Город на холме. 17

 17. Как синьор Джованни Берарди и Альдо Кавальканти отправились в поход и поняли, что они два сапога – пара.

Говорит Руджери Нери.

Когда наше посольство вернулось, не прошло и двух недель, как погода испортилась. Зарядили дожди. Сначала с неба просто лилась ледяная вода, потом пошла вода со снегом, следом выпал снег, но не укрыл землю, а сразу начал таять. Под ногами было полное месиво. Небо постоянно закрывали тёмные тучи, так что даже днём казалось, что вот-вот наступит ночь. Все сильно радовались и говорили, что после того, как дороги развезло, армия кардинала до нас точно не дойдёт. Ближе к концу января, однако, похолодало, и грязь сковало. В январе-то к нам и приехал кардинальский посланник. Было объявлено, что в воскресенье, после богослужения, он зачитает обращение к горожанам.

В воскресенье было так холодно, что в притворе городского собора на стенах была тонкая ледяная корка, а на дверях – морозные узоры. Набились туда все, кто смог. В первых рядах стояли синьор Джованни с синьорой и наши члены городского совета. При дыхании у всех с губ срывался густой белый пар. Службу толком никто не слушал, все ждали, когда начнёт выступать посланник. Никто ничего хорошего не ждал, потому что он по приезде поселился у настоятеля собора и ни с кем не общался. И вот, наконец, посланник встал перед всеми и в полной тишине стал разворачивать какую-то бумагу. Он так долго её разворачивал, что народ стал шевелиться в волнении, и собор наполнился шарканьем ног и шёпотом голосов. Взглянув на всех строго, так что народ снова замер, посланник зачитал нам воззвание кардинала. В этом воззвании содержался призыв выступить в крестовый поход против безбожника и тирана правителя Форли Франческо Орделаффи. Всем, кто примет участие, обещалась полное прощение грехов, как если бы они отправились в Святую Землю, а всем преступникам – отмена приговора. Клирикам полагалось зачитывать этот призыв во всех церквях в ближайшие две недели.

Купцы наши сначала прямо дар речи потеряли, но им немного полегчало, когда выяснилось, что можно не лично отправиться в поход, а помочь деньгами. Остальные тоже озадачились, ведь синьор Франческо всё-таки был свой, хоть его уже отлучали от церкви раза два или три. Синьоры города и члены городского совета попытались пригласить посланника на торжественный обед, чтобы побольше вызнать у него про кардинала и его планы, но он сослался на необходимость ехать дальше, чтобы завтра зачитать воззвание в Кастель-дель-Трезо, и отказался.  Тогда они вызвались его проводить и стояли во дворе, возле дома настоятеля собора, на холодном ветру, ожидая, пока он соберётся. Непреклонный посланник собрался примерно за час, после чего его вместе со свитой довели до ворот и, снабдив проводником, стояли у открытых створок, покуда он не скрылся.
Заседатели наши, не особенно стесняясь, стали обсуждать, было ли поведение посланника выражением гнева кардинала на город, или только на наших синьоров. Некоторые полагали, что повышенная строгость была проявлена только для острастки, а настоящий гнев начнётся только если никто не отправится в крестовый поход.

-А что, синьор Джованни, поедете вы воевать на стороне кардинала? – спросил Марко Панья синьора.
-В моём случае, - ответил синьор Джованни, невозмутимо покачиваясь в седле, - по-моему, выбор очевиден. Я сегодня же напишу своему бывшему капитану и попрошу снова принять меня в отряд на службу.
-А вы уверены, что синьор должен ехать? – спросил кто-то. – А что, если его арестуют, ведь мы так и не заплатили взнос за его утверждение викарием? Мы снова останемся без господина?
-Я поеду в любом случае, - ответил синьор и проехал вперёд, чтобы они его больше не уговаривали.
-Да пусть едет! – сказал ему в спину Пьетро Вази. – Если что, легче его не впустить обратно, чем выставить при необходимости из города.
Слушая это, синьора ехала, сохраняя спокойный и высокомерный вид, словно её это не касалось.

Синьор Джованни написал своему бывшему капитану сразу по возвращении домой. Капитана его звали Николо Микелотти, и он находился со своими людьми под Болоньей. В этот город как раз прибыл посланный папой кардинал и легат Эгидий Альборнос со своими людьми и приступил к созданию большой армии. Местные власти во всём ему угождали, непрестанно воздавая всякие почести.

