Реставрация чувств...

Пыль в мастерской парила в луче позднего солнца, золотистая и тяжелая, как взвесь растертого в порошок времени. Алиса вытерла руки о холщовый фартук, оставив на нем новые серые разводы. Ее мир был миром тишины, сосредоточенности и прагматизма. Камень не терпел никакой суеты. Скол, трещина, утрата части фрагмента,  все это было головоломкой, которую следовало решить с помощью знаний о минералогии, клеях и бесконечном терпении. Она не «вдохнула жизнь» в поврежденную Венеру из городского парка, она просто вернула кусок известняка в состояние, близкое к исходному. Романтики в этом почти не было. Была чистая механика...

Звонок в ее дверь прозвучал, как осколок стекла, упавший в тишину гулкого собора. На пороге стоял мужчина в безупречном темно-сером костюме. Не клиент. Видимо, посредник:

— Мисс Лурье? Мне рекомендовали Вас, как самого  лучшего реставратора по мрамору на всём восточном побережье!

— Рекомендовали слишком  громко, — сухо ответила ему  Алиса. — В чем дело?

— У нас есть… один объект... Требующий самого деликатного подхода и полной конфиденциальности. Частная коллекция. Его вообще не видели публично более ста двадцати лет!

Он протянул планшет.
На его экране  черно-белая, зернистая фотография, сделанная, судя по всему, в конце XIX века. Скульптура юноши в полный рост. Даже через призму времени и плохого качества снимка было видно, что  это был настоящий шедевр. Не холодное подражание древней  античности, а живая, дышащая плоть, превращенная в камень. Слова на экране планшета:

—Скульптура,  «Адонис». Автор: Амадей Вальтер. Даты жизни: 1821-1865 г.г.

Биографическая справка скупа: вундеркинд, затворник, умер при загадочных обстоятельствах, большая часть работ была утрачена...

— Что с ним случилось? — спросила Алиса, не отрывая глаз от этого изображения.

— Транспортировка в начале прошлого века. Ящик упал с подводы. Фигура разбита на несколько крупных фрагментов и… множество мелких... Владельцы не решались доверить его никому. До сих пор...

— Почему мне?

— Вы работаете в одиночку. У Вас нет учеников, никаких ассистентов. Вы известны, извините,  своим… безразличием ко всему, кроме камня и работы над ним...
Для этого задания это просто идеально!

Условия были более чем щедрыми...

Аванс, который позволил бы ей не брать другие заказы целый год!

Особая климатическая камера, установленная в ее же мастерской для поддержания идеальной температуры и влажности.
И главное,  полная изоляция. Никаких отчетов, промежуточных осмотров. Только результат!

Через три дня в мастерскую доставили шесть укрепленных ящиков...

Когда последний грузчик удалился, Алиса наглухо закрыла тяжелую дверь и обернулась к своему новому пациенту. Сердце, привыкшее к ровному, профессиональному ритму, неожиданно даже чуть  дрогнуло...

Она собрала статую воедино мысленно, еще не прикасаясь к фрагментам. Основной блок,  от колен до груди. Отдельно  голова, левая рука, кусок правого плеча с частью спины, правая ступня.
И ящик с осколками, похожий на склеп. Лицо, упакованное в бескислотную бумагу, было обращено к ней. Оно было прекрасно. Не той слащавой, идеальной красотой, что так любили в салонном искусстве, а красотой страсти, запечатленной в момент наивысшего напряжения. Губы полуоткрыты, будто в шепоте или вздохе, веки полуопущены, но под ними, Алиса была уверена, пылал огненный взор!

Это был не бог, а человек на грани преображения, застигнутый в миг, когда плоть вот-вот станет духом, или наоборот...

Она надела тонкие хлопковые перчатки, подошла к столу, где лежал основной блок. Первое касание всегда было диагностическим. Нужно было почувствовать температуру камня, его зернистость, найти невидимые глазу трещины.

Кончики ее пальцев в перчатке коснулись холодного мрамора в области, где должна была быть нижняя часть живота.

И мир вдруг вокруг взорвался!

Это не было каким то видением...
Это было всепоглощающим ощущением!

Тепло...
Не тепло ее рук, а глубокое, внутреннее тепло, идущее из самого центра этого  камня.
Оно пульсировало, совпадая с бешеным стуком ее собственного сердца. И вместе с теплом хлынула волна… какого то  томления.
Острого, сладкого, физического томления, которое скрутило низ ее живота, заставило колени мелко  подрагивать.
В ушах зазвучал шум,  не звук, а его как бы память: тяжелое, прерывистое дыхание, смешанное с тихим шепотом, в котором нельзя было разобрать слов, но можно было безошибочно угадать  интонацию,  страстную, властную, умоляющую о чём то!

