяная скважина. И во сне Рустам с фотографии спустился и сел рядом. Он ничего не говорил. Он просто смотрел на меня с той же ироничной полуулыбкой. Как будто знал что-то, чего не знала я.

Тогда не знала.