Капитан, которому нужны были люди, тут же ответил, приглашая синьора Джованни приехать без промедления. Он написал, что вербовка людей идёт полным ходом, и подчинённые легата уже приступили к раздаче денег.

Синьору Джованни собраться было только подпоясаться. Лошадь, оружие и средства на дорожные расходы предоставила ему синьора. В со-провождении у него был только Альдо, так как городской совет решил, что и без того отдаёт в распоряжение легата самое ценное – нашего господина. Зато провожать  к воротам пришли почти все заседатели.

Синьор Джованни, конечно, был недоволен тем, что ему не предоставили ни одного человека, поэтому он перед отъездом глядел только на синьору и её одну слушал. Много народу не могли понять, как они могли так хорошо поладить, поэтому Пьетро Вази не преминул съязвить:
-Посмотрите, как синьора поправляет ему капюшон! Глянешь со стороны, прямо родная мать и сын!
-Что тебе неймётся, Пьетро? – одёрнул его Марко Панья, сохраняя торжественный и в меру скорбный вид. – Что тебе не так? Скучно тебе, что люди достойно прощаются? Тебе нужно, чтобы она прокляла его, высунувшись из окна, а он в ответ запустил в неё булыжником?
-Заметьте, синьоры, - в замешательстве огляделся Пьетро, - все эти недостойные предположения выдвинул не я.
Между тем отъезжающие поднялись в сёдла. Синьор Джованни сдержанно кивнул заседателям, поднял руку в знак прощания, и они с Альдо быстро поскакали по прихваченной холодом дороге, вздымая копытами коней завесу из сухого снега.

Говорит Альдо Кавальканти

Некоторые люди, уезжая далеко от дома, печалятся от мысли о расставании с близкими. Меня же при отъезде в наш первый с синьором Джованни поход в глубине души охватило ликование, хотя внешне я сохранял приличествующий случаю печальный и серьёзный вид.

В пути мы пробыли два дня, после чего прибыли в военный лагерь, что раскинулся под Болоньей. Бывший капитан синьора Джованни при встрече с ним ужасно обрадовался, заключив его в медвежьи объятья и только что не расцеловав в обе щеки. Из этого, а также из того, как он его поздравил с счастливым избавлением от плена, я понял, что синьор наш был на хорошем счету. Узнав, что синьор прибыл только с оруженосцем, капитан немного помрачнел, потому что от количества представленных чиновникам легата воинов зависели будущие условия его договора. Впрочем, тень на его лице лежала недолго, и немного погодя он с воодушевлением выразил уверенность, что синьору Джованни вскоре повезёт, и он сможет нанять солдат под своё командование.

Прибывающие люди капитана Микелотти как раз располагались на постой в одной из деревень, куда и нас он отправил искать себе жилище. По дороге мы встретили нескольких молодых людей, которые оказались бывшими друзьями-сослуживцами синьора. Они ехали верхом, а позади их оруженосцы вели в поводу по несколько лошадей с нагруженным на них добром. Друзья эти сразу мне не понравились. Пообщавшись с ними немного, синьор Джованни приобрёл вдруг вальяжный и расслабленный вид, а меня как будто не замечал.

В деревне, куда мы прибыли, стоял переполох. Всюду сновали солдаты, кудахтали куры, слышались пронзительные женские голоса, протестовавшие против разорения хозяйства. Хозяева домов стояли с оторопелым видом, глядя, как чужие люди уверенно и беззастенчиво располагаются в их жилище, распоряжаются в сарае и без спросу берут разные вещи.

Дом, где жили друзья синьора, был забит под завязку, но они вызвались помочь нам найти жильё. Мы нашли дом, немного скрытый за деревьями, и потому ещё не занятый. Синьор и его знакомые сели в комнате разговаривать, а меня отправили искать фураж для лошадей. Я спросил, где нужно его брать.
- Где берут другие, там бери и ты,  - ответил синьор небрежно и отвернулся. – В конце концов, кормление лошади – это твоя обязанность.
Я вышел во двор, кипя от гнева. Мы не пробыли в лагере и получаса, а синьор Джованни так изменился! Я не сомневался, что сейчас вижу его таким, каким он был до того, как попал в плен и стал нашим синьором. Однако, он забыл, что я сам был сыном кондотьера, а не каким-то деревенским увальнем, на которого можно смотреть свысока.
Однако, что же мне делать с лошадью? По дороге я видел нескольких солдат, тащивших сено в охапке под проклятия и жалобные крики местных жителей. По молодости меня смущала перспектива влезть в чужой сарай, поэтому я стоял, как столб, посреди двора и не знал, что делать. Внезапно я услышал тихий свист и, оглянувшись, заметил старого деда, вероятно, нашего хозяина.