Алиса отдёрнула руку, как от огня.
Перчатка осталась на мраморе.

Она отступила на шаг, прижалась спиной к холодной стене, пытаясь немного отдышаться. Ладони стали  влажными.
Сердце колотилось где-то в горле:

— «Что это было? Галлюцинация от переутомления? Истерика что ли?»

Она никогда не была подвержена ни тому, ни другому. Ее разум, отточенный годами кропотливой работы, требовал быстрого и тщательного  логического объяснения.

Тактильный сбой нейронов? Психосоматика, вызванная давлением и важностью заказа? Самовнушение?

Она заставила себя сделать глоток воды, подошла к фрагменту снова.
Теперь попробуем прямой контакт. Без перчаток...
Кожа к камню!

На этот раз было ещё хуже. Или, даже  лучше...
Ощущение было намного чётче, яснее.

Тепло обволокло ее руку, поднялось по предплечью, залило плечо, грудную клетку. Томление переросло в яркую, почти болезненную вспышку желания, такого острого, что она вскрикнула,  коротко, тихо.
Но вместе с физической волной пришло и  какое то эмоциональное эхо.
Не ее собственных  чувств эхо!
А чужая, мощная, необузданная страсть, смешанная с безумной, почти религиозной нежностью! Любовь!
Не воздушная и платоническая, а плотская, земная, обожествляющая саму человеческую  плоть!

Алиса почти упала на стул, судорожно  спрятала лицо в ладонях. Они пахли пылью и… каким то  миндалём.
Странный, сладковатый запах... В ее мастерской такого запаха никогда не было!

Она просидела так, пока не стемнело...

Разум цеплялся за рациональность, но тело всё отчётливо  помнило.
Каждая ее клетка помнила это  прикосновение.
Неожиданный, накатившийся стыд, любопытство и дикий, запретный восторг боролись сейчас в ней...

В следующие дни она даже пыталась бороться с этим ощущением...

Работала в толстых резиновых перчатках, эти  ощущения уже почти  притуплялись, становясь смутным, но назойливым фоном, как какая то далекая музыка.
Она склеивала крупные фрагменты, готовила шпатлевку для возмещения утрат, изучала старые фотографии под разными углами.
Но статуя каким то таинственным образом манила ее...
Алиса чувствовала ее присутствие даже спиной, как чувствуют чей то взгляд.

Ночью ей снились сны, наполненные тем же пульсирующим теплом и тихим чьим то  шепотом, и она просыпалась с влажной кожей и тем же  стыдом, застывшим большим  комком в горле...

Перелом наступил, когда она начала работу над лицом.

Это был самый сохранённый фрагмент.
Реставрация требовалась лишь на небольшом участке щеки и ещё на  мочке уха. Работать в перчатках было теперь невозможно, нужна была ювелирная точность...

Она взяла голову Адониса в руки...

Мрамор был холодным, гладким.
Она уже приготовилась к новой волне таинственных и удивительных ощущений и видений, но ничего не последовало, ничего не произошло...

Вместо этого пришло совсем  иное чувство.
Не страсть, а… какая то глубокая, всепоглощающая печаль. Тоска, которая физически сжимала ее сердце. И запах, теперь  не миндаля, а дождя, мокрой земли и ещё  увядающих роз.

Алиса почувствовала на своих щеках какую то влагу.

Она плакала..

Но слезы были не ее!

Они были эхом слез, пролитых кем то  над этим камнем!

— Что с тобой случилось? — прошептала она, не осознавая даже , что это она говорит вслух.

В ответ в воздухе, даже не звуча, а лишь вибрируя где-то в костях, пронеслось молнией:

— «Ожидание… слаще обладания… но и мучительней его!».

Алиса даже не испугалась. Страх растворился в том море чужой печали, что так неожиданно омыло ее.

Она держала в руках не обломок камня, а чье-то застывшее горе...

— Кто ты? — спросила она.

Тишина...
Но печаль сразу же отступила, сменившись теплой, смутной волной… какой то признательности? Благодарности, может быть,  за этот  вопрос?

С этого момента всё сразу  изменилось.

Алиса как то сдалась...
Она отбросила перчатки,и все свои  объяснительные теории, и стыд этот.

Она прикоснулась к статуе ладонью, уже не как реставратор к объекту, а как живое существо  к другому живому тоже.
И мрамор ей  ответил!

Ощущения эти не были постоянными.

Они накатывали волнами, какими то  образами, яркими  вспышками.
Прикосновение к груди статуи,  и она чувствовала под ладонью не холодный камень, а настоящуюю, горячую, упругую плоть, слышала даже учащенный стук сердца. Проведет пальцем по губам,  и ощущает их мягкость, влажность, словно они только что оторвались от страстного поцелуя.