-Эй, здоровяк! – окликнул он меня и поманил к себе.
Я приблизился к нему и спросил, что ему нужно.
-Если ты сделаешь так, что кроме вас двоих в мой дом больше никто не заселится, я дам тебе сено. По рукам?
-По рукам! – обрадовался я.
Следующие полчаса я стоял у ограды и отваживал всех, кто собирался нас потеснить, рассказами о том, что мы ожидаем сегодня-завтра приезда моего брата Роберто с его отрядом. Ой, как я сглазил! Но об этом позже. В общем, мы с синьором Джованни остались в доме одни, а дед сдержал слово и выдал нашим лошадям сено.

Семья нашего хозяина состояла из него самого, его хромого сына, невестки, трёх дочерей и целой толпы внучат. Думаю, глядя на то, что творилось у их соседей, все они считали, что им с нами повезло.

Я вообще воображал, что мы сразу двинемся в поход, однако сбор армии оказался делом небыстрым, так что мы застряли в деревне на целый месяц или даже больше. Легат в это время оставался в Болонье, а местные власти развлекали его как могли. Солдаты, скопившиеся в окрестностях города, страдали от безделья и скуки, поэтому тоже развлекались как могли. К счастью, им платили жалованье, что частично спасало местных жителей от безвозмездного распоряжения их имуществом.
Синьор Джованни скинул на меня все заботы, включая заботы о деньгах и жалованье, а сам без конца общался со своими друзьями. Они же  всячески его привечали, а сами ели и пили за его счет. Синьор только и черпал из нашего кошелька на развлечения и подарки для них, не заботясь о том, как быстро таяли наши деньги. Со мной он разговаривал так, словно всю жизнь жил в окружении множества слуг и роскоши. К тому же, к неудовольствию хозяев и меня лично, я должен был допоздна каждый вечер охранять незапертую дверь и ждать, пока он соизволит вернуться домой. Он всегда приходил навеселе, но дорогу находил чётко, слегка не вписывался в двери, но держался на ногах, не буянил, а шёл к себе, падал на кровать и засыпал до утра. Опасаясь, что мы обнищаем ещё до начала похода, я рассудил, что нужно принимать к решительные меры.
 
На следующий день синьор приполз ещё засветло, но в сопровождении слуги из таверны, которому он небрежно приказал мне заплатить.
-А чем платить? – спросил я.
-А что у нас с деньгами? – спросил он.
-Кончились, - сказал я, - ведь вы гуляете каждый день, да и друзья ваши нам обходились недёшево.
-Совсем кончились? – спросил синьор, став вдруг белым, словно покрытая мелом стена, и мгновенно протрезвев.
-Хотите сказать, что вы ели и пили бесплатно? – вмешался в разговор слуга. – Я это дело так не оставлю. Я сейчас пойду и потребую справедливости у вашего капитана! Пусть все узнают, кого он набрал в отряд.
Синьор прислонился к притолоке и поднёс руку к голове. Видя, что он готов едва ли не рухнуть в обморок, я сказал смиренным голосом:
-Не волнуйтесь, синьор, у меня есть деньги, присланные мне на дорогу моей дорогой матушкой. Сколько вы должны?
Синьор продолжал стоять молча, и только грудь его вздымалась. Слуга, желая избежать убытков, назвал сумму, после чего я молча отсчитал её. В то время я не знал, что долги для синьора Джованни и невозможность рассчитаться с ними были страшнее смерти.

Когда слуга ушёл, синьор Джованни постоял ещё некоторое время, как громом поражённый, а когда я решил позвать его, внезапно бросился за угол дома. Я, испугавшись, что переборщил с воспитанием, поспешил за ним и увидел, как его выворачивает в кусты. В тот день я подумал, что он слишком перебрал, и что ему полезно будет немного помучиться. Дотащив синьора до кровати и поставив рядом на табуретку глиняную кружку с водой, я решил, что будет справедливо, если не только он станет весело проводить время.

Дело в том, что на постое я свёл знакомство с некоторыми другими оруженосцами   и молодыми солдатами, которые пригласили меня сходить в кабачок в соседнюю деревню. Вернуться мы полагали до полуночи.
Туда мы дошли благополучно, заказав в кабачке еды и вина. Я не привык пить много, а потому, когда почувствовал, что в меня больше не лезет, притворился пьяным и положил голову на стол, чтобы они больше ко мне не приставали. Напившись и наевшись, парни почувствовали, что настроение их сильно улучшилось. Любая ерунда вызывала у них взрывы хохота и желание дурачиться. Я тоже пребывал в благодушном состоянии, но мог двигаться только со скоростью улитки. Через некоторое время их потянуло на подвиги. Мы вышли на улицу. Неподалёку от входа, через дорогу, у хозяина стоял стог сена, а слева, у ограды, лежала другая куча сена, поменьше.
В небе уже светила луна, а благодаря снегу было довольно светло. Парни стали представлять, как мы будем брать укрепления Форли, и кто-то предложил потренироваться в этом деле на стогу. У меня не было никаких сил, поэтому я сел на кучу сена поменьше и стал наблюдать за тем, как они нападают на стог и тычут в него кинжалами и ножами. Несколько человек попытались влезть наверх и свалились вниз головой под гогот остальных. Через некоторое время я подмёрз, а потому закопался в сено и не заметил, как уснул.

Проснулся я внезапно и сначала ничего не сообразил. Через дорогу от меня мелькали чёрные тени и слышались крики. От холода я немного протрезвел и смутно понял, что мне стоит зарыться в сено поглубже и сидеть потише. Ну, что сказать, в эту ночь форлийцы послали своих людей схватить наших солдат, чтобы больше узнать о собирающейся против них армии. Никто не думал, что они посмеют зайти настолько вглубь вражеской территории. Жертвами их и стали бедные мои товарищи. Человека три из них, слишком сильно сопротивлявшихся, так навсегда и остались лежать на земле. Остальных форлийцы утащили с собой. Умерли ли они в их подземельях, были ли казнены как враги или смогли когда-нибудь выйти на свободу, я не знаю, однако ни  одного из них я больше не видел.
Пока шла потасовка, вся деревня стояла как вымершая. В кабачке тоже не было света, а дверь была крепко заперта.

Когда всё затихло, я выбрался из своей кучи сена и, пугаясь каждой тени и каждого шороха, поспешил обратно. Я бежал под сенью деревьев, росших вдоль дороги,  спотыкаясь о торчащие из снега рогатые ветки. Дыхание моё перехватывало,  и лёгкие жгло как огнём. Сердце моё сжималось при мысли о товарищах, ещё недавно бывших полными жизни и строивших планы на будущее,  а теперь лежавших безмолвно и напоминавших издалека кучи тряпья. Я впервые по-настоящему осознал, какую опасную жизнь выбрал, и что все мои приключения могли позорно окончиться прямо сегодня.  Я осуждал легкомыслие синьора Джованни, а сам чуть не угодил в подземелье форлийцев, не успев даже увидеть военных действий.
Где-то на середине пути я споткнулся обо что-то и растянулся в полный рост. Поднявшись, я пригляделся и увидел старую деревянную икону, после чего тут же вспомнил о том, как обещал брату Роберто заработать денег на восстановление церкви. Вообразив, что небеса дают мне знак, а моё спасение связано с этим обещанием, я сунул икону за пазуху и припустил ещё быстрее.

Добравшись до нашей деревни, я сообщил караульным о происшествии. На поиски противника был послан отряд, но он никого не обнаружил, лишь только привёз тела погибших. Меня от наказания за самовольные поиски приключений спасло то, что военные действия ещё не начались, а армия находилась в процессе сборов.

Домой я приполз под утро, совершенно без сил. Хозяйка уже поднялась и доила корову в сарае. Я поздоровался и, вспомнив о своих обязанностях, попросил её приготовить синьору Джованни жидкую кашу. Увидев мой бледный и растрёпанный вид, она покачала головой и спросила, не знаю ли я, что за переполох был ночью. Я ответил, что знаю и имею к нему самое непосредственное отношение.
Дальше мы переместились на кухню, где я излил ей всю душу, пока она готовила. Хозяйка проявила ко мне большое сочувствие, а в конце вздохнула и сказала:
-Ой, парни, всё-то вы ищете приключений! Подумай хоть, какое горе будет у твоей матери, если ты вот так сломаешь голову!
Ещё она сообщила, что синьор Джованни, к неудовольствию её свекра, боявшегося пожаров, долго не тушил свечу ночью, вероятно, в ожидании моего возвращения. От её слов, воспоминаний о материи и мыслей о том, что я оставил синьора больным одного так надолго, я совсем раскис, так что когда нёс ему кашу, то испытывал искреннее раскаяние.