А вместе с этим,  приходят фрагменты эмоций,  восторг творца, ликующее вскрикивание:

— «Я поймал! Поймал настоящую жизнь в этом камне!».

Она узнала  имя скульптора не из архивов.
Она узнала его из глубины этих своих  прикосновений:

—  Амадей!
Нежный, требовательный человек,  просто одержимый...

Его призрак не являлся ей в привычном смысле слова.
Он жил в этом мраморе. Каждая кривая, каждый срез, каждый полированный участок были наполнены его присутствием, его памятью, его всепоглощающей страстью!

Работа пошла с пугающей, сверхъестественной скоростью. Алиса больше ни о чём не думала.

Она теперь всё чувствовала...
Ее руки двигались сами, точно зная, куда нанести шпатлевку, как обработать край, чтобы он слился с оригиналом.
Она уже  понимала замысел Вальтера изнутри, знала, как должен лежать свет на бедре, как играть тень в углублении ключицы. Она теперь не реставрировала, она как бы  вспоминала действия скульптора...

По ночам, когда мастерская погружалась в тишину, она садилась рядом с почти собранной статуей и прикасалась к ней просто так.
И Амадей приходил к ней...

Это не были какие то слова.

Это был прямой поток сознания, ощущений, ярких воспоминаний. Она видела его руки,  длинные и  изящные пальцы с плохо отмытой глиной под ногтями.

Чувствовала его лихорадочный взгляд, скользящий по глиняной модели, а потом уже по мраморному блоку. Она проживала с ним моменты творческого экстаза, когда форма вдруг оживала под резцом, и даже моменты отчаяния, когда камень его  не слушался, трескался, как то даже  сопротивлялся...

И она узнала и о  модели для статуи!
Его звали Лука. Он совсем не был профессиональным натурщиком.

Он был учеником садовника из поместья, где Амадей жил последние годы.
Юный, дикий, прекрасный, как сам Адонис.
Амадей увидел его купающимся в пруду и тогда уже потерял покой. Он уговорил его позировать. Сначала для этюдов. Потом для глиняной модели. Потом уже для мрамора...

И через прикосновения к статуе Алиса проживала их незримую связь.

Нежность первых прикосновений к живой коже после часов лепки холодной глины...

Жар тайных встреч в мастерской, пахнущей миндальным маслом и пылью. Восторг взаимности.
Амадей лепил теперь не просто тело. Он лепил плоть, которую уже  обожал, душу, которую так сильно  боготворил.

Каждый удар резца по мрамору был почти поцелуем. Каждая полированная поверхность, нежной  лаской...

Однажды ночью, работая,  прикоснувшись к безупречно гладкому, холодному плечу, Алиса почувствовала нечто новое. Не даже память камня. Нечто более личное,и точно  направленное.
Словно луч внимания сфокусировался на ней самой. И в сознании, мягко, как перо, прочертилась мысль, четкая и ясная:

— «Ты так холодна… Вся в пыли. Как я прежде. Ты видишь красоту, но боишься ее коснуться… даже для себя!».

Алиса вдруг вздрогнула...
Это был не отголосок чего то... Это был почти  диалог!

— Я не боюсь, — прошептала она в пустоту. — Я же  работаю!

— «Работа… — эхо этой  мысли было наполнено какой то легкой насмешкой. — Это не работа! Это бегство. От себя. И от этого всего вокруг!».

И ладонью, лежавшей на плече статуи, она вдруг ощутила… какое то как бы  прикосновение. Не мраморное и каменное, неживое.

Теплое, легкое, почти невесомое!
Оно обвило ее запястье, провело по внутренней стороне предплечья, поднялось к локтю. Мурашки побежали по всей ее  коже.

Дыхание перехватило сразу:

— Что ты делаешь?..

— «Учу… всё чувствовать. Не только мои воспоминания! А и  свои».

Призрак Амадея не занимался ее телом.
Он занимался ее ощущениями. Он, великий мастер формы, учил ее быть мастером собственной чувственности.
Он напоминал ей, что у нее есть кожа, которая может сгорать от одного взгляда (даже его незримого взгляда!).

Что у нее есть нервные окончания, которые можно разбудить одним лишь лёгким  намерением.
Он совсем не спешил, он исследовал ее, как исследуют новый, диковинный материал.
И Алиса, всегда державшая свою физическую сущность на расстоянии вытянутой руки, опять  сдалась. Сгорела просто...