Синьор Джованни, по-видимому, заснул, сидя за столом. Увидев меня, он поднял голову, прищурился и строго спросил, где меня носило. От его тона моё раскаяние как рукой сняло. Не ответив на вопрос, я поставил тарелку на стол и сказал:
- Ешьте, синьор, спокойно. Я оплатил кашу из своих средств. Может, вам написать синьоре, чтобы она прислала вам денег? Я бы мигом обернулся до Кастель-дель-Трезо и обратно.

Признаться синьоре, что, не успев отъехать от дома, он спустил всё её средства, было для моего господина смерти подобно. Он скорее бы умер с голоду, чем попросил.  К тому же, я думаю, он ярко представил презрительные физиономии заседателей нашего городского  совета, а потому замолчал и больше не сделал мне ни одного замечания.
 
От мысли о том, что он живёт за счёт своего оруженосца, синьор Джованни в последующие дни впал в печальную задумчивость и вскоре стал таким, каким я знал его прежде. Я несколько раз хотел признаться ему, что на самом деле сохранил половину его денег, но так ничего и не сказал. Во-первых, я опасался, что если он узнает, что всё не так плохо, то пустится транжирить их снова. Во-вторых, я сомневался, что он  оценит полученный урок, а не воспримет его как намеренный обман и не распустит руки. В конце концов, пощёчину в Бассано, пусть и частично заслуженную, я ему пока не простил.

Впрочем, у синьора появилась ещё одна причина для печали. Тюрьма, в которой он провёл год, оставила на моём господине свой след. Он был уверен, что полностью исцелился, но весёлый образ жизни вновь разбудил дремавший недуг. Недели две синьор Джованни сидел только на воде и жидкой каше. Стремясь скрыть не только безденежье, но и беду со здоровьем, он отдалился от своих бывших друзей, а они, увидев, что источник бесплатных удовольствий и угощений совсем иссяк, сами его оставили. Думаю, он исполнился сильной обиды от мысли о том, как легко его товарищи о нём позабыли.

Я же, помня о своём чудесном спасении, отослал найденную икону своему брату Роберто, сопроводив письмом, в котором указывал, что это мой первый вклад в обещанную ему церковь. Созерцание иконы вновь разбудило мою совесть, я преисполнился благочестия и возвышенного настроения, после чего решил всё-таки признаться синьору Джованни в нашем положении с деньгами.

Двое суток я размышлял, и, наконец, утром следующего дня выложил ему чистую правду. Как и ожидалось, синьор  тут же впал в гнев, залепил мне  с размаху пощёчину, сел на лавку, отвернулся и стал смотреть в окно. Глядя на него, я мстительно подумал: «Ну, что же, имеешь право, ты – мой господин. Будь ты моим младшим братом, я бы показал тебе, как надо уважать старших и их благие намерения!»
На самом деле синьор был на полгода меня старше, однако из-за его роста я всегда думал о нём как о  младшем. Пока я упивался мыслью о том, как синьору попало бы, будь он моим младшим братом, дверь неожиданно открылась, и на пороге возник мой старший брат Роберто во всём военном великолепии. В этом не было ничего удивительного: отец отправил его с нашим отрядом, чтобы присоединиться к армии. Я радостно бросился ему навстречу, а он, не говоря ни слова, залепил мне пощёчину по второй щеке.

-Да что это вы все руки с утра распускаете? – возмутился я.
Синьор Джованни никогда не видел моего брата, поэтому воззрился на него в изумлении. Мой брат тоже никогда не видел синьора Джованни, поэтому, не обращая на него внимания,  продолжил разбираться со мной.
-С каких это пор, негодяй, ты грабишь часовни? – гневно воскликнул он.
-Какие часовни? – возмутился я. – Я ничего не грабил.
-Откуда у тебя эта икона?
-Я нашёл её на дороге.
-Так уж и нашёл?
-Почему ты мне не веришь? Почему святые в твоих книжках могли находить иконы то в лесу, то в реке, а я на дороге найти не могу?
Синьор Джованни решил вступиться за меня и сказал:
-Синьор, это какое-то недоразумение. Мой оруженосец не мог ограбить часовню. Мы и в церковь-то с начала похода ходили только по приказу капитана. При этом все были на глазах у всех.
Конечно, синьор Джованни хотел как лучше, но он сказал это не тому человеку. Услышав, что мы ходили в церковь редко и из-под палки, Роберто посмотрел на нас таким тяжёлым  и осуждающим взглядом, что синьор Джованни оробел и тихо опустился на лавку, я же вообще не мог дышать и чувствовал себя как мышь под веником в кухне, куда вошла кошка.

Некоторое время мы в полной тишине рассматривали друг друга, после чего я сказал:
-Брат, знакомься,  это – синьор нашего города.
Роберто поздоровался с синьором, а синьор пригласил его отдохнуть с дороги. Брат присел на лавку. Когда он немного успокоился, то спросил:
-Откуда ты взял икону?
Я знал, что лучше ему не врать, а потому чистосердечно, как на исповеди, выложил всё про поход в кабачок соседней деревни, про гибель и плен моих товарищей, про мою дорогу обратно в лагерь, а также про то, как я нашёл икону и увидел в этом знак свыше. Синьор Джованни, которого я не посвящал в  такие подробности, смотрел на меня с недоверчивым изумлением,а брат сказал:
-Вроде бы ты не врёшь.

Оказалось, что это была какая-то чтимая икона, которая пропала из местной часовни. Церковные власти объявили её в розыск. Тогда мы предположили, что икону стащил некий вор из числа солдат с намерением продать, но потерял по дороге. Впоследствии Роберто сам взялся сдать её в руки местного епископа, потому что он был известен своим благочестием далеко за пределами наших краёв, и его уж точно никто не заподозрил бы в дурных поступках. С собой он потащил меня, чтобы я чистосердечно признался в том, как нашёл её. Впоследствии выяснилось, что икону вынес один церковный служитель, чтобы отвезти её в дом богатого горожанина, который тяжело заболел и надеялся получить от иконы исцеление. На обратном пути церковный служитель икону потерял и, чтобы не нести ответственность, придумал дело об ограблении часовни. Впрочем, всё это выяснилось потом, а прямо здесь Роберто сказал безоговорочным тоном:
-Я так и знал, что нельзя столь молодых людей отпускать без при-смотра старших. Я остановлюсь в этом доме и буду следить, чтобы вы не сбились с нравственного пути.

У меня внутри всё упало, и я жалобно проблеял, что в доме нет места. Не успел я это произнести, как из-за двери высунулся хозяин и заявил, что место в доме есть. Зная, какие бесчинства творили солдаты в округе, хозяин правильно рассудил, что в присутствии такого благочестивого человека, как Роберто, его дом будет, словно неприступная крепость.

И началась наша тяжёлая жизнь. Конечно, по статусу синьор Джованни как синьор города, был вроде бы выше, чем мой брат. Но мой брат был здесь со своим отрядом, а синьор Джованни  -  один. К тому же Роберто был старшим и, не смотря на свою внешнюю мягкость, являлся человеком железных нравственных правил, так что мы быстро оказались в положении младших, за которыми он присматривал.
Все нерастраченные силы Роберто, которые могли бы принести пользу его прихожанам, если бы отец отпустил брата служить церкви, обрушились на нас двоих. Если бы в нашей армии проводились соревнования на предмет того, кто меньше всех сквернословит,  не забывает молиться перед едой, крестится при появлении вдалеке придорожного креста, церкви или часовни, а также раньше всех приходит на воскресное богослужение и стоит в первых рядах, внимая каждому слову священника, то мы с синьором Джованни выиграли бы с огромным отрывом.

Выяснив наше невежество в некоторых вопросах, брат взялся по вечерам читать с нами жития святых и другие благочестивые книги, которые он взял с собой. Однажды во время чтения дверь внезапно распахнулась, и из-за неё в комнату ввалилось несколько человек. Оказалось, что хозяева дома и их соседи уже несколько дней подслушивали, как он читает. Крестьяне страшно испугались, но брат сказал, что их стремление к знаниям в данной области похвально. Теперь в нашем доме каждый вечер собирались люди, чтобы послушать, как Роберто читает книги.
Однажды, когда мы слушали чтение, синьор Джованни ткнул меня в бок и тихо сказал:
-Твой брат, конечно, хороший человек, но я больше не могу. Давай завтра притворимся, что рано идём спать, а сами пойдём куда-нибудь погулять.
Я горячо поддержал его намерение.