Он показывал ей почти реально через мысли свои, как тепло разливается от центра живота, как звук собственного дыхания может стать волшебной  музыкой, как тяжелеют веки от наслаждения одной только мыслью.
Он учил ее замедлять время, растягивая мгновение между вдохом и выдохом до целой вечности ожидания. И когда это ожидание становилось невыносимым, он «касался» ее,  не в реальности, а в том пространстве, что родилось между ее нервной системой и этой  памятью мрамора. Эти касания были то нежными, как дуновение, то властными и требовательными, заставляя ее вскрикивать в тишине мастерской, прижимаясь лбом к холодному постаменту статуи...

Однажды он «сказал», так она поняла мысленно:

— «Ты теперь знаешь… что я чувствовал, касаясь Луки. Жажду… превратить это  мгновение в вечность! Запечатлеть вспышку жизни в неподвижном камне! Но вечность ведь так холодна… А жизнь… жизнь должна быть теплой!».

И в тот самый миг Алиса поняла, отчего умер Амадей...

Он не просто влюбился в эту  модель. Он вложил в статую всю силу своей страсти, всю свою  душу.
Он пытался удержать ускользающую жизнь, заключив ее в мрамор.
Но камень, ставший плотью в его руках, оставался всё же камнем.
Лука ушел...

Остался только Адонис,  идеальный, холодный, мраморный немой памятник невозможной любви.

Амадей умер от тоски...
Не по этому юноше.

По той жизненной силе, что навсегда покинула его, перетекая в это единственно неповторимое творение...

Алиса плакала, обняв руками статую.

Она плакала о нем, о себе, о всех, кто предпочитает безопасность холодного совершенства, рискованной теплоте живого и настоящего  чувства...

Работа была закончена...

Адонис стоял в центре мастерской, целый, сияющий белизной под яркими софитами. Он был совершенен!
 
И абсолютно мертв...

В тот момент, когда Алиса поставила последнюю точку,  отполировала крошечный участок на щеке,  душевная и мистическая связь резко  оборвалась.

Мрамор стал просто мрамором. Прекрасным, мастерски исполненным, но… уже безмолвным.
Амадей ушел!
Его память, его страсть, его уроки,  все растворилось, как только творение обрело эту  законченность.
Он тоже  освободился!

В мастерской воцарилась пустота, более гулкая, чем была  когда-либо.

Алиса сидела на полу, обхватив колени, и пристально  смотрела на статую. Она чувствовала полное  опустошение, граничащее с отчаянием.

Он что, использовал ее? Чтобы закончить свою  работу? Чтобы получить какое то освобождение?

И вот тогда, в глубине себя, она и  нашла ответ на это!
Нет!
Он оставил ей подарок. Не статую. Не память о страсти к Луке.

Он разбудил в ней ее же  собственную жизнь. Он научил ее чувствовать, желать, быть, настоящей и  живой. Ее кожа всё еще помнила его незримые прикосновения. Ее тело все еще хранило тепло его уроков.
Пыль в мастерской была просто пылью.
Она больше не была собою прежней!

На следующий день приехал тот же  человек в сером костюме с двумя помощниками.

Они бережно упаковали статую  Адониса в специальный контейнер.

— Блестящая работа, мисс Лурье, — сказал он, выписывая чек. — Вы словно вдохнули в неё жизнь!

Алиса покачала головой, глядя, как грузчики выносят ящик:

— Нет. Она и  была  живой. Я просто… знаю уже  её историю.

— Очень поэтично, — сухо улыбнулся посредник. — Надеюсь на дальнейшее сотрудничество!

Когда дверь закрылась, Алиса осталась одна в тихой, уже пустой мастерской.
Солнечный луч, всё тот же, золотой и пыльный, падал на то  место, где стояла статуя.

Алиса подошла к окну, распахнула его настежь. Ворвался шум города, запах асфальта и далекого моря. Живой, неидеальный, теплый мир!

Она сняла свой запачканный фартук и бросила его на стул. Потом, уже на выходе, остановилась и  обернулась. Пустота в центре комнаты больше не была какой то  угрожающей. Она была пустотой завершения...

Алиса вышла на улицу и зажмурилась, подставив лицо солнцу. Ветер трепал ее волосы, слышались голоса, гудки машин. Где-то там, в чьей-то частной коллекции, стоял теперь  и ее  Адонис, совершенный, холодный, вечный памятник любви, которая когда-то была горячей, как огонь, и мимолетной, как человеческое дыхание...

А она шла по теплому асфальту, чувствуя, как ветер ласкает ее шею, как солнце греет кожу. Она тоже  была живая, сегодняшняя. И это было куда интереснее, чем любая, даже самая прекрасная, вечность в камне.
Урок был ею усвоен. Недосказанность закончилась...